IX
СЧАСТЬЕ И ЗЛОСЧАСТЬЕ
Лицо храброго мальчика омрачилось.
— Сударыня, — ответил он, — не стану от вас скрывать: я не знаю имени моего отца… Однако я чувствую, что унаследовал благородную кровь… что рожден носить шпагу… в этом я мог бы поклясться на алтаре перед ликом Господа, ибо внутренний голос кричит мне это, и обмануть меня он не может! А доказательства… Мне можно только верить!
Его юное лицо пылало румянцем, глаза сверкали, кулаки сжимались…
Графиня, покоренная этим порывом, прошептала:
— Я вам верю, сударь.
Мамаша Туту, вмешавшись в разговор, благодушно произнесла:
— А пока его зовут Лагардером… по названию старого разрушенного дворца, который…
Тут госпожа де Монборон закрыла свои голубые глаза.
— Лагардер? — раздумчиво повторила она. — Лагардер? Это имя мне что-то напоминает… Но что? Лагардер? Да, да… у моего деда, в Версале…
Анри, мертвенно побледнев, вздрогнул.
Неужели тайна будет сейчас раскрыта? И истина явится на свет из этих прекрасных алых губ? Разорвет ли белая рука графини густой покров, скрывающий его имя?
Он вдруг вспомнил, как ускользала от всех вопросов госпожа Бернар… Как сильно она испугалась, когда он стал умолять ее рассказать о родителях… Эти страхи не были наигранными, она действительно была в ужасе.
А затем он осознал, что рядом стоит Роза Текла и не сводит глаз с мадам де Монборон… Она славная, очень славная женщина, эта мамаша Туту, но неисправимая болтунья…
Тогда он обратился к графине, которая вздрогнула от его необычного тона, ибо в нем звучали и приказ, и мольба.
— Сударыня, с вашего разрешения, мы обсудим все это позже, в более благоприятный момент… Кругом люди, и…
— Вы правы, сударь, — сказала графиня, вставая с кресла. — Я совершенно оправилась и смогу дойти до кареты… Она ждет меня в двух шагах отсюда. Но прежде я хочу отдать необходимые распоряжения…
Повернув грациозную головку к Розе Текла, она произнесла, указав на все еще тлеющие останки «Театра Маленькой Королевы»:
— Не печальтесь об этом, просто соберите все, что уцелело и что кажется вам ценным… хотя бы как память. Я живу во дворце Монборон. Это в пригороде Сен-Жермен, на улице Гренель. С сегодняшнего дня мой дом открыт для вас. Вы все будете ужинать и ночевать у меня!
— Как? — растерянно спросила мамаша Туту. — Все? И люди, и животные?
Графиня рассмеялась.
— Знаете, порою животные мне нравятся гораздо больше, чем люди. Вы покажете мне своих ученых собачек. И обязательно скажите вашим друзьям, моя милая, что никто, ни один человек не разорится из-за этого пожара. Я позабочусь обо всех!
— Ах, госпожа графиня! — только и смогла произнести Роза Текла.
Закрыв лицо руками и заливаясь горючими слезами, она убежала, а Жанна де Сеньеле, улыбаясь, смотрела ей вслед.
Затем, снова став серьезной, она обратилась к Анри:
— Прошу вас сопровождать меня, господин де Лагардер. Вы сядете в мою карету.
Подросток изящно поклонился и ответил со своей обычной невозмутимостью:
— Сударыня, превратности судьбы привели меня к этим замечательным людям. Они приютили меня. Мне не хотелось бы выглядеть неблагодарным в их глазах и сразу порывать с ними… Впрочем, есть и еще одна причина. На моем попечении находятся две особы: одна из них — пожилая и больная женщина, госпожа Бернар, вырастившая меня и хранившая в таинственных злоключениях моего детства… а вторая дитя, моя названая сестра Армель де Сов…
Графиня улыбнулась.
— Ваши резоны безупречны. Вас украшает не только смелость, но и доброта, а с ними обеими соперничает ум… Тогда до вечера! Ужинать вы непременно будете со мной!
Поистине, все подвластно тому, кто носит имя Анри де Лагардер!
Вечером, словно по мановению волшебной палочки, свершилось чудесное превращение, которое еще утром показалось бы недостижимым, невозможным, безумным…
В роскошной гостиной, освещенной венецианскими люстрами, Армель де Сов и ее названый брат ужинали за одним столом с графиней де Монборон.
Четверо лакеев в синих ливреях с золотыми галунами застыли за их спинами, готовые исполнить любое приказание.
Ангельски-чистые голубые глаза Жанны де Сеньеле увлажнились. Провидение избрало ее орудием счастья!
Даже легкое облачко не омрачало более чела обоих детей, которым пришлось пережить столько бед. Они чувствовали, что для них восходит новая заря, что их ожидают лучшие дни — быть может, дни борьбы и испытаний, ибо жизнь человеческая проходит в вечных борениях, но зато дни, которые позволят им навсегда забыть, что они были бродячими комедиантами и зарабатывали свой хлеб на ярмарке у Нового моста, в компании мамаши Туту, господина Плуфа и дрессированных собачек.
Сами же эти превосходные люди, которых дочь маркиза де Сеньеле не могла пригласить к своему столу, пировали вместе с веселыми слугами и горничными графини. Никогда не пробовали они таких яств и вин!
Ликованию их не было предела. Графиня отдала распоряжение своему интенданту возместить им потери от пожара, и обещанную сумму они сами в глубине души находили чрезмерной.
Узнав об этой немыслимой щедрости, мамаша Туту и господин Плуф упали друг другу в объятия с преувеличенной и немного комичной восторженностью, которая так свойственна людям театра.
— Изидор!
— Госпожа Роза!
И тут уж хлынули потоки радостных слез.
— Наконец-то мы отдохнем!
— Купим домик в деревне! Я буду ловить рыбу!
— А я вышивать! Это моя мечта! Это счастье, господин Изидор!
— Это любовь, госпожа Роза!
— Мы поженимся! И закатим свадебный пир!
Что до госпожи Бернар, то Анри был спокоен на ее счет, насколько это вообще было возможно. Его приемную мать перенесли во дворец Монборон и уложили в уютной просторной комнате в теплую постель с грелкой. Графиня приставила к ней одну из своих камеристок и послала за врачом, который жил в двух шагах, на улице Бак.
Ученый доктор, тщательно осмотрев больную, удалился со словами:
— Пока ничего нельзя сказать наверняка. Завтра я наведаюсь еще раз.
Вернемся, однако, к счастливым детям, которых графиня усадила ужинать с собой за один стол.
Жанна де Сеньеле смотрела на них с материнским чувством, говоря самой себе: «Как они оба милы и как хорошо держатся! Положительно, это голос крови. Ни единой оплошности — ни в жестах, ни в словах. Можно подумать, что им не раз доводилось ужинать с аристократами!»
Поболтав немного с Армель, графиня стала расспрашивать Анри:
— Вы сказали мне, сударь, что прелестная Армель ваша названая сестра. Неужели она тоже сирота, бедняжка?
— Сударыня, — ответил Маленький Парижанин присущим только ему почтительно-уверенным тоном, — мы с моей милой маленькой подругой не похожи на других детей… не потому, что изумляем публику на ярмарке, а оттого, что судьба наша словно списана с приключенческого романа. Судите сами: если мне неведомо, кто были мои родители, то Армель не знает, где ее отец.
Графиня широко открыла свои голубые глаза, лучившиеся добротой, и в них сверкнули слезы жалости.
— Возможно ли это? Бедная девочка! Такая маленькая, такая беззащитная! Что же случилось с вашим батюшкой?
Армель, едва не расплакавшись, кивнула Анри:
— Объясните вы… я не могу! Мальчик успокоил ее взглядом.
— Мы встретились с мадемуазель де Сов, — сказал он, — в прошлом году… Была безлунная, темная ночь… Два негодяя бросили ее в Сену с Нового моста… Я тут же нырнул за ней…
Так начал он свой печальный рассказ, выслушанный графиней с величайшим вниманием и состраданием.
У прекрасной доброй Жанны де Сеньеле никогда не было детей, о чем она не переставала жалеть. И пока говорил Анри де Лагардер, сердце ее трепетало от неутоленной материнской любви.
Когда Маленький Парижанин умолк, Жанна де Монборон послала Армель воздушный поцелуй и сказала ей:
— Дорогая моя девочка, господин де Лагардер непременно отыщет вашего отца. А пока я стану вашей матерью, если вы ничего не имеете против.
Сердце Армель раскрылось. Она протянула руки к своей благодетельнице и, не в силах более сдерживаться, побежала вдоль длинного стола, уставленного серебряной посудой, хрустальными бокалами, фарфоровыми статуэтками и золотыми подсвечниками, чтобы прильнуть головой к груди графини.
— Я обожаю вас, — пролепетала она.
Анри рассмеялся, пытаясь скрыть волнение, недостойное мужчины.
— Значит, от счастья тоже плачут? Я этого не знал… но я запомню!
— Армель де Сов, — возгласила Жанна дё Монборон, погладив янтарные кудри девочки и поцеловав ее в матовый лоб, — отныне мы не расстанемся! Обещаю вам это. Вы станете моей придворной дамой. Я займусь вашим воспитанием. Не пройдет и трех лет, дорогая моя девочка, как вы будете блистать при дворе короля и самые знатные и богатые дворяне станут домогаться вашей руки. Клянусь вам в этом!
Затем графиня повернулась к Анри.
Очень женственная, проницательная и чуткая, она давно задавалась вопросом: «Что таит в себе это смелое сердце? Он очень юн, но, может быть, уже влюблен в ту, которую называет своей сестрой?»
Однако ей не удалось ничего прочесть на мужественном спокойном лице Лагардера.
Тогда она спросила прямо:
— Надеюсь, вы не будете против и вас не огорчит счастливое замужество Армель?
Маленький Парижанин ответил просто:
— Сударыня, я готов отдать жизнь за то, чтобы эта девочка была счастлива.
Тихий ангел пролетел. Дочь Оливье де Сова вернулась на свое место, лакеи сменили тарелки и бокалы. Жанна де Монборон задумалась…
«Этим юношей мог бы гордиться самый высокий род… И как мучительно напоминает мне о чем-то его имя! Принадлежит ли оно ему? Да, без всякого сомнения!
Лагардер… Лагардер… Я должна найти разгадку этой тайны.
Я, безусловно, уже слышала эту фамилию. Должно быть, ее упоминал мой дед… Наверное, я была тогда еще девочкой… О! Я непременно все выясню!»
На следующий день графиня де Монборон извинилась перед своими гостями, сказав, что на два дня покидает дворец.
К вечеру госпоже Бернар стало хуже. У нее начался бред.
Камеристка графини со всех ног помчалась за доктором, а Анри уселся у изголовья той, что заменила ему мать в первые годы жизни.
Склонившись над ней, он старался уловить отрывистые слова, слетавшие с воспаленных губ.
Как ни горько было Маленькому Парижанину потерять эту женщину, он с тревогой спрашивал себя, успеет ли она перед смертью раскрыть тайну его происхождения, как много раз обещала. То, что он слышал, не говорило ему ни о чем:
— Версаль… Лагардер! Лагардер! О, эти мертвые! Господи, упокой их души! А ты, Пейроль… соблазнитель… убийца! Прочь! Прочь отмени! Исчезни навеки!
Потом и эти слова стали неразличимыми. Умирающая уже едва ворочала языком, и из ее горла вырывались только какие-то невнятные звуки.
Анри взял в ладони исхудалую руку, покрытую бисеринками ледяного пота.
— Госпожа Бернар, — умоляюще сказал он. — Матушка Бернар… прошу вас, сделайте усилие, постарайтесь! Вы меня слышите? Это я, ваш Анри!
Она показала взглядом, что слышит.
