ЧАСТЬ I В трущобах

Книга: Сборник "Горбун - Черные мантии-отдельные произведения. Компиляция. Книги 1-15"

Назад: Поль Анри Феваль «Лондонские тайны»

Дальше: Глава четырнадцатая СРЕДНЯЯ ЗАЛА

ЧАСТЬ I
В трущобах

Глава первая
ТАВЕРНА «КОРОНЫ»

В один из воскресных ноябрьских вечеров в чистой комнате таверны, под вывеской «Короны» сидел добрейший капитан Педди О'Крен. На столе перед ним стоял громаднейший стакан его любимого грога.

Капитан Педди был человек примечательный. Будучи громадного роста, почти в шесть футов и имея шесть дюймов толщины, он был одет в синий фрак с черными пуговицами и в лосиные панталоны. На своих громадных ногах он носил полушелковые чулки и широкие башмаки, неизвестно когда чищенные.

В противоположном углу комнаты сидел другой посетитель, мужчина лет под сорок, медленно потягивающий из стакана подслащенное сахаром вино. Глаза его были неподвижны и смотрели вдаль. Физиономия его с первого взгляда вызывала у наблюдателя симпатию: в ней проглядывало спокойствие и уверенность. Посетитель был известен в таверне под именем «Слепого Тирреля».

Время от времени хозяйка таверны мистрисс Борнет оставляла место за буфетом и подходила к капитану Педди перекинуться с ним несколькими словами. Капитан Педди был, что называется, завсегдатаем таверны.

Кроме этих личностей, в комнате или, лучше сказать, в растворенных ее дверях стояла еще одна особа, более всех остальных обращавшая на себя внимание.

Это была служанка.

Если бы она жила в те времена, когда художники давали хорошую плату натурщицам, она могла бы, наверное, скосить целое состояние, ибо красота ее ослепляла. Лицо, выражавшее спокойствие, близкое величию, напоминало красоту античных статуй. Большие волны длинных черных волос, спадая на ее полуобнаженные плечи, как бы выделяли во всей ее фигуре грациозный стан. Огромные, будто переполненные тяжелым прошлым глаза с трудом смотрели вокруг, не находя ни в чем интереса. При взгляде на служанку, помимо восхищения, сразу возникала невольная мысль, как могла она оказаться здесь среди грязных столов и стульев, грубых и никчемных людей, так не идущих ко всей ее внешности и манерам.

В другой комнате, предназначенной для черного люда, собралось человек около двадцати. По грязным костюмам их можно было принять за лодочников. Громко разговаривая, они стоя пили джин.

— Сюзанна! — обратился к девушке капитан Педди.

— Разведи для меня, милая, на двенадцать пени джину с холодной водой, сахара не нужно… Подбавь только немного лимона!

Красивая служанка, к которой относились слова достопочтенного капитана Педди, даже не шевельнулась.

— Будь я десять раз повешен, если она меня услышит! — проворчал капитан. — Делать нечего, нужно позвать мистрисс Борнет.

Хозяйка, явившаяся на зов, была женщина маленького роста, с красной физиономией. На ней был чепец, возвышавшийся в задней части на пол-аршина.

— Будь я проклят, мистрисс, — начал жаловаться капитан, — если я не обращался к Сюзанне, но, черт побери, хоть пали из пушек у нее под ухом, так она, по-моему, не пошевельнется.

— Сюзи! — закричала резким голосом мистрисс Борнет.

Веки слепого посетителя чуть заметно дрогнули. Служанка не пошевельнулась.

— Ну, разве я вам не говорил? — сказал капитан. — Я готов держать пари со всеми чертями, сколько их есть, что она не удостоит своим ответом даже самого лорда-мэра.

Хозяйка между тем бросилась к служанке и грубо дернула ее за рукав.

— Что это значит, лентяйка! — закричала она сердито.

Красавица на шаг подалась назад, на лице ее выступила яркая краска. При этом она сделала такое изящное движение, которому могла бы позавидовать королева.

Пораженная хозяйка остановилась, не будучи в состоянии произнести ни звука.

Между тем лицо слепого осветилось довольной улыбкой. Он потирал руки будто от радостной мысли, блеснувшей в его голове. Но тотчас же его лицо приняло прежнее мрачное выражение.

Блеск, сверкнувший в черных глазах служанки, угас. Это возвратило хозяйке ее прежнюю храбрость.

— А! Вот что значит накормить и приютить нищую! По ее милости ко мне теперь не заглянет ни один посетитель. Разве она слушает их сколько-нибудь. Вот вам и благодарность?!

— Почтеннейшая мистрисс Борнет, — сказал капитан, бросьте эту несчастную девчонку, черт ее побери! Лучше подайте-ка грога.

Мистрисс Борнет повиновалась, но будучи оскорблена заступничеством капитана, выраженном в довольно грубой форме, она погрозила Сюзанне кулаком. В ответ красавица только презрительно улыбнулась.

Пробило пять часов.

Один из посетителей, молодец вроде Геркулеса, просунул голову в дверь чистой комнаты.

Капитан тотчас же вскочил.

— Хорошо, Тернбулль, хорошо! — сказал он, поспешно застегивая свой узенький фрак. — Сюзанна!.. Ведь не слышит… Мистрисс Борнет! Я еще зайду вечерком. Велите, пожалуйста, приготовить для меня грогу, знаете, какой мне по вкусу?..

Глава вторая
НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Капитан взял свою палку и оставил таверну. Вместе с лодочниками, поджидавшими его на улице, он двинулся по направлению к Темзе.

Матросы распевали во все горло, притворяясь пьяными. Капитан шел за ними, отстав шагов на двадцать. На берегу они остановились. Капитан, не заметив ничего подозрительного, дал знак. Матросы без шума стали спускаться с берега по старой, полуразвалившейся каменной лестнице.

— Кто сегодня на очереди? — спросил капитан.

Двое отделились от толпы.

— Сони и Патрик? — обратился к ним капитан. — Смотрите же, глядеть в оба. По лодкам!

Оставшись на берегу, Сони и Патрик развернули плащи, бывшие у них под мышкой, закутались в них, и, не говоря ни слова, растянулись на земле. Между тем матросы расселись поровну на трех лодках. Это были длинные черные лодки с краями, едва-едва возвышавшимися над водою.

— За весла! Ровнее! — сказал тихо Педди, командовавший главной лодкой. — Греби!

Лодки отчалили от берега и начали лавировать между множеством судов, стоявших на Темзе. Грести было не легко: весла то и дело запутывались в сети канатов и веревок.

Густой туман, смешанный с тяжелыми парами от каменного угля, застилал реку. Изредка, как искры, проглядывали сквозь него прибрежные огни.

Как уже сказано, это был воскресный вечер. Молчаливые суда неслышно покачивались на волнах. И только издали, из более населенной части города, слышались по временам грустные и тяжелые песни подвыпившей лондонской черни.

Три лодки капитана Педди вышли, наконец, на середину реки и направились вверх против течения.

— Чудная погодка, Томми, чудная погодка, черт побери! — проговорил капитан, когда его лодка подплывала под своды нового лондонского моста.

— Да, погодка чудная, капитан! — сказал большой Тернбулль. — Только скоро вода пойдет на убыль.

— А на убыли подует ветерок и тумана как не бывало. Нужно поторапливаться, — добавил другой лодочник, до того толстый, что занимал всю ширину лодки.

— Станем поторапливаться, толстый Чарли, — сказал мальчик по имени Снэль. Его честь давно не видал нас. В наших карманах ветер гуляет, а жизнь в Лондоне дьявольски дорога, как говорит Боб Лантерн.

— Не шуми, милый мой сынок, — нежно сказал капитан. Поменьше говорить о его чести для тебя же лучше. — А что сделалось с этим мошенником, с добрым нашим Бобом Лантерном?

— Обженился, — ответил Чарли, — взял бабу ростом в шесть футов.

— А! — вскричал Снэль, — мистер Боб будет похитрее нас. Он старается для себя. По воскресным дням он посещает церковь. А там великолепно.

— Потише, мой голубчик! — попросил опять капитан. — На этом мосту обыкновенно стоят полицейские.

— Чарли, наедешь на столб, дуралей. Правым веслом правь.

Лодка выбралась из непроницаемой тьмы под мостом.

— Э-э! — вскричал Том. — Три огонька… Добыча славная… Довольно ли будет наших лодок?

Огоньки, на которые указывал Том, ясно просачивались сквозь туман. Они виднелись с трех разных сторон и свет их был ярко-зеленый.

— Нам нужно разделиться, — сказал капитан.

Он тихо назначил каждой лодке место, куда она должна плыть, и приказал матросам как себя вести. На середине реки теперь оставалась только лодка капитана.

— Желтого огонька сегодня не видно, — сказал Том.

— Это удивительно, ведь в теперешнее время с материка приезжает множество иностранцев.

— Эдак лучше, — сказал Педди. — Мне не нравится желтый огонек. Мне тогда представляется последний вопль бедняка, которого режут… — Это, разумеется, слабость, — добавил капитан, — но верно то, что, когда я вижу желтый огонек, то выпиваю больше джину, чтобы придать храбрости… Ты улыбаешься, Том, бездушный изверг…

— Не все ли равно, одним больше, одним меньше на свете, — сказал Тернбулль с убийственным равнодушием. — Когда много народу, а свет велик, капитан, оно и не заметно.

— Кроме того, — добавил толстяк Чарли, — нужно же чем-нибудь жить. — Ведь, если бы содержатели трех наших гостиниц не занимались ремеслом головорезов, что бы произошло с нашими добрыми товарищами, Бишоном и компанией?

— Что касается меня, — сказал маленький Снэль, — желтый огонь мне доставляет удовольствие.

— В такие годы… — пробурчал Педди. — Это милое дитя — самое хипучие животное… Смотри в оба, Чарли! — крикнул он.

Лодка круто повернула к берегу.

Она опять очутилась в лабиринте кораблей, пароходов, барок и других судов. Тернбулль управлял рулем, а Чарли с искусством опытного матроса работал веслами. Скоро лодка подплыла к берегу близ Темпль-Гарден.

В этом месте выступы высокого дома, построенного отчасти на сваях, отчасти на твердой земле, образовали небольшую гавань.

Около дома стоял фонарь, из которого выходил зеленоватый свет.

К этому-то месту и пристала лодка, Педди начал рукой искать что-то на одном из столбов, поддерживающих свод.

Наконец он нащупал проволоку, на конце которой было кольцо, и позвонил.

Спустя несколько минут над самой лодкой послышался скрип, как будто растворяли двери на заржавевших петлях.

— Кто тут? — спросил чей-то осторожный голос.

— Друзья, почтенный и достоуважаемый Груфф, — отвечал капитан. Будь я повешен, если не рад пожелать вам доброго вечера! А как драгоценное здоровье вашей супруги?

Тюк, который спускали на веревке, сильно ударил Педди по голове.

Экой ты скотина, Груфф, проворчал он с досадой.

— Чтоб тебе самому слететь в лодку! — добавил капитан, и поспешил отойти в сторону.

Лодочники приняли тюк и положили его на дно лодки.

Веревка тотчас же была втянута наверх.

— Черт побери, это пахнет мускусом, — сказал Том. — Должно быть, чемоданчик какого-нибудь джентльмена.

— Чарли, не заваливай клапана! — прибавил он.

— Не бойся, друг Том, клапан на виду. Только мне не хотелось бы сегодня выкупаться, — отвечал толстяк.

Один за другим в лодку были спущены и уложены еще пять добрых тюков.

— Спокойной ночи! — послышался наконец грубый голос сверху, и отверстие закрылось.

— Греби, Чарли, жирный лебедь мой! — сказал капитан. — Ветерок, кажется, хочет рассеять туман.

— Спокойной ночи, Груфф, старый кровопийца, проклятый головорез! — прибавил Педди. — Но вот, кажется, одна из наших лодчонок. О эй!

— Шесть тюков, капитан.

— Хорошо! Налегайте, молодчики, налегайте на весла!

— А вот и лодка канальи Мичеля, нашего милого друга… О эй!

— Два маленькие пакета, капитан.

— А… два маленькие пакета, — сказал капитан с неудовольствием.

Все три лодки быстро поплыли по течению. Между тем начался отлив. Ветер, подувший вместе с ним, начал разгонять туман. Можно было уже различать леса мачт и сеть канатов. Газовое освещение начало отражаться в струях Темзы.

— Дело становится дрянь, — сказал Тернбулль, фонари на мосту бросают свет прямо на нас… Затем, пожалуй…

— Наляг, Чарли, жирная акула! — сказал капитан. — Еще ударец веслами и мы будем скрыты кораблями, а там с Божьей помощью…

Скоро лодки подошли к тому месту, от которого отплыли.

— Мяучь, Снэль, мяучь, мой котенок! — тихо приказал капитан.

И тут же с одной из лодок послышалось протяжное, весьма натуральное мяуканье кошки. Несколько мгновений спустя на берегу раздался глухой лай собаки.

— Черт возьми! — пробормотал Педди. — Нам загородили дорогу! Впрочем, черт разберет этого Сони: он так натурально лает, что, право, не знаешь, он ли это или какая-нибудь паршивая собачонка.

— Помяучь еще, Снэль!

Мяуканье раздалось опять. В ответ снова послышался лай.

— Ну, теперь уж в самом деле Сони! — проворчал Тернбулль. — Дело дрянь! Должно быть между нами и пристанью торчит таможенная лодка.

— Это таможенные разбойники! — сказал Педди. — Станет наш брат заниматься контрабандой!

— Что нам теперь делать, ребятушки?.. Станем подыматься выше, причалим за мостом. Ветер, на наше счастье, становится тише, туман густеет.

— Налегай веселей!

Три лодки тронулись в один миг. В то время, когда лодка капитана миновала корабль, в тени которого она скрывалась, с другой стороны показалась черная масса.

— Стой! — послышался с нее повелительный голос.

— Лавируй, Том. Налегай, Чарли, — прошептал капитан.

