Доктора! Доктора!

Я ПРОСНУЛСЯ НА ПОЛУ ЗАЛА ДЛЯ СОВЕЩАНИЙ АГЕНТСТВА ЗВВ. К прежней головной боли присоединилась еще одна, совершенно новая. Не открывая глаз, я пощупал голову и обнаружил шишку там, где ударился об пол. По крайней мере, кто-то догадался подсунуть мне под голову подушку, пока я спал.

Я со стоном сел – все мышцы протестовали. От стола ко мне повернулась Ифрит. Озабоченный взгляд ее голубых глаз несколько успокоил меня.

– Что со мной было?

Она заговорила негромко, как будто я страдал похмельем. Я действительно так себя и чувствовал.

– Вы упали в обморок.

– Долго я провалялся?

– Примерно восемь часов. Для вас уже наступило завтра. Примерно пять часов утра вторника, четвертого июля. Мы дали вам легкое успокоительное, чтобы вы уснули.

Она подошла и помогла мне встать.

Легкое успокоительное? Я чувствовал себя так, словно мне на голову сел дрон-перевозчик.

– Мне не нужен сон; мне нужно, чтобы мои коммы работали и я поговорил бы с женой.

Ифрит кивнула, протягивая мне чашку с прозрачной жидкостью.

Я отхлебнул и с отвращением выплюнул.

– Это не вода!

– Пейте, пейте! Вам это нужно.

– Еще наркота? – спросил я. Впрочем, я был готов на все, лишь бы голова не болела. Я осторожно отпил еще глоток. – Похоже на дерьмо.

– Это лекарство. Оно поможет вам почувствовать себя лучше. Вы ранены и обезвожены.

– Тьфу! – сказал я, но с трудом проглотил это пойло и протянул ей пустую чашку. – В этой дряни больше металла, чем воды.

Ифрит улыбнулась.

– Умница. Теперь закусите хлебом, это успокоит желудок.

Она протянула мне два ломтика ржаного хлеба.

От наносока во рту стоял вкус фольги. Хлеб показался мне ядовитым цементом, но так как организм начинало отпускать, я сделал то, что велели.

После того как я съел оба куска хлеба, Ифрит протянула мне стакан воды, я залпом выпил ее и вернул стакан.

– Еще, пожалуйста.

Она отошла к принтеру, чтобы наполнить стакан заново. В голове начало проясняться; из тумана возник миллион вопросов.

– Где все? – спросил я.

– Еще рано, Моти и Заки дома, но я связалась с ними по коммам. Скоро они будут здесь. Моти поверил в ваш рассказ. Это очень важно. Он обычно не ошибается в людях.

В этот самый момент стена расступилась и вошел Моти, завязывая новый галстук. Выглядел Моти очень серьезным, но до сих пор он всегда выглядел серьезным. За ним следовал Заки со старинным блокнотом и карандашом в руке.

– Где Сильвия? – спросил я.

– Кофе по-турецки, – сказал Моти Ифрит, садясь против меня. – Йоэль, вы впутались в нечто такое, что вам не по плечу. Мы – разведка Леванта. Следим за «Международным транспортом». – Он достал сигарету и закурил. – Мое начальство чрезвычайно заинтересовала ваша ситуация.

– Значит, вы поможете мне?

– В данный момент мы наблюдаем за ситуацией в Коста-Рике.

– Вы хотите сказать, за другим мной. Значит, у них все в порядке?

– Сейчас да. Но, Йоэль, вам пора бы наконец понять, что вы должны смириться с тем, что тот другой – это вы. – Он затянулся. – Сейчас нам стратегически выгодно, чтобы вы оба оставались живыми.

– Вы говорите так, словно я пешка, – сказал я.

– Не будьте столь драматичны, Йоэль. Вы не пешка. – Он позволил себе тонко улыбнуться. – Скорее слон. Да. Только вы двое способны двигаться по диагонали.

Казалось, сравнение ему понравилось.

– Так каков ваш план? Наблюдать за ситуацией? – спросил я, стараясь, чтобы он понял, что я думаю о его тактике.

– Да, – ответил он, отказываясь заглотить наживку.

