XIII ПРОБУЖДЕНИЕ КОРОЛЕВЫ

Книга: Сборник "Горбун - Черные мантии-отдельные произведения. Компиляция. Книги 1-15"

XIII
ПРОБУЖДЕНИЕ КОРОЛЕВЫ

То, о чем мы рассказали, происходило сразу после полудня. Теперь мы оставим на время в стороне мрачную драму и обратимся к дерзкой комедии. Вернемся к утру того же дня. Заглянем к Матюрин Горэ, нищенке-миллионерше. Мы найдем ее на ферме, в довольно большой комнате, шероховатые стены которой покрыты мертвенно-белым слоем известки.

Пол здесь глинобитный, но перед кроватью, больше похожей на шкаф и стоящей между очагом и деревянным, источенным червями сундуком, где хранятся тарелки из грубого фаянса, расписанные цветами, – перед кроватью лежит красивый ковер.

Над сундуком возвышается секретер красного дерева, который явно не гармонирует с остальной мебелью. Грубый дубовый ларь служил подставкой для кровати. Стол, почерневший от сырости, мог бы находиться в самом грязном кабаке; с этим столом странно контрастируют шесть расставленных вокруг мягких кресел, обитых шелковой узорчатой тканью ярко-желтого цвета.

Из этой же ткани сделан и полог кровати, в то время как единственное окно завешено рваной холщевой тряпкой, в самую большую прореху которой проникает луч утреннего солнца.

Единственный луч… Фермерский дом расположен в глубине двора и окружен густой зеленью.

В этом жилище и обитала Матюрин Горэ, невеста сына несчастного Людовика и будущая королева Франции.

Возлежа на шкафообразной кровати, она громко дышала, вернее, храпела, да так сильно, что заглушала весьма оживленный разговор окружавших ее людей.

Солнечный луч, проникавший за полог кровати, позволял созерцать высочайшую особу Матюрин.

Она спала в красной ситцевой блузе и в хлопчатобумажном чепце с бантом из синей шерсти; мужеподобный профиль старухи выделялся в темноте алькова с необыкновенной четкостью.

Даже Екатерина Великая была более женственной.

Орлиный нос с горбинкой тяжело нависал над грубым ртом Матюрин; над ее верхней губой росли щетинистые усы, а подбородок украшала настоящая борода, и как ни бились «придворные дамы», щеки старухи, изборожденные морщинами, оставались обветренными, как у старого солдата.

Портрет будущей королевы дополнялся узким лбом, на который спадали пряди седых волос, выбившиеся из-под чепца, и парой маленьких красноватых глазок, скрытых теперь под припухшими веками.

Нос выделялся на общем фоне ярким фиолетовым пятном.

Одним словом, на кровати лежало отвратительное создание, мерзкое – но в то же время сильное. Грубость физиономии спящей женщины вовсе не исключала ума.

Крестьянские кровати немного похожи на королевские. И те, и другие обычно не придвигают вплотную к стене.

В этом зазоре Горэ держала кропильницу, бутылку водки, сало и хлеб; старуха пристрастилась к этому с тех пор, как – по ее словам – «почувствовала, что станет королевой».

Контрасты в лачуге нормандской Ментенон становились еще более разительными, если перевести взгляд с мебели на людей.

Возле кровати стояли две восхитительно красивые женщины в простых, но отмеченных безупречным вкусом платьях; это свидетельствовало о довольно высоком общественном положении обеих дам. Сейчас они, казалось, ждали пробуждения чудовищного создания, которое величали «государыней».

Одной из женщин была графиня Фаншетта Корона, внучка полковника Боццо, в течение нескольких лет блиставшая в Париже; рядом с ней замерла мадам Жулу дю Бреу графиня де Клар.

Хотя она уже перешагнула порог зрелости, ей еще предстояло превратиться в одну из любимиц предместья Сен-Жермен.

События, разворачивавшиеся в доме Матюрин, не затрагивали судеб обеих женщин, и по воле Создателя красавицы выступали здесь в ролях статисток.

