Симулякр

Вы уже записываете? Мне начинать? Хорошо.

Анна появилась случайно. Нам с Эрин приходилось много ездить по работе, поэтому мы не хотели прочно к чему-то привязываться. Но невозможно все спланировать, поэтому мы в принципе обрадовались, когда узнали. Что-нибудь придумаем, решили мы. И придумали.

Во младенчестве Анна очень плохо спала. Ее носили на руках, качали, и она постепенно засыпала, непрерывно этому сопротивляясь. Но нельзя было стоять на месте. Несколько месяцев после родов у Эрин болела спина, поэтому именно мне приходилось бродить ночами сразу после кормления, прижав к плечу головку маленькой девочки. И хотя я понимаю сейчас, что, видимо, был уставшим и нетерпеливым, все, что я помню, – это насколько близкой казалась мне она, когда мы часами ходили туда-сюда по освещенной только лишь лунным светом гостиной, а я пел ей колыбельные.

Я всегда хотел сохранить то чувство близости к ней.

У меня нет ее симулякра тех времен. Прототипы были очень примитивными, поэтому человек должен был сидеть неподвижно несколько часов. А это ведь совершенно невозможно проделать с детьми.

Это первый ее симулякр, который у меня есть. Ей около семи.

– Привет, радость моя.

– Папа!

– Не стесняйся. Эти люди снимут про нас документальный фильм. Тебе совсем не нужно с ними разговаривать. Просто представь, что их здесь нет.

– Мы можем пойти на пляж?

– Ты же понимаешь, что нет. Мы не можем выйти из дома, пока про нас не снимут этот фильм. Кроме того, там очень холодно.

– Ты поиграешь со мной в куклы?

– Да, конечно. Будем играть с тобой в куклы, сколько захочешь.

Обществу очень трудно не симпатизировать моему отцу. Он заработал много денег тем настоящим американским способом, который можно спокойно вписывать в любые антологии: одинокий изобретатель, воплотивший в жизнь идею на радость всем, и мир заслуженно поощряет его за труды. Плюс ко всему он щедро жертвует средства на достойные начинания. Фонд Ларимора преподносит обществу имя и образ моего отца настолько же проработанными и совершенными, насколько тщательно студии доводят до идеального вида секс-симулякры знаменитостей, которыми торгуют.

Но я знаю настоящего Пола Ларимора.

Однажды, когда мне было тринадцать, меня отправили домой из-за расстройства желудка. Я подошла ко входной двери и услышала шум в спальне родителей, которая располагалась у нас на втором этаже. Их не должно было быть дома. Никого не должно было быть.

Грабитель? – подумала я. Тинейджеры всегда бесстрашны и глупы, поэтому я поднялась наверх и открыла дверь.

Мой отец лежал голым в кровати, а вместе с ним четыре обнаженные женщины. Он не слышал меня и продолжал развлекаться на том самом ложе, которое делила с ним моя мать.

Через некоторое время он повернулся, и мы посмотрели друг другу в глаза. Он остановился, сел и потянулся, чтобы выключить проектор, стоявший на ночном столике. Женщины исчезли.

Меня стошнило.

Когда позже тем вечером мать вернулась домой, она объяснила, что это продолжается уже многие годы. У отца слабость к определенному типу женщин, сказала она. В течение всего супружества ему очень трудно было хранить верность. Она подозревала это, но отец был настолько умен и осторожен, что у нее не хватало весомых доказательств.

Наконец она застукала его на месте, очень оскорбилась и хотела распрощаться с ним навеки. Но он молил и обещал все что угодно. Сказал, что в нем засело что-то такое, не позволяющее быть по-настоящему моногамным. Но добавил, что решит эту проблему.

За прошедшие годы он сделал множество симулякров вот этих покоренных им сердец. А симулякры с каждым годом становились более и более правдоподобными, так как он постоянно улучшал технологию. Если бы моя мать разрешила ему оставить их и позволила использовать в уединении, он всеми силами попытался бы больше не сбиваться с пути.

Вот такую сделку заключила с ним моя мать. Она считала его хорошим отцом, знала, что он меня любит. Она не хотела, чтобы я стала еще одной жертвой невыполненных обещаний, которые он ей давал.

А предложение моего отца казалось приемлемым решением. По ее мнению, время, проведенное им с симулякрами, ничем не отличалось от того, как другие мужчины используют порнографию. Никаких касаний. Они не были настоящими. Никакой брак не выстоит, если в нем не будет места для безобидных фантазий.

