Вверх тормашками

Я слышу отчаянное блеяние голодного Бенджи ещё задолго до того, как приближаюсь к избушке. Чувство вины пронзает грудь, и я, спотыкаясь, взбегаю на крыльцо и пытаюсь не обращать внимания на угрюмые окна и отвратительную дыру возле чулана для скелетов.

Пока я болталась туда-сюда по рынку, делая вид, что я – нормальная живая девчонка, Бенджи сидел голодный, избушка разваливалась, и никто не готовился к проводам. Великий цикл, вероятнее всего, сбивался, а мёртвые души исчезали в мире живых. И всё из-за меня. Чувство вины перерастает в гнев и разочарование: я и нескольких часов не могу выделить самой себе, чтобы всё вокруг не рухнуло.

Как только я открываю входную дверь, Бенджи несётся ко мне и тыкается мне в колени, а Джек бросается на меня, визжит и каркает так, будто меня не было сто лет.

– Всё в порядке, я дома!

Я складываю руки над головой, чтобы защититься, но Джек бьётся о мои плечи и локти. Он цепляется когтями за рукава платья и вытягивает из ткани тонкие нити. Клювом он пытается просунуть мне в ухо какую-то еду, но запутывается в моём новом платке, и я вижу, как что-то красное и тягучее капает на зелёную ткань.

– Вон отсюда! – Я со всей силы отталкиваю его.

Джек остервенело хлопает крыльями, делает в воздухе круг и садится на пол с глухим стуком. Я осматриваю платок и платье. Они замызганы чем-то похожим на красный соус. На плече ткань немного разошлась.

– Глупая птица! – ору я. – Неуклюжая, безмозглая, глупая птица!

Я жалею об этих словах уже тогда, когда выкрикиваю их, но поздно: сказанного не вернуть.

Джек склоняет голову, с удивлением смотрит на меня своими серебряными глазами. Затем он сердито каркает и ковыляет к задней двери, прихрамывая.

– Прости, Джек! – кричу я, но он скрывается, даже не обернувшись.

Я беру Бенджи на руки и шёпотом прошу прощения, пока развожу огонь и ставлю греться чайник. Он сосёт мои пальцы и тихо плачет, пока греется вода. Затем я даю ему бутылочку и глажу его мягкую шёрстку, пока он жадно пьёт молоко. Наевшись, он засыпает, и я бережно укладываю его на подушку на полу.

Я переодеваюсь в одно из своих старых платьев, а новое замачиваю в тазу с водой. В избушке тихо. Даже слишком тихо. Я выхожу на крыльцо и зову Джека, но он не возвращается. Даже когда я варю кашу, накладываю целых полмиски для него и усаживаюсь на крыльце, насвистывая знакомую ему трель.

Янтарное сияние заката меркнет в тёмно-синих сумерках, и я уже собираюсь уходить в дом Старой Яги, когда вдруг слышу грохот костей в чулане.

– Ты хочешь, чтобы я построила забор? – спрашиваю я, глядя на балки под потолком.

Они кивают, и я начинаю тихо стонать. Я понимаю, что избушка ни за что не откроет Врата, зная, что я задумала в них пройти, а значит, она просто хочет, чтобы забор отпугивал живых. Она злится, что я сегодня ушла с Сальмой, и не желает, чтобы я заводила друзей.

– Я построю его, когда вернусь, – бросаю я.

Избушка кряхтит и поднимается на ноги.

– Нет! – кричу я. – Ну пожалуйста! Я должна сегодня снова пойти к Старой Яге. Она учит меня… она всё объясняет: о бабушке, о проводах и… – Сердце бешено стучит: избушка не может взять и уйти именно сейчас, когда я так близка к тому, чтобы вернуть бабушку домой. – Я построю забор, когда вернусь, обещаю!

Окна смотрят на меня с недоверием, но избушка всё же опускается. Трещина возле чулана становится ещё больше, и я задыхаюсь, чувствуя, будто эта трещина – в моём сердце. Ледяной ветер, кажется, гуляет даже в моих пустых венах.