— Тогда соберитесь с силами! — продолжал подросток. — Подумайте, ведь от ваших слов зависит все мое будущее!
Она опустила веки в знак согласия, но уста не разомкнула.
— Если вы не можете говорить, то попытайтесь ответить на мои вопросы. Господь вознаградит вас за это… Господь все видит и все знает… Скажите же, матушка Бернар, моего отца звали Лагардер?
Ничто не дрогнуло в лице, уже приобретшем восковую мертвенную бледность.
— Вы не хотите ответить мне? — спросил несчастный мальчик, утирая пот со лба. — Почему вы молчите? Как это жестоко!
Тогда, собрав все силы, госпожа Бернар приподняла правую руку и выдохнула:
— Страшная тайна… Господин Анри… еще слишком юн, увы! Совсем дитя…
— Слишком юн? Я уже почти мужчина! Через два года, уверяю вас, мне не будет равных в искусстве фехтования! Я стану лучшей шпагой королевства… И тогда пусть трепещут мои враги! Пусть трепещут злодеи!
При этих словах молния сверкнула в угасающем взоре Сюзон Бернар. Прозрела ли она (как, уверяют, со многими случается в последние мгновения жизни), увидела ли блистательное будущее склонившегося над ней ребенка? Или Господь раскрыл ей глаза?
Задыхаясь, он продолжал:
— Матушка, мы уже не у бродячих комедиантов, нам покровительствует знатная дама. С нами и за нас добрая графиня де Монборон, дочь маркиза де Сеньле, внучка великого Кольбера, и теперь я…
Он остановился, увидев, как руки госпожи Бернар заскользили по одеялу, словно бы вычесывая невидную шерсть.
Увы, сомнений не оставалось: начиналась агония.
Однако Анри, с лицом, залитым слезами, не желал с этим смириться, по-прежнему умоляя говорить ту, то уходила от него навсегда, унося с собой тайну.
— Скажите, я Лагардер?
Сюзон Бернар не осмелилась сойти в могилу с ложью на устах.
Она нашла в себе силы не только трижды произнести одно слово, но и кивнуть в знак подтверждения:
— Да… да… да…
— Милосердный Господь! — громко сказал Анри. — Помоги этой смелой христианской душе! Позволь ей развеять тьму, в которой я брожу, подобно слепцу, еще более тяжкую и густую, чем тьма, которая ждет ее!
И, склонившись к самому уху госпожи Бернар, спросил:
— У вас есть свидетельство… документ?
— Нет!
Худые руки еще быстрее засучили по одеялу, дыхание стало прерывистым, послышался хрип…
Анри показалось, что она просипела еще что-то. Нагнувшись ближе, он услышал:
— Дория… Златовласая Дория… Герцог Гвасталльский… Лагардер… счастье…
И затем пронзительный страшный крик:
— Анри! Спасите Анри! Гонзага, герцог Мантуанский, вы чудовище!
Это был конец.
Лицо госпожи Бернар внезапно посинело, голова дернулась и склонилась вправо. Смерть свершила свое дело.
Анри закрыл покойной глаза и бережно прикоснулся губами к холодеющему лбу.
Всю ночь он безмолвно молился, стоя на коленях в комнате усопшей, подле которой сидели, сменяя друг друга, безутешные Армель, Роза Текла и Изидор.
Вознося молитвы за упокоение души приемной матери, он время от времени говорил себе: «Я узнал вполне достаточно. Я Лагардер. Доказательства? Добуду их шпагой! И еще одно я знаю наверняка: есть некий герцог Мантуанский, и он враг мне. Он умрет от моей руки!»
Госпожу Бернар похоронили в освященной ограде монастыря Сен-Жермен-де-Пре.
После того как Роза Текла и Изидор удалились, нежно и со слезами простившись с дорогой усопшей, графиня де Монборон отвела Анри в сторону и сказала ему:
— Позавчера я побывала в Версале и была допущена к его величеству. Я говорила с королем о вас… Монарх, подобно мне, полагает, что слышал имя Лагардера из уст Кольбера. У короля память лучше, чем у меня… но…
«Мы припоминаем, — сказал мне Людовик XIV, — что нас сильно тревожило дело, имеющее отношение к этой семье… Но что это было за дело? Нам столько их приходилось решать! По-видимому, говорил нам об этом господин де Кольбер».
В конце концов король посоветовал мне обратиться к архивам деда, который всегда славился необыкновенной аккуратностью и даже педантичностью.
Воспользовавшись подробнейшей описью документов, заместитель государственного секретаря отыскал папку, на обложке которой было выведено каллиграфическим почерком: Лагардер.
— И что же? — воскликнул Анри, буквально сгорая от нетерпения.
— Увы! Документы были украдены!
— Проклятье! — вскричал несчастный мальчик.
— Терпение, — мягко произнесла Жанна. — Это обстоятельство весьма не понравилось королю. Он соблаговолил сказать мне: «Бумаги, конечно, были похищены злоумышленниками в самых гнусных целях… Негодяи хотят помешать молодому человеку, о котором вы мне рассказывали, найти родных и доказать свое благородное происхождение».
— О, какое счастье иметь такого монарха! — восторженно произнес Анри, покраснев от радости. — Я буду верно служить ему до гроба, слово Лагардера!
— Подождите, — с улыбкой остановила его графиня, — это еще не все. Отпуская меня, король в неизреченной доброте своей завершил аудиенцию следующими словами: «Прощайте, сударыня. Прошу вас передать господину де Лагардеру, что отныне мы не забудем его имя. В день, когда он захочет послужить нашему королевству, ему достаточно будет назвать себя: мы примем его и позаботимся о нем. Этот юноша может быть уверен в нашем милостивом благорасположении!»
В эту ночь Анри так и не удалось уснуть. Возбужденный событиями минувшего дня, он грезил наяву, и в его воображении одна за другой возникали яркие картины: вот он вступает в сражение с герцогом Мантуанским, вот вершит справедливый суд, вот первым врывается в осажденную крепость на глазах короля, не обращая внимания на свистящие вокруг пули и ядра….
X
ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ КАРЛ-ФЕРДИНАНД IV
Спустя пять лет после смерти Сюзон Бернар два всадника въехали в Париж через ворота Сен-Антуан и двинулись по улице, носящей то же имя. В одном из них можно было безошибочно узнать знатного вельможу, второй же, несмотря на богатую одежду, походил скорее на жалкого судейского крючка, который хорохорится, надеясь выдать себя за родовитого дворянина.
Всадники проделали долгий, очень долгий путь — особенно для того времени. Их породистые лошади выглядели явно утомленными, и можно было только удивляться, отчего люди, занимавшие высокое положение в обществе, не пожелали воспользоваться услугами почтовых станций. Впрочем, на то могли быть особые причины: далеко не всем по карману путешествовать на почтовых, и частенько случается, что даже принцы испытывают денежные затруднения.
Именно так обстояли дела у герцога Мантуанского и Гвасталльского. Получив, ценой известных нам отвратительных преступлений, баснословное состояние, он промотал его за несколько лет. Карты, женщины, пирушки, роскошные дворцы и загородные виллы поглотили все золотые дублоны, что были скоплены благодаря мудрой бережливости старого герцога Гвасталлы, убитого, как мы помним, Пейролем-отцом, использовавшим знаменитый яд Медичи.
Темноволосая красавица Винчента с того дня, как узнала о страшной участи сестры и зятя и об исчезновении племянника, казалось, совершенно отрешилась от земной жизни. Удалившись в монастырь на горе Монте-Субазио, словно желая переселиться поближе к небесам, она вела жизнь затворницы, ревностно исполняя все предписания сурового устава обители.
На письма мужа она отвечала в высшей степени холодно, не удостаивая его собственноручными посланиями, но поддерживая с ним связь только через посредство монахинь, время от времени выходивших в мир и передававших Карлу-Фердинанду короткие устные весточки от жены. Гонзага понял, что ему не удалось скрыть истину от этого добродетельного сердца. Тогда он сделал попытку встретиться с Винчентой, надеясь, что при свидании сумеет лгать более убедительно, нежели в письмах. Однако в обитель его не допустили. Ему было сказано, что герцогиня слишком слаба и принять его не может. Герцог пришел в ярость, крича, что от него прячут жену и что он обратится с жалобой в Ватикан, к самому папе. Когда об этом известили кроткую Винченту, та соблаговолила начертать две строки, ужасный смысл которых не оставлял никаких сомнений: «Оставьте меня в покое и дайте мне умереть в святой обители, дабы я могла, если это возможно, искупить ваши злодеяния».
Карл-Фердинанд счел за лучшее последовать этому совету, горячо возблагодарив в душе обоих своих святых покровителей за то, что жена предпочла обратиться к суду небесному, а не земному. Пока она искала утешения в молитвах и в монастырском уединении, он мог не тревожиться за свою судьбу.
Вернувшись в Мантую вместе со своим неразлучным фактотумом, герцог принялся елейным тоном превозносить святые добродетели затворницы-супруги:
— Винчента стала необыкновенно набожной. Все помыслы ее устремлены к Богу. Перед величием этой возвышенной души испытываешь головокружение. Она воистину святая и после смерти будет допущена к престолу Господню. Так полагают сами монахини. Как и подобает отпрыску знатного рода, я смиренно склонился перед волей супруги. Возлюбленная моя отныне принадлежит только Господу! Что значит моя любовь в сравнении со святостью Божьей лилии, которая вскоре будет сорвана перстами ангелов!
Эти слова могли ввести в заблуждение лишь тех, кто сам желал обмануться. Слишком известен был скорбящий муж своим скандальным поведением, чтобы можно было поверить в искренность его слов. Однако многие притворялись, будто верят… Прошло время, и Винчента скончалась. На сей раз Карл-Фердинанд не ошибался и никого не обманывал, говоря, что умерла она с радостным чувством освобождения от земных скорбей, с ореолом небесной благодати, оставив по себе в обители нетленную память. Сестры-монахини были уверены, что в скором времени она будет признана папским престолом святой.
По ее просьбе ей не устраивали пышных похорон. Она нашла упокоение под мраморной плитой в соборе святого Дамиана. Гонзага присутствовал на церемонии, скромно держась в стороне. Присутствующие были растроганы. Все-таки это был герцог…
Положенное время он хранил траур по жене и вел чрезвычайно добродетельный образ жизни, хотя это давалось ему с огромным трудом.
Получив известие о смерти Винченты, он сказал Антуану де Пейролю:
— Наконец-то! Вот теперь я сумею поправить свои дела. Как только кончится строк траура, я немедля женюсь вновь! Но мне нужна жена очень богатая и при этом хорошенькая. Такая, чтобы была по моему вкусу. Полагаю, мои требования не чрезмерны. Ведь я принц, у меня два герцогских титула, до старости мне еще далеко, а моей внешности любой позавидует. Что ты об этом думаешь? Говори прямо, ничего не тая!
Долговязый Пейроль горячо одобрил намерение герцога жениться и сам вызвался подыскать подходящую кандидатуру, надеясь в случае успеха получить щедрое вознаграждение. Карл-Фердинанд не скупился, когда речь шла об удовлетворении его прихотей.
Через два года после смерти нежной Винченты фактотум, однако, заявил герцогу:
— Я сделал все, что в силах человеческих, дабы угодить вашей светлости, но поиски, которые я веду вот уже двадцать месяцев, пока не дали никаких результатов.
В настоящее время в Италии нет для нас ничего подходящего. Есть, конечно, очень богатые невесты и среди девушек, и среди вдов: но одни недостойны, по низкому своему происхождению, породниться с великим родом Гонзага, а другие вряд ли могут надеяться, что понравятся монсеньору.
Одна, скажем мягко, не первой молодости, вторая от рождения кривая, у третьей горб, у четвертой…
— Пощади! — со смехом прервал его герцог.
