Берлин

Яркие проблесковые маячки в темном бетонном бункере резали глаза. Два человека вышли из машины. Черная полицейская униформа отсвечивала синим цветом огней. Один молодой человек остался у водительской дверцы, второй очень вежливо на хорошем английском предложил сесть на заднее сиденье.

Мы приехали в Берлин за неделю до старта. В воскресенье последняя длительная, совмещенная с обзорной экскурсией по городу. Двадцать четыре километра по пять минут. Из гостиницы выбежал уже поздно вечером. Александерплац, Унтер-ден-Линден, Бранденбургские ворота, Рейхстаг, огромный парк Тиргартен без единого фонаря, набережная Шпрее. Вечером по Берлину хорошо бегать. Темнота такая, что пописать можно в любом месте. Надо только следить, чтобы не наскочить на целующихся голубых. Дорога начала уходить куда-то вниз, в тоннель. По трем полосам навстречу едут машины и приветливо подмигивают фарами, некоторые бибикают. Я бегу уже минут пять, а конца тоннеля не видно.

В 1964 году сорок западных немцев на глубине 12 метров прорыли под Стеной тоннель в Восточный Берлин длиной 145 метров, чтобы вытащить из «оккупации» своих родственников. Каждую ночь непрерывным потоком на свободу выбирались люди. «Тоннель пятидесяти семи» – так он назывался в документах. Пятьдесят семь человек пролезли через него, пока предатель не привел сотрудников Штази. Одним из ускользнувших был Райнхард Фуррер, который в 1985 году полетел в космос, а в 1995-м разбился на самолете. Тоннель должны были закопать, но вот он, длинный и незакопанный. Я все еще бегу вниз. Компьютер на руке потерял связь с реальностью и превратился в дешевую пластмассовую бижутерию.

Белый мерседес включил аварийку, замигал фарами. Водитель настойчиво махал руками.

– Вы не отсюда?

– Я из России.

– В этом тоннеле нельзя перемещаться пешком.

– Я приехал на Берлинский марафон.

Парень в штатском, хорошо говорит на английском и работает сотрудником службы эксплуатации тоннеля. Тротуар предназначен только для аварийных ситуаций. Ходить нельзя. Везти меня на своей машине он не имеет права: транспортировать нарушителей могут как минимум два официальных лица. В тоннеле сработала сигнализация, полиция уже едет, ждем.

В тоннеле холодно, большие вентиляторы продувают через внутренности этой огромной змеи пропитанный выхлопными газами воздух. Я устал и замерз. А на заднем сиденье полицейской машины тепло и не так сильно пахнет вонючим воздухом тоннеля.

– Аусвайс!

Я с трудом ловлю падающую планку.

– Карточка от номера гостиницы подойдет?

Нормальные ребята, даже приветливые, просто в детстве мы смотрели разные фильмы. Через минуту мне пожелали удачи на Берлинском марафоне.

– I’ll do my best. Ауф видерзээн.

Эта неделя в Берлине была нужна для того, чтобы после командировок, работы, домашних дел привести нервную систему в порядок. Музей Боде с Роденом, алебастровая голова Нефертити с металлической копией для слепых, лютеранский храм, построенный католиком, длинные прогулки по городу и бег километров по пять-шесть в день.

Ноги должны работать на тренировках, на гонке работает голова.

Успокоиться не получается. Как-то неожиданно вся эта история с бегом перестала быть just for fun. Я потратил на подготовку к Берлину 218 часов. Между Токио и Берлином я пробежал 2748 километров. Семья спрашивает: «Зачем мы должны терпеть эти закидоны с тренировками?» На работе: «Какого хрена, а кто будет зарабатывать?» Друзья: «А ты уверен, что такие объемы бегать правильно?» Я знаю ответ на эти вопросы, только если бегу все быстрее и быстрее. А разница между быстро и не очень всего в одну секунду: 4:00 на километр – хорошо, 4:01 – плохо.