Но моя мать никогда не смотрела в глаза отцу, как я, когда вошла в ту комнату. В них виднелись не только фантазии – непрерывное предательство, которое невозможно простить.

Основной аспект камеры для симулякров – это не физический процесс визуализации, который, хоть и не является тривиальным, в конечном счете не более чем кульминация постоянно улучшающихся технологий, которые были известны еще со времен дагерротипа.

Моим взносом в бесконечный поиск способов захвата реальности является онейропагида, с помощью которой создается снимок мысленных схем клиентки – представление ее личности. Затем этот снимок оцифровывается и используется для повторной анимации изображения при проецировании. Онейропагида – это основная часть всех камер для симулякров, включая камеры, которые выпускаются моими конкурентами.

По сути, самыми ранними камерами служили модифицированные медицинские приборы, аналогичные устаревшим томографам, которые все еще можно встретить в старых больницах. Клиентке вкалывали определенные химические вещества, и она должна была долгое время лежать неподвижно в трубе устройства для снятия изображений, пока делалось достаточное количество сканов мыслительных процессов. Затем эти данные передавались в нейронные модели искусственного интеллекта, которые в свою очередь анимировали проекции, созданные из подробных фотографий тела клиентки.

Эти ранние попытки были достаточно грубыми, и результаты описывались различными неприятными эпитетами: «робот», «нечеловеческие движения» или вообще «комическое безумие». Но даже эти ранние симулякры сохраняли то, что невозможно было снять на видео или получить с помощью голографии. Вместо линейно-четкого воспроизведения того, что было записано, анимированная проекция могла общаться со зрителем так, как это делала бы оригинальная клиентка.

Самый старый из существующих симулякров – мой собственный, и он сейчас хранится в Смитсоновском музее. Появились первые новости на эту тему, где говорилось, что друзья и родственники, общавшиеся с этим симулякром, сказали, что, хоть они и знали об управлении изображением с компьютера, осмысленные ответы симулякра четко давали понять, что перед ними каким-то образом оказался «Пол»: «Так мог сказать только Пол» или «Это выражение лица Пола». Именно тогда я понял, что добился успеха.

Людям казалось странным, что я, дочь изобретателя симулякров, пишу книги о том, как мир станет лучше, станет более естественным, если этих симулякров не будет. Некоторые занялись утомительной народной психологией, предполагая, что я ревную к своему «брату», то есть изобретению моего отца, которое стало его любимым ребенком.

Если бы все было так просто.

Мой отец заявляет, что он осваивает сферу захвата реальности, остановки времени и сохранения памяти. Однако самое привлекательное в этой технологии – это вовсе не съемка реальности. Фотография, видеография, голография… развитие этой технологии «захвата» было всего-навсего нахождением новых способов лгать о реальности, формировать и искажать ее, манипулировать и перефантазировать.

Люди формируют свои жизненные ощущения, разыгрывают их на сцене перед камерой, едут в отпуск – а один глаз приклеен к видеокамере. Страсть к консервированию реальности – это желание избежать ее любыми силами.

Симулякры – последнее воплощение этой тенденции и, пожалуй, самое худшее.

С того самого дня, когда она… что ж, думаю, она уже вам все рассказала. Я не буду спорить с ее трактовкой этого происшествия.

С тех пор мы вообще не обсуждали с ней произошедшее. Но она точно не знает, что тем же вечером я уничтожил все симулякры, связанные с моими старыми похождениями. И не сохранил резервных копий. Но думаю, что даже если она об этом узнает, то ее отношение ко мне никак не изменится. Однако буду вам очень благодарен, если вы доведете это до ее сведения.

Наши последующие разговоры с ней были официальными, осторожными сценическими представлениями, где мы пытались не затрагивать каких-либо личных чувств или отношений между отцом и ребенком. Мы говорили о разрешениях от родителей на походы с классом, о логистике ее прихода в мой офис, чтобы просить спонсоров выделить средства на пешие марафоны, о факторах, которые следует учитывать при выборе университета. Мы не говорили о том, как она с легкостью находит друзей, как с трудом переживает влюбленность, о ее надеждах и разочарованиях в этом мире.

