Глава четырнадцатая СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Книга: Сборник "Горбун - Черные мантии-отдельные произведения. Компиляция. Книги 1-15"

Назад: ЧАСТЬ I В трущобах

Дальше: Глава двадцать восьмая ДОЧЬ ВИСЕЛЬНИКА

Глава четырнадцатая
СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Эдуард, полежав немного на кушетке, встал и позвонил.

На зов вошел слуга негр.

— Сделай несколько ударов в гонг средней залы, — сказал Эдуард слуге.

— Много ли раз прикажете ударить?

— Пять раз.

И вслед за этим послышались отдаленные протяжные удары в медный таз.

Эдуард вышел из кабинета и направился в круглую залу, помещавшуюся в середине дома. Она была без окон и освещалась люстрой. Там, где следовало быть окнам, находилось шесть дверей, помещавшихся одна от другой на равном расстоянии. В зале стоял прекрасный камин и около него пять стульев и кресло.

Лишь только успел Эдуард опуститься в кресло, как вдруг отворились все двери. В первую дверь вошла мистрисс Бертрам, щегольски одетая дама, владевшая модным магазином на Корнгильской площади.

Несмотря на то, что давно прошли годы ее первой молодости, она все еще была замечательно хороша собой.

Вторую дверь отворил ювелир, щегольски одетый мистер Фалькстон. Вглядевшись пристальнее в его лицо, можно было заметить, что светло-русые его усы и роскошно завитые волосы были не натуральные.

Третью дверь скромно отворил меняла, мистер Вальтер. Черный парик, который был на нем, вовсе не шел к его необыкновенно белому лицу и голубым глазам, которые, впрочем, закрывались очками зеленого цвета.

Из четвертой двери показался старичок с худощавым желтым лицом, низенький, в поношенном сюртуке. Это был ростовщик Практейс, занимавший некогда должность прокурора, но впоследствии лишенный ее за проступки. Теперь же, сделавшись ростовщиком, он так вошел в свою роль, что под предлогом покупки и продажи редкостей прекрасно обделывал свои делишки.

Наконец отворилась пятая дверь и появился мистер Смит.

Вошедшие в залу вежливо и почтительно поклонились Эдуарду, который в учтивых выражениях попросил их садиться.

Эдуард вынул из кармана золотые часы, украшенные бриллиантами, и, посмотрев на них, произнес:

— Полчаса первого! Не правда ли, Фалькстон?

— Совершенно верно.

Практейс стал вытаскивать из кармана серебряные массивные часы и поправлять на них стрелки согласно времени на часах Эдуарда.

— Итак, — продолжал Эдуард, — медлить нельзя. Надо сейчас же заняться делом, а дело состоит в том, что мне необходимо иметь десять тысяч фунтов стерлингов.

— Десять тысяч! — удивленно проговорил Практейс, крепко сжав часы в руках.

— Десять тысяч! — воскликнули все.

— Десять тысяч — и нынче же вечером, и никак не позже, — энергично добавил Эдуард.

Последние слова его заставили всех задуматься.

— Сэр Вальтер, — спросил Эдуард, — можете ли вы найти мне эту сумму сейчас?

— Пожалуй можно, но…

— Что значит но?

— Пожелаете ли вы взять мою монету…

— Нет, не хочу… — ответил Эдуард. — А вы сэр, — продолжал он, обращаясь к Фалькстону, можете отсчитать мне эту сумму?

— Дела мои чересчур плохи…

— А вы, Фанни, что скажете на мое предложение? — с нетерпением спросил Эдуард госпожу Бертрам.

— К сожалению, у меня не найдется и четвертой части требуемого количества, но то, что есть — все ваше, — отвечала мистрисс Бертрам.

— Спасибо, Фанни, и за то. Я вижу, что вы по-прежнему добры и расположены ко мне. А вы что скажете, Практейс?

— Положа руку на сердце, я должен, — отвечал бывший прокурор, — прямо сказать вашей чести, что дела наши идут туго, очень туго. Скажу более — дела совсем нейдут, о чем уже заметил вашей чести и сосед мой, Фалькстон.

— В конце концов что же выходит из ваших слов?

Практейс, помолчав несколько мгновений, жалобно сказал:

— Как ни худо идут дела мои, но я все-таки предлагаю вашей чести мою бедную кассу.

— А о вас, Смит, — сказал Эдуард, — я и не говорю: мне известно ваше имущество. Но вам, господа, продолжал он, — ужели не стыдно задумываться над такой безделицей и отказывать мне в каких-нибудь десяти тысячах фунтов стерлингов!

— Десять тысяч фунтов! — вздохнув, прошептал ростовщик Практейс.

— Вы не цените моих услуг в отношении к вам, — нетерпеливо проговорил Эдуард. Вы пользуетесь безопасностью со стороны полиции. Вся знать, вся аристократия Лондона делает закупки в ваших магазинах. Смотрите, сколько я делаю для вас, а вы, после всего…

— Я уже объявила вам, что мое имущество к вашим услугам, — промолвила мистрисс Бертрам.

— Я и не говорю о вас, моя милая Фанни, но вот эти господа…

— Мы тоже не прочь! — возразил Фалькстон.

— Мы согласны, — заговорили остальные, кроме Смита.

— Вот это хорошо! — вставая, сказал Эдуард. — Я вполне полагаюсь на вас. Равным образом и вы имейте надежду на меня. Знайте, что каждая ваша беда близка мне и я всегда готов помочь вам. До свидания, Фанни!

Сделав поклон, мистрисс Бертрам удалилась.

— А у вас, Фалькстон, нет ничего нового? — спросил Эдуард.

— Совершенно ничего. И я в свою очередь осмеливаюсь спросить вас: ваша история в прошлую ночь не имела дурных последствий?

— О нет, никаких.

— И прекрасно. Кому прикажете отдать деньги?

— Конечно Фанни.

Фалькстон и Практейс вежливо откланялись.

— Плохое время! — сказал Вальтер. — Вчера заподозрили у меня до трех ассигнаций, так что невольно трусишь и опасаешься соседей.

— Уж разве что-нибудь говорят?

— Пока ничего не говорят, но нельзя не заметить той мнительности, той наблюдательности, с какою пересматривают каждую ассигнацию.

— О, чего еще тут опасаться, мой друг, — проговорил весело Эдуард. — Я вполне надеюсь на благоприятный исход наших дел.

Но эти слова нисколько не ободрили менялу. Он пожал плечами и, поклонившись Эдуарду, неторопливыми шагами вышел из залы.

Когда все удалились, Эдуард, оставшись наедине с конторщиком Смитом, тихо спросил:

— Что вы сообщите мне о нашей работе на Банковской улице?

— Я осведомляюсь об этом деле постоянно и был там даже сегодня утром. Педди кормит своего великана, точно быка на убой и тот продолжает работать за семерых, но теперь, однако, делается слабее.

— О, как тут требовалась бы быстрота действий! — заметил недовольный Эдуард.

— Это правда, — возразил Смит, — но не забудьте, что в улице около сорока футов ширины! И нашему кроту приходится рыться в двадцати футах глубины. Подождите с недельку — и великан умрет, а проход все-таки успеет пробить.

— Ах, Смит, если бы это было так!

И Эдуард встал, отставил к стене кресла и стал затягивать на руки надушенные перчатки.

— Теперь до свидания, Смит, — сказал он конторщику, постарайся, чтобы этот скупец, Практейс, позаботился сегодня же доставить мне деньги.

Эдуард отворил дверь в магазин Фалькстона. Как бы заинтересовавшийся дорогими вещами, находящимися в магазине, пробыл он там несколько минут; затем вышел из магазина и сел в великолепную коляску, запряженную двумя превосходными лошадьми, лучше которых, казалось, не было и в конюшнях маркиза Рио-Санто.

Глава пятнадцатая
БЕДНЯК-БОГАЧ

В сыром и мрачном подвале, плохо освещенном фонарем, коренастый мужчина пытался вынуть камень из стены. Видно было, что мужчина ловок и привычен в своем деле. Действительно, камень скоро уступил перед напором и повалился на пол, между тем как в стене показалось узенькое, но глубокое отверстие.

Огонь в фонаре, иногда вспыхивавший ярче обычного, обозначил фигуру Боба Лантерна, на лице которого выразилась внезапная дикая радость. Боб Лантерн быстро подошел к двери и осмотрел, насколько крепко она заперта, затем вернулся к отверстию и опустил туда обе руки. Дрожь пробежала по его телу, когда раздался звук пересыпавшегося золота. Лицо Латерна отразило высшую степень самодовольства и жадности. Сперва он с упоением дотрагивался до золота, потом судорожно хватал его, произнося непонятные звуки.

Когда прошел первый момент упоения от прикосновения к сокровищу, он достал из кармана деньги, заработанные в тот день, и положил их в отверстие.

Наступила пора выбираться из подвала. Лантерн поднял камень, вынутый из стены, и вложил его с большой осторожностью в прежнее место.

— Чрезвычайно хитра эта Темперенса, когда трезва, подумал он, — но, кажется, она вечно пьяна. Постой! Я перехитрю тебя!

Спустя несколько минут Боб Лантерн осторожно замкнул дверь и вышел опять наружу. Взглянув в окно таверны, находившейся по другую сторону улицы, он заметил там Темперенсу, которая дремала, склонив голову на стол.

— Жалко, очень жалко, что она так невоздержена! — прошептал он. — А между тем едва ли отыщешь другую женщину в пять футов и шесть дюймов ростом!

На городской башне пробило два часа. Продолжая свой путь, Лантерн скоро дошел до величественного здания, обнесенного с лицевой стороны железной решеткой. За решеткой, на крыльце, сидело несколько лакеев, о чем-то болтавших между собой.

Лантерн вступил за решетку и очутился на первой ступеньке крыльца.

— Куда ты, невежда? — вскрикнул на него худощавый жокей.

— Э! Мистер Тюлип! Ужели не узнаешь меня? Ведь я — Боб Лантерн!

— Ба! Муж мистрисс Темперенсы. Боб Лантерн! — закричали лакеи. — Что тебе нужно?

— Хочу видеть управителя, дома он?

— Дома, но он занят.

— Это ничего не значит, по старому знакомству с мистером Патерсоном я вполне надеюсь на прием с его стороны.

— Так проводи его, Тюлип, — сказал один из лакеев. И Боб Лантерн осторожно вошел за жокеем в переднюю, где стояла целая толпа бедняков, с нетерпением выжидавших случая увидеться лично с управителем Патерсоном, который, как человек деловой и, следовательно, всегда занятый, не имел привычки тотчас же удовлетворять желанию просителей.

Между тем жокей доложил Патерсону о приходе Лантерна.

— А! Лантерн! — проговорил управитель. — Введи его.

Страшный ропот и недовольство обнаружились в толпе, заметившей, что опять отдаляется разговор с управителем. Лантерна стеснили и не пропускали в кабинет.

Но Тюлип схватил половую щетку, обмочил ее в грязной воде и брызнул в толпу. Этот маневр был так удачен, что все отступили. А Боб, пользуясь этим обстоятельством, поспешно пробрался в кабинет.

— Запирай скорей дверь, — сказал управитель, — и иди сюда!

Мистер Патерсон имел слишком обыкновенную площадную физиономию, с приходом Лантерна принявшую чрезвычайно лукавое выражение.

Чтоб вступить в разговор с Бобом, он начал:

— Ты продаешь, у тебя товар… Не правда ли, плут?

На лице Латерна обозначилась наивная улыбка.

— Вы вечно шутите, мистер. Вы угадали: я продаю и вы изволите знать мой товар.

— Но, мой милый, теперь не то время. Твой товар некстати.

— Гм! — равнодушно бросил Боб. — А жаль, тем более, что товар столь редкого качества, что у меня долго не залежится, сейчас же явится покупатель.

— Что же? — прервал управитель. — Разве она хороша собою?

— Так хороша, что просто редкость!

Мистер Патерсон на минуту задумался.

— Всякий продавец свой товар хвалит, — сказал он.

— Если хотите удостовериться, не угодно ли посмотреть?

— Зачем? Совсем прискучили женщины милорду.

— В таком случае, мистер, прошу извинения, что я решился беспокоить вас.

И после низкого поклона Боб сделал шаг к двери.

Но мистер Патерсон, вместо того, чтобы задержать Лантерна, спросил его с притворною холодностью:

— А много ли ей лет?

— Семнадцать или восемнадцать — и никак не более. А уж как хороша-то! Какая свежесть, грациозность, стройность, скромность, наконец, невинность.

— А-а, — проговорил не выдержавший Патерсон, — где же ее квартира?

— Пока секрет, — отвечал Лантерн с самодовольной улыбкой. — Это вам даром не обойдется… Да что попусту об этом говорить, когда вы сказали, что наскучили женщины милорду.

