Глава 31

В тот день Карл меня явно не ждал.

После встречи с детективом Рупертом я высадил Лайлу у нашего дома и отправился в «Хиллвью» сообщить Карлу хорошие новости. Я рассчитывал найти Карла в инвалидном кресле у окна, но мои надежды не оправдались. Он весь день не вставал с постели. Потому что не мог. Его онкологическое заболевание было уже на той стадии, когда ему требовался кислород и питательные вещества, которые подавались ему через капельницу.

Миссис Лорнгрен поначалу не хотела пускать меня к Карлу, но смягчилась, когда я рассказал ей о нашем прорыве. Я даже показал ей страницы дневника с зашифрованными записями и их расшифровку. А когда я объяснил ей, что Карл невиновен, миссис Лорнгрен сразу помрачнела:

– Боюсь, я оказалась плохой христианкой.

Она отправила Джанет узнать, как себя чувствует Карл и готов ли он меня принять. И уже через минуту они отвели меня к нему. В комнате Карла, с крошечным слепым окном, я увидел кровать, приставной столик, деревянный стул и встроенный шкаф для одежды. Темно-зеленые голые стены украшал лишь плакат с инструкцией по соблюдению правил личной гигиены. Карл лежал в постели, в нос была вставлена трубочка, подающая кислород, а в вену – игла капельницы.

– Простите, что вламываюсь без предупреждения, – сказал я. – Но я обнаружил нечто такое, что вы непременно должны увидеть.

– Джо, я рад тебя видеть. Как по-твоему, сегодня выпадет снег?

– Нет, я так не думаю. – Я выглянул из окна на сухие ветки запущенного куста сирени, заслонявшие вид. – Сегодня я встречался с детективом.

– Ужасно хочется, чтобы пошел снег, – сказал Карл. – Всего лишь один большой снегопад, и я могу умереть спокойно.

– Я знаю, кто убил Кристал Хаген, – заявил я.

Карл посмотрел на меня так, будто пытался изменить ход своих мыслей:

– Ничего не понимаю.

– Помните дневник, который прокурор использовал в качестве главной улики для вынесения обвинительного приговора.

– Ох да, дневник. – Карл ответил мне меланхоличной улыбкой. – Она была такой милой девочкой. Отрабатывала свои чирлидерские движения на заднем дворе. Правда, она считала меня извращенцем – грязным педофилом. Да, я помню дневник.

– А вы помните строчки с цифрами вместо букв? Зашифрованные строчки? Я их расшифровал. Нет, мы их расшифровали: мой брат, я и девушка по имени Лайла.

– Ты даешь! – улыбнулся Карл. – Ну ты и голова! И что там сказано?

– Она писала, что ее принуждали к сексу, что ей угрожали, но о вас там вообще не было речи. Она говорила о ком-то с инициалами Д. Дж.

– Д. Дж.? – переспросил Карл.

– Дуглас Джозеф… Локвуд. Она имела в виду своего отчима, не вас.

– Значит, отчима. Бедная девочка.

– Если мне удастся заставить копов заново открыть дело, я смогу вас реабилитировать. А если они не захотят признать того, что именно тогда произошло… Что ж, тогда я возьму это на себя.

Карл вздохнул, его голова еще глубже утонула в подушке. Он снова переключил внимание на крошечное окошко и засохшую сирень за стеклом.

– Не нужно этого делать, – наконец сказал он. – Я не хочу, чтобы ты рисковал ради меня. И кроме того, я всегда знал, что не убивал ее. А теперь и ты знаешь. Для меня этого вполне достаточно.

Его ответ застал меня врасплох. Я не мог понять, как можно было быть таким спокойным. Лично я на его месте уже выпрыгивал бы из штанов от радости.

– Неужели вы не хотите, чтобы все узнали, что вы не убивали Кристал Хаген? Неужели вы не хотите восстановить свое честное имя? И во всеуслышание заявить, что прокурор совершил ошибку, посадив вас в тюрьму?

Карл ответил мне теплой улыбкой:

– Помнишь, я говорил тебе, что теперь измеряю свою жизнь в часах? Так неужели я буду тратить эти драгоценные часы на переживания по поводу того, что произошло тридцать лет назад?!

