Глава сорок вторая СОН СЕСТЕР

Книга: Сборник "Горбун - Черные мантии-отдельные произведения. Компиляция. Книги 1-15"

Назад: Глава двадцать восьмая ДОЧЬ ВИСЕЛЬНИКА

Глава сорок вторая
СОН СЕСТЕР

Между тем мистрисс Груфф опять приложила глаз к замочной скважине той комнаты, в которой находились молодые девушки. Едва только они успели выпить эля, как водица Боба, подлитая в него, начала оказывать свое действие. Водица эта была ничто иное, как сильные сонные капли.

Какое-то невыразимо приятное ощущение стало проникать в сердца девушек. Анна тихим голосом стала напевать шотландскую песню, Клара по обыкновению погрузилась в мечты и в первый раз луч надежды проник в ее душу. Потом обеим сестрам представилось, что пол начал качаться под ногами их, как корабль, плывущий по легким волнам моря.

Анна, счастливо улыбаясь, закрыла глаза.

Клара вдруг побледнела и стала противиться одолевавшему сну. Страшное подозрение блеснуло в ее уме. Употребив необыкновенные усилия, она встала. Грудь ее подымалась высоко, глаза горели. Она, как воинственная амазонка, готова была сразиться с невидимым, неизвестным врагом.

Но напряжение еще более ослабило ее и ее взгляд случайно упал на Анну, которая, все еще улыбаясь, уже опустила прелестную головку на спинку кресла. При взгляде на нее как бы электрический удар поразил Клару. Обессиленная, она опустилась в кресло и заплакала.

— Бедная Анна! — произнесла она едва слышным голосом.

— Я уж давно, давно люблю его… сказала Анна, не открывая глаз и не переставая улыбаться, — давно уже, Клара!

— Отец! Отец! — вскричала Клара, преодолевая тяжелый сон, мало-помалу овладевавший ею. — Защитите, спасите дочь вашу! Пусть я погибну, но спасите Анну!

— Благодарю, благодарю вас, папа, — говорила Анна, протягивая вперед руку. — Мое счастье будет вашей наградой. Стефан любит меня, а я… я… завтра моя свадьба, он узнает, как я его люблю!

Клара не могла больше плакать. Каждое слово сестры вонзалось в ее сердце, как нож. Она не хотела терять надежды, считая боязнь свою неосновательной, но действие опиума на ее сестру, Анну, было до того очевидно, что не позволило ей долее сомневаться. Сама она продолжала сопротивляться, но тоже была уже почти побеждена. Более сильный враг подавлял ее.

Анна сделала рукою легкое движение и пропела слабым, едва слышным голосом несколько стихов Шотландской песни. Это придало новые силы Кларе: она поднялась с места и сделала шаг к дверям, но в эту самую минуту, ключ, находившийся снаружи, повернулся и замок щелкнул.

— Заперли! — сказала она бесчувственным тоном, как будто бы это обстоятельство не произвело на нее никакого впечатления. Ее колени подгибались и, едва передвигая ноги, она подошла к окну с намерением открыть его. Она употребила самые отчаянные усилия, но без успеха и с безнадежностью опустила руки.

— Как Клара рада моему счастью, — шептала Анна.

— Добрая Клара! Мне бы хотелось, чтобы и она полюбила кого-нибудь, она так прелестна!

При этих словах кровь застыла в жилах старшей сестры. В уме ее мелькнула новая мысль и мысль эта была убийственна.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнула она, упав на колени. — Я больше никогда не увижу его, а он любил меня!

До сих пор Клара страшилась смерти только за Анну, но теперь присоединилось собственное отчаяние, что увеличило ее и без того сильные страдания. Теперь место любви к сестре заступила любовь к незнакомцу, любовь молодая, пылкая. К нему теперь направились все ее мысли, она рыдала, пронзительный крик вырвался из глубины души молодой девушки.

Анна между тем продолжала улыбаться, уста ее едва внятно шептали слова любви и счастья. Услышав крик молодой девушки, мистрисс Груфф; стоявшая все время у двери, испугалась, чтобы вопли Клары не достигли ушей лорда. Поэтому поспешно сбежав с лестницы и остановившись на пороге, она сделала знак мужу, который быстро подошел к ней.

— Возьми скрипку, — сказала она шепотом.

— Скрипку, мой дружок? — спросил с изумлением мистер Груфф.

— Молчи! Бери скрипку, сказано тебе.

Со второго этажа послышался жалобный вопль. Мистер Груфф смекнул в чем дело, схватил запыленную скрипку, висевшую на стене и провел смычком по струнам.

— Мне послышался крик, — сказал Энджус Мак-Ферлэн, которого внезапный шум вывел из размышлений.

— Еще минуточку подождите, — отвечала хозяйка, — через пять минут комната ваша будет готова.

И резкие, фальшивые звуки скрипки заглушили последний вопль несчастной Клары. Неодолимый сон сковывал ее члены.

— Эдуард! — шептали ее уста. — Эдуард! Я люблю тебя! О! Ты даже не будешь знать, что я умираю, любя тебя!

Она на коленях доползла до кресла, на котором спала Анна с блаженной улыбкой на устах.

— Боже мой! За что ты караешь нас! — прошептала Клара и положила голову на колени Анны!

— Стефан! Мой милый Стефан! — сказала Анна, обвив прелестными руками шею сестры своей. — Как Господь милостив и как мы счастливы с тобой! Молодые девушки были неподвижны.

Глава сорок третья
ЭНДЖУС МАК-ФЕРЛЭН

Мистрисс Груфф осторожно отворила дверь и вошла в комнату, Убедившись, что девушки спали, она вернулась на лестницу и кашлянула. Невыносимый писк скрипки утих и мистер Груфф появился на лестнице.

— Готово? — спросил он тихим голосом.

— Молчи! — по привычке возразила супруга. — Что лорд?

— Да что, бредит наяву. О, — воскликнул он с непритворным состраданием, войдя в комнату и увидев положение сестер. — О! Бедные ангелочки, жалко мне их, жена…

— Молчи! — сердито отвечала хозяйка. — Засвети, фонарь! Послала же мне судьба такого мужа, — продолжала она, — разжалобиться вздумал! Ведь двадцать фунтов стерлингов не щепки, разве ты этого не понимаешь, пустая твоя башка? Не рассуждай, олух!.. За грехи, видно, послал мне тебя Господь!

Мистер Груфф между тем отворил окно. Снаружи висел фонарь. Груфф поставил в него зажженный огарок свечки, который бросил на стену яркий желтый свет. Этот фонарь был тот самый, о котором, если помнит читатель, капитан Педди и его товарищи говорили в самом начале нашего рассказа, когда плыл в ночную экспедицию по Темзе.

— Отсюда видна ложа Боба, — сказал мистер Груфф, затворяя окно. — Он чует добычу и минут через пять подъедет сюда.

— Вот видно дельного человека! — возразила хозяйка, бросив презрительный взгляд на супруга. — Вот бы ты с кого брал пример. Да где тебе?

Мистер Груфф не слушал, что говорила ему супруга. Он подошел поближе к спящим молодым девушкам и с состраданьем посмотрел на них.

— В жизнь свою я много сделал худого, — ворчал он, но, черт меня возьми, тяжело отдать таких хорошеньких детей в руки палача Боба.

— Молчи! — закричала хозяйка с раскрасневшимся от злости лицом. — Кто дал тебе позволение рассуждать? Ступай вниз, взгляни, что делает лорд, и принеси мне оттуда рюмку джина.

Мистер Груфф покорно повиновался, но, спускаясь с лестницы, невольно подумал, не угостить ли когда-нибудь и свою супругу водицей Боба, только в двойной порции, чтобы этой милой женщине никогда не проснуться.

Когда он вернулся с джином, над самой головой его зазвенел колокольчик.

— Это Боб, — сказала хозяйка. — Живей, принимайся за дело!

Прежде всего они вдвоем отнесли стол к стене. Далее Груфф, зацепив крючком веревку с петлей на конце, пропущенную через блок вдоль одной из балок, поддерживавших потолок, притянул ее к полу. Жена его тем временем разостлала на полу две постельные простыни. Потом вместе с мужем завернула Клару в одну из них и поднесла ее к веревке.

На том самом месте, где обыкновенно стоял стол, находилось вделанное в пол железное кольцо. Мистер Груфф ухватился за это кольцо и потянул с силой.

Заржавевшие петли заскрипели и открылся тяжелый люк, внизу которого было черно, только слышен был небольшой плеск воды о сваи.

— Кто тут? — спросил хозяин тихим голосом.

— Товарищ! — отвечал снизу Боб Лантерн.

Блок завертелся и тюк с бедной Кларой опустился в черное отверстие.

— Тише, тише! — сказал Боб с беспокойством. — Вы, чего доброго, изуродуете ее! Это которая?

— Почем я знаю, которая! — сердито отвечал Груфф.

— Разве не все равно, которая бы ни была!

— Тише же, дьявол тебя побери! Теперь принимайтесь за другую!

Блок опять завертелся и веревка снова поднялась. Мистрисс Груфф тем временем успела завернуть Анну, но когда она стала, вместе с мужем, опускать ее в мешок, послышались чьи-то шаги и на пороге показался мрачный лорд Энджус Мак-Ферлен.

Пораженная страхом, мистрисс Груфф выпустила из рук свою добычу и головка Анны свесилась из мешка. Длинные распущенные ее волосы касались пола.

Мак-Фэрлена привело в эту комнату не какое-либо, зародившееся в нем подозрение, или любопытство, а просто он зашел в нее по привычке, так как всегда занимал эту комнату.

— Оставьте меня одного! — сказал он, входя.

Как ни струсила мистрисс Груфф, она все-таки догадалась стать между лордом и Анной.

— Мы спустим вот последний тюк, ваша милость, — отвечала она с улыбкой, — и тотчас уйдем. — Опускай веревку, опускай! — сказала она, обратившись к мужу, который стоял в остолбенении.

— Прикажите нанять для меня коляску, — продолжал лорд, ничего не замечая и медленными шагами подходя к хозяйке, — я хочу ехать повидаться с дочерьми.

— Как они будут рады вам! — хватило духу сказать хозяйке. — Опускай же веревку, проклятый болван! — прибавила она тихим голосом, обратившись к своему супругу.

Но тот не двинул пальцем. Хотя он был отчаянный злодей, но далеко уступал в этом своей супруге, Присутствие отца, дочерей которого приносили в жертву злодею, поражало его ужасом.

Между тем лорд все подходил к хозяйке. Единственная свеча, поставленная на столе, освещала комнату, бросала свет прямо на лицо Анны. Еще только шаг и Энджус увидит свою дочь. Лицо мистера Груффа было покрыто бледностью, как лицо мертвеца.

В эту критическую минуту хозяйка быстро схватилась за веревку и дернула за колокольчик. Лорд невольно поднял голову. Мистрисс Груфф, улучив мгновение, бросилась к столу и погасила свечку, но страшный крик лорда служил доказательством, что действие мистрисс было недостаточно быстро. В то самое время, когда она бросилась к свечке, взгляд Энджуса упал на лицо своей дочери. Хотя это продолжалось всего секунду, он увидел ее, бледную и висевшую над черным отверстием. Он почувствовал в сердце своем острую, невыносимую боль, колена его подгибались и он готов был упасть.

— Не видение ли это? — произнес он, сделав шаг не к Анне, но к двери, чтобы бежать в Корнчилль и защитить своих дочерей от опасности, предвестником которой могло служить показавшееся ему видение.

Между тем мистрисс Груфф, как женщина энергичная и находчивая, выхватила веревку из рук едва дышавшего от страха супруга. Спустя минуту, Анна тяжело упала на дно лодки.

— Черт вас возьми, — заворчал Боб, понимая, что наверху происходило что-то необыкновенное. — Бросают, словно тюк тряпок!

— Греби! — с живостью крикнула ему хозяйка. И тяжелый люк со стуком захлопнулся.

Стук этот заставил Мак-Фэрлена вздрогнуть.

— Моя дочь! — вскричал он, бросившись к люку. — Я видел мою дочь!

— Вашу дочь! — повторила хозяйка, принужденно засмеявшись. — Слышишь ли, Груфф, лорд видел здесь свою дочь.

— Лорд видел здесь свою дочь, — бессознательно повторил мистер Груфф.

— Огня! — закричал повелительно Мак-Ферлэн, ощупывая пол. — Огня, сейчас!

— С удовольствием. Не на что сердиться.

