XX «BROKEN HEART»

Книга: Сборник "Горбун - Черные мантии-отдельные произведения. Компиляция. Книги 1-15"

Дальше: Поль Феваль Тайна Обители Спасения

XX
«BROKEN HEART»

Англичане говорят: «Умер от разбитого сердца», «broken heart», заявляя об этом таким образом, словно речь идет о чахотке или тифе. Они ничего не смыслят в любви, эти настоящие безбожники в области чувств, и готовы любовные несчастья объяснять разрывом аневризмы.

Суавита без сил опустилась на стул. Она так страшно побледнела, что вполне можно было подумать, что она вот-вот умрет, и умрет-то как раз «от разбитого сердца».

Она не знала имени своей соперницы. Она никогда не видела ее, но точно знала, что соперница существует. К тому же – соперница счастливая. И еще Суавита знала, что сейчас к Полю пришла именно она.

Суавита часто представляла ее себе: блистательную и красивую, необыкновенно красивую, потому что Поль ее любил. Иногда она спрашивала себя: «Сможет ли та женщина любить его так, как люблю его я?»

Душа Суавиты была любящей и нежной. И эта любовь напоминала своей преданностью набожность. Девочка жила своей любовью, как живут цветы, – благодаря солнечным лучам и росе.

То перевоплощение, которое только что видел Поль, исходило из самой глубины ее сердца. Единственным ее желанием было любить его, иметь возможность сказать ему об этом! Один только Поль мог порвать те путы, которые сковывали Суавиту. Она принадлежала к числу тех, кто оживает от первой же ласки.

Девочка долго оставалась неподвижной, словно раздавленная непомерной тяжестью своего горя. Она не плакала. В ее потухших, широко раскрытых глазах зияла пустота.

Но любые звуки тем четче доходили до нее, и она, сама того не сознавая, прислушивалась, страшась одновременно услышать нечто ужасное, что навсегда разрушит ее покой.

Снизу долетел скрипучий звук открываемой и сразу же закрываемой двери. Суавита слабо вздрогнула. Ее взгляд упал на то место, где еще так недавно рядом с ней сидел Поль. Всю боль и глубокую тоску, которые могут наполнить сердце ребенка, выразил этот взгляд. Ее маленькие изящные белые руки скрестились на коленях, голова склонилась, и прекрасные светлые волосы упали вниз, закрывая лицо.

Слезы выступили на глазах только при звуках женского голоса, нарушивших тишину в спальне Поля, где сидела Суавита. В нише, над кроватью Поля, висело распятие, унаследованное им от матери. Суавита медленно встала со стула, подошла к кровати и преклонила колени. Но она не могла молиться.

Неслышным шагом она приблизилась к двери, через которую вышел Поль. За этой дверью находилась приемная, за ней – гостиная. В гостиной разговаривали. Она различила голос Поля, а вот другой…

Поль в самом деле был в гостиной. Он стоял перед мадемуазель Изоль де Шанма, сидевшей на диване. Две лампы на каминной полке едва освещали большую темную комнату, меблированную довольно скупо. Свет падал на гордое, красивое лицо Изоль, казавшееся еще более таинственным при таком скудном освещении. Поль не сводил с нее восхищенных глаз.

Куда девалось трогательное волнение, которое еще недавно заставляло учащенно биться его сердце? Куда улетучились мысли о его бедной маленькой Блондетте?

Он буквально пожирал Изоль глазами. Во всем мире для него существовала лишь она одна.

Изоль сидела, опустив глаза. Она о чем-то думала, и меж бровей у нее пролегла маленькая складка.

– Месье барон, – произнесла она наконец, – мне очень трудно начать этот разговор. Но я знаю, что вы сделали для меня, поэтому было бы жестоко огорчать вас.

Поль понял все с полуслова, и сердце его мучительно сжалось. Отчаянным усилием воли он отогнал подступившую тоску.

Он думал:

«Она корит себя за то, что пришла сюда. Эта ледяная холодность вызвана ее гордостью».

– Я пришла, – продолжала мадемуазель де Шанма, словно отвечая на незаданный вопрос, – потому, что так велел мне мой долг. Я поступила с вами слишком сурово, месье барон. Я поведала вам о своей ошибке, о своей роковой тайне, которая изменила мою жизнь и определяет мою дальнейшую судьбу. Я призналась вам, что мне не было позволено претендовать на руку человека благородного происхождения… Прошу вас, не прерывайте меня, мне трудно выразить свою мысль… До того момента я была с вами откровенна, но я обманула вас, когда добавила, что смогла бы когда-нибудь полюбить вас.

Поль открыл было рот, чтобы остановить ее, она жестом попросила его помолчать.

– Я обманула вас дважды, месье барон, – заявила она. – Сначала, скрыв от вас тот факт, что есть другой человек, с которым я связана прочными узами.

– Вы любите! – воскликнул Поль.

– Не знаю, люблю ли я, – ответила Изоль хмуро. – Да и какое это имеет сегодня значение! Давно уже этот человек развратил мой разум и мое сердце. Это тот самый, к которому я послала вас, чтобы вы убили его. Он нарушил мой покой, приучая меня к мысли, что я не узурпировала своего положения, а по праву вошла в дом моего отца. Я была гордой, а стала амбициозной. Моей ошибкой было желание расти вне семьи, в которую я вошла, благодаря милосердию одной святой женщины. Не знаю, почему я рассказываю вам о вещах, которые вас не касаются. Кажется, мне необходимо объяснить и другим, как и себе, причины моего падения, объяснить также, почему, несмотря на холодное прощение моего отца, я продолжала скатываться к моей гибели.

– Но вы не погибли! – воскликнул Поль, преисполненный уважения перед этим порывом добровольного признания, достойного, по его мнению, великодушного сердца. – Изоль… Мадемуазель… Ваше раскаяние вернет вам веру в себя!

– Я не раскаиваюсь, – прервала она его холодно, словно ее голос исходил из самых мрачных глубин сердца. – Я люблю и уважаю своего отца. Пребывание в его доме вызывает во мне ужас. Я стала полноправным членом его семьи из милости законной супруги. Я остаюсь в этом доме, благодаря прощению, данному из жалости… Я ненавижу прощение, жалость и милостыни.

Она произнесла последние слова с глухим напряжением, с некоторым вызовом, прозвучавшим в ее голосе. Сквозь бахрому ресниц лихорадочным огнем блестели ее изумительные карие глаза. В этот момент Изоль казалась Полю невероятно красивой. Глядя на нее, он пьянел.

– Я пришла, – продолжала она, – потому что сегодня я узнала о событиях, которые имеют непосредственное отношение к вам и о которых я ничего не знала при нашем последнем свидании. Тогда я думала, что больше никогда вас не увижу.

– Что?! – пробормотал Поль.

– Я страдаю, – сказала она, – пощадите меня. Я преклоняюсь перед вашей молодостью, вашей отвагой и вашей чуткостью. Я испытываю к вам странное, до сих пор мне незнакомое и совершенно новое чувство: повторяю – я преклоняюсь перед вами, жалея вас одновременно.

– О! Вы полюбите меня, мадемуазель… – умоляюще прошептал Поль.

– Никогда! – произнесла она уверенно и очень спокойно.

Нетерпеливым жестом Изоль велела ему молчать, прикоснулась рукой ко лбу, словно голова у нее раскалывалась от боли, и продолжила:

– Я пришла не для беседы. Меня утомляет отвечать на ваши вопросы. Я пришла выполнить долг и сказать вам о том, о чем вам знать необходимо, и я требую выслушать меня.

Она указала Полю на стул, и он безмолвно подчинился ей.

– У меня есть любовник, – сообщила она бесстрастно, как будто ей нравилось убивать жестокостью слов ту рыцарскую нежность и преданность, которые Поль испытывал к ней. – Я была любовницей самозванца, а теперь я усомнилась в честности моего нового любовника.

Поль вздрогнул.

– Хватит, мадемуазель, ради Бога, хватит, – прошептал он. Ему было очень стыдно, он испытывал крайнее смущение, слушая ее слова. – Для того, чтобы доказать ваше желание освободиться от моей любви, нет необходимости так жестоко оговаривать себя!

Она грустно улыбнулась и взяла его за руку. Но Поль отдернул руку.

– Я не хочу, чтобы вы любили меня, это правда, – сказала она, – но я не солгала вам. Человек, о котором я рассказала вам, мой хозяин. Моя ненависть бросила меняв его объятия. Мы разделяем одну ненависть, и это чувство объединяет нас. Поэтому, когда он сказал: «Барон д'Арси любит вас, как любили рыцари прошлого, пойдите и укажите ему того, кого следует покарать. И он его покарает…», я пришла.

На этот раз Поль промолчал. От этих признаний кровь стыла в жилах.

– И я сказала вам: «Покарайте!», – продолжала мадемуазель де Шанма все более глухим голосом. – Вы поступили так, как велела вам ваша совесть. Вы – само благородство. Вы прилюдно оскорбили принца, тем самым спровоцировали его на новый обман. Но вы подвергли свою жизнь опасности умереть не от шпаги, а стать жертвой закона, а я не хочу, не желаю и не допущу такой развязки. Я сказала об этом тому, кто послал меня к вам. Он тоже этого не захотел, потому что вы ему безразличны, а всей душой он ненавидит вашего противника. Он сказал мне: «Возвращайся к барону д'Арси и передай ему, что месье Николя, хозяин Шато-Неф-Горэ, тот, которого называют принцем, сыном несчастного Людовика и так далее, у него ведь много разных имен, – словом, этот человек и есть убийца Жана Лабра».

– Моего брата! – воскликнул Поль, подскочив от неожиданности.

– В подтверждение всего сказанного здесь, – говорила мадемуазель де Шанма с бесстрастным выражением лица, – мой новый любовник, заклятый враг принца, просил меня предупредить вас о том, что принц заманил вас в ловушку, окутал, как паутиной, сетью улик и доказательств, из которых вам, месье барон, не удастся вырваться без моей помощи. Николя сделал все, чтобы барон д'Арси не нашел убийцу своего брата. Николя станет защищаться; никто не увидел бы в этом ничего плохого, если бы принц не мешал другим. Сегодня мой любовник и Николя помирились, так что самое время нанести принцу удар. Я сообщаю вам продуманный принцем план его собственной защиты: сегодня утром по его приказу была убита женщина, Тереза Сула, – при этом имени голос Изоль слегка дрогнул, – а обвинят в этом преступлении вас, месье барон д'Арси.

– Мне уже сказали об этом! – прошептал Поль, вставая со стула и нервно меряя комнату большими шагами.

Он тщетно пытался привести в порядок свои мысли. Шагая по комнате взад-вперед, он повторял имя брата, но ненависть и гнев остались где-то в прошлом. Им владела лишь всепоглощающая, всепобеждающая, губительная и жгучая страсть – любовь к Изоль. Но эта любовь не имела будущего, и Поля, как и раньше, охватило желание покончить с собой, но и на этот раз ему не доставало решимости.

Изоль была рядом, он мог прикоснуться к ней, заключить в объятия…

Дойдя до противоположного угла комнаты, Поль повернулся, чтобы еще раз взглянуть на нее, и замер. Она сидела, уронив голову на руки. Эта поза, которую случайно приняла Изоль, напомнила Полю излюбленную позу Блондетты.

Внезапная мысль, неожиданная догадка становилась реальностью. Поль вдруг понял, что скорее Изоль напоминает Блондетту, чем наоборот, и что девушки похожи, как могут быть похожи только сестры.

Несколько минут Изоль молчала, потом снова заговорила:

– Тереза Сула! Я ни разу не сказала ей, да, ни разу не сказала ей, что верю, что она – моя мать. Если Бог есть, он жестоко покарает бессердечных!

Поль, всем телом опершийся о каминную полку, поднес дрожащие руки к лицу и отчаянно воскликнул:

– Я люблю вас! Я люблю вас, как безумный!

Его голос, казалось, вернул к действительности мадемуазель де Шанма. Она холодно спросила:

Месье барон, почему вы прячете у себя мою сестру? Ответьте, я хочу знать.

Вашу сестру! – произнес Поль, не понимая, о чем спрашивает Изоль. Его воспаленный мозг отказывался что-либо понимать.

– Вот уже три года и несколько месяцев, – продолжала Изоль, – с вами живет Суавита де Шанма.

В глазах Поля мелькнуло удивление.

– Я ее везде искала, – тихо сказала Изоль, словно разговаривая сама с собой, – но давно уже не ищу. Я ее очень любила, но теперь я больше никого и ничего не люблю. Я говорю вам об этом потому, что тот человек, который хочет вас уничтожить, очернил вас в глазах генерала, сказав ему сегодня вечером: «Барон д'Арси убил Терезу Сула за то, что она узнала в нем похитителя младшей из сестер де Шанма».

– Тереза Сула знала вашу сестру? – спросил Поль, и прежде чем Изоль смогла ответить, добавил:

– Все эти три года и несколько месяцев Тереза Сула видела девочку каждый день. Именно Тереза повторяла мне без конца: «Никого не пускайте в дом! Те, кто хотели бы от нее избавиться, будут ее искать. Оберегайте ее, раз уж вы ее спасли!»

– Значит, Суавиту хотели убить! – прошептала в испуге Изоль.

Поль в двух словах рассказал ей обо всем, что произошло, начиная с его появления на островке под Новым мостом той ночью, когда он решил покончить с жизнью.

Изоль рассеянно слушала его.

– Однажды я сказала Терезе Сула, – подумала она вслух, – «Если Суавита вернется домой, меня выгонят!» Тереза очень любила меня! Эти мои слова стали для нее смертным приговором.

