Книга: Сборник "Горбун - Черные мантии-отдельные произведения. Компиляция. Книги 1-15"
Назад: Глава пятнадцатая ТАЙНА ПОДЗЕМЕЛЬЯ
Дальше: Глава сорок седьмая ПЕРЕМЕНА В ВЕЙТ-МАНОРЕ
Глава тридцать первая
МАРКИЗ РИО-САНТО
За двадцать лет до описанных происшествий, в Лондоне, в Сен-Джильском квартале проживала бедная семья, состоявшая из отца, матери и двоих детей. Глава семьи носил имя О'Брина. Ирландский дворянин, предки которого были не без известности, христиан О'Брин попал мало-помалу в число арендаторов одного протестанта-лорда, в руках которого находилось имение его предков.
Трудно представить себе что-нибудь более достойное сожаления, чем жизнь ирландских арендаторов. Однако Христиан О'Брин своими усиленными трудами и заботами вел сравнительно безбедное существование, так что мог еще дать сыну хорошее образование. У него сохранился небольшой клочок собственной земли, остаток бывшего имения, который много помогал ему в трудной жизни.
Но в одно прекрасное время управляющему лорда пришло в голову оттягать у него и этот, последний, остаток. Начался процесс, в результате которого несчастный О'Брин лишился и этого клочка поземельной собственности. Лорд-землевладелец, взбесившийся дерзостью ничтожного арендатора, дерзнувшего вести процесс с его сиятельством, лишил его и аренды.
Что же оставалось несчастному О'Брину? Смерть, или Лондон. Семья заставила выбрать последнее. Он поселился в Сен-Джильском квартале, нищета и грязь которого приобрели всемирную известность.
В каждом большом городе есть свой уголок, где находят прибежище нищета со своими неизбежными спутниками — голодом, пороками, преступлениями. Но ни один город в свете не может поравняться в этом отношении с Лондоном, этим громадным чудовищем оборотной стороны человеческого прогресса и цивилизации. Знаменитая улица Офевр и Сент-Марсельское предместье Парижа не заражают по крайней мере своими миазмами благородной части города. В Лондоне все перемешано и перепутано. Везде циничная и отвратительная нищета имеет случай позавидовать безумной роскоши и богатству, которые, как нарочно, лезут в глаза. На каждом шагу великолепнейшие улицы, со своими магазинами, газом, грозными полисменами, соединяются грязными и темными переулками, где опасно ходить. Всюду на тротуарах богатая, беззаботная толпа, а на грязной мостовой коченеющий от голода и холода старик или ребенок!
Но самое ужасное и позорное это соседство аристократического Гольборна с Сен-Джильским кварталом, который в устах бездомной и бесприютной, но остроумной толпы невольных евангельских птиц получил имя Новой Ирландии! Всевозможные на свете пороки и преступления соединялись здесь. Человек забывал о Боге, небе, аде и приходил в состояние скотского отупения и зверства.
А рядом чванная и гордая знать!
Уверяют, что теперь, в 1845 году, Сен-Джиль далеко не тот, что был в 1820 году! Боже! Что же было тогда?!
Здесь-то и поселился Христиан О'Брин в надежде найти себе средство к жизни. Но увы! Все его надежды скоро разлетелись в пух и прах. Отчаянье овладело им.
Мистрисс О’Брин, кроткая и добрая женщина, ничего не знавшая кроме семьи, нежно любила детей и совершенно подчинялась воле мужа.
Единственным утешением горькой доли О'Брина была шестнадцатилетняя дочь Елизавета, красивая и умная девушка, умевшая разгонять хмурые морщины на лице отца.
Странный решительный характер сына сильно тревожил Христиана О'Брина. Восемнадцатилетний Ферджус О'Брин отличался удивительной, поразительной красотой. Едва ли во всем Лондоне можно было сыскать еще такое идеально прекрасное лицо. Ум, сильная воля, решительность, гордость, прелестность и мягкость все соединилось в этом лице, очаровательному облику которого могла позавидовать любая красавица.
Прежде Ферджус помогал отцу в сельских занятиях. В Лондоне он поступил в громадную типографию Болдериуса и Мунка. Ферджус работал неутомимо и был почти единственной опорой семьи, так как Елизавета зарабатывала немного. В свободные часы вниманием Ферджуса овладевали книги, которые он доставал в типографии.
Старики при первой возможности старались отложить хоть немного денег, питая себя надеждой скопить необходимую сумму, чтобы возвратиться в милую им Ирландию. Там надеялись они выдать свою Бетси (сокращенное Елизавета) за какого-нибудь фермера, тогда как Ферджус, который, по-видимому, если и был на что-нибудь годен, то не иначе как в чем-нибудь книжном, остался бы в Лондоне.
Но деньги скапливались медленно. Тоска по родине, эта смертельная болезнь несчастных ирландцев, овладела О`Брином. Жена его также стала заметно чахнуть.
Ферджус работал еще усиленнее, еще неутомимей. Но мрачное отчаяние не позволяло старику заметить, какое сокровище доброты, мужественной силы и сыновней преданности заключалось в сердце его сына. О'Брин возненавидел Англию, в которой удерживала его роковая необходимость. Ненависть росла вместе с тоской по родине. Ненависть к Англии часто вырывалась наружу в красноречивых, хотя и безрассудных жалобах, которые глубоко западали в сердце страстного Ферджуса. Он молча выслушивал жалобы отца, но молнии гнева и страсти сверкали в его необыкновенно кротких глазах.
Среди общего уныния одна Бетси сохраняла свою веселость. С каждым днем она все раньше уходила в магазин относить работу, а потом занималась собой и своей наружностью. Кокетливость стала очень заметна в ней.
Ферджус сильно и нежно любил сестру. Раз, возвратившись из типографии, Ферджус не нашел ее дома. Мистрисс О`Брин едва сдерживала рыдания, Христиан разражался проклятиями против Англии, похитившей у него дочь. Так прошло время до самого утра. Бетси исчезла.
Ферджус был очень мрачен. Едва начался рассвет, он молча поцеловал родителей и пошел искать Бетси. Вечером он вернулся усталый и измученный. Расспрашивать его не стали. Отец с трудом повернул к нему голову. Он уже умирал.
— Англия отняла у меня все! — простонал он. — Хлеб и дочь!
Мрачный и бледный Ферджус по-прежнему молчал.
— Хищники и убийцы! — вдруг бешено закричал отец, и голова его бессильно откинулась на подушку. Собрав последние силы, он прохрипел:
— Я умираю, Ферджус. Сестра твоя обесчещена. Ненависть и мщение Англии!
Эти слова поразили Ферджуса.
С диким воплем кинулась его мать на охладевавшее тело мужа. Потом перестала плакать, и с отчаянным спокойствием подняла одеяло и улеглась рядом с мужем. Двадцать лет она жила только его любовью, его жизнью…
Ферджус молился, закрыв лицо руками. Вдруг он вздрогнул при неожиданных словах матери:
— Сын мой. Твой отец умер, — тихо роптала она. — Сестра обесчещена. Я не разлучусь с отцом и буду молиться за сестру. Прости!
Ферджус не мог этого больше вынести и залился слезами.
Глава тридцать вторая
ДРУЖБА И ЛЮБОВЬ
Был уже день, когда Ферджус опомнился. В комнате царила тишина. Позор и смерть разъединили мирную семью. «Ненависть и мщение Англии!» — послышался Ферджусу таинственный голос.
Краска покрыла бледные щеки Ферджуса, в глазах блеснул недобрый огонек. В нем виделась уже сознательная ненависть взрослого мужа. Он тихо и торжественно подошел к постели и перекрестился:
— Батюшка! Я клянусь исполнить твою волю. — И тихо вышел из комнаты за священником.
Есть минуты, значение которых в человеческой жизни равно целым годам. Оставшись совершенно один, Ферджус уже не мог быть пылким юношей, но стал сильным и мужественным мужчиной, всем существованием которого овладела одна идея, одна цель. Тяжелая жизнь начиналась для него — ребенок желал борьбы с гигантом!
Часто гулял он, печальный и задумчивый, по извилистым аллеям Сен-Джильского парка, поражая и изумляя изысканных леди. Никому неизвестный, печальный, одинокий, всегда в трауре, он скоро возбудил романтическое участие леди, которым порядком-таки успел надоесть слащавый тон привычных джентльменов. Знатнейшие леди не могли иногда удержаться от желания бросить на интересного незнакомца взгляд более чем человеческого участия. Женщины так любят таинственность, особенно когда она облекается в прелестную форму красоты.
Но сам Ферджус ни на кого не обращал внимания. Только однажды, на прогулке, он вышел из своей обычной задумчивости. Он услышал знакомый голос. Из окошка великолепного экипажа с гербами выглянула головка. Ферджус побледнел и едва не лишился чувств. Потом бросился за экипажем, в котором ехала Бетси с таким-то мужчиной. Но вдруг остановился… Разве этот человек не был только частицей того великого беспощадного врага, которого указал ему отец? Обуреваемый жаждой мщения, он и не знал хорошенько, чего же хочет.
Но и самый опытный глаз не мог бы прочесть того, что творилось в его душе. Он вел ту простую трудовую жизнь, которая выпадает на долю бедняков, проживающих личным трудом. Недоставало только любви, но скоро явилась и она.
Этот роман должен был служить вступлением к очень серьезной истории. Одним весенним вечером Ферджус возвращался домой с кладбища. Маленький кабриолет ударился возле него об тумбу, сломав колесо. Испуганная лошадь понесла. Из кабриолета послышался женский голос, молящий о помощи. Ферджус бросился к лошади и схватил ее под уздцы. Она задрожала, закусив удила, и остановилась.