Мистрисс Груфф взяла со стола свечку и зажгла от фонаря, горевшего в коридоре. Лорд обвел вокруг себя глазами и крепко сжал лоб своими руками.

Хозяйка улыбнулась и сказала нежным голосом:

— Внизу вы заснули, должно быть, вам приснилось что-нибудь нехорошее.

— Я видел! — вскричал Мак-Фэрлен. — Да, да… Я видел, она была здесь, бледная, мертвая, может быть!

Он протянул руку к тому месту, где видел Анну и заметил что-то белое. Это был батистовый платок, на одном из углов которого были вышиты буквы К.М.Ф.

Лорд выпрямил, из глаз его засверкали молнии, а из груди вырвался грозный крик.

— И Клара! — вскричал он глухим голосом. — Обе!..

— В глазах лорда сверкала такая угроза, что мистрисс Груфф пустилась со всех ног бежать из комнаты, захлопнув за собою дверь и оставив супруга одного с Мак-Ферлэном. Последний схватил его за шиворот и бросил на пол.

— Пощадите! — захрипел хозяин.

— Живы ли они? — с усилием произнес Энджус.

— Живы, ваша милость, клянусь вам! Они выпили только несколько капель опиуму.

Глубокий вздох облегчил грудь лорда.

— Слушай, — сказал он, — если ты солжешь, я убью тебя, как собаку. Куда их везут?

— Не знаю, клянусь, я не знаю! — отвечал Груфф.

Мак-Ферлэн подтащил его к окну, отворил и вперил глаза в Темзу.

— На этой лодке? — спросил он, указав на лодку, которая плыла на небольшом расстоянии.

Мистер Груфф сделал головой утвердительный знак. Лорд быстро вскочил на окно и бросился в Темзу.

Глава сорок четвертая
ОТЕЦ И ПОХИТИТЕЛЬ

Мистер Груфф медленно поднялся, отряхнул пыль, в которой было запачкано его платье и потянулся.

— Ну, благодарение Богу! — проворчал он. — А я уж думал, что настал конец моей жизни!

Он облокотился на окно и продолжал:

— Боб дорого бы заплатил, чтобы я предостерег его лаем. Да что я, пес что ли какой? Я даже, признаться, очень рад, что девушки могут спастись. Славно! Облака расступились, светит луна.

— А ведь догонит! — ворчал Груфф. — Экой молодец плавать. Плохо придется Бобу, да так и следует.

— Что так и следует, балбес? — раздался за ним резкий голос супруги.

— Ах, ты здесь?

— Да, я здесь, негодный заяц! Великолепный муж. Лорд изрубил бы меня в куски, а ты бы и не тронулся с места!

— Как ты можешь это говорить!

— Молчи!.. Или нет, отвечай! Куда девался старый дурак?

— Бросился в воду.

— Топиться?

— Может быть, — нерешительно отвечал Груфф.

— Слава Богу! — продолжала хозяйка, приблизившись к окну. — Темза в этом месте глубоконька. Кто это там плывет? Отвечай или горе тебе!

— Кажется… Я не знаю… Может быть это и лорд, — отвечал неохотно мистер Груфф.

— Лорд! — вскричала хозяйка, сделавшись бледной от бешенства и ужаса. — А там чья лодка? Боба?

— Да.

— И ты тут молчишь? Ты не сделал ему предостережения, несчастный! — заревела мистрисс Груфф, и ее когти впились в физиономию супруга. — Сейчас же дай ему знать, что есть опасность! Сию же минуту!

В первый раз в жизни мистер Груфф хотел оказать сопротивление своей супруги, но передумал. Лицо мистрисс Груфф, освещенное желтоватым светом фонаря, выражало токую злобу, что дрожь невольно пробежала по всему телу Груффа. «Завтра, — проворчал он про себя, она отравит меня. Лучше уж послушаться».

И, погасив фонарь, он высунулся из окна. Послышался сердитый лай.

— Давно бы так! — вскричала хозяйка с отвратительным смехом. — Поцелуй меня, толстяк. Едва ли во всем Лондоне найдутся такие два бульдога, которые умели бы так хорошо лаять. Теперь Боб знает об опасности и старому лорду придется плохо.

Луна освещала Темзу. Из окна гостиницы ясно виднелись лодка Боба Лантерна и плывший Мак-Ферлэн. Последний не обратил ни малейшего внимания на лай: разве мало собак в Лондоне.

Не то Боб. При первых же звуках знакомого лая он улегся на дно лодки.

— Что бы это значило? — ворчал он про себя. Кругом, кажется, все спокойно и тихо. Не видать ни одной полицейской лодки. Должно быть это лаял какой-нибудь бульдог. В это время он посмотрел на гостиницу: желтого света не было видно, значит, опасность была. Боб немножко приподнялся и внимательно осмотрелся.

— Черт побери, ничего не видать! — проворчал он.

Боб устремил свои, змеиные глаза на что-то черное, медленно подплывавшее к его лодке.

— О-го! — продолжал он, успокоившись. — Это человек… Ну, не беда, с ним справлюсь. Эк ведь плывет! Эк плывет!

Боб пополз по дну лодки к тому краю, с которого приближался пловец, и нечаянно задел рукой за Клару, которая застонала.

— Тысяча чертей! — проворчал Лантерн. — Тут еще другая беда. Их плохо усыпили, чего доброго, проснуться, да подымут визг.

Свежий вечерний воздух стал уже обнаруживать свое действие на Клару, которая выпила эля весьма немного. Мало-помалу она начала приходить в себя.

Боб лежал без движений и не сводил глаз с незнакомца, который плыл теперь в десяти шагах.

Луна осветила лицо пловца и Боб узнал лорда.

— Вот нежданный и незваный гость! — произнес он довольно равнодушно. С ним надо держать ухо остро. Если я с первого разу промахнусь, то мне придется плохо.

Боб пощупал, за пазухой ли его нож и, убедившись, что он тут, схватился за весло.

— Папаша! — произнесла слабым голосом Клара.

— Сейчас, сейчас, голубушка, — отвечал шепотом Боб, — мы сейчас встретим твоего папашу.

Мак-Ферлэн находился от лодки в трех шагах. Вдруг Лантерн вскочил, взмахнул веслом и лорд исчез под водой.

— Кончено! — проговорил Боб, положив на место весло и потирая весело руки. — Я очень доволен, что дело обошлось без ножа… Ведь я некогда ел его хлеб.

Не успел Боб договорить, как лодка пошатнулась. Он оглянулся и увидел человека, который всползал на нее. Он глухо вскрикнул, схватился за нож и через мгновение отец и похититель стояли один против другого.

Несмотря на быстроту движения Боба, Мак-Ферлэн успел уклониться от удара веслом и нырнул.

Лантерн держал в руках нож, лорд — шотландский кинжал. Оба были сильны: один был отец другому придавала силы жадность к деньгам.

— Уходи, — сказал Мак-Ферлэн, — мой кинжал длиннее твоего ножа, но дочери мои живы… Я слышал голос Клары… Уходи… я не хочу твоей крови.

Первой мыслью Боба была готовность воспользоваться позволеньем лорда, но потом жадность взяла верх над трусостью. Страсть к деньгам подавляла все остальные страсти в его грязной душе.

— Я не умею плавать, — отвечал он иронически.

— Уходи! — повторил Мак-Ферлэн грозно, голос его дрожал.

— Послушайте! — сказал Боб. — Дело можно сладить… — и с быстротой тигра он кинулся на Мак-Ферлэна, направив свой нож прямо в сердце, но лорд ловко отразил удар. Началась молчаливая борьба. Спустя минуту Боб Лантерн покачнулся, получив по горлу удар кинжалом. Мак-Ферлэн упер колено в его грудь, и уже поднял руку, чтобы нанести удар… В эту самую минуту Клара проснулась.

— Папаша! — воскликнула она.

Лорд невольно обернул голову. Боб Лантерн воспользовался этим движением. Нечеловеческим усилием он высвободился из-под колена Энджуса и не отыскивая ножа, который он уронил из рук во время борьбы, схватил лорда за горло и сжал, как в железных тисках.

Клара закрыла лицо руками и громкий крик вырвался из ее груди. Мак-Ферлэн глухо хрипел. Боб раза три ударил его головой о лодку и перебросил через борт бесчувственное тело в Темзу.

— Теперь не опомнится! — проворчал Боб, едва дыша от напряжения, и быстрее хватаясь за весла. — Посмотрим, что делается с моими красотками.

Обе девушки лежали на прежних местах, на дне лодки. Анна не просыпалась. Клара лишилась чувств.

Глава сорок пятая
ОБЕ ПОГИБЛИ!

За обширными, великолепными садами Букингемского дворца расположен красивый, симметрично разбитый сквер, который окружают великолепные здания, где живет английская знать, как в Париже в Сен-Жерменском предместье. Это место носит название Бельграф Сквэра.

Огромнейшее и самое великолепное из этих зданий занимал Дон Хосе-Мария-Теллес де-Аларкон, маркиз де Рио-Санто. Внутренность жилища не соответствовала его наружному виду, но и превосходила все, что может придумать самое причудливое воображение. Здесь Рио-Санто принимал высшую аристократию Лондона.

Было около восьми часов вечера. В одной из небольших комнат роскошного дома, находившейся в задней его части и освещенной лампой с матовым абажуром, лежал на голубом бархатном диване молодой человек, небрежно гладивший одной рукой прекрасную собаку испанской породы. По комнате взад и вперед ходил слепец Тиррель. Ни тот, ни другой не говорили ни слова, будучи погружены каждый в свою думу.

Вдруг собака поднялась и с радостным визгом бросилась к двери, откуда появился Рио-Санто с доктором Муре. Лицо маркиза было бледно.

— Тише, Ловели, тише! — сказал маркиз, легонько оттолкнув собаку, которая, не привыкнув к такому неласковому обращению, поджала хвост и улеглась на ковре.

— Здравствуй, Анджело! — сказал маркиз, дружески пожав обе руки молодому человеку, лежавшему на диване. — Спустись вниз, прибавил он тихо, — и достань из потаенного ящика кареты десять тысяч фунтов стерлингов.

Анджело поклонился и вышел.

— Какие новости, Эдмонд? — обратился маркиз к слепому. — Извините, доктор, прошу садиться, я сейчас буду к вашим услугам.

— Я пришел узнать, — отвечал слепой, — удалась ли моя выдумка?

— Вы дорогой человек, сэр Эдмонд, — отвечал холодно маркиз. — Все удалось как нельзя лучше и вы можете получить сто гиней у моего кассира.

— Это еще не всё, милорд. Мне нужно поговорить с вами о молодой жидовке, Сюзанне.

— О Сюзанне? — прервал его мягко маркиз, как будто это имя задело его за сердце.

Слепой не мог удержаться от улыбки, но как бы поняв гордый и строгий взгляд, брошенный на него маркизом Рио-Санто, он почтительно продолжал:

— Эта молодая девушка очаровательна, умна и с полным успехом может выполнить роль, которую взяла на себя. Но она любит и я боюсь…

— Кого она любит? — быстро прервал маркиз.

— Бриана Ленчестера.

— Счастливец! — произнес Рио-Санто, между тем как слепой Тиррель провел рукой по рту, чтобы скрыть появившуюся на нем улыбку.

— Не разлучайте их, — продолжал маркиз, — но имейте над ними строгий надзор.

Слепой отвесил низкий поклон и удалился. Рио-Санто прилег на кушетку и сделал знак доктору, который почтительно приблизился.

— Ну, что? Как вы ее нашли? — спросил маркиз.

— Плохо, милорд, плохо, — отвечал доктор, покачав головой, — мне известно только одно лекарство.

— Какое?

— Счастье.

— Но разве вы полагаете, — спросил маркиз, — что со мной она не будет иметь счастья?

— Позвольте говорить откровенно, милорд?

— Говорите.

— Мисс Мери Тревор питает любовь к молодому Франку Персевалю. Любовь ее страстная, пламенная… и теперь, умирая…

— Умирая! — вскричал, побледнев, Рио-Санто.

— Да, умирая, милорд, впрочем два или три месяца она может еще протянуть.

— Это ужасно! — воскликнул Рио-Санто с досадой и горечью. — Зачем я узнал ее?

— Мисс Мери, — продолжал невозмутимым голосом доктор, дышит только Персевалем. Любовь эта и поддерживает, и убивает ее. Отмените вашу свадьбу, откажитесь от ее руки.

— Это невозможно! Брак необходим для осуществления моих планов.

— Мне это хорошо известно, и потому…

— Ужели же нет никакой надежды?

