Глава 35

В меня еще никогда не стреляли. И при всем при том, что ночка выдалась еще та: меня душили до беспамятства, приковывали к шлакоблокам и я чуть было до смерти не замерз в багажнике, – мне как-то не приходило в голову, что это еще цветочки. Я бежал куда глаза глядят, петляя и сгибаясь в три погибели. Первая пуля содрала кору с сосны Банкса в десяти ярдах справа от меня, еще две со свистом разрезали холодный ночной воздух, пролетев прямо над головой. Оглянувшись, я увидел Дугласа Локвуда в свете фар, в правой руке он держал ружье, направленное в мою сторону. Я даже не успел толком испугаться, что поймаю пулю, как земля ушла из-под ног и я скатился в канаву. Сухие ветки деревьев и невысокий кустарник нещадно обдирали заледеневшую кожу. Я поднялся, ухватившись за ветку березы и прислушался к звуку выстрела, пославшего в мою сторону очередную пулю.

Затем наступила тишина.

Я выпрямился, чтобы края канавы не мешали обзору. Машина находилась в пятидесяти ярдах от меня, лучи фар отбрасывали конус света на шоссе. Локвуд направил ружье в ту сторону, откуда донесся шум падения. Он явно не знал, где я нахожусь. И ждал хруста сломанной ветки или шелеста сухих листьев, чтобы определить цель. Он прислушался, но я застыл на месте; мое тело, согревшееся после бега, снова дико дрожало от холода. Локвуд бросил взгляд на заднюю часть автомобиля, нагнулся и, вытащив разводной ключ из глушителя, швырнул его в кусты.

Затем он направился к двери со стороны водителя. Машина, с нормально работающим глушителем, снова завелась. Теперь Локвуд мог осветить местность передними фарами. Поэтому я выбрался на четвереньках из канавы и побежал дальше в лес, увертываясь от того, от чего мог увернуться, и обдирая кожу о ветки, которых не мог видеть. К тому времени как Локвуд развернул автомобиль, нас разделяла уже сотня ярдов густого леса.

По идее, он должен был обшарить лес. По крайней мере, на его месте я сделал бы именно так. Он не мог позволить себе оставить меня в живых. Он не мог позволить себе выпустить меня из леса, так как иначе я рассказал бы всем то, что знаю. Я продолжал двигаться, при каждом шаге меня пронзали острые шипы боли, от пальцев ног и дальше вверх, – правда, глаза уже привыкли к темноте, что помогало избегать упавших деревьев и веток. Я остановился перевести дух, прислушиваясь к шагам. Ничего. Но он наверняка находился где-то неподалеку. Пока я напрягал слух, у меня закружилась голова, мысли – густые и тягучие – начали путаться. Что-то явно было не так. Я попытался ухватиться за деревце, но рука отказывалась слушаться. Я упал.

Мне вдруг стало жарко. В свое время мы вроде проходили это в школе. Что это значило? Все верно. Людям, умирающим от гипотермии, неожиданно становится жарко, и они даже срывают с себя одежду. Неужели я умираю? Необходимо было двигаться, продолжать движение, чтобы циркулировала кровь. Необходимо было подняться. Оттолкнувшись локтями от земли, я встал на колени, которых я больше не чувствовал. Как и не чувствовал кожей мерзлой земли. Значит, я действительно умираю? Нет. Я этого не допущу.

Ноги подкашивались, точно у новорожденного жеребенка, но я все-таки встал. В каком направлении я бежал? Я не помнил. Любое направление казалось одинаково незнакомым, одинаково опасным. Я должен двигаться – или умереть. Ветер вроде дул в спину. Разве нет? Я выбрал направление и пошел, подгоняемый ледяным ветром. Не исключено, что я шел назад прямо в лапы Локвуда. Но это не имело значения. Лучше умереть от пули, чем от гипотермии.

Я не заметил очередного перепада высот и скатился вниз по крутому склону, подпрыгивая, словно мешок с картошкой. Приземлился я в середине лесной дороги, с двумя параллельными колеями от колес грузовиков. При виде дороги я почувствовал прилив решимости. Я поднялся и, спотыкаясь, пошел куда глаза глядят, у меня дрожали колени, ноги подкашивались, в любой момент угрожая меня подвести. И вот когда я уже было решил, что мое тело достигло предела возможности, когда единственное, что я мог сделать, – это упасть навзничь, в нескольких футах от меня что-то блеснуло. Я отчаянно заморгал, решив, что спутанное сознание напоследок сыграло со мной злую шутку. Но блеск не исчезал. Узкая полоска лунного света, подобно умело направленной стреле, пронзила облака, отразившись от грязного окна охотничьей хижины, вселявшей надежду на приют, возможно, на одеяло или – что еще лучше – на печурку.

Я обнаружил в себе запасы сил, о которых даже и не подозревал, последнюю каплю воли к жизни. И, с трудом волоча ноги, подошел поближе. Металлическая дверь в хижину оказалась заперта, однако окно возле двери можно было легко разбить. Я нашел камень, но пальцы стали просто бесполезными придатками рук – пришлось поднимать камень с помощью запястий и предплечий. Я бросил камень в окно, навалившись на него всем телом, и отбил небольшой уголок стекла. После чего просунул руку в дыру, пытаясь дотянуться до дверной защелки. Она не поддавалась. Моя рука безвольно повисла рядом с защелкой. Спасение было совсем близко, но если я не смогу попасть внутрь, какой в этом толк?!