Из кабриолета выскочил молодой человек.
— Успокойся, Мери! — говорил он. — Не бойся и выходи скорее! Нельзя будет долго удерживать лошадь.
Мери не ответила. Лошадь действительно рванулась, но Ферджус не пошевелился. К нему выбежал на помощь грум из соседнего дома. Ферджус передал ему лошадь и быстро пошел прочь.
— Милостивый государь! — закричал ему джентльмен, выскочивший из кабриолета. — С порядочными людьми так не поступают! Вы видите, Мери в обмороке. Дайте мне возможность поблагодарить вас!
— Не за что, мистер! — ответил Ферджус, не останавливаясь.
— Вот как! Впрочем все англичане таковы! Бог с вами! Я хотел только пожать руку, которая спасла мою Мери — вот и все!
Слышавшаяся в этих словах искренность, а также шотландский выговор незнакомца, заставили Ферджуса остановиться. Англичанину он ни за что на свете не согласился бы пожать руку. Теперь он воротился, и в первый раз, после смерти отца, улыбка осветила его лицо.
Шотландец бросился к нему на шею и с жаром поцеловал его.
— Простите меня, мистер, простите! — говорил он.
— У вас доброе сердце, а я так люблю Мери! Теперь я вас не выпущу, пока вы не выпьете со мной добрый стакан хорошего вина за чье хотите здоровье, Но помогите мне высадить сестру.
Он отстегнул фартук кабриолета и бережно взял за руку начинавшую приходить в себя молодую девушку. Ферджус помог ему и через несколько минут в первый раз после смерти отца переступил порог чужого дома.
Мери уложили на диван. Шотландец обратился к Ферджусу:
— Мы, шотландцы, не большие краснобаи, мистер. Мое имя Энджус Мак-Ферлэн, я сын шотландского фермера. Если когда-нибудь вам понадобится другой человек…
— Мистер, я не заслуживаю…
— Будет вам, мистер, церемониться. Готов поклясться, что не знаю никого, кто бы мог остановить на всем скаку этого маленького бесенка Тоби. Дункан! Вина и стаканы. Позови Мак-Наба.
Энджус выглядел здоровым тридцатилетним мужчиной с веселым, смелым и открытым лицом. Вошедший в комнату Мак-Наб представлял полнейшую противоположность Энджусу. Умное лицо его отличалось спокойною строгостью.
Мак-Наб был женат на старшей сестре Энджуса. Вежливая холодность, с которой он приветствовал Ферджуса, привела последнего в себя. Сказав несколько слов, он стал уже раскланиваться, когда вдруг Мери подошла к ним. Ферджус невольно остановился.
Мери взяла стакан и, налив себе немного вина, сказала:
— Позвольте и мне выпить за здоровье тех, кого вы любите.
Ферджус побледнел. Горестные воспоминания овладели им.
— Мисс! — заговорил он дрожащим голосом. — Они умерли, те, кого я любил… Я никого больше не люблю… то есть, не знаю… быть может… За ваше здоровье, мисс!
И он схватил стакан с подноса. Лицо его все вспыхнуло, но глаза опустились вниз. Он с трудом переводил дыхание.
Мак-Наб нахмурился. Мери покраснела и потупила глазки. Мак-Ферлэн громко засмеялся:
— Славно, право, славно! Но, по правде, я еще не видывал такого красавца, как вы, мистер О’Брин… А посмотрел бы ты, Мак-Наб, как мой Тони опустил перед ним голову! Я надеюсь, мистер О'Брин, что вы не забудете нас и завернете как-нибудь навестить.
Ферджус поднял глаза на Мери и, сказав едва слышно «буду», поспешно ушел. Как часты были его бессонные ночи после смерти отца, так была бессонна и эта ночь, но совсем по другой причине. Ферджус влюбился. Он надеялся было побороть это новое для него чувство, но напрасно. Жажда мести замолкла. Умом, сердцем, волей Ферджуса овладела первая глубокая и страстная любовь. Между Ферджусом вчерашним и Ферджусом сегодняшним легла непреодолимая пропасть.
Глава тридцать третья
ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ
Утром Мак-Ферлэн был уже у О'Брина, к которому его влекла явная симпатия. Ферджус радостно принял дружбу Мак-Ферлэна. Скоро новые друзья сделались неразлучными.
Мери также была не в состоянии противиться чувству, которое влекло ее к Ферджусу. Она тоже полюбила его.
Ферджус скоро был посвящен во все тайны друга; сам же открыл ему только один секрет — любовь к Мери.
Так прошло несколько недель. Мак-Наб был по-прежнему холодно вежлив с Ферджусом. В доме у них бывал еще один человек, Годфрей Ленчестер, который только и ждал смерти своего старика-отца, чтобы сделаться графом Вейт-Манором.
Тяжебный процесс привел Энджуса с Мак-Набом в Лондон. Дело было о довольно значительном участке земли, который у отца Энджуса хотел оттягать мировой судья Думфрийского графства. Отец Энджуса ни за что не хотел уступить своего родового имения. Но судья был богат и имел в Лондоне сильных покровителей. Потому Энджус с Мак-Набом и должны были отправиться в Лондон, чтобы вблизи следить за ходом процесса.
Мак-Наб сам был адвокат и до тонкости знал все крючкотворства английского суда. Он понимал необходимость равного оружия в борьбе и потому решился заручиться чьим-нибудь высоким покровительством. Он нашел случай представиться старику графу Вейт-Манору, доброму и великодушному вельможе. Мак-Наб изложил ему все подробности дела и получил обещание помочь. После того, естественно, нельзя было уклониться от чести принимать у себя старшего сына его сиятельства.
Годфрей Ленчестер был представлен Энджусу и Мери. Первый сносил его посещения довольно равнодушно, а последняя чувствовала к нему откровенную неприязнь. Тридцатилетний мужчина, с довольно красивыми чертами лица, он производил отталкивающее впечатление красными пятнами на лице, следствием неумеренного поклонения Бахусу, и очевидным британским эгоизмом.
Некоторое время спустя Ферджус решился просить руки Мери. Мак-Наб не хотел об этом даже и слышать. Но Энджус, к которому плачущая Мери бросилась на шею, поклялся ей, что она будет женою О'Брина. Их обручили.
Ферджус и Годфрей чувствовали сильную антипатию друг к другу. Первый угощал презрительным невниманием и молчанием, второй — дерзкими взглядами, улыбками, движениями, словами. Встречались они довольно часто, но Ферджус, избегая ссор, всегда брался за шляпу, когда являлся наследник важного лорда.
На другой день после обручения Ферджуса и Мери Энджус должен был по делам отправиться в Шотландию. Ферджус не застал Энджуса дома и остался в зале дожидаться его. При появлении Годфрея, сильно расстроенного и, видимо, разгневанного, Ферджус взялся за шляпу.
— Право, отлично, — грубо сказал Ленчестер, — что молодец не дожидается, пока его выгонят!
Ферджус остановился и пристально посмотрел на него.
Годфрей с притворною беспечностью развалился на диване.
— Вы говорите обо мне, сэр? — спросил Ферджус.
— Мне кажется, молодой человек.
Ферджус покраснел, но остался спокойным.
— Мне кажется, сэр, что нам лучше бы выйти на улицу, чтобы окончить разговор.
Годфрей не тронулся.
— Надеюсь, что вы наглы, но не трус, сэр. Ступайте, молодой человек, я иду за вами.
Годфрей улыбнулся.
Глава тридцать четвертая
КУЛАЧНЫЙ БОЙ
На улице Ферджус хотел что-то сказать.
— Дальше, — прервал его Годфрей, — за угол.
Годфрей сошел с тротуара на улицу и стал в боевую позицию, причем ясно обрисовались его здоровое сложение и мускулы.
Кулачный бой в Лондоне — наука как простого народа, так и аристократов. Потому на лицах останавливавшихся прохожих выражалось только обычное любопытство.
Годфрей насмешливо сказал:
— Я готов к вашим услугам, мистер О'Брин, если вы здесь желаете продолжать разговор.
— Мне угодно получить удовлетворение в вашей грубой дерзости, сэр, — спокойно ответил Ферджус.
— С удовольствием, молодой человек, с удовольствием. Я надеюсь, вы останетесь довольны. Но поговорим прежде: вы любите мисс Мак-Ферлэн — это мне не нравится. Мне кажется, что и мисс Мак-Ферлэн любит вас — это мне нравится еще менее. Наконец, говорят, вы женитесь это, право, мне вовсе не нравится.
— Да, я женюсь на мисс Мак-Ферлэн, — твердо ответил Ферджус.
— Ошибаетесь, потому что прежде я вам переломаю бока, — грубо возразил Годфрей.
Кровь ударила Ферджусу в голову.
— Сэр, — закричал он, — вы раскаетесь.
Он не кончил, потому что нобльмен неожиданно ударил его в грудь, так что Ферджус упал наземь. Годфрей опять стоял в боевой позиции и самодовольно посматривал на всех.
Ферджус поднялся и со слепою яростью, заставившей его забыть всякую осторожность, бросился на Годфрея. Согнутая рука последнего неожиданно выпрямилась и Ферджус вторично повалился на землю. Никто не бросился ему на помощь, раздалось только несколько одобрительных восклицаний по адресу Годфрея.
Годфрей поступал очень низко, действуя так с человеком, совершенно незнакомым с правилами кулачного боя, но в Лондоне слава — в силе, благородство — в богатстве!