Девушка встала с дивана.

– Я сделала все, что должна была сделать, – произнесла она со странным спокойствием, которое за время беседы с Полем почти не покидало ее. – Прощайте!

Поль, преграждая путь к двери, опустился перед ней на колени.

– Как! – воскликнула Изоль, и в ее голосе послышалось изумление. – Даже после того, что я вам рассказала!

– Я не могу вам поверить! – вскричал Поль и схватил ее за руки. – Неужели я не вижу, сколько в вас благородства и гордости?

Она улыбнулась так горько, что он отступил.

– Оставаясь с матерью, я была бы очень хорошей девочкой, – болезненно усмехнулась Изоль, – я бы знала несчастную историю ее жизни и плакала бы вместе с ней. Я бросила бы вызов тем, кто обольщает юных девушек. Пребывая с отцом, я стала плохой, потому что внутренний голос все время напоминал мне: ты пришла издалека и снизу. И я возвращаюсь туда, откуда и пришла, только еще дальше и ниже!

Она сделала шаг к двери, но Поль придержал ее.

– Останьтесь! – умолял он, задыхаясь от волнения. – Неужели вы надеетесь сбежать от меня? Куда бы вы ни пошли, я пойду…

– Вы! – прервала его Изоль.

В этом единственном слове прозвучало столько отчаяния, что Поль опустил руки и поднялся с колен.

– Останьтесь, – вновь, уже более решительно, повторил он. – Я понимаю вашу мать, и я благодарен ей, что в глазах генерала я стал похитителем! Теперь я могу думать только о вас, любить только вас! Суавита вернется к отцу. Бог свидетель, девочка вернется чистой, как ангел, в дом честного человека! Изоль! Моя прекрасная, моя единственная! Разве кто-нибудь решился бы сказать хоть сотую часть того, что вы осмелились поведать мне! Я человек отважный – это вы сами сказали. Между вами и вашими обидами встанет мое сердце; мое сердце станет вашей крепостью, вашим убежищем, где я, ваш верный раб, буду любить вас! Изоль! Я чувствую, что Господь велит мне преклоняться перед вами! Мое и ваше спасение в этой безграничной любви, которая мне уже вернула надежду. Будьте моей! Будьте моей женой, Изоль!.. О, возлюбленная моя! На ваших глазах слезы. Сжальтесь, сжальтесь!

Он целовал край ее платья и плакал. Изоль слушала его – сначала холодно, потом взволнованно. Глубокий вздох вырвался у нее из груди.

Когда он замолчал, с надеждой смотря на прекрасное лицо, ее глаза действительно увлажнились. Две слезы медленно скатились по бледным щекам. Она склонилась над ним и ледяными губами прикоснулась к его лбу, прошептав:

– Никогда!

В тот самый момент, когда Поль, почувствовал этот прощальный поцелуй, он вдруг услышал незнакомый голос, полный глубочайшей печали:

– Это Изоль! Это моя сестра!

Дверь, ведущая в покои Поля, распахнулась, и на пороге появилась Суавита.

Девочка заговорила.

За ней в дверном проеме возникло серьезное и грустное лицо генерала, графа де Шанма.

XXI
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ИЗОЛЬ

Нам нет нужды объяснять значение двух слов «моего отца», с таким трудом нацарапанных на листке бумаги бедной немой девочкой во время ее разговора с Полем Лабром. Она хотела сказать: «Я видела моего отца». Она хотела сказать это, несмотря на энергичный протест генерала.

Генерал де Шанма считал младшую дочь погибшей. Полю же она отдала больше, чем жизнь, она вручила ему свою душу.

Это была огромная, всепоглощающая любовь. Так страстно и беззаветно полюбить можно лишь один раз в жизни, и эта любовь – до последнего вздоха. Для того, кто любит, не существует больше никого и ничего, кроме возлюбленного. Полюбивший живет для любимого и умирает, продолжая любить.

Генералу, чтобы проникнуть в дом, не пришлось подкупать слуг. Он воспользовался моментом, когда все были настолько напуганы убийством Терезы Суда, что только говорили и гадали об этом жутком происшествии. «Люди из Парижа» постарались рассказать новость на всех углах, распустив при этом слух о виновности барона д'Арси. Поль Лабр должен был «заплатить по закону».

Генерал, воспользовавшись растерянностью, вызванной быстро распространяющимся слухом о виновности месье барона д'Арси, а также благодаря своей известности и положению в обществе, сумел оказать необходимое давление на слугу нормандца и на горничную.

Никому никогда не верь на слово – таково правило здешних мест. Нормандия и недоверие – синонимы. Однако всем известно, что даже самая чудовищная клевета на самого святого человека всегда непременно найдет по крайней мере одного человека, который в нее поверит.

Но генерал, как мы знаем, в нее не поверил. Где-то в глубине его души зародился протест, недоверие относительно утверждений анонимного письма, полученного сразу после убийства Терезы Сула. Слишком уж тщательно автор вдавался в подробности этого темного дела. Генерал воспользовался замешательством и испугом слуг Поля, чтобы проникнуть в дом. Он считал, что поступает правильно; генерал хотел найти дочь.

Как видим, слуга и горничная подчинились требованиям генерала, и Поль так и не узнал, что в его отсутствие кто-то зашел в дом. Генерал тем временем решительно и смело продолжал свое частное расследование. Прислуга не могла долго скрывать от него присутствия Суавиты. Девочка узнала его сразу и от радости лишилась чувств у него же на руках.

В первый момент, когда при мерцающем свете свечей генерал заглянул в глаза ребенка и произнес вслух имя Поля, сердце старого отца болезненно сжалось. Он поверил, по крайней мере, части тех обвинений, что содержались в анонимном письме. Но невинность сердца – честный свидетель! Она говорит правду решительнее, чем невинность тела.

Сердце Суавиты было добрым и чистым. Она не могла защищать Поля Лабра, поскольку неспособна была обвинять никого другого. Но непорочная чистота ее взгляда значила больше, чем страстные речи всех адвокатов мира. Этот юный и нежный взгляд горячо заговорил, когда девушка услышала, в каком страшном преступлении подозревают Поля Лабра – ее друга и опекуна.

Было странно и любопытно видеть, как менялась Блондетта в ходе этой беседы. Сначала – счастливое дитя в объятиях нашедшегося отца; затем – удивленная и возмущенная девушка; и, наконец, – надменная женщина, с презрением отказывающаяся отвечать на оскорбительные для Поля вопросы.

Хотя генерал не мог так же хорошо понимать Суавиту, как тот же Поль, в жестах девушки было столько экспрессии, а глаза ее были столь красноречивы, что ее немые объяснения развеяли большинство сомнений графа де Шанма.

Через час этой пантомимы, прерываемой вспышками то гнева, то ласки, генерал выяснил большую часть того, что хотел узнать. Блондетта, как могла, рассказала отцу свою историю.

Граф де Шанма понял по жестам девушки, что бедняжку похитили, завернули в одеяло и бросили с высоты в воду. Малютка заледенела от холода, ее сковал ужас… Но потом ее спасли, согрели, выходили… Глаза Суавиты воскликнули: Бог послал мне на помощь ангела!

Генерал словно своими глазами увидел, как девочку уложили на чужую кровать. Маленькая, несчастная, умирающая Суавита вернулась к жизни, но лишилась памяти и дара речи, так что не смогла даже назвать своего имени.

Это поразило месье де Шанма. Он давно спрашивал себя, почему Поль, его сосед, не увенчал своего благодеяния тем, что вернул девочку в семью. Теперь стало ясно, что Поль просто не мог ничего сделать, поскольку сам ничего не знал.

Однако после окончания разговора с дочерью многое еще оставалось для генерала неясным. Когда Поль вернулся, граф де Шанма послал к нему Суавиту. Отец имел право знать то, что происходило с его дочерью в течение этих долгих трех лет. Генерал подслушал их беседу, которая обнажила перед ним сердце дочери, единственного его любимого и родного существа.

Граф де Шанма подслушал и другой разговор, который произошел в гостиной между Полем и Изоль и который так отличался от первого. Изоль была старшей дочерью генерала. Она была так прекрасна – и так несчастна. Граф имел право знать и это. В тот момент, когда генерал вошел в гостиную вслед за Суавитой, ему уже было известно все – вплоть до той чудовищной роли, которую сыграла в этой истории бедная Тереза Сула.

Суавита тоже подслушивала, хотя и не имела такого права.

Она долго оставалась в спальне; сердце девушки разрывалось от боли: Суавита чувствовала себя почти рабыней! Но, наконец, взволнованные голоса из-за двери и смысл беседы дошли до ее сознания, и она обезумела! Машинально, дрожащей рукой она приоткрыла дверь из спальни. В приемной было темно. Генерал, не покидавший своего поста с самого начала разговора, подвинулся, чтобы дать дочери место рядом.

Неуверенным шагом, превозмогая себя, Суавита приблизилась к двери, ведущей в гостиную.

Поль говорил. Увы! Никогда Суавита не слышала, чтобы он разговаривал так! Голос его изменился. Казалось, этот голос принадлежит какому-то чужому человеку. В смертельной тоске слушала Суавита слова Поля, полные страсти, незнакомые и странные. Каждое из этих слов ранило ее в самое сердце. Она чувствовала, что умирает. Прежде чем упасть, она захотела увидеть, увидеть в лицо свою счастливую и ненавистную соперницу.

Цепь, сковывавшая речь девушки, лопнула от страшного потрясения и невыразимой боли. Суавита заговорила, но тут же рухнула без чувств.

Пораженный Поль и Изоль, которая не заметила своего отца, бросились к ней. Тут Изоль подняла глаза, увидела суровый взгляд генерала и отступила. Поль подбежал к малышке один.

Генерал не оттолкнул его, но поднял Суавиту сам. Держа ее на руках, он посмотрел на Изоль и указал пальцем на выход.

Краска залила щеки Поля, но Изоль сказала ему:

– Я запрещаю вам защищать меня.

Потом она внимательно посмотрела на графа де Шанма. В ее взгляде не было ни смирения, ни вызова.

– Месье, – проговорила Изоль, – я ваша дочь. И я уважаю вас; я любила вас, пока не причинила вам зла, самане подозревая об этом. Я обожаю этого ребенка, причиной несчастий которого я невольно стала, и возвращаю девочке мою долю наследства. Не будьте безжалостным ко мне! Моя мать не заслужила смерти – но погибла из-за меня. Моя мать не обивала пороги вашего замка, это вы сами сочли нужным явиться к ней в больничную палату. Не я просила себе имя де Шанма, вы сами мне его дали, но я возвращаю его вам. Я не требовала у вас места в вашем благородном доме, и я не смогла там удержаться. До того, как я узнала, месье, что Тереза была моей матерью, я часто слышала, как она бормотала про себя: «Никогда не надо лезть в чужую семью». Я все время пыталась понять, что мадам Сула имеет в виду. А когда поняла, то с удивлением обнаружила, что думаю точно так же. Приход в чужую семью приносит несчастье, и я жестоко наказана. В книгу, где все должно быть правдой, закралась ложь, и вы тоже наказаны. Бог простил только ту, которая бескорыстно желала мне добра и ради меня пожертвовала собой. Бог простил мою мать.

Изоль замолчала. Генерал уложил Суавиту на диван. Поль зачарованно смотрел на Изоль, и та заговорила вновь:

– Месье, вам не придется выгонять меня, я уйду сама. Но помните: если бы не вы, меня бы растила моя мать! Самый благородный дом ничего не стоит для девочки, лишенной материнской ласки. Я не упрекаю вас ни в чем. Прощайте!

– Помогите мне, – очень тихо произнес граф де Шанма, указав на Суавиту. Изоль встала на колени у дивана и поднесла к лицу своей сестры флакончик с нюхательной солью.

– Вы позволите мне поцеловать ее до того, как она придет в себя? – спросила Изоль глубоким и нежным голосом, который затронул самые чувствительные струны в душе Поля Лабра.

Генерал кивнул. Изоль поцеловала бледные щеки Суавиты и прошептала:

– Пусть она будет счастлива! Пусть ее полюбят – и пусть полюбит она!

Красавица произнесла последние слова с благоговением, как молитву. Поль судорожно прижал руки к груди.

– Она вздохнула, – прошептала Изоль, третий раз поцеловав Суавиту, теперь уже в лоб.

Потом красавица встала и добавила, посмотрев отцу прямо в глаза:

– Месье, хотя я не виновата перед вами ни в чем, я прошу у вас прощения. Мадам графиня де Клар, которая покинула меня, никогда не была родственницей Терезы Сула, но зато была родственницей генерала графа де Шанма.

Кровь прилила к бледным щекам генерала.

– Якобы для того, чтобы спасти вас, – продолжала Изоль, – самозванец Николя, изображавший наследника престола Людовика де Бурбон, ваш соучастник, вошел в дом на набережной Орфевр, который покинули затем обе ваши дочери: одна – с кляпом во рту, другая – с ядом в сердце!

Изоль шагнула к генералу.

– Месье, – закончила она, – я все сказала. Простите меня и поцелуйте на прощание. Вы никогда больше не увидите меня.

Чуть поколебавшись, генерал раскрыл объятия и прижал старшую дочь к своей груди. Изоль первая оторвалась от него.

– Она сейчас придет в себя, – шепнула красавица, указывая на Суавиту. – Почему бы не объяснить ей, что это был всего лишь страшный сон? Прощайте.

И Изоль решительно направилась к двери. Поль попытался было остановить девушку, но она бросила ему:

– Я запрещаю вам следовать за мной.

В тот же миг генерал схватил его за руку.

– Останьтесь! – приказал граф де Шанма.