— Вот что, Боб. Если ты не лжешь, если действительно красота ее не находится в противоречии с теми выражениями, в каких ты ее описываешь, то мы не прочь попробовать. Милорд, быть может, и возымеет склонность к ней.

— Об этом нечего и говорить, он будет от нее без ума!

— Подобная попытка, Боб, еще более необходима, в виду того, что, с переменою образа жизни я замечаю в милорде и перемену доверия ко мне. Вообрази, пожалуйста, любезный Боб, в прошлую неделю он так занялся отчетами по моим делам, что я был принужден дать его сиятельству самые строгие объяснения, чего прежде никогда не случалось!

— Ужели правда? — воскликнул удивленный Лантерн.

— Совершенно верно! И вот, в надежде упрочить мой пошатнувшийся кредит, я и хочу опять впутать его в прежние проделки.

— Не упускайте случая!

— Я хочу попытаться завтра же все устроить. Что же ты возьмешь за это?

— Дайте хоть тридцать золотых соверенов, — попросил Боб, сделав серьезную мину, — и вы запишете ее имя и адрес с моих слов.

— С ума что ли ты спятил, Боб! — воскликнул Патерсон. — И такую сумму за один лишь адрес.

— Нет, не за один адрес, но вместе и за имя самой очаровательной мисс, какую только можно найти во всем Лондоне.

— Но ведь целых тридцать соверенов!

— Э, пустяки! Если бы вы увидели ее, то меня, Боба, назвали бы глупцом за то, что я так дешево прошу. Вы бы не пожалели тогда ста гиней.

— Ты воображаешь, будто кроме тебя никто и не встретил бы эту мисс.

— О, если вы хотите сами искать ее, то сделайте одолжение! Но вряд ли будет удачна ваша экспедиция, направленная по обширному Лондону.

Делать было нечего. Патерсон встал и направился к бюро, между тем как Лантерн жадными глазами провожал каждый его шаг. Отперев конторку, Патерсон стал считать золотые монеты.

— Признайся, Боб! — говорил он, перебирая соверены. — Ведь очень не дешево. Ну, да что уж теперь толковать: я тебе верю. К тому же и деньги не мои. Только смотри — не обмани.

— Кажется, мистер, я еще ни разу не поступал бесчестно в отношении к вам! — с достоинством произнес Лантерн.

— Получи!

Довольный Боб опустил деньги в карман сюртука, а затем стал тихо диктовать адрес Патерсону: «Анна Мак-Ферлен. N 32, Корнгильская площадь, напротив Финчлэнской улицы. Кроме того, тут живут две сестры, старуха-мать или тетка… и мальчишка, вероятно, брат».

— Молокосос-то этот к чему тут замешался? — проговорил Патерсон.

— Конечно, помеха, но ведь если будет нужно — я с ним справлюсь.

Управитель, поняв движение Лантерна, в упор посмотрел на него и притворно рассмеялся:

— Судя по обширности твоих замыслов, ты, Боб, должен быть миллионером.

— Какое тут богатство, когда при такой дороговизне в Лондоне, иногда, право, не имеешь на что купить хлеба. Когда мне опять явиться к вам, мистер?

— Приходи завтра!

Поклонившись, Боб оставил кабинет управителя.

Патерсон позвонил и под влиянием новых впечатлений приказал слуге объявить осаждавшим кабинет беднякам, что по причине усложнившихся занятий управитель откладывает прием до завтра.

Глава шестнадцатая
MORS FERRO, NOSTRA MORS!

Франк Персеваль не имел обыкновения прибавлять к собственной фамилии никаких титулов. Это происходило не из отвращения к ним, а просто из благоговейного почтения к имени своего рода, благородство и древность которого засвидетельствовала сама история. Не будучи старшим в роде, он должен был уступить, по английским законам, отцовские права и наследство своему брату, графу Фейфскому. Благородный граф, при всем желании помочь брату, не имел возможности обеспечить его, так как отцовское имение было небольшое. Притом же, граф, служа при дворе, не мог не жить на широкую ногу, ведя жизнь вельможи. Таким образом Франк должен был ограничиваться ничтожною суммою, поступившею на его долю.

Снисходительная мать, графиня Фейфская, оставшись вдовою, заметила недостаточные средства младшего сына и отдала ему часть собственного имения.

Сама она в это время жила в Шотландии с младшей двенадцатилетнею дочерью.

По отъезде матери, Франк переселился в Додлей-Гоуз, ее имение в Лондоне, и жил чрезвычайно просто, не имея ни лошадей, ни экипажей. Прислуга его состояла из ключницы и слуги, старика Джека — прямого, честного и всем сердцем преданного своему господину.

Через день после бала в Тревор-Гоузе доктор Стефан Мак-Наб пришел навестить Персеваля. Привыкнув издавна видеть молодого доктора, старик Джек уважал его, подобно своему господину, и вполне радушно провел в кабинет, попросив подождать хозяина.

— Да где же твой хозяин? Я рассчитывал застать его дома, — сказал Стефан.

— Еще утром вышел мой господин, — ответил слуга, — но не знаю куда. Надеюсь, он скоро воротится.

Доктор сел близ камина и обвел взглядом комнату.

— Все здесь в том же порядке, — проговорил он. — Вон наши любимые книги, за которыми мы вместе просиживали ночи. Вот и статуэтка герцогини Беррийской, и массивный герб рода Персевалей.

— И как интересна история герба! — заметил слуга.

— Не угодно ли, я расскажу?

— Нет, Джек, когда-нибудь после.

— Ну, хорошо! — отвечал слуга, подумав про себя: — «Ему и это не любопытно, видно, что не дворянин».

Пока Стефан рассматривал украшения и редкости кабинета, все это время находился при нем и слуга.

— Ах! Что это такое? — в беспокойстве воскликнул слуга, посмотрев в один из углов кабинета. — Куда это девался ящик с пистолетами? Ведь он все время торчал здесь, на этом месте.

Тяжелое, хотя и бессознательное предчувствие поразило Стефана.

— Ах, мои батюшки! — закричал старик, хлопая руками. — И шпаги нет… Боже мой!

И лицо Джека покрылось смертною бледностью.

— В самом деле, что же это такое, наконец? — вскрикнул Стефан.

— Господин Франк ушел очень рано, — впопыхах рассказывал Джек. — Я еще спал и не видел, когда он вышел. Он захватил с собою и шпагу, и пистолеты. Это верно… иначе быть не может!

— Ты думаешь — дуэль? — живо сообразил Стефан.

— О, да! — с тяжелым вздохом прошептал старый слуга и в изнеможении опустился в кресло.

— Ужели дуэль! — размышлял Стефан, прохаживаясь по кабинету. — Вовсе непонятно! Так недавно он здесь, и — дуэль… Не может быть! Это каприз какой-нибудь, пустая ссора, которая, конечно, не поведет ни к каким дурным последствиям.

Но это предположение, по-видимому, нисколько не успокоило седого Джека.

— Полноте, господин! — сказал он, — в деле чести сэр Франк шутить не будет, и поединок для него решительная мера, а не пустая игрушка.

— О, Боже мой! — продолжал он. — Вот уже полдень, а его все нет.

И из глаз слуги брызнули слезы.

— Да рассуди сам, — сказал Стефан, старавшийся успокоить Джека. — Франк недавно прибыл сюда и, конечно, ни с кем не мог серьезно поссориться. Утешься?

— Правда, он еще ни с кем не виделся и только вчера был на балу у лорда Тревора.

— На балу у лорда Тревора! — воскликнул Стефан, и в его уме явилась роковая догадка, заставившая его произнести с отчаянием: — Маркиз Рио-Санто!

— Вы знаете, кто он? — спросил Джек.

— Маркиз Рио-Санто! — проговорил Стефан. — У них произошла встреча, но я не знаю ни времени, ни места. У кого я спрошу?

В эту минуту Стефан подошел к окну и приподнял занавеску. На улице никого не было, только с одной стороны показалась карета.

— Ах, Боже мой! — в унынии говорил Джек. — Рок решительно преследует благородный род Персевалей. Почти все они погибли жертвою поединков. И эта вечная смертельная угроза запечатлена в самом девизе их герба.

Стефан машинально поднял глаза к гербу и увидел девиз: «Mors ferro, nostra mors! (смерть от меча — наша смерть!)».

И доктором Стефаном, несмотря на реальный склад его ума, овладели самые суеверные предчувствия. В красках, сгустившихся в гербе, ему виделась кровь.

— Mors ferro, nostra mors! — тихо проговорил старый слуга. — Припоминаю, с какою горечью сказал эти слова покойный граф Фейфский, идя за гробом старшего сына, погибшего на дуэли!

Карета между тем остановилась у Додлей-Гоуза. Двое незнакомых людей вышли из нее и с помощью кучера вынесли бесчувственное тело.

— Франк! — в отчаянии вскрикнул Стефан и выбежал из кабинета.

Джек бросился к окну и посмотрел вниз. Дрожь пробежала по всему его телу и он, лишившись чувств, упал на пол.

Глава семнадцатая
ДОКТОР

Когда Джек пришел в себя, он сразу вспомнил о случившемся. Ужасное несчастие, о котором он имел лишь смутное понятие, поразило его сердце, но на первых порах он не хотел верить в него. Он посмотрел на герб, на девиз и вдруг услышал чей-то голос в соседней комнате. Джек встал на колени, подполз к двери и приставил ухо к щели.

«Что там происходит? — подумал он. — Ничего не услышишь! Хоть бы узнать, жив он или нет…» Тут он услышал шум, подобный тому, какой происходит при трении двух кусков стали. Приподнявшись, Джек стал внимательно смотреть в замочную скважину. Он увидел кровать, выдвинутую с обычного места на середину комнаты. На кровати неподвижно лежал его господин без всяких признаков жизни. На полу валялись бинты и пропитанные кровью перевязки. У окна, в каком-то забытьи сидел Стефан Мак-Наб.

По обе стороны кровати стояли два незнакомца: у одного, одетого в черное платье, на лице было холодное, мрачное выражение, и он держал руку Франка. Другой, с засученными рукавами, вертел в запачканных кровью руках длинный металлический инструмент, который время от времени всовывал под рубашку несчастного Франка. Выражение лица второго незнакомца было также жестоко, как и первого.

Джек затаил дух, весь обратившись в зрение.

Человек в черном, похожий на доктора, продолжал ощупывать пульс Франка. Другой, казавшийся его помощником, то и дело опускал зонд в рану, щупал, выслушивал и качал с сомнением головой. Наконец он проговорил что-то, чего Джек не разобрал. Незнакомец в черном пожал плечами и странно улыбнулся.

«Что он сказал? — подумал старый слуга. — И что означает, что тот улыбнулся? Не значит ли это, что мой господин будет спасен?»

Человек, казавшийся помощником доктора, всунул в последний раз зонд и с ледяным хладнокровием вымерял глубину раны. Старый слуга задрожал. Он тихонько нажал ручку двери, и она неслышно отворилась. Никто не заметил этого.

— Если бы еще на поллинию дальше — и артерия была бы пересечена, — тихо сказал помощник.

— На поллинии! — повторил человек в черном костюме. — Уверен ли ты, Рауль, что артерия не задета?

— Совершенно.

Помощник передал доктору окровавленный зонд и вытащил из бокового кармана пучек корпии.

Бедный Джек вздохнул с облегчением есть надежда спасти его господина.

Держа в руках корпию, помощник исподлобья посмотрел на Стефана Мак-Наба и мотнул на него головою доктору. Тот, в свою очередь, бросив взгляд в сторону молодого человека, прошептал:

— Он ничего не слышит и не видит. Делайте то, что я вам приказал!

Воцарилась совершенная тишина. Старый слуга стал смотреть с удвоенным вниманием и увидел, что помощник, засунув руку в боковой карман, вытащил оттуда небольшую хрустальную склянку и поднес ее к корпии, бросив на бесчувственного Стефана странный взгляд.

Доктор сделал нетерпеливое движение. Помощник вылил каплю жидкости на находившуюся в его руке корпию. В это самое мгновение Стефан поднял голову. Рауль задрожал и лицо его покрылось смертельной бледностью. Корпия выпала из его рук на пол, он быстро стал на нее ногою.

Подозрения, увеличивавшиеся каждую минуту в голове старого слуги, вдруг перешли в уверенность, Он вскочил, схватил висевший на стене шотландский кинжал и вбежал в комнату.

— Мистер Стефан! Вы не замечаете, что здесь происходит! — вскричал он.

— Молчи! — сказал Рауль, махнув одной рукой, а другою показывая на больного.

— Молчи ты сам, — отвечал с бешенством Джек, — окаянный! Я стоял тут, я все заметил.

Помощник машинально попятился к дверям.

— Это сумасшедший? — спросил доктор, обращаясь к Стефану. — Скажите, чтобы он вышел, иначе я снимаю с себя ответственность за жизнь сэра Франка Персеваля.

Стефан поднялся. Он смотрел то на Джека, то на Рауля, который между тем успел прийти в себя.