Ферджус лежал как мертвый. Наконец он встал. Лицо его было смертельно бледно, в глазах горел мрачный огонек. Он пристально смотрел на своего противника и с опущенными руками, без всякой осторожности, стал медленно подходить к Годфрею. Любопытство зрителей удвоилось. Неосторожность Ферджуса поражала всех. Было почти несомненно, что бой кончится смертью Ферджуса.
Годфрей сосредоточил все свое внимание на груди Ферджуса. В третий раз благородный нобльмен ударил в грудь Ферджуса — глухо и страшно прозвучал этот удар. В ту же минуту он другим кулаком ударил его в лоб, по которому потекли струйки алой крови.
Но к общему удивлению Ферджус не упал, не отступил, даже не пошатнулся.
Все невольно вскрикнули при виде Ферджуса — бледного, страшного, с кровавой звездочкой на лбу, неподвижно стоявшего перед своим противником. Сам Годфрей, уверенный в силе своего последнего удара, забыл стать опять в оборонительное положение, это основное правило кулачного боя. Но когда он заметил ошибку, было уже поздно. Ферджус словно железными тисками схватил его за руки, Годфрей побледнел. Жаркое дыхание О'Брина жгло его, мрачный и грозный взгляд ужасал. Попытка высвободить руки была совершенно напрасна. Годфрей понял, что гибель неизбежна. Толпа затаила дыхание. Изредка только слышались крики полисменов, которые пытались пробраться через живую стену зрителей.
Ферджус был ужасен. На благородных чертах лица появилась дикая и непримиримая ненависть. Он закинул руки Годфрея за спину, быстро опустил их и изо всех сил обхватил Годфрея, ноги которого подкосились. Все видели, как страшно исказилось лицо благородного нобльмена, слышали, как захрустели его кости. Ферджус несколько минут продержал его в железных объятиях и потом выпустил. Безжизненная масса повалилась на мостовую.
— Умер, умер! — завопила толпа и потеснилась ближе, чтобы увериться.
Теперь только полисменам удалось пробраться в середину толпы. Ленчестер лежал неподвижно. Ферджус стоял, прислонившись к фонарю, готовый лишиться чувств.
Все это происходило среди белого дня и множества свидетелей.
Глава тридцать пятая
ПОЖИЗНЕННАЯ ССЫЛКА
Через месяц Ферджус О'Брин предстал перед уголовным судом по обвинению в умышленном нападении на почтенную особу Годфрея Ленчестера, наследника графа Вейт-Манора. Весь месяц Ферджус был в тюрьме.
Доктора не ручались за жизнь Годфрея, но он выздоровел. Жажда мщения обуревала его. Пригласили всех законников, чтобы погубить несчастного Ферджуса. Этим почтеннейшим людям было хорошо известно, что Лондон кишел людьми, для которых лжесвидетельство сделалось ремеслом. И благородные лорды снизошли до вполне достойного их дела — переговоров с отъявленными негодяями.
И вот Ферджус имел случай не верить своим ушам, когда целая толпа утверждала перед судом, что он с оружием в руках напал на благородную особу благородного сына благородного лорда.
— Ложь! Клевета! — не мог сдержать он яростного крика.
— Замолчите! — приказал президент.
Ввели последнего и главного свидетеля с отвратительной физиономией мошенника. Природа, наверно, была в самом дурном настроении духа при создании этого существа, одарив его физиономию выражением всевозможных пороков. Неровными шагами вошел он в залу заседания суда и поклонился всем — президенту, судьям, присяжным, писарям, адвокатам, даже констеблю, который привел его.
— О, почтенные и уважаемые лорды! — заговорил он заискивающим голосом. — Клянусь, я буду говорить правду, одну чистую правду. Высокоуважаемым судьям угодно было приговорить меня вчера к ссылке за безделицу, дюжину платков, но я не жалуюсь, достопочтеннейшие лорды! В Лондоне жизнь ужасно дорога, а там, за морем я, быть может, найду себе честный труд! Итак, высокоблагородные судьи, я не имею ни малейшего побуждения говорить неправду. Я давно знаю этого отъявленного злодея Ферджуса О`Брина.
Ферджус хотел было возразить, но ему не дали.
— О, достопочтенные лорды, — продолжал нищий, — прикажите замолчать этому разбойнику! Какую черную душу нужно иметь, чтобы решиться посягнуть на жизнь достопочтеннейшего лорда! Я отлично знаю Ферджуса О'Брина. Он жил в Сен-Джильском квартале с отцом, таким же разбойником.
— Негодяй! — загремел Ферджус.
— Прикажите ему замолчать, господа судьи. Итак, он жил в Сен-Джильском квартале с отцом, матерью, сестрою нищего. Но лорд Алан пожелал ее сделать богатой, теперь она барыня в шелку и бархате.
Ферджус глухо застонал.
— И не раз этот молодчик сулил мне золотые горы за то, чтобы я отправил на тот свет благородного наследника высокопочтенного лорда.
— Клянусь, — прервал Ферджус, — я никогда в жизни не говорил с этим извергом.
— Молчать! — крикнул констебль.
— Он врет, высокопочтенные лорды, нагло врет. Он говорил со мною. Это также верно, как и то, что мое имя Боб Лантерн. Он давно замышлял это, высокопочтенные лорды, давно.
Боб Лантерн воротился на свое место, перемигнувшись с адвокатом Годфрея. Тот покровительственно кивнул ему головой.
Ферджуса приговорили к ссылке на всю жизнь. В тюрьме он заболел сильной горячкой, которая лишила его сознания. Через несколько недель он пришел в себя на понтоне, направлявшемся в Австралию. Ферджус опомнился на висячей койке около окна, к которому он лежал спиною и потому не мог представить себе, где он находится. Притом первое представившееся ему лицо заставило его еще более сомневаться в действительности. Это было лицо лжесвидетеля нищего.
— О, Боже! Неужели я сошел с ума? — простонал Ферджус.
— О, нет, наш красавчик! — ответил Боб. — У вас была маленькая горячка и бред, недель шесть.
Ферджус с таким отвращением взглянул на Боба и так презрительно отвернулся, что Боб все понял, но нисколько не обиделся.
— О, красавчик, понимаю, вы вспоминаете суд.
— Суд? — машинально повторил Ферджус и вдруг вспомнил все.
— А, помню! — бешено вскрикнул он и хотел было вскочить с койки, но Боб прехладнокровно удержал его.
— Понимаю, красавчик, понимаю, но зачем сердиться. Вам необходимо спокойствие. Уже две недели, как я неуклонно исполняю все наставления мистера Муре, помощника понтонного хирурга.
— Как! Разве мы на понтоне?
— О, на самом прекрасном в мире. Его только что выкрасили и высмолили, просто прелесть, как он блестит! Но не в этом дело! Право двухнедельные неусыпные заботы стоят того, чтобы простить маленькую шутку. Ну, ну, не сердитесь. Да и что же прикажете делать? В Лондоне жить так дорого! Сын лорда обещал фунт стерлингов.
— И за фунт стерлингов ты продал меня?
— Что же делать? Я пытался получить больше, но Патерсон, управляющий лорда, такой скряга… Но я и не совсем врал, мой красавчик. Я ведь действительно знал вашего почтеннейшего родителя, и вашу матушку, и вашу сестрицу. Не раз, спаси их Господи, они подавали мне милостыню, когда я притворялся немым. Хе, хе, хе! Держу пари, что и вы сами помните бедного немого. Право, прекрасное ремесло, мистер О’Брин!
Ферджус был еще очень слаб. Гнев еще более обессилил его и он не понимал слов нищего.
Боб заметил это и продолжал:
— Послушайте меня, красавчик. Я всегда готов услужить, тем более когда мне самому это ничего не стоит. С вами, впрочем, я уже в расчете, Вы поймете, когда хватитесь своего кошелька. Мы на понтоне «Кумберленд» через несколько дней мы будем на Бейшипе, который повезет нас в Новый Южный Валлис. Уйти оттуда нет никаких средств, но пока еще мы на рейде. Вы слышите?
Ферджус кивнул головой. Послышались шаги и голоса.
— Идут! — продолжал Боб. — Меня сменят, и потому вот в чем вкратце дело. Нашим товарищам неприятна морская болезнь. Тут за вашей койкой готовится лазейка. Если не согласитесь заодно с ними, то промешаете, а кто мешает…
Боб сделал выразительный жест.
— Итак, нужно притвориться, что вы с ними. Когда они увидят, что вы пришли в себя, они скажут вам — запомните хорошенько ночной джентльмен. Это затем, чтобы узнать, добрый ли вы малый. Отвечайте, не колеблясь: сын семьи, и спите спокойно, не думая ни о чем.
Вечером толпы осужденных заполнили трюм. Возле койки Ферджуса поместился рыжий молодец с простоватой и добродушной физиономией. Настала ночь. Все осужденные, после казенной молитвы, разлеглись по койкам. Минуту спустя явился капитан, сопровождаемый лейтенантом и лекарем.
Лекарь Муре был молодой человек, подававший большие надежды. Капитан остановился у койки Ферджуса и Муре пощупал у него пульс.
— Он говорил?
— Говорил, ваша честь, — ответил Боб с простодушным видом. — Много болтал о каких-то красотках, печеном картофеле с элем…
— В бреду, — заметил капитан.
Муре сделал знак долговязому парню, который тотчас подошел.
— Ты слышал, что он говорил?
— О, я терпеть не могу подслушивать, что болтают эти бездельники, — ответил Педди О'Крен.
— Он был в полном сознании, спасительный кризис.
— Тем лучше, одним больше, — ответил капитан.
Лейтенант в это время осматривал понтон. Муре не отходил от койки Ферджуса, и офицер не видел эту часть борта.