— Что, если нам обратиться к Франции! — осторожно закинул удочку Антуан де Пейроль.
Карл-Фердинанд с гримасой недовольства покачал головой.
Однако Пейроль постарался развеять его сомнения, утверждая, что все и думать забыли о бойне в Лурде.
Рене де Лагардер и Дория Гвасталльская оставили сына, которому, если он жив, сейчас должно быть около пятнадцати лет. Выросший под крылом Сюзон Бернар, не зная своих родных и не получив должного воспитания, кем мог он стать? Пастухом? Или дровосеком? В лучшем случае он вступил на церковное поприще, дабы прикрыть сутаной сомнительность своего происхождения. Следовательно, его можно не опасаться.
Так убеждал своего господина де Пейроль.
Однако Карл-Фердинанд сдался не сразу.
— Слишком опасно затевать игру с огнем, — возразил он, — пусть пламя погаснет под пеплом минувших дней… Четырнадцать лет… Всего только четырнадцать лет прошло! И не забудь, что Кольбер собрал целое досье по делу Лагардера.
— Бумаги из которого мне удалось выкрасть! — с торжеством воскликнул Пейроль. — Возможно, папка по-прежнему лежит в архиве господина министра, но в ней не найти даже клочка пергамента.
— Каким образом ты это сделал?
— Позвольте мне сохранить эту маленькую тайну, монсеньор… Все черновики и копии я сберег: они в полном вашем распоряжении.
Герцог задумался. Решительно, этот Пейроль был бесценным человеком. Даже если племянник Анри жив, он никогда не получит доказательств своего происхождения. Узнает правду от этой девки Сюзон Бернар? Но кто же ему поверит…
Итак, герцог, убежденный доводами своего сообщника, стал слушать того более благосклонно.
— В самом Париже, ваша светлость, — говорил фактотум, — вам обеспечена поддержка вашего дальнего, но чрезвычайно любезного родственника принца Филиппа де Гонзага, одного из самых влиятельных людей королевства… Не мне напоминать вам, что этот вельможа входит в состав знаменитого трио…
— В союз трех Филиппов? — нетерпеливо закончил преступный отпрыск рода Гонзага. — Один из этих Филиппов действительно доводится мне кузеном, второй — прославленный герцог Неверский, а третий — тут я вынужден снять шляпу! Третий — это не кто иной, как его королевское высочество герцог Шартрский, будущий герцог Орлеанский…
— Который после смерти Людовика XIV, в полном согласии с законами королевства, станет регентом, ибо отец его впал в детство.
— Ей-богу, ты совершенно прав! Я сейчас же напишу кузену. Уж он-то сумеет отыскать мне жену… и состояние, которые грезятся мне по ночам! Ты дал превосходный совет, пройдоха, и за свои труды получишь звонкой монетой!
Результатом переписки двух Гонзага стало то, что герцог Шартрский пригласил Карла-Фердинанда к себе в Пале-Рояль, пообещав найти невесту, которая была бы достойна герцога Мантуанского и Гвасталльского.
Вот отчего прекрасным солнечным днем 4 июля в год Божией милостью 1696 от рождества Христова герцог-убийца со своим сообщником вновь появились в Париже.
Филиппу, герцогу Шартрскому, а затем герцогу Орлеанскому, известному в истории под именем Регента, было тогда двадцать два года.
Он был сыном Филиппа Орлеанского и Елизаветы-Шарлотты Баварской, называемой также принцессой Палатинской и оставившей весьма занятные мемуары.
В нем соединились достоинства и пороки его прославленного предка, короля Генриха IV: храбрость и неуемная страсть к волокитству.
В возрасте семнадцати лет Филипп настолько блестяще проявил себя при осаде Монса, а затем в жестоких сражениях при Штейнкерке и Неервиндене, что король, по слухам, сильно уязвленный доблестью и успехами племянника, внезапно отозвал его из действующих войск в Париж.
Юный принц, чья кипучая натура не переносила бездействия, превратился тогда в ревностного поклонника Венеры, коль скоро он не мог больше служить Марсу… Он быстро вошел в число самых знаменитых гуляк и кутил столицы, чем еще больше восстановил против себя дядю-короля, ибо Людовик XIV в последние годы стал весьма набожным и благочестивым.
Чтобы вернуть расположение монарха, принц, невзирая на недовольство своей семьи, женился на мадемуазель де Блуа, незаконной дочери короля от маркизы де Монтеспан. Брак этот оказался крайне неудачным, и герцог Шартрский с возросшим пылом предался разгульным забавам. Верными сотоварищами его безумств были герцог Неверский и принц де Гонзага.
Три Филиппа охотно приняли в свой круг герцога Мантуанского ибо обнаружили в нем неоценимые качества сотрапезника и соучастника всех развратных похождений. Они вместе пировали в Пале-Рояле, где тихо угасал герцог Орлеанский, а затем отправлялись к актрисам или в салоны легкомысленных красавиц, не гнушаясь и дамами полусвета.
Гонзага из Мантуи, с наслаждением принимая участие в попойках и в галантных приключениях новых друзей, что, к слову сказать, не требовало от него никаких затрат, не забывал вместе с тем о главной своей цели. Ему была обещана богатая невеста, и он не уставал напоминать об этом племяннику короля.
Однажды герцог Шартрский сказал ему:
— Я думаю о вас… Хотя и не понимаю, что, черт возьми, заставляет вас так стремиться к свадебному венцу? Неужели вам не терпится стать рогоносцем? Впрочем, о вкусах не спорят! Я знаю, кого предложить вам, и, полагаю, вы останетесь довольны. Есть одна изумительная женщина, дражайший друг: двадцать шесть лет, осанка королевы, чудные барвинковые глаза, волосы, подобные солнечным лучам… А уж как богата! Что скажете, мой милый шалопай? Вы покорите ее сердце при первой же встрече, в этом у меня нет сомнений!
— Знатного рода? — спросил герцог Мантуанский, желая подчеркнуть, что у такого вельможи, как он, могут существовать законные сомнения на сей счет.
— Более или менее, — отвечало его королевское высочество. — Ее зовут Жанна де Сеньеле, графиня де Монборон… Она дочь маркиза и государственного секретаря… а дед ее, Жан-Батист Кольбер, был одним из величайших наших министров. Итак, mio саго, если вы пожелаете углубиться далее, то встретитесь с торговцем сукном из Реймса… Но, может быть, ваши понятия о чистоте крови воспрепятствуют…
Гонзага расхохотался.
— К чему мне проявлять большую щепетильность, чем было принято в вашей собственной семье, монсеньор? Ведь вы принадлежите к династии Бурбонов, а, стало быть, в ваших жилах тоже течет немного крови тех самых Медичи, что были торговцами и банкирами во Флоренции! Поэтому и я не стану требовать, чтобы эта дама доказала наличие шестнадцати поколений благородных предков!
На следующий день, в Опере герцог Неверский показал ему графиню. Мало сказать, что она понравилась Карлу-Фердинанду — он попросту влюбился в нее с первого взгляда.
Вечером он доверительно сообщил Антуану де Пейролю:
— Очень скоро она станет герцогиней Мантуанской и Гвасталльской. Per Baccho! Она вполне этого заслуживает.
Этими неосторожными словами Гонзага, сам того не зная, искушал судьбу. Людям не дано предугадать, что ждет их в будущем, но они слишком часто об этом забывают.
XI
В ЗАЛЕ ДЛЯ ФЕХТОВАНИЯ
В одно прекрасное утро, после ночной оргии, где песен было спето не меньше, чем выпито бутылок вина, утомившись от утех с легкомысленными прелестницами, три неразлучных Филиппа и Карл-Фердинанд де Гонзага покинули Пале-Рояль, внезапно ощутив, что им остро не хватает других, более благородных развлечений.
Все члены прославленного квартета, так огорчавшего своим поведением Версаль, прекрасно владели оружием и не раз доказывали свою доблесть — в особенности его королевское высочество, которому довелось отличиться и на поле брани.
Нынешней ночью принц вспоминал боевую юность, рассказывая массу забавных и трогательных историй своим собутыльникам, каждый из которых держал на коленях молоденькую актрису, опьяневшую от шампанского и от ласк.
В конечном счете все четверо так возбудились при мысли о воинской славе и подвигах, что отослали прочь разочарованных и обманутых девиц. Чувствуя, что заснуть сегодня все равно не удастся, принцы сочли за лучшее последовать совету герцога Неверского, который предложил:
— Друзья мои, не пофехтовать ли нам, чтобы как следует размяться?
Куда отправиться, сомнений не было. Есть ли, спрашивается, лучшее место для сей забавы истинных дворян, чем зал в двух шагах от Лувра, на улице Круа-де-Пети-Шам?
Модное заведение держали на паях гасконец с нормандцем, носившие имена, вполне отвечавшие их ремеслу: одного звали Кокардас, что означает «Кокардец», а другого — Паспуаль, то есть «Лампасник».
В этом зале принимали избранных, и принцы могли быть уверены, что встретят здесь лишь людей своего круга.
Достойные владельцы зала даже намекали, что однажды к ним заходил — разумеется, инкогнито — сам Король-Солнце, который оказал честь Кокардасу-младшему, скрестив с ним шпагу. Впрочем, можно ли во всем верить пустозвону-гасконцу и хитрецу-нормандцу?
— К несчастью, — горестно повествовал уроженец жаркой Тулузы, — наши проклятые страстишки сыграли с нами, как обычно, дурную шутку… От моего благородного друга прямо-таки разило вином. Ну что тут скажешь? Перебрал, черт побери! А сам я едва стоял на ногах, изнемогая от усталости после известных ночных сражений… Проклятье! Если уж говорить, так всю правду. Шпага его величества трижды пометила колет Паспуаля, я тоже пропустил два удара! Ах, дьявольщина! Наш монарх не сдержал презрительной улыбки… Как только я не умер от позора! Доселе жизнь моя была безупречной, без единого пятнышка — и вот такой афронт! До конца дней я буду краснеть при мысли об этом!
Паспуаль же, сохраняя присущие ему любезность и кротость, неизбежно поправлял приятеля своим гнусавым голосом:
— Прошу прощения, мой достославный и дражайший друг, но память тебя слегка подводит… В ночь перед историческим днем перебрал ты…
И, закатив к небу голубые глаза, добавлял со вздохом:
— А я… О, эта черненькая плутовка!
На что Кокардас-младший отвечал:
— Что в лоб, что по лбу! Из-за женщин и вина мы с тобой, бедняга, потеряли славу лучших клинков королевства. Клянусь, я и в могилу сойду безутешным!
Итак, поскольку на пыльные половицы зала для фехтования ступала нога самого короля, Кокардас и Паспуаль и бровью не повели, увидев перед собой племянника монарха, хоть тот пришел в сопровождении двух французских принцев и знатного итальянского вельможи… Видывали мы и не таких, было написано на лицах достойных escrimadores, а потому знатные посетители удостоились только кивка и салюта рапирой.
Как известно, в те времена заведение Кокардаса и Паспуаля процветало.
Один из них давал уроки фехтования юному герцогу де Вилеруа. Второй обучал маркиза де Монтескарпа секретам стремительной неотразимой атаки.
Принцы, переглянувшись, повесили на вешалку шляпы и плащи, выбрали, не чинясь, подходящие маски, перчатки и нагрудники, а затем с радостью встали в боевую позицию, обмениваясь веселыми репликами:
— Отрази-ка вот этот удар, мой Филипп!
— Твоя очередь, Карл-Фердинанд, mio саго!
— Вот тебе мой ответ, Невер!
Невер пропустил выпад партнера. В то время он еще не знал знаменитого удара, получившего впоследствии его имя, но сражался почти на равных с герцогом Мантуанским и Гвасталльским, который фехтовал превосходно.
Вскоре лотарингец и итальянец прекратили бой, заметив, что мастера с явным интересом подглядывают за ними.
