XVIII
ДОПРОС
Теперь Реми д'Аркс и Морис сидели друг против друга. Морис говорил, Реми, склонившийся над бумагами, внимательно слушал и делал заметки. Его невозможно было узнать: он словно преобразился, прежняя страсть к работе захватила его. Морис подробно рассказал о своей жизни, начав с приезда в столицу на учебу и кончив своим возвращением из Африки.
Реми слушал, то и дело поглядывая на разложенные перед ним документы; казалось, он сравнивает рассказ лейтенанта со сведениями, полученными от полиции. Вероятно, рана, нанесенная невидимым оружием, была глубокой, опытная рука направила удар прямо в сердце, но раны душевные схожи с телесными: лекарство, не способное их излечить, может их успокоить и временно утишить боль. Реми д'Аркс, забыв о своей тоске, оживился, увлеченный допросом. Как умирающая борзая готова ринуться в погоню, если ей покажут след оленя, так и Реми д'Аркс вышел на след убийц своего отца и воспрял духом.
Черные Мантии были поблизости, он это чуял; разгоревшаяся корсиканская кровь закипала в жилах, словно в юные дни.
Его расширенные ноздри дрожали, глаза блестели.
Когда Морис поведал о том, как он, вместо того чтобы отправиться ночевать в казарму, пришел с визитом в цирковой балаган, Реми остановил его жестом и взял в руки донесение, оставшееся без подписи.
– Вот работа, выполненная весьма усердно, – произнес он, – я бы даже сказал чересчур усердно. Преступление совершено утром, а к вечеру в досье уже наличествует этюд, который мог бы быть озаглавлен: «Воспоминания обвиняемого». Я нахожу в нем все, о чем вы рассказали, лейтенант Паже, а сверх того подробности интимного свойства, касающиеся вашей хозяйки, госпожи Самайу, и молодой девушки по имени Флоретта. Надо бы допросить одного из ваших друзей, того, от которого у вас нет тайн.
– У меня есть добрые друзья в полку, – ответил Морис, – но о своих личных делах я не рассказывал никому.
– Тогда как же, – с триумфальной усмешкой вопросил судья, – объяснить сие чудо? В чем, в чем, а в ловкости автору этих строк не откажешь. За несколько часов он смог собрать все эти сведения – к тому же некоторые из них, судя по точности, можно получить только от вас – и составить это донесение, переписать его набело и принести в полицию – ведь оно было здесь еще до моего прихода. Есть быстросохнущие чернила, я знаю, но это донесение написано не сегодня, это точно, а по крайней мере вчера.
Пока он говорил, Морис взирал на него с изумленным видом.
– Господин следователь, – недоверчиво поинтересовался он, – неужто вы и вправду собираетесь доказывать мою невиновность?
– Я собираюсь поставить перед судом виновных, – ответил Реми д'Аркс, глядя на него испытующим взором. – Вы их пока не знаете, тем не менее вы можете помочь мне отыскать их. Господин Паже, это донесение было сфабриковано заранее.
– Вы думаете... – прошептал Морис, не сводя внимательного взгляда с лица следователя.
– Я в этом уверен, – твердым голосом заявил Реми д'Аркс. – Они достигли такой степени ловкости, что иногда бьют дальше цели, в таком случае чрезмерная ловкость становится чем-то вроде подписи, поставленной под работой. Мне хорошо известны шедевры, выпускаемые этой дьявольской фабрикой.
Взгляд Мориса, устремленный на судью, выражал недоумение и тревогу.
– Не волнуйтесь, – успокоил его Реми, – я в своем уме и сейчас растолкую вам, в чем дело. Повторяю: все было приготовлено заранее. Это донесение писалось в то самое время, когда другой актер, участвующий в том же спектакле, пользуясь вашим отсутствием, орудовал у вас в комнате, готовя целый набор неопровержимых улик, свидетельствующих о вашей злонамеренности.
Морис пребывал какое-то время в ошеломлении, а затем спросил:
– Я же вам еще не успел сказать, что дверь в соседнюю комнату была взломана до того, как я пришел; откуда вы знаете?
Следователь улыбнулся и вместо ответа задал следующий вопрос:
– Кто мог снабдить их сведениями о вашей прошлой жизни? Подумайте хорошенько, вы должны пустить меня по верному следу.
– Тут и думать нечего, – тотчас ответил внезапно осененный Морис, – вчера вечером я был у вдовы Самайу, моей прежней хозяйки...
– Значит, – прервал его Реми, – она тоже замешана.
Морис отрицательно потряс головой и промолвил:
– Ни в коем случае, господин следователь, душа у нее добрейшая, а вот с головой дело обстоит похуже. Она сама мне призналась, что к ней кое-кто приходил, всячески ее обхаживал и много чего выведал на мой счет.
– Когда это было? – спросил следователь.
– Вчера утром, – без колебания ответил Морис.
– Вот видите! – вскричал Реми, хлопнув в ладоши. – Назвала она вам имя того типа, что вертелся вокруг нее?
– Вокруг нее вертелись два типа, – ответил Морис. – Имена она назвала такие: Пиклюс и Лекок.
Реми д'Аркс поспешно распахнул свой редингот и, вынув из кармана блокнот, начал его листать, повторяя:
– Пиклюс... Лекок... Лекок!
Он резко дернул за шнур звонка, свисавшего над его столом.
– Лекок! – тихонько произнес он еще раз.
И добавил, обращаясь к посыльному, который явился на его зов:
– Немедленно ступайте в префектуру и передайте начальнику второго отдела, что мне срочно требуется агент Лекок. Слышите: немедленно!
Мальчишка убежал, судья молча что-то обдумывал.
Морису происходящее казалось каким-то диковинным сном, в котором события, путаясь и мешаясь, спешат обогнать друг друга.
Дворец Правосудия связан переходами с префектурой, и отправленный туда мальчишка-посыльный через, несколько минут вернулся назад со словами:
– Господин начальник второго отделения требует письменного распоряжения.
Реми, раздраженно пожав плечами, заскользил пером по бумаге.
– Живее! – приказал он, передавая конверт мальчишке. – И скажите господину начальнику второго отделения, что в случае отказа он будет иметь служебные неприятности.
Реми поднялся и в ожидании ответа принялся расхаживать по комнате. Морис, не решившийся ни о чем расспрашивать, слышал, как он бурчит себе под нос:
– Администрация... только и делает, что вредит... Вечное препятствие!
Услышав шаги своего посланца в коридоре, Реми д'Аркс подошел к двери и взял из его рук конверт, похожий на тот, который отправил он сам.
Ответ гласил:
«Ни в моем отделе, ни в отделе безопасности нет агента по фамилии Лекок».
Реми с досадой скомкал послание и бросил его, но тут же поднял, расправил и, вынув из кармана блокнот, вложил внутрь.
Снова усевшись за стол, следователь сказал Морису:
– Больше можете мне ничего не рассказывать. Рапорт этого Лекока я читал, и он весьма точен. Вы покинули Францию в минуту отчаяния, увозя с собой дорогое воспоминание. В Африке вы отчаянно рисковали жизнью, чтобы заработать эполеты, которые были вам нужны лишь для того, чтобы подать в отставку. Вы вернулись; девушка, которую вы любите, богата и знатна; мне нет нужды интересоваться вашими надеждами: вы любимы, и этого достаточно, чтобы иметь право на возвращение. Мое мнение об этом деле готово. Сейчас я позову секретаря, чтобы мои вопросы и ваши ответы были зафиксированы на бумаге, как того требует закон, но это будет простой формальностью. Вы невиновны, лейтенант Паже, я в этом абсолютно уверен, вам больше нечего опасаться.
Морис хотел было поблагодарить его, но следователь знаком призвал его к молчанию, указав на открывшуюся дверь.
Господин Преольт с недовольным видом уселся за свой маленький стол.
Допрос Мориса был повторением уже сказанного, и господин Преольт, считавший себя большим докой в юриспруденции, не скрывал своего явного недоверия к ответам обвиняемого. Когда Морис рассказывал о заранее устроенном взломе, об отмычке и клещах, оставленных в его комнате, секретарь не смог сдержать коротенького смешка.
Морис продолжал:
– Именно стечение всех этих странных обстоятельств натолкнуло меня на мысль о побеге. Я предчувствовал недоброе, я видел расставленную ловушку, слова, долетавшие из коридора, отнимали у меня всякую надежду оправдаться. Там говорили: «Убийца в комнате!», а в комнате был я, да еще запачканный кровью своего несчастного соседа, которому пытался помочь. Прибежал консьерж и повторил одну ужасную фразу, которую я действительно произнес, но только совсем по другому поводу, хотя ее и можно было истолковать превратно. Улики вокруг меня множились и походили на правду.
Я должен был остаться, я это знаю, надо было смело идти навстречу опасности, ибо этого требует мой долг солдата. Бежать значило прокричать во всеуслышание: я виновен! – но удар обрушился на меня слишком внезапно, я был к нему совершенно не готов. Признаюсь, мои мысли были заняты только одним: сознанием моей очевидной для всех виновности. Я еле стоял на ногах, перед глазами плыли круги, отовсюду мне слышался зловещий ропот – шум толпы, собравшейся вокруг эшафота.
Я испугался до потери рассудка. В тот момент, когда люди входили одновременно в две двери – номера семнадцатого, это была моя комната, и номера восемнадцатого, где лежал труп, – я совсем обезумел. Я вскочил на подоконник и хотел прыгнуть в сад, но моя нога уперлась в перекладину решетки, которая поддерживала вьющиеся растения. Привыкший к гимнастическим упражнениям, я решил воспользоваться этой воздушной дорогой и через несколько секунд достиг большого дерева, в ветвях которого было легко спрятаться.
Но в саду уже толпились зеваки. Откуда они взялись, и что они там делали? Драма, в которой я выступал актером, свершилась в мгновение ока: утверждаю, что десяти минут не прошло со времени первого тихого стона жертвы. Люди собрались там заранее, ловушка была расставлена не только в доме, но и в саду.
– Эти слова запишите в точности, господин Преольт, ничего не упустив, – заметил следователь, вынув из папки план местности и разложив его перед собой.
– Где это дерево? – спросил он Мориса.
– Вот тут, – молодой лейтенант пальцем указал нужное место на плане. – С дерева я хорошо видел людей, суетящихся в саду, они уже теснились к окнам близлежащих домов. Меня быстро разглядели в лунном свете, со всех сторон раздались крики: «Смотрите! Вон он! Теперь не уйдет!»
Морис провел рукой по лбу, на котором выступили капли холодного пота.
Реми д'Аркс, сперва проследив путь, проделанный обвиняемым, окинул взглядом весь план, представлявший прямой угол, одной стороной которого была улица Оратуар, а другой – Елисейские поля.
– Надо же! – удивленно воскликнул следователь. – Этот сад прилегает к особняку маркизы д'Орнан.
– Ну и ну! – не сдержался секретарь, про себя подумав: «Вот так они изучают документы! И за что только платят жалованье этим молодчикам?»
Следователь, в котором пробудилось острое любопытство, слушал теперь с удвоенным интересом.
– Спастись! – продолжал Морис. – Кроме отчаянной мысли как-нибудь спастись, мне ничего в голову не приходило. Я был окружен с трех сторон, и взгляд мой обратился к четвертой – я увидел рядом с собой большой дом. На темном фасаде выделялись два освещенных окна, сквозь муслиновые занавески я различил силуэт женщины, опустившейся на колени для молитвы. Два освещенных окна выходили на балкон, на тот же балкон смотрело и третье окошко, которое оказалось открытым...
«Комната Валентины!» – подумал следователь, а наблюдавший за ним секретарь про себя возмутился: «Кажется, эта история его забавляет. На месте обвиняемого я бы попросил стакан подслащенной водички – уж ему бы наверняка не отказали».
– На что я надеялся, – продолжал Морис, – трудно сказать, вероятно, на чувство сострадания, нередко свойственное женщинам. Был шанс при большом везении проскочить через этот дом и выбраться к Елисейским полям. Я осторожно заскользил по ветке, касавшейся стены, и прыгнул на балкон на виду у моих преследователей, толпившихся внизу. Я слышал, как они кричали: «Постучите в дверь большого салона! Пусть кто-нибудь сбегает за угол улицы Оратуар, надо предупредить консьержа! Несите лестницу! Сейчас мы его схватим!»
Я толкнул приоткрытое окошко – через него виден был кабинет – в тот самый момент, когда молодая женщина, перестав молиться, выбежала из спальни, напуганная шумом. Без сомнения она слышала, как на улице выкрикивали слово «убийца» – увидев меня, она ринулась назад с криком ужаса.