Наконец все удалились. Фельдшер принес для Ферджуса лекарство.
Глава тридцать шестая
ПОБЕГ С СУДНА
Ферджус не спал. Он был в забытьи, но сознавал все происходящее вокруг. Ему вдруг послышался звук цепей на койке его здоровенного соседа, в котором не было ничего необычного.
Однако Педди О`Крен закричал:
— Джек! Ты самый беспокойный из всех мошенников. А я, право, знаю много вашей братии, Джек. Послушай, перестань, а то я тебе обещаю двадцать пять линьков.
Звук цепей слышался, однако, все яснее и яснее. Вдруг долговязый парень перебросил на койку Джека какую-то блестящую вещь. Джек поймал ее на лету и соскользнул с койки.
Ферджус не шевелился, когда Джек дополз до его койки и целый час слышал около себя звуки пилы, которою действовали со всевозможной осторожностью.
На палубе раздался свисток подшкипера. В один миг Джек очутился у себя на койке и длинная рука долговязого парня схватила блестящую вещь.
В люк спустились четыре матроса на смену.
— Том, дружище, рекомендую тебе этого отъявленного негодяя Джека Оливера, говорил Педди О'Крен. — Если он будет шевелиться, напомни ему, что я обещал ему двадцать пять линьков. Спокойной ночи, Том, чтоб тебе провалиться.
Следующую ночь все повторилось. Таким образом дело шло несколько недель. Ферджус поправлялся. Отвратительный и противный Боб не показывался.
Каждую ночь Джек и Рендель Грем поочередно пилили борт у его изголовья.
Рендель Грем — шотландец тридцати лет — был бледный, рыжий, с голубыми большими глазами на выкате, и поражал умом и железной волей.
Педди О’Крен стоял однажды на часах, а Джек пилил. Вдруг, обезумев от радости, он закричал:
— Педди! Рендель! Роберт! Отверстие готово.
— Хорошо, — равнодушно ответил Рендель. Не мешай спать.
— Джек, мошенник! — закричал Педди, со всего размаху ударив линьком по одеялу, под которым не было Джека.
— Проклятая кукушка, — ругался он. — Не может спать без того, чтобы не болтать разного вздору и чепухи!
— Он говорил о каком-то отверстии, — заявил один из сторожей.
Педди другой раз поласкал линьком пустую койку.
— Ты прав, Бриджвель, ты прав. Пожалуй, в самом деле он говорил.
— Они, быть может, проделали где-нибудь лазейку, чтобы убежать.
— Очень возможно, Бриджвель, очень… Чтоб тебе подавиться… Только, дружище, смотри-ка лучше за собой, а то плутишка уже стянул у тебя платок.
Джек был уже в койке, когда Бриджвель сунулся за платком.
На другой день все прошло спокойно. Между тем ночью решили бежать.
Боб Лантерн появился опять:
— А, вы славно поправились, красавчик. Спасибо Муре, славный доктор.
Боб пригнулся к уху Ферджуса и шепнул:
— В следующую ночь вы скажете пароль и вас не убьют, А не убьют — уйдете с понтона!
— Уйти! Увидеть Мери! Поквитаться с врагом!
Боб сразу ушел. Ферджус сел у борта и смотрел вдаль. Любовь и жажда мщения овладели его сердцем. Любовь была первая и последняя, а потому глубокая… Но сильна была и ненависть, ожесточенная последними событиями. Он задумался. Между тем вокруг него собралась целая толпа. Ближе всех к нему были Рендель Грем и Джек Оливер. Последний прятал нож.
— Этот красавчик не очень-то говорлив, — сказал Том Джеку, — попроси его подать голосок!
Ферджус встал и хотел уйти. Но Рендель схватил его, Джек встал перед ним.
— Стой, иначе ты погиб! — сказал Джек. — Вздумаешь кричать — смерть! Посмотрим-ка, ночной джентльмен, умеешь ли ты говорить по-хорошему?
Ферджус напрасно старался вспомнить слова Боба.
— Молчит! — сказал Том. — За дело, Джек.
Оливер нахмурился, но Рендель шепнул что-то на ухо Ферджуса.
— Сын семьи, — быстро ответил он.
Оливер спрятал нож.
— Вот тебе и на! — ругнулся Том.
— Эй, вы, что там столпились, — закричал Педди О’Крен. — Не миновать вам линьков, негодяи.
Все разбрелись. Ферджус хотел было поблагодарить своего избавителя, но Рендель хладнокровно отвернулся от него, и ушел.
Настала ночь. С коек вдруг вскочили четыре ссыльных и спокойно связали сторожей, которые сами дали веревки.
— О, черт вас возьми! — ругался Педди, когда ему связывали руки. — И надеюсь, это исполнится, чтоб мне лопнуть. Но семья у меня в долгу теперь. Стягивай крепче, гнусная тварь. Ну же, мерзавцы, убирайтесь, скорей, мои голубчики! Там ждет лодка.
Связанные часовые стали валяться по полу, чтобы вымазать куртки.
Тридцать осужденных были уже в лодке. На понтоне остались только больные, Ферджус и Рендель.
— Ну же, висельники, живей, провалиться б вам совсем, — торопил Педди.
Рендель вдруг остановил Ферджуса и сказал:
— Любовь и мщение заставляют вас бежать?
— Откуда вы знаете?
— В бреду вы высказали мне все, по счастью, мне одному. Мери Мак Ферлэн — жена Годфрея Ленчестера.
Ферджус задрожал.
— Это правда?
— Сущая, я земляк благородного Энджуса. Итак, довольно о любви. А для ненависти нужны силы, нужно много-много денег. В Лондоне вас ожидает нищета.
— Торопитесь, окаянные! — ругался Педди.
Ферджус потянулся к отверстию, но Рендель остановил.
— А вы сами? — вдруг спросил О'Брин.
— Я остаюсь. Я хочу сделаться богатейшим человеком во всем Лондоне.
— Как это возможно?
— Там, где собирают отчаяннейших людей трех соединенных королевств.
Ферджус задумался.
— Вот черти, бесово отродье, — ворчал Педди. — Да убирайтесь скорее, проклятое хамово отродье!
— Много таких людей в Ботани-бее, как вы? — вдруг спросил Ферджус.
— Много.
Ферджус молча закрыл отверстие и пошел к своей койке.
— Олухи! — проворчал О'Крен.
Глава тридцать седьмая
ССЫЛЬНЫЕ
Ссылочный корабль «Фан-Димен» приближался к месту своего назначения.
Все четверо матросов были жестоко наказаны. Но долговязому Педди О'Крену досталось меньше всех, так как он очень энергично доказывал, что своим красноречием он удержал Ренделя, Ферджуса и других, которые, мимоходом сказать, и не умели плавать.
Ферджус заметно поправился: ему не трудно было сблизиться с Ренделем, в котором он заметил врожденный ум, гордость и не знавшую препятствий волю.
Рендель из сострадания спас Ферджуса и последний в первое время совершенно повиновался ему. Но могущественное влияние красоты, ума и силы характера сделали то, что скоро Рендель совершенно подчинился новому другу.
Наконец «Фан-Димен» бросил якорь в гавани Сиднея. После обычных казенных церемоний капитан с офицерами направился к берегу, а оттуда к «Фан-Димену» поплыло множество лодок с мужчинами, женщинами, детьми. Прибытие новых ссыльных всегда приятно для поселенцев. На этот раз особенную радость производило то, что на «Фан-Димене» были женщины, выписанные из Лондона богатейшими дамами Сиднея и Параматы.
Через несколько дней губернатор делал смотр новоприбывшим ссыльным. Потом явились различные промышленники и стали вербовать рабочих между ссыльными, давая подписку строго наблюдать за ними. Разумеется, эти промышленники прибыли сюда такими же ссыльными, но освободились и были зачислены в граждане по разным обстоятельствам.
Рендель и Ферджус были отправлены в Парамату. Они жили дружно и сообща продумывали средства к исполнению своих планов.
В Парамате на одной шерстяной фабрике была замечательная работница Мадлен Вольф. В списках она значилась под именем Магдалины де Лу, и все считали ее француженкой. Она сызмальства жила в Лондоне и играла там роль большой львицы. Она не была красавицей, но обладала способностью привлекать к себе самые холодные сердца и развязывать туго завязанные кошельки. Она разорила не одного банкира прежде, чем попала в Новый Южный Валлис.
Семья лишилась одного из полезнейших своих членов. Мадлен в Сиднее употребила все силы, чтобы освободиться от работы и преуспела в этом. Какой-то богач из освобожденных ссыльных взял ее под свое покровительство.
Но годы шли и покровитель бросил Мадлен. Ее отправили на фабрику, где нужно было работать. Она убежала, но ее поймали и отправили в самую отдаленную от Сиднея колонию. Она попыталась возмутить своих товарищей — тогда ее шею украсили железным ожерельем и спустили в рудники.
Мадлен было невозможно узнать, когда она возвратилась оттуда. Она сильно постарела, хотя ее сердце, ум и воля как будто и не знали, что такое время. Она стала прилежно работать, чтобы опять не попасть в рудники, но деятельно вынашивала планы против тех, кого она считала своими преследователями.
Во время прибытия Ренделя и Ферджуса в Сидней, Мадлен Вольф играла там довольно видную роль. Она находилась в сношениях со всеми членами семьи. Ей было известно убежище Смита, стрелявшего в губернатора; была она в сношениях с Ватерфильдом, который подрывал всех торговцев мясом.
На этой-то женщине и порешил жениться Рендель Грем.