Когда Анна переехала в университетское общежитие, она совсем перестала со мной общаться. Я звонил, она не брала трубку. Когда ей нужны были средства из ее трастового фонда для оплаты обучения, она связывалась с моим адвокатом. Она проводила каникулы и летние месяцы со своими друзьями или на работе в других странах. Иногда она приглашала Эрин приехать к ней на выходные в Пало-Альто. Мы все понимали, что меня это приглашение не касалось.

– Папа, почему трава зеленая?

– Потому что зелень с листьев на деревьях стекает вниз во время весенних дождей.

– Это какой-то вздор.

– Ну ладно. Это потому, что трава растет на том берегу. Но если бы мы стояли на той стороне, то она не казалась бы такой зеленой.

– А это вообще не смешно.

– Ну хорошо. Это все из-за хлорофиллов в траве. Хлорофиллы имеют такие кольца внутри, которые принимают все цвета светового спектра, кроме зеленого.

– Ты ведь это не выдумываешь, правда?

– Разве я когда-нибудь что-нибудь выдумываю, доченька?

– Ох, пап, с тобой никогда нельзя быть уверенной в чем-либо.

Я начал часто воспроизводить этот ее симулякр, когда она еще училась в последних классах школы. В конце концов это стало привычкой. Теперь она воспроизводится постоянно и каждый день.

Есть другие симулякры, где она старше. У некоторых гораздо выше разрешение. Но это мой любимый. Он напоминает мне о лучших временах, когда мир еще не изменился безвозвратно.

В тот день, когда я снял этот симулякр, мы наконец смогли сделать онейропагиду достаточно маленькой, чтобы разместить в корпусе, который можно переносить на плече. Позже это стало прототипом Carousel Mark I, нашей первой успешной бытовой камеры для симулякров. Я принес его домой и попросил Анну попозировать. Она стояла рядом с освещенным солнцем крыльцом целых две минуты, а мы говорили о том, как прошел ее день.

Она была идеалом в том смысле, в каком идеальны все маленькие девочки в глазах своих отцов. Ее глаза загорелись радостью, когда она увидела, что я дома. Она только что вернулась из дневного лагеря и была готова рассказывать всевозможные истории и задавать самые разные вопросы. Она хотела, чтобы мы пошли на пляж, – запустить нового воздушного змея, а я пообещал помочь ей с недавно приобретенным набором для светокопирования. Я очень рад, что мы успели заснять ее тогда.

Этот день был одним из лучших в моей жизни.

Последний раз мы с отцом виделись после того, как мать попала в аварию. Позвонил его адвокат, так как я не стала бы отвечать на звонки отца.

Моя мать была еще в сознании, но постоянно отключалась. Другой водитель уже умер, а она висела на волоске, но было ясно, что шансов нет.

– Почему ты не можешь простить его? – спросила она. – Я ведь простила. Жизнь человека не одномерна. Он любит меня. И любит тебя.

Я ничего не ответила. Просто сжала ее руку. Он зашел, и мы разговаривали с ней, но не друг с другом, а еще через полчаса она заснула и никогда больше не проснулась.

Но, по правде говоря, я готова была простить его. Он выглядел старым – это то качество, которое дети замечают в своих родителях самым последним, – и в нем чувствовалась какая-то болезненность, которая заставила меня засомневаться в своей, может, чрезмерной жесткости. Мы молча вышли из больницы. Он спросил, остановилась ли я уже где-нибудь в этом городе. Я ответила, что нет. Он открыл пассажирскую дверь, и я, засомневавшись на секунду, села в машину.

Мы приехали домой, который остался точно таким же, каким я его помнила, хотя и не была дома уже многие годы. Я сидела за обеденным столом, а он разогревал замороженные обеды. Мы вели осторожную беседу, точно так же, как когда я оканчивала школу.

Я спросила его о симулякре моей матери. Я решила для себя никогда не снимать и не хранить симулякров. У меня совершенно нет того благосклонного отношения к ним, как у остальных людей. Но в тот момент я подумала, что поняла, чего хотят все люди. Мне захотелось, чтобы частичка моей матери всегда была рядом со мной, как хоть какой-то знак ее присутствия.

Он протянул мне диск, и я поблагодарила его. Он предложил мне воспользоваться проектором, но я отказалась. Я хотела некоторое время сохранить собственную память о матери, прежде чем компьютерные экстраполяции нарушат мои собственные воспоминания какими-то постановочными кадрами.