Разумеется, посланцы из сада еще не успели обогнуть угол улицы Оратуар, тем не менее дверь комнаты распахнулась, и на пороге показались люди, кричащие «убийца! убийца!»
Женщина, на сострадание которой я так надеялся, указывая на меня пальцем, закричала: «Вот он!» Меня тут же окружили со всех сторон: подоспели и люди из сада, взобравшиеся по лестнице.
Я посмотрел на женщину, которая меня выдала, и сердце мое перестало биться, я смог вымолвить только одно слово: Флоретта!
– Флоретта! – эхом откликнулся следователь, лицо которого сделалось мертвенно-бледным.
– Тут она меня тоже узнала, – продолжал Морис взволнованным голосом, – она выкрикнула мое имя и бросилась мне в объятия.
– В объятия! – ошеломленно повторил Реми д'Аркс. Глаза следователя были опущены, губы стиснуты, но Морис, увлеченный рассказом, не заметил перемены в его лице. Взяв себя в руки, Реми д'Аркс спросил:
– Какое положение занимает в особняке Орнан эта самая Флоретта? Горничная маркизы или мадемуазель де Вилланове?
– Нет, – ответил Морис, – Флоретта – это и есть мадемуазель де Вилланове.
Наступила жуткая тишина. Секретарь, взглянув на собеседников, испуганно вскрикнул:
– Господин следователь, вам плохо?
Реми д'Аркс действительно покачнулся на стуле, но твердым голосом произнес:
– Ничего, со мной все в порядке.
И, сделав над собой страшное усилие, добавил:
– Лейтенант Паже, вы сказали все?
– Все, – ответил Морис, поглощенный своими Чувствами.
– В таком случае, господин Преольт, – с трудом произнес Реми, – прошу вас зачитать обвиняемому протокол допроса.
Поправив пенсне, секретарь принялся собирать свои бумажки, раздумывая над странным поведением следователя. Наконец он приступил к чтению:
«В пятницу, 22 сентября 1838 года, следственным судьей господином Реми д'Арксом был произведен...»
Он не успел закончить фразу, ибо услышав имя – Реми д'Аркс, – обвиняемый вскочил на ноги. Словно повторяя его движение, молодой судья невольно оттолкнул свой стул и выпрямился во весь рост.
Они мрачно скрестили взгляды, но не произнесли ни слова.
Морис пришел в себя первым, Реми д'Аркс, последовавший его примеру, произнес:
– Секретарь, прошу вас читать дальше.
XIX
ВАЛЕНТИНА
В этот вечер секретарь Преольт ужинал в кабачке «Дети Аполлона», завсегдатаями коего были мелкие судейские чиновники, к которым присоединялись иногда служащие похоронного бюро. Этот мрачноватый народец умеет повеселиться: господа в черном, вышагивающие во главе погребальных шествий, сочиняют куплеты, и от них можно помереть со смеху: надо полагать, именно с кладбищ поступают в театр Пале-Рояль черные шуточки, безотказно веселящие публику.
Как только Морис после слушания протокола своего допроса был препровожден обратно в камеру, секретарь вернулся к себе в бюро и, охорашиваясь перед выходом в свет, сказал помощнику:
– Господина д'Аркса чуть удар не хватил, ей-право! Только что произошла сцена, которую не мешало бы разыграть в Амбипо-Комик. В этой истории замешана женщина, и дело добром не кончится. Будет чем подразвлечь публику в моем кабачке. Я ухожу, а ты оставайся тут и жди распоряжений господина д'Аркса.
Тотчас после отбытия шефа его помощник почистил редингот, шляпу, пришпилил пристегивающийся воротник и сказал юному клерку:
– Бернар, меня ждут у мадам Саки для разрешения одного семейного дельца, а ты оставайся тут и жди распоряжений господина д'Аркса.
Неизвестно, где ждали Бернара, но оставшись наедине с собой, он тут же нахлобучил на голову каскетку и закрыл бюро.
Нечто похожее происходило и в приемной кабинета: во Дворце Правосудия царят патриархальные нравы, там не любят засиживаться допоздна.
Давно уже не слышалось ни шума закрывавшихся дверей, ни шагов в коридоре, но Реми д'Аркс не замечал тишины, установившейся вокруг него.
Часы на башне дворца пробили девять.
Реми сидел на том месте, где мы оставили его, подпирая рукой голову; свет лампы падал на его лоб, изборожденный глубокими морщинами, большие сумрачные глаза уставились в пустоту. Он ни разу не шевельнулся с той минуты, как увели Мориса; происходившая в нем работа мысли была столь интенсивна, что мускулы лица казались окаменевшими.
Когда губы его наконец шевельнулись, с них слетели три слова:
– Она любит его!
И Реми тут же продолжил свою мысль:
– Не будь его, она бы любила меня! Следователь опустил глаза и встряхнул головой:
– Она сама мне сказала, что между нами существует какая-то связь. Что-то толкает ее ко мне, ей небезразлична та опасная схватка, в которую я ринулся очертя голову. Почему? Я оказал ей важную услугу, но и до этой услуги она интересовалась мной. Почему?
Досье Мориса лежало перед ним открытым, он отодвинул его усталым жестом и чуть ли не со слезами в голосе повторил:
– Она любит его!
Острая тоска пронзила его сердце, кровь прилила к щекам, Реми поднес руку к груди и простонал:
– Он так молод! И что он мне сделал? Он даже не, подозревал о моем существовании. Одно слово, написанное моей рукой, может вернуть ему счастье! Но зачем мне его писать, если от этого зависит собственное мое счастье? Он отнял у меня мою надежду! И при чем тут я, если он все равно осужден? Его вина для всех очевидна, любой судья на моем месте приговорил бы его к смерти.
Горько улыбнувшись, он размышлял дальше:
– Мне даже нет нужды говорить: он виновен. Достаточно передать это дело другому следователю, и тот...
Он запнулся и, вздрогнув, договорил:
– Но его убийцей буду все-таки я!
Его пальцы вцепились в досье, он рассыпал перед собой бумаги, вытянул из них листок без подписи и вполголоса прочитал последнюю фразу:
«Известно, что он питал романтическую надежду на брак с молодой девушкой аристократического происхождения и притом весьма богатой – поговаривают, что в приданое она получит более миллиона».
– Точно, они, – помолчав, пробурчал он, – узнаю их руку. Неужели я стану сообщником убийц моего отца?
Он оторвался от бумаг и, вскочив со стула, вновь застыл в неподвижности.
– Совсем еще молодой человек, – рассуждал он, рассеянно потирая лоб. – И такой честный взгляд! Я пожал ему руку, я ему обещал спасение!.. Бывают братские души, но ненависть встает между ними и превращает друзей во врагов...
Он медленным шагом подошел к окну, выходившему во двор Сент-Шапель.
Закопченный фонарь, прикрепленный над дверью соседнего здания префектуры, удлинял тени разбросанных по мостовой строительных материалов; на их беловатом фоне резко выделялось черное дерево.
По небу бежали грозовые облака, иногда открывая месяц, купающийся в темной лазури.
В окнах уже не было света, трудовой день блюстителей справедливости закончился.
Дворец спал.
Реми всего этого мог бы и не заметить, если бы не уловил среди камней какого-то движения. Женщина легкой походкой пересекала двор...
Реми протер глаза и, удалившись от окна, с горечью промолвил:
– Она чудится мне повсюду! Я говорю о нем, а думаю о ней. Как бы я ни противился, как бы я ни боролся, эта любовь сильнее меня, и я от нее погибну – умру безумцем, а то и преступником!
Только что владевшая им глубокая подавленность сменилась внезапным возбуждением. Реми забегал по комнате, с губ его продолжали срываться отрывистые фразы:
– А может, я уже сошел с ума? Ведь это безумие – видеть вещи не так, как их видят все. Скажи я: «Он невиновен!» – мне не поверит никто, ни суд, ни присяжные, ни публика. Он виновен! Это очевидно, это ясно всем, только сумасшедший станет утверждать обратное. Но Боже мой, Боже мой, – простонал он, опускаясь на стул, – он невиновен, и я это знаю, я один это знаю, и его жизнь оказалась в моих руках. Напрасно пытаюсь я обмануть самого себя, я отдал бы все на свете за каплю сомнения, но сомнения нет – он невиновен! И Валентина любит его! А я, я готов растоптать ради нее свои честь и совесть!
Последние слова вырвались из груди Реми, подобно рычанию, голова его опускалась все ниже. Он долго сидел, не двигаясь, уперев лоб в скрещенные на столе руки, похожий на человека, побежденного хмелем или смертельной усталостью. Иногда он вздрагивал всем телом, словно от болезненного толчка, иногда имя Валентины слетало с его губ...
В коридоре зазвучали шаги – но он не слышал их, прохладная рука легла на его руку – но он подумал, что это сон, и не шевельнулся.
Чей-то голос, ласковый и серьезный, произнес над его ухом:
– Это я, господин д'Аркс, я обещала вам прийти.
Он поднял глаза и задрожал: перед ним – не во сне, а наяву! – стояла Валентина де Вилланове.
– Кажется, я вас испугала? – с печальной улыбкой спросила она.
Действительно, он глядел на нее испуганно, чуть ли не с ужасом. Первые же слова Реми выдали его опасения.
– Я говорил! Вы слышали, как я...
– Я ничего не слышала, господин д'Аркс, – мягко ответила Валентина, – и вы ничего не говорили. Но неужели вы могли сказать что-то такое, чего мне нельзя слышать?
Реми опустил глаза, лицо его приняло свирепое выражение.
– Как вы сюда прошли? – грубо спросил он.
Реми д'Аркс был человеком светским в лучшем смысле этого слова, его учтивость вошла в пословицу в том кругу, где вращалась Валентина. Тем не менее девушка не обиделась и даже не удивилась грубости его тона; казалось, именно такого приема она ожидала.
– Я прошла сюда с очень большим трудом, – негромко ответила она. – Сперва я поехала к вам, как мы и договорились. Жермен, ваш слуга, не хотел меня даже впустить, но потом, сжалившись над моим болезненным видом, позволил вас подождать.
– Вы и вправду очень бледны, мадемуазель де Вилланове, вероятно, события этой ночи заставили вас сильно страдать.
– Мне удалось выжить, – ответила она таким тоном, что у Реми на глаза навернулись слезы, и продолжила свой рассказ:
– Я прождала два часа, потом ваш слуга сказал мне: «Я думаю, он задержался на службе из-за этого убийства на улице Оратуар».
Валентина зябко передернула плечами, словно на нее пахнуло внезапным холодом. Слезы на глазах Реми тут же просохли.
– Я велела отвезти меня во дворец, – разбитым голосом продолжала девушка. – Приехав сюда, я просила пропустить меня к вам, но мне сказали, что вы заняты: допрашиваете обвиняемого.
Она покачнулась, Реми едва успел ее подхватить.
Какое-то мгновение он держал ее в объятиях, дрожа еще сильнее, чем она, затем усадил в свое кресло и упал перед нею на колени, умоляюще протянув к ней руки.
– Сядьте, прошу вас, господин д'Аркс, – сказала она, указывая на другое кресло. – Я пока что очень слаба, мне было совсем плохо этим утром.
Реми отпрянул, словно его ударили. Противоположные чувства обуревали его, чередуясь с бешеной скоростью.
– Вы должны меня терпеливо выслушать, – продолжала девушка. – Мне надо многое сказать вам, надо, чтобы сил моих хватило договорить до конца. Я ожидала окончания допроса в карете, служащий из дворца обещался прийти за мной, но не пришел, решетка закрылась, а когда я подошла к окошечку, мне сказали: «Внутрь мы уже не пускаем». Я их так упрашивала: мол, у меня срочное дело, мне непременно нужно видеть его. Вокруг стали собираться люди, они любопытствовали: мой кучер – я его совсем не знаю – сжалился надо мной точно так же, как ваш слуга: он отвел меня в фиакр и сказал: «Синьора, я знаю, как вам помочь». Он был итальянец и неведомо как угадал, что я тоже родом из Италии. Фиакр подвез меня со стороны набережной к двери, которая вела в префектуру полиции, кучер, велев кому-то посторожить лошадь, ввел меня внутрь. Мы долго шли по коридорам, потом мой провожатый вызвал какого-то человека и поговорил с ним. Тот сказал: «Я рискую местом, это стоит десять луидоров». Я отдала кошелек, меня вывели во двор Сент-Шапель, показали освещенное окошко и сказали: «Он там».