— Молчи, Джек! — наконец, сказал он. — А вы, доктор, ради Бога, поспешите сделать перевязку бедному Франку.

Джек стал между своим господином и доктором.

— Мистер Мак-Наб, — сказал он почтительным, но твердым голосом, — я готов делать все, что вы прикажете, потому что вы любимый друг моего господина, но клянусь всем святым, я не допущу этого человека подойти к моему господину!

— Этот старик сошел с ума, — холодно произнес доктор. — Не позволяя нам сделать перевязку, он убивает своего господина.

Капли холодного пота выступили на лбу Джека, однако он не пошевельнулся.

— Я видел, — сказал он тихим, но отчетливым голосом, — как они, эти два господина, хотели убить здесь… сейчас… когда вы тут сидели, мистер Мак-Наб… убить бесчувственного умирающего. Я видел, клянусь вам! Эти не знакомые мне люди замышляли убить Персеваля!

Стефан посмотрел на доктора глубоким проницательным взглядом.

— Слуга этот, — сказал он, — честнейший человек. Мне известно, что доктор Муре один из известнейших членов медицинского факультета, и я глубоко уважаю его познания, но этот джентльмен лучший мой друг. Извините же мне мои сомнения и позвольте мне быть вашим помощником в перевязке. Я недавно кончил курс медицины в Оксфорде.

При последних словах Стефан быстро засучил рукава.

— Остерегайтесь, мистер Стефан! — сказал старый слуга и, подойдя к нему, шепнул несколько слов на ухо.

Воспользовавшись этой минутой, Рауль быстро наклонился и поднял корпию. Потом взглянул на доктора, понял легкое движение его глаз и поспешно удалился.

— Быть не может! — вскричал Стефан, выслушав слугу.

— Быть не может? — повторил тот. — Не угодно ли я обыщу его и найду склянку.

Он обернулся и заметил, что Рауля уже нет.

— Что вы теперь скажете, — спросил он. — Поверите ли моим словам?

Стефан снова посмотрел на человека в черном костюме. Доктор Муре, скрестив на груди руки, с невозмутимым спокойствием и презрительной улыбкой смотрел на происходящее. Ему было лет около сорока. Он был высокого роста и несколько худощав. Отсутствие волос на передней части его головы увеличивало умную выразительность высокого лба. Овал лица, узкий около висков и широкий под ушами, имел ту форму, которая, как думают Лафатер и Галль, означает коварную хитрость. Вообще его лицо, заключавшее в себе что-то злое, не принадлежало к числу тех, которые с первого взгляда располагают в свою пользу и внушают доверие.

Доктор Муре имел славу одного из самых знаменитых и искуснейших докторов в Лондоне. Самая слава эта должна была отклонить всякое подозрение.

— Доктор, — сказал Стефан, который своим природным спокойствием успел победить в себе негодование, — этот честный слуга не сошел с ума. То, что он говорит правду, доказывается бегством этого негодяя.

— Не думаете ли вы обвинить меня перед судом?

— Не станем напрасно терять время. Я требую, чтобы сию же минуту вы сделали перевязку. Слышите ли?

— Сию же минуту! — повторил Муре. — Это пахнет приказанием.

— Оно и есть приказание, — с твердостью отвечал Стефан.

Доктор грозно нахмурил брови и шагнул назад. Руки его как бы случайно очутились в карманах фрака. Но это продолжалось мгновение: лицо его прояснилось и на губах заиграла едкая улыбка.

— Ну, так приготовляйте бинты и корпию, молодой мой товарищ, — сказал он с натянутой веселостью. — Я готов перевязать джентльмена.

Доктор Муре, под опытным взглядом Стефана, приложил все искусство своей хирургической практики, которая приобрела ему такую известность. Он действовал быстро, верно и, как бы намеренно не пропускал самой ничтожной подробности, предлагаемой в подобных случаях хирургией. Стефан, со всевозможной поспешностью исполняя все его приказания, не спускал глаз со всех движений доктора, на лице которого, как бы в отместку, продолжала играть насмешливая и горькая улыбка. Сзади них стоял Джек. Он еще не успокоился и держал в руках кинжал, не сводя глаз с лица Стефана. При малейшем его знаке он готовился напасть без всякого милосердия. Хотя доктор стоял к нему спиной, но он мог видеть лицо Джека, отражавшееся в зеркале напротив. Может быть, его грозная решимость и была причиною того, что все движения Муре отличались такой точностью, о которой мы упоминали выше.

По окончании перевязки на губах раненого появилась легкая краска, веки его дрогнули, глаза стали раскрываться. Джек уронил свой кинжал, теперь он видел в докторе не убийцу, но спасителя своего господина. На глазах его показались слезы.

— Да наградит вас Господь Бог! — сказал он. — И да простит он мне, если я напрасно обвинил вас!

Доктор даже не взглянул на него.

— Сэр Франк Персеваль находится теперь вне опасности, сказал он, обращаясь к Стефану. — В неопытных руках рана его была бы смертельна.

Стефан поклонился. Вынув из бумажника ассигнацию в пять фунтов стерлингов, он предложил ее доктору. Тот не принял ее, впрочем, без всякой надменности.

— Теперь мне здесь ничего не осталось делать, сказал он, взяв шляпу и трость. — Я могу надеяться, что вы не будете долее удерживать меня.

— Вы свободны, — отвечал Стефан.

Доктор слегка поклонился и пошел к двери. У порога он остановился и, опустив руки в карманы фрака, неожиданно обратился к Стефану:

— Вы сказали, что я свободен. Позвольте же заметить вам, мой молодой товарищ, что я все время, которое был здесь, был свободен. Когда-нибудь вы узнаете, что в нашем звании чрезвычайно много опасностей, и что нужно всегда предпринимать меры предосторожности.

Он вынул руки из карманов: в каждом из них оказалось по двухствольному пистолету.

— Этих правил, — продолжал он, — не преподают в Оксфордском университете, но вас научат им в Лондоне. Вы теперь понимаете, что я имел возможность выйти отсюда, когда мне было угодно и что мне нечего было опасаться тупого ножа дряхлого старичонки; но я сам не захотел уйти отсюда, не противопоставив сумасбродному подозрению реального доказательства моего благородства. Я вырвал у смерти этого джентльмена, потому что я хотел так сделать.

Он положил пистолеты обратно в карман.

— Прощайте, мой молодой товарищ! С этого времени я вам смертельный враг. Во всю свою жизнь я ни разу не забывал и не прощал оскорблений.

Захлопнув с силою дверь, доктор Муре удалился.

Стефан спокойно выслушал слова доктора и легким наклоном головы отвечал на его угрозу. Джек не слышал ничего. Став на колени у постели господина и тихо плача, он целовал его холодные руки.

Стефан тронул его слегка за плечо.

— Еще раз спрашиваю тебя, Джек: в самом ли ты деле видел, что говоришь?

— Как сейчас вижу вас! — отвечал Джек, подымаясь.

— В одной руке тот окаянный злодей держал корпию, в другой — склянку. Вы подняли голову — разбойник сунул склянку и выронил корпию, тотчас заступив ее ногой. Погодите, она должна быть еще на полу.

Джек перешел к другой стороне кровати.

— Нет, корпию, видно, успели взять, а знак-то, где она упала — есть.

— Знак? — спросил Стефан. — Где?

Джек указал на полу еще невысохшее пятно. Стефан стал на колени, чтоб ближе разглядеть этот знак. Наклонившись, он увидел, что под кроватью что-то блестит. Это была хрустальная склянка.

— А! Вот она! — вскричал старый слуга. — Это она самая!

Стефан открыл ее и приблизил к носу. Она содержала сильнейший яд.

Глава восемнадцатая
ЛЕДИ ОФЕЛИЯ

Леди Офелия Бернвуд, графиня Дерби, проспала довольно долго после бала в Тревор-Гоузе. Проснувшись, она лежала некоторое время в постели. В лице ее заметно было еще утомление, веки смыкались, но в ее пробудившемся уме вспыхивали десятки мыслей — и они совершенно прогнали сон.

Несмотря на огонь, разведенный в камине и освещавший красноватым блеском все предметы, в спальне было холодно. Но Офелии хотелось лучше зябнуть, чем выносить тот невыразимый пламень, который охватывал ее внутренность и от которого шелковое одеяло давило как бы свинцом.

Она поспешно встала, оделась без помощи служанки и бросилась в мягкую бержетку, против камина. В эту минуту раздался удар молотков в парадную дверь. В глазах Офелии блеснул луч надежды.

«Может быть, это идет он!» — подумала она.

Много ли прошло дней с тех пор, когда около этого самого времени раздавался подобный удар и служанка являлась докладывать ей: Милорд ожидает в гостиной. Милордом этим был маркиз Рио-Санто — тот человек, которого она пламенно любила и который теперь изменил ей.

Приятная мечта ее продолжалась недолго. «Вероятно, это пришел Франк Персеваль, — сказала она про себя. — Он явился на свидание, которое я ему назначила. О нет, я не могу открыть страшной тайны! Не хочу, наконец!»

Вошла служанка.

— Какой-то джентльмен просит позволения повидаться с вами, миледи. Вот его карточка.

— Это не Персеваль, — сказала Офелия, — бросив беглый взгляд на карточку, где значилось: «Стефан Мак-Наб». Женни, я не принимаю! Но погоди, подними штору, здесь что-то написано карандашом.

Женни подняла штору, и графиня прочитала: «По поручению сэра Франка Персеваля». «Что это значит?» — подумала графиня.

— Женни, проси джентльмена в залу и дай мне одеваться, скорей! Что это означает? — повторила леди Офелия по уходе служанки. Уж не сделалось ли какое несчастье с бедным Франком?

Графиня поспешно оделась и вышла из спальни.

Стефан дожидался в зале. Обыкновенно он не отличался особенною ловкостью перед дамами, особенно знатными. На этот раз он имел пред глазами несчастное положение друга и это придало ему смелости.

— Прошу прощения, миледи, что я осмелился побеспокоить вас, — проговорил он. — Я явился к вам по поручению Франка Персеваля.

— Но почему же он не зашел сам? — спросила графиня, опускаясь на стул и приглашая Стефана последовать ее примеру.

— Франк ранен на дуэли, графиня.

— На дуэли! — воскликнула графиня.

— Да, и ранен опасно.

— Но кем?

— Он не назвал мне противника.

— И вы не подозреваете?

— Подозреваю, миледи. Я даже уверен, но я явился сюда по поручению Франка, чтобы заняться более важным делом.

— Более важным? — спросила взволнованная Офелия.

— Около двух часов тому назад, проговорил Стефан, — Франка, тяжело раненого, почти умирающего принесли в Додлей-Гоуз… и бедный мой друг едва не умер при мне жертвой убийства.

— Вы приводите меня в ужас, сэр! — воскликнула графиня. — Как, раненого… хотели убить?

— Отравить, миледи.

— Ужели вы полагаете, что противник сэра Франка… Ведь это было бы ужасно!

Стефан, немного помолчав, ответил:

— Вы правы, миледи: это было бы ужасно! Как скоро Франк пришел в себя, то в первом слове, произнесенном им, заключалось имя дорогой для него особы… потом ваше, миледи.

— Мое? Да, я знаю, на бале я пригласила сэра Франка к себе.

— Он прислал меня, миледи.

— Вас! Но я намеревался поговорить с ним об обстоятельствах, которых никому, кроме него, не могу передать.

— Я лучший друг его.

— В этом не сомневаюсь, сэр, но не могу.

— Франк сильно страдает, миледи. Он с нетерпением ждет вашего ответа.

— О Боже мой!.. Я не знаю… Слушайте…

Графиня оборвала речь: у дверей послышался легкий удар молотка.

— Он! Это он! — прошептала она в страшном волнении. — Послушайте, сэр, не оскорбляйтесь моими словами, но я не хочу, не могу никому сообщить того, что намеревалась сказать Персевалю!

Стефан поднялся.

— Я надеялся вернуться к несчастному другу с утешительной вестью, — грустно сказал он.

— Скажите ему, — вскричала графиня, — скажите ему, что он узнает все.

— Милорд! — доложила служанка, отворив дверь.

— Или нет, не передавайте ничего, — сказала графиня. Голос ее дрожал. — Я подумаю. Женни, проси милорда в будуар… Передайте сэру Франку, что я сочувствую ему в несчастии. Извините меня, сэр, но я не имею времени, меня ждут.

Стефан холодно поклонился и вышел. Сходя по лестнице, он встретился с человеком, который, заметив молодого доктора, слегка вздрогнул, надвинул шляпу на лицо и быстро прошел мимо.

Глава девятнадцатая
СВИДАНИЕ

Через минуту Рио-Санто вошел в будуар леди Офелии. Поцеловав руку графини, он нежно посмотрел на нее, Потом, опершись на спинку кресла, прошептал с любовью:

— Вчера вы были прекрасны, Офелия.