После Токио я пробежал полумарафон в Утрехте. Хотел поймать суперкомпенсацию. Не поймал. До Берлина не участвовал ни в одном старте. Мне не хотелось отвлекаться от подготовки. Мы с Мишей Питерцевым разработали план и аккуратно неделю за неделей выполняли его. Соревновательный опыт – важная штука, но мне не хватало выносливости, а не опыта. И я сложил все яйца в одну корзину. Риск я осознавал. Травма, болезнь, нервотрепка на работе, плохая погода и прочий shit happens запускали под откос полгода работы. Ну а с другой стороны, это, надеюсь, не последние полгода. Редкие, но важные старты – это эмоции, которые не получишь в повседневной жизни, как ожидание полета в космос.

Успокоился я километре на десятом. Раздышался, пульс 156, сверху дождь, не жарко, ноги включились. На четырнадцатом километре shit happens. Съел гель. Я уже пристрелялся к гелям, ем Squeezy c томатным вкусом: он очень густой, соленый и после него не першит в горле. В нем нет ни кофеина, ни гуараны, только правильные углеводы. В пакетике 18 граммов углеводов, или 74 килокалории. А я трачу 850 килокалорий в час. Можно обожраться гелями, а топлива в бензобаке будет все меньше и меньше. Организм в идеальных условиях может прокачать через разные стенки и мембраны только 60 граммов глюкозы в час и еще немного фруктозы, а под нагрузкой питания всасывается еще меньше. Каждый прием геля – это сбитое дыхание и суета с выковыриванием большого пакетика из маленького кармана. Решил есть три раза: на пятнадцатом, двадцать пятом и тридцать пятом километрах. Все-таки 222 килокалории на дороге не валяются.

Гель медленно ползет по горлу в желудок. Подбегаю к пункту питания. Стол с водой очень короткий, бегунов много, толкотня, кто-то останавливается у стола прямо передо мной. Хватаю стакан, с кем-то сталкиваюсь, и стакан остается пустой. А гель все еще медленно ползет по горлу.

Километре на седьмом я заметил парня в зеленой майке с итальянской надписью. Бежал он очень ровно, со знанием дела. Я иногда отвлекался от контроля темпа, прицеплялся взглядом к его майке и отключал голову. Пустой стакан медленно падает из моей руки, гель медленно ползет по горлу, пульс быстро взлетает. Вижу недопитый стакан в руке итальянца, он в трех шагах впереди и уже почти разжал руку. Я успел, он быстро среагировал. Гель улетел в желудок вместе с двумя глотками воды из стакана итальянца.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– 2:48?

– Да.

– Italian?

– Да.

Я видел спину Фабио до тридцатого километра, потом он мою.

И этот марафон организован идеально. Меркель со страниц официального издания обратилась к участникам, трасса размечена вдоль тремя полосками, каждый километр отмечен знаком, на каждом пятом секундомер, на старте порядок, в голове орднунг. Только разминаться негде. Совсем. Меня тренер учил, что даже перед марафоном нужно хорошо разогреться и сделать несколько ускорений, чтобы включить сердце. В парке узкие грунтовые дорожки с лужами, по ним медленно ползет толпа к стартовому коридору. Перед входом в коридор очень много людей. Разминку пришлось отложить до следующего марафона.

У меня блок С, у Кипчоге, Бекеле и Кипсанга блок А – это в пятидесяти метрах впереди. Чем лучше твой предыдущий результат, тем ближе ты к стартовой линии. До старта пятнадцать минут. Самые хитрые перепрыгивают через ограждение, чтобы стартовать поближе к Кипчоге. Они и будут мешаться под ногами первые километров пять.

С утра идет дождь. Я кутаюсь в блестящую пленку и мелко дрожу. Пять минут до старта. Снимаю штаны и свитер, выкидываю их за ограждения. Кроссовки уже намокли. Самые опытные бегуны не спеша снимают бахилы с сухих кроссовок, это секунд пятнадцать на финише.

Выстрела я не услышал. Люди выскочили из стартовых ворот, как атлантическая сельдь из трала. Суета. Кто-то перепрыгивает лужи, кто-то молотит ногами по воде. Все жмутся к правому краю, в сторону первого поворота. Сейчас нужно поймать темп. Миша сказал: четыре минуты до половинки, а там как пойдет.