Реми уже не слушал ее; уставив глаза в пол, он произнес:
– Вы пришли просить у меня его жизнь.
– Нет, – твердо ответила Валентина. – Я пришла сказать вам: он невиновен, и вы это знаете.
– Я это знаю! – прервал ее Реми с внезапной злостью. – Вот оно на столе, его досье: полный набор неопровержимых улик!
– Вы это знаете, – упрямо повторила Валентина. Она сказала это так властно, что следователь замолчал.
Девушка тоже хранила молчание.
В смертельных дуэлях самым волнующим является момент, когда противники отдыхают, опершись на окровавленные шпаги.
Первой заговорила Валентина; она даже попыталась улыбнуться, но это была скорбная улыбка мученицы.
– Как далек от нас вчерашний вечер, господин д'Аркс! – промолвила она. – Вчера вы попросили моей руки, я вам ответила отказом, но при этом попросила вас о встрече: я хотела исповедоваться перед вами, потому что ни к кому в мире я не испытываю такого глубокого уважения и симпатии. И вот разразилась катастрофа, которая сделала нас врагами.
Господин д'Аркс, Морис обвинен в убийстве, и следствие по его делу ведете вы.
Вы допрашивали его – он отвечал вам правду: этот человек никогда не лжет. Во всяком случае вам уже известна часть того, о чем я собиралась рассказать, и романтической историей Флоретты вас уже не удивишь.
Но я вам также обещала раскрыть секрет совсем другого рода. Случайно мне попался на глаза ваш труд, доверенный вами полковнику Боццо, мне известно о битве, которую вы ведете, и именно по поводу сей битвы мною было сказано: «Я, как и вы, жертва этой чудовищной преступной организации, между нами существует таинственная связь...» Так вот, точно такая же связь существует теперь между вами и Морисом Паже. Неужели вы откажетесь защитить его от тех, кто убил вашего отца?
Реми, не решаясь поднять на нее глаза, холодным тоном ответил:
– Когда-то я верил во все эти россказни, мадемуазель, но теперь не верю.
– Вы говорите неправду! – сурово осадила его Валентина. – Вы в них верите и будете верить до своего смертного часа.
Она взяла Реми за руку, хотя он и пытался воспротивиться этому.
– Будьте же сострадательны, – промолвила она, глядя на него умоляющим взглядом. – Страшная беда обрушилась на меня и Мориса, и я чувствую себя виноватой. Ведь я дважды погубила любимого – когда выдала его полиции и когда внушила вам эту несчастную страсть, которая мутит вашу совесть.
Реми все еще держал ее руку, и она жгла его; прижав ее к своему сердцу, он воскликнул:
– Я в аду, но этот ад мил мне! Каждое ваше слово ранит меня и одновременно пьянит. Я люблю вас! Я люблю вас так, как никто никогда никого не любил! Ваш приход лишь раздувает пламя, пожирающее меня. Неужели вы не понимаете, как опасна эта встреча наедине?
Он оттолкнул ее руку, отодвинул подальше свое кресло и стонущим голосом произнес:
– Ох! И зачем только вы пришли?
– Я пришла, – ответила Валентина, глядя на него спокойным и чистым взглядом, – чтобы спасти его и отомстить за себя.
– Вы его любите, как я вас, – саркастически кривя губы заметил Реми, – вы его любите до безумия.
– Да, я его очень люблю.
– Разве же это не безумие, – продолжал молодой судья, – возлагать на меня какие-то надежды после всего, что я вам тут наговорил! Неужели вы не понимаете?! Да ведь то, что я вам сказал, не выражает и сотой доли мук, терзающих мою душу. Знали бы вы, о чем я думал перед вашим приходом! Прочь притворство! Ваш Морис невиновен, но он – помеха моей любви и потому умрет. Я готов на преступление, низкое и подлое, я готов на святотатство, ибо судья зачастую – тот же священник. Я так люблю вас, что ваш Морис умрет!
Он говорил усталым задыхающимся голосом, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла. Валентина смотрела на него печальным взглядом, не утерявшим мягкости выражения.
– Нет, нет, – заговорила она, словно обращаясь к самой себе, – я люблю его не до безумия, такой любви он не захочет. Вы нашли точное слово – «безумие»... вы бредите, вас лихорадит, я вам не верю. Успокойтесь и выслушайте меня внимательно, господин д'Аркс: Морис вовсе не помеха вашей любви.
Реми глядел на нее неподвижным взором, ему казалось, что он ослышался.
– Что тут удивительного? – спросила Валентина. – Я хочу спасти его и отомстить за себя. Слышите? Я так хочу! Вы распоряжаетесь его жизнью, я распоряжаюсь моей рукой, так вот, я вам предлагаю свою руку в обмен на его жизнь.
В глазах Реми появилось изумление.
– Вчера, – продолжала Валентина, – вы меня не совсем верно поняли, господин д'Аркс. Я сказала, что помехой нашему браку является мое прошлое. Теперь вы его отчасти знаете: прежде чем стать мадемуазель де Вилланове, я была Флореттой из циркового балагана. Если вас это не пугает, я буду вам хорошей женой.
– Значит, все это мне снится... – промолвил Реми д'Аркс, все еще не пришедший в себя от изумления.
Валентина вынула из-под мантильи завернутую в бумагу тетрадь и, положив ее перед судьей, сказала:
– Необходимо, чтобы вы хорошенько узнали ту, что собирается носить ваше имя. Здесь вся моя жизнь, и, клянусь Богом, все здесь написанное – это чистая правда. Здесь же, как я вам обещала, раскрыта одна тайна: узнав ее, вы поймете, что враги у нас общие. Ваша ненависть уже стара, но я помогала ей еще до того, как выросла и окрепла моя собственная. Что толкнуло меня к вам? Не знаю._ Быть может, рок, Но теперь я тоже хочу мести, она является условием нашего договора: вы накажете людей, которые отняли у меня мое счастье.
– Ваше счастье?.. – повторил Реми сокрушенным голосом.
– Да! – спокойно ответила Валентина, вскинув голову. – Мы же говорим напрямую, господин д'Аркс: я вам предлагаю сделку и ставлю свои условия. А теперь я жду ответа: вы согласны?
XX
СВАДЕБНЫЕ ПОДАРКИ
Ни тени презрения не было в тоне девушки; Валентина выразилась совершенно точно: она предлагала сделку и делала это без ложного стыда, с чистой совестью, открыто. Другие, вероятно, прибегли бы к каким-нибудь смягчающим уловкам, но Валентина, верная своей натуре, действовала напрямик.
Это было существо исключительное, и отважная душа ее красотой не уступала лицу.
Каким бы ни было ее происхождение, а мы увидим, что и сама она сомневалась в своем праве называться мадемуазель де Вилланове, – в жилах этой девушки текла благородная и гордая кровь.
В деревенской глуши встречаются иногда такие удивительно цельные натуры; иногда они попадаются и в городах. Те, что любят льстить народу, уверяют, что ими переполнены мансарды, но те, что любят льстить богатым и знатным, не решаются утверждать, что ими переполнены будуары.
Такие люди, это факт, однако их редко встретишь как наверху, так и внизу.
Валентина явилась не из мансарды и не из будуара. Специфическая среда, в которой прошли ее детство и юность, была совсем иной. Пестрый ярмарочный народец, частью которого она являлась когда-то, тоже восхищался ее исключительностью.
Светское общество, в которое она попала внезапно, без подготовки, напрасно вглядывалось в нее пристальным и подозрительным взглядом: долгое пребывание среди простонародья не оставило в ее душе никаких следов.
Она, разумеется, ни в чем не походила на своих очаровательных салонных подружек – точно так же, как прежде не походила на бедных товарок по цирковому ремеслу, но в своей безусловной оригинальности она оставалась столь благопристойной и деликатной, что аристократы, посещавшие особняк Орнан, восхищались ею не менее, чем ярмарочные фигляры.
Она оставалась сама собой, она подчинялась только голосу совести в делах серьезных и только своему безупречному вкусу в забавах.
В том странном и тяжелом положении, в котором она оказалась, можно было бы, наверное, действовать иначе, чтобы быстрее добиться желанной цели, но Валентина знала только одну дорогу – прямую.
Реми д'Аркс тоже был отшельником, и его жизненный путь тоже пролегал вдали от проторенных путей, но все же он был человеком слишком светским, чтобы не оскорбиться откровенной резкостью сделанного предложения, хотя оно и отвечало самым пылким чаяниям его души. В голосе Валентины действительно не звучало ни капли презрения, но сама эта предложенная сделка выглядела столь цинично, что Реми д'Аркс окаменел.
Любовь, которая стала для него всей жизнью, подверглась страшному унижению. В тот самый момент, когда чудом исчезла отделявшая его от счастья пропасть, в нем угас последний луч надежды на ответное чувство.
Его оскорбленная гордость пыталась взбунтоваться против этой любви, превратившейся в смертельную муку, но сама эта мука лишь подогревала чувство, раздавившее его своей мощью.
С наивным мужеством решившаяся на жертву Валентина повторила свой вопрос. Голос ее звучал по-прежнему спокойно и мягко.
Щеки Реми вспыхнули, глаза налились кровью, от негодования он никак не мог заговорить.
Его любовь окатило волной ненависти.
Красота Валентины, казавшаяся сейчас сверхчеловеческой, лишь усилила его пытку.
В нем закипало бешенство; страстное желание отомстить заставило наконец выдавить из себя ответ:
– Я согласен.
Валентина побледнела и, улыбнувшись, сказала:
– Я очень рада, значит, вы доверяете мне, благодарю вас.
– Когда свадьба? – грубо спросил Реми, не скрывая сарказма.
– Когда хотите, господин д'Аркс, – ответила Валентина, в первый раз опуская глаза.
– Чем раньше, тем лучше, не так ли? – сквозь стиснутые зубы процедил молодой судья.
– Я чем-то обидела вас, господин д'Аркс? Вы словно смеетесь надо мной или угрожаете мне?
Реми отер со лба пот.
– Смеюсь! – горько воскликнул он. – Я смеюсь над собой, это мое последнее утешение. А угрожать? Разве я посмею? Я – раб, а вы – королева.
Глядя на нее умоляющим взглядом, он добавил:
– Чрезмерные страдания делают человека жестоким. Вы разбили мое сердце, я хотел отплатить вам болью за боль.
Опечаленная Валентина молчала.
– Вы не умете лгать, – продолжал Реми д'Аркс. – Отвечайте: что кроется за вашим предложением?
– Ничего не кроется, – тихо ответила Валентина. – Как только я спасу любимого человека и отомщу за него, все будет кончено между ним и мной. Я все взвесила и обдумала, можете не сомневаться во мне.
– А чем вы собираетесь осчастливить нелюбимого человека... если, конечно, он согласится принять вашу жертву?
– Я обещаю ему верность – в настоящем, а в будущем...
Она заколебалась.
– Да, в будущем? – повторил Реми. Валентина медлила с ответом.
Он опустился перед ней на колени и заговорил с вернувшейся нежностью:
– Валентина! Валентина! Вы не похожи на других женщин, но ведь и я – не заурядный человек. Следуя светским правилам, я должен отказаться от вашего предложения, но какое мне дело до светских правил? Да и что может понимать свет в огромной неодолимой любви? Я пытался бороться, я положил на это столько усилий, но каждое мое усилие лишь увеличивало мою любовь. Я люблю вас несказанной любовью, кроме вас ничего не существует для меня ни на этом, ни на том свете. Я готов посвятить всю мою жизнь вашему счастью. Вы говорите о будущем, Валентина, и я постараюсь сделать вас счастливейшей женщиной на свете. Если вы меня полюбите, я достану вам луну с неба. Вы меня полюбите: любовь всегда призывает любовь. Сила моего чувства смягчит и тронет ваше сердце. Я согласен, но вступая в сделку, я сам себе ставлю условие: уважать ваше прошлое и ваше горе, быть вам до поры до времени только братом... я клянусь умереть возле вас с покорностью и смирением, если моя любовь не вызовет в вас ответного чувства.
На глаза Валентины навернулись слезы, она обрела наконец дар речи:
– Благодарю вас, господин д'Аркс.
Затем, внезапно сменив тон, она с улыбкой добавила:
– Значит, мы обручились, и я имею право попросить у вас свадебный подарок.
– Говорите! – обрадовался Реми. – Вы можете попросить невозможного.
Она заставила его подняться и сказала:
– Господин д'Аркс, я хочу видеть в последний раз Мориса.