Мадам де Клар что-то тихо говорил блестящий молодой человек с белоснежной кожей и черными волосами – гагат и слоновая кость.

Его называли виконтом Аннибалом Джоджа, маркизом де Паллант.

Он приехал из Неаполя и знал множество итальянских штучек. Мадам де Клар одолжила его на время «герцогине де Горэ», чьим почетным шевалье он был объявлен.

Справа от виконта стоял священник.

За его спиной переминались с ноги на ногу «девушки из Парижа», которые выглядели так, как и следовало ожидать; они болтали с двумя новоиспеченными дворянами, Кокоттом и Пиклюсом, прекрасно известными парижской прокуратуре.

«Девушки из Парижа», которых титуловали также фрейлинами, естественно, принадлежали к знатнейшим дворянским семьям королевства. Этих особ звали Клоринда де Бирон и Жозефина де Нуармутье, но их настоящие имена были мадемуазель Прюно, белошвейка, и мадемуазель Меш, бывшая статистка в театре Бобино, в настоящее время без определенных занятий.

Меш была забавным маленьким существом, дерзким и бойким; она вполне заслуживала того внимания, которым одаривал ее наш друг Пистолет.

Сейчас Меш и ее подруга блистали в роскошных придворных туалетах, осыпанных великолепными драгоценностями стоимостью в несколько тысяч луидоров.

В Тампле вы купили бы эти побрякушки за сто су.

Дело и впрямь было поставлено с размахом.

Чтобы убедиться, что овчинка стоила выделки, вам достаточно было бы переступить порог фермерского дома и опуститься на колченогую деревянную скамью, стоявшую справа от двери.

Там уже сидели два человека; они перелистывали внушительный реестр. Это был список недвижимого имущества Матюрин Горэ, вдовы Гебрар.

Мы удачно назвали ее фермершей де Карабас; ей принадлежали обширные земли, сдаваемые в аренду, угодья, леса, мельницы, луга, конопляные поля, ланды, пахотные наделы… В общем, Матюрин владела половиной провинции.

Ля Горэ хранила более тысячи актов о покупке земельных участков; все сделки заключались через подставных лиц.

К каждому документу была приколота булавкой сопроводительная записка.

Месье Лекок держал в руках раскрытый реестр; славный маленький старичок, полковник, всегда веселый и улыбающийся, без очков просматривал перечень богатств Матюрин.

Время от времени полковник повторял:

– Непостижимо! Честное слово! Двое крестьян и крестьянка! Неграмотные люди! Скольких посредников они сумели задействовать – и никому не дали себя обмануть! Сын мой, наша ассоциация никогда не добивалась подобных успехов. Мне стыдно за Черные Мантии.

Лекок размышлял.

– Минимальные средства – и максимальная отдача, – пробормотал он. – Упорная работа трудолюбивых кротов… И никакой администрации, никакого представительства!

– Объясняй это, как хочешь, сын мой, но это чудесно! – вскричал старик. – Невольно проникаешься уважением к такой пиявке, когда давишь ее ногой!

– Остаются еще ипотечные ссуды и ценные бумаги, – сказал Лекок.

– Колоссально! – восхитился полковник. – Клянусь, это будет моим последним делом!

Лекок покачал головой и проворчал сквозь зубы:

– Полковник, тут еще придется поработать. Принц дурак. Вы неудачно выбрали исполнителя. Я ему не доверяю.

– Такой знатный молодой человек! – покачал головой старик. – Вы немного недолюбливаете его, дети мои; я же обожаю его, как и всех вас. И все же ради общего блага мне, видимо, придется расстаться с ним, если понадобится…

Лекок расхохотался.

– Возможно, полковник, потребуется нечто более радикальное, чем просто разлука, – заявил он. – Мы потом поговорим об этом. Вы – ангел!

Старик положил свою сухонькую лапку на крепкую руку Лекока.

– Только тебя, друг мой, я не покину никогда, – с чувством произнес полковник.

Лекок рассмеялся еще громче и ответил:

– Полковник, я рыдаю от умиления всякий раз, когда думаю о нашей дружбе.