Я моргаю и глубоко дышу, пока это ощущение не проходит. Затем я плотно прижимаю к груди платок и отворачиваюсь от трещины.

– Я ненадолго. – Я схожу с крыльца, но рука ненадолго застывает на балюстраде. – Присмотри за Бенджи. И поглядывай, не появится ли Джек.

Ком встаёт в горле, но я пытаюсь сглотнуть его, уверяя себя, что сегодня вечером найду бабушку. И вместе мы всё исправим.

Я спешу в дом Старой Яги, пробираюсь сквозь занавески и окидываю взглядом черепа, украшающие её лавку. Свечи для проводов в них пока не горят, но уже стемнело, так что я не сомневаюсь, что скоро она их зажжёт.

– Маринка. – Старая Яга открывает мне дверь и приглашает внутрь. – Как ты сегодня?

– Хорошо. Готова провожать мертвецов.

– А как избушка?

– Всё в порядке. – Я с удивлением изучаю обеденный стол, на котором стоят только хлеб и салат – маловато для пира перед проводами.

– А Джек?

– Вы помните Джека?

– Конечно. Когда ты первый раз принесла его сюда, он был ещё птенцом, ты кутала его в свой платок. Ты же заботишься о нём так же, как избушка – о своей Яге.

– Ну, сейчас он уже сам по себе.

– Но вы всё ещё приглядываете друг за другом, так ведь?

Старая Яга придвигает мне стул и нарезает немного хлеба. Я киваю, и снова сожалею о том, что выгнала Джека.

– Галки – очень общительные и смышлёные птицы, как их родня – вороны. Помню, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, я наблюдала за волками и воронами в степи. Вороны привели волков к добыче, и за это хищники позволили им разделить с ними трапезу.

Я накладываю себе в тарелку салат, а сама тем временем поглядываю на дверь. Когда же Старая Яга будет зажигать свечи, чтобы призвать мёртвых?

– Представляешь, они и играли вместе. Вороны тянули волков за хвосты, а те пытались их поймать. Я не сразу поняла, что это для них была весёлая игра, – улыбается Старая Яга. – Ну, а ты как? Всё ещё играешь с избушкой?

– Что, простите? – Я так занята мыслями о мёртвых, что не сразу понимаю, ко мне ли она обращается.

– Ну, вы ещё играете? В салочки, догонялки, прятки…

Названия игр из детства вызывают в памяти почти забытые картинки. Мы с избушкой часто играли в прятки в лесу. Так я узнала, что избушка умеет карабкаться на деревья и тихо красться по опавшим листьям. И в салочки мы тоже играли. Помню, как я неслась сломя голову по полуночным лугам, а избушка догоняла меня, громко топая. Сердце бешено колотилось, всё тело дрожало, и от волнения я громко визжала, до боли в горле.

Когда я не могла больше бежать, избушка подхватывала меня одной из своих больших куриных ног и сажала на крышу – покататься. Держась за печную трубу, я подпрыгивала вверх и падала вниз, и так до тех пор, пока не чувствовала, что мои лёгкие вот-вот разорвутся от смеха.

– Я уже давно не играю с избушкой. – Я гоню от себя воспоминания и выпрямляюсь. – Мне почти тринадцать. – Но взрослой я себя после этих слов не чувствую. Понимаю, что прозвучали они из уст маленького потерянного ребёнка.

– Очень жаль. – Старая Яга обводит взглядом комнату. – Хоть нам с избушкой уже сто лет в обед, мы всё равно играем каждый день. То в крестики-нолики, то… держись крепче… ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ!

Прежде чем я успеваю за что-нибудь схватиться, избушка сваливается набок. Мебель скользит по полу, унося нас с собой. У меня глаза на лоб лезут от испуга, а Старая Яга тем временем совершенно спокойно вертит в руке свою трубку, пока позади неё с оглушающим грохотом валятся книжные полки.