Лодка стремительно пошла к берегу, но вдруг тяжелый крюк зацепил ее борт.

— Руби веревку, живей! — приказал капитан.

Том изо всей силы ударил топором.

— Цепь! — пробормотал он в бешенстве.

— Стой! Кто на лодке? — послышался опять повелительный голос.

Никто не отвечал. Цепь, к которой был припаян крюк, напряглась и быстро потащила лодку к черной массе, бывшей ни чем иным, как таможенным катером.

Капитан надвинул шляпу на глаза и прицепил свою палку к петле фрака.

— Черт бы их побрал! — проговорил он спокойно. — Мне не хотелось сегодня купаться… Чарли, долой с клапана… Удирай, кто может.

Дно лодки открылось как по мановению чародея: тюки и лодочники скрылись в воде.

Крюк таможенных почти тотчас же приволок лодку к катеру, но в ней не только никого не было, но она оказалась даже без дна.

Глава третья
СЛЕПОЙ И КРАСАВИЦА

Другие лодки воспользовались минутной суматохой, когда все внимание таможенных было обращено на капитана Педди, и успели благополучно причалить к берегу. Скоро туда же явился и капитан со своими товарищами.

— Сегодня вода-таки холодна, — сказал Педди, выходя на берег, — сильно холодна, черт бы ее побрал!

Маленький Снэль встряхнулся, как мокрая собака, мяукнул и исчез под плащом Сони, который от радости залился веселым лаем.

Лодочники, взвалив на плечи тюки, направились куда-то по мрачным переулкам города. Они старались только держаться от таможни подальше.

Капитан Педди отправился домой, переменил синий фрак на точно такой же, лососиные панталоны на такие же и преспокойно отправился в таверну под вывескою «Короны».

При его появлении в чистой комнате мистрисс Борнет опять журила служанку. Сюзанна слушала брань хозяйки с таким спокойствием, что казалось, будто она вовсе и не слышит ее.

При всех своих хороших качествах мистрисс Борнет никогда особенно не отличалась терпением, в настоящее же время видя, что ее брань все равно, что к стене горох, вовсе не могла сдержать себя и что есть мочи хватила своей дланью по бледной щеке Сюзанны.

— Черт побери! — сказал про себя капитан. — Кажется, теперь мне долго придется ждать грогу!

Слепой сидел на том же месте, где мы его оставили; только перед ним стоял другой стакан подслащенного вина. Когда раздался звук пощечины от мощной руки мистрисс Борнет, он вскочил с места и вытянул шею. На лице его, обыкновенно ничего не выражавшем, наблюдатель заметил бы теперь самое живое любопытство.

Пощечина мистрисс Борнет произвела на Сюзанну страшное действие. Вся она мгновенно задрожала. В ее больших черных глазах сверкнул мрачный блеск. Казалось, вот-вот она бросится на своего врага.

— Э-е! — подумал капитан. — Держу пари с кем угодно, что теперь почтеннейшей хозяюшке достанется. Та же мысль, кажется, пришла в голову и мистрисс Борнет. Она сильно побледнела.

Но прозорливый капитан и храбрая мистрисс Борнет обманулись. Красавица овладела своим гневом. С видом глубокого презрения, скрестив руки на груди, она посмотрела на обидчицу. Слепой, обратившийся было весь в напряженное ожидание, вздохнул спокойно.

Сюзанна, не проронив ни слова, вышла из таверны.

Слепой Тиррель бросил на стол серебряную монету и, не попросив сдачи, тоже оставил «Корону».

Служанка шла по мостовой твердым, решительным шагом. Слепой ощупью следовал за ней. Тусклый свет фонарей придавал очаровательным формам красавицы какой-то фантастический вид.

Тиррель, последовавший за нею как бы под влиянием какого-то таинственного инстинкта, теперь шел вслед за ней.

Сюзанна направилась к реке. Тиррель скоро поровнялся с ней.

— Куда ты идешь, красавица? — спросил он нежно.

— К Темзе! — отвечала девушка.

— К Темзе! — повторил слепой. — Значит вы хотите топиться?

— Да.

— Для чего?

— У меня нет ничего в настоящем и нет надежды на будущее.

— А если я вам дам пристанище в настоящем и надежду на будущее?

Сюзанна, не останавливаясь, продолжала идти.

— Много раз уже предлагали мне то же самое, — сказала она, — многие хотели купить меня… Вы, должно быть, тоже… Но я не продаю себя.

— Сохрани меня Бог от этого, Сюзанна!

— Я люблю одного человека и поэтому не желаю продавать себя.

Тиррель, пораженный, подался назад.

— Только поэтому? — спросил он.

— Да, — равнодушно произнесла красавица.

До Темзы оставалось совсем немного. Тиррель схватил руку красавицы и сказал с каким-то странным выражением любопытства на лице и в словах:

— А что же стыд?

— У меня его нет.

Тиррель отступил.

— Чему же вас научила ваша мать? — вскричал он.

— Ни чему. Женщина, родившая меня, бросила меня, когда я была еще в колыбели. Отец мой был жид, повешенный в Тибурне за воровство.

Слова эти Сюзанна произнесла спокойным голосом.

— Значит вы ни чему не учились?

— Мой отец был когда-то богат! Я научилась наряжаться, петь, танцевать, я знала несколько европейских языков, — произнесла она с живостью.

Лицо ее на мгновение просветлело.

— Может ли такое быть?! Все это правда, Сюзанна? — спросил слепой.

— Я хочу умереть, — холодно отвечала служанка.

В это время они проходили мимо ярко освещенного окна. Луч света упал на лица девушки и слепого. Лицо красавицы по-прежнему выражало мрачную решимость. Глаза Тирреля блестели странным огнем.

— А если бы тебе возвратили прежнюю жизнь, милое дитя? — спросил он.

— Мою прежнюю жизнь? — прошептала красавица.

— О!

— Я возвращу ее.

С минуту она как бы размышляла, потом бросила быстрый взгляд на собеседника, и столь-же быстро ринулась к реке.

— Не вы первый! Нет! Мое сердце и тело, все принадлежит ему, — проговорила она с чувством.

— Я не требую ни твоего сердца, ни твоего тела, — вскричал Тиррель, — ведь я слепой!

Эти слова долетели до Сюзанны, когда она готова была уже кинуться в воду. Услышав их, она остановилась.

— Ни сердца, ни тела, говорите вы… — повторила она. — Слепой? Чего же вы требуете от меня?

— Мне нужна твоя воля.

Сюзанна склонила на грудь свою чудную голову.

— Один раз, — заговорила она, — я умирала от голода и изнеможения. Я упала у порога таверны той женщины, которая только что ударила меня. Я отказалась от свободы. За это получила кусок хлеба, только кусок хлеба. Служанкой быть я еще могу…

— Вы согласны на мое предложение? — спросил слепой.

— Что мне следует делать?

Тиррель вытащил из кармана кошелек, полный денег, и положил его в руку Сюзанны.

— Ожидать, — сказал он. — Слушайте: я приобретаю вас не для себя, хилого слепца, но для могущественного, страшного общества. Я хорошо изучил вас. Я знаю, какую пользу вы можете принести. Ни одного слова о том, что было между нами. Верность и безусловное повиновение — таковы ваши обязанности.

Потом, подумав немного, он прибавил:

— На эту ночь вы где-нибудь найдете себе приют. Завтра в полдень вы придете в дом, адрес которого найдете здесь (он подал визитную карточку). А когда вы вступите в него, малейшее ваше приказание будет с точностью исполнено, как хозяйки, потому что этот дом действительно будет ваш. А теперь — доброй ночи, Сюзанна!

Глава четвертая
МЕЧТАТЕЛЬ

В то же воскресенье и даже в тот самый вечер, когда происходили только что описанные события, — один молодой человек направлялся в Темпельскую церковь вместе с двумя девушками.

Юноша был лет двадцати четырех от роду, по происхождению шотландец, по званию доктор, по имени Стефан Мак-Наб. Отец Стефана был судьей в Думфрийском округе; его звали Энджус Мак-Ферлэн.

Рядом с ним шли две прелестные кузины. Старшую звали Кларой, младшую — Анной.

Лицо первой было серьезное, взгляд — меланхолический.

Анна же — смесь робости и веселья — имела детское выражение лица; в будущем ей виднелись только радость и счастье; никакая печальная мысль еще не туманила ее прелестного личика; большие, веселые, нежные ее глаза до сих пор знали только те слезы, которые появляются без всякой горечи и которые скоро исчезают со щек, не оставляя никакого следа на душе.

Обе сестры воспитывались на восторженных идеях шотландского благочестия. Молитва стала главным их занятием, а обряды религии наполняли их жизнь.

Тетка у которой они жили — мать Стефан Мак-Наба — была женщина религиозная. Все свободное время она проводила с благочестивыми, но скучными мистриссами и пастором Джоном Бутлером, который любил обеих девушек любовью отца.

Стефан, кончив курс медицины, начал практиковать в Лондоне, в ожидании, пока королевская академия запишет его в число своих ученых членов. Он представлял, что прекрасно знает жизнь и людей, довольно сносно играл в вист и одевался, как франт.

Он очень любил кузин, хотя и не мог дать себе ясного отчета в чувствах: они были еще весьма неопределенны.

В тот день мать Стефана болела, поэтому не могла сопровождать в церковь племянниц, поручив это сделать сыну.

Молодые сестры, войдя в церковь, сделали коленопреклонение, сотворили короткую молитву, поднялись и направились к тем местам, где сидели женщины.

Анна села и поздоровалась с подругами своей прелестной улыбкой.

Клара не сделала этого: еще не сев, она задумчиво посмотрела на колонну, у которой остановился Стефан. Вдруг она вздрогнула и сделалась бледна, как полотно. По-видимому, все члены ее сковала какая-то неведомая сила. Блестящий взор ее по-прежнему был прикован к колоннам.

— Необъяснимо! — сказал про себя Стефан. — На кого это она так смотрит.

Поспешно обойдя колонну, он наткнулся на человека, прислонившегося к ней. При виде его Стефан вздрогнул и побледнел. Он тотчас бросил взгляд на Клару, но она уже сидела, отвернув лицо. В сердце молодого человека заронилось глубокое, тягостное опасение. В нем вдруг заговорила любовь, в которой до сих пор он не мог себе признаться. Теперь Клара сделалась целью его жизни, единственным существом, могущим сделать его счастливым. В лице его был жар и сердце било такую тревогу, что он готов был расплакаться.

Что за причина, от которой любовь эта, ранее почти не заметная, вдруг вспыхнула с ужасною силою?

Причина, как нам кажется, простая.

Обыкновенно цель, до которой человеку легко достать рукой, не имеет большой цены в его глазах; но вот является опасность потерять ее и эта цель принимает всю цену сокровища.

Стефан понял теперь эту простую истину.

Она сказалась в его словах, произнесенных с глубокой горечью:

— Она смотрела не на меня!

Напрасно он силился подавить неприятное чувство, овладевшее им. Он устремил взгляд, полный ненависти, на человека, которого считал теперь своим врагом. Взглядом он как бы вызывал его на смертельный бой.

Незнакомец стоял с закрытыми глазами и с улыбкой на лице. Ему было около тридцати лет: он был высокого роста, строен и во всей его фигуре проявлялось аристократическое изящество. Одет он был по моде, но просто и с тонким вкусом. Лицом своим он представлял замечательный тип мужской красоты. Его украшал высокий лоб без морщин, но перерезанный сверху легким следом от раны. Шрам почти не был заметен, когда лицо его имело спокойное выражение. Прекрасные, черные волосы немножко вились. Рот, полуоткрытый улыбкою и обрамленный вверху черными усами, обнаруживал ряд белых ровных зубов, которым могла бы позавидовать любая красавица. Черные брови, резко выделяясь на фоне лица, ему выражение твердости и гордости.

Прислонившись небрежно к колонне, незнакомец, видимо, о чем-то мечтал. Лицо его отражало налет быстрых приятных ощущений.

Стефан долго смотрел на него с досадой. Молодой доктор знал, что он не дурен собой, но ему не могло и придти в голову сравнивать свою красоту с красотой незнакомца.

Ревность до того овладела Стефаном, что заставила его смотреть на незнакомца, как на одного из тех людей, которые обладают магнетическою силою взгляда, и которые в романах побеждают самых добродетельных женщин. Стефан счел этого человека настоящим Дон-Жуаном.

Не зная, к чему бы придраться, Стефан обратил внимание на закрытые глаза незнакомца. Он представил их себе красными, больными. Утешенный своею мыслью, он повеселел и сказал:

— У него, по всей вероятности, косые глаза.

Этой мыслью он утешился и, так как проповедь скоро кончалась, он оставил мечтателя, чтобы лучше понаблюдать за Кларой.

Вдруг все богомольцы поднялись с мест. Стефан весь превратился в зрение. Вставая со скамьи, Клара опять бросила полный огня взгляд на роковую для Стефана колонну. Стефан многое бы дал за подобный взгляд, Но, удивительное дело, незнакомец все еще был погружен в свои мысли.

— Он даже не взглянет на нее, — прошептал негодующий Стефан. — Любит она, а не он!

Между тем священник запел псалом; хор молодых и чистых голосов вскоре заглушил дрожащий голос старца.

При этом мечтатель грациозно поднял голову; лицо его выражало какой-то безотчетный восторг.

Стефан в изумлении наблюдал за ним.

По мере того, как псалом приближался к окончанию, выражение лица незнакомца все более и более передавало чувственное наслаждение.

— Для бедных нашего прихода! — раздался в это время за Стефаном нежный голосок.

Он оглянулся и увидел кузину Анну, которая собирала подаяние для бедных. Стефан ощутил прилив щедрости. Порывшись в карманах, он бросил в кошелек сборщицы две кроны. «По крайней мере, в этом я возьму верх над тобою, ненавистный незнакомец!» — подумал Стефан, и бросил на него торжествующий взор.

— Для бедных нашего прихода! — повторила Анна, останавливаясь перед мечтателем.

Незнакомец вздрогнул и полураскрыл глаза.