Глава тридцать восьмая
ОТЧАЯННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
Наконец все было приготовлено к побегу. Однажды темной ночью четверо мужчин и одна женщина спешно шли к морскому берегу. Это были Ферджус, Мадлен, Рендель, Смит и Ватерфильд.
— Где наши люди? — спросил вдруг Ферджус.
— В пятистах шагах отсюда, — ответила Мадлен.
Ферджус задумался.
— Друзья, я намерен овладеть корветом, — сказал он вдруг.
Ватерфильд громко расхохотался, Смит пожал плечами, а Мадлен захлопала в ладоши.
— Объяснитесь, О'Брин! — беспокойно сказал Рендель.
— Самонадеянность — большой порок, — усмехнулся Смит.
— Рендель, позови наших людей, — спокойно отозвался Ферджус.
Рендель молча повиновался.
— До свидания, господа, — сказал Ватерфильд, откланиваясь.
— С Богом, обойдемся и без тебя. Но через несколько часов мы будем господствовать на море, — ответил Ферджус.
Ватерфильд остановился и задумался. Рендель возвратился с тридцатью здоровеннейшими молодцами.
— Ты уверен в этих людях? — тихо спросил Ферджус.
— Как в самом себе.
— Собери их в кружок.
Ссыльные окружили О'Брина.
— Друзья! Двадцать пять минут на размышление. Через четверть часа сюда прибудет лодка за тридцатью рекрутами, которые обещаны капитану вон того судна. Рекруты должны быть пьяны. Вы согласны притвориться пьяными, чтобы таким образом попасть на корвет?
— Зачем?
— Чтобы потом им овладеть!
— А, понял! — вскричал Ватерфильд. — Ура, нашему капитану!
Ссыльные, спрятав оружие, в беспорядке легли на песок.
Через несколько минут к берегу подплыла лодка.
— Го-о! — крикнули с нее.
— Го-о! — ответил Рендель.
— Кто здесь?
— А вы кто?
— Мичман с корвета «Церера».
— А я англичанин, с поклоном к вашему капитану.
— А еще с чем?
— Известно с чем.
Мичман соскочил на берег.
— А мы уж и не ждали вас, — сказал мичман.
— Опоздали немного.
— Сколько их?
— Тридцать, как обещано.
— Ах, Боже! Как они пьяны!
— Тем лучше! Сваливай их в лодку.
— Вы отправитесь с нами за деньгами, — обратился мичман к Ренделю.
— Конечно. Тем более, что моей жене давно хочется посмотреть корабль вблизи.
— Они-то все пригодятся, а кой черт делать с бабой! — проворчал шкипер.
Мичман мигнул ему и лодка поплыла к кораблю.
Начало светать, когда ссыльных втащили на корвет. Капитан счел рекрутов.
— А это что за люди? — сказал он, указывая на Ферджуса с товарищами.
— Им вы должны заплатить сто фунтов стерлингов, — ответил Рендель.
— Ладно! — Зачем вы привезли сюда эту сволочь? — крикнул он мичману.
Мичман шепнул ему что-то на ухо.
— Ха, ха, ха! Славно!
На палубе было человек сорок матросов.
— Не пора ли? — шепнул Ватерфильд.
Ферджус молчал. Он был очень бледен.
— Пора! — сказал Рендель.
Ферджус молчал.
— О, Брин! Вы боитесь?
— Нет, я стыжусь вероломства.
— Посадите этих людей в трюм, — вдруг приказал капитан, указывая на Ферджуса и его товарищей.
Ферджус покраснел. Теперь он должен был защищаться, а не подло нападать.
— Не подходите! — закричал он.
Но лейтенант подходил к нему.
— За мной, друзья! — крикнул Ферджус, выхватывая пистолет.
Лейтенант повалился, пробитый пулей, но успел ударить Ферджуса кортиком. Шрам от этой раны остался у Ферджуса на лбу на всю жизнь.
Все ссыльные с криком вскочили и бросились на матросов. Завязалась кровавая драка. Скоро офицеры были перебиты, часть, матросов также. Другая часть спаслась в трюме и оттуда вступила в переговоры с победителями. Наконец матросы сдались.
Глава тридцать девятая
К НОВОЙ ЦЕЛИ
На Индийском море появился отчаянный корсар, ловко ускользавший от крейсеров. На корме его стояло: «Лукавый». Долго этот корабль сбивал с толку всех французов и англичан.
Это был фрегат «Церера», захваченный Ферджусом.
Прошло полтора года. Ферджус вполне овладел умами и душами своих подчиненных. Изучив Азию, Ферджус направился к берегам Америки. На пути он пристал к острову Святой Елены. Там Ферджус выдал себя за капитана англо-азиатской компании и получил позволение высадиться на остров.
Рано утром он отправился в Лонгвуд и возвратился только поздно вечером, с сияющим радостью лицом, и на все запросы отвечал одной фразой:
— Я видел его!..
Четыре часа он наслаждался беседою с гигантом, побежденным судьбою, Четыре часа внимал он его лаконично-красноречивым словам…
В туманное ноябрьское утро красивый морской бриг пристал к берегам Шотландии.
Матросы выстроились на палубе при приближении двух человек. Это были Ферджус и Рендель Грем. Они сошли в лодку, которая через полчаса пристала в полумили от Думорриса.
— До свидания, мы еще увидимся, — сказал Ферджус матросам, выходя из лодки.
Педди О’Крен, бывший в числе гребцов, разинул рот от удивления и мог только пробормотать:
— Да сохранит вас Господь, капитан!
Ферджус кивнул ему головой. Лодка отчалила.
На берегу Ферджус и Грем пошли по тропинке, извивавшейся между кустарником. Взобравшись на холм, они остановились. На горизонте белели паруса брига. Ферджус грустно вздохнул:
— Еще немного и он исчезнет из глаз. Первое действие кончилось, каково-то будет второе? Четыре года я стремлюсь…
— Но теперь вы богаты, как… как не знаю кто. Я бы на вашем месте отправился в Лондон и подавил бы вашего врага богатством и роскошью.
— Я забыл о нем, — спокойно ответил Ферджус.
— Так я и думал! Странный вы человек, О'Брин! Я не знаю ваших тайн, но…
— Мои цели могли измениться, — перебил Ферджус.
— Тем лучше.
— Быть может.
При этом Ферджус повернулся в сторону Англии. Рендель смотрел на него с почтительным любопытством.
— Не будем мешкать, — сказал он, — до Крьюсского монастыря еще миль восемь.
Ферджус молча пошел за ним, а потом спросил:
— Неужели это подземелье действительно никому неизвестно?
— Я могу утверждать только, что в мое время оно не было известно решительно никому, так что я не попал бы на понтоны, если бы предпочел его горам. Подземелье имеет два входа, не видимые никому: первый — из парадной залы Крьюсского замка; второй — в стене дома моего отца, при взгляде на которую все констебли трех соединенных королевств охотно присягнут, что там никогда не было, нет и не может быть никакого прохода. Древность замка восходит ко временам Альфреда Великого.
— И велико это подземелье?
— Отец мой более десяти раз блуждал в нем, когда искал скрытые там сокровища.
— Быть может, он открыл кому-нибудь существование подземелья?
— Я уже сказал, что он искал там клад.
Настала ночь. Путники вышли на широкую дорогу.
— Вот, — сказал Рендель, — за лесом и дом моего отца.
Скоро послышался собачий лай.
— А! Наш старый Биль умер, — проговорил Рендель.
— Это не его лай!
Голос Ренделя задрожал, когда он бросился к двери дома и дернул за скобу.
— Заперта! Мой отец никогда не запирался.
Он постучал.
— Старый Рендель Грем? — спросил он в растворившееся окно.
— Два года как умер.
— Я хотел озолотить старика! — простонал Рендель.
— Но, увы, в нашем доме чужие! Ферджус, я одинок.
Ферджус с чувством пожал ему руку.
— Да, да, мистер О'Брин! Мы все умрем, но все-таки жаль. Наш дом принадлежит Мак-Набу…
— Мак-Набу?
— Это его голос. Говорят, он честный человек, но не предложил пристанища путникам.
— Куда же мы теперь?
— Куда? Останемся здесь, где умер мой отец. Я провожу вас к Мак-Ферлэну, а сам возвращусь сюда.
Немного спустя Рендель привел Ферджуса к ферме. Дверь была отперта и О'Брин вошел.
Глава сороковая
СВИДАНИЕ ПОСЛЕ ДОЛГОЙ РАЗЛУКИ
В общей зале за накрытым столом ужинали две прелестные девочки и молодая женщина. Подле камина стоял бледный пожилой мужчина с измученным лицом и блуждающими глазами.
— Мак-Ферлэн? — спросил О'Брин.
Мужчина посмотрел на него.
— Это мой муж, — ответила молодая женщина, указывая на мужчину.
— В этих местах нет другого Энджуса Мак-Ферлэна?
— Один я, и тот лишний, — мрачно ответил мужчина. — Теперь не узнают Мак-Ферлэна! А он помнит еще своих друзей, хотя и забыл их имена. Ваше имя?
— Энджус Мак-Ферлэн? Возможно ли? Но как он изменился?
— Ваше имя?
Глаза Энджуса заблестели радостью, когда Ферджус назвал себя.
— О'Брин! Как я рад! Жена, обними моего и твоего брата! Дети, радуйтесь!
Мистрисс Мак-Ферлэн подвела обеих девочек к Ферджусу со словами:
— Клара! Анна! — поцелуйте же друга вашего отца.
Клара покраснела и подставила щеку. Анна с улыбкой убежала.