На судью словно обрушилась глыба льда.
– Конечно, – с горечью заметил он, – этого надо было ожидать. Вы принимаете мой вызов и требуете невозможного.
Она повторила ласково, но очень настойчиво:
– Мне непременно надо увидеть Мориса.
Бледное лицо Реми исказилось; сдерживая распиравшее его бешенство, он негромко промолвил:
– Вы слишком хорошо знаете, что я ни в чем не могу отказать вам. Хорошо. Потом... завтра...
– Сегодня, – прервала его Валентина, – нынче же вечером.
– Но уже поздно! – вскричал Реми. – Это прямое нарушение инструкций, и я...
Она снова его прервала словами:
– Вы следователь, господин д'Аркс, вы имеете право видеться с обвиняемым в любое время дня и ночи.
Реми опустил голову, он задыхался от гнева. Помолчав немного, он рывком схватил лампу и сказал:
– В таком случае следуйте за мной!
Он направился к двери, и Валентина двинулась за ним. Когда они подошли к порогу кабинета, с губ его непроизвольно сорвались два слова: «невидимое оружие».
Валентина, взяв его за руку, промолвила:
– У вас кружится голова, господин д'Аркс, обопритесь на меня. Да, невидимое оружие ранило нас обоих. Еще не получив церковного благословения, мы уже неким фатальным образом связаны.
В ответ на негодующий взгляд Реми девушка пояснила:
– Я просмотрела те страницы, где подводится итог труда всей вашей жизни. Вы правильно поступили, сделав три экземпляра рукописи. Неведомо, кому здесь можно довериться. Я принесла вам свою исповедь, прочитайте ее обязательно. Вы убедитесь сами, что каждый из нас двоих знает лишь половину мрачной тайны, – вот почему и вас, и меня пыталось поразить «невидимое оружие».
Реми, искавший любого предлога уклониться от своего тяжкого обещания, остановился.
– В исповеди, что лежит на вашем столе, – продолжала говорить Валентина, – вы найдете объяснение моим словам. Знайте, что опасный источник, из которого вы черпали информацию, иссяк.
Я давно боюсь за вас, господин Реми д'Аркс, а теперь, когда я стала вашей должницей, стану бояться еще больше. Зная, насколько могущественна тайная ассоциация, которую вы выслеживаете, я решила посмотреть на исполнителя их...
– Вы виделись с Куатье?! – догадавшись, вскричал судья. – Вы!
– Я виделась с ним, а вы больше не увидитесь. Кровь, пролитая этой ночью...
– Значит, это был он!
– Да, – ответила Валентина, – если бы вы не защитили себя тремя экземплярами своего доклада, против вас не понадобилось бы невидимое оружие, хватило бы одного Куатье... Вы богаты, господин д'Аркс, но Куатье угрожает виселица, и сколь бы вы ни потратили, Черные Мантии знают, чем перекрыть вашу щедрость.
– Но объясните же... – начал было Реми.
– Идемте, – ответила Валентина, – все это ничего не добавляет к вашей уверенности в невиновности Мориса. Куатье исчез после выполнения задания, но об этом вы не очень-то жалеете, ибо он вам уже все сказал. Недостающие сведения – то, чего он знать не мог, – вы найдете в моих записках.
Обернувшись, она указала на стол, где остался лежать принесенный ею бумажный сверток, а затем увлекла Реми в коридор.
Как только дверь за ними закрылась, бесшумно отворилась другая дверь, та самая, из которой появлялся секретарь Преольт.
В кабинете следователя было полутемно, он освещался лишь слабеньким светом горевшего во дворе фонаря.
Вошли, крадучись, двое мужчин.
– Странная девочка! – произнес один из них. – Вертит им как хочет, а он только извивается, точно пескарь на сковородке. Не забыть бы вознаградить Джовано-Баттисту, слышишь?
– Мы играем с огнем, Отец, – ответил другой, – тут не очень подходящее место для болтовни, тут попахивает судом присяжных.
Говоря это, человек шарил рукой по столу и наконец натолкнулся на пакет, оставленный Валентиной.
– Нашел, – объявил он, – уходим... Но черт возьми, Отец, что вы собираетесь там делать?
Его компаньон, уже устроившийся в кресле Реми д'Аркса, воскликнул с хорошо нам знакомым старческим смешком:
– Эта плутовка стоит дюжин Куатье, ты не находишь, Приятель?.. Значит, наш дорогой Реми посылал за тобой во второе отделение?
– Надо бы обзавестись полсотней имен, – пожав плечами, ответил Лекок, – вдова Саману слишком болтлива. Может, нам и удастся выпутаться из этого дела, патрон, но все мы висим на волоске, и надо покончить с этим как можно скорее.
Полковник поднялся:
– Сын мой! Времени у нас предостаточно, нынешняя наша авантюра очень радует меня. Я снова чувствую себя молодым. Черт возьми! Совсем нелишне заглянуть иногда в храм правосудия. Выйдем тем же путем, каким вошли, префектура тоже весьма приятное местечко; полезно повсюду иметь друзей.
Они вышли. Слышно было, как полковник, пересекая комнату секретаря, говорил:
– Странная девочка!.. Да, я забыл сказать тебе одну важную вещь: я напал на след двух других экземпляров пресловутого доклада.
Иногда приходится помогать невидимому оружию. Ах, Тулонец, но кому же достанутся свадебные подарки? Не перегибаю ли я палку в своем последнем деле?
...Реми д'Аркс и Валентина шагали по пустынным коридорам. Им не встретилось ни души до самой лестницы, ведущей в следственную тюрьму. Путь был недолгим, но он казался им бесконечным; Реми шел нетвердой походкой, несколько раз ему пришлось останавливаться. Оба хранили молчание.
У первой же двери с окошком им навстречу выскочил стражник, но, узнав следственного судью, тут же поднес руку к фуражке. Реми приказал открыть камеру лейтенанта Паже. Приказ был встречен с удивлением, но не вызвал никаких возражений: следователь, ведущий уголовное дело, имеет на это полное право и всю ответственность берет на себя.
Удивление сторожа вызвало присутствие Валентины, а также выражение отчаяния на лице следственного судьи.
Когда ключ повернулся в замке, Валентина была вынуждена поддержать Реми, который чуть было не лишился чувств.
– Потерпите, господин д'Аркс, – сказала она, – сейчас вы страдаете, однако за минуту страдания вы получите всю мою жизнь.
Они вошли.
Услышав шум открывавшейся двери, Морис, лежавший на койке, неохотно поднял голову и при виде Валентины вскочил и бросился к ней. Но тут же заметил Реми д'Аркса и застыл как вкопанный.
– Вместе! – воскликнул он.
Следователь остался стоять у порога, опершись спиной на закрытую дверь.
Валентина, собиравшаяся вести себя бесстрастно, не выдержала, бросилась к Морису и, рыдая, обняла его.
Они простояли так обнявшись целую минуту, показавшуюся Реми вечностью. С ним случился приступ яростной, но бессильной ревности, ему безумно хотелось схватить счастливого соперника за горло. Он упорно напрягал слух, стараясь не упустить ни единой фразы, но сумел уловить только несколько слов, оставшихся без ответа:
– Морис, господин д'Аркс уверен в твоей невиновности, он обещал спасти тебя.
Впрочем, она успела добавить совсем тихонько:
– Я люблю тебя, ты не должен меня осуждать, я буду твоей всегда!
Они обнялись еще крепче, на мгновение их губы встретились в кратком прощальном поцелуе.
Валентина высвободилась и вернулась к Реми со словами:
– Нам пора. Поверьте, я страдаю больше, чем вы. И она первая переступила порог.
Реми, вместо того чтобы последовать за ней, шагнул к узнику.
– Лейтенант Паже, – медленно, срывающимся от волнения голосом произнес он, – вы невиновны, я верю в это и обещаю спасти вас. Госпожа д'Аркс сказала вам чистую правду.
– Госпожа д'Аркс! – отпрянув от него, пораженно вскричал Морис.
На бледных губах судьи появилась саркастическая улыбка.
– Она принадлежит мне, – пояснил он, – я ее купил. Я вас спасаю от эшафота, но вы мне ничего не должны. Как только вы получите свободу, я убью вас, убью на следующий же день.
XXI
ИСПОВЕДЬ ВАЛЕНТИНЫ
Было около двух часов ночи. Полковник Боццо только что улегся в постель, и прелестная графиня Фаншетта Корона суетилась вокруг него, подтыкая со всех сторон одеяло, словно ребенку. Голову полковника утеплял ночной чепец, завязанный под подбородком.
Полковник слегка подрагивая от холодных простыней и в странном своем головном уборе походил на дряхлую старушку.
Спальня была обставлена просто, почти сурово. Трудно было поверить, что ее владелец, этот немощный лысый старик, стоит во главе огромной банды преступников и убийц. Неужели страсть к золоту так подчинила себе все его существо, что он даже сейчас, в конце жизненного пути, не собирался оставлять свой пост?
Но нет, дело было отнюдь не в любви к золоту. Полковника совершенно не занимали те блага, которые можно приобрести за деньги. Расходовал он очень мало, жалованье последнего из его слуг раза в три превышало сумму всех трат хозяина.
– Подбрось дров в огонь, дорогая, – велел он графине, – сколько мне приходится тратить на отопление, а на дворе всего лишь сентябрь! Ну как, много было нынче вечером народу у маркизы?
– Как обычно, – ответила Фаншетта. – Не было только Реми д'Аркса, а его как раз очень ждали, чтобы хорошенько расспросить об этом нашумевшем убийстве.
– Жуткая история! – отозвался старичок, натягивая простыню до самого носа. – И это в квартале, который всегда был таким благопристойным!
– Вас все очень жалели, дедушка, – продолжала Фаншетта. – Ведь вам пришлось присутствовать при аресте преступника.
– До сих пор дрожу, – пожаловался полковник, – сегодня я весь день провел у себя в кабинете, греясь у камина.
– Говорят, это красивый юноша?
– Да, видный молодец, хотя и нагловатый.
– Это правда, наша Валентина его узнала?
– Что толку скрывать? – вздохнул полковник. – Узнала. Пора наконец свету познакомиться с историей ее печальной юности. История эта странноватая, но все объясняющая. Этот молодой бандит – циркач, он работал вместе с нашей бедной девочкой в балагане укротительницы... как бишь ее?
– Мадам Самайу, дедушка.
– Да-да. К счастью, наша крошка уже пристроена. Маркиза объявила о свадьбе?
– Объявила. Все очень обрадовались, однако разговор все равно вертелся вокруг этого убийства. Знаешь, а ведь убитый, оказывается, был грабителем, в набалдашнике его трости были спрятаны бриллианты Карлотты Бернетти, про которую ходит столько сплетен.
– Надо же! – удивился полковник. – Нашим газетам будет о чем посудачить... А как вела себя Валентина?
– Она явилась очень поздно, – ответила Фаншетта.
– Во сколько? – допытывался дед.
– В двенадцатом часу, – поспешно ответила графиня.
– Как выглядела? – полковник хотел знать все.
– Как всегда... немножко усталой... Ее стали поздравлять с предстоящим замужеством, и она держалась просто великолепно. Как ни странно, ее манеры куда изысканнее, чем у многих барышень, которым не приходилось зарабатывать себе на хлеб в балагане у мадам Самайу.
– Ты права внучка, – ответил полковник, – можешь идти, мой ангел, меня одолевает сон.
Графиня поцеловала его и, пожелав спокойной ночи, удалилась. Лишь только она вышла, в стену у изголовья кровати тихонько постучали.
– Входи, Приятель, – пригласил полковник. Открылась маленькая замаскированная дверца, и в спальне появился господин Лекок.
– Последние новости! – проговорил он, входя. – Потрясающая сцена в камере следственной тюрьмы, которую разыгрывали три актера, в том числе и наш любимый Реми д'Аркс! А может, вы видели ее и отсюда? Валентина и впрямь особа весьма оригинальная. Сцена была краткой, но, видимо, протекала бурно, ибо, выйдя из камеры, наш следственный судья грохнулся в обморок!
– А дальше? – с любопытством спросил полковник, высунув голову из-под одеяла. – Рассказывай!
– Об этом мы узнаем позже, патрон, я повторяю только то, о чем толкуют в следственной тюрьме. Мадемуазель де Вилланове приказала перенести бесчувственного господина д'Аркса в свою карету, и наш Джован-Баттиста имел честь доставить будущих супругов к дому следственного судьи. В карете молодой человек пришел в сознание. Мадемуазель де Вилланове самолично отвела его в апартаменты, устроила в кресле и не покинула до тех пор, пока не появился врач. Было около одиннадцати, когда она приказала нашему Баттисте галопом мчаться к особняку Орнан.