— Послушайте-ка! — вдруг выпалил Кокардас-младший. — Скажу по чести, монсеньор, мне не слишком нравятся ваши финты… дьявольщина! К нашему климату они не подходят… но я должен признать…
— …что с их помощью, — продолжил своим медовым голоском Паспуаль, — можно очень легко отправить ad patres зазевавшегося противника.
Гонзага с коротким сухим смешком опустил свое оружие.
— Я не боюсь никого, даже с рапирой без наконечника. Нет! Особенно с рапирой без наконечника!
Владельцы фехтовального зала с улыбкой переглянулись.
— Кроме?.. — ласково переспросил Амабль Паспуаль.
— Кроме?.. — грубовато подхватил Кокардас.
— Кроме?.. — осведомился герцог Мантуанский с некоторым раздражением и придвинулся к двум рубакам. — Кого вы имеете в виду?
Учителя фехтования шумно расхохотались и, не удостоив герцога ответом, обменялись рукопожатием.
Тогда лицо преступного вельможи исказилось от ярости под фехтовальной маской. Возможно, он не вполне протрезвел после ночной попойки? Как бы то ни было, он произнес вполголоса, но в тоне его звучало бешенство:
— Это что, вызов? Вы ставите под сомнение мое искусство и мое хладнокровие?
Герцог Шартрский предостерегающе положил руку ему на плечо. Он не любил случайных стычек. Сколько раз его бранил за это старый отец, герцог Филипп Орлеанский! Итак, он попытался урезонить Гонзага:
— Довольно, мой милый. Неужели такая безделица может вас вывести из себя?
В этих словах была сама мудрость. Однако Карл-Фердинанд не унялся и продолжил притворно спокойным тоном:
— Знайте, любезные, что принц де Гонзага, герцог Мантуанский и Гвасталльский никогда не оставляет вызов без ответа!
Нормандец промолвил медоточиво:
— Это делает вам честь, монсеньор…
— Дьявольщина! Чем лучше шпага, тем кровь горячей! — добавил гасконец, подмигивая компаньону.
— Я жду! — топнул ногой негодяй, не зная, что искушает тем самым судьбу. — Я жду имя! Назовите того, кто может сравниться со мной? Он сейчас здесь? Это один из вас?
— Упаси Бог! — потупился Паспуаль, заливаясь краской ложного стыда и пощипывая свою коротенькую бородку.
Тут в разговор вмешался герцог Неверский:
— Что вы тянете, любезные мэтры? Раз начали, то говорите!
Мастера снова переглянулись. Казалось, они уже сожалеют о неосторожно сорвавшихся словах.
Тогда объяснений потребовал сам принц крови.
Паспуаль обронил слезу, а Кокардас немедля осушил полуштоф рейнвейна, всегда стоявший под рукой.
— Это всем молодцам молодец! — промолвил он наконец, обтирая усы. — И с кем он только не дрался, разбойник! А первые свои уроки получил здесь… в этом самом зале…
— О! — вздохнул его компаньон. — Это бриллиант чистейшей воды! И задал же он нам жару! Какая шпага!
Гонзага гордо вскинул голову.
— Увидим! — нетерпеливо сказал он. — Хватит играть в прятки, любезные! Имя! Извольте назвать этого человека!
Он уже собирался сорвать маску и отшвырнуть ее в угол, когда тулузец, внезапно приблизившись к герцогу вплотную, бросил небрежно ему в лицо:
— Анри де Лагардер!
Кроме Карла-Фердинанда, никто не услышал этого имени. Никто не увидел, как позеленел изменник-герцог; никто не заметил страшной гримасы, исказившей его лицо, и зловещей молнии, сверкнувшей в темных глазах.
Как истинный итальянец, он прежде всего подумал о том, что надо поставить свечку перед статуей Мадонны. Благодаря металлической решетке на фехтовальной маске ему удалось скрыть свои истинные чувства, и друзья не заподозрили ничего необычного в его поведении.
Вторая мысль герцога также была незатейливо-простой:
«Как только вернусь, прикончу эту скотину Пейроля!»
Третья же относилась к неожиданно обретенному племяннику: «Молодому Лагардеру не жить!»
Зять доброго герцога Гвасталльского умел владеть собой. Поэтому он ответил Кокардасу пренебрежительным тоном, как и подобало столь знатному вельможе:
— Я охотно преподам урок этому Лага… Лагага… как вы его там назвали?
Гасконец счел за лучшее промолчать. Интуиция подсказывала ему, что не следует трепать на всех перекрестках имя столь любимого им Маленького Парижанина. Запустив пятерню в свою черную гриву, он произнес наконец:
— Подлинное сокровище, монсеньор! Всего пятнадцать лет, но…
— Неужели ты собираешься мериться силами с мальчишкой? — вмешался герцог Неверский. — Гонзага, займись воспитанием своего кузена, он совсем отбился от рук! Пойдем отсюда, Карл-Фердинанд! Не забивай себе голову этими глупостями!
Однако Паспуаль не преминул возразить:
— Прошу прощения у вашей светлости, но этот мальчишка уже успел нанизать на вертел троих молодцов, у которых и голова, и руки были на месте… Впрочем, я нижайше умоляю его королевское высочество не обращать внимания на эти мелкие подробности…
— Я ничего не слышал! — любезно заверил его герцог Шартрский.
— Он уже был бы младшим лейтенантом… к несчастью, одним из этих троих оказался его капитан, барон де Жевезе…
— Вот это да! — с восхищением молвил Невер.
— А как обстоит дело со слухом у его величества? — осведомился племянник короля. Паспуаль улыбнулся.
— Похоже, монарх об этом ничего не знает. Капитан де Жевезе был сам виноват… И полковник взял под защиту нашего Маленького Парижанина… нашего бывшего горбуна…
— Это еще кто такие? — проворчал Карл-Фердинанд IV.
Кокардас в двух словах объяснил ситуацию, и Гонзага почувствовал, как холодный пот струйками потек у него по спине.
«То ли похищенный, то ли найденный мальчик, — думал он. — Мамаша Бернар… иными словами, Сюзон, девка Пейроля… Сомнений больше нет! Этот молокосос — сын Дории. Один из нас должен умереть! Я приложу все усилия, чтобы уничтожить его…»
Пока его друзья снимали перчатки, маски и нагрудники, Карл-Фердинанд подошел к совладельцам зала.
— Черт возьми! Мне доставит удовольствие скрестить рапиру с вашим необыкновенным учеником. Когда я смогу встретиться с ним здесь?
— Завтра, в этот же час, если будет угодно вашей светлости. Мы известим его. Он будем на седьмом небе от счастья.
Этим вечером Гонзага ужинал в Пале-Рояле, за столом герцога Орлеанского. Справа от него сидела графиня де Монборон. Она нашла его весьма привлекательным, хотя и слишком рассеянным. Он отвечал невпопад, шутил неловко и явно думал о чем-то своем. Ни восхитительные плечи предполагаемой невесты, ни перспектива завладеть богатым приданым не могли отвлечь его от мыслей о нависшей над ним угрозе.
XII
ПРАВОСУДИЕ ЛАГАРДЕРА
Пяти лет вполне хватило, чтобы спаситель Армель де Сов и графини де Монборон превратился в очень красивого молодого человека.
Этот сирота из Лурда, называвший себя теперь шевалье де Лагардер, унаследовал неотразимое обаяние и лучшие черты своих родителей. У него были светлые кудри, как у Дории Гвасталльской, умное благородное лицо, как у Рене де Лагардера и всех предков по отцовской линии, и черные брови над веселыми темными глазами. Прибавьте к этому орлиный нос, четко очерченные алые губы, решительную линию подбородка — и вы получите портрет «писаного красавца», как говорят в народе.
Он очаровывал юношеской грацией, подвижностью одухотворенного лица, на котором выражение дерзкой надменности легко сменялось кроткой задумчивостью. В каждом его движении сказывалась порода.
Из-за высокого роста он выглядел тонким и хрупким, но это впечатление было обманчивым. У него было сложение атлета: в нем безупречно сочетались сила, гибкость и изящество.
На улицах женщины заглядывались на него, хотя проявлялось это по-разному, в зависимости от их положения в обществе и воспитания. Субретки, работницы и девицы легкого поведения пожирали его взглядом не таясь; знатные дамы и жены и дочери почтенных буржуа оборачивались украдкой, следили за ним из-под полуопущенных век, одаривали быстрой улыбкой.
Однако, как это ни покажется странным, он не обращал никакого внимания на красноречивые взоры прекрасных дам.
Он чувствовал, что эти женщины не для него. Ему была суждена иная любовь.
Легкие победы не привлекали его, а, напротив, отталкивали. Пожимая плечами, он проходил мимо, и сердце его оставалось безучастным к вздохам прелестниц.
Для столь красивого юноши подобное поведение было, конечно, весьма необычным. Но, может быть, причиной тому была Армель де Сов?
Если до пожара в «Театре Маленькой Королевы» Анри был всецело предан госпоже Бернар, то теперь он посвятил свою жизнь маленькой дочери Оливье де Сова.
Замечал ли он, как она растет? Видел ли, что очаровательная девочка мало-помалу превращается в девушку безупречного воспитания, восхитительно-привлекательную в целомудренной прелести своего облика? Трудно судить…
Лагардер по-прежнему называл ее своей милой сестричкой, целовал в лоб, писал длинные письма, когда уезжал из Парижа в полк… Но одна мысль преследовала его, когда он думал о судьбе этой девочки: «Я обещал найти ее отца».
…На следующий день после похорон госпожи Бернар Анри с бьющимся сердцем ступил на порог святилища — иными словами, на деревянные половицы зала, где царили два мастера фехтовального искусства.
Сняв шляпу и поклонившись, он произнес:
— Я пришел… помните? Маленький Лагардер… Госпожа Бернар умерла… теперь я свободен.
Здесь уже было несколько дворян и офицеров в коротких плащах, лейтенант драгунского полка, а также один герцог и пэр. Увидев светловолосого херувима, явно смущенного и растерянного, они не нашли ничего лучшего, как расхохотаться…
Словно молния обрушилась на всех этих щеголей… Юноша ринулся на них, набычив голову, и в мгновение ока разметал их по залу. Когда разряженные господа в довольно плачевном виде поднялись с пыльного пола, они схватились было за трости, но вовремя одумались.
В темных глазах, ставших вдруг невероятно жесткими и холодными, сверкала такая ярость, черные брови были так грозно нахмурены, что желающих проучить дерзкого новичка не нашлось.
Самые смелые, пожав плечами, произнесли только:
— Совсем еще мальчик! Ах, неугомонная молодость!
С этого времени Анри стал дважды в день приходить на улицу Круа-де-Пети-Шам. Он слушал, запоминая каждое слово, буквально впитывая в себя поучения мастеров… копировал их движения, без устали повторяя все упражнения. В этом зале давно не видели столь послушного, усердного, вдумчивого ученика…
Он оказался прирожденным фехтовальщиком. Он твердел лицом в ту же секунду, как его тонкая и белая, как у Армель, рука сжимала рукоять рапиры с наконечником. Через полгода он стал побеждать лучших учеников. Через восемь месяцев выбил шпагу из рук зубоскала Кокардаса, которому вздумалось вспомнить о его подвигах в бытность гуттаперчевым горбуном на подмостках «Театра Маленькой Королевы» и ныряльщиком с Нового моста.
Через год он уже сам мог бы давать уроки своим учителям: не в силах скрыть изумления и восхищения, те отступали перед Маленьким Парижанином (как они упорно продолжали его именовать), с трудом уклоняясь от хитроумных выпадов и время от времени восклицая: «Туше!».
Смеясь и плача одновременно, мастера клинка упали друг другу в объятия и предрекли своему любимцу блистательную будущность.