— Позвольте же мне договорить, милорд, Третьего дня я намеревался употребить средство.

— Какое?

— Я намеревался отравить Франка Персеваля, отвечал доктор с невозмутимым спокойствием.

— Вы намеревались… — с негодованием вскричал маркиз, вскочив с места.

— Отравить Франка Персеваля, — хладнокровно повторил доктор.

— Я поручил вам, доктор, — начал после краткого молчания строгим голосом Рио-Санто, — спасти Персеваля. А вы вместо этого намеревались отравить его, не приняв во внимание, что подобное дело навлекло бы на меня ужасные подозрения. Берегитесь, сэр, чтобы я не заставил раскаяться вас в такой дерзости.

— Э, милорд! — воскликнул Муре, сделав нетерпеливое движение. — Я знаю, что вы могущественны, но интересы нашего общества требуют, чтобы состоялся ваш брак с дочерью лорда Тревора. Кроме того, милорд, я такой же ночной джентльмен, как и вы!

— Как я? — презрительно повторил маркиз.

— Как вы, милорд.

Рио-Санто, бросив на доктора пристальный взгляд, резко сказал:

— Клянусь, доктор, что если бы вы успели отравить Персеваля, я приказал бы вас повесить.

Доктора бросило в дрожь.

— Но вы не успели, — продолжал маркиз, опускаясь на кушетку, — и я вас прощаю. Теперь отвечайте на мой вопрос: есть ли надежда спасти Мери?

— Надежда есть, милорд, — почтительно отвечал доктор. — Нужно прежде всего найти место зла, а потом уже действовать. Чтобы достигнуть всего, я искусственным образом вызову на молодой девушке, одних лет с мисс Тревор, те же самые признаки, которые характеризуют ее болезнь…

— Но это ужасно! — воскликнул с отвращением маркиз.

— Потом я начну производить опыты…

— Но ведь эти опыты могут убить ее!

— Я сам думаю, что ей не вынести опытов и она умрет.

— После ужасной пытки! В страшных мученьях!

— Да, милорд.

— Поищите, доктор, другого средства.

— Я буду искать, но тем временем болезнь мисс Тревор разовьется.

Рио-Санто закрыл лицо руками.

— Прикажете мне оставить вас? — спросил холодно доктор.

— Спасите Мери! — произнес едва слышно Рио-Санто.

Доктор направился к выходу.

— Доктор! — вскричал ему вслед маркиз. — Я озолочу вас. Спасите Мери, не убивая невинной девушки!

— Постараюсь, милорд, — отвечал Муре.

Рио-Санто остался в комнате один. Усталый он опустил голову на подушку кушетки. В уме его кружились тысячи мыслей, но сон овладел им.

Протяжный бой стенных часов разбудил его, пробило полночь. Он быстро вскочил с кушетки, хотел ступить, но наткнулся на тело человека, который без чувств лежал на ковре. Это был не злоумышленник, потому что красивый Ловели не лаял, но с жалобным визгом лизал его лицо. Рио-Санто наклонился: лицо незнакомца было в крови. Маркиз узнал черты незнакомца.

— Энджус, Энджус! Брат мой!

Лорд лежал неподвижно. Маркиз поднял его с ковра и положил на кушетку.

— Энджус, Энджус! — восклицал он.

Мак-Ферлэн открыл глаза, поглядел кругом и прошептал:

— Обе! Боже мой! Обе погибли!..

Глава сорок шестая
КАМЕЛИЯ

Прошла неделя после тех происшествий, которые рассказаны нами в конце первой части.

Сюзанна сидела в своей гостиной с Брианом Ленчестером. Она была счастлива, потому что тот, кого она любила, был с ней.

Бриан сидел задумавшись; в руках своих он держал роскошную камелию. У влюбленной четы произошла небольшая размолвка по поводу камелии, которую Бриан накануне взял у Сюзанны.

— Миледи, — говорил Бриан, — вчера я лишил вас цветка, который был для вас дорог. Все оттенки его запечатлелись в моем сердце. Сегодня я весь день употребил на то, чтобы найти подобный… — и Ленчестер подал ей камелию.

— Я всегда буду носить ее с собой, — отвечала Сюзанна, поцеловав цветок и открыв маленький медальон, висевший у нее на шее.

— Как! — вскричал Бриан с грустью в голосе и задержав руку молодой девушки. — Вы думаете заменить им прежний?

— Я их буду одинаково любить, милорд.

— Одинаково, — медленно повторил Бриан, — и когда-нибудь… тот бросит его, как я вчера бросил засохший цветок, который вы хранили как память. Не так ли, миледи?

Сюзанна опустила глаза и покраснела.

— Как память о мужчине! — прибавил Ленчестер тихо.

— Да, милорд, — спокойно отвечала Сюзанна. Бриан отнял руку. Сюзанна положила цветок в медальон и закрыла его.

— Благородного, прекрасного мужчину, которого я пламенно любила.

— Но кто же этот счастливец? — спросил Бриан, нахмурившись.

— Вы, милорд.

За черным стеклом находилась маленькая, темная каморка, где сидела герцогиня де Жевре и подслушивала. Такое занятие крайне наскучило старой француженке, так как подслушивать было нечего. Она сидела на мягкой скамейке. Темнота действовала неприятно на глаза, так что она вынуждена была их зажмурить. Вскоре разговор молодых людей стал плохо доходить до ее ушей и герцогиня заснула в сон в ту самую минуту, когда Сюзанна сказала:

— Вы, милорд.

— Возможно ли! — вскричал с восторгом Бриан Ленчестер; в то же время он бросил удивленный взгляд на молодую девушку и продолжал: — но, миледи, во Франции я никогда не был…

Сюзанна побледнела, она хотела что-то сказать, но голос не слушался ее.

— Вы не могли меня знать, — прибавил Бриан.

— Я знала вас… — едва слышно произнесла княгиня де Лонгвиль.

— Но когда, как, где? — быстро спросил Ленчестер.

Сюзанна, бледная, не отвечала ничего, устремив глаза на медальон.

— Княгиня, — сказал Бриан после краткого молчания, — у всякого свои тайны и я не имею никакого права требовать от вас откровенности. Вы сказали, что любите меня; это много… даже более, нежели я заслуживаю, следовательно, прошу простить мои нескромные вопросы.

— Бриан, вы жестоки! — сказала, с горечью прерывая его, Сюзанна.

— …Нескромные вопросы, — холодно продолжал Ленчестер, — на которые я не имею никакого права.

— Милорд, — сказала, поднимаясь со своего места Сюзанна, — не продолжайте более. Я не заслуживаю ваших насмешек… Нам грозит большая опасность.

— Опасность? Я не понимаю вас, княгиня.

— Я не княгиня, милорд! Выслушайте меня. Если бы я была в самом деле княгиней, я была бы уже вашей женой; если бы у меня было знатное происхождение и богатство, то я давно принадлежала бы вам.

Бриан невольно поднялся и смотрел на княгиню с величайшим удивлением.

— Выслушайте! — продолжала она с живостью. Выслушайте и после не обвиняйте меня за те несчастья, которые постигнут нас! Я не княгиня. Я слепое орудие в могущественных руках. Я Сюзанна, милорд, дочь Измаила Спенсера, дочь жида, который прошлой осенью был повешен.

Бриан сделал шаг назад в ужасе.

— Измаила Спенсера! — проговорил он. — Ростовщика Измаила Спенсера!

— Да, ростовщика, производителя фальшивых векселей и вора, Измаила Спенсера.

Громко и с усилием произнеся последние слова, Сюзанна без чувств упала на диван. Бриан смотрел на нее с мертвой бледностью в лице.

Настала глубокая тишина.

— Ничего! — произнесла, наконец, Сюзанна, осматриваясь с боязнью, — ничего! Они не запрещают мне говорить. Они не могли слышать моих слов! О, милорд! — прибавила она, кинувшись к Бриану, я открою вам всю свою душу. Вы не знаете, они сказали мне: «Каждое нескромное слово отзовется на Бриане Ленчестере», и я молчала, милорд.

Ленчестер бросил проницательный взгляд на молодую девушку.

— Сюзанна, — сказал он, — отвечайте скорее, могу ли я еще любить вас. Сию же минуту я должен или просить у ног ваших прощения, или расстаться с вами на веки.

Сюзанна молчала. Она видела, что будущность, любовь и все надежды ее были в опасности и зависели от одного слова.

— Отвечайте, — повторил Бриан.

— Милорд, — отвечала молодая девушка, — я бедна и отец мой был повешен.

Потом она подняла голову и поглядела на своего судью.

— Сюзанна! — воскликнул он с отчаянием. — Я люблю вас, люблю вас более, чем когда-либо. Что мне до того, что вы бедны! Я сам ничего не имею… Какое мне дело до вашего отца! Я хочу знать вас, только вас! Что вы такое? Зачем носите титул княгини? Откуда берутся у вас эти наряды, которые так идут вам? По какому праву обитаете вы в этих великолепных комнатах?

— Бриан! — вскричала Сюзанна. — Мне нельзя говорить. Ваши вопросы приводят меня в ужас. Я люблю вас и кроме вас никого никогда не любила.

— Миледи, — возразил Ленчестер тихим голосом, — у меня было сомнение… Я не желал верить, я надеялся, но теперь все кончено? Достаточно было одного вашего слова, чтобы рассеять все мои сомнения.

— Боже мой! — вскричала с отчаянием Сюзанна. — Не осуждайте меня, заклинаю вас именем вашей матери. Я решилась принять не принадлежащее мне имя и всю окружающую меня роскошь, только для того, чтобы жить… Искуситель удержал меня на краю могилы и я решилась подчиниться всему, потому что хотела жить, чтобы любить вас!

Бриан ничего не понимал, но голос и слезы Сюзанны проникали в самое его сердце.

— Бриан! — вскричала вдруг Сюзанна. — Я достойна вас!

— Правда ли это? — спросил Бриан, стремительно бросаясь к ней.

— Разделяют меня с вами только казнь моего отца и расстояние, существующее между дочерью жида и дворянином, — произнесла Сюзанна.

Но Бриан был уже возле нее. Сердце девушки опять наполнилось радостной надеждой и она продолжала:

— Для меня неясны ни ваши вопросы, ни ваши сомнения.

— Довольно, Сюзанна! — вскричал Ленчестер. Забудьте мои подозрения! Люди слабы и злы. Те, которые думают о себе, что они стоят выше предрассудков не что иное, как малодушные гордецы… Мне следовало упасть к ногам вашим, когда вы мне сказали: «Я не княгиня». Мне следовало благодарить вас за то, что из любви ко мне вы захотели подвергнуться опасности, которую называете ужасной. О, Сюзанна! Вы не сердитесь на меня?

В ответ Сюзанна посмотрела на него взглядом, исполненным бесконечной любви.

— Могу ли я сердиться на вас, — сказала она. — Когда вы сказали, что любите меня…

Бриан хотел что-то отвечать, но она остановила его и тихо продолжала:

— Нам следует спешить. Я хочу передать вам всю мою жизнь, и тогда вы увидите, достойна ли я вас!

Сюзанна взяла за руку Бриана, прижала ее к своему сердцу и начала рассказ.

Глава сорок седьмая
ИСТОРИЯ СЮЗАННЫ

За домом моего отца находился маленький садик с двенадцатью прекрасными дубами. Кроме них в нем ничего не росло, Будучи еще очень маленькой, я часто играла в этом садике, но одна, всегда только одна. Иногда с глазами, полными слез, я из окна смотрела на детей, резвившихся на улице. Я часто была в слезах, потому что безвыходно жила в великолепном доме моего отца, где вся прислуга состояла из служанки Темперенсы, пьяной с утра до вечера, и старого слуги, Ровоама, который был нем.

Темперенсе строго запрещалось разговаривать со мною и, я помню, одно время отец мой хотел убить ее за то, что она, будучи в обыкновенном своем пьяном состоянии, начала рассказывать мне о каком-то жестоком и сердитом лорде, который покинул свою дочь и о бедной женщине, которая проливала слезы о потерянной дочери. Этот рассказ живо сохранился в моей памяти.

Ровоам прислуживал за столом. Он был совершенным рабом моего отца, который часто на нем вымещал свой гнев.

— Вы, милорд, знали моего отца, потому что я часто видела вас в нашем доме. Но когда я была еще ребенком, Измаил Спенсер был человек молодой. Я не могу вспомнить о нем без ужаса. Мне все представляется, что я и теперь еще вижу проницательные его глаза, устремленные на меня с выражением необъяснимой насмешки. Он меня не любил, но я была к нему привязана. Темперенсу я любила и весьма жалела бедного Ровоама.