— Будем веселиться! Жена, есть еще французское вино? Пошли за Мак-Набом!
— Хорошо, Энджус, — ответила жена.
Ферджус остановил ее:
— Вы забыли, Энджус, что Мак-Наб не любит меня?
— Да… но за что?
— Он предпочел мне Годфрея Ленчестера.
— Вейт-Манора! — вскрикнул Мак-Ферлэн, падая в кресло. — Зачем вы напоминаете мне о Вейт-Маноре! Уйди, жена! Мы поговорим о Вейт-Маноре.
Мистрисс Мак-Ферлэн принесла вино и вышла с детьми.
Мак-Ферлэн в эти четыре года постарел лет на пятнадцать. Открытое и веселое лицо его стало мрачным, волосы поседели, лоб покрылся морщинами.
Ферджус грустно посмотрел на него.
— Я надеялся найти вас счастливым, Энджус, — сказал он.
— Я счастлив теперь, когда вижу вас, О'Брин! Как я страдал и бесился, когда узнал о вашем несчастье! Моего Ферджуса обвинили! Мак-Наб очень виноват! Но обними меня, брат, и скажи, что по-прежнему любишь меня! О, как ты молод и как хорош, Ферджус, — продолжал он. — Мери очень, очень любила тебя!
— Не надо говорить о ней, — тихо сказал Ферджус.
— Вина! Где стакан? Пей, Ферджус, пей!
Мах-Ферлэн залпом опорожнил стакан.
— Пей, Ферджус, пей! Десять несчастий, О'Брин отняли землю… Отец умер… Несчастная Мери!
— Она графиня Вейт-Манор.
— Да, была…
— Умерла?
— У ней дочь, потому не может умереть.
Глава сорок первая
ПИСЬМО МЕРИ, ГРАФИНИ ВЕЙТ-МАНОР
Энджус вынул из ящика бюро письмо, открыл его:
— Вот последнее письмо моей сестры и с тех пор я ее уже не видал в Лондоне.
Ферджус взял письмо и, начав читать, заметил, что во многих местах слова были истерты следами слез. Он недоумевал, чьи были эти слезы? Графини Вейт-Манор или Энджуса. Содержание же было следующее:
«Узнав из твоего письма, что ты думаешь ехать в Лондон, чтоб защитить меня от врагов, сердце мое наполнилось радостью, и тут я сказала себе, что ты один, мой милый Энджус, любишь меня. Я думала, что мы опять будем жить с тобою и я опять буду так счастлива, но, увы, мечты не сбылись. В тот день, когда я получила твое письмо, я ушла из дома, чтобы ты не нашел меня… О, милый Энджус! Прости меня! Ведь ты знаешь, как я тебя люблю, поверь мне — одна крайность заставила меня так поступить. Я вынуждена была это сделать из любви к моей дочери.Милорд грозит мне мщением! Но ты знаешь, милый Энджус, что он разлучил меня с дочерью, кроме того, он внушает ей преступные мысли…»
Ферджус, остановившись, довольно громко произнес:
— Бедная Мери!
Энджус ничего не возражал, глаза его были устремлены на пол.
«Человек, имеющий власть над моей дочерью, смеется надо мной и требует денег за ласковое обращение с несчастным ребенком. Я не знаю, как благодарить великодушного незнакомца Смитфильдского рынка, благодаря которому я остаюсь еще в Лондоне подле дочери. Бессердечный мучитель требует денег и не позволяет даже во время сна поцеловать дочь. Я поставлена перед необходимостью скрываться от тебя, потому что ты захочешь отомстить за меня, а это погубит мою дочь.Теперь, мой дорогой Энджус, у меня есть надежда, сладкая надежда! За моею дочерью присматривает немой и бедная женщина, у которой, кажется, доброе сердце. Я, быть может, упрошу или подкуплю ее. Она позволит мне взглянуть на Сюзанну, поцеловать ее. О, какое счастье! Не правда ли, Энджус, ты согласишься со мной, что эта надежда оправдывает мое бегство, Я еще могу быть счастлива!»
Ферджус печально сложил письмо.
— Нужно спасти ее! — сказал он.
Мак-Ферлэн молча покачал головой.
— Надо отомстить! — вскрикнул он. — Я знаю, кто угрожает ей. — Вейт-Манор… Пей друг! Пей, О'Брин! Ты еще не все знаешь.
Энджус был бледен.
— Налей себе сам, — продолжал он, принуждая себя улыбнуться, у меня дрожат руки. Налей и мне. Хочешь знать, что было на Смитфильдском рынке? Года три тому назад, в газетах толковали о беглецах из Ботани-бея, в том числе и о тебе. Сестра забеременела немного спустя. В журналах опять заговорили о беглецах и кто-то распустил слухи о твоих прежних отношениях с Мери, и что ты видишься с ней. Вейт-Манор с жадностью собирал всю эту клевету. Когда Мери родила, он долго рассматривал ребенка и с угрозами кричал, что он похож на тебя.
— На меня!
— Да. Не забывай, как тебя любила Мери. Ужасные подозрения овладели Годфреем и он отнял ребенка у матери. Бедная сестра поправилась и напрасно просила, умоляла, чтобы ей показали ребенка, так что она стала думать, будто он умер. Наконец, Годфрей явился к ней, Патерсон нес за ним колыбель. Она была счастлива!.. Но Годфрей грубо остановил ее и сказал:
— Миледи! Это ваше, но не мое дитя.
Мери изумленно и испуганно посмотрела на него.
— Смейте сказать мне, — с яростью продолжал он, — что это дитя не похоже на него!
— На кого, Бога ради?
— На Ферджуса О’Брина, конечно.
— На Ферджуса! — вскрикнула Мери с радостью.
— Это погубило ее, потому что Годфрей принял это за признание. — Он побледнел от ярости.
— Милорд, пощадите ваше дитя! — умоляла Мери, пав на колени.
Годфрей злобно улыбнулся.
— Мое дитя? — с горькой иронией повторил он. — Мне кажется, что я был бы вашим рабом, если бы этот ребенок был мой.
Сестра стала было клясться в невиновности, но Годфрей грубо прервал ее:
— Посмотрите на ребенка, миледи, посмотрите и насмотритесь хорошенько, потому что вы видите его в последний раз.
Мери просила, плакала, умоляла, обнимала колена своего мучителя. Вейт-Манору эта унизительная сцена доставляла удовольствие, он старался продлить ее. Наконец, по его знаку, Патерсон унес ребенка.
Мери почти без чувств упала на кровать. Вейт-Манор грубо приказал ей встать. Она повиновалась и пошла за ним.
Глава сорок вторая
ЖЕНЩИНА В ТРИ ШИЛЛИНГА
Когда они вышли на двор, Патерсон подал Годфрею веревку.
Энджус замолчал.
— Продолжай, мой друг, что он сделал?
— Что сделал? О, если бы я был там!
Мак-Ферлэн глухо застонал.
Мери стояла перед Вейт-Манором, бледная, трепещущая, беззащитная. Он насильно поставил ее на колени на крыльце. Потом… потом накинул ей веревку на шею и громко спросил:
— Кто из вас хочет купить эту женщину?
Никто из собранных на дворе слуг не откликнулся.
Энджус едва сдерживал гнев при этом воспоминании. О'Брин невольно встал.
— О!.. Теперь я клянусь мстить этому человеку, беспощадно мстить…
— Благодарю, друг!
— Никакого сомнения, — продолжал Энджус, — что Вейт-Манор сам не верил своим словам. Но его бесило то, что она не забыла тебя. Чтобы удовлетворить безумный гнев, он решил прибегнуть к старинному обычаю, который может существовать только в одной Англии. Он хотел продать ее, обвинение в неверности давало ему право.
— Кто хочет купить эту женщину? — повторил Вейт-Манор.
Никто не ответил. Мери, бледная, стояла на коленях.
— Прочь же с дороги! Я продам ее на рынке, — гневно зарычал он.
Годфрей повел сестру на Смитфильдский рынок. Вокруг него собралась толпа. Зрелище для нее было любопытное!
— Эта женщина продается, — кричал он. — Три шиллинга!
И вдруг из толпы раздался громкий и звучный голос:
— Я покупаю эту женщину. Пропустите.
Это был молодой человек в платье скотника. Годфрей смутился при виде его и хотел уйти. Но тот остановил. В Лондоне я узнал после, что это был Бриан Ленчестер, младший брат Годфрея. Бриан вырвал веревку из рук Годфрея и, поддерживая одной рукой плачущую и обессилевшую Мери, другой рукой бросил Годфрею в лицо горсть медных монет со словами:
— Вот ваши деньги, благородный граф Вейт-Манор!
Громкие возгласы всей толпы одобрили поступок молодого человека.
Вейт-Манор стоял как пораженный громом. Народ расступился перед мнимым скотником, сомкнулся вокруг Бриана, лицо которого исказилось от бессильной ярости.
— Но Мери, Мери?
— Бриан усадил ее в карету и отвез к одной доброй старушке. Он не богат, но, несмотря на это, часто помогал моей бедной сестре. Да благословит его Бог! Остальное ты знаешь.
— Мщение, мщение и мщение!.. Теперь выслушай, Энджус, и мою тайну. Тебе открою ее первому.
Глава сорок третья
БРАТЬЯ
Читателям известно, что поиски Бриана Ленчестера на Вимпольской улице были совершенно напрасны.
Спустя полчаса, к дому Вейт-Манора подъехала наемная коляска, из которой вышел Бриан Ленчестер, Он позвонил. Отворивший ему грум невольно попятился назад.