Графиня посмотрела на маркиза, и в прелестных глазах ее заискрились слезинки.

— Две недели прошло, как вы не были у меня, — сказала она с печалью.

— Мучения от этой невольной разлуки принудили меня сегодня прийти к вам. Поверьте, Офелия, я более вас вспоминаю о днях, когда мы были так счастливы. Но, миледи, судьбы своей никто не может миновать. Я должен достигнуть цели или погибнуть!

Лицо Рио-Санто выразило неукротимую, неограниченную гордость.

Несколько минут леди Офелия смотрела на него молча, затем, скрестив руки на груди, прошептала со страстью:

— О! Как сильно я люблю вас! Более, чем когда-либо! Только смерть положит конец моей любви!

— Благодарю вас, Офелия, благодарю! — отвечал маркиз, преклоняя колено. — Вы мой добрый гений, надежда моя… И я люблю и вечно будут любить вас!

Он сел на подушку к ногам Офелии, которая гладила рукою блестящие черные его кудри.

— Вы говорите правду? — произнесла она. — Скажите мне! Потому что любовь ваша, небольшой уголок вашего сердца, который я отнимаю у своей соперницы, дороже для меня жизни… дороже чести!

— Милая, дорогая Офелия! — отвечал маркиз, покрывая белую ручку графини жаркими поцелуями.

Леди Офелия не могла произнести ни слова, слезы исчезли из глаз ее, щеки пылали, роскошная грудь высоко подымалась. И в пламенном взгляде маркиза светилась истинная любовь, он весь находился под влиянием настоящей минуты. Он явился, чтобы сыграть роль, заранее разученную, и — любил на самом деле.

— О, нет, нет! — бессознательно шептала Офелия прерывающимся от волнения голосом. — Нет! Изменить ему! Никогда! Что мне за дело до страданий этих людей? Он меня любит, я не открою его тайны, не скажу ничего!

Глаза ее были полузакрыты, как будто сладкий сон охватил ее. Но маркиз не пропустил ни одного слова, бессознательно произнесенного ею. На него страшно было смотреть: брови нахмурились, губы дрожали, злобное чувство привело в трепет все его члены, на лбу показался белый след от старой раны. Он судорожно схватил руку графини и, видно, крепко сжал ее, потому что она вскрикнула.

— Что с вами, Хосе-Мария! — спросила она, заметив страшный вид маркиза.

— Миледи, — сказал он жестким голосом, — я требую от вас отчета в последних ваших словах. Мне нужно знать, кто этот человек, который сейчас мне попался на лестнице?

Леди Офелия, внезапно оторванная от сладких грез, смотрела на маркиза с ужасом.

— Я жду, — произнес он холодно.

— Чего вы требуете от меня, дон Хосе.

— Вы сейчас произносили слова об измене, тайне — я догадываюсь о ваших намерениях. — Человек, который попался мне на лестнице, — друг Франка Персеваля?

— Это правда. Он приходил ко мне по его поручению.

— По его поручению! — повторил Рио-Санто, горько улыбнувшись. — Вчера вечером вы, миледи, разговаривали с Персевалем, Разве вам неизвестно, что от меня ничто не укроется? Не желаете ли, я передам ведь ваш разговор слово в слово?

При этих словах Офелия подняла голову и проговорила с гордым спокойствием:

— Я знаю, милорд, что вы могущественны, но ваше могущество — могущество падшего ангела… и вы мне не страшны.

— Я вам не страшен, — повторил Рио-Санто глухим голосом.

Офелия несколько секунд хранила молчание.

— Я люблю вас, увы! — воскликнула она с отчаянием.

На одно мгновение на лице маркиза блеснула гордая, самодовольная улыбка, и он заговорил голосом, в котором не осталось уже и следа гнева.

— Офелия, простите мне за эту минутную вспышку, происшедшую от тайных, невыносимых страданий. Я несчастлив, в моем сердце борются две страсти и терзают меня. Во-первых, любовь к вам…

При этом графиня печально улыбнулась и подняла глаза к небу.

— Да, любовь моя к вам, — с сильным ударением повторил маркиз. — Во-вторых, мое ненасытное честолюбие. На своей дороге я встретил Персеваля и отошел в сторону. Клянусь честью, миледи, мне было жаль молодого человека, но он нанес мне оскорбление и я должен был наказать его. Мне ничего не стоило убить его без всякого сострадания, и я имел на это полнейшее право, так как, представься ему возможность, он не дал бы мне пощады. Между тем я его — только ранил.

— О, это благородно, это великодушно! Как много чистых, возвышенных чувств скрывается в вашей душе! — вскричала с жаром графиня.

— Но что пользы принесло мне мое благородство? — сказал Рио-Санто. — Вы пригласили его на свидание, он питал надежду получить от вас средство вредить мне и, как только пришел в себя, первой мыслью его было послать к вам своего друга. Вы хотите погубить меня, но за что же, Офелия? Вы желаете мстить, не принимая во внимание, что я несчастнее вас!

— Нет, милорд, — возразила графиня. — Я не желаю мстить, нет… и не хочу вредить вам. Случайно я сделалась поверенной страшной, кровавой тайны, которая свинцовой тяжестью лежит на моей совести. Я не могу без страха вспомнить об этом происшествии.

— Вы никогда не испытывали ревности, миледи? — спросил Рио-Санто вкрадчивым голосом.

— И вы еще спрашиваете меня!

— Отчего вы не хотите понять, что вспышка ревности…

— Ни слова более! — прервала его графиня. — Милорд!

Рио-Санто думал употребить ложь для оправдания себя, но ему вдруг стало стыдно; ему, смело отправлявшемуся на преступление, убийство, стало стыдно лжи! Сколько необъяснимого в природе человека!

Читатель заметил, что у маркиза с графиней, кроме любовной тайны, была еще другая, с обнаружением которой могли рухнуть все планы и предприятия Рио-Санто.

Из чувства ревности леди Офелия думала рассказать об этой тайне. Маркиз, проведав, явился к ней, чтобы отклонить беду. Убеждения его произвели на нее свое действие, потому что она пламенно любила его, но он забылся и шагнул далее, чем требовала осторожность.

Чтобы поправить сделанную ошибку, он начал говорить с большим жаром:

— Графиня, вся жизнь моя есть не что иное, как борьба любви с честолюбием, борьба самая мучительная. Пожертвовать честолюбием для меня все равно, что умереть, С другой стороны, я скорее соглашусь умереть, чем жить без вас.

— Но разве вы ее не любите?

— Кого? Мери? Бедный ребенок! Нельзя не любить его! — сказал Рио-Санто с притворным состраданием.

— Я бы хотел любить ее так, как она того заслуживает, миледи, но между ею и мною стоит ваш образ.

— О, если бы вы в самом деле любили меня, дон Хосе! Если бы я была в этом уверена! — страстно воскликнула графиня.

— Верьте, верьте, Офелия! — вскричал маркиз, воодушевленный внезапным и почти искренним чувством. Если бы я не достиг своей цели, то…

— Вы опять стали бы для меня тем же, чем были прежде, дон Хосе? — с лихорадочной живостью спросила графиня.

— Чем был прежде?! Но разве я переменился, миледи? Чем можно вас убедить? Кто знает, что случится? Излечившись от честолюбия, которое снедает меня, я, может быть, приду опять к вашим ногам.

— И может быть, — повторила задумчиво графиня, — вы принадлежали бы только мне?

— Только вам.

С этого момента графиня стала рассеянна. Все ее внимание заняла одна тайная мысль, в которой заключалась не то надежда, — не то опасение.

— Вечером я еду в Ковент-Гарден, — сказала, наконец, Офелия. — Вы поедете со мной?

— К сожалению, я приглашен в ложу леди Кемпбел, но проводить вас — с величайшим удовольствием.

— Ваше согласие неполно, милорд, однако, я принимаю его. Потрудитесь подождать, пока я оденусь.

Графиня вышла и приказала горничной готовить вечерний туалет.

Когда леди Офелия начала торопливо одеваться, то крайне изумила горничную. Как! Ее госпожа, обыкновенно так заботившаяся о вечернем туалете, сегодня так к нему невнимательна!

— Хорошо, Женни, — сказала наконец графиня, — довольно!

— Не прикажете ли убрать ваши волосы, миледи?

— Не нужно, Женни.

— Не прикажите ли приколоть хотя бы несколько цветов?

— Нет, нет! Погоди, Женни, подай мне письменный прибор.

— Миледи, вы изволили забыть, что милорд…

Офелия сделала нетерпеливое движение и Женни поспешила исполнить приказание.

— Теперь ты можешь удалиться! — сказала графиня.

Женни вышла, исподлобья и с удивлением глядя на свою госпожу.

— Это необходимо… — едва слышным голосом говорила графиня, дрожащей рукою опуская перо в чернильницу. — Он сам сказал, что если бы он не достиг цели… — Она остановилась и положила перо.

— Боже мой! Что мне делать! Я не знаю, следует ли…

Она закрыла лицо руками. Пробыв в таком положении с минуту, она схватила перо и с лихорадочной поспешностью начала писать.

— Франк даст мне честное слово, честное слово джентльмена! — продолжала она. — У меня более нету сил оставаться в таком положении: надежда, которую он подал мне своими словами, сводит меня с ума.

Сложив письмо и надписав: «Сэру Франку Персевалю», — она положила его на туалет и вернулась в будуар.

— Там, на туалетном столе я оставила письмо. Отдай его тотчас же на почту, — сказала она попавшейся навстречу горничной.

Через несколько часов, когда Рио-Санто вышел из коляски у театрального подъезда и подал руку графине, к нему подошел человек, всунул в его руку бумажку и скрылся в толпе. Подымаясь за графиней по лестнице, Рио-Санто взглянул на бумажку и прочел: «N 3, с левой стороны. Княгиня де Лонгвиль».

«Какой счастливый случай!» — сказал про себя Рио-Санто.

Глава двадцатая
ТАВЕРНА «ТРУБКИ И КРУЖКИ»

Немного в стороне от королевского Ковент-Гарденского театра находился узенький переулок Бефорлэнский.

В этом мрачном переулке пред открытием театра бродили толпы оборванных грязных мошенников. Переговариваясь друг с другом, бродяги заходили часто в таверну самой жалкой наружности. Над дверями ее еще держался, на заржавленном железном пруте, обломок вывески.

В первой комнате, стены которой были покрыты паутиной и грязью, находился буфет, содержавший около дюжины стаканов; самые лучшие из них имели только немножко поотбитые края. В общую комнату никто не входил, потому что она была засыпана обвалившейся с потолка штукатуркой. Чистая комната была уставлена грязными столами и стульями.

Эту таверну знали под названием «Трубки и Кружки».

За полчаса до открытия театра две весьма замечательные пары вошли в чистую комнату. Первую пару составляли девушка лет тринадцати и дюжий мужчина лет под сорок, который вел свою спутницу под руку. Молодая девушка представляла собою тип тех развратных несовершеннолетних существ, которые составляют самую отвратительную язву Лондона. Худощавость ее доходила до крайности, а бледность лица худо скрывалась под слишком грубыми румянами. Глубоко впалые глаза были окаймлены синевато-бурой полосой и смотрели без всякой стыдливости. Когда она начинала говорить, рот ее искривлялся и из груди слышался глухой хрип. — Звали ее чахоточной Лу.

Наружность ее кавалера Мичела, не представляла ничего примечательного. Это был обыкновенный лондонский бродяга с красным лицом, от неумеренного употребления эля, и рыжими торчащими волосами.

Вторая пара представляла разительный контраст с первой. Ее составляли высокая женщина с грубым, бесстыдным выражением лица и мальчуган. Женщина, лет сорока, была одета в широкий мужской сюртук и женскую шляпу; ноги ее были обуты в сапоги. Звали ее Медж, она курила из коротенькой трубки. Кавалером ее был известный читателю маленький Снэль, брат чахоточной Лу, любимец капитана Педди О'Крена.

— Здравствуй, старая колдунья Пег, — сказал Снэль, с важностью джентльмена обратившись к хозяйке таверны. — Подать сюда джину! Подать эля и всего, что есть лучшего в вашей трущобе! Я угощаю сегодня!

— Сейчас, Снэлюшка, сейчас, — отвечала с поклонами хозяйка.

Такая фамильярность оскорбила молодого джентльмена.

— Я не Снэлюшка! — закричал он сердито, стукнув кулаком по трехногому столу. — Не разговаривай, а подавай джину, чертова невеста!

Пег улыбнулась, еще раз отвесила поклон и вышла.

— Хочешь пить, Лу? — спросил Снэль.

— Разумеется. Дай мне табаку, Мич.

— Мич, — продолжал Снэль, усаживаясь за стол, — так как ты жених моей сестры, то я думаю позаботиться о тебе. Кто же будет и стараться для сестры как не я, когда отец наш почти нищий?