– А в одиннадцать с половиной, – дополнил полковник, – она явилась в вечернем туалете в гостиную маркизы, чтобы с хладнокровием поистине блистательным принять поздравления с грядущей свадьбой. Если бы в свое время я взял эту девчонку к себе и выдрессировал бы ее хорошенько, из нее получился бы шедевр. Верно, Тулонец?
– Верно. В ней есть изюминка, я согласен. А теперь, патрон, раз мы обо всем переговорили, я ухожу: вы уже спите, мне тоже хотелось бы вздремнуть.
– Ни в коем случае! – запротестовал полковник, приподнявшись на локте, – мы еще не обо всем переговорили, ты забыл о трофее, добытом нами во время вылазки в кабинет следователя.
И он вынул из-под подушки бумажный сверток, который Валентина оставила на столе Реми д'Аркса. Лекок, скорчив гримасу, проворчал:
– Чтение займет много времени, а дело неспешное.
– Дело спешное, а чтение не более получаса, – возразил полковник. – Я полагаю, что три четверти этой исповеди нам известны, зато одна четверть, которая может оказаться самой важной, – нет.
Он вынул из пакета тетрадь и протянул ее Лекоку.
– Я буду слушать сидя, – продолжал полковник, – подними мои подушки и устрой меня поудобнее, как ты делал когда-то, когда читал мне вслух. Озорник! С тех пор ты здорово подрос, мой маленький слуга, и превратился в важную персону. А какое блистательное будущее тебя ожидает. Ведь предназначенный тебе кусок моих сокровищ будет гораздо лакомее, чем то приданое, которое Луи-Филипп дал за своей дочерью.
– Надо думать! – презрительно отозвался Лекок. – Он дал за ней какой-то жалкий миллиончик.
– К тому же, – заметил полковник, – ты будешь моим единственным наследником. Ну вот, я устроился с полным комфортом, приступай, а ненужные куски смело пропускай.
Он потер руки; его морщины, обрамленные старушечьим чепцом, смеялись.
Лекок, усевшись у изголовья кровати, начал перелистывать тетрадь.
– Исповедь получилась объемистая, – заметил он, – мадемуазель начинает издалека. Вот послушайте, может, вас это развлечет:
«Я помню себя совсем ребенком, причем очень несчастным, в какой-то деревне под Римом в труппе бродячих музыкантов. Эти воспоминания вполне отчетливы, но есть и другие, смутные, а значит, более ранние...»
– Ну-ну! – воскликнул полковник.
– Продолжать? – спросил Лекок, позевывая.
– Говорит она про эти смутные воспоминания поподробнее? – интересовался полковник.
– Нет, только повествует о своей бродячей жизни, – проинформировал Лекок.
– Тогда проскочи, – распорядился старик.
Лекок с облегчением пролистал несколько страниц, и снова начал читать.
«...Мой новый хозяин, канатный плясун, разочаровавшись в Италии, где мы едва зарабатывали на кусочек хлеба, решил перебраться во Францию...»
– Путешествие пропусти, – прервал его полковник.
«...Мне только что исполнилось тринадцать лет, и физик Сарториус научил меня изображать для публики магнетический сон и прикидываться ясновидящей, кроме того, я умела зависать в воздухе, изображая парение. Вокруг пошли разговоры, будто я становлюсь красивой, но меня по-прежнему продолжали бить...»
– Пропускай! – скомандовал старец.
«...Однажды я пережила очень странное ощущение. Наш балаган расположился на большой площади, неподалеку от здания суда. Репетиция уже закончилась, и я отдыхала у окошка нашего домика-фургона, как вдруг увидела: из соседнего особняка выходит бонна, она ведет за руку девочку лет двух или трех. Это все, но повторяю, ощущение было очень странным: мне показался знакомым этот особняк, более того: мне казалось, что маленькая девочка – это я сама, только в какое-то другое время...»
– Надо же! – изумился полковник.
– Читать дальше эту ерунду? – зевая, спросил Лекок.
– Да, если дальше говорится о бонне и маленькой девочке, – потребовал старик.
– Бонна свернула за угол, и мадемуазель Флоретта переключилась на другие материи, – кратко пересказал содержание Лекок.
– Тогда проскочи, – согласился полковник.
Лекок, перелистывая тетрадь, просматривал содержание и сообщал:
– Вот она освободилась от Сарториуса и попала в руки вдовы Самайу. Длинное похвальное слово сей знаменитой укротительнице, ангажированной при всех королевских дворах Европы...
– Это мы знаем, дальше.
– Прибытие в Версаль молодого студента Мориса, который вместо гусарского полка оказывается в цирке: идиллия, буколическая и пасторальная, невиннейший роман между первым любовником и нашей инженю, уже превратившейся в красивую девушку. Шесть страниц: самая строгая тетушка могла бы порекомендовать их для чтения своей племяннице.
– Побереги свое остроумие для другого случая, – заметил полковник, – пошли дальше, нам надо спешить.
– Вы правы. На сцену выходят полковник Боццо-Корона и маркиза д'Орнан: романтическая история наследницы благородного дома, когда-то украденной цыганами, а ныне счастливо найденной благодаря Провидению. Впрочем, малышка питает кое-какие сомнения по поводу своего чудесного узнавания – маловато документов, не предъявлено даже материнского крестика.
– Ты меня раздражаешь, Приятель, – капризным тоном заметил полковник, – не затягивай, мне уже давно пора спать...
Вид Лекока заставил его прервать свои жалобы: тот выпрямился на стуле, вглядываясь в текст, и даже протяжно присвистнул, выражая таким манером свое крайне глубокое изумление.
– Что там такое? – испуганно спросил старец.
Глаза Лекока впились в бумагу, он уже не смеялся, а с жадностью поглощал текст цепким взглядом.
– Черт бы меня побрал! – совсем тихонько выругался он. – На сей раз вас спас только случай, дорогой Отец. Если бы мы не заграбастали эти бумаги, все наше заведение взлетело бы на воздух не хуже пороховой бочки.
– И ты это называешь случаем? – бесстрастно проговорил полковник.
– Еще бы! Ведь господин д'Аркс мог бы не бросать тетрадочку на столе, а сунуть ее в карман. Вы только послушайте:
«...За мной пришла мадам Самайу и повела в свою комнату, где меня уже ждали двое: очень старый господин важного вида и дама. Про нее я сперва подумала, что это моя мать, ибо дня три уже у нас в цирке только о том и говорили, что у меня нашлась богатая родня. Мадам Самайу сказала: „Флоретта, вот твои родственники, они приехали, чтобы забрать тебя“. Дама обняла меня и поцеловала очень нежно, а старик только крутил пальцами и приговаривал: „Как она похожа на нашу бедную графиню!“ Вот и все. Меня увезли, и я даже не успела попрощаться с Морисом...»
– И что же тут особенного? – спросил полковник. – Зря ты меня пугаешь!
Не обращая на него внимания, Лекок продолжал:
«...Когда меня привезли в богатый дом и я осталась наконец одна в отведенной мне комнате, я закрыла глаза, чтобы заглянуть внутрь, в свою душу, но странное дело, мне привиделся не Морис, а тот самый особняк неподалеку от здания суда, откуда выходила бонна с маленькой девочкой. Я сказала себе: „Значит, это действительно была я!“
Во мне зашевелились какие-то воспоминания, но оченьзыбкие, переменчивые, исчезающие. Я была уверена, что даму я никогда не видела, а вот старик, наоборот, произвел на меня странное впечатление: во мне словно пробудилось эхо, отзвук крика ужаса и тоски. Я пытала свою память, но не находила там ничего, кроме этого необъяснимого ужаса...»
Полковник подпер голову в чепчике рукой, чтобы лучше слышать.
– Эй! Зачем ты делаешь это? – спросил он, видя, что Лекок пролистнул три страницы.
– Я подбираюсь к самому существенному, – пояснил Лекок, – а то, что я пропустил, можно резюмировать в нескольких словах: наша очаровательная малышка в раннем детстве встретилась с волком, который чуть было ее не съел, при воспоминании о нем она до сих пор вздрагивает от страха. Вы очень хитры, патрон, но у девчонки есть нюх, да еще какой. Маркиза д'Орнан не вызвала у нее ни малейшей тревоги, она решительно отделяет ее от вас, а вот вы наводите ее на очень неприятные мысли: вроде бы вы хороший, даже замечательный, даже очаровательный, вроде бы она согласна и даже обязана вас полюбить – ах! знали бы вы, как все это выражено! Какой стиль! У девочки положительно есть талант... но в конечном счете она терпеть вас не может, у нее от вас мурашки бегают по спине, вы слишком похожи на того волка, который показал малышке свои страшные зубы, хотя и не съел ее.
– То-то и оно, – вздохнул полковник, – у меня всегда было слишком доброе сердце.
Лекок радостно загоготал и послал патрону воздушный поцелуй.
– А теперь, – резко сказал он, – мы подходим к самому главному. Вы, как я вижу, не очень-то мне верите, думаете, я преувеличиваю. Ну что ж цитирую малышку:
«...Прошлое словно затянулось пеленой, достаточно прозрачной, чтобы терзать мою память, но и очень прочной, так что прорваться сквозь нее мне никак не удавалось. И вот совсем недавно, на прошлой неделе, туман рассеялся. Я пришла к полковнику Боццо, чтобы поздравить его с именинами. Слуга сказал, что он у себя, и я, как всегда, вошла в его кабинет без стука. Полковник, видимо, только что вышел, его большое кресло было придвинуто к открытому секретеру. Шутки ради я уселась в большое кресло и стала ждать итут мой взгляд случайно упал на рукопись, лежащую прямо передо мной...»
Полковник стукнул себя по лбу и вскричал:
– Какая досада! Я тогда как раз спустился в гостиную, чтобы намылить голову этому негодяю Короне!
– Вот видите, – ехидно заметил Лекок, – значит, не только следственные судьи имеют дурную привычку бросать важные бумаги на столе без всякого присмотра. В тот день, Отец, вам явно изменило ваше знаменитое везение.
Старик плаксивым тоном посетовал:
– Стоит мне слегка оступиться, как вы ликуете. В сущности, все вы меня ненавидите, все... Итак, она просмотрела доклад Реми?
– Полагаю, она его прочитала до самого конца. Судите сами.
«...В глаза мне бросились подчеркнутые посреди страницы слова «Черные Мантии», любопытство мое было разбужено, и я без особого стеснения, думая, что речь идет о той банде, о которой сейчас говорит весь Париж, начала читать, но вскоре сердце мое болезненно сжалось: я нашла разгадку смутных и страшных образов, с детства обитавших в моей памяти.
Реми, я видела этих людей в черных масках, я слышала их зловещий пароль: «Будет ли завтра день?» Они собрались... не знаю, где, в какой-то затемненной комнате, но я тоже была там, совсем маленькая, они думали, что я сплю, а я слушала и смотрела. Один сказал: «Она еще совсем маленькая, где ей что-то запомнить». А другие возражали: «Нет, все-таки будет спокойнее, если она умрет». Они говорили обо мне.
Маска скрывавшая лицо главаря, упала...»
– Ты лжешь! – закричал полковник голосом, дрожавшим от злости и страха. – Маска никогда не падала с моего лица!
Его худая рука вытянулась, с неожиданной силой он выхватил тетрадь из рук Лекока, гневно оттолкнув своего чтеца. Все его тело конвульсивно дергалось под одеялом, пока он подносил рукопись к глазам. Он читал молча; грозно насупленные брови мало-помалу раздвигались, и вскоре на губах полковника заиграла дьявольская улыбка.
– Вам пришла в голову хорошая идея, Отец? – спросил Лекок, с любопытством наблюдавший за переменами на старческой физиономии.
– Что ты, что ты, Приятель! – с притворным смирением ответил полковник. – Какие у меня могут быть идеи? Каждый из двух этих милых деток владеет половиной нашей тайны; как только эти половины соединятся, мы превратимся в бедных овечек, приготовленных для заклания.
– Но Реми д'Аркс этой исповеди еще не читал, – живо возразил Лекок, – достаточно помешать двум половинкам соединиться, и...
– Но они же обручены, Приятель, не забывай!