Нередко в продолжение нескольких дней я не видала своего отца. Все это время он находился на другой половине дома, куда проникать мне было строго запрещено. Между тем Темперенса, по своему обыкновению, предавалась пьянству. Ровоам все что-то вырезывал на маленьких кусочках дерева, а я играла в саду со своей ланью, моей миленькой Корой, которую подарил мне отец.

«Вот для тебя, Сюзи, подруга, — сказал он мне: — она будет жить в этом садике».

При этом на меня напала грусть. Бедная лань, может быть, еще вчера бегала на свободе, а теперь она принуждена жить в заключении! Когда мой отец удалился из сада, Кора, приблизившись ко мне, легла у моих ног. Долгое время я просидела с ней и в продолжение всей следующей ночи мне снилось, будто бегаю по прелестному саду с молоденькими девочками, моими ровесницами!

Сюзанна на минуту замолкла. Бриан, с немым изумлением слушавший ее рассказ, воспользовался остановкой и спросил:

— Неужели вы не знали своей матери, Сюзанна?

— Не знала, — отвечала грустно девушка. — Иногда отец говорил мне об ней, учил ненавидеть ее!

— Ненавидеть свою мать! — повторил Бриан. — Это ужасно!

Сюзанна продолжала:

— Мне следует рассказать вам, Бриан, одно таинственное обстоятельство. Темперенса и мой отец уверяли меня, что мне это приснилось, но я не верила, потому что видела это слишком ясно. Дело происходило вечером. Отец не показывался уже дня два. Я заснула в своей комнатке, но не крепко, так как легкий шум разбудил меня. Раскрывши глаза, я увидела женщину, сзади которой стояла Темперенса. О, милорд, как прекрасна была эта женщина и какая доброта выражалась на прелестном ее лице!

— Незнакомая женщина, — продолжала Сюзанна, — смотрела на меня глазами, полными слез.

— Как она мила! — произнесла она и радостным, и грустным голосом.

— Она вся в вас, миледи! — отвечала Темперенса.

В это время послышался шум шагов в коридоре, который вел к моей комнатке.

— Уходите, миледи, ради Бога уходите! — вскричала, побледнев, Темперенса.

Незнакомка хотела удалиться, но вдруг остановилась, кинулась ко мне и судорожно прижала меня к своему сердцу. Я не могу передать вам, милорд того, что чувствовала я в это время. Моя душа рвалась к незнакомке, в глазах появились слезы…

— Это была ваша мать, миледи, — воскликнул Ленчестер, — ваша мать, которую насильно разлучили с вами. До этих пор я употреблял жизнь свою на мщение, но с этого времени она принадлежит вам, и если только есть какая-либо возможность отыскать вашу мать, Сюзанна, я найду ее?

— Да услышит вас Господь, Бриан, — отвечала Сюзанна с благодарностью, — но, увы, я уже давно потеряла надежду. Слушайте далее.

У меня вырвался крик и я протянула ручонки к очаровательному видению, но напрасно. Когда я раскрыла глаза, то очутилась в темноте, только по коридору слышались поспешно удалявшиеся шаги. Вдруг раздался гневный голос моего отца. Я не могла понять его слов, потому что, как я потом узнала, он говорил с Темперенсой по-ирландски. Темперенса отвечала дрожащим голосом. Мой отец в бешенстве кинулся на нее и комната огласилась жалобным криком бедной женщины. Когда Ровоам принес свечи, я увидела, что Темперенса лежит на полу с окровавленным лицом. Я хотела подойти к ней, но Измаил грубо оттолкнул меня.

— Ты хорошо спала, Сюзи? — спросил он.

— Я не спала, — отвечала я, — и видела.

— Ты еще будешь иметь время рассказать мне, что ты видела во сне, — сказал Измаил, сделав особенное ударение на последнем слове. Впрочем ты очень умно делаешь, что хочешь рассказать мне, что видела во сне. Советую тебе так всегда делать, а иначе я убью твою лань.

Эта угроза возбудила в моем маленьком сердце негодование. Я любила Кору всей душой и она одна на свете меня любила. В первый раз я дерзнула пристально посмотреть на отца и, хотя он сдвинул брови, это не испугало меня.

— Если вы захотите убить Кору, я сумею защитить ее, — отвечала я.

— Ладно, ладно, — сказал он с улыбкой и погладив меня по щеке, — если ты будешь защищать свою лань, то я убью тебя!

— Изверг! — невольно воскликнул Бриан.

— Его нет в живых, сказала тихим голосом Сюзанна, — и он был мой отец.

Когда он оставил комнату, я подошла к Темперенсе.

— Джину! — закричала она хриплым голосом и, достав из кармана склянку, с жадностью начала пить из нее, а потом затянула какую-то песню. Я спрашивала ее о прекрасной леди, которая прижимала меня к сердцу, но на все мои вопросы она отвечала только смехом, и валяясь на полу отрывисто говорила:

— Жид меня колотит, пускай колотит, только бы не отнимал джину. Какое мне дело до колотушек, когда есть у меня джин!

Итак, я ничего не могла добиться. Шли дни за днями, проходили недели, месяцы, годы. Я росла и, как говорил Измаил, хорошела. В моей жизни не происходило перемен. Отец мой стал отлучаться все чаще и чаще. Моей единственной радостью была Кора. О, милорд, если бы вы знали, как она меня любила! Если я была весела, она бегала и резвилась около меня. Если на меня нападала грусть, она ложилась у моих ног, не сводила с меня глаз и время от времени жалобно стонала. Бедная Кора! Она не перенесла неволи, Она худела, потому что высокая стена отделяла ее от горизонта, от обширных лесов, в которых она родилась и жила.

Однажды поутру, когда я пришла в сад, моя бедная лань лежала на траве, она едва дышала. Я поняла ее страдания, стала возле нее на колени и горько заплакала. Кора подняла немножко голову, посмотрела на меня еще раз… Голова ее опять упала на траву и уже более не подымалась. Меня насилу оттащили от единственной моей подруги, мне хотелось умереть рядом с ней! Вечером какой-то человек, которого Темперенса называла Бобом, унес труп моей бедной Коры. Когда я увидела, что он взвалил лань на плечи, понес ее, из груди моей вырвался невольный крик и я лишилась чувств. Когда воротилось ко мне сознание, у моей кровати стоял Измаил с доктором.

— Ее надо беречь, — говорил доктор, она сильно расстроена. Ей нужны воздух, свобода, удовольствия, или…

— Не ошибаетесь ли вы, доктор? — спросил мой отец. — Мне кажется, это маленькая горесть, которая пройдет, когда я куплю для нее другую лань.

Доктор отрицательно покачал головой и взяв из хрустального стакана полузавядшую герань, сказал:

— Цветам и детям необходимо солнце, вот растение, которое завтра совсем завянет… Поверьте мне, мистер, что если вы не дадите легким вашей дочери свежего воздуха, то она завянет, подобно этому цветку.

Доктор поклонился и вышел.

Я притворилась спящей. Пробыв еще несколько минут у моей кровати, Измаил удалился.

Глава сорок восьмая
МЕДАЛЬОН
Продолжение рассказа Сюзанны

Рано утром на другой день меня усадили в карету, в которой я ехала в течение целого дня. К вечеру, когда уже стало темно, карета подъехала к какому-то большому дому и остановилась. Меня уложили спать. На другой день меня разбудили светлые, блестящие лучи восходящего солнца. Я поспешно соскочила с постели и подбежала к окну. На глазах моих показались слезы, милорд, когда я увидела перед собой обширный горизонт, леса, озеро, горы! Все это освещалось солнечными лучами, которые осыпали предметы золотистой пылью. О, как это было чудно! Я даже забыла Кору и плакала от радости.

То место, в котором я поселилась, находилось далеко от Лондона, но ни того, где оно лежит, ни того, как называется я не знаю. Мне позволено было выходить, но я не смела говорить ни с кем, кроме Темперенсы. Она и Ровоам не оставляли меня одну ни на миг и становились непреодолимой преградой между мною и добрыми крестьянами, которые, когда встречались со мной, ласково кланялись. Мой отец остался в Лондоне.

На свободе и чистом воздухе физические силы мои быстро развились. Я выучилась ездить верхом, плавать, и Ровоам нередко приходил в изумление от той смелости и ловкости, с которыми я владела ружьем.

— Мне недавно стало известно, милорд, что подобные вещи не совсем приличны молодой девушке… Я постараюсь забыть их, Бриан.

— Ничего не забывайте, Сюзанна, — вскричал Ленчестер. — Все в вас меня приводит в восхищение и мы будем счастливы, если вы любите меня.

— Люблю ли я вас! — произнесла Сюзанна, крепко сжав руку Бриана. — О милорд! Одному Богу известно, как я вам предана, но вы сами убедитесь, когда узнаете, какое сильное влияние вы имели на мою судьбу.

При наступлении осени, от Измаила пришло приказание возвратиться в Лондон. Увидев меня, он отступил с изумлением.

— Как ты выросла и похорошела! — вскричал он невольно. — Доктор не ошибся, Сюзанна, тебя теперь уже нельзя считать за ребенка. Любишь ли ты наряды! По глазам твоим видно, что ты любишь их! От меня ты ни в чем не встретишь отказа, ты будешь счастлива!

Я невольно задумалась над словами Измаила, но ненадолго. Темперенса в тот вечер, убирая мои волосы, отличалась особенной веселостью.

— Мисс Сюзанна, — сказала она смеясь, — мне поручено поцеловать вас… Ха, ха, ха! В обе щеки… Вот так!.. И повесить вам на шею эту штучку.

Не успела я ответить, как она поцеловала меня в обе щеки и повесила на мою шею медальон на шелковом шнурке, вот этот самый.

— Откуда это? — спросила я. — Кто тебе поручил.

— Тс!.. — прервала Темперенса. — Это секрет…

— Ради Бога, Темперенса, скажи мне, от кого ты получила эту хорошенькую вещицу?

— От феи, — отвечала она, громко засмеявшись, — от феи, которая очень бы желала увидать вас.

Больше я ничего не могла добиться от Темперенсы. Я все смотрела на медальон и так задумалась над ним, что не заметила, как ко мне подошел Измаил. Он слегка, ударил меня по плечу, я вздрогнула и быстро спрятала медальон на груди.

— Ого! — вскричал он с насмешкой. — Вы, мисс Сюзи, как кажется, уже имеете тайны… Покажи мне сию минуту, что ты скрываешь!

— О, милорд, хотя вы и имели дела с моим отцом, но вы не знаете его повелительного голоса! Одно воспоминание об этом голосе приводит меня в ужас! Бриан, — прибавила Сюзанна тихо и придвинувшись к Ленчестеру, — я недавно слышала опять этот голос. Тот, который купил у меня мою жизнь, заговорил со мной на прошлой неделе голосом Измаила. Этого человека я знаю под именем Тирреля, леди Офелия называет его сэром Эдмондом Маккензи.

— Сэр Эдмонд Маккензи! — удивился Бриан.

— Не думайте, что мне только так показалось, — продолжала Сюзанна. — О нет, это был его голос.

— Но, Сюзанна, вы забываете, что Измаил умер.

— Вы думаете, что мне только так показалось?

— Может быть…

Сюзанна, закрыв руками лицо, на минуту замолчала.

— Я должна была повиноваться приказанию отца, — продолжала снова молодая девушка.

Едва он бросил взгляд на герб и имя, выгравированные на медальоне, на лице его показался гнев.

— Негодная Темперенса! — проворчал он. — Я не могу больше надеяться на нее, я ее проучу!

Измаил внимательно рассмотрел медальон и нажал пружину, которой я прежде не заметила… Медальон открылся. Измаил взял из него маленький локон волос и клочок бумажки. Волосы полетели в камин и в то же мгновение вспыхнули. Потом, обратившись к бумажке, отец мой прочел вслух: «Сюзанне, когда она выучится читать».

— Ха, ха, ха! Это чрезвычайно мило! — вскричал Измаил со смехом. — Жалко, что ты еще не знаешь первых букв азбуки.

— Я выучусь читать, — сказала я, — отдайте мне эту записку, она прислана мне.