В этот цикл подготовки мы бегали много длинных интервалов с целевой скоростью. Я не чувствую темпа. То 3:50 воспринимается как 4:30, то 4:00 – как 3:20. У Миши есть такое упражнение: километр по 3:50, километр по 4:10 и так много раз. Задача – поймать темп.

В марафоне, как в жизни: любая спешка ухудшает результат в долгосрочной перспективе.

Поворот, еще поворот. Чуть-чуть растянулись. Компьютер показывает 3:56, но пикает метров за пятьдесят до километровой отметки. Переключаю часы в режим секундомера, экран темпа стал бесполезным. Точность плюс-минус четыре секунды на километр явно недостаточна. Это почти три минуты на дистанции. Хорошо, что целевой темп круглый: четыре ноль-ноль.

Слева тюрьма Моабит. Аккуратная высокая стена, колючая проволока сверху, за стеной идеально чистые и гладкие кирпичные корпуса.

Справа в тумане появился прозрачный купол Рейхстага. Отец в блокаду тушил зажигалки на крышах Ленинграда, а в 42-м мальчишкой ушел на фронт. Войну он закончил 13 мая в Праге. Немцы уже сдались, а власовцы сопротивлялись, пока их не перебили всех до последнего. Им что в бою погибнуть, что наши расстреляют за предательство. В Чехословакию армия повернула почти у Берлина.

Дождь стал сильнее. Асфальт в лужах, приходится прыгать, чтобы не таскать с собой лишнюю воду. Я давно уже бегаю в Saucony. Лучшая модель была мягкая Type A6. Следующая модель Type A приобрела экзоскелет – дань моде в конструировании кроссовок. Это приблизило «тайпы» к остальной беговой обуви и испортило тапок. Но все равно пока ничего лучше мне не попадалось. Снизу в подошве сквозная дырка. Если наступить в лужу, холодная вода смешно щекочет ступню и тут же выливается. Нога всегда влажная, но не мокрая. В Берлине разный асфальт на дорогах, некоторые улицы под дождем стали скользкими. У меня не силовая техника бега, я скорее стремлюсь к высокому КПД и экономии энергии. Но даже у меня на этом асфальте кроссовки отстреливали назад, как неудачно смазанные лыжи.

Упираемся в «Фридрихштадтпаласт». У нас тоже кордебалет. Нужно перепрыгивать через трамвайные рельсы, лужи, уворачиваться от поребриков и бордюров, следить, чтобы никто не содрал с ноги кроссовок. В Токио километру к десятому я уже проваливался в анизотропный режим. Ноги переходят в режим дистанционного управления и начинают жить своей жизнью, а голова слегка засыпает. В Берлине нет ничего подобного. Я в полном сознании. Но бежится хорошо, внимательно контролирую темп по секундомеру и по нескольким адекватным ребятам чуть впереди меня.

Километре на десятом, громко шлепая по лужам и брызгаясь, меня обгоняет крепкий парень в элегантной черной майке с короткими рукавами, в идеальных Nike Sub2 c пяткой, которая похожа на корабль, плывущий задом наперед, в черных трусах и с патронташем гелей на модном поясе. Я больше его не видел, но в тот момент был уверен, что километра с тридцатого он пойдет в сторону метро пешком, досасывая по дороге содержимое патронташа. Когда я не спеша еду на своей ауди, мимо меня иногда проносятся по встречке навороченные машины. Как же надо изуродовать свою жизнь, чтобы так спешить в преклонном возрасте. Задача тайм-менеджмента состоит не в том, чтобы напихать в сутки как можно больше дел, а в том, чтобы не заниматься ерундой. Как у Микеланджело: «Берем кусок мрамора и отсекаем все лишнее».

Бежится настолько хорошо, что становится страшно. Смотрю на часы. Fuck. 1:03 с мелкими секундами. Пока время на экране измерялось минутами, Polar крупно показывал все цифры, а теперь он крупно показывает, сколько часов я пробежал. Но это я точно знаю без него. Мне важны секунды, я даже минуты знаю наизусть. У этого компьютера большой очень контрастный экран из минерального стекла. Он отлично сидит на руке своим изогнутым корпусом. Но мне нужны секунды, которые показываются настолько мелко, что увидеть их у меня меньше шансов, чем догнать Бекеле и Кипсанга, которые к этому времени сошли и уже ехали к своей гостинице на автобусе.