— Доложи его сиятельству, графу Вейт-Манору, — с повелительным спокойствием приказал Бриан, — что Бриан Ленчестер желает видеть его сиятельство.
Грум был в нерешительности. Однако повиновался, когда Бриан повторил приказание.
Немного спустя Бриана ввели в приемную. Он опустился в кресло и одна мысль завладела его умом. Могущественный неприятель оспаривал у него Сюзанну и он должен был еще найти ее.
Давно уже Бриан не был в доме своих предков. Его охватило какое-то новое чувство. Он с уважением взглянул на портреты гордых предков; вспомнил, как его отец, умирая, соединил руки братьев; вспомнил полные любви и кротости слова матери. Пожалуй, что Бриан и раскаивался…
В комнату, опираясь на руку Патерсона, вошел граф Вейт-Манор, Бриан встал и почтительно поклонился. Граф постарался с искренним радушием ответить.
Братья молча стояли друг перед другом. Бриан был спокоен, Вейт-Манор стоял с выражением ласковой покорности и добродушия. Страждущий вид графа произвел глубокое впечатление на Бриана, он начинал глубоко раскаиваться, готов был протянуть ему руку. Но взгляд ненависти, промелькнувший на лице графа, удержал Ленчестера. Он сделался холоден.
Вид брата произвел на Вейт-Манора сильное впечатление, — но какое же!.. Сила, красота и молодость Бриана привели графа в бешенство. Он употреблял все силы, чтобы скрыть это чувство. Он думал, что брат нарочно пришел, чтобы сосчитать дни, оставшиеся до вступления во владение огромным Вейт-Манорским имением. Он придумывал средство, чтобы лишить его наследства, но не находил ничего другого, кроме убийства. Правда, граф видел, как угасает его жизнь и что он близок к могиле. Вейт-Манор начал разговор первым:
— Что вам угодно, мой милый брат? — спросил он с суровым лицом. — Не для того ли вы пришли, чтобы любоваться на успехи той пытки, которой меня подвергаете? Ну радуйтесь, я близок к могиле.
— Напрасно так думаете, — возразил Ленчестер, — я пришел осведомиться о вашем здоровье и уверяю вас, что болезнь ваша меня огорчает. Вы возводите клевету на меня, вы забыли, как провели вашу молодость, а, между тем, обвиняете меня в вашей болезни.
— Змея очень мала, так что ее можно раздавить ногою, но между тем она жалит очень больно, ответил граф.
Бриан побледнел, услыхав такие слова, граф же раскаивался, что сказал лишнее и проговорил со смущением:
— Извините, я, может быть, сказал вам не совсем то, но мне кажется, между братьями не нужно взвешивать каждое слово.
Желая скрыть смущение, Вейт-Манор сделал знак Патерсону, чтобы тот подал кресло.
— Садитесь, брат, пожалуйста, и также мне позвольте сесть. Мы с вами очень редко видимся, а потому позвольте узнать причину вашего посещения.
— Я пришел переговорить без свидетелей и жду, когда все уйдут.
Вейт-Манор колебался. Он сознавал свою слабость и заметный страх выразился на его лице.
— Остаться одним? — сказал он. — Но Патерсон, мой верный друг, никогда не отлучается от меня.
— Милорд, дело по которому я пришел, очень важно для вас и для меня, и поэтому присутствие лакея нам будет мешать.
Подумав несколько минут, граф встал без чьей-либо помощи и пошел к дверям, сказав:
— Следуй за мной, Патерсон. А вы, Бриан, подождите немного, я возвращусь, и тогда мы останемся одни.
Глава сорок четвертая
СДАЧА
Несколько минут спустя, граф вернулся, и вместо того, чтобы расположиться рядом, сел за круглым столом и положил на него два пистолета.
— Не удивляйтесь, Бриан, эти пистолеты показывают, что мы будем говорить серьезно. Я вас ненавижу — это вам известно, и считаю вас способным на все — тоже известно, и поэтому я взял двух немых свидетелей, которые хорошо заменят Патерсона. Говорите.
— Ах, милорд! — улыбаясь сказал Бриан. — Дон-Кихот, сражавшийся с крыльями мельницы, и тот был рассудительнее вас. Неужели вы не понимаете, что я был бы счастлив, если бы был убит вами?
— Я вас не понимаю, — с недоумением ответил граф.
— Ну все равно, милорд. Согласитесь сами, пистолеты не могут защищать вас от моих нападок, если вы не согласитесь на мир.
— Как? — вскричал граф с радостью. — Вы хотите мириться и отказаться от преследований.
— Я сжалился над вами, милорд, во мне заговорил голос родства. Я устал поражать врага, не умеющего защищаться, устал обижать человека, который носит благородное имя моего отца.
— А! — проговорил Вейт-Манор. — Вы довольно резко предлагаете мне мир.
— Я повторяю, еще раз, милорд, что раскаиваюсь в том, что навлек на вас унижение.
Презрительное сострадание брата оскорбляло Вейт-Манора, руки его дрожали, он бросал свирепые взгляды на пистолеты.
— Теперь понимаю, — сказал он после некоторого молчания, вы по привычке оскорбляете меня и притом в последний раз.
— Вы ошибаетесь, милорд, — равнодушно ответил Ленчестер. — Я пришел не оскорблять вас, а только открываю крайность, до которой вы дошли.
— Вы поступаете как покупатель, порицающий товар, чтоб купить его за малую цену, — возразил граф.
— Нет, — ответил Ленчестер, — я порицаю, чтобы получить огромную плату.
— Не пришли ли вы торговаться со мною?
— Я с вами торговаться… возможно ли, милорд? Наши предки собирали дань с пленных.
— Позвольте мне сделать небольшое замечание?
— Сделайте милость, милорд. Я слушаю вас.
— Вы очень любезны, — ответил граф, стараясь придать своим словам насмешливое выражение. — Изволите видеть, сэр, что я несчастлив, даже очень несчастлив, но, согласитесь, вы несчастливее меня и я понимаю, для чего вы предлагаете мне мир. Вам кажется, что я не тороплюсь умирать, но уверяю вас, что я проживу долее вас. Вы желаете моей смерти для того, чтобы скорей расплатиться с долгами. Но не так, мой друг, вы поступаете, вам не угрозами бы, а скорей просьбой надо уговорить меня на мир.
— Все, что вы сказали, справедливо отчасти. Действительно я беден, но не имею долгов.
— Вы вероятно живете трудом, милорд? — В голосе графа слышалась насмешка.
— Меня не учили ничего делать, милорд.
— Однако.
— К величайшему удовольствию вашего сиятельства, да, милорд, но не в кредит, мне подают милостыню.
— Как! Вы позорите мое имя и выпрашиваете милостыню?
— Смею заметить вашему сиятельству, что нищенство запрещено даже младшим братьям членов парламента, для которых было бы нужно сделать исключение. Я не прошу милостыни, которую притом мне дают так. Но приступим к делу, милорд. Я с миром, если вам угодно.
— Смотря по условиям.
— Условиям? — Бриан не ждал этого.
— Сколько вам нужно денег, милорд?
— Мне нужно позволение вашего сиятельства пользоваться казною вашего сиятельства, как мне вздумается.
Вейт-Манор принял это, очевидно, за шутку.
— Но это значит, вы хотите все мое состояние?
— Да, ваше сиятельство, если понадобится. Может быть и меньше. Но не подумайте, пожалуйста, милорд, чтобы я хотел вас принудить. Хотя ваше прошедшее…
— Мое прошедшее — жизнь дворянина, так что вы напрасно надеетесь испугать меня.
— Нет, бойтесь, милорд! У вас жена, несчастная страдалица, уже позабытая светом. Дочь, таинственная судьба которой известна одному Богу…
— Вы осмеливаетесь думать, что…
— Ничего милорд! Выслушайте маленькую повесть. Мне думается, что есть некоторое сходство… У вас есть портрет графини Вейт-Манор? — вдруг спросил Бриан.
— Что за вопрос?
— Мне показалось, что молодая девушка похожа…
— Какая девушка?
— Мною любимая девушка, которую похитили, ваше сиятельство, а вы поможете мне сыскать ее.
— Довольно шутить, милорд.
— Прошу извинения вашего сиятельства.
— Итак, я прошу позволение вашего сиятельства на право пользования казною вашего сиятельства.
— Ваши шутки так неуместны, что мне не следовало бы и слушать, но они забавны. Зачем вам моя казна?
— Для отыскания девушки.
— Не думаете ли вы, что я соглашусь отдать мою казну в пользу какой-то неизвестной особы?
— Да, милорд. Я люблю… вы не смеетесь? Тем лучше. Да, я люблю страстно, готов отдать мою жизнь.
Вейт-Манор молчал, но в глазах у него светилась коварная радость. Бриан, замечтавшись о Сюзанне, не заметил этого.
— О да, я люблю ее! — страстно продолжал Бриан.
— Я неспособен теперь даже ненавидеть.
— Да, видно, что вы любите, — холодно прервал граф.
— Пламенно! Но вы понимаете, милорд?
Граф не мог более сдерживаться и, разгорячась, заговорил:
— Понимаю, сэр, понимаю. Итак, вы пламенно любите! Прекрасно! И вы смеете требовать мое состояние? Давай, или убью тебя? Хе, хе, хе!.. Вы не понимаете, что наши роли переменились? Не видите, что теперь сильнее я?
Лицо графа налилось кровью.
— И вы сами приходите ко мне открыть вашу слабую сторону? Право, тысячу гиней тому, кто принес бы мне такую весть. Влюбленные боятся смерти.
— Итак, пистолеты — небесполезная вещь теперь, — усмехнулся Вейт-Манор, хватая пистолеты со стола.