Измаил бросил на меня грозный взгляд и, не говоря ни слова, начал читать записку. Она была маленькая, но, вероятно, в ней много было сказано, потому что отец мой долго читал ее, и время от времени с презрением пожимал плечами. Наконец он окончил чтение и бумажка полетела в камин. Я кинулась, чтобы вырвать ее из огня, но Измаил схватил мою руку и со злорадной улыбкой держал ее до тех пор, пока пепел не улетел в трубу. У меня полились слезы, милорд. Отец не обратил на них никакого внимания. Он вынул из кармана ножичек и стал соскабливать герб и имя, выгравированное на медальоне.

— Что вы делаете? — вскричала я.

— Уничтожаю имя, которое тут нацарапано. Это пустяки, на которые не стоит обращать внимания.

— Боже мой! — воскликнула я, рыдая. — Вы счищаете имя женщины, которая принимает во мне участие, которая любит меня.

— Для чего тебе нужно знать это имя? Если будешь умна, так я сам скажу тебе его после, когда-нибудь, впрочем года через три-четыре ты, дочь моя, будешь десятками считать людей, которые будут любить тебя. Ты будешь очень счастлива, Сюзи! Каждый будет домогаться одного твоего взгляда, одной улыбки… Но, дочь моя, остерегайся двух зол: гордости и легкомыслия. Гордость, называемая дураками добродетелью, будет заставлять тебя презирать лесть, легкомыслие, называемое в свете голосом сердца, посоветует тебе полюбить какого-нибудь молоденького джентльмена, у которого сладкий голосок и приятная улыбка. Остерегайся, Сюзанна! Призвание женщины есть без сомнения любить и принадлежать мужчине, но ее обязанность делать выбор… Не из сотни одного, но из тысячи сотню, самых богатых и щедрых… Впрочем придет время, ты поймешь это лучше! А теперь до свидания, вот тебе твоя игрушка!

— Это ужасно! — произнес Бриан с величайшим негодованием. — Сюзанна, этот человек, это чудовище не мог быть вашим отцом! Много есть вещей, которых нельзя объяснить, но их можно чувствовать. Что этот медальон прислала вам ваша мать, я в этом уверен; что Измаил — не отец вам, я в этом убежден.

— Нет, Бриан, — грустно отвечала Сюзанна, — вы ошибаетесь. Измаил был мой отец, но не будем говорить об этом. Слушайте далее.

Едва Измаил от меня вышел, в соседней комнате раздался крик Темперенсы. Отец мой бил ее за то, что она осмелилась передать мне медальон. С этого дня я ее никогда больше не видала. Когда я проснулась на другое утро, я увидела у моей кровати незнакомую мне женщину, которая нанята была на место Темперенсы.

С этого дня моя жизнь стала другая. Незнакомая женщина убрала мою голову и надела на меня дорогое платье. Мне было хотелось спросить, для чего это, но она ни слова не знала по-английски и говорила на непонятном мне языке. Окончив мой туалет, она подвела меня к зеркалу. Я не узнавала себя и в первый раз у меня явилось противоречивое ощущение женщины: желание блеснуть и желание поставить непреодолимую преграду между собою и нескромными взглядами толпы.

Немного спустя пришел отец и повел меня в великолепные покои бельэтажа, в которых я еще никогда не бывала. Там находилось множество картин, фортепиано, арфа, несколько книг и красивых альбомов. В картинках заключались мифологические сюжеты; в альбомах… О, милорд! При одном воспоминании об этих рисунках у меня является негодование, хотя в то время я решительно ничего не поняла и более восхищалась красивыми рамками картин и великолепными переплетами альбомов, чем самыми картинами и рисунками. Милорд, несмотря на то, что Измаил употребил все свои старания, чтобы развратить меня, мой ум и мое сердце. Господь спас меня. Сначала защитила меня молодость, а потом… потом я увидела вас и вы стали моим ангелом хранителем, моим защитником от всего дурного.

Отец вышел, оставив меня на несколько минут одну; потом он вернулся с человеком, который должен был учить меня танцам. После танцев шли уроки музыки, чтения, письма, итальянского, французского и немецкого языков. Мои учителя все были единоверцы моего отца, только из различных стран. Я успевала быстро, что радовало моего отца, который в то же время продолжал внушать мне свои гнусные правила, не производившие, однако, на меня того влияния, которого он ожидал. Между тем я не презирала порока, так как не имела понятия о том, что такое добродетель, и я равнодушно выслушивала обыкновенные наставления Измаила. Прошел год и я хорошо знала языки, которым меня учили, пела, играла на фортепьяно, на арфе и умела танцевать.

Глава сорок девятая
НЕМОЙ
Продолжение рассказа Сюзанны

Однажды вечером, когда я кончила уроки, ко мне зашел отец.

— Сюзанна, — сказал он, ты давно не видела Ровоама, ему хочется повидаться с тобой.

В продолжение целого года я уже не видела Ровоама, нашего слепого слуги. Мне вспомнилась его прежняя привязанность ко мне и я с радостью приняла предложение отца. Он провел меня через все комнаты бельэтажа и в темном проходе отворил маленькую, потаенную дверь. Мы очутились в узком коридоре и, пройдя шагов десять в совершенном мраке, стали подниматься по крутой лестнице наверх. Измаил отворил дверь и мы вступили в обширную комнату, похожую на мастерскую, в которой находилось множество странных и разнообразных вещей. По левую руку лежали в порядке на большом столе разные костюмы; тут были мундиры военные и полицейские, придворные платья, куртки и блузы простого народа. Возле стола стоял туалет, на нем находились помадные банки, склянки, парики, накладные усы и бороды, сделанные с удивительным искусством. Далее, в ящике находилось множество разных слесарных инструментов; еще далее виднелись кинжалы разных форм и величины, пистолеты и кистени. Я проходила мимо всех этих вещей и они не возбуждали во мне ничего, кроме любопытства…

На другом конце этой обширной мастерской находилась маленькая деревянная перегородка. За ней сидел Ровоам. Какая разительная перемена произошла с ним с тех пор, как я его видела! Бледных, впалых щек его и подбородка давно не касалась бритва, длинные волосы в беспорядке падали на плечи. Он казался больным, дряхлым, истомленным, полоумным стариком.

Когда мы вошли, он не узнал меня. Но потом на его лице появилась радостная улыбка. Он ласково кивнул мне головой.

— Отчего тебя не видно, добрый Ровоам? — спросила я.

В ответ на это он бросил на отца моего взгляд, в котором выражалась боязнь, вынужденная покорность и — ненависть.

— Что же, Ровоам, — сказал ему отец, — ты не узнаешь Сюзи.

Немой сидел у стола, на котором лежали продолговатые исписанные бумажки, граверные инструменты, печати, чернила разных цветов и кусочки дерева, о которых я уже говорила. Ровоам по приказанию моего отца подделывал для него векселя главнейших лондонских торговых фирм, или вернее сказать, он учился подделывать их. Он трудился с утра до вечера; исправлял гравюры, переделывал печати и старался копировать почерки и подписи важнейших банкиров, а между тем сам он не умел даже подписать своего имени! За малейшую ошибку, за всякую неудачную подделку несчастный подвергался немилосердным побоям Измаила. Вот причина, почему у Ровоама была такая худоба, бледность и такой вид дряхлого старика.

Я подала ему руку. Он поцеловал ее и показал рукой за окном на видневшееся голубое небо. Бедняжка Ровоам! Увидев движение немого, Измаил презрительно пожал плечами и сказал:

— Полно-ка, Ровоам, делать глупости. Покажи-ка мне лучше свою работу.

Ровоам вынул из ящика, спрятанного за столом целый пакет векселей. Отец мой начал со вниманием их рассматривать, между тем как бедный немой с невыразимой боязнью следил за каждым оттенком на его лице. Измаил вдруг остановился на одном векселе, он рассматривал его долго и особенно внимательно.

— Великолепно, Ровоам! — промолвил он наконец.

— Подпись Пибльса и сыновей — совершенство! За это тебе дадут сегодня вечером рюмку водки. Ты скоро вполне овладеешь делом, — продолжал отец мой, отложив в сторону около полудюжины векселей и подав остальные немому: — еще несколько месяцев старательного, неусыпного труда и ты достигнешь совершенства. Ну, прощай! Пойдем, Сюзи.

— До свиданья, Ровоам, — сказала я немому, — я буду заходить к тебе.

Ровоам склонил голову и положил руку на сердце.

— Я замечаю, Сюзи, — говорил мне отец, когда мы возвратились в бельэтаж, — что ты жалеешь немого. Напрасно! Пойми, что свет так устроен: сильный владычествует над слабым и эксплуатирует его, сколько возможно. Сострадание — вещь нехорошая и бесполезная. Кроме того, Ровоам мой раб. Впрочем оставим это. Смотри Сюзанна, не говори никому о том, что ты сегодня видела, в противном случае — я погиб.

Я до сих пор не могу объяснить преданности немого к моему отцу. Он имел под руками орудия, которыми он мог бы защищаться против Измаила, но ему никогда не могло прийти и в голову сделать это. Когда мы путешествовали по Франции, Италии, на Востоке, у Ровоама была тысяча средств бежать, но он и не подумал об этом. Его рабство было некоторым образом добровольное. Власть моего отца над ним: была абсолютна.

Глава пятидесятая
ОДНА ИЗ ТАЙН ЖИДА
Продолжение рассказа Сюзанны

В Лондоне мы прожили еще с полгода. Я часто заходила к несчастному немому. Однажды я нашла его несколько веселее обыкновенного, вероятно отец мой остался доволен его работой. Когда я вошла в комнату, он взял мою руку и подвел меня к туалету. Здесь он достал одну из банок, которые там стояли, и попросил меня знаками, чтобы я закрыла глаза. Нужно сказать вам, милорд, что Ровоам имел смуглое, чрезвычайно выразительное лицо, волосы и борода его были черны, как крылья ворона.

Спустя две минуты, Ровоам дотронулся до моей руки, я открыла глаза и в страхе сделала шаг назад. Поверите ли, милорд, я не узнала бедного немого. С ним произошла волшебная перемена. Вместо смуглого лицо его приняло бледный цвет… похожий на цвет лица Сэра Эдмонда Маккензи… лучшего сравнения я не могу приискать.

— Опять Эдмонд Маккензи! — с удивлением произнес Бриан.

В глазах немого, продолжала Сусанна, не было того блеска, какой они обыкновенно имели, вместо черных волос по плечам его рассыпались белые, льняные кудри. С этой переменой ясное выражение его лица сделалось мягче, стало почти незаметно.

— Это изумительно! — вскричал Бриан, в голове которого засела странная мысль. — Но продолжайте, Сюзанна, я надеюсь, что сегодня напишется последняя глава фантастической повести вашей жизни. Вы займете в свете то место, которого достойны и, если это только может зависеть от меня, то вы будете счастливы.

В благодарность за эти слова, Сюзанна посмотрела на Бриана взглядом, в котором выражалась неизъяснимо нежная любовь. Промолчав несколько мгновений, она продолжала.

Мое изумление доставило наивную радость бедному Ровоаму и он знаками старался объяснить мне, что в банке заключалась вся тайна его метаморфозы. Вдруг он вздрогнул и со страхом оглянулся на дверь. Измаил стоял на пороге.

— Это что такое? — спросил он, нахмурив брови.

— Это, по моей просьбе, Ровоам… — начала я.

— Морочь, Сюзи, морочь, — ласково сказал Измаил, — это очень хорошо. Что же ты краснеешь? А ты, немой черт, — продолжал он, дернув за волосы немого. В таком виде ты кажешься еще уродливее, не бойся, животное! Я сам думал показать Сюзанне когда-нибудь свой секрет, за который многие дорого бы дали, да дело теперь не в этом. Покажи мне свою работу, наше дело подходит к концу и нам скоро нужно будет ехать. Хочешь ли быть пажом Сюзанны? В ответ Ровоам улыбнулся. Ко мне одной он был искренно привязан.

Спустя несколько дней мы отправились во Францию. Мне в первый раз пришлось увидеть безграничное море и я поняла величие Господа! От Измаила это не укрылось, и он стал еще более богохульствовать, но все его усилия развратить мою душу остались безуспешными. Я была создана для того, чтобы любить творца вселенной!

Я не буду много говорить относительно нашего путешествия по Франции, по Италии и на Востоке. Заграницей мы пробыли четыре года. Главная цель этого путешествия для моего отца состояла в том, чтобы обратить фальшивьте векселя в наличные деньги. Он успел в этом, и вы, вероятно, слышали о том волнении, которое овладело Лондонской биржей, когда туда дошли слухи об этом преступном подвиге. На моего отца не пало ни малейшее подозрение, а он пустил в обращение фальшивых векселей более, чем на пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Глава пятьдесят первая
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Продолжение рассказа Сюзанны

Наконец мы вернулись в Лондон. Я стала взрослой девушкой и Измаил считал меня зрелой для своих гнусных замыслов: он хотел продать меня. Когда Сюзанна произносила последние слова, грудь ее высоко поднялась, щеки побелели и черные глаза бросали молнии.