– Что происходит?! – кричу я, отчаянно пытаясь ухватиться за каминную полку, пока мой стул уносит к стене.

Всё, что стояло на полу, теперь скатилось к стене, а избушка всё и не думает останавливаться. Внутри меня всё переворачивается, когда при следующем толчке мы валимся со стены на потолок.

– ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ! – снова кричит Старая Яга, визжа от смеха и раскачиваясь на стуле, чтобы удержать равновесие.

Я тоже пытаюсь удержаться, но моё лицо плотно прижато к стене, а ноги застряли под столом.

– Тебе нужно оставаться в вертикальном положении, когда избушка переворачивается, – кричит Старая Яга.

Я врезаюсь в потолок и в конце концов оказываюсь зажатой между ножками стульев. Вообще-то, как я полагаю, это дом сейчас стоит вверх ногами, так что, может быть, я и правда нахожусь в правильном положении.

– Ты проиграла! – Старая Яга поднимается со стула, который волшебным образом абсолютно ровно стоит на потолке.

– Дурацкая игра. Вы посмотрите, какой беспорядок! – Я выбираюсь из-под горы мебели, красная и перепуганная. Сердце колотится как бешеное.

Старая Яга смеётся, и это злит меня ещё больше. Я сижу на балке под потолком, нахмурившись, и пытаюсь отдышаться.

Старая Яга подходит к распахнутому окну и подзывает меня:

– Ты посмотри на это.

Она высовывается в окно и указывает вверх. Куриные ноги избушки тянутся к небу, и её пальцы с когтями извиваются в свете звёзд.

– Моя избушка теперь не может ходить ни далеко, ни быстро, – вздыхает Старая Яга. – Думаю, скоро она совсем перестанет двигаться. Но танцевать на Млечном Пути она всё ещё любит.

Я чувствую, что волосы у меня на шее встают дыбом, а по позвоночнику пробегает холодок.

– Что же будет с вашей избушкой, когда она перестанет двигаться?

– Все мы – часть Великого цикла, – пожимает плечами Старая Яга. – И все мы рано или поздно вернёмся к звёздам.

Я думаю о бабушке и вспоминаю, зачем вообще пришла сюда.

– Так мы будем сейчас провожать мёртвых?

Старая Яга искоса поглядывает на меня:

– Моя избушка очень старая. Даже древняя. Она на своём веку проводила уже достаточно мёртвых, чтобы исполнить своё предназначение. Уже много лет, как её сменила избушка помоложе.

– И что это значит?

– Моя избушка отошла от дел, мы больше не провожаем мёртвых.

– Но вы же говорили, что поможете мне с проводами! – Мне не хватает воздуха: все мои планы насчёт сегодняшнего вечера рушатся на глазах.

– Я сказала, что помогу тебе подготовиться к проводам. Могу научить тебя варить борщ, квас. А можем вместе выучить слова Путешествия мёртвых.

– Я всё это знаю и умею, – бросаю я. – Мне только нужно научиться самой открывать и закрывать Врата.

Старая Яга вертит в руках трубку и понимающе кивает.

– Если ты будешь привязана к своей избушке, сможешь лучше управляться со своими Вратами.

– И как это сделать?

– Здесь нужно время и терпение.

Старая Яга ведёт меня по потолку, затем по стене, пока её избушка перекатывается, на сей раз медленно и спокойно, чтобы снова встать на ноги.

Я разочарована. Нет у меня ни времени, ни терпения. Я должна вернуть бабушку домой прямо сейчас. Избушка рушится, мёртвые пропадают – и всё это из-за меня.

– А нет ли другого пути? – спрашиваю я. – Более быстрого.

– Что ж, есть церемония Соединения. – Глаза Старой Яги сияют. – Я помню свою церемонию, когда я привязала себя к этой избушке. Это такой волнующий момент в жизни Яги. И какой праздник был…

– Церемония? Праздник? Ба никогда не говорила ни о какой церемонии. – Я хмурюсь. Не хочу снова сердиться на бабушку, но она должна была рассказать мне об этом.