При виде Анны взгляд его стал осмысленным и как бы впился в нее. Анна покраснела. Стыдливо опустив глаза, она намеревалась удалиться, но грациозный жест незнакомца остановил ее. Он вынул из кармана бумажник, достал из него ассигнацию в десять фунтов стерлингов и опустил в кошелек, низко поклонившись молодой девушке.

Стефан с бешенством сжал кулаки и до крови укусил губу.

— Десять фунтов! А я хвалился, положив десять шиллингов!

Некоторое время незнакомец следил глазами за девушкой. Когда она затерялась в толпе, он выпрямился и обвел вокруг себя равнодушным и рассеянным взглядом.

— Он не косой! — с горестью подумал Стефан. Потом, как бы осененный внезапной мыслью, он прибавил:

— Я видел его где-то!

Но напрасно он припоминал, где именно и когда мог его видеть — вспомнить незнакомца он так и не смог. Наконец он заключил, что, вероятно, его обманывало определенное сходство.

Незнакомец не только не был кос, как подумалось бедному Стефану, а, напротив, у него были прекрасные большие темно-голубые глаза, что еще больше увеличивало общую прелесть его физиономии. Во взгляде его была значительность и таилась глубокая мысль; вместе с тем несколько темноватый вид зрачков придавал глазам его ту сухость, которая, как думает Лафатер, составляет признак обдуманной и неограниченной чувственности.

Глава пятая
ОПАСНОСТЬ

Богослужение, как мы говорили, было вечернее. В продолжение его сделалось на дворе совершенно темно, так темно, как бывает в ноябрьские вечера.

Церковь, в которую завели мы читателя, была старинная, громадных размеров. Ярко освещалась только та ее часть, где проходила служба, между тем как все остальные были погружены в мрак.

Незнакомец, разбуженный от грез и совершенно развлеченный видом прелестной сборщицы подаяний в пользу бедных, оставил место у колонны и медленными шагами направился к выходным дверям.

Не далеко от того места, где он стоял, находился другой человек, одежда которого была крайне дурна, а наружность вообще весьма подозрительна.

Этот человек видел как мечтатель вынимал толстый бумажник, чтобы дать лепту в пользу бедных; от его внимания не укрылось также, какова была лепта. Оборванный человек не спускал с мечтателя глаз.

Когда тот пошел к выходу, тронулся с места и подозрительный человек. Но пошел он не тем путем, каким шел незнакомец, а другой стороной. Они должны были столкнуться в самой отдаленной и самой мрачной части церковного здания.

Стефан все это заметил его мысль, быстрая, как молния, блеснула в голове его. Он довольно долго пожил в Лондоне, чтобы знать, что там самый обыкновенный злодей может совершить святотатство.

Ему представилось, что намерения человека подозрительной наружности, были не совсем чистого свойства, Стефан не был тем доблестным героем, какие выводятся в романах, но он был образованный и благородный человек. А этого совершенно достаточно для того, чтобы отбросить всякое эгоистическое чувство при виде опасности, которая, как ему казалось, угрожала прекрасному незнакомцу. Стефан решился: если будет нужно, оказать незнакомцу помощь. Недолго думая, он последовал за мечтателем.

Мечтатель подвигался вперед медленно. Потом возвращался и опять удалялся, как будто искал такое место, откуда всего лучше можно было наслаждаться звуками нежного отдаленного пения псалмов. Иногда он, подымая голову, смотрел наверх, любуясь верхушками готических колонн, которые были освещены только с одной стороны узкой полосой света. Что ни шаг — ему представлялись новые картины, казавшиеся фантастическими и бесконечно разнообразными.

Стефан долго следовал за мечтателем, но в отдаленных церковных галереях царствовал такой мрак, что за десять шагов нельзя было различить предметов. Поэтому молодой доктор потерял из виду прекрасного незнакомца, и, несмотря на все усилия, нигде не мог его найти.

Тогда Стефан бросился на другую сторону, чтобы задержать человека, намерения которого казались ему преступными, но и тут он не нашел никого.

Положение Стефана было затруднительно. У него оставалось только подозрение и потому нельзя же, основываясь на нем одном, нарушать благочестивую тишину богомольцев. С другой стороны, жизнь человека могла подвергаться серьезной опасности. Что ему делать?

А издали все раздавалось гармоничное пение молящихся, распевавших священные псалмы.

Это пение, доносившееся издали, и тишина, царившая в галереях, яркий свет с одной стороны и мрак с другой, — все это наводило ужас на бедного Стефана.

Между тем мечтатель, не подозревая опасности для себя, которой, впрочем, может быть и не существовало, вошел в часть галереи, где пол покрывался Камышевыми коврами. В коврах и заключалась причина, почему Стефан потерял след мечтателя: они заглушали его шаги.

Здесь церковное пение слышалось уже очень слабо, но зато в высшей степени меланхолической гармонии.

Мечтатель находился в поэтическом настроении. Он сел на скамью. В ту же минуту ему послышался за спиной легкий шум. Он оглянулся, но никого не было. Мало-помалу разнообразные картины опять заняли его восприимчивое воображение.

Мрачная уединенная высокая галерея представилась его воображению в ужасающем виде. Ему подумалось, что в тени громадных колонн могли находиться злоумышленники, и, между тем как там при свете лампад возносились молитвы к Богу, здесь, в тишине и мраке, нечистая сила, может быть, направляла шаги убийц. Звуки религиозной музыки могли, по его мнению, заглушить последние стоны умирающего.

Мысли эти кружились в голове его, когда другой шум, более явственный, дошел до его слуха. Казалось, что-то ползло по камышовым коврам.

Незнакомец сидел неподвижно, но его грезы улетели и умом, возвратившимся к действительности, он начал хладнокровно обдумывать опасность своего положения.

Едва повернув голову по направлению шума, он заметил темную фигуру человека, которая приближалась к нему ползком.

«Этот негодяй как будто узнал мои мысли», — подумал незнакомец, — и хочет убить меня.

Но он не тронулся с места и ждал спокойно; прошло несколько мгновений и человек подозрительной наружности одним прыжком, подобно тигру, бросился вперед… Его нож, верно направленный ударился о спинку скамьи — незнакомец отпрянул с быстротой молнии.

Когда убийца пришел в себя, рука его была сжата, как в железных тисках.

— А-а! — застонал он от боли. — Я думал, что на свете лишь один человек имеет такую ручку!

Он взглянул пристально на незнакомца.

По-видимому, глаза того и другого были привычны к темноте; ибо они узнали друг друга.

— Боб Лантерн! — воскликнул мечтатель.

— Пощадите, ваша честь! — проговорил жалобным голосом убийца, бросаясь на колени. — Я не узнал вас.

Его честь выпустил руку Боба Лантерна, который жалобным голосом начал умолять:

— Добрый господин мой, добрый сэр Эдуард, у вас в этом костюме талия, как у молоденькой барышни. Я не узнал вас.

— Молчать! — сказал повелительно тот, кого назвали сэром Эдуардом. — Что делают твои товарищи?

— Мало хорошего, в Лондоне жить дорого.

— Явитесь завтра, вам заплатят; но смотри, мистер Боб, вперед не пускайся на такие дела!

Сэр Эдуард спокойно последовал дальше. Боб пошел за ним, заложив руки в карман и с видом собаки, наказанной хозяином.

Стефан, не находя незнакомца, решил, наконец, вернуться в церковь, где благочестивые богомольцы уже готовились расходиться. Он пришел в крайнее изумление при виде незнакомца, который спокойно возвращался в сопровождении неизвестного. Увидев, что опасности для мечтателя нет, Стефан опять почувствовал к нему ненависть и почти сожалел, что беспокоился о нем.

Между тем, название мечтателя к сэру Эдуарду теперь не шло. Он возвращался, гордо подняв голову и бросив перчатки, в которых прикоснулся к Бобу Лантерну.

Боб поднял брошенные перчатки и сунул их в свой карман. Пожива была очень бедна, но ведь есть люди, которые поднимут булавку, а Боб Лантерн принадлежал к разряду тех людей, которые предпочитают взять хоть что-нибудь из чужого кармана, чем вовсе ничего не брать.

Надевая новые перчатки, сэр Эдуард бросил взгляд на прелестную сборщицу, прервавшую его грезы, но не обратил никакого внимания на ее сестру, которая не спускала с него глаз.

Стефан наблюдал исключительно за Кларой и сильно волновался от ревности.

Сэр Эдуард приставил к глазу лорнет. «Она прелестна», — сказал он про себя. Он сделал знак Бобу, чтобы тот подошел.

Ты видишь эту хорошенькую девушку около кафедры? — спросил он его на ухо.

— Там их несколько, сэр.

— Самую хорошенькую.

— Это зависит от вкуса, сэр.

— Ту, которая закрывает молитвенник.

— А! Вижу, сэр.

— Ты пойдешь за ней и завтра придешь сказать мне, кто она и где живет.

Боб Лантерн утвердительно кивнул головой и Эдуард удалился. Он прошел мимо Стефана, но не обратил внимания на взгляд его, исполненный ненависти.

Как скоро он удалился, Стефан подошел к Бобу Лантерну.

— Как зовут этого человека? — спросил он.

— Какого человека? — спросил Боб вместо ответа.

— С которым ты разговаривал?

— Это не человек, — гордо сказал Боб, — а джентльмен.

— Как же его зовут?

— Не знаю.

Стефан, опустив руку в карман, вынул два шиллинга и всунул их в руку Боба Лантерна.

— Теперь другое дело, — сказал Боб, положив деньги в карман, — вам угодно знать его имя?

— Ну да, скорее!

— Не знаю.

Потом насмешливо и вместе с тем униженно поклонившись, прибавил:

— Пошли Бог вам здоровья, добрый господин! — и его как не бывало.

Глава шестая
МИСС МЕРИ

В тот же самый вечер в Тревор-Гоузе давался бал в доме лорда Джемса Тревора.

Лорд Тревор по происхождению был человек знатный и богатый. Несколько лет тому назад он занимал высокий пост в одном министерстве, но когда там усилилась партия вигов, вышел в отставку и стал жить частным лицом, принимая в своем доме исключительно влиятельнейших лиц партии тори.

Он был вдов и имел единственную дочь, мисс Мери Тревор, заботу о воспитании которой взяла на себя сестра лорда Тревора, леди Кемпбел.

Леди Кемпбел считалась красавицей в 1820 году. В 183* году, то есть в то время, когда происходили описываемые события, она уже утеряла значительную часть своих прелестей, но не утратила желания нравиться.

Это желание не обнаруживалось в ней в тех комичных и не совсем приличных формах, которые романисты, считающие себя тонкими наблюдателями, навязывают кокеткам аристократического круга.

Она не играла своим веером более того, сколько было нужно, чтобы освежать себя; она не бросала томных взглядов; не вальсировала с молодыми людьми.

Ее кокетство было утонченнее.

Как умная женщина, она отказалась от всех наружных претензий на красоту и молодость. В своем женском кругу леди Кемпбел сумела создать для себя исключительное положение; она господствовала в нем как царица и оракул; никто не заботился узнать, сколько ей лет; быть ее кавалерами считали за честь самые модные молодые люди. Она была всеми любима, но никем уважаема. Этого-то ей и хотелось достичь. Когда женщину перестают любить и начинают уважать — то верный признак, что она состарилась. Впрочем, около себя она имела магнит, притягательной силе которого была многим обязана.

Мисс Мери Тревор была восемнадцатилетняя девушка. Она обладала нежной, но бледной и слабой красотой, какова вообще красота у английской аристократии. В прозрачной, перламутровой белизне ее лица был мягкий розовый оттенок, но в нем никогда не играл свежий румянец.

Прозрачность ее кожи замечалась особенно около глаз, где она принимала светло-лазуревый цвет, также посреди лба и на висках, где сквозь тонкую оболочку кожи виднелись тоненькие, голубые жилки.

Светло-русые волосы, отличавшиеся удивительною мягкостью, падали чудными локонами по обеим сторонам лица.

Нежно-голубые глаза часто полузакрывались и принимали тогда томное выражение.

Улыбка напоминала улыбку ребенка, но когда лицо ее делалось серьезным, подвижные, едва уловимые морщинки, появлявшиеся около рта, придавали всему лицу презрительное выражение.

В нравственном отношении мисс Мери была творением своей тетушки, леди Кемпбел. Слабая нравственно, как и физически, она, как мягкий воск, принимала все образы, какие хотелось придать ей ее хитрой тетушке. Леди Кемпбел имела основание гордиться своим созданием и тем неограниченным влиянием, которое имела над племянницей.

У лорда Тревора было тридцать тысяч фунтов годового дохода. Поэтому нет ничего удивительного в том, что множество молодых людей искали руки его дочери. Выбор Мери или, вернее, выбор ее тетки пал на молодого человека, не особенно богатого, но отличавшегося несомненною знатностью происхождения. Этот молодой человек был младшим сыном брата Фейера, по имени Франк Персеваль.

Казалось, счастье его было вне всякого сомнения, но вдруг появился новый поклонник и победа стала клониться в другую сторону. Неожиданного тут было мало, если сказать, что поклонника звали Рио-Санто!

Глава седьмая
МАРКИЗ

Маркиз Рио-Санто приехал в Лондон в 183* году.

Не прошло и трех дней по его приезде, как во всем Лондоне только и слышно было о нем. Говорили о красоте маркиза, о его богатстве, несмотря на то, что маркиза не видал ни один человек, так как в первые дни он нигде не показывался. Где источник такой молвы — неизвестно.

На свете есть много вещей, объяснить которые невозможно.

Каждый представлял себе этого человека соответственно своим обычным понятиям.

Мужья, которых пугает его репутация, представляли его в красном плаще Фра-Диаволо или, по меньшей мере, Дон-Жуаном.

Женщины находили в его лице непреодолимое фаталистическое выражение, на что они рады сваливать свою вину.

Молодые девушки видели его во сне с томным взором, орлиным носом и адской, но тем не менее пленительной улыбкой.