На пороге Изоль обернулась. На губах ее играла ослепительная улыбка. У Поля подогнулись колени.

– Сон! – повторила Изоль. – Отец, у вас есть только одна дочь, она скоро улыбнется вам. У Суавиты никогда не было сестры. Месье Поль Лабр, существует лишь одна мадемуазель де Шанма, которая обязана вам жизнью и которой вы обязаны счастьем.

И дверь за Изоль захлопнулась. Суавита очнулась со словами:

– Поль! О! Как я молилась, чтобы иметь возможность произнести однажды ваше имя!

Изоль де Шанма даже не стала возвращаться в замок своего отца. Она выполнила долг, предначертанный ей судьбой, и вступила теперь на путь ненависти и отчаяния.

Читатель, наверное, догадался, как звали человека, окончательно погубившего красавицу.

В нашей драме этот человек сыграл второстепенную роль, хотя и держал в руках все нити дерзкой интриги и давно готовился нанести неожиданный удар.

Это был месье Лекок де ля Перьер, Приятель-Тулонец, один из предводителей Черных Мантий, распутник, который ненавидел и презирал женщин.

Он использовал их лишь как орудия для достижения своих собственных целей. Сейчас Лекок поклялся уничтожить своего сообщника, принца-самозванца, выдававшего себя за сына несчастного Людовика XVII; влияние Николя в ассоциации росло – и все больше угрожало могуществу самого Лекока. И Лекок вступил в связь с Изоль, которая тоже мечтала о мести; с помощью красавицы он решил натравить Поля на своего врага.

Связь Лекока с Изоль была более чем странной. Лекок не любил Изоль, она же инстинктивно ненавидела его. На короткое время ее увлекла его порочность. Изоль отдалась ему, чтобы купить помощь этого злого гения, убивающего без содрогания и жалости, словно отравленный кинжал.

Суавиту уложили на диван в гостиной, и малышка заснула.

В окно проникли первые лучи рассвета. Генерал, граф де Шанма, и Поль Лабр, барон д'Арси, сидели за столом и беседовали вполголоса. Они проговорили всю ночь.

– Месье барон, – произнес генерал, – ваш отец был моим другом и боевым товарищем. Вы спасли мою дочь. Я оказался невольной причиной смерти вашего брата, ибо тот удар, который оборвал его жизнь, предназначался мне. Я знаю того, кто хочет погубить вас. С такими противниками не сражаются. Не ходите на эту дуэль.

– Я не пойду сражаться, месье граф, – ответил Поль, – я пойду карать. А потом для меня все будет кончено. Жизнь моя разбита.

Генерал протянул ему руку.

– Я буду вашим секундантом на дуэли, месье барон, – воскликнул он. – Что бы вы ни решили сделать сегодня, я буду сопровождать вас и помогать вам.

XXII
ДОЛОЙ ШАМУАЗО!

Ля Ферте-Mace – городок с пятью-шестью тысячами жителей, административный центр кантона. В нем налажено производство тика, хлопчатобумажной и других тканей, а также самшитовых табакерок и щипцов для орехов. Люди здесь в основном зажиточные и просто богатые. Среди любителей долгих и обильных застолий славятся местные харчевни и постоялые дворы, считающиеся лучшими на двадцать лье вокруг.

В городке много красивых девушек и умных, сообразительных юношей. Их вовсе не портит то, что, бегая на свидания, они говорят друг другу: «Я люблю тебя!» на чистейшем нормандском наречии.

Месье Бадуа был человеком в высшей степени достойным всякого уважения, хотя и не хватал звезд с неба. Потому, возможно, мы не слишком часто упоминаем о бывшем инспекторе полиции. Так вот, месье Бадуа остановился в гостинице «Лебедь на распутье». В данную минуту он сидел за столом, предназначенным для почетных гостей, и ел с большим аппетитом, что свидетельствовало о его чистой совести.

Ни в коей мере не желая мешать честным людям, которые, проработав долгое время в большой и дружной семье полицейских, решили заняться частным сыском, мы просим всех любителей дешевых сенсаций успокоиться и заняться своими делами.

В конце концов, такой вид сыска – своего рода искусство. Частное расследование требует постоянной инициативы, быстрой реакции и определенной склонности к рискованным предприятиям. Канцелярская и штабная работа притупляет или вообще убивает подобные качества.

Таинственные конторы частных сыщиков, которых в Париже больше, чем можно себе представить, кажутся более фантастичными, чем задрапированные коврами пещеры, где профессиональные оракулы, впадая в сомнамбулический транс, дают свои советы и предсказания. По правде говоря, шарлатаны средневековья, наверное, посмеялись бы над грубыми и жестокими фокусами, которые пришли на смену их наивным обманам.

Если вам нужно срочно кого-то разыскать, кликните вольного легавого пса, одичавшего обитателя городских дебрей – такого, как Клампен по прозвищу Пистолет. Лишь бы к этому времени он не успел еще неплохо устроиться.

Месье Бадуа устроился – и не просто неплохо, а очень даже хорошо. Он искал последовательно и методично, пользуясь правилом: никогда никого не находить. Правда, у месье Бадуа было преимущество перед коллегами: он очень ценил Пистолета. А это значило немало. Ученые, которые не сумели преуспеть в своей области, редко признаются в этом.

Когда Пистолет, привел в гостиницу «Лебедь на распутье» своего протеже Винсента Горэ, который выступал в роли конюха и гида, молодые люди, на первый взгляд, не слишком понравились трактирщику. У них и впрямь был вид настоящих проходимцев. Но Пистолета это не волновало. За столом он ни в чем себе не отказывал, умудряясь еще и делиться воспоминаниями о той великосветской жизни, которую вел в кулуарах Бобино, одного из самых лучших театров столицы.

На все вопросы Бадуа бывший охотник на кошек лишь ответил:

– Я вновь виделся с Меш, моей албаночкой, она по-прежнему чертовски мила и обожает меня. Она, безусловно, – лучшее украшение этого блестящего общества. Наша встреча была прологом к нашему счастью… Мы обо всем поговорим после ужина. В общем, банда прибрала к рукам все, что можно, и я привез вам прекрасный образчик ее приобретений. Полюбуйтесь на звереныша, который стоит перед вами. Он – самое интересное во всей этой истории!

Месье Бадуа в нетерпении порывался встать из-за стола, но Пистолет – при полной поддержке Винсента Горэ – отдал должное каждому блюду.

– Что ж, – сказал молодой человек, доев все до крошки и осушив последний бокал, – теперь поднимемся к вам, патрон, и спрячем там этого хромого беднягу, который стоит черт знает сколько тысяч миллионов. Он слишком скверно выглядит, чтобы прямо сейчас тащить его в жандармерию.

– В жандармерию! – повторил удивленный Бадуа.

– Дело, надо сказать, идет к развязке, – ответил Клампен. – Все кончится сценой дуэли. Предатель и трус спрячет своего сообщника в зарослях у горной дороги, в укромном уголке, полном шипов и колючек. У сообщника будет заряженное ружье, и он убьет месье Поля Лабра. Гибель барона представят как смерть на дуэли.

– Месье барон будет драться на дуэли! – вскричал бывший инспектор.

– Не говорите мне об этом! – вздохнул Пистолет. – Вечно такие, как он, мешают работать! Встревают в самый неподходящий момент! Ведь Черные Мантии – свидетели и вдохновители убийства брата месье Поля! А эффектная же получится сцена! Кстати, я вам не сказал, что сегодня утром они угробили матушку Суда?

Месье Бадуа побледнел и прошептал:

– Мадам Сула мертва!

– Несчастный котик Минэ! – пригорюнился Пистолет. – Мяу, мяу, мяу! У него был такой же приятный и нежный голосок, как и у его хозяйки. Я чувствовал, что ее принесут в жертву, но думал, что у меня еще хватит времени предотвратить убийство… Ах! Патрон, такие дела делаются быстро!

– Ты! – прервав свои рассуждения, обратился Клампен к Винсенту, вталкивая хромого в комнату бывшего инспектора. – Ложись здесь на пол и спи! Если шевельнешься, получишь по шее! Когда к тебе перейдут деньги твоей матушки, с тобой, наверное, будут разговаривать повежливей, особенно если ты будешь разбрасывать золотые направо и налево.

Пистолет взял месье Бадуа под руку и продолжил свой рассказ, спускаясь по лестнице:

– Это не пустые слова, патрон. Из-за мамаши этого звереныша вся свора «хозяев будущего» и отравляет нашу прекрасную страну. На деньги старухи можно купить Париж и его предместья со всеми потрохами… Итак, я начинаю: во-первых, месье Лабр должен «заплатить по закону», на него навесят убийство матушки Сула, преступление, которого он не совершал…

С этой минуты бывший инспектор больше не прерывал своего сыщика. Пистолет, в свойственной ему манере, но удивительно четко и ясно, изложил патрону все, что видел и слышал, о чем догадался, чем сам был потрясен. В этом океане интриг месье Бадуа быстро потерял почву под ногами. Он был родом из Парижа и обладал воображением, свойственным большинству выходцев из бедных кварталов, другими словами, месье Бадуа был типичным парижским недотепой.

Эксцентричная сторона дела казалась ему немыслимой: зачем устраивать весь этот спектакль? К чему придумывать наследника престола? Все это походило на какую-то феерию. Совет Черных Мантий состоял из весьма серьезных и уважаемых людей; по мнению месье Бадуа, просто несолидно было использовать мощный потенциал преступной организации для подобных безумств.

– Простите, – вежливо отозвался Пистолет, путешественник и знаток драматического искусства, – вы добропорядочный и справедливый человек, и этого вполне достаточно, чтобы успешно руководить. Но вы никогда не путешествовали, и вам не хватает знания жизни… Когда я гостил у эскимосов, хозяин иглу, где я остановился, предложил мне стаканчик китовой водки, две трубки, набитые отменным табаком, медвежье ухо и ночной чепец из рыбьей кости, чтобы я переспал с его, эскимоса, женой; это было для него делом чести. У каждого народа свои обычаи, уж вы мне поверьте. Черные Мантии придали своей операции местный колорит. В Париже, на улице Сен-Дени, они выдумали бы вместо Людовика XVII британского лорда, вот и все. Когда речь идет о миллиардах доброй бородатой женщины, все средства хороши!

Они подошли к двери, над которой под трехцветным полотнищем были начертаны известные всем слова: «Жандармерия департамента». Пистолет искренне считал, что заявления об убийстве простой женщины, какой была Тереза Сула, вполне достаточно, чтобы поднять на ноги крупные полицейские силы. Но вскоре выяснилось, что власти уже проинформированы и сделали все необходимое.

Голова месье Бадуа оказалась не такой большой и умной, чтобы вместить и понять все то, о чем ему рассказал Пистолет. Пока молодой человек налаживал контакт с бригадиром, бывший инспектор полиции выложил жандармам все. О месье Николя, о «людях из Парижа», о «заговоре» и подозрительной возне вокруг денежного мешка мадам Матюрин Горэ.

Никогда еще со времен основания города осторожные местные власти не подвергались подобному испытанию. Начался совет, с первой же минуты которого месье Бадуа стали одолевать серьезные сомнения. Внешний вид его боевого соратника Пистолета тоже не способствовал благоприятному исходу заседания.

После долгих и немного сумбурных дебатов власти постановили, что мировой судья, комиссар полиции и единственный свободный жандарм, прикомандированный к следственной группе бригадиром, отправятся в Мортефонтэн, чтобы арестовать месье барона д'Арси, на виновность которого по данному делу указывали серьезные улики. Вместе с судьей и комиссаром поедут также этот подозрительный месье Бадуа и его вороватый помощник. Таково было единогласное решение властей городка Ля Фере-Масе.

Представители закона покатили в карете. Месье Бадуа и Пистолет под присмотром двух жандармов поскакали верхом. Винсент Горэ остался в гостинице «Лебедь на распутье». Процессия отправилась в путь около четырех часов утра.

Месье Бадуа охватили дурные предчувствия. Для мелких провинциальных чиновников нет худшей рекомендации, чем бывший полицейский. Какой бы презренной ни была бы эта профессия, с ней не расстаются добровольно. Из полиции лишь изгоняют… Для всех сведущих людей «бывший полицейский» означает «уволенный полицейский». Добавьте к этому вечную вражду и взаимную неприязнь между служащими провинциальной и парижской полиции. Тогда вы поймете уныние несчастного Бадуа, в одиночку сражавшегося в стане врагов.

Ему захотелось поговорить с Пистолетом, но тот отвернулся, буркнув:

– Патрон, не всем дано изобрести порох. Вам не хватает козырей, вот в чем дело! С такими картами не сыграешь, пасуйте!

И Клампен пришпорил свою лошадь, чтобы поравняться с конем бригадира.

– Я уже не раз слышал фамилию Шамуазо, но до сих пор не имел возможности лично познакомиться с военным, с честью носящим эту фамилию, – обратился Пистолет к офицеру.

Во дворе жандармерии Пистолет услышал, что бригадира звали Шамуазо.

Сейчас этот человек сурово ответил Клампену:

– Мне по чину не положено попусту трепать языком. Отъезжайте влево!

Пистолет тихо ответил:

– Поговорить – не значит попусту трепать языком. Ине пора ли вам получить действительно высокий чин, достойный вас? Если есть на свете справедливость, то вам пришло время отличиться.

Бригадир выпрямился в седле.

– Приказываю вам отъехать от меня, – проговорил он строго, – вы мне – не ровня ни по возрасту, ни по одежде, ни по положению в обществе. Клампен прошептал про себя:

– Было бы забавно уступить жандарму. Но я, к счастью, кавалерист.