У меня снова закружилась голова. Правая нога подогнулась, и я навалился на стену хижины, пытаясь упереться в землю левой ногой, чтобы не упасть. Я откинул назад голову, а затем врезался лбом в окно. Стекло разбилось вдребезги, осколки усыпали пол. Выдавив оставшиеся куски стекла из рамы локтями, я нырнул в образовавшуюся дыру и упал на пол, острые края осколков впились в живот.

Я пополз на карачках по полу, осматривая свою новую нору, насколько позволял бледный лунный свет: раковину, ломберный стол с четырьмя стульями, диван и… дровяную печь. Джекпот! Охотники оставили возле печки небольшую поленницу сосновых дров, а рядом – старую газету, канистру размером с пивную банку и две каминные спички. Я зажал спичку в заскорузлых, негнущихся пальцах и чиркнул о железный бок печки. Однако меня подвели трясущиеся руки. Я слишком сильно нажал на спичку, она расщепилась, головка исчезла в темноте.

– Блин! – Это было первое слово, которое я произнес с тех пор, как получил бутылкой от виски по голове. Вылетевший звук ожег болью саднящее горло.

Тогда я взял вторую спичку в левую руку, прижав запястье к животу, чтобы унять дрожь. Затем приложил головку спички к железному боку печки и резко дернул верхней частью тела, с силой чиркнув спичкой по металлу, и она наконец зажглась. Я повернул спичку боком и смотрел, как разгорается пламя. После чего поджег край газеты, огонь лизнул сухую бумагу, мгновенно подобравшись к моей руке, тепло вернуло мне жизненные силы, и я вбирал его в себя с такой же жадностью, как нищий глотает бесплатный суп.

Когда свет от горящей газеты озарил комнату, я заметил за сложенными дровами полоски сосновой коры. Тогда я положил кору на горящую газету и увидел, как кора занялась пламенем. И очень скоро c молчаливого одобрения имеющихся здесь деревяшек уже имел огонь. От коры я перешел к щепе, от щепы – к поленьям, и буквально через несколько минут я сидел на корточках перед ярким огнем, поворачиваясь к теплу то одним, то другим боком, пока кожа не начинала болеть.

Так я крутился на своем воображаемом вертеле, моя заледеневшая кожа потихоньку оттаивала, а многочисленные порезы начали давать о себе знать. Руки и ноги были сплошь покрыты ранами. Я вытащил осколки стекла из живота. В глубокой царапине на плече застряли сосновые иголки. Ободранная кожа на шее, там, где Локвуд ремнем перекрывал мне кислород, напоминала о том, что еще недавно я был в двух шагах от смерти. Я размотал липкую ленту вокруг ступней, кровь снова прилила к пальцам, которые теперь горели огнем. Я растер мышцы икр, груди и подбородка, сведенные судорогой от неконтролируемой дрожи.

Как только мои суставы оттаяли настолько, что можно было встать, я, зажав в руке кочергу, подошел к окну проверить, нет ли поблизости Дугласа Локвуда. Ветер, подгонявший меня в спину, когда я бежал по лесу, практически достиг ураганной силы. Он раздувал клетчатую занавеску и со свистом раскачивал верхушки сосен за окном. Ветер завывал довольно зловеще, но он был послан мне свыше, поскольку уносил запах дыма прочь от моего убежища. Я не услышал звука шагов. Да, у Локвуда было ружье, но он не мог подстрелить того, кого не мог найти. Я подоткнул занавеску за подоконник, проверив, что окно плотно закрыто и свет от горящего в печке огня не просачивается наружу. Я слушал и ждал. Если Локвуд заявится сюда, чтобы меня убить, я заманю его внутрь. Теперь, когда я был готов встретиться с ним лицом к лицу, ему придется вступить со мной в схватку.

Я просидел на корточках у окна не меньше часа, пытаясь услышать шаги или увидеть дуло ружья в разбитом окне, которое заткнул занавеской. По истечении часа я уже начал верить, что Локвуду вряд ли удастся меня найти в охотничьей хижине. Выглянув в очередной раз из окна, чтобы проверить, нет ли поблизости Локвуда, я обнаружил, что началась метель, предсказанная телевизионным метеорологом. Ветер кружил снежинки размером с ватные шарики, которые сразу ухудшили видимость практически до нуля. Теперь Локвуду меня точно не найти. Он, конечно, сумасшедший, но не настолько, чтобы блуждать по лесу в такую метель. Я заткнул дыру в стекле диванной подушкой и прекратил наблюдение.

Я оглядел хижину, теперь освещенную чудесным ярким огнем, и понял, что она представляет собой одну-единственную комнату размером с товарный вагон, без ванной, без электричества, без телефона. Рядом с раковиной на гвозде в стене висели вейдерсы – непромокаемый полукомбинезон. Я прошел по осколкам стекла на полу к раковине, снял джинсы, мокрые и обледеневшие, и натянул вейдерсы, а джинсы повесил на ручку швабры, стоявшей возле печки. В шкафу я нашел два полотенца и кухонный нож. Сняв рубашку, я повесил ее на джинсы, накинул на плечи полотенца наподобие шали. Я взял в руки нож, провел большим пальцем по острому как бритва лезвию и несколько раз ткнул им в темноту, мысленно снова и снова убивая Локвуда. Теперь, когда у меня были одежда, тепло, диван и крыша над головой, я чувствовал себя королем. Я верил, что спасся от сумасшедшего старика, который сперва засыпал меня цитатами из Библии, а потом попытался убить. И тем не менее, лежа на диване, я в одной руке сжимал кухонный нож, а в другой – кочергу, в ожидании еще одной схватки.