Благодаря связям графини де Монборон, Анри записался в полк Жансе, которым командовал господин де Мовак-Сеньеле. Жанна написала своему кузену длинное письмо, заверяя его, что юный Лагардер по своим необыкновенным качествам заслуживает всяческого внимания и что, помимо всего прочего, королю будет приятно, если этот юноша отличится в сражениях с неприятелем.
Полковник внял совету кузины и при первой же стычке с врагом приказал вызвать к себе молодого человека.
— Солдаты созданы, чтобы умирать, — сказал он ему, — итак, я посылаю вас на смерть.
— Она отступит передо мной, господин полковник.
— Это ваше дело. Видите вон тот равелин справа, весь в дыму? Отправляйтесь туда и передайте эту записку офицеру, который им командует. Верю, что вы сумеете пройти, но вот вернуться скорее всего вам не удастся. Храни вас Бог, дитя мое!
Бог сохранил его. По приказу полковника Анри остался вместе с защитниками равелина, отразил вместе с ними атаку роты хорватов, обезоружил троих из них и в гордом безмолвии провел их под пулями к палатке командира.
В следующем сражении он бросил к ногам маршала Вилара знамя, которое захватил, действуя только шпагой, не считая нужным прибегать к помощи огнестрельного оружия.
Прославленный полководец тут же произвел его в сержанты и, потрепав по щеке, сказал:
— Предрекаю, что ты пойдешь далеко!
— Я знаю, господин маршал.
Через неделю сержант Анри Лагардер совершил вместе со своими солдатами безумную по смелости вылазку, и для победных торжеств Вилар получил еще три вражеские пушки.
Тогда полковник де Мовак-Сеньеле написал своей прекрасной кузине, что она прислала ему великолепного солдата, который достоин стать дворянином и офицером, и что он лично будет умолять его величество даровать храбрецу патент младшего лейтенанта.
Только с 1686 года претенденты на получение офицерского звания, из-за роковой ошибки Людовика XIV и его военного министра, вынуждены были доказывать древность своего происхождения. Прежде дворянство можно было получить без особых затруднений, и генеалогисты короля, а именно господин д'Озье со своими помощниками, легко подписывали соответствующие свидетельства.
Однако Анри не нуждался в том, чтобы проскользнуть в ряды знати через потайную дверь — герою подобало входить через триумфальную арку.
Почтовые лошади резво неслись в Париж, везя среди прочих писем и послание полковника к покровительнице Армель, а тем временем капитан де Жевезе, командир роты, где служил юный Лагардер, перебрав на пирушке по случаю победы, беспричинно обругал своего сержанта и даже осмелился замахнуться на него тростью… Жевезе был храбрый рубака, незлобивый и отходчивый в отношениях с подчиненными, но бешено вспыльчивый под влиянием винных паров… Ответом ему была пощечина. Вечером за пределами лагеря состоялась дуэль.
Капитан был убит на месте.
Утром полковник вызвал к себе Лагардера, пожурил его и, не скрывая сожаления, сказал:
— Вот свидетельство об отпуске. Сидите тихо и постарайтесь, чтобы о вас на какое-то время забыли. В моем уважении к вам не сомневайтесь.
Итак, Анри вернулся к графине Жанне.
Вот почему Кокардас с Паспуалем смогли сразу же послать за ним своего слугу. Анри немедля отправился на встречу. Он изнывал от скуки. Если бы не Армель, он, пожалуй, последовал бы зову своей горячей натуры и ринулся в какую-нибудь авантюру: стал бы обманывать простодушных мужей и приводить в отчаяние почтенных отцов семейства, задираться по любому поводу и выходить на дуэль с первым встречным.
Мэтры увидели, как окаменело его лицо и сжались кулаки при имени герцога Мантуанского и Гвасталльского, но расспрашивать своего любимца не осмелились. Храбрецы впервые столкнулись с тем, кто превосходил их отвагой. Они обожали Маленького Парижанина и трепетали перед ним, признавая его главенство.
— Хорошо, — холодно произнес Анри, — я буду точен. Я покажу этому макароннику, где раки зимуют. Положитесь на меня.
Он ушел в задумчивости, не прибавив больше ни слова.
В памяти его вновь звучали слова умирающей Сюзон Бернар: «Златовласая Дория… герцог Гвасталльский… Лагардер… Анри, спасите Анри!»
А затем ужасный крик: «Гонзага, герцог Мантуанский, вы чудовище!»
Долгое время он полагал, что убийца его родителей — о которых он так и не смог ничего узнать — был Гонзага из кружка герцога Шартрского, один из троих Филиппов. Но нет! Его называли принцем де Гонзага, и он не владел герцогским титулом. Да и вряд ли ему было больше двенадцати лет в то время, когда могло совершиться преступление.
Анри дрожал от радости при мысли, что на сей раз судьба, возможно, позволит ему скрестить шпагу с «чудовищем» из предсмертного бреда госпожи Бернар.
За столом он спросил графиню о том, что представляет собой этот новый Гонзага, объявившийся в Париже.
— Я знаю его очень хорошо, — ответила та, — ныне он стоит во главе мантуанской ветви семьи. От своей жены, которая, говорят, умерла, как святая, он получил в наследство великоленное герцогство Гвасталльское, чистой воды изумруд среди прочих сокровищ Италии. Несколько дней назад я была приглашена на ужин к герцогу Орлеанскому… Гонзага сидел рядом со мной. Это красивый мужчина, хотя, на мой взгляд, несколько женственный… Мне кажется, он более блистает внешностью, нежели умом… — Засмеявшись воркующим смехом, она добавила: — Похоже, монсеньор герцог Шартрский хочет, чтобы я вышла за него замуж.
Ничего не сказав на это, Анри заговорил о другом. Он думал про себя: «Хорошо же я отплачу за доброту графини, если убью герцога! А может быть, наоборот, окажу ей услугу и избавлю от брака с негодяем? Но о нем ли говорила госпожа Бернар? Он ли то самое „чудовище“?»
Сомнения отнюдь не помешали ему крепко спать в эту ночь.
Подобно Великому Конде, накануне сражения при Рокруа мирно спавшего на лафете пушки, Анри перед решающей схваткой призвал на помощь бога Морфея.
Герцог Мантуанский и Гвасталльский пришел на встречу первым и без сопровождения. Обменявшись небрежным рукопожатием с мэтрами, он зевнул, пробормотал несколько слов и, стараясь ничем не выдать своей торопливости, надел стеганый колет, перчатки, а главное — маску, скрывавшую лицо.
Затем он вытащил шпагу и попросил старину Паспуаля надеть на нее наконечник, сказав, что на рапирах фехтовать не хочет.
— Я тоже не хочу, — проговорил Анри, входя в зал.
Едва взглянув на этого юношу во цвете молодости и красоты, Карл-Фердинанд смертельно побледнел под своей маской. Последние сомнения развеялись. Он словно бы вновь увидел мужественное лицо Рене и — что поразило его, будто удар кинжалом в сердце, — светлые волосы и темные глаза покойной сестры Винченты, единственной женщины, которую он по-настоящему любил: златовласой Дории.
«Будь тысячу раз проклят этот Пейроль! — мысленно произнес Гонзага. — Из-за его трусости мне приходится все начинать сначала. А как легко было покончить со всеми одним ударом в тот туманный день, четырнадцать лет назад! Трупом меньше, трупом больше! От скольких хлопот я был бы избавлен!
Юнец настроен, похоже, весьма решительно, и тайна может всплыть наружу. А тогда — прощай, прекрасная жизнь! Прощайте, восхитительная графиня де Монборон и богатства, накопленные трудолюбивым семейством Сеньеле!»
Благородный герцог, как мы помним, не отделял приятное от полезного, и похоть всегда у него шла рука об руку со страстью к наживе.
Впрочем, все эти размышления не помешали ему разыгрывать комедию — недаром его с младых ногтей готовили к карьере придворного.
Он любезно протянул правую руку противнику, но Анри, отступив на шаг, склонился в поклоне и тихо произнес:
— Монсеньор… герцог Гвасталльский…
Он не назвал его герцогом Мантуанским, и Гонзага, почувствовав вызов, напрягся.
В зале находилось несколько дворян, увлеченно фехтовавших друг с другом. Анри кивком подозвал Кокардаса и, указав на герцога, сказал:
— Монсеньор пожелал помериться со мной силой. Полагаю, ему будет неприятно, если нам помешают…
Гонзага безмолвно поклонился в знак согласия.
— Это можно устроить, малыш! — улыбнулся Кокардас.
— Пристройка? — спросил Анри.
— Пристройка, дружок! — подтвердил мэтр.
Свет в пристройку проникал через очень пыльные окна, доходившие почти до потолка. Собственно, это был большой пыльный чулан, набитый ненужными вещами, но посередине оставалось вполне достаточно свободного места, чтобы там могла фехтовать одна пара.
Вежливый Лагардер пропустил Гонзага вперед.
— Что скажешь? — спросил Паспуаль, который, хоть и давал урок молодому надушенному щеголю, не желал упустить ни единой детали из того, что относилось к его «сокровищу», то есть к Маленькому Парижанину.
— Что скажу? — своим тенорком гасконец. — Черт возьми! Скажу, что здесь скрывается какая-то тайна… Наш мальчик, всегда такой общительный и веселый, разговаривал сквозь зубы… он ни разу не улыбнулся! Но поскольку это тайна, я замолкаю!
При этих словах Паспуаль торжественно стянул с головы свою черную, донельзя засаленную шапочку.
— Секреты господина Анри, — возгласил он елейным тоном, — да пусть останутся секретами господина Анри!
— Аминь! — заключил Кокардас.
И оба, не сговариваясь, двинулись к одному из окон чулана, выходившему в зал, чтобы посмотреть на поединок. Тут же острый локоть гасконца вонзился между третьим и четвертым ребром уроженца «ненаглядной Нормандии», как именовал свою родину Паспуаль в сильном подпитии.
— Видишь? Герцог метил в грудь, и обманный финт был весьма недурен! А наконечник со своего вертела он снял!
Кокардас произнес эти слова с ленивым благодушием, и в том ему ответил компаньон:
— Итальянец хочет убить нашего Маленького Парижанина!
Тут оба расхохотались и одинаковым жестом хлопнули себя по бедрам.
Пытаясь запугать своего противника, герцог делал выпады, страшно вскрикивая и тут же стремительно отпрыгивая назад. Мастера же думали: «Все уловки нашего искусства ему знакомы. Да только… Только фехтует-то он с Лагардером!»
Мэтрам и впрямь не стоило беспокоиться за своего ученика.
Холодный и непреклонный, Анри блестяще парировал все удары. Тщетно Карл-Фердинанд прибегал к самым гнусным хитростям из своего репертуара: шпага его неизменно встречала пустоту. Он был не в силах пробить защиту виртуозного мастера.
Внезапно звонкий голос Лагардера разорвал тишину чулана, так что даже стекла в окнах задрожали.
— Герцог Гвасталльский, мне жаль вас. Вы ничего не можете сделать… вы задыхаетесь и хрипите… предлагаю вам передохнуть!
Молниеносным движением он выбил шпагу из рук своего противника, и та, отлетев на двадцать шагов, нырнула в бочку с водой, стоявшую в углу.
Анри сказал самому себе: «Это он! Только чудовище, о котором говорила госпожа Бернар, может фехтовать в зале, сняв наконечник со шпаги».
Мастера, прильнувшие к окну, услышали небрежный ответ Карла-Фердинанда:
— Сегодня я не в форме… Слишком много было выпито на пирушке у его королевского высочества…
Он двинулся к Анри. Как ни напрягали слух Кокардас с Паспуалем, им не удалось услышать, какими словами обменялись два противника, но по выражению их лиц было ясно, что разговор состоялся серьезный.