— Не упоминай об отце, Снэль! — сказала Лу. — Он честный человек.

— Ну, ладно, ладно! Зато он и сидит без хлеба. Да дело не в этом, у меня есть хорошее местечко для Мича… А! Вот и джин явился. Прелестная Медж, не угодно ли откушать за здоровье твоего супруга.

— Моего супруга! — воскликнула Медж с изумлением, вынув изо рта трубку.

— Экой у нее здоровенный голос! — вскричал Снэль, нежно взяв соседку за подбородок. — Крикнет словно из рупора, Разве я не муж твой, моя красавица?

— А! — небрежно спросила Медж, взяв снова в зубы трубку.

— Какое же местечко ты хочешь достать мне, Снэлюшка? — спросил Мич.

— Слушай, зять, я переломаю тебе все ребра, если ты еще раз назовешь меня Снэлюшкой. Я думаю определить тебя на место… Умеешь ли ты лаять, Мич?

— Лаять?

— Да, лаять. Я вот умею мяукать. Слушай… — Снэль наклонил под стол голову и тотчас раздалось продолжительное громкое мяуканье.

Хозяйка таверны вместе со служанкой вбежала в чистую комнату с метлой, чтобы выпроводить незваного гостя.

Торжество Снэля было полное.

— Джину, колдунья Пег! — закричал он, засмеявшись. — Садись-ка поскорее на метлу свою, да тащи нам джину!

— Дай мне табаку, Мич! — еле выдавила Лу, у которой голова склонилась на бок и язык едва ворочался.

— Видел, зять, как я мастерски мяукаю! — вскричал Снэль. — А ты умеешь лаять?

— Это не даст же мне места, — сказал Мич, пожав плечами.

— Не даст? А сколько ты зарабатываешь в день?

— Два шиллинга, — дело известное.

— Ладно! А так, другими путями, сколько получишь?

— Говори тише, мальчишка!

— Я не мальчишка, сказано тебе, а бык! Сколько же ты получишь?

— Когда сколько, помаленьку живу.

— Помаленьку? — повторил Снэль, вытащив из кармана гинеи, полученные им в конторе Эдуарда и K°. — А я вот какие деньги зарабатываю, не кладя в счет посторонних доходишков.

— За то, что мяукаешь? — спросил Мич, с изумлением выпучив глаза.

— За то, что мяукаю, дорогой зять. Бесподобная Медж, я жертвую тебе один гиней.

Медж взяла две и не поблагодарила.

— А мне? — спросила Лу.

— Тебя я угощаю… Так, что же Мич?

— Я не умею лаять, Снэль.

— Нужно научиться… и будь уверен, что по моей протекции ты получишь место Сони. Он сегодня умер.

— Умер? — спросила Лу хрипло. — Джину!

— Джину, колдунья Пег! Сестру мучит жажда.

— Нужно промочить бедную слабую грудь ее. Подумай-ка, Мич, о моем предложении.

— Решено. Лаять я научусь.

На улице в некотором отдалении послышался глухой шум.

— Ага! Театр открыт! — сказал Снэль, вскочив с места. — Идем, Мич!

— Эй, Лу! — вскричал Мич. — Поднимайся, лентяйка, нужно идти работать! Поднимайся!

Чахоточная Лу открыла глаза и опять закрыла, опустив голову на стол.

— Жжет… здесь… горит! — проговорила она слабым, хриплым голосом, показывая костлявыми пальцами на впалую грудь.

Глава двадцать первая
ТАИНСТВЕННОЕ ПРИКАЗАНИЕ

Снэль и Мич торопливо вышли из таверны и вскоре приблизились к Ковент-Гарденскому театру. Здесь шумно волновалась громадная толпа народа, но только половина ее шла в театр; другую ее половину составляли воры и полицейские чиновники.

Толкотня была такая, какую трудно вообразить себе в цивилизованном городе. Воры «работали» с удивительной ловкостью и смелостью. Платки и кошельки улетучивались из прорезанных карманов, часы тоже исчезали с невероятной быстротой.

В толпе находилось и несколько знакомых нам лиц.

Посмотрите! Вон в тесноте пробирается человек словно змея. Руки его работают с изумительной ловкостью. Только куда исчезают вещи, которые он берет себе? Он ничем не брезгует: шелковые или полотняные платки, часы, кошельки, даже полы фраков и сюртуков, — все он забирает и все это умеет уместить в себе. Его руки постоянно полны и свободны. Но вот полицейский, должно быть, дурно пообедавший, хватает молодца врасплох. Вор обертывается к нему с приятной улыбкой.

— А, мистер Хендкуфс, очень приятно видеть вас! — говорит он с похвальной вежливостью. — Как здоровье вашей супруги, как цветут ваши малютки? Давно собираюсь зайти к вам с гостинчиком.

Полицейский чиновник также приятно улыбается, почувствовав в своей руке соверен.

— Добрый вечер! — продолжает проныра. — Поклонитесь от меня мистрисс Хендкуфс и деточкам.

И он спокойно продолжает на минуту прерванную работу. Впрочем в Лондоне жить дорого и не без причины же Боб Лантерн приделал себе такое множество карманов.

Но кому принадлежит эта продолговатая голова, которая высится над толпою? Владелец ее — почтеннейший и добрейший капитан Педди О` Крен. Капитан сегодня гуляет. Он идет к театру с дамой под ручку, но дамы его в толпе не видно и поэтому мы не имеем пока возможности сказать читателю, кто она.

Публика мало-помалу проходила в театр, а воры торопливо зарабатывали насущный свой хлеб.

— О, Педди! О, мистер О'Крен! — послышался голос дамы капитана. — Меня давят, я задыхаюсь…

— Душно? — спросил капитан, с наслаждением вдыхая в себя свежие струи вечернего воздуха. — Мне, напротив, кажется несколько свежо. Ах, ты плут, попался… Последние слова относились к человеку, руку которого Педди поймал в своем кармане. Он стиснул ее крепко, но в тесноте не мог повернуться, чтобы взглянуть на него. — Господа, — продолжал он, обращаясь к соседям, — схватите этого негодяя. Он плохо исполняет свою работу!

Соседи его приняли во внимание собственные карманы, но никто не обратил внимание на просьбу капитана.

Кроме Лондона, кажется, нигде более не придерживаются того превосходного правила, что каждый должен заботиться прежде всего о собственной персоне.

— Мистрисс Борнет? — вскричал капитан, обращаясь к своей даме. — Потрудитесь помочь задержать мне этого негодяя.

Мистрисс Борнет хотела обернуться, но не имела сил. Между тем вор умел высвободить руку и исчез.

— Так я и знал, украли платок! — проворчал капитан.

— Я уверен, что это сделал никто другой, как разбойник Боб.

— Мистер О'Крен, — послышался голос хозяйки таверны. — Я задыхаюсь.

— Черт бы вас… то есть нет! Душа моя, за этот платок я заплатил полкроны.

— Задыхаюсь! — закричала мистрисс Борнет отчаянным голосом.

В это время они добрались до крыльца.

— Уф! — вздохнула хозяйка таверны. — Теперь легче.

— Тем лучше, Дороти, тем лучше, — отвечал капитан. — Но у меня в кармане опять рука! Этот теперь не ускользнет!

Капитан опять схватил чью-то руку и сжал ее как в железных тисках. Раздалось жалобное мяуканье и тотчас на своей руке капитан почувствовал острые зубы.

— Снэль! Проклятая кошка! — проворчал Педди, употребляя неимоверные усилия, чтобы обернуться.

— Я свихну тебе шею, если не перестанешь кусаться!

— Капитан, как вам не стыдно, — прошептал Снэль, — идти в театр без носового платка! Мне нужно вам кое-что сказать.

— Экой змееныш, до крови хватил! — проворчал Педди. — Что ты хочешь сказать мне, милый Снэль?

— Вот, капитан, в чем дело: сегодня вечером мы будем кутить. Если я вам понадоблюсь, приходите в таверну «Трубки и Кружки», мы все будем там.

— Ладно, чертенок, я приду!

— А вам все-таки стыдно ходить в театр без носового платка!

Педа, и хотел ответить, но не успел, потому что он был, наконец, втолкнут вместе с мистрисс Борнет в театр. Последняя перевела дух и отняла руку от спутника, чтобы немножко оправиться. Педди хотел было уже войти в залу, как вдруг почувствовал на своих плечах две тяжелые руки и незнакомый голос произнес:

— Запрещаю тебе оборачиваться, «ночной джентльмен»!

Педди замер на месте. Толпа разделила его с мистрисс Борнет и он упустил ее из виду.

— Знаешь ли ты, леди Б***, любовницу герцога I***? — спросил голос.

— Знаю, милорд.

— Слушай же: если она войдет в ложу герцога, то ты сойдешь в фойе, лишь только кончится первый акт. Там тебе скажут, что нужно делать.

— Слушаю, милорд.

— Если же она войдет после первого акта, то ты сойдешь во время второго антракта. Понимаешь?

— Понимаю, милорд. Что ж мне нужно будет делать?

Незнакомец снял руки с высоких плеч капитана.

— Не могу отвечать! — проронил он.

— Педди! Мистер О'Крен! — раздался жалобный вопль в толпе.

— Сейчас, Дороти, сейчас, милый мой бочонок! — И капитан Педди вошел в залу, не дерзнув оглянуться.

Глава двадцать вторая
ЗНАКОМСТВО

Публика вошла в театр, а зевак разогнал мелкий и холодный дождь. Воров и бродяг приютили таверны, где они сбывали украденное добро торгашам, неизменно в подобных случаях откуда-то вылезающих.

В Англии почти во всех театрах устраиваются три отдельные входа. Первый назначается для среднего класса и открывается вместе с кассой. Второй — для благородных, то есть для высшего класса — открывается полчаса спустя. Здесь ворам пожива плохая, потому что в руках у грумов находятся далеко достающие и гибкие хлысты, и кроме того полицейские, столь мало заботящиеся, когда дело идет о «публике» (под которой разумеется преимущественно средний класс), — здесь несколько больше заботятся о спокойствии и защите карманов милордов и леди. Несмотря на это, некоторые мошенники, — люди по большей части молодые, смелые, находчивые и ловкие, которые составляют, что называется, сок мошеннического люда — все-таки успевают пробраться к экипажам, приблизиться под каким-нибудь предлогом к джентльменам, и им иногда удается утащить батистовый платок, часы, флакон, табакерку или иную ценную или ничтожную вещь. Наконец третий вход, так называемый «в полцены», назначен для низшего класса народа. Открывается он около десятого часу.

Одним из первых экипажей, подкативших к аристократическому входу, была карета леди Кемпбел. Мисс Мери и ее тетушка дошли до ложи без всяких затруднений. Первый акт был уже в половине, когда они вошли туда; театр был полон и представлял великолепное блестящее зрелище.

Чтобы рассказ наш для читателя стал яснее, мы должны объяснить положение мест наших действующих лиц.

Первая ложа, выходившая на сцену и принадлежавшая герцогу I***, была еще пуста. В соседней ложе находилась леди Кемпбел с племянницей; несколько далее была ложа княгини де Лонгвиль и ее тетки; возле них находилась ложа, закрытая шторой. С другой стороны театра, напротив ложи княгини де Лонгвиль, сидели леди Офелия и маркиз Рио-Санто. Несколько далее от них занимал ложу бледный, хандрящий, утомленный мужчина, равнодушно смотревший по сторонам и нисколько не обращавший внимания на сцену. Это был милорд, граф Вейт-Манорский, старший брат Бриана Ленчестра и господин мистера Патерсона бывшего в знакомстве с Бобом Лантерном.

Внизу, под самой ложей герцога I*** находился огромный бенуар, состоящий из двух лож, перегородка между которыми была убрана. Этот бенуар лондонская молодежь большого света окрестила названием «адской ложи». В ней сидели Лантюр-Люс и некоторые другие молодые джентльмены, между которыми особенно выдавался мужчина лет около тридцати, прекрасно сложенный, высокого роста, широкоплечий. Правильные черты его лица носили ледяное выражение, свойственное английской нации. В серьезном взгляде его проглядывало неограниченное мужество, способное переходить в дерзость. Он смотрел холодно-насмешливо. Высокий круглый лоб увеличивал силу выражения его лица, которое, впрочем, смягчалось нежными, тонкими, белокурыми кудрями. Заметно было по всему, что это человек энергичный, отважный, таивший под холодной наружностью пламенное, страстное, даже пылкое сердце. Таков был Бриан Ленчестер.