– Вздор! Сейчас не время для подобных маленьких комедий, нам надо спасать свою шкуру. Я предлагаю так: сперва сожжем эту чертову тетрадку, а потом займемся господином д'Арксом и его Валентиной.
Полковник ласково покосился на зажатую в его руке тетрадь.
– Сын мой, – мягким тоном заговорил он, – среди всех моих деток ты самый умненький и самый способный. Я же стал таким дряхлым, что мозги мои начали крошиться от ветхости. Единственное, что у меня осталось, – это мое везение. Тетрадь опасна, согласен, но не смертельно опасна. Попробуй взглянуть на ситуацию трезво: /мы не можем расправиться с Реми д'Арксом до тех пор, пока не раздобудем двух других экземпляров его доклада. Нет, не прерывай меня! Я отыщу их, будь спокоен, но на это потребуется время. Сейчас мы можем пользоваться только одним оружием – невидимым. Смочив невидимое оружие вот этим ядом,– он постучал по тетради,– можно убить полсотни быков, дорогой мой.
А мы имеем дело всего-навсего со следственным судьей и молоденькой девицей.
Полковник и Лекок переглянулись, и Лекок опустил глаза первым, пробурчав:
– Я много раз говорил: вы – дьявол.
Полковник улыбнулся комплименту, упрятал тетрадь под подушку и промолвил:
– Завтра настанет день, малыш, а теперь пора баиньки, спокойной ночи.
Да, я забыл сообщить, – добавил он, – одну интересную деталь, о которой поведал мне Преольт, секретарь суда. Лейтенант Паже и Реми д'Аркс сделались чуть ли не закадычными друзьями. Преольт даже подумал, что следователь намерен распорядиться о прекращении судебного дела. Они говорили более получаса, обвиняемый и его судья, не подозревая о своем соперничестве. Только в конце допроса Реми д'Аркс догадался, что перед ним – избранник мадемуазель де Вилланове, а лейтенант Паже узнал, с кем он имел честь беседовать, лишь когда ему зачитали протокол. Преольт говорит, что они раскалились добела и готовы были сожрать друг друга.
Полковник снова положил голову на подушку.
– Вот так-то, – пробормотал он уже сонным голосом, – бывают люди, которым на роду написано побеждать, например, Александр Македонский, Цезарь, Карл Великий, Наполеон... я!
XXII
ПРИДАНОЕ
Прошло две недели, и наступил наконец канун свадьбы. Любое дело идет как по маслу, если за него берется такой человек, как полковник Боццо: эти две недели он провел в неустанных хлопотах и заботах об устройстве брачного союза между любимой племянницей маркизы и Реми д'Арксом, которого он нежно называл своим приемным сыном.
Никаких отсрочек и помех больше не предполагалось, все было приготовлено и в мэрии, и в церкви; в то утро полковник явился в особняк Орнан на маленький прием, устроенный маркизой в честь предстоящего торжества и вместе с сияющей хозяйкой принимал поздравления от гостей.
Прием удался на славу, всякий мог полюбоваться подарками, разложенными и расставленными в уютном салоне, сверкавшем от изобилия драгоценностей, шелков и кружев. Все было очаровательно и богато, маркиза безумствовала, полковник не уступал ей в щедрости, принц Сен-Луи прислал дары, достойные его августейших предков.
Рассматривая эту роскошную выставку, друзья дома умирали от завистливого восхищения и обменивались колкостями и остротами, произносимыми свистящим шепотом.
Но маркиза, разумеется, слышала только комплименты; время от времени она обращалась к полковнику, никому не уступившему чести быть ее кавалером:
– Ах, мой дорогой друг, как прекрасно вы сумели все устроить!
– Урания, – торжественно отвечал полковник, для такой оказии припомнивший даже данное при крещении имя маркизы, считавшееся некогда поэтическим, – лучшей благодарностью для меня будет счастье наших дорогих деток!
– Роскошно! – восклицал сомюрский родич господин де Шампион. – Изысканно и артистично! Но и у нас в Сомюре бывают свадебные подарки, ни в чем не уступающие этим.
Мэтр Констанс Суэф, нотариус и составитель брачного контракта, хорошо поставленным голосом на весь салон декламировал цифры, скреплявшие будущий союз:
– От госпожи маркизы д'Орнан – дом на улице Ришелье, дающий тридцать пять тысяч франков в год и освобожденный от налогов, пять ферм в Пикардии – все вместе они тянут на тысячу луидоров, а также особняк на улице Варенн, где молодые супруги будут жить; от полковника Боццо-Корона – земля в Нормандии: через пару лет она войдет в цену и будет стоить не менее полумиллиона, а также передача пятипроцентной ренты с капитала в четыреста тысяч франков; от принца Сен-Луи – плантация в Иль-де-Франс, доход не менее пяти тысяч пиастров, пиастр же равен нашему пятифранковрму экю. Если к этому присовокупить состояние супруга, то годовой доход молодых превышает двести тысяч ливров!
– Совсем недурно для начала семейной жизни, – не без горечи заметила госпожа де Тресм.
– А какие перспективы! – воскликнул барон де ля Пе-рьер, только что вошедший и скорым шагом устремившийся к полковнику.
– Вот это называется любовь! – воскликнула Мари де Тресм, с восхищением созерцая ювелирный гарнитур из различных драгоценных камней. И, склонившись к уху подруги, добавила:
– Интересно, нацепит ли она его, когда в фиакре отправится на тайное свидание к своему любовнику?
Барышня в ответ захихикала и с укоризной произнесла:
– Какая ты злая! Зачем ей фиакр, если ее бандит привык лазить в окна?
Шепотки и смешки в разных углах салона перекрывались громкими возгласами восторга:
– Как она будет хороша в этом наряде!
– О да! Она изумительно умеет носить вечерние туалеты!
– Очаровательно! Отменно! Великолепно!
– Шикарно! – подытожил общие восторги юный господин Эрнест, вполне оперившийся за эти две недели.
Барон де ля Перьер, засвидетельствовав свое почтение маркизе, украдкой шепнул полковнику на ухо:
– В особняке Мерис очень кстати случился маленький пожар: загорелось в комнате лорда Френсиса Годвина. И еще: ночью, пока генерал Конрад ужинал в Английском кафе, удалось проникнуть в его кабинет и взломать секретер. Остался только один экземпляр доклада Реми д'Аркса.
– Барон, – маскируя триумфальную усмешку, громко произнес полковник, – ну, как вам наши подарки?
– Изумительно! – не замедлил восхититься барон. – Редкостное сочетание роскоши и вкуса.
Госпожа де Тресм говорила сомюрскому кузену:
– Я-то, конечно, во все эти слухи не верю.
– Сплетни! – согласился с нею господин де Шампион. – У нас в Сомюре тоже есть такие люди, которые только и делают, что несут какой-нибудь вздор. Однако не на пустом же месте возникают сплетни: ведь лейтенант Паже назвал-таки ее Флореттой, и отнюдь не по ошибке, а она ответила ему: Морис!
– Все-таки этой случай... – начала было госпожа де Тресм.
– Вы совершенно правы, к тому же вы сами знаете, какое у бедной Валентины было детство...
– Да-да... и юность тоже!
– Вот именно. По правде говоря, нельзя и ожидать от нее такого знания приличий, какого требуем мы от мадемуазель де Тресм или от мадемуазель де Шампион. А вы заметили, как изменился господин д'Аркс?
– О, да! За две недели он постарел на десять лет.
– Ах! Какое платье! – воскликнула Мари. – И куда ей столько?
Издалека настойчивым эхом доносился голос нотариуса, повторявшего неизменный припев своего романса:
– ...В итоге годовой доход молодых превышает двести тысяч ливров!
Беседа госпожи де Тресм и сомюрского кузена становилась все более конфиденциальной.
– Что касается меня, – зашептал господин де Шампион, – то я говорю только то, что слышал, ибо, заметьте, в «Судебных ведомостях» ничего об этом нет, так вот, я слышал, что история принимает скандальный оборот: ведь его же застали на месте преступления.
– Ну да, – ответила госпожа де Тресм, – за убийцей следовали по пятам от дома на улице Оратуар до особняка Орнан.
Вскоре вокруг них образовался небольшой кружок из завсегдатаев дома.
– Неужели это правда, – спросил один из постоянных партнеров маркизы по висту, – что следствие прекращено из-за отсутствия состава преступления?
– Чистая правда, – ответил господин де Шампион, – лейтенант Паже свободен и сейчас разгуливает по Парижу.
– Неслыханно! – дружно возмутился весь кружок. Госпожа де Тресм поманила пальцем юного Эрнеста, пояснив почтенной публике:
– У этого молодого человека брат служит в прокуратуре, наверняка он посвящен в подробности.
Но тут же прервалась, чтобы прикрикнуть на дочь, уже было двинувшуюся к ним со стайкой любопытствующих подружек.
– А вам тут делать нечего, милые девочки! Разглядывайте подарки, восхищайтесь, это более приличествует вашему возрасту.
Призванный для консультации Эрнест тут же напустил на себя важный вид и объявил:
– Разумеется, я посвящен в подробности. Мой брат – заместитель генерального прокурора, и это дело вверено ему. История действительно невероятная! Господин д'Аркс, конечно, человек огромного таланта...
– Огромного! – дружно подтвердил хор.
– Но ведь никто, – разглагольствовал Эрнест, – не застрахован от случайности, от болезни, от помешательства, от... В общем, я не берусь судить, что сталось с господином д'Арксом, но он явно не в себе.
Хор молчал.
– А получилось вот что, – продолжал оратор, осчастливленный всеобщим вниманием. – Дело казалось яснее ясного: рапорты полицейских агентов не оставляли ни тени сомнения, свидетельские показания дружно сливались в ансамбль отягчающих улик...
– Красиво излагает, – одобрил его сомюрский родич, – юноша явно поднаторел.
Зардевшись от похвалы, юноша продолжил:
– Наши дамы вероятно не знакомы с процессом судопроизводства, с его механизмом, и я постараюсь им растолковать: следственный судья в одиночку ведет дело и выносит... ну... как бы предварительный приговор...
– Верно! Верно! – подтвердил господин де Шампион. – Следственный судья, – продолжал оратор, – резюмирует проделанную им работу в особом документе, это нечто вроде предписания, поступающего в прокуратуру, затем королевский прокурор поручает своему заместителю проинспектировать следствие, заместитель готовит по этому делу доклад, заключения которого становятся основой обвинительной речи...
– Всем это известно, даже младенцам, – недовольно пробурчал господин де Шампион.
– Не все же дамы, – огрызнулся обиженный Эрнест, – похожи на вашу дочь, мадемуазель де Шампион, столь усердно читающую «Судебные ведомости». Меня попросили рассказать, вот я и рассказываю как можно понятней. В своем докладе мой брат пришел к заключению, что убийца должен быть предан суду присяжных, в то время как господин д'Аркс прекратил дело за отсутствием состава преступления. Мой брат доложил об этом шефу, королевский прокурор тотчас подал обжалование, но господин д'Аркс, пользуясь предоставленным ему правом, к изумлению всей прокуратуры отменил ордер на задержание, и теперь лейтенант Паже свободен, как вы и я.
– Точно, – подтвердил барон де ля Перьер, приближаясь к ним, – и это кажется весьма странным тем, кто...
Он был прерван пробежавшим по салону шумом: в комнату входил господин д'Аркс под руку с графиней Фаншеттой Корона.
Кружок, собравшийся вокруг госпожи де Тресм, тотчас рассеялся, но никто не спешил с поздравлениями к новому гостю.
На сей раз госпожа де Тресм оказалась абсолютно права: Реми д'Аркс действительно постарел лет на десять.
Он похудел, черты его лица, еще так недавно правильного и красивого, заострились, в черных волосах появились седые пряди, и весь он как-то съежился, словно придавленный невидимой тяжестью.
Он затравленным взглядом смотрел на гостей, которые начали наконец осыпать жениха любезностями, при этом оглядывая его с ног до головы с безжалостным любопытством. Выражение лица его было пугливым и диковатым.
Завсегдатаи особняка Орнан понимающе кивали и исподтишка подталкивали друг друга локтями. Все они заметили печальный взгляд, которым Реми окинул свадебные подарки.
Фаншетта, желая улучшить его настроение, воскликнула:
– Вы видите перед собой счастливого человека!
– Бывают люди, – ехидно заметила госпожа де Тресм, – на которых счастье производит гнетущее действие.
Навстречу гостю с радостно протянутыми руками спешила маркиза, а полковник Боццо уже нежно целовал своего «приемного сына».