– Но ведь вы столько лет отсидели в тюрьме за преступление, которого не совершали! Это несправедливо.

Карл повернулся и, облизав бледным языком потрескавшиеся губы, пристально посмотрел на меня:

– Я не могу сожалеть об аресте, о тюремном заключении. Если бы не арест, меня бы здесь не было.

– Что вы хотите этим сказать? – удивился я.

– Ты ведь знаешь о пушке, которую я купил в тот день, когда убили Кристал? Так вот, я купил оружие, чтобы убить себя, а вовсе не бедную девочку.

– Убить себя?!

У него неожиданно сорвался голос, и Карлу пришлось откашляться, прежде чем продолжить:

– В тот день я не собирался напиваться до беспамятства. Это произошло совершенно случайно. Я пару раз приставил ствол к виску, но мне не хватило мужества нажать на курок. Тогда я достал из буфета бутылку виски. Собирался сделать пару глотков, прежде чем пустить в ход ствол. Так, просто для храбрости. Но, похоже, слегка перебрал. И в результате вырубился. А когда проснулся, двое здоровенных копов уже вытаскивали меня из дома. Если бы они меня не арестовали, то я наверняка довел бы до конца начатое дело.

– Но ведь во Вьетнаме вы не наложили на себя руки, потому что не хотели вечно гореть в аду. Помните, вы сами об этом говорили?

– К тому времени, как я купил ствол, у нас с Богом появились непреодолимые разногласия. Я уже горел в аду. И теперь мне было на все наплевать. Я не мог больше жить после того, что совершил. Я был настолько не в ладах с собой, что еще одного дня точно не выдержал бы.

– И все потому, что не смогли спасти ту девушку во Вьетнаме, да?

Карл отвел взгляд в сторону. Ему явно стало трудно дышать. Он снова облизал губы пересохшим языком, сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, и продолжил:

– Это только предыстория. Конечно, тогда все и началось, но на этом отнюдь не закончилось.

Я ничего не сказал. Только молча смотрел на Карла, ожидая объяснений. Карл попросил налить ему немного воды. Сделал глоток, чтобы смочить губы.

– Джо, я хочу кое-что тебе рассказать, – начал он тихим ровным голосом. – Я никому никогда об этом не говорил, даже Вирджилу. А тебе рассказываю, потому что обещал быть с тобой до конца честным. И ничего не утаивать.

Карл устроился поудобнее на подушках, устремив взгляд в потолок. Лицо его исказилось от воспоминаний, обрывочных и явно мучительных. Где-то в глубине души у меня шевельнулась жалость. И я едва не сказал, что не стоит ворошить прошлое, но не смог. Мне хотелось услышать эту историю. Мне нужно было ее услышать.

Карл собрался с силами и продолжил:

– После того боя с вьетконговцами, где нас с Вирджилом обоих подстрелили, Вирджила отправили домой, а я на месяц остался поправлять здоровье в Дананге, потом меня отправили обратно в свою часть. Я еще мог хоть как-то терпеть жизнь во Вьетнаме, когда рядом были Вирджил с Тэйтером, но без них… ну, мне даже не подобрать слов, чтобы описать, как низко я пал. Ну а затем, когда я уже решил, что хуже не бывает, все пошло вразнос.

Глаза Карла приняли отсутствующее выражение, будто мысленно он снова был во Вьетнаме.

– В июле шестьдесят восьмого мы были на обычном задании по прочесыванию территории и уничтожению живой силы противника, перетряхивая какую-то безымянную деревушку в поисках продовольствия и оружия, короче, все как обычно. Стояла дикая жара, настолько адская, что не было мочи терпеть, а еще комары размером со стрекозу высасывали всю кровь. Так что невольно возникал вопрос: как можно жить в этом богом забытом месте, да и вообще какого черта за него сражаться? И вот когда мы опустошали эту деревеньку, я увидел, как какая-то девушка несется стремглав по тропинке в свою хижину, а эта сволочь Гиббс идет за ней по пятам. Короче, дежавю. Повторение Оксбоу.