Я только теперь начал понимать парней, которые сходят с дистанции. Бег либо есть, либо нет. А если его нет, то какая разница, переместился ты за финишную линию или остался по эту сторону. В обоих случаях ты не победил, надо смело взглянуть в лицо жизни.

1:24 с неизвестными секундами. В Токио к этому времени уже приходилось напрягаться, а в Берлине бежится отлично. Где-то здесь меня ждет семья. Я тоже ее жду. В этом каменном лабиринте очень скучно одному, крик «Юра, давай!» вбрызгивает адреналин. Я машу руками и корчу гримасу, которая должна обозначать улыбку.

В самолете по дороге в Берлин я думал, что делает этот марафон самым быстрым в мире. Узкие улицы, много поворотов, скользкий асфальт, всегда дождь, теплая погода. Что здесь такого? А тут в районе двадцать первого километра я все понял.

Из этого города хочется поскорее сбежать. Германия застряла в эпохе индустриализации. Функциональность впереди эстетики. В архитектуре изящества не больше, чем в немецких военных маршах времен Третьего рейха. Платформы наземного метро на курьих чугунных ножках, пакгаузы из стекла и ржавого железа, гладкие бетонные поверхности без окон и дверей. На них так и просятся граффити, и они там есть. Весь Берлин покрыт потрясающими по исполнению картинами с жутковатыми сюжетами. Бездушная механистическая эстетика, жесткая, как перекачанный футбольный мяч.

Если не считать секунд, о которых я не имею ни малейшего представления, то бегу точно по графику. Все еще страшно, даже страшнее, чем на старте. Я прислушиваюсь к организму, никаких признаков «стены» нет. Миша рассчитывает, что я добавлю на второй половине. Математика простая: если я пробегу ровно по 4 минуты километр, то у меня будет личный рекорд со временем 2:48:47. Это задача-минимум. Если добавлю, можно попытаться выбежать из 2:48. А добавлять страшно. Я не знаю, есть ли жизнь после тридцать пятого километра, я никогда не был там в сознательном состоянии.

Мимо меня медленно просачивается мужчина. Полненький, короткие ножки, бежит, слегка раскачиваясь. Никаких данных к марафонскому бегу. Но он бежит быстрее меня, его спина в синей, насквозь промокшей футболке с нелепыми короткими рукавами медленно удаляется.

Я знал, что марафон делается именно здесь, между двадцать вторым и тридцатым километрами.

Конец силам еще не наступил, но уже виден, а конец марафона еще даже не маячит на горизонте. Здесь год назад я сдал Москву. Легко добавить на первых километрах, несложно потерпеть на последних, но середина требует дисциплины, концентрации и смелости. Достаточно отвлечься на пару километров, выпасть из графика бега, потерять надежду на личник, лишиться мотивации, и все… экскурсия по Берлину.

Цепляюсь за парня в синей майке. Он бежит уже метрах в двадцати. Я не пытаюсь приблизиться, меня устраивает место последнего вагона в этом поезде. Можно выключить голову. Мир сузился до нескольких квадратных сантиметров чужой спины синего цвета. Мысли, как большие капли осеннего дождя, падают на темечко и разлетаются в пыль, не оставляя следа.

Этим летом я тренировался в маленьком латвийском городке Лиепае. Он очень похож на мой Сестрорецк: бесконечно длинный пляж, ровное плотное покрытие. Я закрывал на бегу глаза и концентрировался на дыхании. Нужно перестать разговаривать с собой. Выкинуть из головы все мысли и не пускать их туда хотя бы несколько минут. На второй половине марафона ничего хорошего себе вы не скажете. Так что остановите говорилку в голове, прекратите внутренний диалог. Это очень непросто, но очень эффективно.

Расстояний не существует, если не облекать свои страдания в слова.

Парень в синей футболке впереди. Он бежит капельку быстрее четырех минут. Я не вижу на часах точного времени, но заметил, что 1:39 превратились в 1:40 метрах в двадцати за километровой отметкой. Чуть-чуть добавляю.