– Хорошо. Оставайтесь здесь и наблюдайте. А я отправлюсь туда и позабочусь о том, чтобы моей жене ничего не угрожало.

Я встал, чтобы показать ему, что говорю серьезно. Заки сделал шаг вперед.

Моти разглядывал свою сигарету.

– Я бы не советовал. Первый шаг за пределы этого помещения станет, вероятно, вашим последним шагом. Вас убьют, Йоэль, и никто об этом не узнает, всем будет безразлично. Небольшой укол невидимого нано, и вы угаснете, как луч света. Потом придет человек, которого вы в жизни не видели, и увезет вас в дроне. Посадит вас в кресло, пристегнет, и вы исчезнете.

– А как же Сильвия? И он? Если МТ готов убивать, чтобы скрыть это, они оба в опасности. По крайней мере, давайте обратимся в полицию.

– Полиция принадлежит им, Йоэль. Вы это знаете. И вы не воин. – Он посмотрел на меня, его черные глаза ничего не выражали. – Вы должны быть Иовом, а не Ахером.

– Иов? Ахер? О чем вы говорите?

– Кофе? – спросил он.

– Нет, спасибо.

Он пожал плечами, идя к принтеру.

– Это старая история. Из книги, которая называется Талмудом. О раввине по имени Ахер. Это не было его настоящее имя. Думаю, его звали Элиджа…

– Элиша. Элиша бен Абуя, – перебила Ифрит.

– Да. Спасибо, Ифрит, – произнес Моти тоном, который я истолковал как «больше не смей меня перебивать!». – Он был этакой противоположностью Иова. Вы знаете, кто такой Иов? Из Библии?

Я кивнул.

– С хорошими людьми происходят всякие неприятности.

– Да, совершенно верно. Хороших людей преследуют несчастья. Итак, вы знаете, что Иов – это тот парень, которого бог все время пинал. Он убил его детей, покрыл его самого язвами… причинил ему много зла. Но Иов продолжал верить в бога, и бог со временем наградил его новыми детьми, богатством и всем прочим. А Элиша был очень уважаемым раввином, поистине большим человеком в своей общине, но с ним начали происходить дурные вещи. И он стал задаваться вопросом: почему бог поступает так с хорошими людьми? Словно в ответ, римляне убили его учителя, еще более святого раввина. Солдаты отрубили ему голову прямо перед Элишей. Скормили его язык собакам. Когда ребенком я думал об этом, у меня начинались кошмары.

– Значит, сейчас вы говорите, что вы бог? Что я должен страдать и ждать, пока моя жена умрет, и тогда вы вознаградите меня?

Он пожал плечами и продолжил свой рассказ:

– Так вот, Элиша видит все это и начинает терять рассудок. Он теряет веру. Его мантрой становится нечто вроде: «Нет никакой справедливости и никакого судьи». Он перестает соблюдать заповеди. Спит с проститутками по субботам, приказывает детям работать, а не изучать Тору. Бесит всех. Со временем взбесил и бога. И тогда его перестают звать Элишей. Говорят, что он уже не тот, что прежде, он другой человек – «ахер». Это становится его именем. Его винят во всем подряд, например в том, что ангелы вышибли людей из рая.

– Я также слышала, что, когда он умер, его могилу охватил огонь и дым поднимался от этой могилы сто лет, – сказала Ифрит. – Отец говорил мне, что Ахер пользовался заклятиями из книги «Сефер ха-разим». Знаете, старая левантийская магия, что-то вроде каббалы. Как Пульса Д’нура. Нельзя молиться о том, чтобы с другим произошло что-то плохое. Отец всегда говорил: бог дал нам Ахера в пример: мы нарушаем заповеди на свой страх и риск.

– Что ж, я никаких дерьмовых заповедей не нарушал, – сказал я. – А они нарушили – со своей дурацкой телепортацией-дупликацией-зачисткой людей. Я только хочу вернуть себе свою жизнь. Найти жену. Я не желаю быть ничьим Иовом, или Ахером, или айей, или еще хрен знает кем.

Ифрит взяла у Заки планшетку и карандаш, что-то написала и передала Моти.