Не знаю, продолжала она, на что бы я решилась, если бы тогда проникла в замыслы Измаила. Но я была слишком неопытна. Когда же он объяснил, чего хотел от меня, я обладала уже непобедимой силой: я любила вас.

Когда мы возвратились в Лондон, первой заботой моего отца было возобновление роскошного игорного дома в Лейчестер-Сквере.

Я, как и прежде, оставалась в доме одна. Я помню, это происходило весной. На деревьях появилась уже зелень. Увлекшись неясными мечтами, которые наполняют ум молодых девушек, я прогуливалась по саду. Вдруг в передней послышался шум. В переднюю вошел мужчина, это были вы, милорд. Лакей моего отца загородил вам дорогу… Вы не рассердились, лицо ваше сохранило спокойную гордость. Несмотря на то, когда вы произнесли несколько повелительных слов, лакеи почтительно расступились. Это показалось мне удивительным, потому что мне не раз приходилось быть свидетельницей их дерзости. Когда вы вошли в контору Измаила, я стала к окну, чтобы видеть вас, не будучи замеченной. Когда вы ушли, в грудь мою запала грусть, я плакала. С этого дня судьба моего сердца была решена, — я полюбила вас навеки.

С тех пор, Бриан, я не имела покоя ни днем, ни ночью. Вы представлялись мне наяву и во сне… Я потом долго не видала вас, — однако все ждала. Во второй раз я увидала вас в парке. Я издали отличила вас в толпе джентльменов, наполнявших аллеи и мое сердце рвалось к вам. Вы тогда ехали на красивой, арабской лошади; на груди у вас была камелия, тот самый цветок, милорд, который я, как драгоценность, хранила в медальоне. При быстром повороте лошади камелия упала, вы не обратили на это внимания. Я подняла ее.

Между тем устройство игорного дома было кончено. В нем было множество комнат. Часть главной залы отделялась широким занавесом, и высокой, крепкой балюстрадой. Измаил придумал театральный эффект, чтобы лучше привлечь к себе самую знатную и богатую лондонскую публику.

Глава пятьдесят вторая
СИРЕНА
Продолжение рассказа Сюзанны

Однажды вечером отец взял меня с собой в игорный дом. Когда я вошла в залу, то теплый воздух и шум разговоров так сильно подействовали на мои нервы, что я невольно со страхом прижалась к отцу.

— Ничего, — сказал он, — не бойся. Тебя никто не видит, нас скрывает занавес. Сядь, Сюзи, за фортепьяно и пой.

Нужно было повиноваться. Я села и, отдохнув минуту, коснулась пальцами до клавишей. За занавесом раздался ропот неудовольствия.

— Эй, Спенсер, — крикнул кто-то из игроков, — уволь нас от концерта. Это довольно глупая затея.

— Играй и пой, Сюзи, — сказал мне отец.

Я начала петь сначала без всякого чувства и методически, точно занималась с учителем пения, но скоро увлеклась и в страстных звуках вылила всю свою душу. Я не помнила, где я находилась, не видела окружающих меня предметов; я пела для себя.

— Хорошо, хорошо, превосходно прелестно, Сюзи! — сказал тихим голосом Измаил, когда я кончила, и в то же мгновение гром рукоплесканий раздался в зале, за занавесом.

— Браво, браво! — кричали игроки. — Это Малибран!

— Это помолодевшая Каталани!

— Это Паста!

— Я вас уверяю, tres chers, — произнес тоненький голосок, — что это Гризи… О! Вы не имеете понятия, что такое Гризи, кроме шуток…

— Отец мой весело улыбался и потирал свои руки.

— Милорды, — сказал он громким голосом. — Это не Малибран, не Каталани, не Паста и не Гризи!

— Кто же это, мистер Спенсер?

— Это Сирена, милорды.

По зале пронесся глухой, общий говор, который вскоре превратился в громкие восклицания. Игрокам хотелось меня видеть и они требовали, чтобы Измаил открыл занавес.

— Милорды, для меня весьма прискорбно, что я должен отказать вам, но вы не увидите Сирены.

— Я даю сто фунтов стерлингов, чтобы видеть ее! — вскричал кто-то за занавесом.

— Пятьсот! — сказал другой голос.

— Чудесно! — говорил мой отец с радостью потирая руки. — Моя выдумка великолепна!

— Тысячу фунтов! — закричал кто-то.

— Невозможно, милорды, — отвечал Измаил, — тем более, что Сирены уже нет здесь.

— Когда же мы снова ее услышим?

— Завтра, милорды.

С этими словами отец мой взял меня за руку и увел с собою домой. На другой день, в зале игорного дома не было достаточно места для помещения публики, привлеченной любопытством.

Я опять начала петь. Слушатели опрокинули балюстраду, отдернули занавес, но меня уже не было: Измаил успел увести меня. Такая таинственность возбуждала крайне любопытство лордов. Молва обо мне разошлась по всему Лондону.

Сюзанна, сказал мне однажды отец, ты будешь счастлива. Я желаю, чтобы между лордами, которые тебе рукоплещут каждый вечер, ты избрала одного…

Я не могла понять его слов, несмотря на то они подействовали на меня неприятным, тягостным образом. В этот вечер отец мой приказал мне нарядиться с особенной роскошью. Я повиновалась и мы отправились в игорный дом. По шуму за занавесом можно было заключить, что народу было столько, сколько могла вместить зала.

— Ступай сюда, Сюзи, — сказал Измаил, — подводя меня к маленькому, едва заметному отверстию в занавеске. — Приложи глаз к этому отверстию, вот так, не бойся, тебя никто не увидит, смотри и выбирай!

— Выбирать? Я не понимаю вас… — сказала я.

— Довольно, — отвечал он, сдвинув брови и топнув ногой, — ты должна понять меня или горе тебе! Смотри и слушай!

И приложив глаз к другому отверстию в занавеске, Измаил начал вычислять мне богатства и титулы самых знатных из находившихся в зале господ. После каждого объяснения он обращался ко мне и спрашивал, нравится ли мне тот, о котором он мне говорил; я ничего не отвечала и он переходил к следующему. Я не отнимала глаз от отверстия, потому что в этой блестящей толпе надеялась найти вас, милорд.

— Вот он, вот он! — быстро вскричал Измаил, дотронувшись до моей руки. — Смотри, Сюзи направо.

— Я взглянула туда… Вы, милорд, вошли в залу.

— Я! — вскричал Бриан с удивлением.

— Вы, милорд, но, увы, Измаил указывал не на вас.

— О! — воскликнула я, обернувшись к нему. — Не надсмехаетесь ли вы надо мной?

— Нет, — отвечал Измаил, пристально посмотрев на меня, но разве ты его знаешь?

— Знаю ли я его! — вскричала я с радостными слезами на глазах.

— Э! Да это великолепно! — проговорил отец. — Однако надо признаться, молодые девушки обладают иногда крайне странным вкусом! Кому бы могло прийти в голову? Пойду, приведу сюда его сиятельство.

Он направился к двери, но у порога остановился как бы в раздумьи и, вернувшись ко мне, спросил:

— Однако, мисс Сюзи, не выходит ли тут недоразумения? Я тебе говорю о высоком князе, сейчас вошедшем в залу, грудь которого увешена орденами.

Я с ужасом взглянула на отца и не будучи в силах произнеси ни одного слова, обратилась к нему с умоляющим взглядом.

— Ага, — сказал он, нахмурив брови, — теперь мне понятно, тут произошло недоразумение. О ком ты говорила, Сюзи?

— О Бриане Ленчестере, — отвечала я.

— О Бриане! — вскричал отец с резким смехом. — Ха, ха, ха! Это чрезвычайно любопытно! Но разве тебе не известно, что он не имеет ни одного пенни за душой? Полно-ка заниматься глупостями и приготовься-ка лучше принять его сиятельство.

— Что за дело до меня этому сиятельству? — спросила я с негодованием.

— Это он тебе сам скажет, — отвечал Измаил с приятной улыбкой.

— Я не хочу видеть его, не желаю говорить с ним!

— Ты должна! — произнес он грозным, повелительным голосом. — Я сию минуту приведу его.

— Я не хочу видеть его! — повторила я, собрав последние силы, которые придавало мне ваше присутствие, Бриан.

Я почувствовала, что пальцы Измаила как бы впились в мою руку, в глазах его сверкал дикий пламень, он приблизил лицо свое к моему.

— Знаешь ли ты, — проговорил он задыхающимся от бешенства голосом, — что ты принадлежишь мне, мне и больше никому. Знаешь ли ты, что я могу убить тебя? Но я этого не сделаю — я продам тебя! Слышишь? Продам. Не сопротивляйся или я поступлю с тобой, как поступил с Темперенсой, как поступаю с немым!

Бриан, вы были тут, и ваше присутствие придавало мне неимоверную твердость и силу. Я тогда была уже вашей всей душей и потому я не устрашилась последних угроз Измаила.

— Вы можете убить меня, — отвечала я, — но не принудите согласиться на ваши требования.

— Так я же убью тебя! — вскричал он в припадке страшной, зверской ярости. — Я убью тебя. Не вдруг, а постепенно, ты умрешь в невыразимых мучениях… Какой демон внушил тебе сопротивление, несчастная!

— Он вытер платком пену, выступившую на его губах, прошелся по комнате и с принужденной улыбкой подошел ко мне:

— У меня самого так же мало благоразумия, как и у вас, мисс Сюзи, сказал он, стараясь казаться хладнокровным это смешно! Слушай, мы оба не правы, поговорим спокойно, я требую от тебя пустяков, почему ты не соглашаешься?

— Вы желаете отдать меня одному, тогда как я хочу принадлежать другому.

— Ты хочешь! — повторил он, едва сдерживая бешенство. — Но ты забываешь, что я твой отец?

— Я помню это.

— Значит, ты должна повиноваться!

— Не хочу.

Измаил судорожно сжал кулаки и прошелся по комнате.

— Мисс Сюзанна, — сказал он холодно и с насмешкой, ты очень добродетельная девушка. Это тем лучше для князя, который через десять минут будет здесь. До свиданья, мисс Сюзанна! — И он поспешно вышел.

Я хотела кричать, но не имела сил; хотела бежать — ноги отказались служить мне… Я еще раз взглянула в отверстие. Измаил приблизился к князю и шепнул ему на ухо. Князь улыбнулся и взгляд его обратился к занавесу, это спасло меня, милорд! Я вскочила, выбежала из комнаты, так как двери не были заперты и спустя минуту была уже на улице. Я бежала до тех пор, пока не упала, лишившись чувств, на холодную мостовую.

Куда мне идти? Я не знала. Легкое бальное платье не могло защитить меня от пронизывающего холода; я была одна, в незнакомом месте, ночью… Однако я была счастлива, что спаслась от угрожавшей мне опасности. Счастье мое было так велико, что я даже забыла, что не имела никакого пристанища в Лондоне и что завтра же я подвергнусь страшному гневу Измаила! Я все забыла! Позвав извозчика, я приказала отвести себя в Гудменс-Фильдс, где, как вам известно, находился дом моего отца.

— Как! — вскричал Бриан. — Вы поехали в дом этого чудовища?

— Я уже говорила вам, — продолжала Сюзанна, — что не думала ни о чем, не думала о будущем. Когда я приехала домой, Измаила еще не было там. Вместо того, чтобы отправиться в свою комнату, я прямо пошла к Ровоаму, Он спал на полу. Когда я дотронулась до него, он вскочил и знаками выразил изумление, что я так поздно пришла к нему. Я передала ему все. Брови немого сдвинулись, кулаки его судорожно сжались. Он подумал с минуты, потом, взяв меня за руку, указал мне углубление в стене, за перегородкой. Я поняла его мысль и спряталась в это углубление. Ровоам опустился на пол и впал в глубокую задумчивость.

Около одиннадцати часов утра послышались шаги Измаила. Я прижалась к уголку, а Ровоам сел на свое место и принялся за работу. Измаил вошел.

— Досадно! — ворчал он, запирая дверь. — Досадно! Князь требует, чтобы я возвратил ему задаток. Держи карман! Не в моих привычках возвращать! Ты, немой черт, — продолжал он, обратившись к Ровоаму, — скопируй мне этот вексель, да смотри, не испорти оригинала, или я выбью из тебя твою душонку!