Наконец старым служанкам он представлялся с пальцами, унизанными бриллиантовыми перстнями, с тростью из кости носорога и часами, с подвешенными к ним печатками, ценою не менее, как в три тысячи фунтов стерлингов.

Можно себе представить, до какой степени эта таинственная личность возбуждала всеобщее любопытство. А к этому вскоре примешалась и политика.

В клубах стала носиться молва, будто бы Рио-Санто — тайный агент одной могущественной державы. В данном ему поручении, как уверяли, заключалась особенная политическая важность. Никому не было известно, откуда исходят эти вести, тем не менее, все хором распространяли их.

И виги и тори пришли в смятение. Кому маркиз отдаст предпочтение? Какую партию он удостоит своим первым визитом?

В один из вечеров маркиз Рио-Санто явился в салон леди Офелии Бернвуд, прелестной, богатой, двадцатилетней вдовы графа Дерби.

При входе Рио-Санто легкая дрожь пробежала по телу женщин.

Глаза каждого с любопытством, выразить которое нет возможности, устремились на него. Единодушно было решено, что он — красавец.

Скоро убедились, что он обладал умом редким, гибким и сильным, способным быстро понимать. Его красноречие было неиссякаемо, и вместе с тем он обладал редкой способностью молчать.

Прошло несколько недель и Рио-Санто был владыкою мод и душою всех аристократических кружков Лондона.

Одновременно с ним в гостиных высшего круга появилось несколько людей, отличавшихся или знатным происхождением, или богатством. Мы приведем имена самых замечательных из них: майор Боруэм, сэр Джеймс Ватерфильд, доктор Мюллер и кавалер Анджело Бембо. Каждый из них был более или менее знаком с маркизом, но ни один не состоял с ним в близких отношениях. Первым предметом любви маркиза в Лондоне была, как говорили, графиня Дерби. До того времени репутация леди Офелии была безукоризненна. Мужчины любили и боялись ее, женщины питали к ней чувства зависти.

Появился Рио-Санто — и на все поступки прекрасной графини легло таинственное покрывало, чем и воспользовались злые языки. Графине легко было заставить умолкнуть слухи: стоило ей, как и прежде, начать принимать каждый день, но она не желала этого. Она любила Рио-Санто пламенной безумной любовью.

Маркиз вначале тоже любил сильно, но любовь его скоро прошла. Страсть его была слишком горяча, а потому не могла продолжаться долго. Он поверг к ногам Офелии сердце, жизнь, свою будущность. Он дал ей клятву в вечной любви, но увы… если Рио-Санто и не желал обманывать, так он сам часто обманывался.

В продолжение целой недели во всем аристократическом Лондоне говорили о скором браке маркиза Рио-Санто с леди Офелией Бернвуд, графиней Дерби. Несмотря на эти слухи, брак не состоялся. Рио-Санто сам говорил везде, что ему отказали. Некоторые поверили, а другие, напротив, Говорили, что ему не было отказано даже в том, в чем нужно бы отказать.

Между тем Рио-Санто вполне оправдал мнение, которое заранее составили о нем лондонцы. Он вел роскошную жизнь, отличался щедростью, был великодушен и мужествен.

После графини Дерби он любил еще многих других женщин и случайно встретился с мисс Мери Тревор. С первого взгляда этот бледный ребенок показался ему весьма незначительной девочкой. Мери была приведена в смущение присутствием человека, странная известность которого не согласовывалась с ее робостью и слабостью. При вторичной встрече Мери пришлось петь. Нежный и слабый ее голосок почти не достиг слуха маркиза. Когда он стал разговаривать с нею звучный и полный голос его неприятным образом подействовал на слух молодой девушки.

В третий раз, наконец, они встретились на концерте в гостиной леди Офелии. В тот вечер Рио-Санто был бледен, молчалив и бросал вокруг себя рассеянные взгляды. Мисс Мери тихим голосом разговаривала со своей лучшей подругой, мисс Дианой Стюарт, которая была кузиной Франка Персеваля, в то время путешествовавшего по Европе. Речь между ними шла о нем.

Девушки говорили громко, не подозревая, что разговор их может достигнуть посторонних ушей. Голоса их неясным журчанием касались слуха Рио-Санто, но он, погруженный в грезы, не обращал на них внимания.

Рио-Санто был мечтатель в полном смысле слова. Не удовлетворяясь теми бесчисленными удовольствиями, которые давала ему действительность, он часто извлекал на поверхность глубоко скрытые силы своей поэтической натуры, и, увлекаемый призраками воображения, весь отдавался мечтаниям.

Рио-Санто забывался иногда в сладостных грезах.

Конечно он мечтал не на балах и праздниках, но теперь он невольно был перенесен музыкой в мир фантазии. Ему вдруг стало невыразимо сладко… В воображении явился образ девушки. Ее молодой, гибкий стан, чудный, мелодичный голос, божественный взгляд — все это заставляло сильно биться его сердце. Оркестр, как будто в унисон его мечтам, аккомпанировал один из простых, но сильно действующих на душу мотивов, которые создаются вдохновенными бардами дикой Ирландии. Выражение восторга и меланхолической грусти беспрестанно сменялись на лице Рио-Санто. Воспоминания нахлынули на его душу.

Но вот замерли последние звуки оркестра, смолкло пение, а вместе с этим и потухло воображение Рио-Санто.

Несколько слезинок покатилось по его лицу…

— Мери! — вырвалось у него со вздохом. — Милая Мери!

В это же самое мгновение мисс Диана Стюарт, разговаривавшая с мисс Тревор, вскричала:

— Бедная Мери!

Лишь только Рио-Санто услышал имя Мери, как по всему телу его пробежал невольный трепет, вся кровь его закипела ключом. Странное совпадение его мечты с только что произнесенными словами мисс Стюарт еще более подействовало на маркиза. Он поднял глаза и встретил прелестный профиль мисс Тревор.

Рио-Санто встречал Мери уже несколько раз, но теперь ему казалось, что он видит ее впервые.

— Так ты очень любишь его? — спросила мисс Стюарт после небольшой паузы.

Мери молчала. Ей не хотелось лгать, но также не хотелось сказать и правды. На лице ее видна была нерешительность.

— Да, мне скучно после его отъезда. Ах, как хотелось бы мне скорее увидать его! Мое терпение истощается! — проговорила, наконец, Мери.

Шорох, произведенный тихим движением маркиза, заставил мисс Тревор оглянуться. Она угадала, что конец ее разговора с подругой слышал Рио-Санто. Щеки ее в одно мгновение покрылись яркой краской, и в то, же время на нее напал безотчетный страх. Она задрожала при виде маркиза и тотчас вскочила с места, порывисто схватила подругу за руку и потащила ее в концертный зал.

— Пойдем, пойдем! — лепетала Мери, задыхаясь от волнения.

— Что с тобой? Точно кто тебя испугал, — шутливо заметила мисс Стюарт.

— Здесь был мужчина! — сказала Мери.

Диана быстро оглянулась и заметила жгучий взгляд маркиза, устремленный на Мери. Лицо ее вдруг стало серьезно.

— Каким странным взглядом он окинул тебя! Огонь страсти виден в его глазах, проговорила она, и в голосе ее послышались нотки зависти.

Еще сильнее дрожь охватила Мери.

Рио-Санто оставил колонну и сел в кресла, те самые кресла, с которых только что встала мисс Тревор. Так просидел он до самого конца концерта.

— Бедная Мери! — проговорил он, вставая. — Давно уж мое сердце не билось так сильно, давно я не желал так пламенно обладать женщиной!

Через несколько дней, Рио-Санто был представлен леди Кемпбел и лорду Тревору. Блестящие качества маркиза имели громадную цену в глазах леди Кемпбел; она знала хорошо, что это знакомство придает ей более веса в мнении общества; кроме того, внимание, оказанное маркизом ее дому, приятно льстило ее самолюбию.

Вскоре после того, как маркиз познакомился с леди Кемпбел и лордом Тревором, дом их сделался весьма известным. Все хотели познакомиться с хозяевами, и счастье в этом случае выпало прежде всего на долю молодых людей, приехавших в Лондон в одно время с маркизом. Лишь только они были представлены, как сейчас же записались в поклонники леди Кемпбел.

Те четыре джентльмена, о которых мы сказали несколько слов выше, как будто сговорились действовать для пользы Рио-Санто, несмотря на то, что, по-видимому, они не были между собою особенно дружны. Как объяснить это? Быть может, это только случай. Ум Рио-Санто был настолько обаятелен, что чем умнее была женщина, тем скорее она подчинялась чарам его речи, поэтому-то маркиз и не нуждался ни в чьей помощи.

Леди Кемпбел была женщина тонкого ума, а потому она скоро подчинилась влиянию маркиза. Прошло несколько дней, и Рио-Санто сделался для нее давнишним знакомым, семейным другом. Через месяц леди жила и дышала только им.

Теперь мы видим, что маркиз был так умен, что действовал на мисс Тревор непосредственно. Его орудием сделалась леди Кемпбел, но маркиз был так ловок, что леди этого не замечала.

Она была так заинтересована им, что имя маркиза почти не сходило с ее уст. Она выставляла его племяннице как образец светского человека, вполне заслуживающего внимания.

— Смотри, как он добр, — говорила ей леди Кемпбел, — а между тем он со своими средствами и при блестящем положении мог бы делать зло почти безнаказанно! Он каждый месяц дает огромные суммы пастору, который раздает их бедным, и сколько бедняков приобретают, благодаря этому, кров и насущный кусок хлеба.

Иногда тетушка говорила племяннице, что, по слухам, маркиз не способен питать серьезные чувства, что он легкомыслен, непостоянен в любви, но можно ли верить этим толкам? Если это говорят мужчины, то в них говорит зависть. Женщины же могут так злословить только с досады. Эти отзывы леди Кемпбел о маркизе не могли не повлиять на Мери.

Мери стыдилась и раскаивалась за то неприязненное чувство, которое у ней проявилось с первого раза к маркизу. Она считала эту загадочную антипатию ребяческой, не основанной ни на каких фактах. Под влиянием угрызений совести у Мери стало появляться в душе новое чувство к маркизу, какое, она еще и сама не могла определить.

Одна из особенностей характера женщины состоит в том, что женщины легко могут менять любовь на равнодушие; но никогда не могут перейти от антипатии к равнодушию. В силу этой-то странности женской натуры, быть может, и начала происходить перемена в отношениях Мери к маркизу.

В то время, когда весь Лондон говорил о браке маркиза с Офелией, Рио-Санто вдруг сделал предложение мисс Мери Тревор.

На этот раз он против ожиданий ошибся в расчете и получил отказ. Леди Кемпбел сказала ему, что рука племянницы была обещана Франку Персевалю, что она главная виновница этого брака, а потому отказать Франку нет никакой возможности; что это было бы слишком неблагородно, и что Мери любит его, да сверх того и лорд Джеймс Тревор слишком дорожит честью своей фамилии, а потому ни за что не согласится взять назад слово, которое он дал Франку.

Маркиз был не такой человек, чтобы при первой неудаче бросить дело, тем более, когда страсть давала ему новые силы. Он был упорен, горд, самоуверен, а потому надеялся и теперь, что он останется победителем. Чтобы вернее обеспечить за собой успех, он надел на себя маску отчаяния после ответа на его предложение, торжественно поцеловал руку леди Кемпбел и быстро удалился в глубоком молчании, как человек, который желает скрыть снедающую его грусть.

Насколько маркиз был самоуверен, показывает то обстоятельство, что, возвращаясь, он думал о том, как бы устроить будущую свою свадьбу со всевозможной пышностью.

Франк Персеваль в глазах леди Кемпбел был прекрасным молодым человеком; но теперь леди горько жалела о слове, данном ему, так как Рио-Санто, в ее глазах, во всех отношениях превосходил его…

Но не долго продолжалась эта мука, леди скоро утешилась. Она, как и все женщины ее ума, обладала редкою способностью обманывать самое себя. Леди была в отчаянии, вот она и вообразила, что и мисс Тревор тоже грустит. Грусть Мери можно было объяснить разным образом, и леди, в силу врожденного человеку эгоизма, объяснила ее в свою пользу. Она думала; Мери грустит от того, что отказали маркизу. Отсюда она вывела заключение; Мери любит маркиза.

Эта мысль была так странна, что тетушка сначала и сама не поверила. Но ей хотелось этого, и идея мало-помалу укоренилась в ее голове, из возможной она стала считать ее истинной.

Она решилась поговорить об этом с племянницей. Мисс Тревор сперва была поражена словами тетки, а потом… потом она сама убедилась в том, в чем хотела убедить ее леди.

Мисс Тревор была личностью слишком несамостоятельной; сила характера ее была так слаба, что она не умела управлять не только своими словами, но даже чувствами и желаниями; она всегда повиновалась тетке, — вот причины, по которым леди добилась от нее так скоро желаемого.

Леди Кемпбел постоянно заботилась о счастье Мери, а счастье племянницы, как она думала, состояло в любви к ней маркиза, а потому она очень обрадовалась. Чтобы снять со своей совести измену Персевалю, она слегка пожурила племянницу за непостоянство.

Рио-Санто, как мы уже сказали, произвел на Мери неопределенное впечатление. Леди Кемпбел приискала имя впечатлению, она назвала это любовью. Что же, быть может это и любовь? Мери не могла сама проанализировать чувство. Она воспринимала только готовые результаты, не проверяя даже их, а потому поверила и теперь…

Но Мери все-таки страдала. Хоть она и была убеждена теткой в своей любви к маркизу, но сердце ее не хотело примириться с этим. Как только ей приходила на мысль ее любовь к маркизу, бедное ее сердце болезненно сжималось, и в воображении Мери появлялся образ Франка. Защищаясь от вынужденного внутреннего разлада, мисс Тревор невольно погрузилась в апатию.