– Может, она хотела сделать тебе сюрприз, – пожимает плечами Старая Яга. – Ты не обязана знать об этом, пока не настало твоё время. У меня где-то были фотографии с последней церемонии, где я побывала… – Она окидывает взглядом комнату, заваленную перевёрнутой мебелью и разлетевшимися бумагами, и смеётся. – Но чтобы найти их, мне придётся немного прибраться. Я тебе всё расскажу завтра, хорошо?

– Если хотите, я могу помочь с уборкой, – предлагаю я: мне не терпится разузнать про церемонию.

– О, не беспокойся. – Старая Яга машет рукой на весь этот беспорядок. – Тебе надо пойти домой и поспать. Увидимся завтра.

Меня выставляют за дверь раньше, чем я успеваю ещё хоть что-то сказать. Черепа в лавке, кажется, смеются надо мной – их рты скривились в ухмылке. Я прохожу мимо них и шагаю в темноту рынка. Не могу избавиться от ощущения, что меня обманули или разыграли. Я так хотела привести бабушку домой сегодня вечером.

Что, если она уплывает всё дальше и дальше от меня? Что, если уже слишком поздно? Что, если она ушла навсегда?

Я гоню эту мысль прочь и поднимаю глаза к небу. Оно глубокого сине-чёрного цвета, с востока на запад по нему перекинута дуга Млечного Пути – сияющая вереница облаков. Я делаю глубокий вдох и выпрямляюсь. Неважно, как далеко сейчас бабушка. Я найду способ вернуть её домой. Я должна. И не только для того, чтобы спасти себя и избушку, но и ради всех мертвецов, которые могут раствориться, потому что некому проводить их обратно к звёздам. Постараюсь не думать о других избушках, которые страдают по моей вине. Весь Великий цикл сейчас зависит от того, удастся ли мне привести бабушку домой.

Когда я возвращаюсь, избушка всё ещё спит: карнизы опущены, труба тихонько похрапывает. Из-под крыльца торчит одна из огромных куриных ног, а кости для забора разбросаны рядом с открытым чуланом: напоминание о том, что я обещала построить забор, и о том, что будет, если я этого не сделаю. Я вздыхаю и качаю головой, но всё же сажусь на корточки и приступаю к работе. Если я не сдержу обещание, избушка унесёт меня отсюда прямо посреди ночи и я не узнаю ничего о Церемонии и не научусь управлять своими Вратами.

Я наклоняюсь к подвалу, чтобы достать длинную бедренную кость, и тут мне в глаза бросается что-то блестящее. Это проволока, отливающая серебром в свете звёзд. Большой моток толстой проволоки, которой я часто приматываю кости и черепа к воротам.

В моей голове рождается бунтарская идея. Я медленно достраиваю забор, позволяя идее пустить корни и превратиться в план.

Забор готов: я выстроила его совсем рядом с избушкой и прикрыла простынями и одеялами, чтобы скрыть от любопытных взглядов. Я сижу на ступеньках и прислушиваюсь к дыханию избушки, чтобы убедиться, что она крепко спит.

Одна из огромных куриных ног дёргается прямо у меня перед глазами. Избушке снится, что она бежит.

Всю жизнь только она решала, куда мы отправимся и как надолго задержимся там. Но сегодня всё изменится. Я достаю из подвала проволоку и приступаю к воплощению своего плана, хоть руки у меня и дрожат.

Я накручиваю проволоку вокруг каждого куриного пальца, пропускаю её между столбиками балюстрады, обвиваю вокруг кривой деревянной лодыжки, натягивая изо всех сил. Я проползаю под крыльцом, чтобы найти вторую ногу. Пропустив проволоку через три доски крыльца, я приматываю колено второй ноги к полу.

Довольная тем, что теперь избушка не сможет даже встать, не то что уйти, я выбираюсь из путаницы проволоки и куриных ног с широкой улыбкой на лице. Сегодня я в первый раз в жизни усну, точно зная, что проснусь на том же месте.