Герцог вышел первым. Мастера, успев отскочить в сторону от окна, подошли к нему с невинным видом. Он сказал им притворно веселым тоном:
— Ваш птенчик фехтует вполне сносно, любезные мэтры… А вот я был не в ударе. Бессонная ночь… Ужин с герцогом Шартрским, а потом… красотки, прелестницы, плутовки!
— Но вы взяли верх? — добродушно спросил Паспуаль.
Гонзага, не удостоив его ответом, снял колет и перчатки и направился к вешалке за плащом и шляпой.
Маленький Парижанин стоял в задумчивости посреди чулана.
Мастера терпеливо ждали своего любимца, и он наконец вышел, слегка порозовевший, но невозмутимый и довольный.
— Ну как? — осведомился тенор.
— Он снял наконечник? — полюбопытствовал баритон.
Анри, протянув им руки, промолвил вполголоса:
— Ему не терпится умереть! Сегодня вечером у нас встреча.
Нос Паспуаля, казалось, вытянулся еще больше.
— Это убийца, малыш! — провозгласил он. — Наверняка он придет не один. Будь осторожен!
— Мы пойдем с тобой! — воскликнул Кокардас.
— Зачем? — пожал плечами Анри и положил руку на эфес шпаги. — Если он приведет с собой десятерых, то будет десять трупов! Пышные будут похороны, как вам кажется?
— Мы пойдем с тобой! — настойчиво повторил Паспуаль.
— В качестве секундантов? Тогда согласен!
В те времена крепостные стены французской столицы на западе располагались почти там же, где ныне находится площадь де ла Конкорд. Границами сада Тюильри служили ров, покатый склон и стена с неким подобием сторожевой башни на берегу Сены. Из Парижа можно было выйти через укрепленные ворота Сен-Оноре, отделяющие город от пригорода, и через ворота Конферанс, которые были ближе к реке.
Выйдя из ворот Конферанс, можно было довольно быстро добраться до «Аллеи королевы», красивого парка, обнесенного оградой. Он был разбит по повелению Марии Медичи, вдовы Короля-Повесы. Здесь назначали друг другу свидания влюбленные — но только при свете дня.
Ночью место это производило, скорее, зловещее впечатление…
Мало кто отваживался заходить сюда, кроме пьяниц и грабителей, а также мушкетеров или швейцарских гвардейцев — красивых и смелых воинов, которые не боялись ни Бога, ни черта и которым надо было где-то провести время с боязливыми, но пылкими девицами.
Нынешним вечером в «Аллее королевы» было безлюдно. Весь день шел сильный дождь, и месить грязь не хотелось не только влюбленным, но даже пьяницам.
Анри подошел сюда, насвистывая охотничью песенку и внимательно оглядывая приятное местечко. Луны не было. Холодный, почти зимний ветер завывал в ветвях деревьев.
Юноша ничего не сказал Армель, не доверился он и графине де Монборон. Есть вещи, которые не должны касаться дам…
Придя на место дуэли за час до встречи с герцогом Мантуанским, он изучил поле сражения, как подобает опытному тактику.
— Великолепная мышеловка! За каждым каштаном может спрятаться убийца… Идеальное место для засады и за этими густыми кустами… Можно нанести удар в спину без малейшего риска. Хорошо придумано!
Через четверть часа на аллее показались Кокардас с Паспуалем, одновременно настороженные и благодушные.
Лагардер быстро определил их позиции.
— Сюда, судари мои… Кокардас, встань за этим кустом… Паспуаль, твое место вот тут, в зарослях бузины… И, ради вечного спасения ваших душ, не двигайтесь и не вмешивайтесь ни во что! Только если я позову на помощь!
Через десять минут началось какое-то движение у юрот; Конферанс. Послышалось лошадиное ржание, звякнула уздечка, задела о камень шпага… Потом зазвучали приглушенные голоса.
Анри де Лагардер обладал одной любопытной особенностью: подобно ночным хищникам, он прекрасно видел в темноте. Слух у него также был отменным, что уже не раз сослужило ему хорошую службу.
Поэтому он удовлетворенно улыбнулся.
— Его светлость оказывает мне честь… Чтобы раз и навсегда разделаться с бывшим горбуном из «Театра Маленькой Королевы», доброму герцогу пришлось нанять… сколько же? ну-ка! пять… шесть… восемь… девять… десять! Десять головорезов, и не пеших, а верховых! Да это просто почетный эскорт! Кажется, я узнаю их… Это висельники из «Сосущего теленка»… Вот место, куда я обязательно наведаюсь в самом скором времени… пора попробовать его на зуб… или на шпагу!
Юноша не ошибся. Нынче вечером (ибо днем он туда прийти не осмелился) Антуан де Пейроль появился во владениях Злой Феи. Его отвели к королю убийц Марселю де Ремайю, коротавшему время за кувшином молодого аржантейского вина. Вскоре они ударили по рукам.
На дело пошли девять наемников, включая самого Марселя. Работа предстояла нетрудная: прикончить всего-навсего одного юнца — правда, ловко владеющего шпагой, как честно предупредил Антуан. Работа без всякого риска: услуга понадобилась очень знатному вельможе, который при необходимости сумеет пресечь нездоровое любопытство судейских из Шатле.
Пока герцог со своим подручным, спрыгнув с лошади, расставляли по местам наемных убийц, Маленький Парижанин, утвердившись в собственных предположениях, перепрыгнул через ров, проскользнул к реке, чтобы укрыться в камышах, повернул налево и направился к «Аллее королевы», как если бы пришел сюда прямиком из Тюильри.
Пейроль прикоснулся к руке своего господина:
— Взгляните, монсеньор… Этот малый с гордо поднятой головой… Черт возьми! Каков наглец!
Гонзага сердито проворчал:
— Это он и есть! Видишь, что мне приходится терпеть из-за твоей глупости? Ты мог так легко покончить с ним четырнадцать лет назад!
— Ба! Через десять минут он будет лежать мертвый и холодный… Никто ничего не узнает…
Вместо ответа Карл-Фердинанд перекрестился в темноте.
Этот развратник и вор, предатель и убийца сейчас взывал к одной из своих жертв — к святой тени Винченты… Ему было страшно. Он молил: «Ты, бывшая мне женой перед Господом, ты, допущенная, без сомнения, к Его престолу, помоги мне! Забудь огромную вину мою и защити меня! Сделай так, чтобы я остался жив!»
Душу его терзало ужасное предчувствие, а тело сотрясала невольная дрожь.
Внезапно перед ним возник Анри.
— Надеюсь, я точен, принц?
Высокомерная кровь Гонзага вскипела, и Карл-Фердинанд обрел бесстрашие своих предков.
Надменно выпрямившись, он смерил своего противника взглядом, полным ненависти.
— Люди благородного происхождения, — сказал он, — обычно приветствуют того, с кем собираются сразиться. Впрочем, откуда это знать вам, носящему ворованное имя!
Анри поднял руку, и шляпа принца, украшенная пышным султаном, покатилась по траве. Гонзага, помертвев, услышал ужасные слова:
— Я знаю, кто вы такой, сударь. Лагардеру не пристало приветствовать убийцу! Я пришел сюда не сражаться с вами, герцог Мантуанский и Гвасталльский, а покарать вас! Скоро вы будете извиваться в грязи! — И, обнажив шпагу, он крикнул: — Карл-Фердинанд, думай о вечном! Молись! Провидение избрало меня своим орудием, и сейчас ты умрешь!
Пейроль, едва увидев молодого человека, спрятался за большим розовым кустом и был уверен, что тот не подозревает о его присутствии.
Лагардер был у него в руках. Одним ударом фактотум мог поразить его в спину.
Но тут герцог, верный итальянской манере фехтования, отскочил в сторону, чтобы успеть выхватить шпагу и встать в боевую позицию, вынуждая тем самым соперника переменить положение.
Анри увидел Пейроля справа от себя.
Дальнейшее произошло очень быстро.
Юноша, сделав ложный выпад, нанес удар не герцогу, а его подручному. Негодяй издал душераздирающий крик:
— Я убит!
Рухнув на землю, он вскоре затих…
Хладнокровно отражая бешеные атаки Анри, Гонзага бесстыдно отступал в глубь парка. Он знал, что делает. С каждым шагом его противник приближался к гибели, ибо за деревьями прятались наемные убийцы Марселя де Ремайя.
Увлекшись, герцог быстрее, чем нужно, отскочил назад и вдруг понял, что никто на него не нападает.
Остановившись в удивлении, он стал оглядываться в поисках своего племянника.
А Анри, отпрыгнув влево, прислонился спиной к недостроенному фонтану: это была каменная стела, вокруг которой валялись плиты, булыжники и трубы.
Все разгадали его маневр.
Люди Злой Феи, оставив свои тайники, ринулись к нему.
— Заколите его! — крикнул Карл-Фердинанд, вновь преисполняясь надежды и бросаясь вперед. — Нападайте все разом! Убейте его!
— Если я это позволю! — насмешливо бросил Лагардер. Его голос звенел, а в словах звучала жестокая ирония: — Ребята, вы пропали! Но я займусь вами позже, а пока у меня есть дело к монсеньору Карлу-Фердинанду IV де Гонзага, герцогу Мантуанскому и Гвасталльскому, и я…
Он умолк, сделал быстрый выпад, а затем воскликнул:
— Прямо в сердце!
Убийца Рене и Дории, словно пораженный молнией, выронил шпагу и схватился за левый бок, медленно оседая на землю.
— Вот правосудие Лагардера! — возгласил Анри торжественно. — Госпожа Бернар, я покарал чудовище, о котором вы говорили.
Потом он поднял шпагу и произнес:
— Господа проходимцы, я вовсе не жажду продырявить вам шкуры. Вы мне дурного не сделали, и я готов держать пари, что вам не известно мое имя… моя шпага редко дает промах… Вам очень хочется остаться здесь навсегда? Говорите! Сражаемся или нет?
Он остановился. Все кинжалы и шпаги опустились.
— Отлично, благоразумные друзья мои… Расстанемся по-хорошему!
Он остался один, и тогда из-за кустов вышли Кокардас с Паспуалем.
— Ну что, малыш? — спросил гасконец. — Скользких нанизал?
Нормандец довольно хихикнул.
— Скольких заставил прошептать «Pater Noster»?
Анри схватил из за руки:
— Мне нужен был только герцог… Вот он лежит… Возможно, я убил и его подручного… Но если тот жив, я заставлю его говорить. Он знает тайну моего рождения. Пойдемте, поищем тело этого негодяя, любезные мэтры!
Однако Антуан де Пейроль исчез. На его крик прибежали четверо слуг… Напрасно мастера фехтовального искусства и их великолепный ученик прочесывали все кусты. Пейроля, взвалив на лошадь, отвезли в Париж через ворота Сен-Оноре.
Долговязый фактотум получил рану в плечо. Он притворился мертвым из страха перед Лагардером.
Его скорбное возвращение в Пале-Рояль не прошло незамеченным.
На следующее же утро к нему явился Филипп де Гонзага, чтобы узнать о здоровье герцога Мантуанского.
К тому времени Пейроль уже успел сочинить весьма правдоподобную историю, разумно рассудив, что не следует упоминать имени молодого Лагардера, дабы не всплыли на поверхность старые грехи. Меньше всего ему хотелось бы привлечь к своей особе внимание правосудия.
Итак, он поведал, что герцог поссорился с незнакомым дворянином, которого встретил в фехтовальном зале; произошла дуэль, и его светлость герцог Мантуанский и Гвасталльский был убит на месте; сам же Пейроль, желая отомстить за своего господина, тоже вступил в схватку, но был ранен…
Это объяснение удовлетворило всех.
Герцог Шартрский послал одного из своих офицеров на улицу Круа-де-Пети-Шам, однако господа Кокардас и Паспуаль клятвенно заверили, что не знают имени дуэлянта-виртуоза.