– Обними меня! – воскликнул старик. – Я объявляю тебя своим наследником!

И добавил, утирая слезу:

– Не знаешь, сколько мы уже вытрясли из фермерши до сегодняшнего дня?

– От шестнадцати до восемнадцати тысяч франков, считая и Шато-Неф-Горэ, – доложил верный помощник.

– Неплохо, – улыбнулся старик. – А сколько получила наша касса? – осведомился он.

– Ни единого су, – ответил Лекок. – Подготовка этого дела потребовала громадных затрат, а теперь Николя тянет одеяло на себя.

– Наша администрация нас разоряет! – вздохнул старик. – Я не знаю ни одного приличного хозяйства, содержание которого пожирало бы столько денег! Ужасные расходы! Они сведут меня в могилу!

– А! – махнул рукой Лекок. – Это все мелочи. Если дело выгорит, мы сразу прикарманим огромную сумму.

Старик поинтересовался:

– Подыскали ли парня, который убьет мать той девицы?

Он произнес эти страшные слова с нежной улыбкой.

– Парень должен приехать сегодня утром, – ответил Лекок. – К счастью, я вовремя вмешался и все устроил, как надо.

Что представляет собой этот тип?

Скотина. Я знаю крестьян: позвольте мне самому руководить этим делом.

Ответ старика был прерван шумом, который донесся из соседней комнаты.

– Уйдем отсюда, – быстро сказал Лекок, – мы не вписываемся в это изысканное общество.

И, покинув ферму, они стали подниматься по тропинке, ведущей к Шато-Неф-Горэ; но пока они не удалились от дома на приличное расстояние, до них долетал пропитой голос Матюрин:

– Привет честной компании. Как приятно, просыпаясь, видеть тут вас всех! Как поживает мой суженый там наверху? Что он поделывает сегодня утром?

– Сын несчастного Людовика, – ответила графиня де Клар, – посылает нежные приветы той, которую он соизволил выбрать себе в супруги.

– Черт возьми! – сказала королева. – До чего же у тебя, графиня, здорово подвешен язык! Я продвину тебя по службе. Аббат, давайте немного помолимся, а потом пойдем похлебаем супа.

Капеллан, бедный малый, тоже участвовал в «заговоре» и принимал всерьез весь этот фарс, относясь к нему так же, как сама Матюрин. Священник приблизился к кровати и опустился на колени перед распятием. Вся «свита» Матюрин последовала его примеру.

Матюрин взяла свои четки и скомандовала:

– Начнем поскорее, Фанфан. Коротко и ясно, «Отче наш»!

Как только молитва была закончена, Матюрин протянула толстую руку к бутылке с водкой, стоявшей в простенке.

Блистательный виконт Аннибал Джоджа сорвался с места, чтобы помочь старухе.

– Привет, красавчик, – подмигнула ему Матюрин Горэ, – а ты чисто вымылся? Твои белые лапки так и благоухают. За ваше здоровье, графини, фрейлины и все остальные. Я должна утром подкрепиться, чтобы потом хорошо себя чувствовать. И я могу пить, сколько влезет, правда! Уж мне-то есть чем расплатиться с торговцем!

Она широко улыбнулась; все почтительно поклонились.

Капеллан, который исполнял свою роль тем лучше, чем сильнее морочили голову ему самому, воспользовался этим моментом, чтобы припасть губами к тяжелой руке старой коротышки.

– У меня для вас хорошая новость, Ваше Королевское Высочество, – проговорил он.

– Мое Королевское Высочество! – воскликнула Горэ. – Я пока еще только герцогиня, малыш. Не болтай ерунды! Этикет прежде всего!

– Я правильно сказал: Ваше Королевское Высочество, – повторил капеллан. – Казуисты отказываются признавать достоинства таких морганатических браков…

– Что это он несет? – громко завопила Матюрин. – Как он называет мою свадьбу?! Выражайся-ка поосторожнее, малыш! Тот, кто мне не нравится, может и в тюрьму угодить! Да я бы и папу засадила в кутузку!