Карл дрожащими губами сделал глоток воды и продолжил:

– И тут я словно забыл о том, что идет война. Грязь, дерьмо, крики, жара, добро и зло – все это растаяло в кровавом тумане. Были только я и Гиббс. Единственное, что для меня в тот момент имело значение, – это остановить Гиббса. Я не мог допустить повторения Оксбоу. Когда я вошел в хижину, Гиббс уже спустил штаны. Он избил девушку до крови и приставил ей к горлу нож. Я наставил на него винтовку, прицелившись промеж глаз. А он зыркнул на меня, сплюнул табачную жвачку мне на ботинок и сказал, что я следующий на очереди. Я велел ему прекратить свое грязное дело. Но он не послушал. «А ну-ка, попробуй пристрели меня, трус поганый, – говорит он мне. – Пристрели меня, и тебя поставят к стенке».

Он оказался прав. Я был готов умереть во Вьетнаме – легко, – но не такой позорной смертью. Когда я опустил винтовку, Гиббс рассмеялся мне в рожу и продолжал смеяться до тех пор, пока не увидел, что я вытаскиваю нож. Глаза у него сделались размером с куриное яйцо. Затем я пырнул его ножом, пырнул прямо в сердце и смотрел, как он истекает кровью у меня на руках. Вид у него был растерянный, ошарашенный. – Голос Карла перестал дрожать, речь его текла гладко и ровно, точно самолет, покидающий зону турбулентности. – Вот видишь, Джо, я убил сержанта Гиббса. Убил хладнокровно, недрогнувшей рукой.

Я не знал, что сказать. Карл замолчал. Его история подошла к концу. Итак, он рассказал мне правду. Наступившая тишина давила на плечи и сжимала грудь так, что замирало сердце, но я ждал продолжение рассказа.

– Я помог девушке одеться, вытолкнул ее за порог и велел бежать – бежать во весь опор – в джунгли. Выждав несколько минут, я сделал пару выстрелов в воздух, чтобы вызвать подмогу. Я сказал им, что видел, как кто-то убегает в джунгли. – Карл сделал паузу и поднял на меня измученные глаза. – Вот видишь, Джо, я все-таки убийца.

– Но вы ведь спасли жизнь этой девушке, – сказал я.

– Я не имел права отнимать жизнь у Гиббса, – покачал головой Карл. – В Штатах у него остались жена и двое детишек… а я его убил. Я убил много народу во Вьетнаме… очень много, но они были солдатами. Они были врагами. Я делал свою работу. Я убил сержанта Гиббса и, насколько могу судить, убил и ту девушку в Оксбоу тоже. Нет, конечно, я не перерезал ей горло, и тем не менее я ее убил. И когда меня арестовали за убийство Кристал Хаген, где-то в глубине души я решил для себя, что пришло время платить по старым долгам. Перед тем как попасть в тюрьму, у меня каждую ночь стояло перед глазами лицо той вьетнамской девочки. Я видел ее дрожащие пальцы, которые звали меня, умоляя помочь ей. И сколько бы виски я не принимал на грудь, мне не удавалось стереть это из памяти. – Карл закрыл глаза и покачал головой, отгоняя воспоминания. – Господи, я тогда пил как сапожник! Просто хотел унять боль.

Я увидел, что лицо Карла вдруг стало безжизненным. Слова едва слышным шелестом слетали с его губ. Он сделал глоток воды и стал ждать, когда выровняется дыхание.

– Мне казалось, в тюрьме призраки прошлого наконец замолчат и я смогу похоронить ту часть своей жизни, а именно то, что делал во Вьетнаме. Но во всем мире не найти такой глубокой дыры, где можно было бы спрятаться. – Карл посмотрел прямо на меня. – И от себя не убежишь, как ни старайся.

Что-то в его глазах подсказало мне, что сейчас он видит мой собственный груз вины, который давил на сердце. И когда молчание Карла стало обволакивать меня плотной пеленой, я неловко заерзал на стуле. Карл закрыл глаза, положил руку на живот, скривившись от мучительной боли:

– Господи, этот поганый рак пожирает меня изнутри! Чертовски больно!

– Может, стоит позвать медсестру? – предложил я.