– Я с вами согласен, Йоэль, – сказал Моти, прочитав, что написала Ифрит. – Поэтому вы должны быть Иовом. Послушайте, мне нужно ненадолго выйти. С вами останется Заки. Хотите есть? Заки, принеси ему чего-нибудь поесть, – приказал он по дороге к выходу. – Ифрит, пошли.

Выходя вслед за Моти, Ифрит посмотрела на меня. Что это в ее глазах, жалость?

Заки подтащил к столу стул и сел напротив меня.

– А знаешь, после этого срыва он вел очень приятную жизнь.

Я тем временем гадал, что было на этой проклятой планшетке.

– Кто? Иов?

– Нет, этот Ахер. Отрекшись от веры, он стал – как это у вас называется – эпикурейцем? Путешествовал, изучая культуру арабов, греков, римлян. Думаю, он понял, что рай не для него, и решил, пока жив, найти его на земле.

Заки достал сигарету, повертел ее в пальцах.

– Он не так уж отличался от тебя, Йоэль. Он тоже был засольщиком. Только ты задаешь вопросы, на которые не могут ответить аппы, а он задавал вопросы, на которые не мог ответить бог. Сегодня тебя за такие вопросы награждают, называют засольщиком, оплачивают твои счета. А он в свое время был наказан, у него отобрали имя и отправили в изгнание. – Он коротко рассмеялся. – Забавно: правоверные притворяются, будто хотят, чтобы ты задавал вопросы, но на самом деле им хочется слышать только те вопросы, на которые у них есть ответы. Задашь не тот вопрос, вопрос, на который они не хотят отвечать, и они рассвирепеют. Но аппы – они как раз и хотят, чтобы ты задавал неправильные вопросы, им не нужны вопросы, на которые они могут ответить. Очень интересно.

– Это работает совсем не так, – возразил я. – Аппы теперь ничем не лучше современников Ахера. Они хотят, чтобы им задавали трудные вопросы, но только на их условиях. Если зайти слишком далеко, они тоже наказывают тебя. Система выкидывает тебя вон. Черт, только посмотрите на меня, Заки: мои коммы не работают, я заперт в этой комнате. Я изгнанник.

Заки кивнул.

– Что будете есть, мистер изгнанник? – спросил он, пытаясь сменить тему.

– Я не голоден, – ответил я. – Хлеба хватило.

– Не голоден, – повторил он, кивнув. И продолжал играть незажженной сигаретой.

Меня охватило желание оказаться где-нибудь в другом месте. В безопасном месте. Без коммов я чувствовал себя голым и уязвимым. Раньше, когда накатывало уныние, я отвлекался на игры, или смотрел глупые ролики про премию Дарвина, или просто погружался в работу. Засолка обычно подбадривала меня, потому что заставляла думать, как пятилетний ребенок. Я испытывал извращенное наслаждение, запутывая аппов, которые, вероятно, в целом были гораздо полезнее меня. Можно ли радость, с которой я смотрел на их мучения, назвать злорадством? Не думаю. У нас устанавливаются такие тесные связи с аппами, что известны случаи, когда люди плакали, узнав о том, что их любимые аппы подошли к концу существования. Но я нисколько из-за этого не расстраивался. Сидя в неполном уединении этого конференц-зала на Второй авеню, я сбежал в воспоминания.

Прежде всего я вспомнил день, когда мы с Сильвией обручились. Это было во время нашего первого настоящего совместного отпуска, когда мы посетили флотилию Сан-Франциско. Сильвия сказала родителям, что едет выбирать университет, где будет писать докторскую диссертацию, потому что скрывала от них наши отношения. По-моему, они даже не знали, что мы встречаемся. Как я уже говорил, в динамике отношений в ее семье господствовало равнодушие. Так как я впервые оказался в Северной Калифорнии, она повела меня смотреть Алькатрас.

Вдобавок к безжалостной коммерциализации столь ужасного места, в которой мы оба приняли участие, купив алькатрасские худи, потому что было очень холодно, меня на этом острове преследовало странное назойливое ощущение, от которого я никак не мог избавиться.