Вслух же он смиренно сказал:

– Вы – большой человек, а я – мелкая сошка, это верно, бригадир. Но я, как и вы, служил в армии. Во время кругосветного путешествия, которое я предпринял, чтобы занять достойное место в жизни, а также повысить свое образование и знание родного языка, я служил солдатом дисциплинарной роты в Алжире.

Бригадир некоторое время молчал, потом процедил презрительно:

– Многие военные служат в полиции, а бывшие солдаты дисциплинарных рот – ее сливки! Я решительно требую, чтобы вы не приближались ко мне!

Пистолет никогда не отличался излишней терпеливостью. Дерзкий ум парня уже работал над тем, как бы обойтись в этом деле без помощи жандармерии и местных властей, тем более, что те отнеслись к парижанам с явной враждебностью. И тут Клампен заметил:

– Знавали мы и более важных людей, чем вы, бригадир. Они – в отличных отношениях с властями, сулят нам почести, повышения и награды. А у вас я хотел только спросить, почему у некоего Луво по прозвищу Трубадур, на левой руке красуется татуировка: «Долой Шамуазо!»?

Первые слова бригадир встретил с подчеркнутым безразличием. Но как только Клампен упомянул о Трубадуре, Шамуазо вздрогнул, словно в задницу ему вонзилась иголка. Не зря говорят, что у самых суровых и черствых натур есть свои слабые места.

Пистолет все понял. Нервное движение бравого рубаки не ускользнуло от его глаз. И парень рискнул добавить, слегка отвернувшись:

– Но если разговор со мной вам не по душе, что ж…

– Молодой человек, – сказал бригадир, и голос его смягчился, – будьте любезны остаться. Я хочу вас кое о чем спросить. Я знавал этого Луво раньше. Вы что, друзья?

Жандармская твердость общеизвестна. Но военная хитрость есть военная хитрость. И вот бригадир попался в ловушку.

Пистолет ответил, не моргнув и глазом:

– Примерно такие же, как волк и ягненок из «Басен Лафонтена», пьесы, которая с бешеным успехом шла на сцене театра Бобино, кажется, в тридцать четвертом году.

– Где вы видели означенного типа, молодой человек? – осведомился Шамуазо.

– Здесь, в этих краях, – с готовностью объяснил Пистолет. – Я имел возможность любоваться его руками, покрытыми татуировками от плеч до кончиков пальцев, и все отлично рассмотрел, пока он храпел в дилижансе.

– Давно это было? – поинтересовался жандарм.

– Вчера… – ответил Клампен. – За шесть-восемь часов до того, как вдова Тереза Сула пала жертвой убийцы на дороге у Бель-Вю-дю-Фу.

Конечно, выглядел Пистолет жутко, но его изысканные выражения пришлись бригадиру по душе. Жандармы любят красивую речь.

– Молодой человек, – сказал Шамуазо, заставляя своего коня перейти на шаг, – если солдат дисциплинарной роты не может справиться с лошадью, то это по причине молодости. Зато об отчаянной лихости этих ребят то и дело пишут в газетах. Вы заинтересовали меня, несмотря на то, что одеты вы нелепо и ваш вид оставляет желать лучшего.

– Ах! – воскликнул Пистолет. – Да что вы говорите? Вам неприятна моя элегантная внешность? Но за мной же бегают самые модные и прелестные актрисы Парижа!.. Так вы бы не хотели отомстить Луво по прозвищу Трубадур, бригадир?

Тон жандарма стал совсем дружеским.

– Если вы поможете мне это сделать, юноша, – произнес Шамуазо, понизив голос, – я угощу вас в кабачке отменным обедом!

– Договорились! – возликовал Пистолет.

И с этой минуты они стали закадычными друзьями. Шамуазо рассказал, что Трубадур уже два раза выскальзывал у него из рук.

– Ничего, Бог троицу любит, – заключил бригадир. – Негодяю Луво не придется больше писать про меня на своем теле всякие гадости! Я хватал его уже дважды: в Тулоне и в Бресте, но ему удавалось бежать. На этот раз ему светит или тюрьма Рошфор, или гильотина.

Такие игры, ставка в которых – жизнь, – обычное развлечение жандарма. Но они вовсе не говорят о его жестокосердии.

Когда рассвет позолотил верхушки деревьев, Пистолет и бригадир скакали на своих конях далеко впереди процессии. Бригадир под самыми страшными пытками не выдал бы служебных тайн, но Клампен выудил у него все. Парень узнал, что Николя опередил их. Представители местной власти питали к монсеньору глубочайшее уважение, к тому же этого красавца защищали инструкции, присланные из Парижа.

Клампен понял, что полиция Ля Ферте-Mace почти не сомневается в виновности Поля Лабра.

Когда Пистолет и Шамуазо въезжали в Мортефонтэн, часы на башне маленького храма пробили пять утра.

Пистолет покинул своего спутника со словами:

– Бригадир, я целиком и полностью разделяю ваше мнение. Черные Мантии – это всего лишь глупая выдумка, месье Николя – честнейший человек. Но вот Луво по прозвищу Трубадур…

– Этот – моя забота, молодой человек! – свирепо сверкнул глазами жандарм.

– Бригадир! – вскричал Клампен. – Ведь мы совсем рядом с рощей, справа от Бель-Вю-дю-Фу! Раскройте глаза!

Пистолет придержал своего коня, дождался месье Бадуа и, тронув его за плечо, шепнул на ухо:

– Вы, патрон, ничего не предпринимайте! Слышите? Ни-че-го!

Парень подхлестнул свою лошадку, и та понеслась галопом. Через десять минут Пистолет постучал в двери замка Шато-Неф-Горэ и потребовал немедленно провести его к месье Лекоку де ля Перьеру.

Войдя в апартаменты Лекока, Клампен заявил:

– Мэтр, я не желаю, чтобы вы задавали мне какие-то вопросы. То, что я хочу вам сказать, я узнал от одной женщины. Прежде, чем я произнесу ее имя, вы меня убьете. Между вами и Николя все предельно ясно: кто кого. Если вы не прикончите его первым, он отправит вас на тот свет, уж будьте уверены. Я ничего не прошу, я – всегда к вашим услугам, месье!

Пистолет повернулся к выходу, но Лекок преградил ему дорогу. Юноша не сопротивлялся. Лекок запер дверь и процедил сквозь зубы:

– Поговорим немного, мне есть что вам сказать…

Они поговорили. Расстались они закадычными друзьями.

Покинув замок, Пистолет вскочил на коня и помчался навстречу своему приятелю бригадиру, размышляя про себя:

«Да, нелегко сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Похоже, дуэль будет жаркой!»

XXIII
НАСТУПИЛА НОЧЬ

Ровно в шесть утра на перекрестке дю-Фу дороги Бель-Вю остановились две кареты. Одна из них прибыла из Шато-Неф-Горэ, и в ней находились месье Николя, он же сын несчастного Людовика, месье Лекок де ля Перьер и сам полковник Боццо, который отчаянно мерз в такую рань и изнеженно кутался в плед. В другом экипаже сидели двое: барон д'Арси и генерал, граф де Шанма.

Дороги сходились здесь звездой и казались совершенно пустынными – как и сам перекресток, ближайший овраг и лесок. Место для дуэли было, безусловно, выбрано удачно; в округе легко можно было найти еще несколько таких же укромных уголков.

В каждой карете лежало по ящичку с заряженными дуэльными пистолетами.

Поль Лабр и генерал первыми вышли из своего экипажа. Карета с «людьми из Парижа» остановилась шагах в пятидесяти от перекрестка, на дороге, ведущей из Нуета. Месье Николя и двое его секундантов ступили на землю. Принц Николя и месье Лекок держались за руки; казалось, что они – неразлучные друзья.

– Все это, – ухмыльнулся Лекок, – прекрасно продумано. Вы все разработали, все предвидели; сам дьявол не смог бы сделать лучше! А где Луво?.. Смотрите! Лабр нашел-таки себе секунданта! Это генерал!

На вопрос о Луво Николя незаметно показал глазами на заросли кустарника справа от дороги.

– Хорошее место! – похвалил Лекок. – А вы уверены в жандармерии? – осведомился он.

– Из Парижа пришло специальное указание, – ответил красавец Николя. – Меня оберегают даже слишком ревностно. А генерала, кстати, только терпят, – с усмешкой добавил сын несчастного Людовика.

Месье Лекок снова сжал руку молодого человека.

– По правде говоря, – сказал Лекок, – жаль, что нет зрителей, чтобы насладиться этим великолепным спектаклем.

Сын несчастного Людовика усмехнулся:

– Зрителями будут все наши друзья: я пригласил их прийти.

Лекок улыбнулся. Полковник проникновенно произнес:

– Я всегда говорил, что у нашего принца талант, большой талант! В единстве – сила, поэтому любите друг друга, как братья! За дело, дорогие мои! После спектакля я позавтракаю с большим удовольствием.

Обе группы встретились на перекрестке. Генерал де Шанма подчеркнуто вежливо приветствовал полковника Боццо. Полковник ответил ему:

– Славная нынче погода, не правда ли, генерал? Никак не ожидал, что вы будете секундантом этого господина.

– Я не менее удивлен, увидев вас здесь, полковник, – ответил месье де Шанма.

– Господа! – важно объявил Лекок. – Я прошу вас воздержаться от лишних разговоров. На дуэли пустые слова ни к чему: они лишь отвлекают противников.

Он едва не лопался от гордости.

– Вы ждете еще кого-нибудь, месье барон? – осведомился Лекок. – По правилам должно быть два секунданта.

– Для того, чтобы заявить о своих намерениях, достаточно и одного, – ответил месье де Шанма.

– Вы хотите только заявить о своих намерениях? – изумился Лекок. – Тогда для чего вам этот предмет? – спросил он и показал на ящичек с пистолетами, который генерал держал в руках.

– Для вас, месье, если вы честный человек, – сурово произнес генерал. – Я уважаю и ценю полковника Боццо, которого встречал когда-то при более достойных обстоятельствах и в среде людей, пользующихся всеобщим уважением. Вас я не имею чести знать. Но зато я знаю эту особу, – добавил он, кивая на Николя. – С людьми такого сорта не дерутся.

«Жаркая дуэль» – по выражению Пистолета – принимала новый оборот.

Поль Лабр пристально смотрел на красавца Николя; тот изображал полнейшее равнодушие.

– Знаете ли вы, какой титул носит человек, которого вы только что оскорбили? – с пафосом вскричал Лекок.

– Да, я знаю, – спокойно ответил генерал.

– Есть ли у вас серьезные причины… – начал было Лекок.

Но генерал прервал его и произнес, чеканя каждое слово:

– Я заявляю, что этот человек – самозванец, он – член преступной банды, а, возможно, и ее главарь. Я говорю о так называемых Черных Мантиях. Этот человек покушался на мою жизнь и убил месье Жана Лабра, брата месье барона д'Арси!

Полковник сжал свои трясущиеся худые руки.

– Черные Мантии! – повторил он в благоговейном ужасе. – Ах! Боже мой!

Месье Лекок жестом успокоил старика; Николя зловеще улыбался.

– Они еще не начали! – раздался громкий шепот со стороны поля. – Идите сюда!

Это был племянник дю Молар; он подзывал к себе месье и мадам шевалье Ле Камю де ля Прюнелэ, которые выглядывали из-за стога сена. Дю Молар и шевалье были вооружены.

На тропинке, спускавшейся с холма, можно было увидеть юных месье Портье де ля Грий, по-волчьи крадущихся к дороге. Каждый из них был вооружен ружьем и парой пистолетов.

Наконец, на вершине холма вырисовывался силуэт старого воспитанника Политехнического института, месье Лефебюра, будущего министра общественных работ. В одной руке он сжимал саблю, в другой – театральный лорнет.

Со всех сторон доносился шум, свидетельствующий об оживленном движении: звуки шагов, стук копыт, скрип повозок. Все участники заговора пришли на помощь своему руководителю.

– Отлично! – шепнул Лекок на ухо Николя. – Ну, молодец! Прекрасно сработано!

– У него талант от Бога! – пробормотал полковник и сжал руку Лекока. – Ты мне что-то не нравишься. Не затеял ли ты чего?

– Да полно вам! – ответил Лекок. – Вот, кстати, и жандармы.

Он весь лучился весельем.

Из леса в это время действительно выехал эскадрон конных жандармов. Но командовал ими не Шамуазо, а другой бригадир. А вслед за жандармами появились и представители власти из Ля Ферте-Масе.

– Отлично! – вскричал Лекок. – Прекрасно! Великолепно!

– Уважаемые господа, – обратился он к Полю Лабру и генералу де Шанма. – Я тоже слышал что-то такое о Черных Мантиях. Должно быть, они порядочные мерзавцы, раз их не встретишь в приличном обществе. Поскольку мы теперь не одни, позвольте мне говорить откровенно: не скрою, что нам мысль о дуэли тоже показалась абсурдной и, что самое любопытное, по той же причине, что и вам. Вы упоминали тут какое-то убийство. Что ж, давайте потолкуем об убийстве. Но не о вашем, месье граф де Шанма: вы, по-моему, живы и здоровы; и не об убийстве Жана Лабра, достойным наследником которого стали вы, месье барон. Речь идет об убийстве несчастной женщины, Терезы Сула. Я не хочу вас оскорбить, генерал, но нам непонятно, каким образом вы оказались рядом с преступником?

Поль смертельно побледнел. Ему показалось, что перед ним разверзлась пропасть и кто-то толкает его туда. До этой минуты молодой человек не проронил ни слова. Теперь же он вскричал:

Неужели эти люди настолько сильны, что им подвластны закон и правосудие?!