Наконец не нужно забывать почтенного капитана Педди и его даму. Эта достойная пара сидела в верхней галерее. Красная, толстая мистрисс Борнет находилась в великом смущении, потому что принуждена была поддерживать одной рукой косынку, из-под которой стремились выскользнуть наружу ее массивные выпуклости. Снэль, во время разговора с капитаном на театральном крыльце, стащил у мистрисс Борнет ее брошку, благодаря которой косынка держалась. Глаза Педди были устремлены на ложу герцога I***. Он начал было питать надежду, что проведет первый антракт в приятной беседе с обожаемою хозяйкой не менее обожаемой таверны «Короны», но надеждам его не довелось осуществиться. В то самое время, когда падал занавес, дверь в ложу герцога I*** с шумом распахнулась и вошла леди Б***, вся усыпанная бриллиантами.

Капитан Педди глубоко вздохнул.

— Прелестная мистрисс, — обратился он к своей соседке, — не угодно ли вам апельсинчика?

— А у вас разве он есть?

— Сию минуту я достану вам его, мистрисс, черт бы меня побрал!

И капитан поспешно вышел в коридор, но вместо буфета, где находились апельсины, он отправился в фойе. Едва только он вошел туда, как незнакомый человек загородил ему дорогу и оглядел с головы до ног.

— Капитан Педди? — произнес незнакомец отрывисто.

— Точно так, — отвечал Педди.

Тогда незнакомец своим указательным пальцем слегка прикоснулся к груди О'Крена и тихо произнес:

— «Ночной джентльмен».

Капитан почтительно поклонился. Незнакомец отвел его в сторону и шепотом начал что-то говорить ему.

— Во всех ближайших тавернах есть теперь наши, — отвечал капитан, почтительно выслушав какое-то приказание незнакомца.

— Нужен человек ловкий!

— Я представлю вам настоящего угря, милорд.

Незнакомец, положив палец на губы, удалился.

— Черт побери! Ведь пришло же в голову навязать себе на шею эту проклятую бочку, мистрисс Борнет! — проворчал капитан с глубоким вздохом. — Но кого выбрать? Доброго приятеля моего, проклятого Боба, или милого чертенка Снэля?

И почесывая затылок, как человек, находящийся в нерешительности, капитан Педди вышел из театра.

Лишь только занавес упал, в зале начался глухой, общий говор.

Рио-Санто, зайдя в несколько лож, вернулся к леди Офелии. Облокотившись на спинку ее кресла, он небрежно, с равнодушным видом навел лорнет на противоположную ложу.

— Я не обманываюсь! — воскликнул он с радостным изумлением. — Это княгиня де Лонгвиль.

— Где? — спросила графиня.

— В ложе напротив нас, миледи… вы позволите мне представиться ей? Я очень хорошо знал ее в Париже.

— Какая она красавица! — невольно вырвалось у Офелии.

— Да, она славилась своей красотой в Сен-Жерменском предместье, в Париже, — проговорил Рио-Санто, оставляя ложу.

Сюзанна — княгиня де Лонгвиль в самом деле была очаровательна. Она ждала и надеялась. Как увлекало ее все это великолепие, вся эта роскошь! С каким сладостным, упоительным чувством слушала она немецкую музыку! Бриана она еще не видала, но питала надежду, что сегодня увидит его, будет говорить с ним.

Между тем графиня все смотрела на Сюзанну. Она в каждой женщине видела свою соперницу, но тем не менее не могла удержаться, чтобы еще раз не воскликнуть:

— Боже, как она прекрасна!

Дверь ложи княгини де Лонгвиль отворилась и вошел Рио-Санто. Сюзанна встретила его равнодушно: она ждала не его. Несмотря на это, ощутив проницательный, холодный взгляд вошедшего, Сюзанна почувствовала невольный страх и уважение к этому человеку, хотя его никогда не видела.

Рио-Санто не сводил глаз с мнимой княгини де Лонгвиль. В лице ее он нашел что-то знакомое. Небрежно поклонившись герцогине, Рио-Санто подошел к Сюзанне.

— Маркиз Рио-Санто, — представила его герцогиня молодой девушке.

— Я согласилась на все ваши предложения, милорд, и я надеюсь, что не обману ваших надежд.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, княгиня, — отвечал маркиз с улыбкой. — Я пришел поговорить с вами о незабвенном Париже, о Франции.

— Как вы неосторожны! — проговорила старая француженка на ухо Сюзанне.

— Я думала, что это тот, которому я должна повиноваться, — отвечала вполголоса Сюзанна.

Герцогиня отрицательно покачала головой. В глазах Сюзанны появилось сомнение. Между тем маркиз продолжал смотреть на нее.

— Удалитесь, шепнул он француженке после продолжительного молчания. — Когда я вернусь, она должна быть в ложе одна.

Он поклонился Сюзанне и вышел.

— Ма chere, — обратилась герцогиня к Сюзанне. — Мне бы весьма хотелось побыть с вами, но я чувствую себя не совсем здоровой. Я оставляю вас одну, Сюзанн. Помните, что я говорила вам: повинуйтесь каждому, будь он хоть нищий, кто произнесет известные вам два слова. Не забывайте, что вы недавно из Франции… и в особенности будьте осторожны с приходившим маркизом — он не принадлежит к числу наших.

— Увижу ли я Бриана Ленчестера? — спросила Сюзанна.

Старая француженка улыбнулась.

— Терпение, красавица моя, терпение! Вы скоро увидите его. До свиданья!

Сюзанна осталась в ложе одна.

Рио-Санто вернулся к леди Офелии; он сел рядом с ней и, по-видимому; хотел что-то сказать, но не решался… Неловкое молчание продолжалось несколько минут. Графиня заметила его смущение и, улыбнувшись, спросила:

— Что с вами, дон Хосе?

— Миледи, — отвечал Рио-Санто, заикаясь. — У меня есть к вам одна просьба… Дело самое пустое, ничтожное, но некоторым образом идущее в разрез с вашими английскими обычаями.

— Разве вы не знаете, что я не могу ни в чем отказать вам?

О, миледи! Я знаю как вы добры, отвечал маркиз, нежно пожав руку графини. — Я смело попросил бы от вас важной услуги, но есть некоторые ничтожные вещи… Выслушайте меня, графиня! Княгиня де Лонгвиль одна в Лондоне. Правда при ней находится ее тетка, герцогиня де Жевре, но слабое здоровье ее почти не позволяет ей выезжать. Да вот и сейчас, посмотрите… княгиня и теперь осталась одна. Миледи, вы весьма обязали бы меня, если бы помогли заплатить княгине долг вежливости, я бы желал представить ее вам.

— Здесь, милорд? — прервала Офелия.

— Да, если вы позволите, миледи.

— Нет, милорд, это невозможно… приличие…

— Вы отказываете мне, миледи! — сказал Рио-Санто.

В словах его слышался нежный упрек. Графиня поднялась.

— Милорд, — сказала она, — потрудитесь проводить меня. Вы представите меня княгине де Лонгвиль.

Спустя несколько минут, Рио-Санто ввел графиню в ложу Сюзанны, которая при появлении их встала и, к величайшему удивлению маркиза, приняла графиню с простою, благородною грацией.

Маркиз торжествовал. Он, казалось, приложил старание, чтобы двери лондонского большого света были открыты перед Сюзанной, и вполне достиг своей цели.

Теперь, вслед за графиней Дерби, Сюзанна смело могла войти во все аристократические дома, а иначе ей не принесло бы никакой пользы ее княжеское звание; оно представляло бы нечто вроде золотого ключа, который не подходит ни к одному замку.

В Лондоне главное — быть представленным. Это непреложное условие, первое требование, это вечная, тяжелая ось, на которой держится и вокруг которой вертится все здание английского этикета.

При взгляде на Сюзанну графиня почувствовала к ней безотчетное влечение, Сюзанна в свою очередь готова была полюбить графиню всем сердцем. Они разговаривали немного, но в каждом слове их скрывалось глубокое значение.

Время летело. Вдруг Сюзанна вспомнила о Бриане. Она опустила голову и печально вздохнула.

— Он явится скоро, — шепнули ей вдруг на ухо.

Сюзанна обернулась, но никого не увидела, только штора, закрывающая соседнюю ложу, слегка колыхалась.

Глава двадцать третья
МЕСТЬ КАПИТАНА

Тем временем почтенный капитан Педди О'Крен входил в таверну под вывескою «Трубки и Кружки».

Медж сидела на том же месте, где мы оставили ее, читатель. Не снимая шляпы, она покуривала из своей коротенькой трубочки, пила джин и не говорила ни слова.

Мич, опершись на стол, утирал время от времени капли крови, медленно текшие с его лба.

Снэль пил, мяукал, пел, напускался на хозяйку, брызгал джином в лицо служанке и иногда чмокал в жесткую щеку Медж.

В одном углу танцевала чахоточная Лу, напевавшая грустную, монотонную песню. Два красные пятна резко выделялись на ее бледных щеках. Время от времени неровной походкой она подходила к столу и требовала джину.

В другом углу сидел Боб Лантерн. Перед ним стояла кружка эля с куском заплесневевшего сыра.

Приход капитана Педди О'Крена, произвел на всех сильное впечатление. Хозяйка поднялась и отправилась к нему навстречу, а Боб Лантерн поспешно сунул в карман носовой платок, в который он намеревался сморкаться.

— Здравствуй, Пег, отвратительная Мегера, дорогая хозяюшка! — произнес капитан. — Подай-ка сюда стакан ромцу!

Он сделал несколько шагов и остановился, поглядывая то на Снэля, то на Боба.

— Добрый вечер, черт меня возьми, капитан! — закричал Снэль.

— Достоуважаемый мистер О'Крен, — сказал Боб. — Честь имею свидетельствовать вам мое почтение.

«Нет! — решил про себя Педди. — Уж лучше этого змееныша, голубчика Снэля! Мошенник Боб славный молодец, но мне самому становится жутко, как взгляну на него!»

— Эй, Снэль, комок грязи, мне нужно поговорить с тобой о деле.

— О деле? — вскричал Снэль, громко захохотав. — Слышишь ли, Медж? Слышите ли вы, Лу и Мич? Он намерен говорить со мной о деле, когда я угощаю! Как бы не так!

— После раскаешься, дружок.

— Сказано вам, капитан, что я кучу.

— Э! Неотъемлемая собственность виселицы, милый мой сынок, ты и будешь кутить. Только после!

— Разве вам неизвестно, что сегодня будет здесь побоище?

— А мне какое дело?

Взгляните на лоб Мича, моего дорогого зятя. Жалко, что Лу нахлесталась, а не то — она бы славно посмеялась. Мич и Тернбулль рассорились и вцепились один в другого. Полицейские их разняли, но они отложили потасовку только до полуночи. Как же вы хотите утащить меня отсюда?

— Но скверный выкидыш, милый мой сынок…

— Послушайте! — прервал его Снэль, осененный внезапной мыслью. — Мич добрый парень, хоть он слишком часто колотит бедную Лу. Если я отправлюсь с вами, определите вы Мича на место Сони?

— Определю, проклятый щенок.

— Честное слово?

— Честное слово!

— Слышишь, Мич? Не позволяй убить себя, и у тебя будет славное местечко. Идемте, капитан!

Педди вылил в рот стакан рому, взял Снэля за руку и вышел с ним в переулок. Боб Лантерн тихонько поднялся с места и направился вслед за ними.

Капитан отвел Снэля в самый мрачный угол переулка и внимательно огляделся. Потом начал важно говорить.

— Сын мой! Хотя ты развращен не по летам, и твоя милая душа грязнее самого грязного уголка в этом грязном переулке, несмотря на все это, тебе не давали еще никогда важного поручения. Тебе, наконец, нужно сделать себе карьеру, имя, состояние, черт тебя побери! Не до гробовой же доски тебе исправлять должность котенка! Итак, я сказал… Ты совсем сбил меня с толку, исчадие ада! Я сказал… Что я такое сказал, Снэль?

— Не знаю.

— Не знаешь… и я не знаю… Отложим речь мою до другого раза. Хочешь ли заработать десять гиней!

— Пожалуй.

— Как! Пресмыкающийся червь, возлюбленный сынок мой! Я тебе говорю о десяти гинеях, а ты отвечаешь: «пожалуй!». Да известно ли тебе, нечистому созданью, голубчику моему, что на эти деньги ты можешь споить даже свою хорошенькую Медж, которая, к слову пришлось, отвратительная тварь, но дело не в этом…

Снэль не слушал, что говорил капитан. Наклонив голову в сторону, он прислушивался к другому. Он наблюдал за черной фигурой, которая медленно подвигалась, прижимаясь к деревянному забору.

— Что ж ты молчишь, адская кочерга? — спросил капитан.

— Это Боб, — шепнул Снэль. — Экой любопытный!

— Ты или пьян, или спятил с умишка, — сказал Педди. — Какой тут Боб?

— Вон он… — отвечал Снэль.

— Где? — с невольной дрожью спросил капитан.

Снэль показал на приближавшегося человека.

— Это Боб? — спросил тихо капитан. — Надо признаться, что он и ночью, как и днем, похож на грязную кучу. Что касается до тебя, милый чертенок Снэль, ты настоящая кошка! Разве я мог вообразить, что эта змея, Боб, добрый наш товарищ, приползет сюда. Станем говорить тише… пускай идет… я ему отплачу. Итак, ты сказал, что с удовольствием заработал бы десять гиней?