– Я говорю, – тихо сказал аббат, – об этих морганатических браках, которых, к несчастью, так много в истории… Но они смущают мою совесть…

– Красавчик, – заголосила Матюрин обращаясь к виконту Аннибалу Джоджа, – я хочу, чтобы у тебя была при себе шпага! Тебе это здорово пойдет. И форма, как у церковных сторожей! Я заплачу, сколько надо, черт побери! Я трачу достаточно денег, но никому не должна ни су за свои пожитки! А пока выстави его за дверь, – ткнула старуха дрожащим пальцем в капеллана. – Он был невежлив с моей светлостью!

Матюрин даже не смогла выругаться, чтобы с блеском завершить свою тираду. Фермершу душил гнев. Капеллан поспешно произнес:

– Ваше Королевское Высочество меня не поняли. Короче говоря, я поделился своими сомнениями с монсеньором, и он согласился жениться на вас, как полагается, с соблюдением всех церковных обрядов.

– А в мэрии тоже? – пробормотала страшно взволнованная Горэ.

– И в мэрии тоже, – кивнул капеллан.

Такова была модификация первоначального плана Черных Мантий; негодяи довольно быстро сообразили, насколько трудно будет продать в короткий срок такое количество земельных угодий. Отказавшись от нереальной мысли быстро обратить недвижимость Горэ в деньги и скрыться с этими миллионами, они решили добиться того же результата с помощью брачного контракта, по которому после смерти одного из супругов все имущество достается другому.

Для этого была необходима официальная свадьба; в конце концов, наследнику стольких королей, подлинное имя которого было Луи-Жозеф-Николя, ничто не мешало сводить Горэ в муниципалитет и превратить ее в мадам Николя.

Слава Богу, она готова была считать это имя псевдонимом, необходимым для того, чтобы обмануть полицию их конкурента Луи-Филиппа, так называемого короля французов.

Разумеется, нельзя было, не рискуя свободой, а может, и жизнью, начертать в книге записей мэрии имя, которой произведет эффект разорвавшейся бомбы: «Луи-Жозеф де Бурбон, дофин, сын несчастного короля Франции Людовика XVI».

Есть самоочевидные вещи.

Что же касается формулировки того места в брачном контракте, по которому все имущество наследует супруг, переживший другого, мы скоро увидим, как понимали этот пункт Черные Мантии. Здесь крылся ключ к успеху всей операции.

Как те великолепные механизмы, которые не только самостоятельно работают, но еще и сами себя чистят, чинят и заводят, так и операция, задуманная полковником (это было его последнее дело), одним махом устраняла Горэ, открывала путь к ее наследству и подсовывала правосудию преступника, оставляя в тени истинных виновников трагедии.

С тех пор даже американцы не создали ничего более гениального.

Пока же Матюрин была совершенно счастлива.

– Малыш, – сказала она аббату, – я дозволяю тебе поцеловать руку моей королевской светлости. Даже обе руки, если хочешь, ты же добрый парень, знаешь? Честное слово! Я ничего не говорила, чтобы не оскорбить Его Величество, – у него и так забот полон рот, – но меня тоже беспокоил этот мор… морга… ну, в общем, этот самый брак, малыш? Ладно, теперь это неважно! Я лучше хочу быть принцессой, чем герцогиней! Этот титул почетнее, верно? Плесни-ка мне немного водки, красавчик. Я довольна, черт побери! За здоровье всей честной компании!

Старуха залпом осушила свой стакан и внезапно слезла с кровати.

Королевы, как и святые, могут показывать свое тело, и пока «девушки из Парижа» натягивали на Матюрин толстые шерстяные чулки, она закричала голосом, от которого волосы вставали дыбом.

– А ну, скажите мне все хором: Ваше Королевское Высочество! А! графини! – заорала старуха, подбрасывая к потолку свой чепец. – Что, гордость не позволяет?! Красавчик, иди сюда и выкладывай всю правду. За моей спиной плетутся интриги, я знаю. Смог бы король, вступив на престол, прогнать свою королеву, на которой женился в мэрии, а перед этим подписал хороший брачный контракт, заключенный по всем правилам?