Весь город оклеен портретами Меркель и каких-то незнакомых мне немцев. В Германии выборы в парламент. Явка избирателей 76 %, люди смотрят марафон и голосуют за депутатов бундестага.

Минуты на часах перескакивают метров через пятнадцать после километровой отметки. Значит, все хорошо. Внимательно прислушиваюсь к себе. На углеводную «стенку» нет ни малейшего намека, а в Токио на этой отметке уже было тяжело.

За месяц до марафона нужно бежать контрольную тренировку. Она делается с темпом предстоящего марафона и чуть короче. Перед Японией бежал тридцать километров с целевым темпом четыре минуты, но пробежал с личным рекордом на этой дистанции, чуть быстрее четырех минут.

Перед Берлином Михаил придумал тридцать пять километров по четыре минуты. У меня нет проблем со скоростью, по четыре минуты километр я бегу на пульсе 155, хорошо себя чувствую и даже могу рассказывать анекдоты. Проблема в объеме накопленных углеводов. В Токио они кончились на тридцать седьмом километре, и остальную дистанцию я уже не бежал, а ковылял до финиша. За пять последних километров я потерял почти минуту.

«Миша, давай зарядим сто шестьдесят в неделю, – сказал я Питерцеву после Токио. – Явно не хватило объемов».

На таких объемах основная проблема не в физической усталости, а в нервной системе. Я становлюсь агрессивным и раздражительным. Решили, что максимальный объем сделаем за два месяца до старта. Если на пике объемов я сломаюсь, то будет время для того, чтобы слегка починить себя.

Две недели с объемами по сто шестьдесят и сто семьдесят километров пришлись на командировку в Чечню. Много работы, встречи, новые люди, в Грозном жара 36 градусов, нельзя бегать в майке с коротким рукавом, нужно надевать длинные тяжелые шорты. В первый день командировки Миша написал длительную в тридцать четыре километра. В расписании есть одно окно в середине дня, в самую жару. Я сам просил побольше объемов.

Тренируемся мы дистанционно. Миша пишет тренировочный план в , я вижу его и пишу отчет, телеметрия подгружается из часов автоматически, статистика тоже считается сама.

Я все жду, будет ли «стена». В Берлине стена везде – в памятниках, людях, архитектуре, головах. Они разрушили свою Стену в 1989 году в результате недоразумения. В пресс-релизе политбюро не были указаны ни сроки открытия границ, ни процедуры пересечения пунктов пропуска для людей, собирающихся эмигрировать в Западную Германию, лишь решение открыть свободный переход границы. На официального представителя политбюро компартии ГДР на пресс-конференции давили журналисты, требуя ответа на вопрос: «Когда документ вступает в действие?» После того как вопрос повторили в четвертый раз, Гюнтер Шабовски ответил: «Немедленно, безо всякой задержки». После этих слов Стена оказалась бессмысленной.

Заглатываю последний гель. Часы по-прежнему переводят цифры минут после километровых отметок, значит, я в графике. Интуитивно чувствую, что могу выбежать из 2:48. Секунд не вижу, голова не варит, посчитать не могу, но чувствую. Уперся в парня в синей майке. Добавляю еще чуть-чуть.

Углеводной разгрузки я не делал. В понедельник, вторник и среду ел как обычно. На завтрак кофе с молоком без булочек, поздно днем плотный обед, вечером ужин. В последние три дня макароны, макароны, макароны, макароны, ризотто, макароны. Я их ненавижу. В последнюю неделю не употребляю алкоголя, в последний месяц пью одну бутылку пива в день. Вечером перед стартом стакан красного вина для подъема гемоглобина.

Ноги хорошо себя чувствуют в жестких кроссовках. К этому времени асфальт обычно дает себя знать. Каждый шаг звенит болью в ахиллах, бедрах, икрах. На тренировках я берегу ноги и бегаю в мягких кроссовках: Saucony Freedom или Kinvara. Быструю работу делаю почти всегда в боевых тапках, чтобы техника была приближена к соревновательной. В последний месяц Миша сказал все тренировки проводить в жестких кроссовках и только по асфальту. Бегал в Saucony Fastwitch.