Тот ничему не противился, только спросил:
– А где же мадемуазель де Вилланове?
Все заметили, что голос у него тоже очень изменился.
– Она занята своим туалетом, – ответила маркиза. – Ах! Нам всем так хочется быть красивыми в этот радостный день!
Реми промолчал, явно намереваясь двинуться прочь, словно беседа на.эту тему была для него утомительной, и среди гостей опять началось шушуканье.
Полковник тронул Фаншетту за руку, и она громко ответила на его немой вопрос:
– Я встретила Реми у входа в особняк, мы еще не успели переговорить, но сейчас я его отведу в оранжерею и выполню ваше поручение.
– Какое поручение? – удивился молодой судья, медленно оборачиваясь.
Полковник улыбнулся ему и ответил ласковым тоном:
– Сейчас узнаете, дорогой, идите туда, куда вас поведет моя маленькая Фаншетта.
Графиня, взяв Реми за руку, с улыбкой повела его в оранжерею.
– Очень странно, – тихонько недоумевала госпожа де Тресм.
– Да, – согласился с ней сомюрский кузен, – эта свадьба больше смахивает на похороны.
Графиня Корона, не выпуская руки Реми, прошла через всю оранжерею и остановилась в наиболее удаленном от салона углу.
Это было как раз то место, где две недели назад произошло его объяснение с Валентиной. Реми, видимо, вспомнив об этом, провел рукой по лбу.
– Вы страдаете, – сказала ему Фаншетта, усаживаясь рядом с ним. – В моей собственной жизни столько горя, что у меня слишком мало времени остается на тех, кого я люблю. Среди всех гостей, кажется, я одна не знаю, что здесь происходило в эти две недели. Я думала, вы счастливы, Реми, я так радовалась, что хоть отчасти содействовала вашему счастью. Что с вами, Реми?
Судья опустил глаза и, помолчав, ответил:
– Я предчувствую, что со мной случится какое-то страшное несчастье.
– Но с какой стати? – изумилась графиня. – Ваш рассудок слишком...
– Да, рассудок и... сердце, главное, сердце... – прошептал Реми д'Аркс.
Он опять замолчал, и графиня спросила:
– Вы больше не доверяете мне? Судья поднял на нее тоскливый взор.
– Мне надо бежать, – вымолвил он наконец, – или убить себя.
Фаншетта с упреком повторила его последнее слово, и он отчаянным голосом пояснил:
– Я слишком ее любил, и эта любовь выжгла меня дотла. Умереть от этой любви – вот то единственное, что мне остается.
– Но вы же вступаете с вашей возлюбленной в брак! Лицо Реми напряглось, когда он выдавливал из себя ответ:
– Я не совершил ничего преступного, но меня мучают угрызения совести. Я не труслив, но меня одолевает страх. Видите ли, я не знаю, можно ли мне по-прежнему называться порядочным человеком. Скажите, вы считаете меня таковым?
– Я считаю вас последним рыцарем на земле, – ответила графиня, взяв его за руки, – вы сама честность, вы добры и отважны. Зная Валентину, я уверена, что она ничего не скрыла от вас. Эта девушка достойна вас, Реми, клянусь. Этот брак спасет ее, защитит от нападок света...
– Этот брак – сделка, – сумрачно произнес Реми, и на глаза его навернулись слезы.
Фаншетта не посмела расспрашивать.
– Есть вещи, – снова заговорил Реми, – которые вам трудно понять, вы не подготовлены к этому и сочтете мои слова безумными, но я, к сожалению, не сумасшедший. Невидимое оружие нацелено мне в грудь, оно уже ранило меня, и ранило смертельно.
В прекрасных глазах Фаншетты появилась тревога; ей казалось, что Реми бредит.
Заметив это, судья воскликнул с горькой улыбкой:
– Ну вот, что я говорил? Но разве по виду моему не заметно, что я тяжело ранен? Нынче утром я взглянул в зеркало и сам себя не узнал. Эти две недели я жил как в лихорадке, вернее – умирал потихоньку, отравленный презрением к себе и ожиданием неминуемой беды.
О Валентине я почти ничего не знаю, мне известно кое-что о ее детстве, о ее любви к этому юноше... Ох! Не пытайтесь ее защищать, мадам, она ни в чем не виновата...
Однажды Валентина принесла мне бумажный сверток и сказала: «Вот моя исповедь», но, видимо, она передумала, ибо я не обнаружил свертка на своем столе, где он был оставлен. За эти две недели мы едва ли обменялись с ней парой слов. Она меня избегает, я ее тоже. Нашим браком занялись другие, и если бы не полковник Боццо, ваш дед и мой добрейший друг...
Фаншетта поспешно открыла свою бархатную сумку, расшитую по последней моде стальной нитью, и вынула оттуда большой конверт.
– Хорошо, что напомнили! – обрадовалась она. – Я чуть не забыла о поручении деда. Все; что исходит от него, – благо, и как знать, может, я вручаю вам лекарство от вашей тоски? Он улыбался, передавая мне конверт, и говорил: «Наш дорогой Реми непременно должен прочитать это нынче утром, вручи ему это и оставь его одного».
Она протянула ему конверт со словами:
– Вручаю и оставляю вас одного.
Реми ее не удерживал, лишь попросил вдогонку:
– Как только мадемуазель де Вилланове закончит свой туалет и выйдет к гостям, скажите мне об этом.
Он остался один, однако же не спешил заглянуть в конверт. Графиня плотно прикрыла за собой дверь, и шум из гостиной почти не проникал в оранжерею. Реми сидел, скрестив на коленях руки и уставив глаза в пустоту, губы его время от времени шевелились, но с них срывались всего три слова:
– Валентина... невидимое оружие...
Через несколько минут он машинально разорвал конверт, вслух подведя итог своим размышлениям:
– Она... моя любовь к ней – вот оно, невидимое оружие!
Он вынул из конверта тетрадь и задрожал всем телом.
– От нее! – воскликнул он. – Ее почерк! Та самая тетрадь, которую она принесла мне! Но как она исчезла из моего кабинета? И почему мне ее возвращает полковник Боццо?
Тут в оранжерею вошел ливрейный лакей маркизы, который нес на подносе три письма.
– Ваш камердинер только что доставил корреспонденцию, – сообщил он судье, – и сказал, что она весьма срочная.
Реми взял письма и, отпустив лакея, положил их рядом с собой, даже не взглянув на адреса. Спустя мгновение он погрузился в чтение исповеди Валентины.
XXIII
ДЬЯВОЛ
Реми д'Аркс читал с жадностью; ему казалось, что магнетические флюиды исходят от любимого почерка. Каждая строчка поворачивала кинжал в его ране, но избыточная доза страдания действует опьяняюще, и на дне наигорчайшей чаши может обнаружиться капля нектара.
Он любил, его любовь росла вопреки всему, и чувство только разгоралось сильнее от попыток погасить его.
Но любил он безнадежно, грядущее венчание ничего не означало, и суета вокруг казалась ему призрачной, – вот-вот все это могло рассеяться, точно туман.
Собственно говоря, и сама свадьба не смогла бы уничтожить его страхов: даже в мэрии, даже перед лицом священника, благословляющего его союз с Валентиной, он бы продолжал не верить в его прочность.
Голос совести без умолку кричал ему: «Все это – ложь, твоя свадьба – это всего лишь безжалостный удар таинственного оружия...»
Он с головой погрузился в чтение, и все перестало существовать для него, кроме этой исповеди, которая мучила его и чаровала.
Ему чудилось, что он слышит голос Валентины, и голос действовал на него, подобно хмелю. Лицо его сделалось еще бледнее, на лбу выступили капли холодного пота, но он упорно читал дальше.
Вдруг он остановился, глаза его затуманились – Валентина описывала первые дни своей любви к Морису. Имя соперника звучало для него оскорблением, он обессиленно отложил рукопись в сторону.
– Чем я занимаюсь? Зачем я подвергаю себя этой пытке? – спросил он сам себя. – Я люблю ее и ломаю ее жизнь. Никогда она меня не полюбит! Зачем же тащить ее в глубины своего несчастья?
Он кинул взгляд на письма, принесенные лакеем: первые два – от людей знакомых, на третьем конверте его адрес выведен совершенно не известной ему рукой. Его-то он и открыл первым.
Пальцы его, разрывавшие конверт, дрожали, он с ужасом думал: «Когда я, убив его, вернусь к Валентине, что она скажет? А ведь мне придется его убить!»
Он развернул письмо и взглянул на подпись – Морис Паже!
Кровь бросилась ему в лицо, с трудом сдерживая волнение, он прочел:
«Господин д 'Арке, Вам я обязан жизнью, и мне хотелось бы стать Вашим другом, но это от меня никак не зависит. Оказавшись на свободе, я вынужден выполнять поставленное Вами условие и предоставить себя в Ваше распоряжение. Во мне это вызывает отвращение, но от своего слова я не отказываюсь. Мой адрес: улица Анжу-Сент-Оноре, номер двадцать восемь. Яне буду искать Вас, господин д 'Арке, но и прятаться от Вас не намерен».
Глаза Реми вспыхнули от негодования.
– Как видно, лейтенант не испытывает ко мне ревности, – разгневался он. – Я не удостоился даже его ненависти! В письме нет и тени насмешки, но оно мне крайне оскорбительно! Что ж, значит, решено: завтра, как только Валентина станет моей женой, я постараюсь избавиться от соперника.
Он разорвал второй конверт и начал читать с рассеянным видом:
«Мой дорогой д'Аркс,
Сообщаю Вам досадную новость: бумаги, которые Вы оставили у меня, этой ночью исчезли вместе с другими ценностями, хранимыми в моем секретере. Я, разумеется, уведомил полицию, но предупреждаю Вас на тот случай, если ей не удастся схватить грабителей. Я лишился тридцати тысяч франков, но, положа руку на сердце, могу сказать, что более всего жалею о пропаже этих бумаг, судя по всему, весьма дляВас важных.
Преданный Вам
генерал Конрад»
С губ Реми невольно сорвалось восклицание:
– Невидимое оружие!
Он скомкал листок и промолвил:
– Так, второе письмо от Годвина. Могуществу моих врагов нет предела!
Второе письмо гласило:
«Дорогой друг,
В моем особняке случился небольшой пожар, и пакет, оставленный Вами на хранение, сгорел. Вы даже не сказали мне о его содержимом, а лишь просили передать в случае Вашей смерти герцогу Орлеанскому. Тем не менее обычной декларации о стоимости Вашей потери будет достаточно, чтобы явозместил убытки.
Yourstruly
Френсис Годвин»
– Так я и знал! – воскликнул Реми д'Аркс, спокойно складывая письмо.
И добавил:
– Остается только, чтобы в дом полковника ударила молния!..
Он снова взял исповедь Валентины и принялся читать ее довольно хладнокровно. Нам содержание рукописи уже знакомо – благодаря тем выдержкам, что цитировал Лекок. Как мы помним, полковник Боццо прервал чтеца на последней странице, на том месте, где Валентина, словно разбуженная внезапным ударом, находит ключ к своим детским воспоминаниям.
Итак, пелена рассеялась: она увидела себя на следующий день после некой кровавой катастрофы – одинокий, без родных и близких, окруженной зловещими людьми в черных масках, обсуждавшими ее участь. Последняя фраза, прочитанная Лекоком, была такой: «Маска, скрывавшая лицо главаря, упала...»
После этой фразы, столь взволновавшей полковника Боццо, было еще полстраницы текста, который мы приводим целиком:
«...Когда маска упала, я увидел человека очень почтенного возраста с мягким, даже ласковым взглядом, с благородным лбом, увенчанным седыми волосами.
Старик этот, главарь Черных Мантий, знаком мне и сейчас, вы тоже его знаете, Реми, более того – вы его любите.
Это один из моих опекунов – я пыталась сомневаться, но тщетно, я точно знаю: он!
Я не решила доверить бумаге его имя, но от вас у меня нет секретов, господин д 'Аркс: Вам достаточно спросить у меня это имя – и я назову его».
На этом исповедь кончалась.
Реми закрыл тетрадь и застыл, уставив глаза в пол.
Он так глубоко задумался, что не слышал скрипа открывающейся двери, не слышал шума приближавшихся к нему шагов.
Подняв глаза, он увидел полковника Боццо-Корона: старик стоял перед ним, скрестив на груди руки.
Глядя на него в упор, Реми спросил:
– Сударь, это вы изволили передать мне рукопись для прочтения?
Полковник утвердительно кивнул.