– Конечно, нет, – ответил виконт Аннибал.

– Немедленно приведите сюда двух нотариусов, нет четверых, шестерых, дюжину нотариусов, – завопила Матюрин. – Я желаю составить брачный контракт, да так, чтобы он был понадежнее. Я заплачу, сколько нужно.

Тут она энергично оттолкнула таз с водой, который ей поднесла графиня Корона.

– Ты, толстушка, – гордо сказала красавице старуха, – знай, что королевы никогда не бывают грязными. Умойся, дочка, сама, если хочешь, ты ведь простая дворянка.

Матюрин сияла от радости и гордости. Казалось, ее некрасивое лицо излучает свет. Поведение старухи было так смешно и нелепо, что уже просто пугало.

– Постойте, постойте! – вдруг воскликнула она. – Я надену новую юбку и свою воскресную блузу! Щеголять, так щеголять! Если Его Величество торопится, я перееду к нему в замок до венчания. Придержи язык, малыш, и не смей говорить, что это грех. Ты ничего не смыслишь в этих вещах. Для принцесс закон не писан… хотя им нельзя пропустить лишнюю рюмашку, что очень глупо. Вперед, попрошайки. Я уже продала много отличных участков земли, но у меня кое-что еще осталось! Черт побери, вы все мои слуги, а я хлебнула немало горя, прежде чем стать спутницей жизни монарха! Не желаю быть ничьей должницей! Ну, давайте! Чья очередь?

Графиня де Клар, Аннибал и Пиклюс разом подошли к старухе. У каждого из них была в руке бумага. Матюрин взяла у них один за другим эти листки и обнаружила там две вещи: общую сумму и свою печать невесты короля. Хотя фермерша не умела читать, в цифрах она разбиралась отлично.

В бумаге графини были проставлены суммы, необходимые для успеха «заговора», в бумаге кавалера Аннибала Джоджа – перечислены личные расходы сына несчастного Людовика, а в бумаге Пиклюса указаны затраты на содержание замка и «людей из Парижа».

– Да, денежки немалые! – весело сказала Горэ. – Мы живем на широкую ногу! Но после меня – хоть потоп! Мысами себе хозяева!

Она достала из-под подушки большой заржавленный ключ и открыла ларь, который служил подставкой для кровати.

Это был прочный сундук, окованный изнутри железом.

В ларе были сложены высокими столбиками серебряные пятифранковые монеты и даже экю по шесть ливров. Золото хранилось в углу; находилось там и несколько толстых пачек банкнот.

Ля Горэ потянулась к этим банкнотам, любовно посмотрев на столбики монет по сто су.

– Восемь дней назад, – заявила она, – это было отличной землей с прекрасным лесом, вот так!

Старуха вздохнула. Потом она запустила обе руки в кучу золотых монет и стала месить их, как тесто.

– Как тесто! Как тесто! – бормотала Матюрин с пылающим лицом, упиваясь своими ощущениями. – Как это приятно на ощупь! Песня, ну просто песня! Если бы я захотела, то наполнила бы блестящими желтыми монетами сундук размером с дом! Честное слово! И клянусь, я сделаю это, когда стану королевой!

Графиня Корона прикоснулась к ее руке.

– Вот молодой человек, который просит позволения поговорить с Вашим Королевским Высочеством, – произнесла красавица.

Матюрин Горэ обернулась.

На пороге стоял жалкий парень в убогих лохмотьях; он с глупым видом пялился на открытый сундук. Краска сошла со щек Горэ.

– Что ты здесь делаешь, негодяй? – завопила старуха, давясь собственным криком. Слова застревали в её раздувшемся от злости горле.

– Матушка, – ответил бедняга, опуская заслезившиеся глаза, – я хочу есть и пить. Матье прогнали меня из-за тридцати пяти су, которые я задолжал за разбитую посуду.