Ровоам трясся, как в лихорадке. Он искал ножика и не мог найти, ему не удавалось очинить пера. Измаил между тем ходил взад и вперед по комнате. Молчание продолжалось около четверти и часа.

— Скоро ли ты кончишь? — обратился отец к Ровоаму, подойдя к столу.

Стул, на котором сидел немой задрожал и я поняла, что Ровоам сделал ошибку.

— Негодяй! — вскричал в бешенстве Измаил. — Я предупреждал тебя беречь вексель! О, ты дорого заплатишь мне за это!

Вот что произошло. Отец мой приказал Ровоаму срисовать подпись князя, для того, конечно, чтобы при случае употребить ее в дело. Но бедный немой совершенно растерялся и копируя подпись, проводил по ней не обыкновенным, назначенным для этой цели, инструментом, но острой граверной иголкой, которая и прорезала бумагу.

На Измаила было страшно смотреть. Глаза его налились кровью; в лице его было судорожное движение, губы раскрылись и изо рта смотрел ряд сжатых, скрежетавших зубов. Мне пришло в голову, что пришел конец для немого, который был неподвижен, как статуя. Только капли холодного пота, катившиеся по лбу его давали знать, что в нем еще сохранилась жизнь.

Пробыв с минуту перед своей жертвой, как бы намереваясь растерзать ее собственными руками, Измаил бросился к стене, схватил висевшую на ней плеть со свинцом и в ту же минуту стул Ровоама задрожал. Я зажмурила глаза, я слышала, как сыпались удары на спину несчастного… О, что я чувствовала, милорд!

Вдруг дикий, неестественный крик вылетел из груди несчастного. Глаза мои невольно открылись. Один прыжок — и Ровоам стоял перед своим мучителем. Страшная борьба завязалась между ними, только слышно было глухое хрипение немого и свист плети. Спустя минуты две Измаил лежал на полу. Ровоам сжал ему горло, уперся одним коленом в грудь и оскалив длинные, белые зубы, дико смеялся. Другою свободной рукой немой схватил со стены длинную веревку и крепко связал моему отцу руки и ноги.

Все это я видела, милорд, и не могла шелохнуться. Ужас сковал все мои члены, мне представлялось, что мне снится страшный, фантастический сон.

Глава пятьдесят третья
ПРИГОВОР
Продолжение рассказа Сюзанны

Связав Измаила, Ровоам испустил дикий крик, ринулся к двери и исчез. Прошло несколько минут и он вернулся в сопровождении полицейского чиновника и двух констеблей. Едва переступив порог комнаты, немой с судорожной живостью стал указывать на все подозрительные вещи, которые находились в мастерской моего отца. Полицейский чиновник, шедший за ним, был невысокого роста, худощавый. На носу у него были тяжелые серебряные очки. Окинув быстрым взглядом всю комнату, он сел на стул около связанного Измаила, которого Ровоам вытащил на середину комнаты.

— Как ваше драгоценное здоровье, мистер Спенсер, — сказал чиновник. — Мы с вами старые знакомые! По правде сказать, вы затеяли плохую игру. Доказательства налицо, мое дело только запечатать эту комнатку, в которой вы успели собрать коллекцию самых интересных вещей! А потом я попрошу вас за мной в тюрьму, мистер Спенсер. Развяжите ему ноги, — продолжал он обратившись к констеблям, — а руки оставьте связанными!

Между тем немой вывел меня из-за перегородки. Измаил, при моем появлении, бросил на Ровоама страшный взгляд, но не сказал ни слова.

— Что это за девушка? — спросил полицейский чиновник. — Говори немой, что это за девушка? Ты молчишь… в тюрьму ее!

Констебли приблизились было ко мне, но Ровоам загородил им дорогу и показывал им что-то знаками.

— Что он размахивает, как телеграф, сказал чиновник. — Я готов прозакладывать голову, что знаки его что-нибудь да выражают. Объясняйся, приятель, толковее.

Ровоам взял мою руку и приложил к своему сердцу.

— А-га! Вот штука-то в чем, — сказал чиновник. — Это другое дело, только… я все еще маленько тут не пойму…

— Неужели вы не понимаете, что он желает сказать вам, что эта девушка — его дочь? — сказал Измаил, небрежно пожав плечами.

— Чувствительно вас благодарю, мистер Спенсер, теперь я понял, теперь я раскусил, что эта девушка дочка немого, — так ведь? А поэтому мы не имеем никакого права арестовывать ее.

Мы оставили мастерскую. Констебли повели моего отца. Чиновник запер дверь и приложил к ней печать. Что ожидало Измаила, этого я еще не знала. Его невозмутимое спокойствие и в особенности шутки арестовавшего его чиновника, не позволяли и мысли прийти в голову, что дело шло о жизни моего отца. Его увели. Я осталась дома с немым и, побежденная усталостью, опустилась на диван, где пролежала несколько минут в забытьи. Раскрыв снова глаза, я увидела Ровоама, в невыразимом волнении расхаживавшего по комнате. Лицо его вместо дикой радости выражало теперь глубокое раскаяние. Он бил себя кулаком в грудь и плакал, как маленький ребенок. Как я уже говорила вам, с моим отцом его связывали какие-то таинственные узы, разорвать которые могло только крайнее бешенство. Когда он пришел в себя, он горько раскаивался в своем поступке и плакал.

Когда он увидел, что я очнулась, он бросился ко мне и ударяя по карманам, наполненным золотой, повлек меня к двери. Я не сопротивлялась, что могло удержать меня в этом доме?

Герцогиня де Жевре, наконец, проснулась. Она с ужасом глядела в темноту, протерла глаза и все вспомнила.

— Ну, — проворчала она с досадой, — нечего сказать, хороша я! Сколько проспала, пожалуй, часа два будет. Племянница моя Бог знает что насказала этому взбалмошному Ленчестеру. Надо благодарить Бога, что еще здесь нет плута Тирреля!

Кто-то сильно сжал ее руку.

— Плут Тиррель здесь! — сказал шепотом слепой.

По коже герцогини прошел мороз и она едва не закричала. Тиррель зажал ей рот.

— Вы здесь, милорд! Клянусь вам…

Молчи! Ты хорошо сделала, Мадлен, что уснула, потому что речь здесь шла о таких вещах, о которых тебе незачем и знать.

— Милорд, простите…

— Да молчи же, глупая! Неужели могло прийти тебе в голову, что я сержусь на тебя? Теперь мне не до тебя. Не мешай мне слушать и спи себе, пожалуй, сколько хочешь.

Слуга подал свечи в гостиную, где сидели Бриан и Сюзанна.

Моя история подходит к концу, продолжала Сюзанна. Ровоам нанял небольшую квартирку, близ Ньюгейтской тюрьмы, куда посажен был мой отец. Ровоам захватил с собой весьма значительные деньги, большую часть которых употреблял на то, чтобы смягчить участь Измаила. Бедный немой горько раскаивался, казалось, он жалел о времени своего рабства и готов был своей жизнью спасти мучителя, который обращался с ним, как зверь, в продолжение стольких лет.

Я не могу сказать, сколько дней мы прожили в нашей маленькой квартирке. Однажды к нам явились полицейские и повели нас в Ольд-Бейлей. В судебной зале нас заставили поцеловать книгу, которой я ни разу не видала в доме моего отца — Библию, милорд. Нас стали допрашивать. На все вопросы, которые задавали Ровоаму, он делал отрицательные знаки. Я же подтверждала все обвинения, не понимая знаков, которые делал мне бедный немой. Когда кончился допрос, я инстинктивно посмотрела на скамью обвиняемых, где теперь сидел мой отец. Он с улыбкой кивнул мне головой. Лицо его выражало совершенное спокойствие.

Когда стали читать обвинительный акт, то я узнала, что, кроме подделки векселей, отец мой занимался грабежом и разбоем. Не правда ли, милорд, это ужасно! Обвинитель закончил свою речь обращением к судьям, энергично настаивая, чтобы был произнесен смертный приговор.

После обвинителя поднялся со своего места защитник Измаила. Это был молодой человек, свеженький, румяный.

— Молодой человек, — обратился к нему Измаил с некоторой дерзостью, — я вполне уверен, что вы скажете прекрасную речь, но, право, не имею нужды в вашей защите и не понимаю, зачем попусту терять нам драгоценное время.

— Смирно! — вскричал ольдерман, ударив молотком по столу.

Адвокат не ответил ничего Измаилу, но, обратившись к судьям, начал свою речь, в полной уверенности, что он фактически докажет невиновность обвиняемого. Эти слова обрадовали меня, у меня явилась надежда. Но она скоро меня оставила. Молодой адвокат говорил почти два часа сряду, но совсем не о деле моего отца. Он описал несчастия народа Израильского в Египте, жестокость фараонов. Потом, говоря о подделках, он силился доказать, что гравировка на дереве изобретена в 15 столетии и что книгопечатание некогда заменялось письмом. По окончании его речи в публике пронесся одобрительный шепот. Все находили, что речь молодого адвоката была прекрасна, родные его плакали от радости.

Наступило молчание. Судьи совещались между собой шепотом и, наконец, один из них поднялся и произнес смертный приговор. В то же время родные и знакомые молодого адвоката обнимали и целовали его, поздравляя с блистательным началом. Не правда ли, милорд, это смешно и вместе с тем грустно? Отец мой выслушал приговор с изумительным спокойствием. Из груди Ровоама вырвался глухой вопль. Спустя два дня неизвестный человек принес мне записку следующего содержания:

«Мне хотелось сделать тебя счастливой, Сюзанна. Если бы не помешал глупый Ровоам, лондонская знать воздвигла бы Сирене трон со ступенями из чистого золота. Теперь все рушилось. Впрочем, кому известно, что нас ожидает в будущем? Скажи Ровоаму, чтобы он попросил ко мне сегодня же доктора Муре, и чтобы последний захватил с собой кинжал. Приходи, Сюзанна, в четверг, рано утром, в Ольд-Бейлей, приходи непременно! Это моя воля, последняя моя воля. Ты будешь свидетельницей чудного зрелища; чтобы и Ровоам пришел вместе с тобой, скажи ему, чтобы он наблюдал за малейшими моими движениями. Он будет мне нужен. До свиданья, Сюзи, ты хороша собою, следовательно, когда захочешь, будешь богата. Советую тебе захотеть поскорее».

Когда я прочла письмо Ровоаму, лицо его приняло радостное выражение, у него явилась надежда спасти Измаила.

Глава пятьдесят четвертая
КАЗНЬ
Продолжение рассказа Сюзанны

Накануне того дня, который отец мой обозначил в своем письме, Ровоам разбудил меня в полночь. Я быстро оделась. Мы вышли из дома. На широкой, мрачной Ольд-Бейлейской улице не было видно ни души. Только сверху слышался тихий говор, Я подняла голову, но сначала не могла ничего различить. Когда же глаза мои привыкли к темноте, я увидела у окон множество дам и мужчин; на крышах находились слуги и служанки, из слуховых окон выглядывали головы детей.

Все эти люди чего-то ждали. Места были откуплены за дорогую цену. У всех лица были веселые. Простой народ затягивал обыкновенные песенки; леди и джентльмены разговаривали и шутили.

Около часу на площадку, близ которой я остановилась с Ровоамом, пришла толпа рабочих. Началась суматоха: бросали доски, вколачивали гвозди. При каждом ударе молотка бедный немой вздрагивал всем телом. Я все еще не могла ничего понять, хотя свинцовая тяжесть давила мою грудь. Я не могла дать себе отчета в том, что происходило вокруг меня, между тем на площадку все более и более валило народу, я слышала, как окружающие завидовали нашему месту!

Стало светать и я скоро увидела перед собой черную массу эшафота, на котором была построена виселица, плотников уже не было. Направо и налево колыхалась толпа, нетерпеливо жаловавшаяся на холод и медленность, с которой шло время.

Утро было серое, туманное. На часах пробило половина восьмого. Воцарилась мертвая тишина, прерываемая только погребальным колокольным звоном. В то же время два человека, одетые в черное, поставили на эшафоте какой-то длинный ящик. Прошло еще несколько минут и ворота тюрьмы растворились. Толпа удвоила внимание.

Из ворот показался священник с Библией в руках. За ним шел Измаил. Лицо его было покрыто бледностью, но оно не выражало ни беспокойства, ни страха. Твердым шагом он поднялся на лестницу и остановился на помосте. Руки его были связаны крепкой веревкой, конец которой был обвит вокруг голой его шеи.