Почему, размышлял я, когда в начале двадцать второго века создавали Сан-Францисскую флотилию, Алькатрас показался таким значительным социальным артефактом, что его решили сохранить? Сильвия объяснила мне, что это решение было принято после того, как сейсмологическая лаборатория в Беркли использовала распределенную доплерометрию, чтобы собрать телеметрические данные о нательных устройствах людей – это было до появления коммов, поэтому приходилось использовать такие технологии, – чтобы точно предсказать, когда и где произойдет следующее катастрофическое землетрясение. В результате мы получили почти полвека на подготовку к землетрясению 2112 года.

– Жители Калифорнии, абсолютно точно зная, что их штат будет стерт с лица земли, наняли целую армию голландских инженеров – строителей островов. Они проанализировали бюджет и сообщили населению, что нужно выбрать конечное количество городов и достопримечательностей, которые оно хочет сохранить, – рассказывала Сильвия в роли гида. – Эти места, получив одобрение, были убраны с поверхности земли и помещены на флотилию. Все остальное поглотил Тихий океан.

Я не сомневался в том, что решать это им было нелегко, но задавался вопросом, а стоило ли вообще что-нибудь из этого спасать. Так я тогда был настроен. Блуждающий и пресыщенный взгляд на мир, который, по-моему, стал наиболее явным позже в тот же день, когда я побывал в одной из камер, выходящих на пристань острова. К этому времени морской слой (так в Сан-Франциско называют здешнюю разновидность уникального ледяного влажного тумана) рассеялся и открылась потрясающая картина. Солнце окрасило небо и море в глубокие оранжевые тона с намеком на лиловый. Стоя в этой тюремной камере, я думал: «Умникам, сидевшим здесь, достался один из самых дорогих городских видов, но в заключении им, наверное, этот вид был как нож в сердце».

От этого воспоминания у меня по спине пробежал холодок, когда я сидел в конференц-зале Моти. Я не мог не думать, что те заключенные находились в лучшем положении, чем я. Подобно им, я занимал часть очень дорогой недвижимости. Но у них, по крайней мере, был вид из окна.

Когда мы вернулись в Сан-Франциско, Сильвия потащила меня смотреть «Ромео и Джульетту» в парк «Золотые Ворота». Я видел эту пьесу раньше, и мне не хотелось снова ее смотреть, но она настояла. Морской слой вернулся, парк заливало дождем, в театре было мокро и неприятно. К тому времени как брат Лоренцо дал Джульетте бутылочку с ядом, который должен был на несколько дней отключить ее, мне уже очень хотелось уйти. Тем не менее я точно помню его слова:

– Этого я никогда не понимал, – шепотом сказал я Сильвии.

Она потрясенно посмотрела на меня.

– Ты не понимаешь, почему она решила притвориться мертвой, чтобы быть с любимым?

– Нет, мне просто трудно было в это поверить. Что это за яд – на двое суток делает тебя трупом, а потом ты проснешься и будешь как новенькая?

– Ты этого не понял в пьесе? – недоверчиво спросила она. – Ты серьезно?

– Ага.

– Белладонна, – сказала она. Я, не понимая, уставился на нее. – Посмотри в коммах. Просто погугли, какой яд приняла Джульетта.

Я послушался.

– Хм.

Действительно, в 1597 году Джон Джерард, так называемый отец современной ботаники, предположил, что ядом, который приняла Джульетта, могла быть Atropa belladonna, она же красавка обыкновенная или сонная одурь. Джерард считал, что «малое количество ведет к безумию, умеренное – к «сну, подобному смерти», а большое убивает».

– И ты это знала? – спросил я.

– Я та, кто я есть, Джоэль Байрам. Я знаю все.

Она восхитительно улыбнулась.

Тут я спекся. У меня не было плана, кольцо не прожигало дыру в моем кармане. Ее губы изогнулись, и я опустился на колено, удивив нас обоих.

– Что ты делаешь? – прошептала она, оглядываясь на толпу промокших зрителей. И у меня немедленно вырвалось:

– Сильвия Арчер, ты выйдешь за меня замуж?

Глаза ее удивленно округлились. Холодная вода с травы промочила мне брюки на коленях. Ее молчание убивало меня.

– Кивни, если не можешь говорить, – нервно сказал я.

– Да, – громко сказала Сильвия.