– Слуги! – завизжала Матюрин, трясясь всем телом от безумного гнева. – Бейте его! Гоните его прочь! Этот мерзавец разорит меня! Ах! Негодяй! Ах! Бродяга! Тридцать пять су! Убирайся! Я проклинаю тебя! Я отказываюсь от тебя! Чтоб ты сдох, паршивец!

XIV
НОЖ МАТЕРЕУБИЙЦЫ

Молодые месье Кокотт и Пиклюс, усердные слуги, тут же поспешили исполнить приказ своей государыни и схватили единственного сына старухи за плечи, чтобы вышвырнуть его из дома. Виконт Аннибал Джоджа жестом остановил их и тихо шепнул мадам де Клар, вопросительно взглянувшей на него:

– День настал!

Эти слова стоили длинного объяснения.

Они означали, что несчастный парень, стоявший на пороге фермерского домика, должен – добровольно или по принуждению – сыграть свою роль в комедии Черных Мантий.

Матюрин кипела от злости.

Разумеется, потеря тридцати пяти су вполне могла довести старуху до бешенства; ведь ни одно человеческое существо не способно полностью изменить свою натуру, и Гарпагон по-прежнему будет трястись над медными монетами, даже разбрасывая золото пригоршнями; и все же Матюрин разъярилась по другой, куда более серьезной, причине.

Можно представить себе, сколь важным было для нее новообретенное королевское достоинство, если вспомнить о той цене, которую она, известная скупердяйка, за него заплатила; нетрудно догадаться, как держалась Матюрин за так дорого доставшиеся ей титулы; это было сумасшествие, порожденное крестьянской гордостью.

И вот, на вершине своей славы, старуха столкнулась с неожиданным унижением.

Этот увалень в лохмотьях назвал ее «матушкой» перед всеми этими слугами, графинями, виконтом, дамами из Парижа и прочими благородными особами. Гнев охватил все ее существо. Не будем забывать, что старуха была одержима смешной и грустной – но при этом самой настоящей – манией величия.

Это было безумие по-своему сильной женщины, которая, стоя по горло в грязи, проявляла чудеса изворотливости, чтобы увеличить свое богатство.

Матюрин не стыдилась себя самой; она прекрасно сознавала, что отталкивающе уродлива и часто смешна; она догадывалась, что ее шутовство внушает – или способно внушать – ненависть. И все же старуха прямо шла своей дорогой, высоко подняв голову. Она не собиралась шутить. Она не питала никакого доверия к этим прекрасным дамам и благородным слугам, которые оказывали ей почести, получая взамен наличные. Нет, она умышленно топтала своими тяжелыми сабо гордость всех тех блестящих господ, которые были для нее идеалом элегантности и изысканности.

У нее было достаточно ума, у этой чудовищной старухи, чтобы играть на контрастах…

В ее пухлых руках сверкало золото, она хорошо помнила об этом и дерзко позволяла превозносить себя – прямо здесь, в мерзости и грязи, превратившись в одного из тех жутких идолов, что внушают страх коленопреклоненным китайцам.

Однако Матюрин стыдилась своего сына, этого несчастного, ни в чем не повинного парня, нескладного, худого, хромого, оборванного, голодного. Фермерша всю жизнь колотила бедолагу.

А теперь она его ужасно стеснялась.

Он знать не знал о богатстве матери. Вид парня вызывал отвращение и жалость. Его ни во что не посвятили, и он искренне считал себя нищим. Лишь его редкие появления на ферме омрачали триумф Матюрин; само существование сына казалось теперь старухе оскорблением и позором.

Она резко захлопнула крышку своего ларя и выпрямилась во весь рост. Ее седые волосы встали дыбом на уродливой голове.

– Ох! Ох! – хрипло застонала Матюрин, с трудом сдерживая ярость. – Вы не хотите прогнать моего негодника!

Вы правы: если бы я пожелала, он был бы вашим господином! А теперь убирайтесь отсюда, да поживее! В вас больше не нуждаются! Я сама разберусь со своими делами. Ты, колченогий, пошевеливайся! Входи, говорю! Черт побери! Мы посмотрим, кто тут хозяин!