– Нет, – с трудом произнес он сквозь стиснутые зубы. – Сейчас пройдет. – Сжав руки в кулаки, Карл подождал, пока не нормализовалось дыхание, после чего сказал: – А хочешь узнать о самом неожиданном повороте событий?

– Конечно, – ответил я.

– Я кучу времени провел, думая о смерти, призывая ее к себе… И вот надо было такому случиться, чтобы только в тюрьме мне по-настоящему захотелось жить.

– Вам понравилась тюрьма? – удивился я.

– Нет, конечно, – хмыкнул Карл, морщась от боли. – Тюрьма никому не может нравиться. Но там я начал читать, и думать, и переосмысливать свои поступки и свою жизнь. И вот как-то раз я лежал на койке, размышляя о пари Паскаля.

– Пари Паскаля? – не понял я.

– Философ по имени Блез Паскаль сказал, что если у вас есть выбор: верить в Бога или не верить в Бога, то лучше сделать ставку на веру. Потому что если ты веришь в Бога и ошибаешься, то ничем не рискуешь. И просто умираешь в пустоте мироздания. Но если ты не веришь в Бога, ты проигрываешь, потому что тебя ждут вечные муки ада, по крайней мере, так считают некоторые люди.

– Не слишком веские причины, чтобы удариться в религию, – заметил я.

– Да, не слишком, – согласился Карл. – Меня окружали сотни мужчин, которые жили в ожидании конца своей земной жизни в надежде, что после смерти их ждет нечто лучшее. И я чувствовал то же самое. Мне хотелось верить, что по ту сторону меня ждет нечто более светлое. В тюрьме я просто-напросто убивал время, дожидаясь момента этого перехода. Вот тогда-то пари Паскаля и засело у меня в голове, хотя и в несколько измененном виде. А что, если я ошибался? Что, если нет никакой другой стороны? Что, если во всех периодах вечности есть только один-единственный период, во время которого я буду жить? И как бы я прожил свою жизнь, если бы в этом была суть дела? Понимаешь, о чем я? А что, если нам дана только одна жизнь и это все, что мы имеем? Вот такие дела, – хмыкнул Карл. – Но с другой стороны, получается, что это и есть наш рай. Мы видим каждый день чудеса жизни, о которых не задумываемся, принимая их как данность. В тот день я решил, что буду по-настоящему жить, а не просто существовать. А если умру и обнаружу, что по другую сторону меня ждет рай, что ж, это будет просто замечательно. Но если я не проживу остаток жизни так, словно я уже в раю, а потом умру и растворюсь в пустоте, ну… тогда, считай, я впустую растратил свою жизнь. Я впустую растратил свой шанс быть живым, который выпадает человеку только один раз.

Карл стал потихоньку отключаться, его взгляд сфокусировался на синице, сидевшей на голой ветке за окном. Мы оба пару минут следили за птичкой, но, когда она упорхнула, Карл снова переключился на меня.

– Прости, – сказал он. – Когда я думаю о прошлом, то ударяюсь в ненужное философствование.

Карл снова схватился за живот, едва слышно застонав от нестерпимой боли. Он крепко зажмурил глаза и стиснул зубы. Однако приступ не прошел, а, наоборот, усилился. У Карла и раньше случались острые приступы, но такого я еще не видел. Я выждал несколько секунд в надежде, что боль утихнет. Лицо Карла исказила мучительная гримаса, ноздри раздувались от затрудненного дыхания. Неужели на этом все будет кончено? Неужели он умирает? Я выбежал в коридор и позвал медсестру. Она опрометью вбежала в комнату со шприцем в руке. Вынув капельницу, сестра вколола Карлу морфий, и уже через пару секунд его мышцы расслабились, рот слегка приоткрылся, голова откинулась на подушку. Карл стал похож на бесплотную тень некогда сильного мужчины. Он казался едва живым. Он попытался бороться со сном, но не смог.

Я смотрел на него спящего и невольно задавался вопросом: сколько еще дней ему осталось жить, сколько еще часов? Я невольно задавался вопросом: сколько у меня осталось времени, чтобы сделать то, что я должен был сделать?