– Пусть они сделают свое дело, – приблизившись к Николя, шепнул ему на ухо старый полковник. – Очаровательное приключение! Ты заметил, мой мальчик, как блестяще выступил Приятель-Тулонец? Он обожает тебя.

– Именем Господа, именем покойного отца, всем святым клянусь, – воскликнул в это время Поль, возмущенный до глубины души тем потоком лжи, который обрушился на него, – что этот человек убил Терезу Сула так же, как он убил моего любимого брата Жана Лабра!

Вокруг Поля собралась толпа, послышался ропот. Неподвижные полицейские пропустили вперед представителей власти: мирового судью с помощником и комиссара полиции. Эта троица почтительно приветствовала сына несчастного Людовика.

– Я готов присягнуть, – заявил Лекок, – что в тот момент, когда прогремел роковой выстрел, а мы все прекрасно слышали его, месье Николя находился вместе с нами в замке Шато-Неф-Горэ. Я прошу наших гостей и соседей подтвердить мои показания.

Все завопили разом, поднялся страшный гвалт. Все заговорщики – и мужчины, и женщины, и старый воспитанник Политехнического института – словом, все до единого закричали в один голос.

– Я там был, – сказал шевалье де ля Прюнелэ. – Его Высочество… Я имею в виду, месье Николя как раз допивал свой кофе с молоком! Я клянусь!

– Это был час утреннего выхода! Я клянусь, – добавил Пулэн, точильщик. – Дайте я сверну шею этой пташке! Незачем жандармам возиться!

– Когда раздался выстрел, – воскликнул Портье де ля Грий, – принц сидел и ничего не делал! Я клянусь!

Мадам де ля Прюнелэ проворковала:

– Он так мило беседовал с нами!

Дю Молар, племянник, вставил:

– Я тоже клянусь!

– И я клянусь! – закивал старый полковник, как всегда, исподтишка ущипнув Николя за руку. – Как Приятель-Тулонец замечательно все устроил! Какое благородное сердце!

Лекок действительно здорово повернул это дело. Теперь он завладел инициативой.

Постепенно к вопящей толпе присоединились все «люди из Парижа». Все, безусловно, было подстроено. В то, что дуэль и впрямь состоится, верили разве что самые наивные из заговорщиков.

Мадам Жулу дю Бреу графиня де Клар вышла из своей кареты в сопровождении своего близкого друга Аннибала Джоджа, почетного кавалера «королевы» Горэ. Появились доктор Самюэль, аббат X…, Кокотт, Пиклюс, мадемуазель Прюно и мадемуазель Меш.

Мадам де Клар приблизилась к Николя. Когда она проплывала мимо Лекок, тот спросил у нее тихо:

– Почта пришла?

Графиня кивнула. Лекок снова осведомился вполголоса:

– Есть то, что нам нужно?

Графиня де Клар указала на Аннибала, который, улыбаясь, отвесил Лекоку легкий поклон.

– Господа! – сказал Лефебюр, обращаясь к представителям власти. – Я не имею права давать вам советы, но не пора ли положить конец этой скандальной истории? Вы уверились в своем решении? Тогда действуйте! Если вам мало показаний всех этих людей, я готов подтвердить их слова под присягой!

Скромный выпускник Политехнического института, этот Лефебюр, был очень умным человеком. Он мог бы работать и в министерстве.

После слов Лефебюра власти встрепенулись. Хотя у некоторых представителей закона, отвечающих за порядок в кантоне Ля Ферте-Mace, возникли кое-какие сомнения… Мировой судья, например, высказался в том духе, что комиссар полиции не имеет права брать подозреваемого под стражу без ордера на арест, если не застиг негодяя на месте преступления.

Заговорщики волновались все сильнее и порывались немедленно растерзать Поля Лабра и генерала на куски. Казалось, вот-вот произойдет государственный переворот.

– Вперед, бригадир! – раздался вдруг радостный голос из кустов, сплошной стеной стоявших справа от дороги. – Вот смеху-то! Я же обещал вам, что вы схватите вашего Трубадура! Я соврал? Если ищешь, всегда найдешь!

– Кто это? – спросил искренне удивленный месье Лекок. – Снова жандармы? Что-то их сегодня слишком много!

Из леса появился пеший Шамуазо, ведя своего коня под уздцы; в другой руке бригадир сжимал конец веревки, накинутый на шею Луво по прозвищу Трубадур. Тот шел, понурив голову и засунув руки в карманы.

Власти, надо признаться, воспользовались всеобщим замешательством, чтобы разобраться в сложившейся ситуации.

Николя побледнел, а старина полковник в волнении посмотрел на Лекока.

За бригадиром Шамуазо ехал на лошади жандарм, за ним следовал месье Бадуа, а замыкал процессию Пистолет, тоже руки в брюки, но голова гордо вскинута, шляпа набекрень, нос по ветру, – словом, истинный победитель!

– Дамы и господа! – объявил он. – Мы тут месили грязь неподалеку, не желая беспокоить высоких начальников. Познакомьтесь: перед вами Луво по прозвищу Трубадур! Это он отправил на тот свет Терезу Сула, эту несчастную женщину! Кстати, он – закоренелый преступник, и на его совести немало грязных дел! Месье Шамуазо, по его собственному выражению, сцапал негодяя с моей помощью! Мерзавец прятался здесь в кустах с заряженным ружьем, чтобы застрелить месье барона д'Арси, если бы тому удалось победить противника на сегодняшней дуэли!

Парень взял ружье из рук жандарма и положил орудие преступления к ногам представителей власти, окруженных плотной толпой.

– Вот оно, – важно проговорил Пистолет. Бадуа подошел к Полю Лабру и сказал:

– С вас причитается! Вы должны щедро вознаградить этого юнца, месье барон.

– Здравствуйте, генерал! – крикнул Пистолет издалека, и граф по-военному отдал ему честь. – У вас были отличные сигары тогда на борту «Робера Сюркуфа», в самом начале моих странствий! Рад видеть вас в добром здравии! Повеселимся еще!

Заговорщики слушали, ничего не понимая.

Парижане окружили Николя. Тот сохранял внешнее спокойствие, только губы у него слегка дрожали.

Бригадир Шамуазо, гордо выпятив грудь, отпустил веревку и схватил Луво за руку. Над тем местом, где стальные пальцы жандарма сжали запястье бандита, можно было прочитать вытатуированные слова: «Долой Шамуазо!».

– Парень говорил правду, – строго произнес бригадир, – хотя и смахивает с виду на последнего проходимца. В третий раз я сажаю на цепь этого зверя. Он напоминает мне Медузу Горгону! Когда я схватил его сегодня, он издал волчий вой, в котором угадывалось страшное признание; ясно, что бандит специально прятался здесь с ружьем, чтобы выстрелить кому-то в спину!..

– Я не позволю оскорблять Его Королевское Высочество! – закричал шевалье де ля Прюнелэ. – Это какие-то мерзкие инсинуации!

Принц повелительным жестом приказал ему замолчать. Но представители власти услышали вопли заговорщика.

– Месье шевалье, – проговорил мировой судья, – правительство может прощать некоторые слабости, пока они невинны. Будьте осторожней, пожалуйста!

Мадам шевалье пришлось крепко обхватить руками будущего префекта департамента Орн, чтобы помешать этому достойному дворянину выхватить пистолеты. Все заговорщики вздрогнули. Оба брата Портье де ля Грий уже были готовы призвать всех к оружию и немедленно свергнуть Луи-Филиппа.

Старый полковник и Лекок обсуждали куда более серьезные вещи. Полковник нацепил на нос огромные очки и посмотрел на Пистолета.

– Приятель-Тулонец, ты ведешь рискованную игру! – заявил старик. – Я видел вчера этого парня. Помни, что за нашим славным Николя стоят миллионы ведьмы-фермерши!

Лекок пожал плечами и ответил:

– За Николя ничего нет. Эта Горэ оказалась хилой бабой… Пора переходить в наступление. Кстати, – добавил он, – я все беру в свои руки. Организация на грани краха, и я спасу ее!

Старик спрятал очки обратно в футляр. Затем подошел к Николя, который шепнул ему:

– Я знал, что Лекок предатель. Я убью его!

Полковник вместо того, чтобы ответить, вопросительно посмотрел в глаза каждому из Черных Мантий. Все члены славной организации оставались невозмутимыми.

В это время комиссар спросил Пистолета:

– Кто вы, друг мой?

– Молодой человек из Парижа, – ответил Клампен, – образование получил, путешествуя за границей, нигде пока не служу, но всегда стою на страже закона! И хотя у меня нет паспорта, я прошу только о том, чтобы меня отпустили, а также арестовали Трубадура и его хозяина, этого Николя. Это дело должно, наконец, выйти за рамки местных неурядиц!

– Позаботьтесь об этом юноше, – распорядился комиссар, одновременно подзывая к себе Шамуазо вместе с пленником.

Пистолет сам встал между жандармами. Комиссар полиции обратился к Луво, потребовав, чтобы тот подтвердил свое признание; но по-прежнему понурый Трубадур хранил упорное молчание.

И в этот миг глухой голос произнес:

– Наступила ночь!

Эти слова услышали все, но никто не понял, откуда они исходили. Присутствующие удивленно переглянулись, так как только что рассвело.

Лицо Николя залила мертвенная бледность.

Все «люди из Парижа» инстинктивно отодвинулись от сына несчастного Людовика. На месте остался лишь месье Лекок, сохранявший, несмотря на охватившую всех тревогу, благодушное спокойствие.

XXIV
ОТРУБИТЕ ВЕТКУ!

Мы помним, что для Черных Мантий посреди ночи порой всходило солнце. День начинался, когда мрачная организация призывала своих членов к действию.

Для тех же, кого организация «отправляла на покой», наступала ночь.

Когда раздавался этот страшный клич – как прозвучал он, например, сегодня, – это обычно означало, что ради спасения всей организации одного или нескольких ее членов приносили в жертву.

Так во время войны высшие стратегические интересы заставляют доблестного генерала ради сохранения всей армии бросить на произвол судьбы отдельные батальоны, попавшие в окружение. Часто подобный приказ может отдать даже отчаянный храбрец, беспримерный героизм которого снискал всеобщую славу.

На тайном языке братства из Обители Спасения в Сартене на Корсике – Черных Мантий – слова «наступила ночь!» означали, что обреченным членам банды уже вынесен смертный приговор. Это делалось во имя высших интересов, из осторожности, когда над всей шайкой нависала серьезная угроза. Приговор этот, приводившийся в исполнение ради безопасности всего чудовищного Братства, звучал иногда и по-другому. Мы уже рассказывали, что порой в таких случаях повелевали: «Отрубить ветку!».

Итак, «наступила ночь». Благодаря нашим объяснениям, читатель, надеемся, лучше поймет, как по-разному отреагировали на эти странные слова все те, кто их услышал. Представителей власти эта фраза лишь немного удивила, и они тут же забыли о ней; заговорщики пытались понять смысл прозвучавшего приказа; все, кто приехал из Парижа, замерли в тревожном ожидании.

Для всех это был опасный и волнующий момент. Ведь даже высокопоставленные члены совета не знали, кто в данный момент руководил операцией.

Номинальным главой Черных Мантий был полковник Боццо. Но на него часто влияли другие, более могущественные силы. Лекок и Николя были моложе и решительнее, они по очереди склоняли чащи весов то в одну, то в другую сторону. Но знаменитая операция, которую проводил Николя, давала ему сейчас реальные шансы победить Лекока.

Однако до сих пор все, кто вставал у Лекока на пути, умирали…

Ужас сковал Николя, но красавец быстро овладел собой. Он не ожидал получить такого внезапного и сокрушительного удара в этой схватке, из которой должен был выйти победителем. Его сугубо частная дуэль неожиданно превратилась в генеральное сражение.

Николя обвел взглядом присутствующих и сказал, стараясь придать своему Голосу твердость и одновременно припугнуть всех остальных:

– Я не знаю этого человека и требую оградить меня от гнусных оскорблений.

И Николя брезгливо отодвинулся от Луво. Трубадур метнул из-под полуопущенных век острый взгляд на красавца.

– Господа, – холодно проговорил Лекок, обращаясь к парижанам, – мы с полковником Боццо – секунданты месье Николя. Обвинение, которое ему, похоже, предъявляют, настолько неожиданно…

– Настолько невероятно! – перебил его полковник.

– Настолько невероятно, – повторил Лекок, – и мы так заинтересованы в выявлении истины, что требуем, чтобы месье комиссар полиции продолжил публичный допрос. У меня не укладывается в голове, что нашего друга может что-то связывать с этим типом.

– Безусловно, не может, – вскричал шевалье. – Руку даю на отсечение.

Комиссар вновь потребовал от преступника, чтобы тот повторил свое признание.

– Ну что ж! – произнес, наконец, Трубадур. – Вижу, что терять мне нечего… Если бы мы встретились с Шамуазо в лесу с глазу на глаз, я бы ему живо шею свернул, разве не так? Но с ним был парень, с которым я ехал в одном дилижансе из Алансона. Этот миляга оказался настоящей маленькой цепкой обезьяной. Ночь, говорите, наступила? Зажгите свечку! Ну что, принц? Да он такой же принц, как я король! Скорее мои стоптанные башмаки превратятся в дамскую туфельку, чем он станет каким-нибудь герцогом! Здорово же мне отплатили! Эта вчерашняя женщина, Тереза Суда, вроде бы ничего плохого мне не сделала, как, впрочем, и месье барон. Но меня взяли за горло, мне сказали: «Делай, что говорят, а не то худо будет!» Тогда я смеялся, но теперь мне не до смеха! Добрый день, соседи! Тем хуже для меня, тем лучше для этой вонючки Шамуазо! Хе! Принц! Жандармы спасли месье барона от пули, а вот ты точно попался!