Дело было списано в архив. Пейроль, обезумев от страха, поспешил убраться из Парижа и в скором времени поступил на службу к Филиппу де Гонзага.
XIII
НЕЖДАННЫЙ ДРУГ
Карл-Фердинанд IV, после пышного отпевания в церкви Сен-Рош, которое почтили своим присутствием все три Филиппа, облаченные по сему поводу в траур, отправился в свое последнее путешествие в родовое владение Мантую — в тройном гробу и с подобающим сопровождением.
Графиня де Монборон, любопытная, как все женщины, не отказала себе в удовольствии побывать на церемонии. Кто знает? Повернись все иначе, этот благородный герцог мог бы стать ее супругом.
— Я должна была почтить его память, — сказала она вечером, ужиная вместе с Армель и Анри де Лагардером, — теперь я снова свободна. Господи, прими его душу!
Юноша промолчал, но глаза его так сверкнули, что смотревшая на него сестричка невольно вздрогнула. Графиня же, находясь под впечатлением бурных событий минувшего дня, ничего не заметила и продолжала весело щебетать.
Выходя из церкви, она услышала разные разговоры: как всегда, нашлись люди, которым все достоверно известно!
Они утверждали, что для них нет тайн в этом загадочном деле.
По их словам, покойный герцог Мантуанский и Гвасталльский был убит в честном поединке с неким очень знатным вельможей, которому сам же нанес оскорбление… Доказательства? Но ведь герцог не стал бы биться с кем попало!
Армель, едва скрывая тревогу, спросила:
— Соперника принца будут искать и накажут? Я слышала, что его величество терпеть не может дуэлянтов и повелел примерно их карать?
И она бросила быстрый взгляд на Анри, который сделал вид, что его это не касается. Жанна де Монборон ответила:
— Где нет виновника, там король теряет свои права! Убийца неизвестен… или же считается таковым…
Час спустя, оставшись с Анри наедине, Армель де Сов схватила его за плечо.
— Это сделал ты? — воскликнула она, вздрогнув.
— Я! — сказал Анри, гордо выпрямившись. Светловолосая девочка топнула ногой о паркет.
— Ты же обещал мне…
— Что обещал?
— Не рисковать больше жизнью на дуэли! Эти сражения отжили свой век! Со времен Великого кардинала они запрещены законом. Ты и без меня знаешь, что его величеством учрежден специальный маршальский суд, дабы бороться с этим злом. У тебя уже были неприятности из-за истории с твоим капитаном… Не из-за нее ли тебе пришлось покинуть полк?
— Я не жалею об этом, — коротко возразил Анри. — Человек, который осмелился поднять на меня трость, должен был умереть… или послать меня самого ad patres!
— Хорошо, пусть так, ты не мог не драться с капитаном де Жевезе, — стояла на своем Армель, — но зачем ты убил герцога Мантуанского?
— Я не убивал его, — безмятежно сказал Анри.
— Да как ты смеешь?.. — вознегодовала Армель.
— Я был орудием Провидения, милая сестренка, вот и все. Тот, кого везут теперь в Италию в карете, обтянутой черным крепом, с почестями, подобающими принцу и герцогу, был чудовищем, которого разоблачила на смертном одре госпожа Бернар! Я был призван покарать его.
Девочка широко раскрыла глаза от удивления, а Анри спокойно продолжал:
— Этот человек лишил меня отца, матери и, вполне возможно, наследства герцогов Гвасталльских… Доказательства? У меня их нет! Но он был вполне способен на самое гнусное преступление. В зале Кокардаса и Паспуаля он предательски пытался убить меня, сняв наконечник со шпаги, тогда как я фехтовал учебной рапирой… Вечером в «Аллее королевы» он устроил подлую засаду… десять человек поджидали меня, обнажив шпаги и выхватив кинжалы… я пощадил бандитов, наказал только трусливого и преступного герцога… Может быть, я не совладал бы с гневом, но мысль о тебе остановила мою руку… Ты спасла жизнь девятерым, любимая моя сестричка!
Тут разгорелся нежный спор двух любящих существ. Как истая дочь Евы, девушка трепетала за жизнь своего друга, хотя и выражала восхищение его искусством, хладнокровием и доблестью. Она доказывала также, что излишняя пылкость Анри может повредить его военной карьере, и умоляла дать слово никогда больше не драться на дуэли.
— Дорогая моя Армель, — ответил юноша, — я ничего не могу тебе обещать. Даже если бы я сумел обуздать свою натуру, обстоятельства могут сложиться так, что моя шпага сама выскочит из ножен, дабы свершить справедливый суд!
Армель при этих словах залилась слезами, а он бережно привлек ее к себе.
— У меня было два нерушимых завета: я поклялся отомстить тому, кто украл мое имя и состояние, а главное, убил моих родителей, и поклялся также вернуть тебе отца. Я свершил первое при помощи шпаги, и у меня есть предчувствие, что она же поможет мне исполнить второе обещание.
После того как Анри де Лагардер в схватке с девятью наемными убийцами у недостроенного фонтана в «Аллее королевы» покарал Карла-Фердинанда IV, он преисполнился уверенности в собственных силах. Теперь он мог не бояться никого и ничего.
К тому же ему все еще не приходил вызов из Наваррского полка, куда он записался после злосчастной дуэли с капитаном де Жевезе.
Бездействие томило его. Только благодаря Армель, своему доброму ангелу-покровителю, он не бросился в какую-нибудь авантюру — единственно ради того, чтобы испытать ни с чем не сравнимое ощущение опасности.
Тогда он сказал себе: «Я достаточно силен, чтобы рискнуть. Надо раскрыть, наконец, тайну кабачка „Сосущий теленок“, хотя Кокардас и Паспуаль и уверяют меня, что, в это подозрительное место лучше не соваться».
Вот почему через два дня после разговора с Армель он предупредил графиню Жанну, что сегодня не будет ужинать во дворце Монборон.
Покинув ближе к вечеру улицу Гренель-Сен-Жермен, он направился к Сене и пошел по набережным к Новому мосту, где, как и в былые времена, шумела и суетилась ярмарка.
Было еще светло. Вскоре на всех колокольнях города пробьет семь часов. Он бродил без цели, с любопытством и интересом посматривая на комедиантов. Впервые после многих лет он увидел балаганное представление и теперь говорил себе:
«У нас выходило лучше!»
При мысли о тех временах, когда он изображал горбуна на театральных подмостках, им овладело вполне естественное чувство гордости.
«Славная мамаша Туту! — думал он растроганно. — Милый, трусливый Изидор! Вы живете счастливо на солнечном юге. Вы, конечно, поженились, и все ваши мечты сбылись: одна вышивает ради собственного удовольствия, а другой блаженствует, сидя с удочкой у реки.
Госпожа Бернар радуется на небесах, получив воздаяние, которое заслужила своей добротой.
Будущее Армель не внушает тревог. Она восхитительно играет на клавесине, она говорит по-английски; настанет день, когда ее имя и покровительство графини откроют перед ней двери Версальского дворца.
Я покарал герцога Мантуанского!
Теперь я должен найти Оливье де Сова».
Неисправимый альтруист, Анри не умел думать о себе. Он был рожден для того, чтобы оберегать и хранить. Ведомый своими мыслями, юный поборник справедливости перешел через Новый мост на правый берег и, двинувшись по набережной Ферай, достиг пределов Долины Нищеты.
Погруженный в раздумья, он по-прежнему ничего не замечал, хотя во владения Злой Феи уже начали стекаться сирые и убогие: вырученное за день несли сюда безногие, безрукие, слепые и горбатые — одни и в самом деле были калеками, другие же искусно изображали увечья.
Улица Балю, куда решительно направился Анри, уже кишела публикой такого рода, и нищие с некоторым удивлением смотрели на молодого дворянина в треуголке, черном плаще, полу которого приподнимала шпага, и в блестящих сапогах.
Впрочем, видывали они здесь и не таких! Мало ли приходило сюда гордых щеголей, чтобы, подобно королю убийц Марселю де Ремайю, искать защиты у содержательницы притона? Всякий, кто совершил преступление или какую-нибудь гнусность, знал, что за верную службу могущественная Злая Фея спасет виновного от правосудия.
В этот вечер госпожа Миртиль, следуя заведенному обычаю, вошла в гардеробную при спальне, где пять лет тому назад — она не могла об этом забыть — побывал Оливье де Сов, и через потайное окошечко в стене заглянула в задымленный зал «Сосущего теленка», дабы убедиться, что все идет как всегда. Поначалу она, пожав плечами, пробормотала:
— Те же рожи, если не считать капитана-флибустьера, который приехал утром. Муж мой отзывается о немв высшей степени лестно… Красивый малый! Именно ему отдали на обучение этого простофилю Оливье…
Пламя страсти еще не совсем погасло? Или же то был голос ненасытного женского любопытства? Во всяком случае, Злая Фея испустила глубокий вздох, а затем прошептала:
— Надо расспросить этого капитана, что сталось с моим старым знакомцем…
Внезапно она отпрянула от окошка и сильно побледнела.
В зале сидел Анри де Лагардер.
Миртиль никогда ничего не забывала, тем более, если речь шла о деле, где на карту были поставлены ее собственная безопасность и доходы заведения.
Ей было хорошо известно, чем завершился пожар в «Театре Маленькой Королевы». Те, кого она боялась больше всего, ускользнули от нее и, видимо, надолго. Как расправиться с этим Лагардером и с этой Армель, пока они находятся под защитой графини Жанны?
Содрогаясь от ненависти и страха, она думала: «Король весьма благосклонен к госпоже де Монборон, внучке и дочери его министров. Она может получить аудиенцию, когда ей вздумается. Кто знает, не рассказал ли ей уже обо всем бывший горбун? Ведь ему наверняка известно, кто стал причиной несчастий Армель!»
Однако, увидев Лагардера в своем кабачке, где было полно ее головорезов, она воспряла духом.
— Его покровительница не просила защиты у Людовика XIV, и она не подозревает о существовании «Сосущего теленка», иначе этот проклятый Лагардер едва ли стал бы действовать в одиночку… Посмотрим! Нет, я не вижу ни одного полицейского «топтуна»… все лица мне знакомы… Может быть, это и есть тот единственный шанс, что дает мне судьба? И надо попытаться избавиться от спасителя Армель раз и навсегда.
Ее красивое, как у падшего ангела, лицо приобрело жестокое выражение.
Сомневаться было нельзя. Много раз она видела Анри де Лагардера рядом с дочерью Оливье де Сова, когда он сопровождал белокурую девушку либо в церковь, либо на ярмарку в Сен-Жермен, либо в театр, либо на прогулку.
Госпожа Миртиль знала, как опасен Лагардер. Один из ее верных слуг, Марсель де Ремай, частенько захаживал в фехтовальный зал Кокардаса и Паспуаля. Кроме того, и он, и люди, нанятые Антуаном де Пейролем в этом самом кабачке, рассказали своей хозяйке о том, что произошло на «Аллее королевы». В их ушах еще звучали гордые слова Анри над телом герцога Мантуанского: «Вот правосудие Лагардера!», а перед глазами вспыхивали блики от мелькания изумительной шпаги, способной отразить нападение девятерых дерзких и опытных рубак.
— Лагардер! — прошипела повелительница Двора Гробье. — Опять Лагардер! Я не хочу больше слышать этого имени!
Тем не менее она продолжала размышлять.
Если мальчишка застынет, холодный и окровавленный, на полу кабачка, если он к тому же сумеет проткнуть кого-нибудь из нападавших, не повлечет ли это за собой излишнее внимание полиции? Начнется следствие, и дело может кончиться закрытием притона.
«Мне не удастся выйти сухой из воды, — призналась она себе, — но и оставить в живых этого молодца нельзя. Он, того и гляди, докопается до истины».