— Еще с большим удовольствием пятнадцать гиней, капитан.

— Ну, ладно, пятнадцать, так пятнадцать, тявка! Я торговаться не люблю. Штука очень простая. Ступай и купи себе сейчас же полный джентльменский костюм. Упрячь в него свое грязное тело и отправляйся в театр, в фойе. Понимаешь?

— Понимаю… Боб в шагах тридцати от нас.

— Хорошо. В фойе подойдет к тебе джентльмен и дотронется до твоей руки так…

— Но как узнает меня этот джентльмен?

— Экой я рассеянный! Забыл сказать, чтобы ты прицепил себе желтую ленточку.

— Хорошо. Боб в двадцати шагах.

— Пускай ползет. Этот джентльмен скажет, что тебе нужно делать и ты сделаешь. Вот тебе пять гиней на костюм, и еще пять, чтобы прибавить тебе смелости, чертов внучек! Остальные пять получишь после.

— Хорошо. Боб в десяти шагах.

— В десяти шагах, говоришь ты, — проворчал капитан, — тем лучше!

Возвысив голос, он продолжал:

— Да, Снэль, умных людей надувают почаще, чем дураков. Вот хоть бы взять скверного Боба, которого мы все почитаем и любим: Темперенс его обманывает, а он любит ее как дурак!

Боб внезапно остановился. Снэль захихикал.

Капитан продолжал:

— А ведь жалко, право жалко! Боб — мошенник, олицетворенная помойная яма, но добрый малый. А, между тем, жена его, которую вдобавок он любит, связалась с этим Томом Тернбуллем.

— Что это? — вскричал капитан. — Тут кто-то есть! Нас кто-то подслушивает!

И, схватив свою палку обеими руками, Педди начал что есть сил тузить ею Боба.

Снэль хохотал во все горло. Боб пустился наутек.

— Вперед подумает воровать у меня носовые платки! — торжествовал Педди.

Но месть его зашла дальше, чем он думал. Боб не ощутил ударов палки по своим бокам, другой удар, удар в самое сердце жестоко поразил его.

— Темперенса! — воскликнул он, отошедши от того места, где находился капитан со Снэлем: — Том Тернбулл! О, я им отомщу!

Глава двадцать четвертая
ЭТО ОН!!

Второй акт «Волшебного стрелка» близился к концу.

Рио-Санто хотевший тотчас ввести Сюзанну в аристократический кружок, привел в ее ложу одного вслед за другим, кавалера Анджело Бембо, сэра Ватерфильда, доктора Мюллера, майора Боруэма, Лантюр-Люса и прочих.

Сюзанна принимая их, вела себя так, как будто все детство ее протекло в одном из аристократических пансионов, где молодых девушек учили «держаться прямо и вести себя скромно!» Она мало говорила — была грустна, но говорила увлекательно, так что леди Офелия заметила в ее речах не только нечто странное, но и пленительное. Несомненно, что прелесть французского языка, которым Сюзанна владела в совершенстве, была тому причиною.

Сюзанна, разговаривая с графиней, вдруг почувствовала, как что-то ударило ей в сердце, и в то же время в коридоре раздались шаги. Девушка умолкла. Шаги были ей очень знакомы.

— Это он! — сказал таинственный голос над ухом Сюзанны. — Будьте счастливы и осторожны!

Дверь распахнулась. Вошел Бриан Ленчестер. Он учтиво раскланялся, был отрекомендован княгине, сказал ей несколько слов и заговорил с графиней. Сюзанна жадно глядела на него, не исподлобья, как молодые пансионерки, но прямо, открыто, не скрывая страсти.

— Вы были вчерашний день на вечере в Тревор-Гоузе? — спросила графиня Бриана.

— Нет, миледи, — отвечал он. — Несмотря на прелесть этого вечера, я не мог кинуть своего дела. Я продавал серные спички у дома брата.

— Бедный граф! — воскликнула графиня, невольно усмехаясь при словах Бриана, которые тот сказал совершенно серьезно. — Вы жестоки к нему! Но ведь не всю же ночь занимались вы продажей?

— Нет, миледи, лишь до одиннадцати часов, да к тому же со мной случилась маленькая неприятность. Управляющий моего брата, Патерсон, велел отколотить меня за то, что я не хотел сойти с крыльца. Один из слуг милорда графа Вейт-Манора, моего старшего брата, дал мне дюжину порядочных колотушек!

— Что вы! — вскричала графиня. — Щеки Сюзанны невольно покрылись ярким румянцем.

— Это совершенно верно, миледи, — отвечал Бриан.

— Что же сделали вы?

— К несчастью я не настолько богат, чтобы дать этому лакею более пяти фунтов стерлингов.

— Неужели это за побои, сэр?!

— Я с радостью заплатил бы за них сто гиней, миледи. О! Вы можете быть совершенно уверены, что милорду — моему брату — плохо спалось прошлую ночь! Свидетелями наносимых мне ударов были некоторые прохожие и сегодня я подал прошение. Дело будет иметь большой интерес! Брат, прибитый лакеем брата…

Глаза Ленчестера заблестели. Сюзанна поняла лишь одно, что Бриан несчастлив. Она кипела негодованием при мысли об обиде, нанесенной человеку, стоявшему в ее глазах выше всех людей. Она желала бы утешить его, залечить рану Ленчестера своею любовью. Он хотел уже уходить. Сердце молодой девушки сжалось: когда-то увидятся они опять? Дверь ложи снова отворилась. Вошел молодой человек. Бриан, прошедший уже к выходу, воротился и сел позади Сюзанны.

В то время как графиня разговаривала с новоприбывшим, Бриан устремил на Сюзанну неподвижный взор, возымевший на нее могучее воздействие. Она осознала вдруг себя рабой этого человека.

Молодой человек, говоривший с графиней, как бы нечаянно повернулся к Сюзанне спиной и таким образом отделил ее совершенно от леди Офелии, с которой вел живой разговор.

— Как вы чудно хороши, княгиня! — сказал, наконец, Бриан своим тихим и грустным голосом. К чему увидел я вас? — Он умолк и схватил руку Сюзанны, которая не отнимала ее.

— Очень легко может быть, что меня обманули, — продолжал он. В этом случае я заранее прошу простить мою дерзость. Мне передали, то вы любите меня, княгиня?

— Вас не обманули, — отвечала Сюзанна.

Неожиданность ответа поразила Бриана. Он невольно потупил глаза. Когда он поднял их, слезинки катились по щекам красавицы.

— Вы любите меня, — шептал Бриан задыхающимся голосом, но знаете ли вы меня? Знакома ли вам странная жизнь моя? Нет, княгиня, я не люблю вас, я не хочу делать это… Это было бы жестоко…

Сюзанна взглянула на него и легкая улыбка озарила ее лицо.

— Вы полюбите меня! О вы будете любить меня! Я чувствую это, я это знаю. Тон вашего голоса яснее ваших слов.

Бриан молчал, с восторгом созерцая это милое создание и упиваясь страстью, горевшею в полуопущенных глазах Сюзанны.

— Да, я буду любить вас! — сказал он, наконец, тихим прочувствованным голосом. — Я буду весь принадлежать вам! Некоторые говорят, что я полоумный, я и сам думаю так иной раз. Постойте!

Бриан сказал последнее слово резко, отрывисто. Его глаза, устремленные на прелестное личико Сюзанны, обратились теперь на другую сторону залы с выражением горечи и негодования. Он встретил скучное и безжизненное лицо своего брата, графа Вейт-Манора.

— Княгиня, — хладнокровно сказал он, — если через 10 минут вы по-прежнему будете любить меня, то я буду любить вас во веки.

Он встал, поклонился и быстро вышел. Вскоре ушел и молодой человек, разговаривавший с Офелией.

Ленчестер быстро сбежал с лестницы и очутился на улице.

— Джон! — закричал он.

К нему тотчас подбежал лакей.

— Ящик и кафтан! — сказал Бриан, поспешно стягивая франтовский фрак. Потом он надел кафтан белого цвета, фартук, перекинул через голову ремень от ящика, поданный ему Джоном, и также быстро воротился в театр.

Глава двадцать пятая
БРАТЬЯ

Бриан Ленчестер был младший сын Юза Ленчестера, графа Вейт-Манорского.

Когда он был еще очень молодым человеком, то оказался в ложном, неприятном положении, которое часто бывает в Англии достоянием младших сыновей знатных семейств. Воспитанный почти в придворной роскоши он, после смерти отца, получил свою крошечную долю из всего громадного наследства. А брат его, по неизменным правилам закона, наследовал все титулы и девять десятых отцовского имущества. Старший становился знатным и богатым, а младший — чуть ли не бедняком.

Граф Вейт-Манорский и не помышлял о том, как бы улучшить положение своего младшего брата, а Бриан, не задумываясь о будущем, проматывал свою скудную долю.

Один случай почти совершенно разорил его: его брат или вернее управляющий последнего, повел с Брианом процесс, и так как у него были слишком ограниченные средства, чтобы поддерживать его, он проиграл. Братья никогда особенно не любили друг друга, а этот случай окончательно ожесточил Бриана. Он дал клятву, что вечно будет поддерживать войну с братом. Оружие, которое было избрано Ленчестером, было странно, но он умел так ловко владеть им, что граф горько каялся в том, что ожесточил против себя человека, защищаемого покровительством аристократии.

Чтобы избежать мести брата, граф обещал ему сумму, сначала умеренную, потом большую. Бриан ничего не хотел слушать, требуя половины всего капитала. Граф отказывался. Текла страшная борьба слабого с сильным, в которой верх находился на стороне слабого. С графом сделался сплин и он стал несчастнейшим человеком. И удивительная вещь, в этой борьбе союзниками Бриана были именно те, кто по природе и закону, должны были быть самыми злейшими его врагами. Это были юные лорды, в близком будущем долженствующие попасть в то же положение, в каком находился граф Вейт-Манор и сэр Ленчестер. Но они не видали ничего, кроме смешного в ведении дела последнего. Они не понимали, что каждая из шуток его была страшным ударом старшему, ударом, наносимым опоре закона. Чем удивительнее были нападения Бриана, тем более приходил в восторг grand-monde.

Весь gentle folk восхищался, читая например в «Таймсе» известие такого рода:

«Вчерашний день, благородный граф В… М… совершая поездку в лодке по Темзе, узнал в одном из гребцов своего брата, сэра Б… А.

Мы слышали, что граф закрыл лицо, чтобы не видеть родного брата и приказал тотчас же плыть к берегу.

Как чуден век, в котором мы живем…», и прочее и прочее. Или:

«В прошедшее воскресенье, в туманный, холодный вечер, несколько прохожих видели сэра Б… Л… распростертого на каменных, холодных плитах крыльца своего брата, графа В… M. Люди, которым мы имеем основание верить, говорят, что граф отдал приказ своим слугам выгнать своего несчастного брата», и так далее.

Могучий, сильный лорд не смел никуда показать носа. Он гулял лишь по пустынным местам, где надеялся не видеть своего мучителя. Но Бриан, казалось, со всеми был в заговоре. Граф всюду встречал его холодное, насмехающееся лицо. Бриан, напротив, был даже модным человеком, его принимали во всяком доме, его всюду звали.

Глава двадцать шестая
EXCENTRIC-MAN***)

Занавес падал во второй раз, когда Бриан Ленчестер появился в зале в платье продавца пирожков. Весь театр глухо заговорил. Слышался сдержанный смех;

— Купите, господа, купите! — покрикивал Бриан, расхаживая между рядами кресел. — Покупайте пирожки и конфеты, угощайте ваших дам!

Покупали лишь те, кто не знал Бриана и не понимал его поступков. Вот он приблизился к «адской ложе», оттуда полились громкие «браво» и рукоплескания. Бриан еще раз монотонно, не улыбнувшись, повторил свою просьбу. Молодые люди кинулись покупать, и ящик Бриана опустел бы в ту же минуту, если б он не закрыл его и не сказал:

— Довольно, довольно, мои господа, надо ведь оставить что-нибудь для тех… — И сказав это, он повернулся к ложе графа Вейт-Манора, не подозревавшего бурю, готовую разразиться над его головой.

— Прелесть что такое, чудо! — картавил Лантюр-Люс. — Точь в точь как в Париже продают лакомства, только гризеткам! Прелесть, очарование! Жаль только, что я не могу видеть, как вы пойдете к тем ложам. У меня кто-то срезал лорнетку!

Молодой французик еще трещал, когда Бриан уже подходил к ложам. Везде смеялись, когда он появлялся. Все время, как он проходил, все любопытно и поощрительно следили за ним, так что когда он подошел к ложе Вейт-Манора, тысячи взоров впились в братьев.