И молодой парень, и парижане молча повиновались старухе.

Несчастный увалень, прихрамывая, вошел в комнату.

Голова его была непокрыта; в искалеченной руке он держал свои сабо.

– Закрой дверь, Винсент Горэ! – приказала ему Матюрин, как только «свита» покинула спальню.

Парень захлопнул дверь, дрожа всем телом.

Снаружи, за этой дверью, лица парижан мгновенно преобразились. Графиня де Клар улыбалась виконту Анни-балу, который говорил ей:

Дорогая, император Веспасиан рехнулся в тот день, когда произнес свои знаменитые слова: «Деньги не пахнут». Каковы наши планы на это утро?

Мы ищем того, на кого можно будет потом свалить всю вину, – спокойно отозвалась бывшая Маргарита Бургундская.

Аннибал понюхал флакон духов, который держал в руке.

– Отлично! Отлично! – прошептал виконт, по-прежнему ослепительно улыбаясь. – Матереубийство, я думаю? Мы будем действовать решительно, душа моя!

Маргарина поманила пальцем Кокотта и Пиклюса, которые любезничали с фрейлинами.

Найдите трех или четырех крестьян, – распорядилась она. – Нам нужны свидетели.

Отлично! Отлично! – повторил Аннибал. – Я понимаю. Друзья мои, приводите полдюжины. И возвращайтесь побыстрее: там уже начинают спорить; скоро дело дойдет до драки.

Я, – похвастался Кокотт, – уже был сегодня утром в Мортефонтэне и показал Трубадуру Терезу Сула. Дело движется.

И, выйдя из дома, Кокотт с Пиклюсом зашагали к деревне.

Графиню Корона все это совершенно не интересовало. Она удалилась, печальная и поникшая от страшной усталости, даже не сказав «до свидания» своей приятельнице, мадам де Клар.

– Она, – усмехнулась Маргарита, указывая на графиню концом своего веера, – стала бы настоящей святой, если бы на ней не лежало пятно первородного греха.

Аннибал поцеловал мадам де Клар руку, произнес несколько пошлых итальянских комплиментов и тоже ушел.

Бедный священник поплелся в другую сторону, читая на ходу свой требник.

В комнате с низким потолком остались мать и сын.

Все знают, как освещаются нормандские фермерские дома: практически весь свет проникает в них через распахнутые двери; если же дверь закрыта, то в помещении становится почти темно.

Ля Горэ по-прежнему опиралась на крышку заветного ларя. Несчастный Винсент, тяжело вздыхая, теребил завязки своих сабо.

Парень действительно был жалким созданием. Матюрин прикончила бы его одним ударом своего волосатого кулака.

– Итак, ты разбил посуды на тридцать пять су, идиот? – грозно осведомилась она.

– Да, матушка, такой уж я невезучий, – жалобно проскулил Винсент.

– И ты явился просить их у меня, эти тридцать пять су? – мрачно спросила старуха.

– Да, матушка, чтобы немного поесть и выпить, – объяснил парень, затравленно глядя на нее.

Ля Горэ сунула руку в простенок и извлекла оттуда бутылку.

– Это – лекарство, – проворчала она в качестве похвалы любимому напитку. – Тебе оно пошло бы во вред, слюнтяй. А для меня – сплошная польза.

И старуха сделала большой глоток прямо из горлышка.

Ее гнев немного остыл.

Она не относилась к своему сыну слишком плохо, когда тот был маленьким. Его колотили лишь в те дни, когда он воровал черный хлеб, и за исключением пальцев, перебитых по самой серьезной причине, парню никогда ничего не ломали, кроме ноги, искалеченной топором нарочно, чтобы уберечь его от армии.

Мы не преувеличиваем: Матюрин вовсе не была законченной злодейкой. Если бы она встретилась со своим колченогим сыном на дороге, один на один, она наверняка поцеловала бы его; возможно, она даже дала бы ему мелкую монетку, сэкономленную в табачной лавке.