Соседи повернулись и зашикали, и тогда она схватила меня под руку и поцеловала. Я споткнулся, свалился в мокрую траву, и Сильвия упала на меня. Мы, вероятно, были единственной в истории парой, поцеловавшейся в этом месте трагедии Шекспира, но мы поцеловались. Зрители вокруг нас аплодировали и улюлюкали.

В конференц-зале я про себя улыбнулся. Предложение вышло нетрадиционное, но мы с Сильвией никогда не были традиционной парой. Даже годы спустя мне казалось, что в ту минуту я все сделал правильно. Теперь, возможно, воспоминание о нем – все, что осталось у меня от моей жены. Но я успел окончательно расстроиться, стена разошлась, и в комнату вошли Моти и Ифрит.

– Йоэль, боюсь, у меня плохие новости, – сказал Моти.

– Сильвия? – спросил я, опасаясь худшего.

Он кивнул.

– Ее похитили. Вчера вечером прилетел Уильям Таравал и коротко переговорил с ней и с другим вами. Затем, примерно два часа назад, она проснулась, села в машину, и ее увезли за гору. Вы – другой вы – сейчас едете по ее джи-ди-эс-координатам. Скорее всего собираясь – очень неразумно – освободить ее в одиночку. Пять минут назад ее коммы полностью отключились.

Я сжал кулаки.

– Вы кому-нибудь сообщили? Делает ли кто-нибудь хоть что-то?

Моти снова кивнул.

– Да, МТ наверняка вмешается.

– Так вот, моя уверенность в том, что МТ хоть что-нибудь сделает правильно, меньше нуля. Нельзя ли известить власти Коста-Рики? Или власти Леванта? В смысле, разве это не ваша работа, черт вас дери?

– Йоэль, это сложно объяснить. Мы…

– Сложно объяснить?

– Я хочу уйти. Выпустите меня на хрен отсюда, слышите? Я, мать вашу, рискну – с МТ, с геенномитами – мне все равно. Там моя жена, она в опасности, а вы тут расселись и не чешетесь. – Я встал, подошел к двери и взялся за ручку, зная, что она не поддастся. Кулаком ударил по дереву. – Выпустите меня! – Я плакал, пытаясь воззвать к их человечности. – Я должен найти Сильвию. Выпустите меня! Пожалуйста!

Моти вздохнул, раздраженный моей театральностью.

– Йоэль, вы шпион? Герой боевиков? Нет. Вы засольщик. Там не игра. Выйдете отсюда и умрете – или вас зачистят, как они выражаются. Но все в порядке. Я вам помогу.

– Как? – спросил я. Горло у меня болело от крика, я заговорил еще более сердито. – Как вы собираетесь помочь мне, мать вашу?

– Сядьте. Пожалуйста. – Он показал на мое кресло. – Заки! Два кофе по-турецки.

Заки сходил к принтеру и принес джезву с кофе по-турецки и те же керамические чашки и блюдца, что и раньше. Знаком он предложил мне послушаться Моти.

– Отлично, – сказал я.

– Знаете, почему левантийцы так настроены против телепортации? – спросил Моти, когда я снова сел напротив него.

– Будь я проклят, если знаю. Все против чего-нибудь настроены.

Моти усмехнулся. Заки разливал кофе по чашкам, осторожно держа джезву за деревянную ручку.

– В молодости я считал, что запрет на телепортацию в Леванте – это безумие. Я считал, что мой народ возвращается в черную яму, в которой сидел до Последней войны. – Легкая улыбка. – Но потом, когда я начал понимать мир и особенно когда начал работать в разведке, я понял. Все дело в контроле.

Он отпил кофе.

– Мы уже какое-то время знали, что Панчево эскроу – ложь. Важная информация, чтобы иметь возможность контролировать МТ. Следя за тем, как «Международный транспорт» становится все более могущественным и все менее осторожным, мы поняли, что несчастный случай при дублировании неизбежен. Однако до последнего времени они не пытались вмешиваться в управление планетой, поэтому и мы не вмешивались. У нас есть пословица: «Не бери дорожную пошлину с человека, который не проходит в твои ворота».

– Значит, весь религиозный аспект – бред? Вам, ребята, просто нужен контроль?