(И так случилось, что я ни разу не воспользовалась этим симулякром. Вот, вы потом можете посмотреть, чтобы понять, как она выглядела. Но все мои воспоминания о матери совершенно реальны.)

Когда мы закончили ужинать, было уже поздно, и я пожелала ему спокойной ночи.

Я поднялась к себе в комнату.

И увидела семилетнюю себя, сидящую на кровати. На мне – той – было это ужасное платье, которое я, по всей видимости, вытеснила из своей памяти: розовое, в цветочках, а волосы были перевязаны бантом.

– Привет, меня зовут Анна. Приятно познакомиться.

Итак, многие годы он хранил вот это: наивную, беспомощную карикатуру. Когда я отказывалась с ним разговаривать, он включал эту замороженную копию и созерцал эту тень потерянной веры и утраченных чувств? Он использовал эту модель из моего детства, чтобы фантазировать о тех разговорах, которые мог бы вести со мной? Может, он даже изменил ее, чтобы убрать капризность и добавить побольше слащавой преданности?

Я почувствовала себя оскорбленной. Та маленькая девочка была, без сомнения, мною. Она вела себя, как я, говорила, как я, смеялась, двигалась и реагировала на все, как я. Но она не была мною.

Я выросла и изменилась, и я приехала поговорить со своим отцом, как взрослый человек. Но теперь я обнаружила, что часть меня была взята и заключена в этой штуке, часть, которая позволяла ему делать вид, что он имеет какое-то отношение ко мне, отношение, которое совсем не нужно было мне и которое даже не было настоящим.

В моем сознании всплыли образы тех голых женщин в его кровати из далекого прошлого. Я наконец поняла, почему они так долго являлись мне в кошмарах.

Притягательно в симулякре именно то, как он реплицирует саму сущность человека. Когда отец хранил симулякры этих женщин, он поддерживал тем самым свою связь с ними, с тем человеком, которым он был в их присутствии, а значит, совершал непрерывное эмоциональное предательство, что гораздо хуже моментной, физической неосторожности. Порнографическая картинка – это чисто визуальная фантазия, но симулякр делает снимок состояния разума, мечты. Но чьей мечты? То, что я видела в его глазах тем днем, не было отвратительным. Это было слишком личным.

Храня и постоянно проигрывая тот симулякр из моего детства, он мечтал, что вернет мое уважение и мою любовь, вместо того, чтобы не побояться посмотреть в глаза реальности и поговорить со мной настоящей.

Возможно, это мечта любого отца и матери: сохранить своего ребенка в тот краткий период времени между беспомощной зависимостью и формированием самостоятельной личности, когда папа и мама кажутся идеальными и безупречными. Это мечта о постоянном контроле и управлении, которая маскируется под любовь. Это мечта короля Лира о своей Корделии.

Я спустилась вниз по лестнице и вышла из дома, и мы никогда больше не разговаривали.

Теперь симулякр может пребывать в бесконечности. Он хранит воспоминания, но только смутные, так как разрешение онейропагиды недостаточно, чтобы снять каждое воспоминание клиентки. Он способен к обучению, но лишь в определенных рамках, потому что чем дальше вы отдаляетесь от момента съемки психической жизни клиентки, тем менее точны компьютерные экстраполяции. Даже лучшие из предлагаемых нами камер не могут проецировать более двух-трех часов.

Но онейропагида очень чутко снимает ее настроение, эмоциональную картину ее мыслей, детали, что заставляют ее улыбаться, ритм ее речи, точность и мельчайшие оттенки фигур ее речи, которые, может, даже не различимы близким человеком.

Поэтому через каждые два часа или что-то около того Анна перезагружается. Она снова возвращается домой из дневного лагеря и снова готова рассказать мне множество историй и задать бесконечное число вопросов. Мы разговариваем и наслаждаемся жизнью. Мы позволяем нашей беседе уйти очень далеко. И никогда эти разговоры не повторяются. Но она навсегда осталась той любознательной семилеткой, которая превозносит своего отца и считает его идеальным.

– Папа, расскажешь мне что-нибудь?

– Да, конечно. Что ты хочешь узнать?

– Расскажи мне еще раз киберпанковскую версию Пиноккио.

– Мне, наверное, и не вспомнить всего, что рассказал тебе в прошлый раз.

– Это ничего. Просто начни. А я тебе помогу.

Я так ее люблю.