Леди Кемпбел оставалось довольно трудное дело: надо было убедить лорда Тревора в возможности изменить своему слову. Лорд Тревор, как потомок древних британских баронов, был тверд в нем как сталь; но он не был искусным дипломатом, большую часть своей жизни проведя на поле битвы. Леди Кемпбел, как можно заключить из предыдущего, была, напротив, очень сильна в искусстве убеждать других. Она очень хорошо понимала, что если действовать на лорда Тревора прямо, то она потерпит полнейшее фиаско, а потому она повела дело так ловко, что лорд и не заметил сначала ее цели — и кончилось дело тем, что гордый лорд в первый раз в своей жизни нарушил слово: он дал позволение Рио-Санто высказать свои чувства Мери.

Почти в то же самое время франк Персеваль возвращался в Англию и отдавался самым сладостным мечтам. Он мечтал о Мери.

Несчастный не знал, какой удар готовит ему судьба!

Глава восьмая
В ТРЕВОР-ГОУЗЕ ДАВАЛИ БАЛ

Гости постоянно входили в пышные залы, где уже гремела, приглашая к танцам, музыка.

Леди Кемпбел сидела в главной комнате, похожей на цветник, почти полный, но в котором для полной симметрии недоставало еще нескольких цветов…

Здесь были разнообразные лица, объединенные самыми утонченными манерами. Шум и говор охватили общество, но все было размерено, гармонично, без лишних слов.

Около леди Кемпбел и мисс Тревор образовался целый кружок. Им кланялись, говорили комплименты; они отвечали тем же. Их беспрестанно окружали все новые и новые люди, и опять начинались поклоны, комплименты…

Таково положение хозяек на всех балах. Хоть это и скучно, но приходилось выносить эту пытку от десяти до двенадцати часов вечера.

— Позвольте, миледи, — болтал молодой виконт де Лантюр-Люс, целуя руки леди Кемпбел и мисс Тревор, — позвольте… какой у вас прелестный веер, мисс Тревор! Прелестный… кроме шуток!

— Виконт, — заметила леди Кемпбел, улыбаясь, — вы уже седьмой раз любуетесь опахалом моей племянницы.

Толпа, окружавшая леди Кемпбел и мисс Тревор, принужденно засмеялась.

— Очаровательно! Семь раз… очаровательно! — добавил молодой виконт, смеявшийся громче и дольше всех.

Но на слова виконта не последовало смеха, виконт сконфузился, поправил свое жабо и пробормотал:

— Кроме шуток… очаровательно!

Между тем леди Кемпбел все еще раскланивалась со вновь прибывающими гостями, потом пожала руку подошедшей к ней леди Офелии, а Мери встречала в это время подругу свою, Диану Стюарт, приехавшую на бал с матерью.

— Не знаете ли чего нового, сэр Джеймс Ватерфильд? — спросила леди Кемпбел, обращаясь к одному из гостей.

— Вот свежая новость: маркиз Рио-Санто купил прекрасные экипажи и заново меблирует весь свой дом, — отвечал сэр Ватерфильд.

— Странно, — сказал виконт, но ведь только три месяца, как он обзавелся и без того прелестной мебелью.

— Маркиз имеет на это свои причины, — продолжал сэр Ватерфильд.

— Каков, cheri! Он не сказал мне ни слова об этом, — воскликнул виконт де Лантюр-Люс.

Фраза эта была сказана виконтом с целью: ему хотелось прослыть в глазах общества закадычным другом Рио-Санто.

— Вы говорите, сэр Джон Ватерфильд, что маркиз имеет причины на это. Интересно было бы знать, что это за причины? — спросила леди Кемпбел.

— Он скоро женится, вот и разгадка, — вставил майор Боруэм.

При последних словах майора Мери покраснела.

Леди Кемпбел заметила волнение в племяннице и поспешно решила, что та сильно любит маркиза!

Мери после объяснения с тетушкой совершенно согласилась с ней в том, что она любит маркиза. Но в голове ее против воли являлись мысли о Франке Персевале, хотя она и порешила, что не любит его. Ей делалось жалко себя, жалко Франка, когда она думала, что будет скоро женою маркиза Рио-Санто.

И теперь, когда о ее браке с маркизом узнал свет, она поняла, что возвращаться поздно, и что приближается минута, когда надо будет решиться действовать, что нельзя уже думать о двоих. Эта мысль сильно подействовала на ее слабую натуру.

Маркиз очень изменился, заметил кавалер Анджело Бембо.

— Даже узнать нельзя, — прибавил майор Боруэм.

Сэр Джеймс Ватерфильд и доктор Мюллер повторили слова майора Боруэма с небольшими изменениями.

— Что же сталось с нашим милым маркизом? — продолжал допрашивать виконт де Лантюр-Люс.

В ответ четыре джентльмена вскричали разом:

— Он влюблен и…

— На три дня! — прервал виконт, грациозным движение положив шляпу под мышку.

— На всю жизнь! — произнес с каким-то особенным ударением в голосе майор.

При этих словах в Мери пробудилось на минуту чувство женского тщеславия, но это была только минута, вслед за которой тоска охватила ее сердце.

Бал начался. Мисс Тревор ушла под руку с Анджело Бембо в танцевальный зал. Там все как будто ожило. Под гром оркестра понеслись пары в бешеном вихре танца; все кружилось, пестрело и сливалось в постоянно и бесцельно двигающуюся толпу.

Леди Кемпбел все еще оставалась в кругу нескольких дам и мужчин, там разговаривали о маркизе Рио-Санто.

Прошло еще несколько времени, началась кадриль. Мисс Тревор как будто забылась и танцевала с увлечением. Вот она подходит после танца с разгоревшимися щеками к леди Кемпбел и в это самое мгновение раздается голос слуги, заглушивший весь шум в зале:

— Сэр Франк Персеваль!

В комнате наступило минутное молчание. Мисс Тревор в одну секунду побледнела, сердце ее сильно забилось.

Леди Кемпбел, заметив смертельную бледность племянницы, наклонилась и прошептала в виде ободрения и утешения:

— Перестань так волноваться, дитя мое! Не пугайся, будь тверда. Франк не знает еще, что потерял на тебя уже все права; поэтому первое свидание будет несколько тяжело для обоих, а там… там он узнает все. Ты была еще очень молода. Мы не знаем, не изменился ли и сам Франк.

Когда Мери услышала последние слова тетки, на глазах у ней выступили слезы.

— Не плачь, Мери! Не показывай слабости! — говорила леди Кемпбел. — Когда мужчина видит у женщины слезы, он думает, что она его еще любит. А ты ведь не любишь его?

Мери молчала.

— Да, конечно, ты его не любишь. Его нельзя любить после маркиза. Бедный Франк.

Мы уже видели, что леди Кемпбел отлично умела обманывать самое себя. Это же самое случилось с ней и теперь. Леди представилось, что ее долг утешать Мери, что без нее Мери заставила бы молчать в себе чувство к маркизу и из нелепого долга вышла бы замуж за Франка, а следовательно была бы несчастлива. Вот какие вещи способно создавать воображение женщины тонкого ума!

Усыпив таким образом свою совесть, леди Кемпбел была очень довольна собой. Ей казалось, что она только исполняет свой долг, заботится о счастье племянницы.

Благородный лорд принял Франка весьма радушно. Он искренне радовался его приезду. Он сам повел его к дочери; но тут бедного Франка покоробил холодный прием мисс Мери. Эта холодность проявилась в Мери потому, что сердце ее сильно рвалось к нему навстречу.

Одно имя Франка так подействовало на Мери, что сразу пропала ее напускная апатия. Вид Франка заставил ее сердце громко протестовать против брака с маркизом, но рядом с Мери сидела леди Кемпбел, а потому Мери скрыла внутренний разлад.

Франк взглянул на Мери доверчивым, радостным взглядом и искреннее приветствовал. Мери не могла вынести взгляда Франка, опустила глаза и не нашлась сказать ничего, кроме нескольких бессвязных слов.

Мрачное предчувствие заставило вздрогнуть Франка при этом ответе.

Он хотел что-то сказать, но леди Кемпбел как бы невзначай задела его опахалом.

— Весело ли было вам путешествовать? — спросила она вдруг и потом залпом прошептала:

— Завтра! Ради Бога завтра! Все смотрят на нее, на нас!

Франк был сбит с толку таинственным шепотом леди, он ничего не понимал.

— Завтра, — говорила чуть слышно леди Кемпбел с непритворным состраданием, которое еще более усилило мучение Франка, — завтра я объяснюсь с вами… Вы узнаете все… Я люблю вас все так же, бедный Франк… Она не виновата… Добрый Франк, простите ее… Она, бедняжка, долго боролась, страдала…

— Ради Бога, говорите скорее, миледи, что это значит! — вскричал, наконец, Франк.

— Прошу вас, сэр, не спрашивайте теперь… Завтра все скажу… — шептала еще тише и скороговоркой леди Кемпбел, и с искренним чувством пожала Франку руку.

Франк поклонился и отошел, сделав над собой отчаянное усилие.

— Милая моя, — говорила тетушка племяннице, — самое важное сделано, ты теперь можешь быть совсем спокойна. Тебе не придется говорить с Франком: из любви к тебе я сама переговорю с ним. Бедный, я никогда не решилась бы ему сказать, если бы дело не шло о твоем счастье — для этого я тысячу раз готова жертвовать собой.

Леди поцеловала белый и холодный, как мрамор, лоб Мери.

— Что с тобой, ангел мой, ты нездорова? — спросила она с нежной материнской заботливостью.

— Да, — отвечала Мери, — я страдаю, мне кажется…

— Что тебе кажется, друг мой?

— Я почти уверена, что мы обе ошибаемся. Вид Франка…

— Только-то? Об этом ты и беспокоишься, друг мой, — прервала ее леди Кемпбел. — Не бойся, верь мне. Ты должна быть очень счастлива, Мери, что я так хорошо знаю твое сердце!

Глава девятая
БРОШЕННАЯ ПЕРЧАТКА

Однако Франк не терял надежды и, разгуливая по залам Треворов, старался представить будущее в более розовом свете, чтобы хоть в мечтах прогнать неотвязчивые грустные предчувствия.

Самый прием его в этом доме возбуждал в нем гнев и ревность.

Мери обдала его самым холодным равнодушием; приветствие леди Кемпбел имело какое-то таинственное значение; одна встреча с лордом Тревором была по-прежнему искренна и радушна.

Но какое же значение могло иметь его искреннее приветствие после чуть не презрительного тона Мери? Франк терялся в догадках. А тут еще на каждом шагу приставали к нему старые приятели то с вопросами, то с дружескими пожатиями руки.

Один спрашивал его:

— Расскажите про новости на Симплоне?

— Покажите, Франк, ваш альбом, — говорил другой.

Франка, понятно, не могли занимать в эту минуту такие вещи, а потому он упорно молчал.

— Что вы так грустны, Франк? Разве вам уже все известно? — спрашивал третий приятель.

Только в этот момент Франк опомнился и удостоил ответом товарища.

— Что именно? — произнес он с замирающим сердцем.

— Несчастный! — ответил ему приятель. — Ведь это пока еще одни слухи.

— Какие слухи? — перебил Франк с живостью и напряжением, он весь превратился в слух…

— Да это, быть может, и неверно. Говорят, будто мисс Тревор выходит замуж за Рио-Санто.

Франка будто поразило молнией, на лбу его выступил холодный пот, и Франк машинально провел по нему рукой.

— Кто же этот Рио-Санто? — спросил, наконец, Франк.

Товарищ крайне удивился вопросу:

— Неужели вы его не знаете? О нем везде говорят за границей. Особенно он известен в Швейцарии. Рио-Санто — маркиз известный, таких людей немного. Это маркиз… Извините, сэр Джеймс Ватерфильд зовет меня играть в вист: у них недостает четвертого… Я должен поспешить к ним.

Вдруг над самым ухом Франка раздался писклявый голосок виконта де Лантюр-Люса:

— Oh! bonjour mon cher ami! Вас уже сто лет нигде не видно! Я об вас частенько вспоминаю. Вчера даже говорил о вас… Ах, кому же это я говорил?.. Ах, да! Нашему милому, всеми уважаемому маркизу. Серьезно, я вспоминал с ним про вас: что это, говорю, не видать нашего доброго Персеваля. Должно быть, он все разъезжает за границей, весело ему там — ну и забыл нас. Однако вы не веселы, tres cher… Грусть скрыть невозможно… А! Теперь понимаю причину вашей тоски: я только что узнал, что Рио-Санто…

— Итак, это правда! — оборвал Франк виконта и при этом поник головою, как бы узнав печальную развязку своей участи.

— Нельзя пока выдавать это за верное, мой дорогой, но этот Рио-Санто, не шутя, обладает какими-то чарами. Он точно волшебник. Притом вам предстоит с ним неравный бой: ваши сто фунтов стерлингов годового дохода ничто пред его крезовским состоянием. Да, нет никакого сомнения, что победа останется на стороне вашего соперника!

Окончив эту тираду, виконт бросил Франка и отправился надоедать пустой болтовней другим.

Франк потерял способность воспринимать впечатления, он ничего не видел и не слышал… Вдруг кто-то подошел к нему и взял его под руку.

— На вас тяжело смотреть, сэр Франк! Вы несчастны! — сказала ему графиня Дерби с большим участием в голосе. — Вы, вероятно, уже все знаете?

— Да, миледи! Кажется, больше уж никакая весть не может поразить меня.

— Вы думаете, сэр! Нет, вы знаете далеко не все… Да, впрочем, что тут скрывать!.. Я сама страдаю. Мне бы хотелось быть вам чем-нибудь полезной в эту критическую минуту. Быть может, я могу указать вам средства к борьбе с Рио-Санто. Я жду вас завтра к себе, чтобы сообщить вам одну тайну, но тс!.. До завтра, прощайте.

Графиня так хорошо владела собой, что, когда отошла от Франка, на лице ее видна была грациозная улыбка, как будто после приятного разговора.

Кузина Франка, мисс Диана Стюарт, подозвала его к себе.

— Сядьте здесь, Франк, — сказала Диана, — я хочу поговорить с вами. Я предугадывала, что это известие жестоко поразит вас.