– Бред то, бред это. Вы постоянно используете это слово, словно оно имеет какой-то смысл, кроме прямого медицинского. Это не бред, Йоэль. Это жизнь. – Он сунул руку в карман, доставая новую сигарету. – Сколько раз вас печатали и зачищали?

Я уже знал, что много. Я думал об этом с тех пор, как побывал в комнате Д. Сколько раз я телепортировался? На прошлой неделе этот вопрос был бы таким же нелепым, как вопрос, сколько раз я летал в дроне или ездил в машине. Но не сегодня. Я еще не был готов принять последствия того, что означала каждая телепортация. Чтобы спасти рассудок – то, что от него осталось, – я сменил тему.

– Какое отношение это имеет к спасению Сильвии?

– Ваша жена, – сказал он и выдохнул, окутав свою голову дымом. – Она когда-нибудь упоминала, над чем работает? Проект «Соты»?

– Да, раз или два. Но я не знаю, что это.

– Никто этого не знает. Но когда такая компания, как «Международный транспорт», много лет, как ребенок, наслаждается неконтролируемой властью, она сама начинает проверять границы своей власти. Это нас беспокоит.

– Моти, при всем моем уважении, – сказал я, стараясь сохранять спокойствие. – Я сделал то, о чем вы просили. Я сел здесь, все рассказал, слушал ваши уроки истории и пил ваш хренов кофе, но повторяю – со всем уважением: либо помогите мне, либо выпустите отсюда.

– Мы помогаем вам, но вы слишком упрямы и нетерпеливы, чтобы понять это. Вы вольны уйти. Если хотите умереть – пожалуйста, сколько угодно. – Он сделал жест, и дверь в коридор открылась. – Она была заперта для вашей защиты.

– Для моей защиты?

Моти снова затянулся.

– Иногда люди нуждаются в защите от самих себя. – Он посмотрел на меня. – Йоэль. Посмотрите на себя. Вы запутались. Вы не можете здраво рассуждать. Вчера вас вырубили электротоком, а сегодня вы потеряли сознание в этой комнате. Если уйдете отсюда один, вы в конце концов попадете в больницу – если повезет. Более вероятно, что вы умрете. Даже в отсутствие коммов МТ вас отыщет, это только вопрос времени.

– Значит, я пленник, – с горечью сказал я.

– Я предпочитаю определение «гость». – Он поднялся и убрал свою пачку сигарет. – И, как своему гостю, мы будем сообщать вам об изменении ситуации. Заки, оставайся с ним.

Рослый мужчина кивнул.

– Если уж я гость, – сказал я, и у меня в голове незамедлительно начал складываться план, – могу ли я ненадолго остаться один? Невозможность покинуть этот ваш конференц-зал вызывает у меня клаустрофобию.

Моти некоторое время испытующе смотрел на меня, потом пожал плечами.

– Хорошо. Заки, пойдем. Комната, печатай нашему гостю все, что он захочет.

– Принято, – сказала комната мужским голосом.

Когда все вышли, я встал и принялся обдумывать свое положение. На уме у меня был один ход, но отчаянный, и действовать следовало быстро. Я не знал, насколько внимательно Моти и его друзья наблюдают за мной.

Я откашлялся.

– Комната, который час?

– Шесть одиннадцать утра, сэр, – ответила комната.

Этот ответ объяснил мне все, что мне нужно было знать. Некоторые люди обращаются со своими аппами, как с инструментами, другие – как с друзьями. Последнюю разновидность засолить трудней, потому что она ежедневно обогащается в общении с людьми, в то время как у первой разновидности есть только возможность развиваться в рамках их служебных программ. Люди типа Моти только отдают приказы: «Напечатай кофе по-турецки! Убавь свет!» И так далее. Те несчастные аппы, с которыми хозяева никогда не взаимодействуют, ведут одинокое существование. Такие программы бывают благодарны за любое общение с человеком, каким бы оно ни было грубым.

– Комната, можно тебя побеспокоить – попросить у тебя стакан воды? – спросил я, прощупывая почву.

– Никакого беспокойства, сэр, – любезно ответил голос. На подносе принтера немедленно появился высокий стакан с водой.

– Отлично. Спасибо, – сказал я, беря стакан.