Глава сорок пятая
«БРАТ, СЖАЛЬСЯ!»
Бриан встал.
— Милорд, ваши угрозы недостойны дворянина. Угодно вам согласиться на мое желание? Да или нет?
— Нет, нет и нет! Я вам предлагаю уйти отсюда или я прикажу выгнать. Я застрелю вас как вора, если вы не уйдете сейчас же.
— А я прошу ваше сиятельство исполнить ваши слова, — холодно поклонился Бриан.
И он стал медленно подходить к графу, не сводя с него пристального взгляда.
Вейт-Манор поднял пистолет. Его подмывало желание спустить курок, но очевидно было и то, что он этого боялся.
— Не подходите! Не подходите!
Бриан подошел к нему и положил руку на плечо. Граф в изнеможении опустился в кресло.
— Вы сейчас убедитесь, милорд, боюсь ли я смерти?
Бриан взял пистолеты из рук графа и положил на стол.
— Вы совершенно напрасно обрадовались тому, что я люблю, — продолжал Бриан. — Теперь мне необходимо спешить, и я не дам вам покоя. Я хочу быть богатым, понимаете, я хочу!
— Вы хотите!
— Хочу!
Граф опустил голову, услышав такой решительный ответ Бриана.
— Хочу, милорд! — повторил Бриан. — Я хочу, чтобы любимая мною женщина могла пользоваться роскошью и удобствами жизни, потому что красотою она выше всех женщин! Милорд! Мы имели одного отца. Вы один воспользовались нашим общим достоянием. Теперь и моя очередь… Не бойтесь, милорд, я вовсе не хочу попасть на скамью уголовного суда. Но не знаете ли вы такого закона, который запрещал бы англичанину выброситься в окно и разбить себе голову, милорд?
Граф бессмысленно смотрел на Бриана, подошедшего к окну.
— Слышите, милорд? На улице шумит народ. Как он обрадуется даровому зрелищу!
Бриан схватился за задвижку.
— Ради Бога, что вы хотите делать?
— Не вставайте, милорд! Я хочу богатства ради нее. Час тому назад у меня похитили эту девушку. Итак, мне нужно золото. Вы отказываете мне, я хочу мстить.
Бриан отворил окно.
— Берегитесь, сэр! — вскричал Вейт-Манор. — Берегитесь, если вы намерены оскорбить меня перед этой глупой толпой!
Бриан встал на стул.
— Вы изволили не понять меня, ваше сиятельство. Я скажу только одно слово, но не имя вашего сиятельства. Еще раз, вы согласны?
— Нет.
— Уверяю вас, что вы не один раз раскаетесь в жестоком отказе. Итак, прощайте!
Бриан стал у окна и с грустью проговорил:
— Сколько народа там, и я уверен, что все, находящиеся здесь, знают о нашей вражде.
— Наконец я дождусь конца этой комедии! Угроза, не приводимая в исполнение, придает нам, трусам, смелость, — с усмешкой сказал Вейт-Манор.
— Милорд, — холодно ответил Ленчестер, — я ищу места, где бы вернее мог разбить себе голову.
Делайте все, что вам угодно, сказал граф, опускаясь в кресло.
— Благодарю, милорд. Но я говорил уже вам, что падение мое не удивит никого, все знают наши отношения друг к другу.
— Но кто же осмелится обвинять меня? — спросил Вейт-Манор.
— Все, милорд, потому что в истине слов умирающего никто не усомнится.
— Боже милостивый! — вскричал граф, поняв намерение брата. — Это низкое зло, Бриан!
— Почему же? Вы хотели меня застрелить? Я уверяю вас, что не присоединю никакого оскорбления вашему сиятельству; но, наконец, я выбрал место и вы, вероятно, мое восклицание услышите снизу. — И он сделал движение, будто хотел броситься вниз.
— Подождите! — вскричал Вейт-Манор. — Какое восклицание?
— Я скажу: «Сжалься, брат!»
Крупные капли пота катились по вискам Вейт-Манора, и он упал на колени.
— Сжалься! — с отчаянием произнес он. — Сжалься!
Вейт-Манор понял, что на него падало бы обвинение.
Бриан спустился на пол и помог брату встать. Пошли оба к столу, где Вейт-Манор подписал свое имя внизу листа бумаги.
— Ну вот, — слабым голосом сказал он, — довольны ли вы?
— Милорд! Я желал бы, чтобы вы сами написали добровольную уступку, — отвечал Бриан.
Вейт-Манор дрожащей рукой начал писать. Но в это время дверь тихо растворилась и Патерсон, никем не замеченный, положил на стол лоскуток бумаги на котором было написано чье-то имя. Едва граф прочитал бумажку, как с ужасом отодвинул кресло от стола и прошептал:
— Неужели мертвые восстают из могил? Или уж я лишился ума?
— Человек, написавший свое имя, желает вас видеть и переговорить с вами, — сказал Патерсон.
— Боже мой! Он здесь! — вскричал Вейт-Манор, — но я видел смерть этого человека… Простите, я сейчас кончу этот акт.
Потом он обратился к управляющему и спросил:
— Где же этот человек?
— В кабинете, милорд.
Граф тотчас же вышел и не возвращался более получасу. Ленчестер подошел к столу, чтобы взглянуть, что брат написал, но в это время взгляд его упал на бумажку, принесенную Патерсоном. Там было написано имя Измаила Спенсера! Им овладело изумление. Неясные подозрения, пробужденные рассказом Сюзанны, представились ему, он хотел бежать в ту комнату, куда ушел граф, но было поздно: граф шел ему навстречу с радостным видом.
— Извините, что заставил вас ждать, любезный брат.
Глава сорок шестая
ПОВЕШЕННЫЙ
Но вот что происходило в кабинете. Граф отправился туда в большом смущении. Патерсон следовал за ним. Человек, дожидавшийся его, желал переговорить с графом без свидетелей и поэтому велел удалиться Патерсону. Патерсон находился в затруднении: он не знал, оставить ему его господина или нет. Вид этого человека до того его пугал, что он с трудом решился выйти из комнаты.
— Вы, вероятно, не ожидали меня, — сказал незнакомец.
— Спенсер! Неужели это вы! — едва проговорил лорд.
— Я, милорд.
Вейт-Манор оглядел его с ног до головы.
— Это я, Измаил Спенсер, покорный ваш слуга, я жив и здоровехонек, как будто бы никогда не был повешен! — возразил незнакомец.
— Но… — начал было лорд.
— Но… — садясь возле кресла графа, прервал его.
— Спенсер, с тех пор, как меня повесили, я сделался для всех каким-то зверем. Хотя в этом нет ничего удивительного. Доктор Муре явился ко мне в темницу, и на шее у горла сделал мне небольшое отверстие, просунув в негр гусиное перышко. Это называют, кажется, фаринготомией. И когда веревка сдавила мне горло, я дышал через перышко.
— А что же с нею? — спросил граф.
— С нею? О ней я расскажу в другой раз, так как эта большая история, а теперь мне некогда.
— Скажите мне, жива ли она?
— У нее было хорошее здоровье, но ведь цветку недолго завянуть. В другой раз поговорим поподробнее.
— Она умерла, Измаил?
— Вы очень любопытны, Вейт-Манор. Повторяю вам, что я пришел переговорить о деле, более важном.
— Но скажите мне одно слово! — просил граф.
— Умерла… — начал Измаил.
Граф вздохнул, как будто бы тяжесть спала с груди его.
— А, может, и нет, — смеясь сказал Измаил, — но все-таки поговорим о деле, милорд. Вот уже более года, как я считаюсь порядочным человеком, и если бы вы не жили монахом, то во всякой гостиной встретились бы со мною, где я известен под именем Эдмонда Маккензи, имевшего несчастие лишиться зрения… Ах, я забыл вам сказать, что я слеп, — и вдруг глаза его сделались мутны и неподвижны.
— Жаль вас, милый Спенсер, жаль, — сказал Вейт-Манор.
— Вы ошибаетесь, не Спенсер, а сэр Маккензи, — весело ответил он и придал глазам прежнюю подвижность. Что касается вашего сострадания, то я не желаю его. Моя болезнь не помешала увидеть в вас ту перемену, которая произошла с последнего нашего свидания.
— Стало быть, вы не слепы?
— Совсем нет. Мне нужна была маска — но все-таки вы очень изменились, милорд.
— Я много страдал! — грустно ответил граф.
— Знаю, и готов держать пари, что Бриан…
— Ах, Спенсер! Ты произнес имя моего палача! Он здесь, он ждет меня!
Спенсер весело пожимал руки.
— А!.. Он здесь!
— Ты знаешь все несчастия моей жизни, Измаил, но не знаешь последнее, которое нанес мне Бриан, — он разорил меня!
— Как разорил?
— Он нечестным образом заставил подписать меня бумагу, вследствие которой он будет наследником еще при моей жизни, — произнес плачевно граф.
Спенсер свободнее вздохнул.
— Только-то?
— Но чего же более? Я разорен.
— Я пришел сюда, чтобы переговорить с вами о Ленчестере. Прежде всего, чтобы не терять напрасно времени, я не требую от вас ни свидетельства, ни акта, а только четыре тысячи фунтов стерлингов наличными — золотом, серебром или билетами.
— Зачем тебе?
— Чтоб поместить Бриана Лен честера в дом сумасшедших.
Граф пожал плечами.
— Поверьте, что это не шутка, — ответил жид. — Велите принести деньги и я все объясню.
Вейт-Манор, желая испытать последнее средство, позвонил. Явился Патерсон, которому было велено принести шкатулку с деньгами.