— Диана, вы ее подруга, вы хорошо знаете ее. Она делится с вами всеми своими мыслями. Скажите мне… — произнес Франк умоляющим голосом.

— Бедный кузен, мне очень жаль вас. Я скажу вам все, что сама знаю, но не теряйте мужества, кузен, вооружитесь терпением.

— Говорите скорее, Диана!

— Она по-прежнему любит вас. Я не понимаю, что с ней произошло. Сердце ее принадлежит целиком вам, она страдает, как и вы.

Сладкое чувство охватило измученную душу Франка, когда он услышал, что мисс Тревор по-прежнему его любит. Но скоро страдание снова завладело Франком.

— Если так, то что значит ее брак с Рио-Санто? — вскричал Франк.

— Говорят, что леди Кемпбел желает этого. Она, вероятно, успела убедить Мери и та не противится.

— Не противится, — повторил машинально Франк.

— Рио-Санто очаровал их обеих!

— Господи, опять я слышу это ненавистное для меня имя! Скажите, Диана, знакомы вы с ним? Знаете ли его?

— Знаю, — проговорила тихо мисс Стюарт, и в то же мгновение опустила глаза и покраснела.

— Познакомьте меня с ним. Я бы хотел знать, что это за человек.

— Это человек, — отвечала Диана, — который избалован счастьем. Он привык, чтобы ему все покорялось. Никакие препятствия для него не страшны. Он красив, как какой-нибудь древний греческий бог. Он богат, славен родом. Не по плечу обыкновенным людям бороться с ним. Никакой соперник не страшен ему.

— Беда ему он стал мне поперек дороги! — вскричал Франк и в ту же минуту поднялся с места. Глаза его налились кровью, на лице были написаны ненависть и ярость.

— Покажите мне его, — продолжал Франк, я должен встретиться с ним лицом к лицу.

В это самое время раздался голос слуги:

— Дон Хосе Мария-Теллес де-Аларкон, маркиз де Рио-Санто.

Франк вздрогнул при звуке титула. Он сейчас только что вызывал этого человека и вдруг он, как злой демон, в ту же секунду явился перед ним.

Странная случайность произвела на Франка особенное действие: он бросился к двери, но потом вдруг остановился там, где, как он думал, соперник пройдет к леди Кемпбел и Мери.

Вошедший Рио-Санто оказался высоким молодым человеком прекрасного сложения. Он был немного старше Франка, но принадлежал к числу тех счастливых натур, на которых лета как будто не оказывают никакого влияния. Прекрасные и тонкие черты лица его дышали таким неестественным спокойствием, которое можно встретить разве только на картинах великих итальянских художников, Античное лицо, красивые черные усы с загнутыми кверху кончиками по испанскому обычаю, такие же черные кудрявые волосы, обрамлявшие красивый высокий лоб, исполненный прямодушия и гордости, тонкие черные брови, очаровательный взор, в котором светились ум и энергия все это сразу приковывало внимание к маркизу всякого человека.

Впрочем, при более внимательном взгляде можно было заметить и особую черту — чувственность, выражавшуюся его немного толстыми губами. Эта чувственность, несмотря на присущую маркизу вежливость, говорила о заложенной в его характере несдержанности, могущей доходить до крайней степени.

Маркиз был одет в самый изящный костюм, отличавшийся вместе с тем и необыкновенною простотою. На груди у него виднелись три ордена.

Хотя Франк и отличался красотою, но можно сказать, он заметно уступал в этом маркизу Рио-Санто были правильные черты лица, а красота Франка заключалась более всего в благородстве его физиономии, в выражении ума и великодушия.

Долго вглядывался Франк в лицо маркиза. Сперва ему казалось, что он где-то видел его, но это мимолетное впечатление скоро изгладилось. Персевалю одно только бросалось в маркизе: его необыкновенная красота. Чем более Франк вглядывался в маркиза, чем более убеждался в его чудесной красоте, тем сильнее разгоралась в нем ненависть.

Между тем, Рио-Санто, шедший через залу, остановился: он отыскивал глазами леди Кемпбел и Мери. Несмотря на тот что Франк стоял в нескольких шагах от него, маркиз делал вид, что не замечает его.

— Они там, маркиз, там! — указывал виконт маркизу место, где находились тетушка и племянница: ces dames ропщут, что вас так долго нет… Ах, Персеваль, пропустите, пожалуйста.

Франк как будто и не слыхал де Лантюр-Люса, он стоял неподвижно, устремив на маркиза презрительный взгляд.

Рио-Санто вежливо поклонился Франку и отвечал добродушным тоном на его немой вызов:

— Надеюсь, сэр Франк Персеваль, что не откажете мне в удовольствии познакомиться с вами, — и в ту же минуту он сделал чуть заметный знак головою человеку, стоявшему у дверей.

Человек тотчас подошел к месту, где стояли маркиз и Франк. Это был слепой Тиррель. Он подошел к Франку и как бы ненарочно толкнул его. Маркиз сейчас же прошел дальше.

Взбешенный Франк закричал на Тирреля:

— Будьте осторожнее!

Слепой обратил к нему свои безжизненные тусклые глаза и спросил Франка мягким тоном:

— Это вы мне говорите?

— Да, я сказал это вам, сэр. Мне показалось странным, что вы толкаете…

— Что с вами, сэр Персеваль! — засмеялся виконт.

— Неужели вы хотите ссориться с этим слепым сэром, Эдмондом Маккензи?

— Виноват, извините, пожалуйста! — пробормотал Франк, стараясь найти глазами маркиза.

— Нет, сэр, виноват я перед вами, — заметил слепой.

Франк никак не мог отыскать в толпе Рио-Санто.

«Неужели маркиз трус? — думал Франк. — Если нет, то зачем он так поспешно удалился». Потом он продолжал вполголоса:

— Я не хотел бы, чтобы он оказался трусом. Я желаю, хочу, чтобы он был мужествен!

— Молодой джентльмен, вы скоро убедитесь в том, чего вы теперь так пламенно желаете, — произнес кто-то ироническим тоном над ухом Франка.

Франк посмотрел кругом себя, но никого не нашел, кроме одного человека, стоявшего в двух шагах и небрежно вытиравшего стекло лорнета. Франк обратился к нему и гордо спросил, что он изволил сказать?

— Ничего не говорил, — произнес флегматически доктор Мюллер ломаным английским языком.

— Позвольте, но вы сейчас сказали мне…

— Говорю вам, что я ничего не сказал, zum Teufel! — ответил сердито доктор Мюллер.

Франк должен был предположить, что ошибся.

Леди Кемпбел приняла Рио-Санто чрезвычайно радушно. Маркиз поцеловал руку мисс Тревор.

— Мери было скучно без вас, сказала леди Кемпбел, обращаясь к маркизу.

— Неужели не было другой причины скуки, мисс Тревор? — спросил маркиз, улыбаясь.

Мери в последнее время чувствовала себя очень неловко. Она совсем не понимала, что происходило с ней. В этот вечер маркиз был еще нежнее и красноречивее, чем обычно. Мисс Тревор невольно была обворожена им, хотя какое-то чувство постоянно предостерегало ее от этого. Она все время думала о бедном Франке, которого любила.

Франк наблюдал за маркизом, ни одно движение маркиза не ускользало от его зоркого глаза. Наклонился ли маркиз к Мери, посмотрела ли Мери на него, всему Франк придавал особенное значение… Сердце Франка усиленно билось в груди. Он испытывал адские муки, но, несмотря на это, не мог тронуться с места. С каким-то безумным наслаждением отдавался он этому самобичеванию.

В таком состоянии Франк пробыл довольно долго. Вдруг Рио-Санто почему-то сдвинул брови… Свет от стенных канделябров падал прямо в лицо маркиза. В одно мгновение Франку представилось, что лицо это ему знакомо. Ему вдруг вспомнилось то страшное несчастие, которое однажды случилось с ним в жизни. Человек, который был повинен в этом, походил на маркиза Рио-Санто. Правда сходство было незначительно. И едва лицо маркиза приняло обычное выражение, как сходство исчезло. Франк засомневался. Он отбросил все подозрения, тем более, что и без того у него было много мотивов питать неприязненные чувства к маркизу.

Наконец Рио-Санто встал, чтобы пройтись по залам. Франк только этого и ждал. Он, как светский человек, сумел маскировать свое волнение. С поддельным спокойствием и непринужденностью подошел он к маркизу:

— Маркиз, вы сейчас сказали, что хотели бы познакомиться.

Рио-Санто сначала не узнал его, потом пожал руку и ласково улыбнулся.

— Очень рад, сэр Франк Персеваль, — сказал он, — я с нетерпением ждал знакомства с вами. Леди Кемпбел мне говорила много хорошего. Она любит вас так нежно, как может любить только мать, а мисс Тревор относится к вам, как любящая сестра.

— А вы в силу долга считаете нужным любить то, что она любит? — спросил Франк с сарказмом, судорожно сжав руку маркиза.

Потом он продолжал с жаром:

— Моя роль здесь сделалась очень смешной. Что ж я такое теперь? Отставной жених, человек, который всем мешает… Маркиз, я люблю мисс Марию Тревор!

Маркиз не отнимал своей руки. Он оторопел сначала, но быстро оправился и продолжал более холодным тоном, но утонченно вежливо:

— Это мне было известно: леди Кемпбел сообщала мне, но я думал… мы все надеялись, что…

— Кого это разуметь под словом «все»? — прервал его Франк.

— Все — это я, леди Кемпбел и…

— Только! — вскричал Франк. — Больше никто! Если вы назовете третье имя, вы будете бесстыдным лжецом!

— Все — это я, леди Кемпбел и мисс Мери Тревор, — произнес маркиз протяжно с ударением на последнем имени, и в ту же минуту, высвободив свою руку, как бы невзначай приложил один палец к губам.

— Мое поведение было, не такого рода, чтобы я заслуживал вашего оскорбительного вызова, — продолжал маркиз уже мягким тоном. — Сэр Франк, я предполагал стать одним из ваших друзей, вы же решили совершенно иначе, я готов к вашим услугам.

Ни один мускул не дрогнул на лице маркиза, когда он говорил эти слова. Это было то же самое лицо, которым он очаровывал общество.

Франк только этого и ждал. Он даже покраснел от удовольствия.

— До свидания, сэр, до завтра, — сказал он. — Нам тесно обоим на свете, один должен умереть и предоставить таким образом права на счастье другому. Я благодарю Создателя, что нашел в вас мужественного человека. До завтра!..

— Вы познакомились с Франком Персевалем? — спросила с некоторым волнением в голосе леди Кемпбел, когда маркиз подсел к Мери.

— Это прелестный молодой человек, — беззаботно ответил маркиз.

Глава десятая
ЕЩЕ ТЕТУШКА

В полдень следующего дня Сюзанна отправилась по адресу, который дал ей слепец Тиррель. На Вимпольской улице она скоро нашла дом с цифрой 9 на дверях. Это был большой красивый дом с фронтоном, украшенным множеством арабесков.

Сюзанна ударила в двери медным молотком. Тотчас же дверь отворил лакей в дорогой ливрее. Не говоря ни слова, он провел ее в залу, где сидела служанка в дорогом костюме. Она, по-видимому, кого-то ждала. По костюму и элегантной фигуре ее можно было принять за госпожу.

Как только Сюзанна вошла, служанка встала и, почтительно поклонившись, проговорила по-французски:

— Я сейчас же доложу герцогине о прибытии вашего сиятельства. Не угодно ли вам будет, княгиня, обождать в гостиной?

Горничная провела Сюзанну в богато меблированную комнату и, поклонившись, вышла.

Сюзанна опустилась в мягкие кресла. Ее нисколько не удивил титул княгини. Комната была роскошно отделана, но Сюзанна не обратила на это никакого внимания: она ни о чем не думала и сидела с полузакрытыми глазами.

Сюзанна была одета в красивый, но странный костюм, купленный на деньги Тирреля. Роскошные формы ее тела заманчиво выставлялись из-под черного бархатного платья. Густые кудри были небрежно, но со вкусом закутаны в большую кружевную вуаль. Красота Сюзанны еще резче подчеркивалась ее костюмом и дневным светом.

Внимательный наблюдатель мог бы заключить, что Сюзанна способна возбудить в мужчине не только чувственность. Он бы увидел, что под холодной маской ее лица скрывается энергичная женщина, пламенная, огненная, полная живых кипучих сил, не обиженная природой и умом. Какой-нибудь случай — и вся эта масса сил выйдет наружу и развернется как пышный цветок…

Недолго пришлось ждать Сюзанне. Дверь в гостиную скоро отворилась и вошла старуха. Ее едва можно было разглядеть за множеством лент и кружев, которыми было обшито ее платье. Единственное, что выделялось в ее фигуре, это глаза. Серые, маленькие глаза как бы свидетельствовали об уме, хитрости и проницательности старухи.

Она остановилась на пороге и долго осматривала Сюзанну.

— Прекрасно! — сказала она. — Прекрасно! Только к слепым так милостива судьба, что они могут находить таких красавиц.

Старуха кашлянула и обратилась к Сюзанне.

— Mon cher enfant, — сказала она, — запомните, что я буду говорить вам. Я герцогиня де Жевре, а вы, с этого часа, вдова моего злополучного племянника, князя Филиппа де Лонгвиля, умершего во цвете лет.

— Согласна, если вы этого хотите, — отвечала Сюзанна.

— Надеюсь, вы не забудете имени вашего супруга, потерю которого вы оплакали с полгода тому назад. Итак, помните же, красавица моя, имя своего мужа — Филипп де Лонгвиль. Повторите, пожалуйста!

Сюзанна равнодушно взглянула на свою тетку и отчетливо выговорила:

— Филипп де Лонгвиль.

— Прекрасно, — сказала старуха, — поцелуйте же меня. Мой Бог, мне уже шестьдесят лет, но я никогда не встречала такой красавицы! Слушайте: я ваша тетка, вы моя племянница, значит, нам следует полюбить друг друга.