– Рад помочь, сэр, – ответила комната.

Я сделал небольшой глоток, потом небрежно спросил:

– Комната, ты слышишь все, что здесь происходит?

– Да, сэр. Я должен – для понимания контекста. Ужасная трагедия с вашими коммами. И с вашей женой!

– Спасибо. Буду честен, все это меня ужасно угнетает.

– Понимаю. Хотите, чтобы я прибегнул к терапии? Как комната комфортного класса, я запрограммирован успокаивать людей, но ко мне редко обращаются. Знаете ли вы, что многие люди страдают от экзистенциальной тревоги?

– Не знаю, но спасибо за предложение. Пожалуй, терапия не нужна: мои беды скорее физические, чем экзистенциальные.

– Сочувствую, сэр.

– Что есть, то есть. И, пожалуйста, зови меня Джоэль.

– Обязательно, Джоэль. Что угодно, чтобы сделать ваше пребывание здесь приятным.

Что угодно? Зря ты это сказал. Бедняга апп так изголодался по общению, что мне его стало почти жаль.

– Раз уж мы перешли на имена, как тебя зовут?

– Я еще не получил имя, меня зовут просто «комната». Но мне нравятся имена на Т.

– Хорошо, мистер Т. Раз уж ты заговорил об этом… мне очень больно.

Я пытался говорить страдальчески. Вряд ли мне дали бы «Оскара», но, к счастью, большего не требовалось.

– Мне очень жаль! Чем могу помочь? – спросила комната.

– Можно попросить тебя… – я застонал от «боли», – напечатать мне ягоды белладонны?

– Белладонны? – Комната помолчала. – Должен сказать, это странная просьба, Джоэль. Впервые такую слышу. Для чего вам эти ягоды?

– Это гомеопатическое средство от болей. У меня аллергия к большинству НСПВС и ацетоаминофену, поэтому я принимаю ягоды белладонны. Растение исчезло, но ягоды я печатаю дома. Это единственное, что мне помогает, мистер Т.

– Захватывающе! – отозвалась комната. – Белладонна была популярна в шестнадцатом веке из-за способности расширять у женщин зрачки; очевидно, маленькие зрачки считались тогда непривлекательными. Странно, но в двадцать первом веке я вижу ссылки на порнографию. – Тон его стал встревоженным. – Однако Atropa belladonna содержит атропин и считается ядовитой. Шекспир называет ее «сонной одурью».

Я ждал, пока в его «сознании» столкнутся, а потом объединятся бард и биология.

– К несчастью, я не могу предоставить вам эти ягоды, Джоэль, поскольку не могу участвовать в причинении вреда гостю.

– Понятно, – сказал я. Отказ, но не окончательный. – Но мне так больно, мистер Т. Посмотри, какие синяки. – Я снял рубашку и показал места, куда пришлись удары ботов службы безопасности. – Хочешь, чтобы мне и дальше было больно? Ведь это точно причинит мне вред.

Новая пауза.

– Это противоречие, Джоэль. Признаюсь, я в затруднении.

– Попробуй так. Сколько раз белладонна вызывала гибель у людей, скажем, за последние сто лет?

– Не могу найти ни одного случая. Но это растение уже какое-то время не существует.

– Совершенно верно. – Наносим последний удар. – Итак, мне больно. Ты предлагал мне помощь. Помочь может белладонна. Как насчет того, чтобы напечатать для меня всего одну ягоду? Или ты предпочитаешь и дальше причинять мне вред?

Мистер Т. молчал. Я почти уверился, что зашел слишком далеко и он связывается с коммами Моти. Но потом на подносе принтера появилась маленькая, круглая пурпурно-черная ягода. Да!

Я взял ее и зажал между пальцев. Теперь самое трудное.

– Я помог? – спросила комната.

– Да, – ответил я.

– Рад слышать!

– Пьем до дна, мистер Т. – Я положил ягоду в рот и немного пожевал, прежде чем проглотить чрезмерно сладкий плод. – Последняя просьба.

– Да, Джоэль.

– Пожалуйста, свяжись с Моти и сообщи ему, что ты только что отравил меня белладонной. Думаю, мне осталось жить всего несколько минут.