– Вот смеху-то! – повторил Пистолет. – Месье комиссар, вам не достаточно показаний? Тогда спрашивайте, вам подкинут еще!

И парень весело глянул на Лекока.

– Господа! – медленно проговорил Николя. – Всем известны и мое происхождение, и мои несчастья. Клеветники хотят выпить мою священную кровь до последней капли. Пожалуйста! Я не опущусь до того, чтобы оправдываться, защищаться и опровергать чудовищное и нелепое обвинение, выдвинутое против меня. Зачем мне нужна была смерть этой бедной женщины, Терезы Сула? Почему я принял вызов месье барона? Что общего между мной и этим подонком, которого мои враги натравили на меня, как бешеного пса? Я благодарю всех, кто любил меня, и прощаю всех, кто меня преследовал. Поскольку мне нет больше места во Франции, я вынужден ее покинуть… Очевидно, этого и добиваются!

– Да, этого и добиваются! – в ярости вскричал шевалье. – Конечно, именно этого они и хотят! Ну и шельмы сидят в правительстве!

– Защитим Его Королевское Высочество! – возопил племянник дю Молар. – К оружию!

– Умрем достойно! – прорычали братья Портье де ля Грий.

Дамы-заговорщицы разразились горькими рыданиями. Старый воспитанник Политехнического института поспешно отступил на второй план со словами:

– Несчастный король! Несчастная Франция!

Граф де Шанма изо всех сил удерживал Поля Лабра.

– Полковник Боццо, – произнес, наконец, генерал, – я искренне верю, что вы, как и многие другие, были обмануты этим человеком. Но теперь, надеюсь, вы прозрели. Я попал в число подозреваемых и не могу оказать давления на этих чиновников. Велите им поторопиться.

– Генерал, ах, генерал! – ответил трепещущий полковник. – Я уничтожен, я раздавлен, я ошеломлен! Умоляю, ни о чем меня не просите! Я просто не в состоянии!.. Выговорите с трупом! Я уверен, что не переживу этого!

Поль Лабр вырвался, наконец, из рук графа де Шанма и направился к полицейским.

– Господа, – заявил он, – все, кого вы обвинили сегодня в преступлении, должны предстать перед судом. И я прошу вас считать меня с этой минуты своим пленником.

– Лишь бы добраться до Его Королевского Высочества! – подытожил Пистолет.

Чиновники окончательно растерялись. Они взволнованно совещались и громко ссорились.

Но комиссар полиции прекратил споры, сухо заметив мировому судье:

– Мы не будем больше это обсуждать! У меня персональные инструкции!

Дела Черных Мантий были хорошо продуманы и отлажены. Никто не знал всех возможностей этой организации. Лекок сам обеспечил операции в Нормандии надежное прикрытие, и теперь, ценой огромных потерь, с удовольствием разрушал воздвигнутые собственными руками бастионы.

Месье Лекок был великим и страшным преступником. Однако сейчас все его усилия разбивались о стены им самим построенной крепости из инструкций и распоряжений, спущенных сверху и прилетевших в провинцию издалека.

Все «люди из Парижа» внимательно следили за выражением лиц местных чиновников и не могли не заметить состояния сына несчастного Людовика. Аббат X… и доктор Самюэль подошли к Николя и тихо шепнули:

– Мы с вами, принц, держитесь!

В пользу Николя говорили миллионы Матюрин Горэ. И еще на его стороне были сердца пылких нормандских дворян; пользуясь нерешительностью властей, эти люди призывали к оружию, окружив своего короля, как преданная гвардия.

Полковник стоял между заговорщиками и чиновниками; он был сильно встревожен, но прятал в складках бледных дряблых щек скептическую улыбку. Однако даже он дрогнул, когда Лекок подошел к Николя и строго сказал:

Принц, больше нет смысла скрывать ваш истинный титул, ведь из-за него и разыгрался весь этот фарс. По-моему, правительство почтет за честь дать своим жандармам соответствующие инструкции. Вас здесь никто не подозревает, к тому же всем известно, где вас можно найти. Тот, кто захочет вас разыскать, сделает это без труда. Удалимся же!

И правда, – проговорил старина полковник. – Чего мы здесь ждем? Пойдемте, друзья мои.

Черные Мантии вновь заняли те же места, что и в начале спектакля. Лекок оказался в центре группы. Он тихо шепнул старику:

– Полковник! Дайте мне самому довести это дело до конца. Опасность еще не миновала. Ночь все еще продолжается!

Его взгляд встретился со взглядом Николя. Тот процедил сквозь стиснутые зубы:

– Ты не сможешь уничтожить меня Приятель-Тулонец!

Лекок расхохотался, и смех его жег сильнее укуса.

– Ты все еще надеешься на свои миллионы? Думаешь, что представляешь для нас какую-то ценность, не так ли? – сказал Тулонец. – Николя, бедный Николя! Ты не стоишь теперь и шести су! Твои миллионы провалились ко всем чертям: с Матюрин Горэ случился сегодня утром апоплексический удар.

– Она умерла? – побледнел Николя.

– Да! Старуха – покойница, – зловеще произнес Лекок. – Вот почему для тебя наступила ночь в середине дня, мой Николя! – добавил он.

Красавец отшатнулся, словно к его ногам подползла холодная скользкая гадюка.

– Наступила ночь, – в свою очередь проговорил Николя. – Иди к черту! Отрубите ветку!– с отчаянной решимостью вскричал он.

И взмахнул своим белым платком, словно вытирая пот со лба. И тут в зарослях грянул выстрел. Лекок покачнулся и вскрикнул от боли.

– Я так и знал: в этом лесу прячется не один волк! – воскликнул Пистолет. – Вперед, Шамуазо! На охоту!

– Всем стоять! – повелительно рявкнул Лекок. – Это всего лишь царапина.

Пуля скользнула по его щеке, и из ранки текла струйка крови. Лекок подал знак виконту Аннибалу Джоджа, тот склонился почти до земли и незаметно протянул Полю Лабру какое-то письмо. Поль взглянул на эту бумагу и изменился в лице. Не говоря ни слова, он направился прямо к Черным Мантиям.

Увидев его, Николя задрожал. Так как члены организации не шевелились, повинуясь приказу Лекока, красавец бросился к заговорщикам, бормоча:

– Спасите! Он хочет меня убить!

Местные дворяне храбро выстроились в ряд, заслонив своего короля. Даже жандармы с разрешения чиновников присоединились к защитникам Николя: инструкции, полученные из Парижа, были четкими и жесткими.

Поль был безоружен. Он не сделал ни одного угрожающего жеста, однако свободно прошел мимо двух братьев Портье де ля Грий, замерших, как изваяния, справа и слева от Николя: складывалось такое впечатление, что молодых людей внезапно парализовало. Поль схватил Николя за грудки в тот момент, когда красавец уже вытащил пистолет, и сказал:

– Я, Поль Лабр, барон д'Арси, инспектор полиции, объявляю вам: вы арестованы именем короля.

Затем юноша повернулся к жандармам, которые спешили к нему, опередив чиновников, и добавил:

– Вот мое полицейское удостоверение. – Потом, снова взглянув на Николя, Поль проговорил: – Я думаю, вам нужно позаботиться о хорошем адвокате.

Произнеся эти слова, юноша пошатнулся и рухнул прямо на руки генерала де Шанма, который стоял за его спиной. Падая, Поль прошептал:

– Я поклялся скорее умереть, чем снова вернуться в полицию. Но я поклялся вернуться в полицию, если это понадобится для того, чтобы отомстить за моего брата. Я не солгал и теперь умираю.

Удостоверение было заполнено как положено, на нем красовались все нужные подписи и печать полицейской канцелярии. Согласно этому документу инспектор полиции Поль Лабр направлялся для проведения расследования в департамент Орн.

Именно это удостоверение и пришло сегодня с утренней почтой; о нем и спрашивал графиню де Клар Лекок.

По рассказам индийских мудрецов, свирепые хищники устраивают между собой в джунглях настоящие побоища и жестокие поединки. Если бы не эти схватки, в Индии давно не осталось бы ни одного человека: всех бы сожрали кровожадные звери. Мы живем в Европе, и у нас нет тигров. Зато у нас говорят, что ворон ворону глаз не выклюет. Но не следует слепо доверять пословицам. Ведь даже народная мудрость позволяет себе порой ошибаться. Шакалы наших городских дебрей грызутся часто и, благодарение Богу, нередко убивают друг друга. Сведущие люди утверждают, что злейший враг нашего волка – это другой волк.

Месье Лекок победил.

Смерть Матюрин Горэ, развеявшая в прах все планы красавца Николя, наступила в самый подходящий момент и не должна была вызвать у Черных Мантий никаких подозрений. Но в этой кузнице преступлений запоминается каждый шаг. Впрочем, ничто так не ценится здесь, как свершившийся факт. Зачем копаться в причинах, когда важен результат?

В самом деле, никому и в голову не пришло выяснять, почему это старуха вдруг окочурилась. Конечно, она отправилась на тот свет удивительно вовремя; но вообще-то, эта ведьма хлестала вино в таких количествах, что другой на ее месте давно бы сдох, как собака.

Рядом с кроватью Матюрин увидели не одну, а целых три бутылки с «лекарством». Все они оказались пустыми. Больше ничего не обнаружили, а главное, не нашли денег в ларе, служившем старухе сейфом.

Похороны ее были бедными, никто не пришел проводить Матюрин в последний путь, кроме маленького нищего ученика викария, которого старуха называла Фанфаном.

В округе было немало разговоров о зловещем крошечном ножичке в руках калеки Винсента; но больше всего поиздевались крестьяне над несметным богатством фермерши, которое так долго будоражило воображение соседей и испарилось сразу после смерти Матюрин.

На следующий день «люди из Парижа» тронулись в обратный путь. Они все же увозили с собой довольно приличный куш. Шато-Неф-Горэ пустили с молотка.

Но этим дело не кончилось. Примерно через месяц в Мортефонтэн началось просто-таки паломничество законников и юристов. Местным жителям пришлось вновь поверить в богатство покойной «нищенки». Несмотря на брешь, пробитую в капиталах старухи Черными Мантиями; несмотря на грабеж, учиненный ордами стряпчих; несмотря на несчастную судьбу подставных лиц и на предательство многих доверенных особ; несмотря на налоги, судебные издержки и прочее, и прочее, – одним словом, несмотря ни на что, состояние Горэ, вложенное в недвижимость, оказалось огромным, невероятным! Оно до сих пор считается, пожалуй, самым солидным во всей западной Франции.

И унаследовал его Винсент Горэ, калека, в кармане у которого никогда не было больше тридцати пяти су. Стоит ли говорить о нашествии крыс, кинувшихся на этот жирный кусок пирога? Хромому бедняге присвоили титул герцога… История повторяется.

Пока Черные Мантии добирались до Парижа, в прекрасной почтовой карете ехали в алансонскую тюрьму невезучий сын несчастного Людовика, Поль Лабр и Клампен по прозвищу Пистолет.

Луво остался в Ля Ферте-Масе; даже теперь Трубадур не смог уйти от свой судьбы, принявшей облик неумолимого Шамуазо.

Поль, воспользовавшись своим удостоверением, чтобы ускорить арест Николя, потом добровольно признал себя пленником.

На полпути к Алансону Пистолет тихонько шепнул Полю:

– Месье барон! Дело – прежде всего, не правда ли? У меня на руках оказался маленький хромой миллионер; сейчас он ждет меня, сидя под замком в гостинице «Лебедь на распутье» в славном городе Ля Ферте-Mace. Нужно с этим разобраться. И потому на ближайшей остановке я вынужден буду распрощаться с вами: мой другой протеже остро нуждается в человеке, который способен найти выход из любого положения и всегда вытаскивает выигрышный лотерейный билет! Уже много лет я отношусь к вам с искренней симпатией. Мне будет жалко, если мы с вами больше никогда не увидимся! Но теперь мне самое время предстать перед разбогатевшим калекой, который мечтает пообедать в шикарном парижском кафе. Вас не смогут посадить в тюрьму, это ясно. Но нашему Николя достаточно лишь помириться с Лекоком, а? И вот тут-то на сцену должен выступить третий персонаж этой замечательной пьесы – месье Бадуа. Я уважаю его за глубокий ум. Скажите ему, что мне известны все подробности дела, связанного с дверью, помеченной желтым мелом. Если я понадоблюсь вам, вызовите меня через того же господина Бадуа; он знает, как меня найти. Тогда я потрачу день-другой, чтобы поставить пятый акт этой драмы и потрясти зрителей неожиданной развязкой пятой картины!

Карета остановилась. Меняли лошадей.

Через два часа Пистолет сидел в номере гостиницы «Лебедь на распутье». Клампен уже успел разбудить Винсента Горэ и сообщить ему о смерти его матери; теперь бывший охотник на бездомных кошек сурово говорил хромому бедняге:

– Звереныш! Если ты хочешь взять меня в опекуны, поклянись слушаться меня беспрекословно. Я дам тебе все вареное и жареное, а также воспитание, ванну и чистое белье, блестящие ботинки, кормежку пять раз в день и кувшин грушевки. Тебе нужно лишь возблагодарить Бога за такое счастье – или я брошу тебя на произвол судьбы!