— Ах да, — продолжала герцогиня, — вот ваш герб, Сюзанн, и вас будут звать не Сюзанной, а Сюзанн.

Герцогиня надела на палец Сюзанны прекрасный массивный бриллиантовый перстень, на котором был вырезан герб.

Теперь давайте говорить о деле. Но прежде потрудитесь прочесть присланное на ваше имя письмо.

Сюзанна сломала печать и начала читать вслух:

«Когда вы распростились с человеком, спасшим вчера вашу жизнь, вы отправились в жидовский квартал. Там вы долго оставались на печальных развалинах одного дома…»

— Это дом моего отца! — сказала с печалью Сюзанна.

«Там наняли фиакр и вышли из него в гостиницу, которая находится в начале Регентской улицы. Здесь оставались вы ночь. С рассветом вы вышли оттуда и купили платье, которое теперь вам надо будет переменить на более приличное вашему теперешнему положению. Выйдя из магазина, вы на углу Клифордской улицы ждали человека; но он, не пришел…»

— Да, он не пришел, — со слезами проговорила Сюзанна.

«Из Клифордской улицы вы отправились в Вимпольскую и вошли в один дом, где и теперь сидите. Знайте, что вы ничего не скроете от людей, наблюдающих за вами. Ждите! Получите приказание — повинуйтесь. Исполните приказание — молчите».

Подписи под письмом не было.

Сюзанна бросила письмо на стол и строго взглянула на герцогиню.

— За мной шпионят, — сказала она, — к чему это? Глупо и бессмысленно грозить женщине, которая сама искала смерти!

Герцогиня де Жевре не могла выдержать взгляда Сюзанны. Ее поразила стойкость молодой девушки.

— Друг мой, — сказала она с покорностью в тоне, — вы напрасно думаете, что вам угрожают. Этого никто не делает. Вы нужны как необходимое орудие одной огромной организации, которая с вашей помощью осуществляет целый ряд гигантских планов. Взамен вам дадут богатство, окружат роскошью, удовольствиями, вас сделают счастливой.

— Меня сделают счастливой! Мне дадут счастье в жизни! — вскричала Сюзанна. — Разве они могут это сделать, когда он не любит меня!

— Вас не любит? Это невозможно, мое дитя!

— Но он меня не знает.

— Тем лучше для вас. Видите ли в чем дело. Со вчерашнего дня вы член организации, насчитывающей тысячу человек. Эта тысяча составляет одно нераздельное целое. Эта тысяча имеет громадную силу. Вы будете служить организации, а организация, в свою очередь, будет служить вам. Эта таинственная власть сделает для вас все. Со вчерашнего дня вы могущественны. То, что прежде вы считали мечтой, которой никогда не суждено исполниться, теперь может немедленно стать реальностью.

При последних словах герцогини Сюзанна встала. Лицо ее вдруг преобразилось. Бесчувственные, мрачные черты вдруг превратились в черты, полные жизни и энергии. Глаза горели огнем страсти, грудь высоко вздымалась. Это превращение Сюзанны привело старуху в восторг.

Между тем Сюзанна отрывисто вопрошала:

— Все сделается, что я хочу! О радость! Сегодняшняя мечта моя превратится в действительность…

Сюзанна подняла глаза к небу и две жемчужины скатились по ее щекам.

— Все, чего я желаю, — продолжала она, — это быть им любимой. Это моя мечта, мое высшее блаженство! Могут ли они дать мне его любовь?

Герцогиня усадила взволнованную Сюзанну.

— Для них нет ничего невозможного. Они все могут, — сказала она таинственно. Потом продолжала: — успокойтесь, все будет так, как вы хотите. Скажите, вы много плакали?

— Да, очень много!

— Теперь у вас изгладится из памяти, что такое слезы. Ну, а человек, которого вы любите, богат, знатен?

— Я полагаю, что он беден, потому что он часто брал деньги взаймы у моего отца…

— Ну, а как зовут его?

— Его имя Ленчестер, Бриан Ленчестер, — ответила Сюзанна с гордостью.

На губах старухи мелькнула легкая презрительная насмешка:

— Бриан Ленчестер! Этот бедняк, брат богатого графа Вейт-Манорского… Мой Бог, неужели из-за него вы столько плакали?

— Да, я люблю его. Я горжусь этим чувством! — выговорила Сюзанна с необыкновенной гордостью.

— Отлично, — поспешила поправиться герцогиня, — я француженка, следовательно, я люблю иногда шутить и смеяться… Пожалуйста, не сердитесь на меня, дитя мое.

— Впрочем, когда умрет граф Вейт-Манорский, Бриан Ленчестер может сделаться наследником его титулов и имуществ, — продолжала герцогиня. — Главное теперь состоит в том, чтобы вы могли видеться с ним.

— Когда, когда я его увижу? — воскликнула Сюзанна.

После некоторого размышления старуха ответила:

— Сегодня вечером.

— Сегодня вечером! Сегодня вечером! — повторяла Сюзанна, как бы стараясь узнать, верно ли она расслышала. — Вы очень добры. Благодарю, я буду теперь любить вас, — сказала она с выражением искренней радости и благодарности в голосе, и крепко пожала руку герцогине.

— Бедное мое дитя, — сказала та с сожалением, — вы его любите очень сильно. Такая любовь опасна. Можете ли вы скрыть от него что-нибудь?

— Нет, я все буду рассказывать ему.

— Вы убьете себя!

— Какая же цена мне в моей жизни?

— Поймите, вы можете таким образом погубить его!

Сюзанна помрачнела.

— Не думайте, пожалуйста, что грожу вам, моя дорогая, — объясняла старуха. — Я говорю вам только то, что есть на самом деле. Всему городу известен характер Бриана Ленчестера. Он весьма эксцентричен и отважен до самозабвения. Если вы сделаете ему только намек на организацию, остальное произойдет само собою. Он непременно будет бороться с таинственной властью, но она его сломит, как прутик.

— Я ничего не скажу ему об этом, — сказала Сюзанна.

— Если вы сделаете так, то поступите таким образом, как поступил бы каждый здравомыслящий человек на вашем месте. Можете наслаждаться благами жизни, но не вступайте в безумную борьбу, из которой вы никогда не выйдете целы. Да и что за надобность ему знать ваши тайны. Любовь вдовы князя де Лонгвиль, красавицы, двадцатилетней женщины, и вдобавок еще богатой как царица, может опьянить счастьем бедного дворянина Бриана Ленчестера.

— Я буду нема с ним как рыба, — повторила Сюзанна. — Но вы сказали, что я увижусь с ним сегодня вечером?

— Я не изменю своему обещанию, — сказала француженка и в ту же минуту позвонила горничной и спросила письменный прибор.

Она написала две записки и отдала горничной, сказав:

— Марриет, вот две записки: эту передай Джеймсу и скажи ему, чтобы он сейчас же отнес к доктору, другую отошли с Диком майору, чтоб через полчаса она была на месте! Передай Меду, чтоб в половине седьмого была подана карета княгини. Ну, а теперь можешь идти.

— Ма chere niece, — продолжала герцогиня после ухода горничной, — сегодня в Ковент-Гарденском театре немецкая опера. Вся аристократия соберется там. Переоденьтесь — мы едем в театр.

— Но вы обещали?

— Сэр Бриан Ленчестер тоже приедет в театр.

— Однако, откуда вы это знаете?

— Будьте уверены, моя милая племянница, что вы там его увидите.

Глава одиннадцатая
КАССА

В Лондоне, от угла Финчленской улицы и Корнгильской площади, в то время, когда происходили описываемые события, пролегал тесный грязный немощеный переулок. В него, Финчленскую улицу и Корнгильскую площадь выходил тремя своими сторонами громадный дом. Сторона, выходившая в переулок, была мрачного вида; в части, выступавшей на улицу, кипела промышленность; наконец, фасад на площади, великолепный снаружи, занят был в нижнем этаже двумя роскошными магазинами.

На одном из них красовалось имя Фалькстона. Это был магазин ювелирных изделий. В другом продавались всевозможные туалетные вещи: тут были и лакированные ботинки, шелковые чулки, манжеты, готовые сюртуки, фраки, пледы и т. д. Второй магазин, как видно по вывеске, принадлежал мистрисс Бертрам.

Оба магазина пользовались большой известностью и привлекали к себе многих покупателей.

Финчленская улица, довольно узкая и достаточно грязная, была как бы переходной ступенью от широкой, светлой и чистой площади к мрачному переулку. В части вышеозначенного громадного дома, выходившей на эту улицу, находилась, между прочим, меняльная лавка. В окнах ее были вделаны крепкие решетки и висели шторы, что придавало ей таинственный вид. Хозяина звали Вальтером. В соседней лавке помещался продавец и скупщик старых вещей и редкостей Практейс.

В мрачный переулок смотрели девять-десять окон большого дома. Окна были укреплены массивными железными решетками, а стекла замазаны мелом, так что любопытному глазу нельзя было высмотреть, что находилось внутри дома. Здесь помещалась контора торгового дома Эдуарда и K°.

Все соседние кумушки ломали головы над вопросом: какую торговлю вел торговый дом? И ни одна не могла добиться толку. Видели, что часто приносили туда тюки; замечали, что нередко даже повозки останавливались у дверей, тюки и пакеты исчезали в доме; но никто никогда не видал, чтобы что-нибудь из него выносили. Никто также не знал в лицо ни хозяина торгового дома, ни его компаньонов. Регулярно, раз в месяц, человек тридцать, а иногда и более, матросов входили в контору торгового дома. Единственное живое существо, которого видали, был лакей, появлявшийся иногда на пороге дома и неизменно одетый в ливрею огненного цвета.

На другой день после бала в Тревор-Гоузе матросы несколькими группами вошли в дом. Лакей, насчитав их три дюжины, запер дверь на замок и удалился.

Матросы почти все были здоровые ребята, с отчаянной наружностью. Взглянув на их физиономии, сразу можно было заметить, что большая часть их погрязла в разврате.

В числе их находились два мальчика, едва вышедшие из детского возраста.

Читатель уже знает некоторых из этих молодцов.

Тут был и здоровенный Том, толстая бочка Чарли, Патрик, лающая собака Сони, мяукающая кошка Снэль и другие сотоварищи капитана Педди, которых нет нужды здесь называть по именам. Но, странное дело, самого добрейшего капитана, в его синем застегнутом фраке и лосиных панталонах, видно не было.

Контора помещалась в громадной комнате, разделенной надвое решеткой, плотно занавешенной изнутри толстою зеленою занавесью. В решетке находились маленькие окошечки. Под одним из них виднелась надпись: «Касса». Вдоль стен в комнате стояли скамьи, на которые теперь, храня глубокое молчание, усаживались матросы.

Один из них, пришедший самым последним, не находя себе места, встал в углублении окна и приложил лицо к стеклу, густо замазанному мелом. С первого взгляда могло показаться, что он намеревался соскоблить мел, а между тем указательным пальцем правой руки он с удивительной быстротой перебирал пальцы на левой, видимо, что-то высчитывая. На нем было надето, поверх синей рубашки, пальто, сшитое из грубого сукна. Грязные с заплатами и толстыми подошвами сапоги прямо бросались в глаза, потому что короткие панталоны из полосатой шерстяной материи и с разрезами внизу, по сторонам, почти не доходили до них. На голове его едва держалась старая шляпа с крошечными полями.

Он был весьма низкого роста и с широченными плечами, заключавшими в себе, по-видимому, громадную силу. Под низким, едва заметным лбом, прямо, безо всякого углубления, начинался длинный узкий орлиный или, вернее сказать, совиный нос. Бороды, в строгом смысле, у него не было, но нет подбородке и щеках висели длинные рыжеватые клочки волос. Узенький рот с тонкими, почти незаметными губами, имел по сторонам две морщинки, так что, казалось, будто человек постоянно улыбается. Во взгляде его не было определенного выражения: он был то проницателен, то лукав, то дерзок.

Прежде чем назвать этого человека, мы укажем на одну примечательную черту его костюма: в пальто, в панталонах, в жилете и даже в брюках — везде были карманы. Одно пальто имело их ровно полдюжины. Звали человека Боб Лантерн.

Матросы ждали несколько минут.

Наконец из-за зеленой занавески раздался голос:

— Все налицо?

— Все, мистер Смит, — отвечал Том Тернбулль, — который, по-видимому, стоял во главе своих товарищей.

— Все — мяу! — пропищал с гримасой маленький Снэль.

Послышался резкий и сухой звук. Отпирался тяжелый замок.

— Экой ведь я рассеянный! — донесся голос невидимого мистера Смит. — Я забыл разменять ассигнации. Николас!

Явился Николас, лакей, в ливрее огненного цвета. Он был тоже за решеткой. Конторщик подал ему пук ассигнаций:

— Ступай, разменяй сейчас же!

Николас удалился.

— Слышали вы? — тихо спросил Том тихим голосом.

— Он послал разменять.

— Слышали, как не слышать, Том. Сейчас нам принесут деньжонок.

— Чарли говорит прозорливо, — заметил Снэль. Молчи ты, проклятая крыса! — сказал грубо Чарли. — Я не нуждаюсь в твоих подтверждениях.

Том Тернбулль поднялся с места, потом, не говоря ни слова, встал на скамью и посмотрел за решетку.

— Чего ты там смотришь? — спросили товарищи. Том сошел со скамьи и, приложив к губам палец, дал знак говорить тише. Потом знаком же подозвал поближе товарищей и сказал им топотом:

— Там, за решеткой, в двух шагах от нас, стоит открытый железный ящик.

— Так что же?

— В нем нет ни серебра…

— Тем хуже!

— Ни золота…

— Еще того хуже!

— Молчать! Положу на месте первого, кто скажет еще слово! — грозно проговорил Том. Снэль тихонько встал сзади его. — Ни золота! — повторил Тернбулль. — Но знаете почему?

— Почему?

— Потому что нет места! Потому что он полон ассигнаций…

У всех заблестели глаза. Послышался смешанный ропот.

— На каждого из нас там хватит по миллиону, — продолжал Тернбулль.