В этот цикл подготовки у меня не было ни силовых занятий в зале, ни растяжки – ни до, ни после тренировки. Не то чтобы я считал это лишним, просто не доходили ни руки, ни ноги.

Здесь меня ждут жена и сын. Если добегу до них и не словлю «стенку», то дальше уже дотерплю. Синяя майка осталась сзади, зеленая майка спасшего меня итальянца тоже. Вижу своих Сашек, хлопаю сына по протянутой руке и физически чувствую, как мне передается его энергия. Ее больше, чем в недавно съеденном геле. На меня снисходит эйфория. Я понял, что все получится.

На финише марафона мы боремся за каждую секунду. Но тратим часы и дни на всякую ерунду в обычной жизни. Мы легко меняем время на деньги, занимаясь нелюбимой работой, а потом предлагаем любые деньги за то, чтобы повернуть время вспять. Мы начинаем ценить минуты, когда понимаем, что времени больше нет. Марафон дает возможность ощутить его. В спринте этого не понять, слишком малые промежутки времени. Марафон – это три часа ожесточенной борьбы за одну минуту.

У меня есть силы. Бегу чуть-чуть быстрее графика. Волшебство марафона состоит в поиске тонюсенькой грани между скоростью и выносливостью. Если увлечься скоростными тренировками, не хватит топлива на всю дистанцию. Если бегать много длительных, набирая объемы, не получится двигаться быстро. Миша филигранно ловит баланс. Излишне быстрая тренировка после длительной – это гарантированная травма. После слишком интенсивного развивающего бега наступает депрессия. Я увернулся и от того, и от другого. За три недели до Берлина дома заболели все: у сыновей температура, у жены кашель и сопли. Все мои яйца в одной корзине задрожали, как губернаторы перед выборами. Я питался одними фруктами, перестал разговаривать с людьми и дома ходил в маске. Хорошо, что пик объемов был сделан не за месяц до гонки. Объемы сильно подсаживают иммунитет. Я слегка покашлял, но не заболел.

На часах я уже перестал видеть минуты. Набегаю на финиш. Функционально это совсем другой бег. Лимитирует не энергия, а сила. Углеводы сгорают с гудением в топке, как уголь в паровозе Черепанова. Я уже не качу, стараясь поддерживать высокий КПД, а толкаюсь двумя ногами, проворачиваю землю под собой. Рано или поздно финиш наступит. Он где-то рядом, но, как в жизни, лучше бы попозже.

В Чечне есть горное озеро Казеной-Ам. Это почти две тысячи метров над уровнем моря. Там очень хорошая гостиница и почти нет людей – идеальное место для тренировок. До перевала от гостиницы девять километров в гору с перепадом в четыреста метров. Бег в гору дает силу. Во всех смыслах этого слова. В это лето была гора Ахун с перепадом под километр и несколько тренировок на роллерной трассе института имени Лесгафта с очень правильным рельефом. Сейчас ноги вспомнили эту работу.

Бегуны не спеша, но неотвратимо, как ладожский лед весной, движутся к Бранденбургским воротам. Я, перепрыгивая со льдины на льдину, от одной группы людей к другой, пересекаю Фридрихштрассе. Знать бы еще, сколько времени у меня осталось. На часах 2:39 c секундами, которых я не вижу. Либо 2:39:01, либо 2:39:59. Передаю привет разработчикам Polar. Уверен, что у них хорошее зрение. У меня в глазах чертики, «Blood, toil, tears and sweat». Люди, разметка на асфальте, лучи туманного солнца в окнах, лужи на асфальте превратились в сложную мандалу.

Бежится, как на интервальной тренировке. Осталось два отрезка. Последняя часть охоты за собой. На марафоне у тебя нет соперников. Вместе со мной финишируют 39 142 участника, и ни с одним из них мне нечего делить, кроме эмоций.

Последние 195 метров. Ярко-синяя дорожка, тысячи зрителей, невероятный шум, экраны трансляции, финиш. 2:47:48.

Медаль, удивительно вкусное яблоко. И душ. Теплая вода. Встреча с семьей. Пиво. Сообщение тренеру. И в музей. В Берлине огромный технический музей, я сыну обещал рассказать про самолеты.