— Вот он, вот он! Экой разбойник! Говорят, он ел людей живьем, — раздались голоса в толпе.

В то же самое время над моей головой, у окна бельэтажа, какая-то дама, одетая в, богатую шубу, навела на Измаила лорнет и произнесла довольно громким голосом: «…Какие у него славные плечи».

Заметив черный ящик, свой гроб, отец мой с презрением оттолкнул его ногой и гордым взглядом окинул толпу.

— Экой закоренелый злодей! — послышался голос.

— Какие у него чудесные формы! — произнесла дама.

Священник без всякого внимания стал читать что-то из Библии. Измаил не слушал его. Вдруг — я не заметила откуда — очутились сзади осужденного палачи. На соседней колокольне все еще продолжал раздаваться погребальный звон. Глаза толпы были с жадным любопытством прикованы к эшафоту. Я заметила, что взгляд моего отца устремился на окно одного дома, и он сделал едва заметное движение головой. Потом глаза его стали искать кого-то в толпе; они остановились на нас и на лице его выразилась дикая радость, когда он заметил Ровоама, который, рыдая, простирал к нему руки. Увидев меня, отец ласково кивнул мне.

Палач принес лестницу и приставил ее к виселице; поднявшись по ней, он привязал конец веревки, обвитой вокруг шеи Измаила. Осталось только выдернуть гвоздь, поддерживавший люк, на котором стоял приговоренный.

Прекратились все разговоры, воцарилась глубокая тишина, слышно было только тяжелое дыхание тысячи любопытных зрителей. В это самое время лучи солнца, пробившись сквозь туман залили красноватым светом верхушки домов, к которым было обращено лицо моего отца, он вздрогнул. Лицо его выразило на минуту грусть, он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на солнце, но оно скрывалось еще за высокими стенами Ньюгейтской тюрьмы. Измаил склонил голову.

— Не унывай! — раздался чей-то громкий, протяжный голос.

Взгляды всех обратились в ту сторону, откуда послышался голос; отец мой гордо поднял голову и дал знак Ровоаму. Не медля ни минуты немой бросился к эшафоту, свалил с ног полицейских и очутился подле моего отца. Веревки, вероятно, раньше подрезанные, упали с рук его. Изумленная толпа, забыв всю свою ненависть к тому, которого она за несколько минут клеймила названием закоренелого злодея, рукоплескала и прежний голос повторил: «Не унывай!»

Движение Ровоама было столь стремительно, что никто не успел остановить его. Палач в ужасе не мог тронуться с места, и потом со страхом сбежал с эшафота. Мне кажется, милорд, что мой отец мог бы спастись, потому что непостоянная толпа теперь обратила всю свою ненависть на полицию.

Но о бегстве он не думал. Он не для этой цели призвал Ровоама. В ту самую минуту, когда веревки спали с его рук, Измаил выхватил из-за пазухи коротенький кинжал, который, вероятно, принес ему доктор Муре, и вонзил его в грудь немого. Ровоам пал мертвый между отцом и палачом!

Измаил повернулся в ту сторону, откуда дважды слышался ободряющий возглас, и подняв над головой окровавленный кинжал, воскликнул торжествующим голосом:

— Благодарю, милорд!

В толпе раздался крик ужаса.

На часах церковной башни пробило восемь часов. Палач, руководимый более привычкой, чем размышлением, придавил пружину; люк опустился, веревка натянулась и Измаил по пояс исчез в отверстии, которое открылось под его ногами… лицо его искривилось, но вскоре все мускулы пришли в прежнее положение, натянутая веревка колебалась и на конце ее болтался безжизненный труп. Это было ужасно, милорд! У меня подогнулись колена. Я закрыла глаза и больше ничего не видала и не слыхала…

Старая француженка за темной перегородкой тряслась от ужаса. Тиррель шептал какие-то невнятные слова и как бы инстинктивно поднес руку к шее.

— Да, я поверю, что это было ужасное зрелище! — прошептал он. — Веревка на шее… Мадлен, можешь ли ты вообразить, как это больно?

— Нет, — отвечала она, невольно усмехнувшись, — не могу! А вы, милорд?

— Я? — произнес Тиррель задыхающимся голосом.

— Я… О, Мадлен, я поверю, что это ужасное зрелище, — труп, болтающийся на веревке!

Глава пятьдесят пятая
ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА СЮЗАННЫ

Когда вернулось ко мне сознание, Бриан, продолжала Сюзанна! — солнце стояло уже высоко на небе. Мрачного эшафота не было, толпа рассеялась. Сначала я подумала, что все это был сон, ужасный сон, но скоро я совсем пришла в себя и малейшие обстоятельства кровавой сцены живо воскресли в моем воспоминании. Теперь я была одна на свете, на свете, которого вовсе не знала. Я вернулась в свою квартиру и в продолжение нескольких дней не выходила из своей комнатки.

Однажды хозяйка потребовала за квартиру денег. Денег у меня не было, и меня выгнали из дома.

Куда идти? У меня не было ни знакомых, ни приюта. Я целый день бродила по громадному городу. К вечеру я почувствовала голод. В голове была тяжесть. Мутные глаза невольно закрывались. Меня не держали ноги, и я готова была упасть, как кто-то схватил меня за руки и поддержал. От неожиданности и изумления у меня раскрылись глаза. Подле меня стояли две молодые девушки и с ними молодой джентльмен, немногим старше их, который вел их под руку. Я никогда не забуду, милорд, прелестных лиц этих девушек. Невозможно передать, сколько доброты было у них во взгляде! Сколько сострадательности выражали их очаровательные личики!

— Что такое с этой девушкой? — спросила одна из них ласковым голосом.

— Она умирает с голода! — сказал молодой джентльмен, внимательно посмотрев на меня.

— С голоду! — с ужасом повторили молодые девушки.

Старшая обняла меня одной рукой, на глазах младшей показались слезы.

— О, возьмите ее с собой, к нам! — воскликнули они обе вместе.

Молодой джентльмен с прежним вниманием продолжал смотреть на меня. На его лице отражалась доброта, но эта доброта соединялась с осторожностью, обдуманностью, которые не всегда бывают у людей его возраста.

— Нет, нельзя, Анна, — сказал он, — нельзя Клара! Нам нельзя взять с собой этой девушки! Но мы имеем возможность, и наша обязанность помочь ей. — Сказав это, он вынул из кармана две золотые монеты и положил их мне в руку.

— Мало этого! — вскричали молодые девушки, и в одно мгновение два их кошелька очутились в кармане моего передника.

После этого я никогда более не видала этих двух ангелов, но в моем сердце запечатлелись их прелестные лица и их имена, и я прошу Бога, чтобы он доставил мне возможность когда-нибудь отплатить им за все добро, которое они для меня сделали!

На эти деньги я купила хлеба и нашла приют. Но деньги у меня опять все вышли. Что мне оставалось делать? Я сделалась уличной певицей и пела у дверей одной таверны. На деньги, которые бросали мне прохожие, я покупала себе хлеба. Но так как около меня на улице собиралась толпа, то полиция запретила мне петь.

Тогда-то, Бриан, в первый раз мне засела в голову мысль покончить с собой. У меня не было решительно никакой светлой точки в будущем, никакой надежды; я решилась умереть и пошла к Темзе. По дороге, от усталости и истощения, я упала на крылечко какой-то таверны. Хозяйка хотела сначала прогнать меня, но, увидев мое красивое лицо, взяла меня к себе в услужение.

Далее Сюзанна рассказала о той ужасной жизни, которую принуждена была вести в таверне, где исполняла самые грубые работы и ежеминутно переносила брань и укоры от злой хозяйки. Она дошла до того воскресного вечера, когда мистрисс Борнет ударила ее в лицо.

— Я опять пошла к Темзе, — продолжала она, — но в ту самую минуту, когда я готовилась броситься в реку, удержал меня слепой Тиррель.

— О-го! — произнесла француженка, удвоив внимание.

Тиррель молчал, наставив ухо.

— Я еще прежде замечала, что глаза слепого с особенным вниманием останавливались на мне. Еще тогда его лицо поражало меня, но в ту самую минуту, когда он остановил меня, свет из ближайшего окна пал на его лицо и мне показалось…

Герцогиня наклонила вперед голову, вытянув шею, чтобы лучше расслышать слова Сюзанны, но в то же мгновение руки слепца зажали ей уши.

— Мне показалось, что предо мной стоит тень моего отца, — произнесла Сюзанна, невольно содрогнувшись.

— Все это странно! — сказал Бриан задумчиво. — Тут заключается какая-то тайна, которую я открою.

Тиррель презрительно пожал плечами и разжал уши герцогини де Жевре.

Сюзанна передала о своем прибытии в Вимполь-Стрит, о той роскоши, которой ее окружали, и об угрозах, которые ей делали. Она не забыла и о сцене, разыгранной около постели Персеваля и упомянула даже о таинственном пароле «ночной джентльмен».

По окончании рассказа Сюзанна обратилась к Ленчестеру, устремила на него свои черные глаза и тихо сказала:

— Теперь, милорд, вам известна вся моя жизнь, Я открыла вам всю свою душу, скажите теперь, смею ли я еще любить вас?

Бриан не отвечал. Из прекрасных глаз красавицы покатились слезы.

— Милорд, — произнесла она, — я жду.

Ленчестер вздрогнул и страстно прильнул своими губами к руке Сюзанны.

— Сюзанна, — сказал он с почтительной нежностью, — тот, кому вы дарите вашу любовь, должен гордиться ею перед целым светом. Вы много страдали и хотя были в самой смуте порока, но вашего чистого сердца он не запятнал своим грязным прикосновением. О, Господь дал вам столь же прекрасные душевные качества как и физические!

Бриан преклонил одно колено и продолжал:

— Хотите ли стать женою Ленчестера?

— Хочу ли я, милорд! — произнесла Сюзанна, не находя слов для выражения своей радости.

— Идемте, — вскричал Бриан, — в этом доме вам не следует оставаться ни одной минуты. Вы знакомы с графиней Дерби, она даст вам приют до тех пор, пока я не получу права быть единственным вашим покровителем и защитником. Идемте!

— Я готова, — отвечала Сюзанна с невыразимым восторгом.

В это мгновение дверь растворилась и на пороге показался слепой Тиррель. Сзади него следовали четыре человека с решительными и отчаянными лицами.

— Милорд, — обратился к Ленчестеру слепой, — в этот дом вы вошли одни, одни вы и оставите его.

Сюзанна в страхе схватила руку Бриана, он нежно отклонил ее. Глаза его бросали молнии, лицо приняло грозное выражение и он как бы вызывал своих врагов на бой. Однако он овладел своим негодованием и произнес спокойным голосом:

— Хорошо, сэр Эдмонд, я выйду один. До свидания, миледи.

Он поспешно вышел из дома и прямо отправился в полицейское бюро. Переговорив несколько минут с Брианом, полицейский комиссар дал ему констебля и несколько человек полицейских.

Спустя полчаса констебль стучался у дома под N 9-м в Вимполь-Стрит и требовал именем короля, чтобы ему отворили.

— Да спасет Господь его Величество! — отвечал насмешливый голос из окна первого этажа. Окно закрылось. Спустя минуту отворилась дверь.

Приняв необходимые предосторожности, полиция вошла в дом. Никто не выходил к ним навстречу. В комнатах все было в беспорядке, как бы после быстрого, внезапного отъезда: шкафы открыты, мебель сдвинута со своих мест. Полиция обшарила весь дом от чердаков до погребов. Нигде не оказалось ни хозяина, ни прислуги.

Дом был совершенно пуст.

Назад: Глава двадцать восьмая ДОЧЬ ВИСЕЛЬНИКА

Дальше: ЧАСТЬ II Львиная пасть

Глава сорок третья ЭНДЖУС МАК-ФЕРЛЭН

Глава сорок четвертая ОТЕЦ И ПОХИТИТЕЛЬ

Глава сорок пятая ОБЕ ПОГИБЛИ!

Глава сорок шестая КАМЕЛИЯ

Глава сорок седьмая ИСТОРИЯ СЮЗАННЫ

Глава сорок восьмая МЕДАЛЬОН Продолжение рассказа Сюзанны

Глава сорок девятая НЕМОЙ Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятидесятая ОДНА ИЗ ТАЙН ЖИДА Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят первая ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят вторая СИРЕНА Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят третья ПРИГОВОР Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят четвертая КАЗНЬ Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят пятая ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА СЮЗАННЫ