XXV
КАРТИНА ПОСЛЕДНЯЯ. СЦЕНА ПЕРВАЯ

Прошло три месяца. Наступил декабрь того же 1838 года. Весь Париж в очередной раз забурлил, взволнованный делом, которое рассматривалось в суде присяжных. Дело и впрямь было весьма интересным и пикантным: в нем фигурировал труп, замурованный в комнате на последнем этаже знаменитой башни Преступления на Иерусалимской улице, владельцем которой был всем известный папаша Буавен.

Обвиняемый в этом преступлении и сам по себе был весьма романтичной личностью. Красивый молодой человек с утонченными благородными манерами, он довольно долгое время провел в преступной среде: теперь же, попав на скамью подсудимых, он даже произвел некоторую сенсацию.

Безусловно, сын несчастного Людовика, претендовавший на престол, оказался самозванцем. Но во Франции мнимый принц всегда будет более популярным, чем настоящий.

Кроме преступления с налетом некоторой театральности, то есть убийства месье Жана Лабра, замурованного в старой башне на углу набережной Орфевр и Иерусалимской улицы, Луи-Жозефа-Николя по прозвищу принц или герцог Бурбонский обвиняли также во многих других злодеяниях, среди которых выделялось убийство вдовы Терезы Сула, в свое время хорошо известной в районе Префектуры.

Эта трагедия произошла далеко, в Нормандии, где мнимый сын Людовика XVI стал героем оригинального романа.

Нужно признать: образ Матюрин Горэ и легенда о ее богатстве не потрясли воображение парижан. Пересуды зевак превратили таинственную «хозяйку департамента Орн» в смелую интриганку, красивую, умную, честолюбивую – словом, что-то вроде нормандской княжны Таракановой. Одни говорили, что ей двадцать лет, другие – что сорок. Одни утверждали, что она была невинна и умерла от любви, другие – что она была порочна и ее зарезали. Но все сходились на том, что заговорщики обожали прелестную Матюрин.

Но больше всего любителей посплетничать поражало то, что по некоторым сведениям убийца Жана Лабра и Терезы Сула принадлежал к таинственной преступной организации, члены которой до сих пор не имели обыкновения представать перед судом присяжных; речь шла о знаменитых Черных Мантиях.

Говорили даже, что мнимый принц был чуть ли не предводителем Черных Мантий и главой братства из Обители Спасения на Корсике.

Всеобщее любопытство достигло высшей точки. Заседания суда уже шли, и дело Николя рассматривалось одним из первых.

Одиннадцатого декабря, накануне того дня, когда убийца Жана Лабра должен был предстать перед присяжными, в лавке славного Шаво, торговца билетами, место в зале суда стоило пять луидоров. Заведение Шаво находилось на углу улицы Глатиньи, в подвальчике. Торговец был очень вежлив с дамами…

Но вот что произошло часов в девять вечера, в темную холодную пору, когда прохожие, кутаясь в плащи и накидки, торопятся в тепло своих домов.

На углу улицы Арле-дю-Пале и набережной Орфевр остановился фиакр. Из него вышли два человека. Один из них заплатил кучеру, и фиакр уехал.

Двое мужчин несколько минут подождали на мостовой. Один из них был высоким, другой – низеньким. Высокий – надменный и важный – был укутан в роскошную шубу. Второй – низенький – дрожал от холода в черной шелковой ватной душегрейке, которая делала маленького человечка похожим на старого священника. Но вот странная пара направилась на Иерусалимскую улицу.

Высокий что-то мурлыкал себе под нос, низенький, стуча зубами, говорил:

– Что ж ты хочешь, Приятель-Тулонец, я и в самом деле питал слабость к этому мальчику. Он казался таким благоразумным! Я даже хотел выдать за него свою маленькую Фаншетту. Ты хорошо подумал?

– Безумец! – проворчал высокий. – Дело Шанма провалено, дело Горэ провалено! Разве можно было дотягивать до апоплексического удара? Нет, решено: этого человека ликвидируют.

Низенький тяжело вздохнул.

Они свернули за угол Иерусалимской улицы. Когда они проходили под фонарем, вы вряд ли узнали бы блистательного полковника Боццо и его спутника месье Лекока де ля Перьера. Оба были загримированы куда лучше, чем артисты на театральной сцене.

Войдя в башню, Лекок попросил у мальчика, служившего в заведении папаши Буавена, ключ от комнаты № 9.

– Она занята, – ответил мальчишка. – Свободны комнаты № 7 и № 8.

– Что ж… Подашь два литра вина, два окорока и два сыра в комнату номер восемь, – распорядился Лекок.

В этой комнате раньше жил Поль Лабр. Комнату № 7 занимала покойная матушка Сула. А дверь комнаты № 9 была когда-то помечена желтым мелом.

Теперь папаша Буавен, борясь с конкурентами, превратил помещения последнего этажа в отдельные кабинеты.

Лекок помог своему спутнику подняться по винтовой лестнице.

– Забавная история, полковник, – усмехнулся он, когда они добрались до мансарды. – Младший брат жил здесь, в комнате, где мы с вами находимся, а старший вошел в соседнюю. Случайность! Этот идиот Николя заморочил вам голову неосуществимыми планами, многоходовыми комбинациями, смахивающими на дешевую мелодраму. Генерал, которого должны были убить, жив-здоров, я видел его вчера с младшей дочерью. Черт возьми! Эта крошка очаровательна – несмотря на падение с Нового моста и купание в Сене. Я не планирую крупномасштабных операций, однако вы увидите, как пойдет дело!

Появился мальчик с заказанными блюдами. Ему велели, чтобы посетителей комнаты № 8 никто больше не беспокоил. Месье Лекок запер дверь и произнес:

– Полковник, я люблю хорошо прожаренные каштаны. Я думаю, что Поль Лабр нам еще понадобится. Он сейчас придет в комнату № 9. Этот юноша занят своими и моими делами… Красивый мальчик, не правда ли? Давненько мы с ним знакомы… Инспекторское удостоверение сослужило ему неплохую службу…

Лекок сел возле полковника и вытащил часы.

– Через тридцать минут, – изрек он, – наша очередь. Внимание!

За перегородкой, в мрачной комнате, где зарезали Жана Лабра, собралось четыре человека.

Трое из них выглядели довольно бедно: поношенные костюмы, стоптанные башмаки… Четвертый же был одет с иголочки во все новое: орехового цвета драповый плащ, шотландские клетчатые штаны, лакированные туфли и блестящая шелковая шляпа.

Он был молод, трое остальных – явно постарше. Юноша раздувался от гордости и хитро улыбался; трое других стояли, понурившись, глаза их были грустными и боязливыми, спины сгорбились, ноги дрожали. Пришибленный вид делал этих людей удивительно похожими друг на друга; казалось, это ночные птицы, которых вдруг извлекли из темных щелей и вытащили на яркий дневной свет.

Мы уже видели эту троицу в том же самом месте, за делом, которое им вновь предстояло повторить, но которое вселяло в них теперь волнение и страх.

Их звали Куатье по кличке Лейтенант, Ландерно по кличке Тридцать Третий и Котри по кличке Будильник.

Как и в прошлый раз, они принесли с собой необходимые инструменты: Куатье – кирку, Ландерно – мастерок каменщика, а Котри – столярные принадлежности.

Элегантным молодым человеком был наш друг Клампен по прозвищу Пистолет, бывший охотник на кошек, знаменитый путешественник и знаток театрального искусства. Его роскошный костюм, пожалуй, не очень ему шел. Шикарный плащ стеснял движения и не давал парню вести себя естественно. Голубая блуза и шелковая шляпа лишь подчеркивали болезненный вид кожи и бледность безбородых щек. Но парень был несказанно доволен собой. И на месте пастуха Париса, выбиравшего самую очаровательную из трех богинь, он, несомненно, присудил бы главный приз за красоту самому себе.

– Здешняя обстановка вас смущает, – обратился он менторским тоном к трем остальным мужчинам после непродолжительного молчания. – Это понятно: я и сам немного робею. Как говорят артисты в Бобино, мандраж бьет. Хотя я и присутствовал при трагической сцене кончины котика матушки Сула. В то время меня увлекали страсти, свойственные юности: женщины, лимонад и так далее… Это могло далеко завести… И тогда я решительно порвал с Меш, моей албаночкой, несмотря на то, что обожал ее.

Пистолет вздохнул и продолжал:

– Нужно уметь отрезать любимую мозоль! А теперь я пристроился к наследству одного хромого бедолаги – как единственный опекун несчастного калеки. У нас с ним – миллиард ренты, и мы оба швыряемся деньгами, вращаясь в высшем обществе. Я, конечно, мог бы вас огорчить, это точно. Но после того, как я неоднократно нокаутировал месье Лейтенанта в реке возле угольной баржи, так, что у этого господина под водой искры из глаз сыпались, я больше не хочу никого травмировать.

– Вы славный молодой человек, месье Клампен, – сказал Лейтенант, пытаясь быть вежливым. – Вы же видите, что мы приняли ваше приглашение и пришли.

– Но не так радостно, как на свадьбу, не правда ли? – ухмыльнулся парень. – Вы все трое уже не те, что прежде. Вы изнываете от желания вернуться домой. Так вот, я вытащил вас сюда, чтобы помочь Полю Лабру! – заявил Пистолет.

Услышав это имя, трое отверженных вздрогнули. А Клампен продолжал:

– Это молодой барон, один из моих друзей, не такой состоятельный, как мы с хромцом, но славный малый. Я решился ради него оставить ненадолго своего подопечного наедине с преподавателями: я, знаете ли, занялся воспитанием и образованием бедного калеки… Но сегодня я сказал себе: раз я начал дело комнаты № 9 еще с месье Бадуа, я должен довести расследование до конца. Месье барон согласился с тем, что сюда придут три мерзавца и облегчат себе душу, рассказав о подлинном убийце его старшего брата Жана.

– Это невозможно! – мрачно прервал его Куатье по прозвищу Лейтенант.

– Нас взяли за горло! – простонал Котри по прозвищу Будильник.

А Ландерно, по прозвищу Тридцать Третий, воскликнул:

– Уж лучше в окно – и вниз головой на мостовую!

– А еще мы собрались здесь для того, – невозмутимо продолжал Пистолет, – чтобы помочь Полю Лабру изъять отсюда останки этого самого брата; тогда Поль сумеет отдать несчастному последний долг, похоронив невинную жертву на кладбище Пер-Лашез. Мы все знаем, что тело не покидало этой комнаты!

Бандиты переглянулись.

– Иначе – официальная встреча у королевского прокурора! – заявил Клампен. – Я все сказал. Даю вам три минуты на размышление.

Лейтенант поднял голову, и глаза его мрачно сверкнули.

– Ах вот как?! – вскричал юноша. – Я вижу, у тебя все такой же кровожадный взгляд, Лейтенант, несмотря на твою мирную профессию продавца свежей рыбы! Знаю я твои проделки! Успокойся, внизу обедает месье Бадуа. Ну, за работу!

Три негодяя поколебались, потом Лейтенант пробурчал:

– Ну ладно… Придется нам через это пройти. Прежде чем Тулонец что-нибудь узнает, мы, возможно, успеем добраться до Англии.

Ландерно, не говоря ни слова, принялся срывать со стены деревянную обшивку. В один миг панно напротив окна отлетело в сторону. Тем временем Котри развел гипс. Куатье первым ударил по полой стене так, что по всей комнате пошел гул.

Вдруг в дверь постучали. Все трое замерли и ощерились, словно дикие звери, почуявшие, что их собираются посадить в клетку. Куатье весь напрягся и, демонстрируя свои мускулы, процедил:

– Малыш, если ты нас продал, тебе крышка!

Пистолет рассмеялся и направился к двери со словами:

– Я только покупаю, но не продаю! Недоверчивые мерзавцы! Опустите руки! Это брат жертвы, который позволит вам не спешить на гильотину, поскольку глубоко презирает вас. Он понимает, что вы – только никчемные, слепые орудия, послушные исполнители чужой воли. И сейчас от вас требуется лишь полное признание, которое поможет наказать истинного вдохновителя этого преступления, злодея и убийцу.

Пистолет распахнул дверь. В комнату вошел Поль, а следом за ним – месье Бадуа с продолговатым ящиком в руках. Комната была такой узкой, что, закрыв дверь, барон и его спутник оказались совсем рядом с бандитами.

Когда три года назад Куатье в первый раз стукнул по стене, ему предстояла долгая и кропотливая работа. Теперь все было по-другому. Потребовалось всего несколько ударов, и гипсовая кладка разлетелась. Все увидели жалкие человеческие останки, уже даже не скелет.

Поль Лабр, бледный, как мел, и покрывшийся с ног до головы холодным потом, начал допрос. Бандиты отвечали искренне и с долей уважения к месье барону. Весь их рассказ сводился к следующему.

Здесь ждали генерала де Шанма; вошел какой-то человек, и его тут же зарезали. По документам, найденным в чемодане, злодеи поняли, что ошиблись: это был Жан Лабр. На следующий день, прихватив бумаги своей жертвы, Тридцать Третий отправился к мэтру Эберу, нотариусу с улицы Вьей-дю-Тампль, чтобы попытаться прибрать к рукам наследство, оставленное по завещанию Жану Лабру.

Разделив между собой вещи убитого, бандиты разошлись по домам и занялись своими делами. Все трое утверждали, что стали потом «честными». Однако признались, что ежемесячно получали вознаграждение от настоящего организатора преступления, месье Николя по прозвищу принц или герцог Бурбонский.

Странная это была сцена. Пока негодяи говорили, Бадуа и Пистолет бережно вынимали из дыры в стене человеческие останки и укладывали их в продолговатый ящик. Когда печальная миссия была выполнена, Поль Лабр сам взял ящик и молча вышел из комнаты. За ним поспешил месье Бадуа.