– Ее украли, – продолжал Реми, – из кабинета, с моего письменного стола. Зачем мне ее вернули?
– Вы не догадались? – удивился старик.
– Я так и знал, что на меня обрушится несчастье, – ответил Реми. – Пожалуй, мне не следует видеть Валентину: она тотчас же произнесет имя, которое не решилась написать.
Лицо полковника так и просилось на портрет: ни тени страха, одно лишь глубокое и искреннее сострадание.
– А что с докладом, который я вам доверил? – внезапно спросил Реми. – Взломали ваш секретер или же загорелась ваша спальня?
– Несчастный молодой человек! – негромким голосом изрек полковник. – Я люблю вас и жалею от всей души. Ни одно слово, исходящее из ваших уст, не может оскорбить меня. Вы судья, Реми, и когда вы захотите, я отвечу на все вопросы, которые вы уже вознамерились мне задать, хотя долгая жизнь достойно прожитая на благо многим, могла бы избавить меня от клеветы. Однако в данный момент речь идет о вас и только о вас. Я спрашиваю еще раз: вы не догадались?
– Я догадался, что главарь Черных Мантий разыгрывает блистательную партию. Но, несмотря на его дерзость, он проиграет.
Большинство великих актеров лицедействует отнюдь не в театре: старик величественно выпрямился, на его лице явилось выражение неизбывной муки.
– Я изгнанник, господин д'Аркс, – медленно заговорил он, – вы, сами того не подозревая, коснулись весьма болезненной раны: у меня был брат, так неужели же вы заставите меня обесчестить имя человека уже покойного?
– Вот как! – вскричал судья. – Значит вы намерены?..
– Мое несчастие уже совершилось, – властно прервал его старик, – а ваше – только на подходе. Вам грозит беда. Последний раз спрашиваю вас, господин д'Аркс: вы догадались? Сопоставьте даты: Валентине восемнадцать лет, ей было года три, не больше, когда она увидела злодея, будто бы похожего на меня, а случилось это на следующий день после трагедии, поразившей ее детское воображение. В рукописи этого нет, но я знаю, она мне рассказывала.
Догадываетесь?
Реми прикрыл глаза рукой.
– Я вижу, догадываетесь! – вскричал старик. – Она присутствовала при убийстве. Кого? Семейство ваше проживало в Тулузе, площадь перед зданием суда...
Крик застрял в горле Реми. Старик безжалостно закончил:
– Она присутствовала при убийстве Матье д'Аркса, вашего отца.
– Моего отца! – прохрипел Реми, поднимаясь во весь роет. – Она – моя сестра!
При этом слове он пошатнулся и отступил к стене, грубо оттолкнув полковника, пытавшегося его поддержать. Затем Реми вскрикнул и помчался к двери в гостиную. Гостиная уже опустела: никем не остановленный, он вбежал на второй этаж, где находилась комната Валентины.
В комнате никого не было, но Реми тотчас же заметил конверт, оставленный на столе. Он бросился на него, как коршун на добычу: письмо было адресовано ему, но затуманенные глаза Реми не различали букв. Сердце его болезненно сжалось, голова горела, он оперся обеими руками о столешницу, бормоча:
– Оружие... невидимое оружие... я не успею! Я смертельно ранен!
– Боже! – вскричала горничная Виктория, появившаяся из кабинета. – Да вам плохо, господин д'Аркс! Сейчас я подам вам стакан воды с сахаром.
– Сюда! – крикнул Реми, подзывая ее властным жестом.
– Я не собака, чтобы терпеть такое обхождение, – проворчала горничная, но все же подошла к нему.
Реми подал ей письмо со словами:
– Прочитай мне это немедленно!
Напуганная исказившимся лицом судьи, девица взяла письмо и промолвила:
– Сейчас прочитаю. Слава Богу, грамоте я обучена и могу разобрать любые каракули.
Она стала читать письмо вслух:
«Прошло уже две недели, как я вручила Вам свою исповедь, но Вы не ответили мне и, судя по всему, избегаете встреч со мною...»
– Избегаю встреч!.. – со стоном повторил Реми.
– Правда, правда, – подтвердила Виктория, – каждый день мадемуазель то и дело спрашивала меня: «Господин д'Аркс не приходил?»
Виктория продолжила чтение:
«...Наши благодетели, с нетерпением ожидающие развязки, усердно потрудились в эти две недели: мы с Вами накануне свадьбы. Господин д 'Арке, мы заключили сделку, и Вы исполнили взятое на себя обязательство, но я переоценила себя: долг оказался мне не по силам. Свою вину я могу искупить только смертью.
Мне нечем заплатить Вам, и я умираю.
Прощайте!»
– Добились своего! – задыхающимся голосом произнес судья, вырывая письмо из рук Виктории.
Схватив горничную за плечи, он закричал так громко, словно надеялся, что его услышит кто-то еще:
– Слушайте! Не позволяйте ей умереть! Я побежден, я знаю! Я прошу пощады! Наказывайте меня и только меня! Я сдаюсь! Вы сильнее и я прошу пощады!
«Сошел с ума!» решила про себя Виктория и в полный голос добавила:
– Господин д'Аркс, не кричите на меня, я тут совершенно ни при чем!
Сделав огромное усилие, чтобы сосредоточиться, Реми спросил:
– Давно она ушла?
– Четверть часа назад, – с обидой в голосе ответила горничная.
– Куда? – спросил Реми.
Задавая этот вопрос, он бросил на стол кошелек.
– Я знаю совершенно точно, куда, ведь это я провожала ее до фиакра. Она еле держалась на ногах и без меня навряд ли смогла бы спуститься с лестницы. Так вот, она говорила так тихо, что я вынуждена была повторить адрес кучеру: улица Анжу-Сент-Оноре, номер двадцать восемь.
– К нему! – воскликнул Реми, голос его уже не дрожал.
Он выпрямился и довольно спокойно промолвил:
– Надо спешить к нему! К Морису Паже! И быстрым шагом вышел из комнаты.
Неведомо откуда взявшийся полковник Боццо, словно кот, подстерегавший мышь, незамеченный крался следом за ним по лестнице. У ворот полковник столкнулся с Лекоком, который сказал, указывая на стоявший по другую сторону дороги экипаж:
– Господа там, они ожидают вас.
Это была бедная комната на четвертом этаже старого дома по улице Анжу. Окно выходило в большой, но уже увядший сад, печально освещенный осенним солнцем.
Они были тут, вдвоем, Морис и Валентина, они сидела рядом, взявшись за руки.
Валентина бросила накидку на стул, голова ее была непокрыта, распущенные волосы роскошными волнами струились по плечам.
Она была так прекрасна, что восхищенный Морис не мог оторвать от нее глаз.
Губы их молча соединились в поцелуе.
– Я хочу помолиться! – промолвила Валентина. – Я верю, что Бог простит нас, ведь мы так страдали!
На столе рядом с ними стоял бокал, наполненный золотисто искрящейся жидкостью; такой цвет бывает у вин с испанских островов.
Бокал стоял в одиночестве, рядом с ним не было никакого флакона.
Морис и Валентина избегали смотреть на бокал.
Валентина опустилась на колени, Морис же молиться не стал; он был очень бледен, но держался твердо. Решение было принято ими вместе и единодушно.
Закончив свою краткую молитву, Валентина сказала:
– Надо спешить, сюда могут прийти.
Она закинула руки Морису на шею, они снова поцеловались, но это был уже скорбный поцелуй прощания.
Затем влюбленные одновременно протянули руки к бокалу.
Но никто из них не успел взять его – за дверью послышался шум, кто-то пытался открыть ее. Дверь не поддавалась, она была заперта на ключ, но замок был старенький, казалось, он вот-вот выскочит из гнезда. Наконец, не выдержав очередного мощного удара, дверь рывком распахнулась.
На пороге появился похожий на призрак Реми д'Аркс.
Он никак не мог отдышаться, вид у него был совсем обессиленный, он с ужасом глядел на Валентину, прижавшуюся к Морису. Она сказала своему избраннику:
– Не защищайся, мы принадлежим ему.
Реми молча пересек комнату, хватаясь за мебель, словно пьяный, который боится упасть.
Подойдя к столу, он с минуту стоял недвижно. Затем, взглянув на Валентину, он сказал Морису:
– Я вас прощаю, постарайтесь быть счастливы. И, взяв бокал, залпом осушил его.
Реми тут же упал мертвым, но виной тому было не содержимое бокала – господин д'Аркс за один этот последний час полностью исчерпал весь запас своих жизненных сил.
Морис и Валентина едва успели перенести его на кровать, когда позади них послышался шум. Они оглянулись: в комнату ворвались полицейские, предводительствуемые Лекоком и полковником Боццо.
Доктор Самюэль, прибывший вместе с ними, первым делом бросился к бокалу и обнюхал его. Отчаянный жест и скорбное выражение лица свидетельствовали о результатах его проверки.
– Мы прибыли слишком поздно, – объявил полковник, – нам уже не спасти моего несчастного друга.
Затем, обращаясь к комиссару полиции и указывая пальцем на застывшую в оцепенении юную пару, он продолжил:
– Мне почти сто лет, но за всю свою долгую жизнь ни разу не испытывал я потрясения столь жестокого. Эту девушку я считал своей дочерью, ее приемная мать является моим лучшим другом, мое старое сердце разбито, но, собрав последние силы, я все-таки исполню свой долг. Эти молодые люди питают друг к другу нежные чувства. На завтра была назначена свадьба мадемуазель де Вилланове и Реми д'Аркса, но мадемуазель сбежала из особняка Орнан к своему любовнику – и что же мы находим в их гнездышке? Труп убитого ими господина д'Аркса!
Морис и Валентина, несмотря на свое смятение, хотели было опровергнуть слова полковника, но тут лежавший на постели труп пошевелился, и доктор Самюэль тотчас бросился к нему.
– Жизнь еще не угасла в нем, – объявил он. Полковник подавил дрожь ужаса, но доктор Самюэль добавил:
– Он отравлен беладонной и умрет безумцем.
– Валентина, – слабым голосом позвал умирающий, – сестра моя...
Девушка сделала шаг к кровати.
– Сестра моя... – повторил он, пытаясь сесть.
Он протянул к ней руки, но тут же сделал ими отталкивающее движение, вымолвив с неизъяснимым ужасом:
– Не приближайся, я все еще люблю тебя! Они убили меня, и их невидимым оружием стала ты!
Он упал.
Над ним склонился полковник; слышно было, как старик рыдает, прижимая умирающего к своему сердцу. Выпрямившись, полковник утер глаза и объявил:
– Я принял последний вздох бедного мальчика! Доктор Самюэль и Лекок были бледнее смерти.
Указывая на Мориса и Валентину, старец дрожащим голосом произнес:
– Я сделал все возможное, чтобы предотвратить катастрофу, я надеялся их спасти, но отныне они принадлежат закону. Господа, я считал ее своей дочерью, так позвольте же мне не присутствовать при исполнении ваших обязанностей.
Они были втроем в экипаже, отвозившем полковника Боццо в его особняк на улице Терезы.
И доктор Самюэль, и Лекок с полным правом могли считаться прожженными негодяями, тем не менее они с суеверным ужасом поглядывали на тщедушного старичка, зябко кутавшегося в меховое пальто.
– Целых семьдесят лет, – наконец заговорил полковник, – подобная участь постигает тех, кто пытается атаковать меня. Я опять вас спас, мои драгоценные, и вы должны сплести мне венок.
– Но они еще не осуждены, – возразил Лекок, – они могут заговорить...
– Навряд ли! С моей помощью они обретут заботливого друга, который доставит им все необходимое и избавит от позорной смерти на эшафоте.
Он издал короткий смешок, оставшийся безответным.
За смешком последовал приступ кашля.
Полковник понес к губам платок, а затем положил его рядом с собой.
Когда он вышел из экипажа, Лекок и доктор Самюэль переглянулись.
– Не правда ли, он сам дьявол? – прошептал Лекок. Доктор взял в руки платок, забытый стариком на сиденье.
– Дьяволы не умирают, – ответил он и показал красноватое пятно, оставленное на платке губами полковника.
– Что это? – с неподдельным интересом осведомился Лекок, не сводя глаз с красноватого пятна.
– Близкий конец, – ответил доктор.
Лекок, с любопытством осмотрев пятно, воскликнул:
– Надо же! А я думал, Бог о нем позабыл!
– Ты все еще веришь в Бога, Приятель? – удивился доктор Самюэль.
– Нет! Представляешь, какая будет потеха, если там наверху все-таки кто-то есть?