Она прикидывала и так и эдак и наконец приняла решение.
— Пусть он умрет. А мне придется бежать… Да, я немедленно отправлюсь в Гавр, и Годфруа выручит меня. Мы богаты, очень богаты… Поедем на Антильские острова. Говорят, это просто рай земной… Быть по сему! Я все ставлю на карту!
Злая Фея тут же призвала к себе Бабетту, и та вскоре привела к ней Жоэля де Жюгана и Эстафе, впавших в немилость после неудачи — правда, не для всех! — с пожаром в «Театре Маленькой Королевы». Они явились пред очи грозной хозяйки с трепетом… Но встретили их ласково, очень ласково…
Уже десять минут Анри де Лагардер сидел в полном одиночестве за столиком, предназначенном для четверых. Три скамьи пустовали, однако неслыханная вещь в заведении, где посетителям обычно приходилось тесниться самым вульгарным образом — никто и не думал подсаживаться к нему.
Или же никто не смел?
Возможно, все эти бретеры, наемные убийцы с продажной шпагой, все эти воры, мошенники и проходимцы, промышлявшие милостыней, уже почувствовали, что молодой человек — чужак, которого заранее нужно отделить от прочих невидимой чертой, оставив его наедине с честью и доблестью? Или в подданных Злой Феи проникло неведомое им прежде чувство некоей странной стыдливости, и они покорно отступили в тень перед героем?
Кто знает?
Анри, ужиная, присматривался к этому сборищу подонков, но во взгляде его не было презрения. Ему вовсе не хотелось затевать ссору. Он пришел сюда только для того, чтобы самому взглянуть на то место, где в последний раз видели живым Оливье де Сова. Никакого определенного плана у него еще не было.
Различные предположения возникали в его мозгу.
Может быть, ему попытаться завязать разговор с Марион? Или соблазнить одну из тех девиц, что, упившись до полубесчувственного состояния, сидели за одним столом с головорезами? Некоторые из них, чуть более трезвые, чем другие, уже успели взглянуть на него с многообещающей улыбкой. А может, надо сыграть в карты с их кавалерами и проиграть ровно столько, чтобы у тех развязались языки?
Он еще не решил, что предпринять, однако понимал, что в любом случае должен как-то познакомиться с завсегдатаями этого подозрительного кабачка.
Внезапно он заметил какие-то странные передвижения.
Два высоченных малых, два гиганта со шпагами на боку, обходили столики, где присаживаясь, где просто наклонившись, и что-то тихонько говорили своим приятелям… И тут же взгляды всех этих выпивох и игроков загорались недобрым огнем, и они начинали чуть не в упор смотреть на одинокого посетителя за столом на четверых…
Но он увидел не только это.
Те, кого двум гигантам удалось склонить к затеянному ими предприятию, в свою очередь вставали и отправлялись на кухню, выходя оттуда… уже с рапирой на поясе!
На губах Анри, как всегда в минуту опасности, появилась гордая улыбка.
«Видимо, меня узнали, — сказал он себе, — иначе зачем бы стали раздавать шпаги тем, у кого их не было? Холодное оружие, конечно, гораздо удобнее огнестрельного… и заколоть проще, чем застрелить. Звук выстрела не скроешь, а у полиции хороший слух…»
Он залпом осушил стакан вина и принялся за цыпленка, ворча:
— Этот петух успел справить столетний юбилей!
Мимо как раз проходила рыжая Марион, и Анри окликнул ее:
— Эй, милая! Уж не этот ли петух кричал, когда святой Петр отрекался от Христа?
Туповатая служанка разинула рот, не зная, что ответить, но тут за ее спиной возникли Жоэль де Жюган и Эстафе, выражение лиц которых не обещало ничего хорошего.
— Мальчику не по душе наша птичка? — саркастически осведомился бретонец. — Вот и убирался бы в «Сосновую шишку», к своим друзьям, кавалерам Фонаря!
— У нас здесь тихо, уютно, тепло, — поддержал товарища верзила со шрамом, — а кому не нравится, для тех есть вот это! Уразумел?
И он выхватил шпагу. Второй немедленно повторил этот жест, после чего началось настоящее столпотворение: около тридцати головорезов во главе с великаном Марселем де Ремайем, вскочив с мест, устремились к столику Лагардера под грохот опрокидываемых стульев и взвизгивания встревоженных женщин.
Известно, какая быстрая реакция была у названого брата Армель. Увидев сверкающие клинки, он мгновенно отпрыгнул за скамью, прислонился спиной к стене и, обнажая свое оружие, подумал: «Где я мог встречать раньше этих двух молодчиков? Их рожи мне знакомы!» Внезапно ему на помощь пришла его изумительная память, и он словно бы вновь пережил давнюю сцену спасения Армель: с одним из этих преступников он боролся в черных водах Сены, тогда как другой бросал с берега камни, стараясь угодить ему в голову!
Он с торжеством заключил: «Теперь уж они не уйдут от меня!»
И голос его загремел, заполняя собой все пространство зала:
— Пять лет назад, бандиты, в такую же ночь Лагардер вырвал из ваших лап белокурую девочку, которую вы швырнули в реку. Это была Армель де Сов! Но тогда Лагардер был мальчиком, и сил у него хватило только на то, чтобы спасти невинную жертву! Ныне перед вами мужчина, и вам придется…
Слова его были заглушены пронзительными воплями. По распоряжению госпожи Миртиль, молодого Лагардера следовало прикончить как можно быстрее и не поднимая шума. Бретеры не забыли напомнить об этом своим сообщникам:
«По-тихому, понятно?» Отчего же они раскричались? Почему разразились проклятиями?
Да потому, что произошло совершенно невероятное событие. Один из оборванцев, сидевших за столиком, вскочил и, протолкавшись к Жоэлю де Жюгану и Эстафе, сбросил с плеч потертый вонючий плащ. Перед юным смельчаком предстал молодой стройный кавалер в высоких сапогах и со шпагой в руке.
Он звучно провозгласил:
— Кто бы ты ни был, Лагардер, я на твоей стороне! Смелее! Мы перебьем этих мерзавцев!
Великолепным прыжком он перемахнул через стол и встал рядом с Анри, который был этим несколько удивлен.
Маленький Парижанин ответил так, что его слова повергли всех в изумление:
— Благодарю вас, сударь, но мне совестно принимать вашу помощь… Теперь мы слишком сильны!
Говоря это, он схватил сначала одну скамью, затем другую, и обрушил их на головы нападавших. Два негодяя со стоном повалились на пол.
— Все на них! — заорал Жоэль де Жюган. Вместо ответа Анри проворно вскочил на стол, и его сразу же окружило около двадцати клинков, тогда как нежданно обретенный друг парировал удары дюжины разъяренных рубак.
— Милостивый государь! — закричал он. — Нам не подобает марать шпаги об эту сволочь! Эти рожи внушают мне омерзение! Пофехтуйте слегка с этими мясниками, я проучу еще двоих-троих, и мы сможем двинуться к выходу, поспешая не торопясь.
Узнав Эстафе, Анри приложил все усилия, чтобы добраться до негодяя, не обращая внимания на остальных. Выбив рапиры у троих, он прыгнул, сложился вдвое, затем распрямился, будто живая пружина, и с торжествующим криком сделал выпад.
Шпага пробила сонную артерию на шее Эстафе; кровь брызнула фонтаном на Жоэля, который в ужасе отступил назад. Лицо его стало белым как полотно.
А ведь он был превосходным фехтовальщиком, одним из лучших учеников Кокардаса и Паспуаля!
Марсель де Ремай заслонил его, бросившись вперед.
Но с первых же мгновений он понял, что уступает Лагардеру в мастерстве и что поединок с ним может оказаться роковым. Попятившись, он оказался чуть позади сообщников, продолжавших бешено нападать на Анри.
А тот, быстрый как молния, повернулся и, схватив тяжелый оловянный кувшин, стоявший на столе, швырнул его в искаженные от ненависти лица врагов. Раздался хруст костей одновременно с предсмертным криком: один из негодяев, обливаясь кровью, повалился набок. У него был проломлен череп.
— И это еще не самая худшая смерть для подобного висельника, — произнес сквозь зубы юноша, в котором начинала вскипать древняя кровь предков, — получай, мерзавец! Вот вам еще! И еще! И еще! Будете знать, с кем имеете дело!
Он обрушил град ударов на наемных убийц, оттесняя их к кухне.
Незнакомец, пришедший ему на помощь, сражался не менее доблестно. Опрокинув стол, он молотил куда ни попадя, действуя и шпагой, и кулаками, и ногами. Его охватила ярость, почти такая же страшная, как гнев Анри.
— Канальи! — вопил он во весь голос. — Подонки! Попомните вы Турмантена, флибустьера с Тортуги! Увидите, как дерутся члены братства…
Внезапно он умолк, ибо раздался пронзительный свист, разом изменивший поведение нападавших.
Одни опустили шпаги, другие даже вложили их в ножны. Отступив к кухне, они полностью освободили проход, так что два друга могли вполне беспрепятственно покинуть кабачок.
Анри расхохотался:
— Словно в сказке! — И, повернувшись к своему товарищу, добавил: — Сударь, какой нежданный подарок судьбы! Мы собирались покончить с этими молодчиками, и вдруг все они как один раздумали умирать!
Флибустьер взял его под руку.
— Пойдемте отсюда. Я объясню вам, что это за чудо.
Лагардер кивнул, думая: «Я убил одного из мучителей Армель и хорошо запомнил второго… Эту зверскую рожу я не забуду. Рано или поздно, но настанет и его черед. Клянусь!»
Не говоря больше ни слова, молодые люди направились к выходу. На улице, 'вложив шпаги в ножны, они с волнением пожали друг другу руки.
— Сударь, — произнес Анри торжественно, — сегодня вечером расцвел один из прекраснейших цветов, украшающих душу человеческую, — цветок дружбы. Меня зовут Анри де Лагардер, и я обещаю вам, что отныне вы всегда можете рассчитывать на меня!
— Сударь, мое имя Гастон, виконт де Варкур, а под карибскими небесами я получил прозвище Турмантен. Горжусь, что пожал вашу доблестную искусную руку!
Обнявшись, они пошли вниз по улице Балю.
Анри вспоминал о страхах господина Изидора, о недвусмысленных намеках учителей фехтования. Еще пять лет назад Кокардас и Паспуаль дали ему понять, что в «Сосущем теленке» вершатся темные дела и что там частенько пропадают люди, объявляясь потом на островах.
Поэтому он спросил нового друга:
— Вы в самом деле «береговой брат»?
— Доподлинный и настоящий. Впрочем, вы сами слышали свист. Он прозвучал сразу после того, как я крикнул, что принадлежу к флибустьерам Тортуги. Скажу вам всю правду: хозяйка этого зловещего притона снабжает братство товаром. Именно она остановила схватку, дабы не нанести ущерба одному из членов. Это обошлось бы ей слишком дорого.
Но оставим это. Я встал на вашу сторону не только потому, что меня глубоко возмутила эта подлая засада. Вы произнесли дорогое мне имя — Армель де Сов. Я разыскиваю эту девушку…
— И вы нашли ее! — вскричал Анри вне себя от радости. — Вы, стало быть, знакомы с ее отцом?
— Это мой лучший друг! Но что с вами? Отчего вы так побледнели?
— Простите меня, — промолвил Анри, — это от потрясения… Я не был взволнован, когда мне в грудь нацелились все эти шпаги, зато теперь… Ах, виконт, дорогой друг! Вы стали вестником счастья! Я обещал Армель, что найду ее отца. Хвала Господу, это произошло, не так ли?
— Еще нет, — ответил капитан, — но дочь может не тревожиться более о судьбе того, кого считала погибшим…
— Равно как и отец может быть спокоен за судьбу дочери.