— Что они, черт бы их драл, таращут глаза на этого шелопая в белом фартуке? — говорил капитан мистрисс Борнет.

— Не хотите ли вы запретить им смотреть? — сердито отвечала хозяйка корчмы. — Разве вы не видите, что все кавалеры покупают конфеты дамам, а вы хоть и обещали, да не покупаете апельсина.

— Ну хорошо, хорошо, прелестная Дороти, клянусь всеми чертями, вы…

— Что я?

Капитан съел дюжину ругательств и промолчал.

Бриан Ленчестер остановился перед роскошной ложей Вейт-Манора. Он молча постоял с полминуты, думая, что одно его присутствие обратит на него внимание брата. Но граф сидел скучный, полусонный, с закрытыми глазами, и дремал.

Бриан поднял ящик и постучался. Граф нетерпеливо взглянул вниз, и, когда взгляд его упал на Бриана, затрепетал. Лицо его стало зелено, в мертвых глазах зажглась жизнь и губы задрожали.

Водворилась глубокая тишина.

— Милорд, брат мой! — ясно и звучно сказал Бриан.

— Купите немного конфет у сына отца вашего, чтобы он мог купить себе хлеба!

Из «адской ложи» опять понеслись рукоплескания. Весь партер последовал за нею, а в райке зрители, не зная ради чего, стали кричать: «браво»! Педди, в простоте своей, зарычал своим грубым голосом:

— Ай да ловко!

Лорд Вейт-Манор, из-за которого происходил весь шум и на которого рушились все эти насмешки, был неподвижен.

— Ну что же милорд, брат мой? — продолжал Ленчестер.

Все притихли, слышен был лишь гнусливый голос Лантюр-Люса, говоривший:

— Ей Богу, мои дорогие, я дорого бы дал за лорнет — не шутя!

Граф ничего не сказал, с ненавистью взглянул на брата и опустил завесы ложи.

В это время внизу, в райке, поднялся шум. Был десятый час время, когда можно войти в театр, заплатив лишь полцены.

Бриан, воспользовавшись суматохой, удалился и через несколько времени появился опять в своем модном костюме. Шум почти утих, как вдруг из одной ложи первого яруса послышался женский крик, крик страха и ужаса… Все взоры, устремленные на графа, переменили свое направление в другую сторону.

В ложе герцога I*** леди Б*** бросилась с ужасом к двери ложи, где показалось бледное, кроткое лицо Тирреля, которого свет знал под именем Эдмонда Маккензи.

Глава двадцать седьмая
МРАЧНАЯ ЛОЖА

В середине второго акта, в фойе, расхаживал молодой человек, одетый по последней моде и как видно старавшийся подражать приемам светских молодых людей. Он не выпускал изо рта зубного перышка, глядел всем в глаза, кашлял, сморкался. Но никто не обращал на него внимания, хотя у него в петлице виднелась желтая ленточка.

Снэль не хотел более ждать, его так и тянуло в корчму, где веселилась прелестная Медж. К тому же он не мог даже мяукнуть, чтобы хоть немного рассмеяться. Он подошел к буфету и потребовал джину.

— Джину нет!

— Эля!?

— Тоже нет.

Ему подали мороженого. В то время как Снэль разглядывал поданное, не зная как взяться за него, к нему приблизился мужчина и, взяв его за руку, сказал:

— Следуй за мною!

— Что? Как? — протяжно спросил Снэль, задрав голову. — Да известно ли вам с кем имеете вы счастье говорить?

Неизвестный насупил брови, но это ничуть не испугало Снэля.

— Что угодно вам от меня? — продолжал он. — Я вас знать не знаю, ведать не ведаю, черт меня побери! Как выражается почтеннейший капитан О'Крен, мой друг.

— Отъявленный плут! — промолвил неизвестный, улыбаясь Снэлю. — Потом подошел к нему и сказал на ухо: — Ночной джентльмен!

— Давно бы так! — важно ответил Снэль. — А то ведь вы понимаете меня, милорд, не могу же я идти с первым попавшимся, который скажет мне иди за мной!

— Верно, как тебя зовут?

— Снэль, милорд. А вас как?

— Ты хочешь знать мое имя? — улыбнулся незнакомец. — Тебе нет до него дела, пойдем со мной.

Оба покинули фойе, когда был антракт и зрители выходили из залы. Они еле протиснулись сквозь густую толпу и остановились близ ложи, в которой сидели леди Офелия и княгиня Лонгвилль. Незнакомец постучался особенным манером, двери отворились и он впихнул Снэля в ложу. Дверь тотчас же заперли. Ни один луч освещенного зала не проникал в эту ложу.

Несколько времени все молчало. Снэль начал дрожать.

— Ты трепещешь, «дитя семейства», — произнес кто-то глухо. — Если ты принадлежишь к трусам, то удались отсюда!

— Нет, милорд, вы ошибаетесь, я не трус, — отвечал Снэль. — Только в темноте как-то мрачно на душе. Что же должен я делать?

— Ты должен молчать!

Кто-то схватил Снэля за руку и подвел к самой занавеси, в которой открылось крошечное отверстие.

— Приложи глаз к этой дыре, — сказал голос.

Снэль исполнил это. Глаз его, привыкший к темноте, был ослеплен ярким светом зала.

— Посмотри на ту сторону, в первую ложу, — сказал невидимка, подождав, чтобы глаз Снэля попривык к свету. — Что ты видишь?

— Вижу нарядную леди, в платье из атласа, залитую бриллиантами.

— Видишь ли ты руки этой дамы?

— Одну вижу.

— Которую?

— Подождите, милорд, позвольте подумать… Правую… нет! Левую. Она опирается этой рукой на бархатный барьер ложи… ой! Какие кольца! Вот подарить бы моей Меджи хотя одно!..

— Молчи!.. Не замечаешь ли ты между перстнями хотя бы один, который блестел бы более других.

— Да, милорд, как же!.. Вижу один, он блестит, как солнце!

— Отойди!

Невидимка закрыла отверстие. Снэль снова очутился во мраке. Его руку крепко сжали и голос сказал: Итак на левой руке, на безымянном пальце. Запомнишь?

— Запомню, милорд.

— Теперь иди сюда.

Его оттолкнули к правой стороне ложи. Завеса приподнялась и образовала еле заметную щель внизу. Яркий свет разогнал мрак, но в тот же момент две сильные руки сжали голову Снэля, так что он не мог повернуться назад.

— Посмотри направо. Что ты видишь?

— Плечи женщины, милорд. Чудные плечи, милорд!

— Тс! Лица не видать?

— Не вижу.

— Подожди.

Руки повернули голову Снэля, который зашептал:

— Вижу, милорд! Вижу! Что это такое? Это лицо мне известно…

— Молчи!

Завеса упала. Руки освободили голову Снэля и он отряхнулся, как мокрая собака. «Где видел я эту даму?», — размышлял Снэль. — Что я за дурак! Она очень похожа на Сюзанну, прислужницу в корчме «Короны». Я покажу ее капитану вот он будет хохотать-то!

— Теперь можешь уйти, — сказал голос. — Повернись к выходу и не оглядывайся.

Дверь отворилась. Снэля вытолкнули. Незнакомец, подведший его к ложе, ожидал в коридоре.

— Ну вот и я! — сказал Снэль, ободрившись при свете. — Как странно проводят время эти лорды! Зачем идут в театр? Пусть они сойдут лучше в какой-нибудь подвал, там они увидят все тоже!

— Не сыпь попусту слова, мальчишка!

— Ого! Мальчишка… Я теперь молодой человек. Да что тут, впрочем, скажите мне лишь одно: не «его ли честь» сидит в этой ложе?

— Что это такое «его честь»?

— Это тот хозяин, который платит.

— Его там нет.

— Ну так я не сожалею, что пробыл в темноте. Я желал бы взглянуть лишь на его честь.

— Его видели уже многие, против его желания, — сказал мрачно незнакомец. — Но эти не проговорятся.

— Им заткнули рот?

Незнакомец утвердительно мотнул головой.

— Гинеями? — спросил Снэль.

— Нет, не гинеями, — отвечал неизвестный, и вынул из-под плаща маленький кинжальчик чудной работы.

— Помнишь ли ты хорошо все, что видел?

— Помню, милорд.

— Ну, так слушай!

Неизвестный отвел Снэля в сторону и шепнул ему что-то на ухо.

— Понимаю! — отвечал Снэль. Еще бы да не понять.

— Остерегайся! — сказал ему незнакомец. — Это дело важное.

— Не пугайте меня, Бога ради, я знаю очень хорошо, что должен делать.

— Так не забудь — когда кончишь дело, иди в эту дверь. Здесь выйдешь за кулисы, я буду ждать тебя там.

Снэль и незнакомец пошли коридором к ложе леди Б***. В тот же момент кто-то тихо вышел из мрачной ложи и последовал за ними. В ложе остались четыре человека. Они, приложив глаза к отверстиям завесы, внимательно смотрели на ложу герцога I***. Из залы вовсе нельзя было видеть этих отверстий, но, несмотря на то, полицейский комиссар подозревал в ней что-то недоброе. Он отослал одного из полицейских присматривать за нею.

В то время, когда черный народ шумя и крича наполнял залу, Снэль и незнакомец стояли у входа в ложу герцога I***.

— Ну, принимайся за дело! — сказал незнакомец, толкнув Снэля, и пропал.

Снэль вошел в ложу леди Б***.

— Сударыня, — сказал он, почтительно кланяясь, — герцог поручил мне передать вам вот это письмо.

Он отдал письмо. Леди Б*** протянула руку, но в тот момент, когда пальцы ее брали бумагу, Снэль с несказанной смелостью и неподражаемой ловкостью сорвал с пальца драгоценный перстень! Леди Б***, ошеломленная дерзким поступком, на первых порах не могла ничего сказать. Между тем Снэль отворял уже дверь. С криком ужаса и отчаяния она бросилась вслед за похитителем, но в самых дверях встретила или, вернее, наткнулась на бедного слепого, Эдмонда Маккензи.

— Пустите меня, сэр, пустите, — кричала она. — Держите вора!

Бедный слепой с удовольствием бы пропустил леди, но как бы случайно, когда она кидалась направо, он — тоже; она налево и он туда же; одним словом этот бедный человек нехотя не пропускал могущественную леди.

— Этот перстень принадлежит не мне! — кричала она. — Герцог дал мне его на сбережение, его цена 20 000 фунтов стерлингов! Поймайте вора! На помощь! — Она с трудом втолкнула слепого в ложу, а сама побежала по коридору.

Сэр Эдмонд, не понимая от чего происходит вся эта суматоха, обвел залу своим рассеянным взором. Он случайно взглянул на мрачную ложу и чуть заметно кивнул головой.

Тем временем Снэль был уже на другом конце театра и входил в ложу княгини Лонгвиль. Графиня, с большим вниманием смотрела на ложу, откуда слышался крик, и не заметила прибывшего. Последний чуть-чуть дотронулся до плеч Сюзанны и шепнул ей на ухо:

— Ночной джентльмен!

Сюзанна вздрогнула и обернулась.

— «Его честь» приказали сохранить вам эту вещицу, — сказал Снэль с улыбкой, подавая ей что-то завернутое в бумажку.

Сюзанна взяла вещь и сунула ее за корсет. Снэль ушел.

Театр быстро узнал о дерзком воровстве.

— Знаю, знаю! — вскричал комиссар, приставив палец ко лбу.

Бедная леди Б*** вздохнула свободнее. Она начинала питать надежду.

Комиссар, взяв с собою толпу полицейских, пошел к таинственной ложе и расставил помощников.

— Будьте внимательны! — сказал он. — Это наверное отчаянная шайка. Вы готовы?

— Готовы, — плотно стиснувшись, отвечали полицейские.

Комиссар отворил ложу и храбро вошел в нее, затем приподнял завесу… Свет ярким лучом ворвался в ложу. Там никого не было.

Назад: ЧАСТЬ I В трущобах

Дальше: Глава двадцать восьмая ДОЧЬ ВИСЕЛЬНИКА

Глава пятнадцатая БЕДНЯК-БОГАЧ

Глава шестнадцатая MORS FERRO, NOSTRA MORS!

Глава семнадцатая ДОКТОР

Глава восемнадцатая ЛЕДИ ОФЕЛИЯ

Глава девятнадцатая СВИДАНИЕ

Глава двадцатая ТАВЕРНА «ТРУБКИ И КРУЖКИ»

Глава двадцать первая ТАИНСТВЕННОЕ ПРИКАЗАНИЕ

Глава двадцать вторая ЗНАКОМСТВО

Глава двадцать третья МЕСТЬ КАПИТАНА

Глава двадцать четвертая ЭТО ОН!!

Глава двадцать пятая БРАТЬЯ

Глава двадцать шестая EXCENTRIC-MAN***)

Глава двадцать седьмая МРАЧНАЯ ЛОЖА