Прежде чем исчезнуть, Пистолет сказал:

– Однажды я уже потрепал Лейтенанта, с меня хватит. Одно время я водил дружбу с мадам Ландерно; надо признаться, очень красивая женщина! Я не удивлюсь, если месье барон захочет встретиться с вами в суде, так что рекомендую вам быстренько распродать свое барахло и отправиться в дальние края, навстречу весне. А я сейчас пойду позавтракаю с моим хромцом в отдельном кабинете, в обществе великосветских дам. Мне необходимо проветриться: я весь пропитался вашими запахами. О, этот аромат простолюдинов! Что ж, позвольте откланяться. И просьба, встретив меня на улице, не здороваться со мной.

Растерянные и подавленные убийцы остались одни. Лейтенант первым вскочил на ноги. Он расправил плечи и крикнул:

– Злодеи!

Будильник и Тридцать Третий толкнули друг друга, чтобы немного прийти в себя.

– За работу! – скомандовал Куатье. – Бадуа может вернуться. Быстро все заделываем – и ходу!

В корыте Котри был готов гипс, Куатье и Ландерно вставили на место панель.

Они трудились вовсю, когда дверь открылась, и на пороге появились двое, высокий и низенький.

– Минутку, ангелочки! – проговорил высокий, лицо которого почти полностью скрывала фетровая шляпа. – Наступает день!

На троицу было жалко смотреть.

– Тулонец! – в ужасе вскричали негодяи.

– Добрый вечер, детки, добрый вечер, – сказал в свою очередь низенький.

– Отец! – прошептали дрожащие бандиты.

Они прекрасно сознавали, что совершили предательство, и понимали, что пощады не будет. Лекок усмехнулся.

– Не бойтесь, – произнес он, – просто предстоит срочная работа. Раз у нас здесь есть пустой шкаф, не пора ли кое-что туда положить, прежде чем закрыть дверцы? Неправда ли, полковник?

XXVI
ПОСЛЕДНЯЯ СЦЕНА ПОСЛЕДНЕЙ КАРТИНЫ

Покинув Иерусалимскую улицу, экипаж Поля Лабра покатил по набережной в направлении Сен-Оноре, где находился особняк генерала, графа де Шанма.

Несколько недель назад генерал получил разрешение поселиться в Париже. Что же касается самого Поля, за его арестом последовало немедленное освобождение. Интрига, опутавшая его по рукам и ногам, развалилась сама собой, так как человек, подготовивший ловушку, сам в нее угодил. Попав в тюрьму, сын несчастного Людовика больше ничего не мог предпринять, а его бывшие сообщники мечтали теперь добить его.

Около десяти часов вечера слуга генерала доложил хозяину о приходе Поля; барона тут же проводили в гостиную.

– Как вы бледны, друг мой! – воскликнул месье де Шанма, протягивая юноше руку.

– Месье граф, – ответил Поль, – я пришел проститься с вами. Сегодня я исполнил последний долг, который удерживал меня в Париже, и завтра уезжаю.

– А куда вы направляетесь, барон? – с искренним удивлением и сочувствием спросил граф де Шанма.

Задавая этот вопрос, генерал увлек Поля к дивану, стоявшему рядом с камином. Мужчины сели, и Поль Лабр ответил:

– Я не знаю… Далеко, очень далеко… Как можно дальше отсюда… – упавшим голосом произнес барон д'Арси.

– Чтобы никогда не вернуться? – тихо осведомился генерал. Поль грустно повторил вслед за графом:

– Чтобы никогда не вернуться…

Месье де Шанма снова сжал его руку и проговорил:

– Барон, вы оставляете здесь своих добрых друзей!

Воцарилось молчание. Поль опустил глаза. Генерал исподтишка наблюдал за ним.

– Не могли бы вы мне сказать, какой долг только что исполнили, барон? – вдруг спросил месье де Шанма.

Поль вздрогнул, словно его внезапно разбудили. Когда он начал рассказывать о том, что произошло в башне Преступления на Иерусалимской улице, кровь прилила к его щекам.

– Я должен был окончательно убедиться в виновности этого человека, – объяснил юноша. – Я арестовал его. Я выступил в роли истца. Если вину Николя не докажут, я сам попаду за решетку! – закончил он.

Пока барон говорил, генерал по-прежнему наблюдал за ним.

– Поль, – воскликнул граф де Шанма, – мой бедный Поль, вы просто больны! Страдает и ваш разум, и ваше сердце.

Поймав удивленный взгляд молодого человека, генерал добавил:

– Я тоже имею некоторое отношение к этому делу, ведь негодяи хотели убить именно меня. Чтобы докопаться до правды, вам пришлось спуститься в преисподнюю. У вас такая благородная и добрая душа… Но пощадить убийцу – означает стать его сообщником в тех преступлениях, которые он может совершить в будущем.

Поль холодно ответил:

– Возможно, такая мысль и приходила мне в голову.

– Вы считаете, – произнес генерал, – что показания трех подручных так уж необходимы для того, чтобы полностью изобличить истинного виновника?

Поль опустил голову и ничего не ответил.

– Вы уезжаете, – продолжал месье Шанма, – даже не узнав, будет ли отмщен ваш брат?

Поль закрыл лицо руками.

– Нет необходимости напоминать мне об этом! – произнес он срывающимся голосом. – Я так боялся сойти сума! Мой брат слышит меня; я знаю, он меня простит. Он обретет, наконец, покой в освященной земле, а я уеду, уеду далеко, так далеко…

– Это называется – сбежать, месье барон, – резко прервал Поля генерал. – А бегство – удел трусов!

Поль печально улыбнулся; в глазах его застыла глубокая тоска и горькая безнадежность.

– О! – сказал он. – Вы не имеете права ранить меня в самое сердце. Да, вы правы: я всегда убегал! В тот день, когда я вытащил из воды Суавиту, я искал убежища в объятиях смерти!

– А Суавита спасла вас… – прошептал генерал. Взгляд Поля, казалось, что-то искал на стене. Раньше в гостиной висело три портрета: покойной графини, Суавиты и Изоль. На деревянной панели еще сохранился след от портрета Изоль, но самой картины на стене теперь не было. На глазах у Поля выступили слезы.

Генерал нахмурился. Не заметив этого, Поль прошептал:

– Где она теперь? Как живет? Что делает?

Гостиная была просторной комнатой, обставленной массивной мебелью темных тонов. Графиня и ее дочь словно смотрели с портретов друг на друга. Все двери были закрыты; лишь одна, напротив камина, была приотворена. Из-за нее доносились тихие звуки, напоминавшие дыхание спящего ребенка.

– Поль, – проговорил генерал, – если вы все еще любите ту, которая недостойна вашей любви, я больше не смею вас задерживать. Прощайте.

Он встал, дрожа от гнева. Поль тоже поднялся.

– Прощайте, – в свою очередь произнес он. Мужчины направились к двери, и Поль добавил:

– Будьте добры к… ней, к тому нежному ребенку, которому я обязан жизнью.

Юноша взялся за ручку двери. В соседней комнате вдруг раздался слабый болезненный крик. Генерал, бросившись туда, исчез за портьерой. Поль, по-прежнему держась за ручку, остановился и прислушался. Он ощущал, как колотится в груди его сердце.

– Что с тобой, дорогая? – донесся из соседней комнаты встревоженный голос генерала.

– Отец! – ответил мелодичный, как музыка, голосок, – ты правильно сделал, что поставил мою кровать рядом со своей и решил не оставлять меня одну. Но как только я засыпаю, меня преследует один и тот же кошмар: я вижу их вдвоем!..

– Замолчи! – тихо велел генерал.

Рука Поля соскользнула с дверной ручки, и он сделал шаг назад.

– Почему я должна молчать? – прошептал нежный голосок. – Я так долго молчала!.. Может быть, он полюбил бы меня, если бы я могла сказать ему, что боготворю его!

Отец поцелуем закрыл ей рот. Поль прижал руки к груди, испугавшись, что сердце его сейчас разорвется. И тут он вновь услышал слова малышки:

– Папа! Послушай, что мне снилось. Этот сон отличался от предыдущих. Мне пригрезилось, что Поль собирается уходить, а я все еще немая. Я готова пожертвовать жизнью, лишь бы Бог дал мне возможность говорить. И вдруг во мне просыпается голос, но слова не срываются с губ, а исходят прямо из сердца, и я кричу Полю: «Я жила для вас; может, мне надо ради вас умереть?!»

Поль, не сознавая, что делает, пересек гостиную. В следующий миг он уже стоял на пороге спальни.

– Выйдите отсюда, месье! – крикнул ему взбешенный генерал.

Но вместо того, чтобы послушаться, Поль бросился к кровати и упал на колени.

Суавита потянулась к нему, на ее лице расцвела улыбка, и малышка подставила юноше лоб для поцелуя.

Они не проронили ни слова, но генерал обнял их обоих и прижал к своему сердцу.

Примерно в это же время блистательный и элегантный виконт Аннибал Джоджа, маркиз де Паллант, мчался по улицам Парижа в фиакре, которым правил наш старый знакомый Пиклюс, один из конюших несчастной «королевы Горэ».

Рядом с очаровательным виконтом сидел человек, готовый вопить от радости.

Его восторг можно было понять; это был утопающий, спасенный из воды, когда волны уже смыкались над его головой, когда он захлебывался и перед ним, казалось, разверзлись врата ада. Одним словом, это был красавец Николя, вырвавшийся из камеры Консьержери в самый последний момент. Только Черные Мантии могли организовать такой побег.

– Дорогой мой друг, – рассказывал Николя, – вчера я услышал, как охранник шепнул мне на ухо эти дивные слова: Завтра будет день. Я сразу сообразил: Лекок умер, ведь должны были отрубить больную ветку. Это сделал наш славный полковник? – спросил красавец.

– Полковник – старая лиса, – ответил Аннибал Джоджа, – и Лекоку не повезло.

– Как его убрали? – поинтересовался Николя.

– Мадам графиня де Клар прислала ему белых грибов из Анденского леса, – улыбнулся виконт. – Их оказалось достаточно.

– Милая Маргарита! – смеясь, воскликнул Николя. – Я сам думал о грибах из этих мест. Лекок любил их… Мы что, сделали по Парижу десять лье, виконт? – вдруг удивился он.

Шторы фиакра были опущены. Аннибал ответил:

– Лишняя предосторожность не помешает, мы заметаем следы.

В этот миг карета остановилась. Возле распахнувшейся дверцы появился Кокотт со свечкой в руке и сказал:

– Наденьте вашу шляпу и замотайте лицо шарфом, не надо, чтобы вас видели.

Красавец Николя был осторожным от природы, он тщательно закутался, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Его провели в темную и сырую улицу; откуда-то пахнуло помоями. Улица упиралась в большое мрачное здание. Николя увидел винтовую лестницу.

– Какого черта мы тут делаем? Где я? – спросил он.

– На улице Моконсей, у аббата, – ответили ему.

– Плохо же аббат устроился, – буркнул Николя. – Что ж, пошли.

Они поднялись на третий этаж. Открылась дверь, и красавец очутился в маленькой темной комнате. В ней находилось пять человек. В стене зияла дыра…

У троих мужчин были ножи. Лица двух остальных скрывали черные маски. Увидев вошедшего, трое с ножами в удивлении отступили. Куатье воскликнул:

– Месье Николя! Из Черных Мантий!

Красавец молниеносно прыгнул к двери, но она захлопнулась. Один из тех, кто был в маске, пророкотал:

– Наступила ночь! Отрубите ветку!

– Лекок! – прошептал пораженный Николя.

– Дорогой друг! – с издевательским дружелюбием произнес Приятель-Тулонец. – Ты сам придумал этот склеп в стене. Завтра в суде ты мог бы заговорить, поэтому мы решили не пускать тебя туда. Давай, Лейтенант! – скомандовал он.

Когда на башне Пале-Рояля пробило одиннадцать часов, комната N0 9 была совершенно пуста. В ней царил идеальный порядок, и деревянные панели на стенах казались нетронутыми.

Много лет спустя, в 1843 году, барон Поль Лабр д'Арси и его жена, урожденная Суавита де Шанма, получили письмо из Санкт-Петербурга; в этом послании сообщалось о предстоящей свадьбе мадемуазель Изоль Сула и князя Воронцова, адъютанта Его Императорского Величества, Государя всея Руси.

Еще через пять лет, незадолго до революции 1848 года, Поль и Суавита съездили в Ля Ферте-Mace, на могилу генерала, графа де Шанма, умершего прошлой осенью.

На кладбище супруги увидели молодую женщину. Она обняла Суавиту, пожала руку Полю и удалилась, не произнеся ни единого слова.

Это была Изоль, по-прежнему красивая, но мрачная в своем раскаянии.

Суавита долго молилась и целый день была печальной.

Но к вечеру они вернулись домой, и Поль сразу же увлек жену на веранду замка де Шанма, где к ним с радостными криками бросились трое светловолосых кудрявых малышей.

И пока молодая мать (Суавите не было еще двадцати шести лет) осыпала своих детей поцелуями и ласками, Поль сказал ей со счастливой улыбкой на лице:

– Пусть Господь дарует покой душе генерала, как Он даровал мне счастье и любовь!

Назад: XIII ПРОБУЖДЕНИЕ КОРОЛЕВЫ

Дальше: Поль Феваль Тайна Обители Спасения

XXI ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ИЗОЛЬ

XXII ДОЛОЙ ШАМУАЗО!

XXIII НАСТУПИЛА НОЧЬ

XXIV ОТРУБИТЕ ВЕТКУ!

XXV КАРТИНА ПОСЛЕДНЯЯ. СЦЕНА ПЕРВАЯ