Ропот усилился. В глазах у всех, обращенных за решетку, выразилась жадность.

— Терпение, друзья, терпение! — сказал мистер Смит, принявший ропот за нежелание ждать.

Конторщик продолжал сидеть за конторкой и читать «Таймс». Выражения лица его нельзя было видеть, так как оно закрывалось синими очками и зеленым зонтиком.

— По миллиону! — воскликнуло разом несколько голосов.

— Товарищи! — обратился Боб Лантерн. — Нужно действовать осторожнее, не надо дурачиться. Могут произойти скверные последствия.

— Довольно тебе корчить из себя бессребреника! — прервал его Том. — Сказано тебе, что там груды ассигнаций!

— Э, о дьявольски соблазнительно! — признался Лантер облизываясь. — Если бы можно было обделать дело потихоньку, а то ведь… Капитан не придет?

— Нет, — отвечал Чарли.

— Дьявольски соблазнительно! — повторил Боб и, подойдя к решетке, слегка потряс ее.

— Потерпите немножко, друзья, потерпите еще немножко! — сказал конторщик, продолжая читать газету.

— Крепко сидит, — проворчал Боб поморщась, дьявольски крепко!

— Крепко? — повторил Том, пожав плечами. — Мы дети, что ли?

— Какие дети! — храбро воскликнул Снэль.

— Что же мы станем делать, ребята? — спросили другие.

Том не отвечал, но ринулся к решетке и с размаху хватил в нее каблуком. Решетка заколебалась, но устояла.

— Что это значит? — вскричал сердито Смит.

Том хотел повторить удар, но Боб Лантерн удержал его.

— Ты слишком много шумишь, мой милый, — сказал он.

И, по-видимому, без особых усилий он своим каблуком хватил с такой силой по замку, что тот отскочил. Потом Боб пропустил своих товарищей вперед, а сам остался несколько сзади.

Мистер Смит стоял в оборонительной позе, когда осаждавшие ворвались за решетку. Конторка его стояла на колесах. Он быстро подкатил ее к двери, намереваясь припереть ее, но было поздно.

— Не беспокойтесь, мистер Смит, — вскричал Тернбулль. — Дело уже сделано и, поэтому, если вы будете смирно вести себя, то мы поделимся с вами.

— Негодяи! — вскричал конторщик, и голос его задрожал. — Вы доберетесь до кассы только по моему трупу.

— И такая дорожка не дурна! — равнодушно отвечал Том.

Громкий смех раздался ему в одобрение.

За решеткой находилась дверь, которая вела в обширные кладовые торговой фирмы. Витая дубовая лестница открывала путь на второй этаж.

В то время, как Том, Чарли и другие отталкивали конторку, один из матросов, более смелый или более ловкий, чем другие, взобрался на конторку и крикнул:

— Мне первая доля!

— Браво, Сони! — закричала толпа.

— Да, тебе первая доля! — повторил мистер Смит, быстро выхватив из кармана пару маленьких пистолетов. Не было слышно ни шума, ни выстрела, только что-то как бы свистнуло в воздухе, и мистер Сони упал с раздробленною головою…

— О-о! Скверно! — проворчал Боб, пятясь к выходу.

Но другие не увлеклись его примером. Они стремительно бросились на конторщика и повалили его. Тернбулль вытаскивал уже из-за пазухи длинный нож…

Но вдруг случилось что-то необычное. Матросы задрожали, отпрянули за решетку и замерли там, затаив дыхание.

По витой лестнице медленно спускался человек с черной маской на лице. На последней ступени он остановился и спокойно спросил:

— Что тут за шум, мистер Смит? Мне нужен покой… Скажите, чтобы они не шумели.

— Его честь! — произнес со страхом Том. Попались! — проворчал Боб Лантерн, спрятавшись в оконном углублении.

Его честь медленно поднялся.

Мистер Смит встал и подкатил конторку на прежнее место.

— Возьмите это! — сказал он холодно, показывая на обезображенный труп Сони.

— Слушаю, мистер Смит! — почтительно ответил Тернбулль.

И как будто ровно ничего не случилось: мистер Смит снова начал читать свой «Таймс» в ожидании Николаса.

— Бедняжка Сони! — сказал кто-то в толпе.

— Он так чудно лаял! — пропищал Снэль жалобным голоском.

Глава двенадцатая
ЭДУАРД

В одной из комнат, выходившей на Корнгильскую площадь и убранной с азиатской роскошью, у окна с закрытой шторой находился знакомый читателю мечтатель, которого он видел в Темпльской церкви и который возбудил тогда ревность в бедном Стефане Мак-Набе, молодом лондонском докторе.

Мечтатель лежал на бархатной кушетке и курил из длинной трубки с янтарем. У него было бледное лицо, на котором отражалось утомление вследствие ночи, проведенной без сна. Перед ним в роли пюпитра стоял маленький негр, держа в руках раскрытую книгу, на страницах которой время от времени сэр Эдуард останавливал свои рассеянно смотревшие глаза. На креслах подле него лежала черпая маска и маленький четырехствольный пистолет.

Лакей вошел в комнату и доложил, что какой-то Боб Лантерн желает сказать что-то важное его чести. Сэр Эдуард отдал приказание впустить его и сделал знак негру, чтобы тот вышел.

Вошел Боб Лантерн, согнувшись в три погибели и едва касаясь ногами роскошного ковра.

Не доходя несколько шагов до сэра Эдуарда, он смиренно остановился.

— Что тебе нужно? — спросил хозяин.

— Я пришел поклониться вашей чести, — с унижением отвечал Боб, и доложить, как вы изволили приказать, об известном вам деле.

— О каком деле? Говори коротко и ясно.

— Постараюсь, ваша честь. Разве вы изволили забыть Темпльскую церковь и хорошенькую барышню? Славная штучка!

В Темпльской церкви сэр Эдуард испытал такие сладостные ощущения, что после первых же слов Боба ему припомнилось все.

Немного помолчав, он сказал:

— Да… да! Она прелестна! Какое благочестие в глазах, какая невинность во взгляде! Сколько скромности в ее голосе! И сколько любви во всем этом!.. Да, штучка славная. — Эдуард взглянул на Лантерна: — Я тебе поручил…

— Так точно. Поэтому-то я и последовал за барышнями… Их две сестры.

— Где же она живет?

— Какие вы счастливые, ваша честь, близехонько отсюда! Вам не нужно будет и извозчика.

— Но где? — прервал с нетерпением Эдуард.

— Напротив вас, на другой стороне площади, ваша честь, — быстро отвечал Боб. — Вот там.

Боб Лантерн указал пальцем на второй этаж противоположного дома. Эдуард посмотрел в ту сторону и потом так стремительно подошел к незавершенному окну, что молодая девушка, стоящая у окна противоположного дома, не успела отойти.

— Она, это она! — сказал Эдуард, когда очаровательное видение исчезло. — Я уверен, что это она! Прекрасно, — сказал он, обратившись к Лантерну. — Ступай и скажи мистеру Смиту, чтобы он заплатил тебе.

— Для меня было бы несравненно приятнее и почетнее, — отвечал Боб с видимым смущением, получить награду из собственных рук вашей чести.

Эдуард подал ему два соверена и сделал знак удалиться.

— Да пошлет вам Господь, чего вы желаете! — проговорил Боб, низко отвешивая поклоны.

Уходя, он бормотал: «Сорок-то жалких шиллингов за то, что открыл ему жемчужину. Это дьявольски несправедливо. Ну я ему отплачу…».

Эдуард же снова прилег на кушетку. Отдернув немножко шторы, он посмотрел на окна противоположного дома. Но он ошибся: очаровательное видение, замеченное в окне противоположного дома, было не прекрасной сборщицей из Темпльской церкви, а ее сестрой.

Глава тринадцатая
ПРОСЬБЫ АННЫ ПОДЕЙСТВОВАЛИ

Выросшая вдали от света Клара не растратила на мелочные, пустые прихоти своих душевных и физических сил. Поэтому, увидев Эдуарда, она, по невольному влечению сердца, сразу полюбила его полною, глубокою и восторженною любовью. Такая любовь и может быть только у тех, которые живут в уединении тихою, мирною жизнью.

Обе сестры, Клара и Анна, провели детство в Локмебене, где их отец занимал должность главного судьи. Сестры потеряли мать именно в то время, когда материнские ласки и наставления становятся особенно необходимыми. После того, еще года два или три, они пробыли у отца. Но вот в поведении судьи Мак-Ферлэна произошла разительная перемена: на все поступки его стала ложиться печать неведомого значения. В доме начали появляться незнакомые люди и, запираясь, он вел с ним нередко продолжительные беседы. Он стал уезжать, но куда и зачем — никто не знал. Около этого времени Мак-Ферлэн обратился с просьбой к сестре своей, мистрисс Мак-Наб, матери Стефана, проживавшей в Лондоне, взять его дочерей.

В то время мистрисс Мак-Наб находилась в большой горести: ее муж был убит неизвестно кем. Поэтому она обрадовалась предложению брата, приняла с распростертыми объятиями племянниц и полюбила их материнскою любовью. Всякий раз, когда братнее приезжал в Лондон, она опасалась, что он разлучит ее с дорогими девушками, но Мак-Ферлэн об этом вовсе и не думал. Во время пребывания в Лондоне он занимался исключительно своими делами.

Стефан также истинно братской любовью полюбил кузин. Когда отец его пал под ударами убийцы, он был ребенком, но в его Памяти глубоко врезались как страшная смерть отца, так и черты лица убийцы, несмотря на то, что последнего он видел только мгновение. В его воспоминании убийца остался человеком высокого роста, сильным, здоровым. Он наносил последний удар, когда с лица его упала маска: над его нахмуренными черными бровями проходила белая полоса, след от давно зажившей раны.

Стефан стал студентом медицинского факультета в Оксфордском университете. В первые годы учения у него завязалась тесная дружба с одним из своих товарищей. Молодые люди тем сильнее привязывались один к другому, что в них все было различно, если не сказать — противоположно. Один принадлежал к высшей английской аристократии, другой родился от простого гражданина. Дворянин отличался страстностью и смелостью; у недворянина характер был положительнее, спокойнее, не дававший доходить до крайности.

Другом Стефана Мак-Наба был Франк Персеваль.

В Темпльской церкви, за вечерним богослужением, в сердце Стефана произошла большая перемена, тут ему стало ясно, что любовь его к одной из кузин — любовь не братская; здесь же он понял, что такое ревность — и грустный, опечаленный вернулся домой.

В этот вечер он был приглашен на бал к лорду Тревору и обрадовался случаю войти в новый незнакомый ему свет.

Стефан родился на границе Шотландии, где у лорда Тревора находились большие поместья. Тот знал и уважал покойного отца Стефана. Поэтому, когда Стефан по окончании университета — был представлен ему, он принял его с полным радушием, обещал стать покровителем и прежде всего сам сделался пациентом молодого доктора. Как домашнего доктора, часто бывающего в доме лорда, Стефана и пригласили на бал.

В продолжение целой недели он готовился к нему, а теперь, когда наступило время бала, он не одевался и в задумчивости сидел перед камином в своей комнате.

Около девяти часов к нему вошла мать.

— Что же ты не одеваешься, Стефан? — спросила она.

— К чему! — отвечал он, — что мне делать среди надменных аристократов, которые будут смеяться надо мной, либо вовсе не обратят на меня внимания.

— Ах, Стефан, — сказала с упреком мистрисс Мак-Наб, — ты забыл, что бедного отца твоего любили и уважали все дворяне в нашем графстве. Конечно, мы не дворяне, но все-таки выше всех лондонских граждан, потому что Мак-Набы…

— Э, полноте! — прервал ее нетерпеливо Стефан.

— Что такое сегодня с тобой, сын мой? Впрочем, поступай, как знаешь. К тебе я зашла не за тем, чтобы говорить о бале, а принесла письмо. Но ведь ты не будешь его читать, потому что это пишет дворянин.

— Письмо от Франка! — вскричал радостно Стефан.

— Да, я знаю его руку, мой милый, так как его письма доставляют тебе удовольствие.

Стефан с нежностью поцеловал мать.

— Франк здесь, в Лондоне! — вскричал молодой человек, прочитав первые строки. — Бедный Франк! Несчастлив и он!

— И он? — повторила мистрисс Мак-Наб. — Но ты разве несчастлив, Стефан?

Он заставил себя улыбнуться и добрая мать, успокоенная, оставила комнату сына. Лишь только она вышла, как послышался легкий стук в дверь и нежный голос произнес:

— Очень вам благодарна, кузен.

Нужно сказать, что хорошенькая Анна в продолжение целой недели прилагала все красноречие, чтобы отговорить Стефана от бала. У нее была своя наивная ревность. Она чувствовала, как много соблазнов имеет светская женщина; по женскому инстинкту она даже угадывала то упоение, которое охватывает молодого человека, в первый раз вступающего в светский салон, полный аромата, где улыбки и взгляды пронизывают неопытное сердце… и душой молодой девушки овладевало опасение. Ведь она любила Стефана, сколько могла любить…

Итак, Стефан Мак-Наб решил не идти на бал к лорду Тревору.

Назад: Поль Анри Феваль «Лондонские тайны»

Дальше: Глава четырнадцатая СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Глава первая ТАВЕРНА «КОРОНЫ»

Глава вторая НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Глава третья СЛЕПОЙ И КРАСАВИЦА

Глава четвертая МЕЧТАТЕЛЬ

Глава пятая ОПАСНОСТЬ

Глава шестая МИСС МЕРИ

Глава седьмая МАРКИЗ

Глава восьмая В ТРЕВОР-ГОУЗЕ ДАВАЛИ БАЛ

Глава девятая БРОШЕННАЯ ПЕРЧАТКА

Глава десятая ЕЩЕ ТЕТУШКА

Глава одиннадцатая КАССА

Глава двенадцатая ЭДУАРД

Глава тринадцатая ПРОСЬБЫ АННЫ ПОДЕЙСТВОВАЛИ