Но появиться в лохмотьях перед людьми, которые говорили Матюрин: Ваше Королевское Высочество!

Ну, ничего. Буря улеглась. Матюрин соображала, как ей накормить и напоить сына, да еще дать ему тридцать пять су – и не прослыть при этом слишком богатой.

– Сынок, – проговорила старуха уже гораздо более спокойным голосом, – я всегда все хорошенько продумываю, хотя этого, может, и не видно. И сейчас я прикидываю, где мне найти сразу столько денег.

Мы уже знаем, что убогий Винсент не мог соображать сам. Его научили. Кто? Не у несчастного дурачка надо было спрашивать об этом.

На свою беду он пожал плечами и ответил:

– О, ля, ля! Матушка, для вас это совсем небольшие деньги. Подумаешь, тридцать пять су! Говорят, что у вас – сотни и тысячи ливров, и вам принадлежит все вокруг.

Руки старухи вновь сжались в кулаки.

– Кто это говорит? – спросила она со вновь пробудившимся гневом.

– Люди! – беспечно ответил Винсент.

– Люди, сынок? – произнесла Матюрин с обманчивой мягкостью. – А ну-ка, подойди ко мне, мой цыпленочек, и расскажи, что говорят люди.

– Да я и сам, – продолжал парень, – только что видел в вашем ларе… О, ля, ля! Он же, матушка, набит до краев! Там – франки, экю…

– Ага! – проскрежетала Матюрин. – Ты, стало быть, видел, что у меня в ларе? А известно ли тебе, сынок, что все это принадлежит тем господам и прекрасным дамам, которые только что вышли отсюда?

– Ну, ну, матушка, – ответил парень, улыбаясь с хитрым видом. – Вы же называли их своими слугами!

Все так и было – но не надо говорить правду королям!

Матюрин никогда не отличалась мягкостью нрава; возражать фермерше могли только те, кого она считала сильнее себя. А с того момента, как старуха приблизилась к подножью трона, она не переносила больше и намека на противоречие.

И теперь она бросилась на сына, который все еще простодушно смеялся над ее ответом; вырвав из рук парня сабо, она начала от души дубасить несчастного.

Сначала Винсент не сопротивлялся. Удары градом сыпались ему на спину и на голову; несколько раз старуха даже заехала ему по лицу; парень пытался прикрыться своими неловкими руками, жалобно бормоча:

– Матушка, вы бьете слишком сильно! Матушка, мне же больно! Матушка, вы что, хотите прикончить меня собственными руками? Опомнитесь: я же ваш родной сын!

Но Матюрин уже ничего не слышала; в безумном ослеплении она продолжала наносить удары. При этом она дико вопила:

– Здесь нет ничего моего! Пусть меня сотрут в порошок, но тридцати пяти су от меня никто не дождется! Ему надо есть, мерзавцу! Пить, вору! В твоем возрасте люди давно сами зарабатывают на жизнь! Это ты должен кормить и поить свою старуху-мать, слабую и увечную горемыку!

Удары становились все сильнее. Парень уже обливался кровью. Он принялся звать на помощь, но за дверью было тихо.

Вид крови окончательно разъярил Матюрин. Это была женщина-бык, она не переносила красного цвета. Старуха отшвырнула сабо, которые, разбив окно, вылетели на улицу, и схватила подвернувшуюся под руку большую мотыгу.

И тут же, по странному свойству всех женщин, которые испускают жалобные стенания, даже когда колотят мужчину, своего господина и повелителя, Матюрин заголосила:

– Караул! На помощь! Вор, убийца! Режут! А-а!..

И она замахнулась мотыгой на хромца, который чудом избежал удара, упав на пол.

Стоя на четвереньках, бедный малый машинально искал какое-нибудь оружие для защиты. Он сунул руку в карман и извлек оттуда нож.

Видели бы вы этот жалкий нож! Небольшой дешевый ножичек, крохотное лезвие которого свободно ходило между планками рукоятки из светлого дерева, ножик, которым нельзя было зарезать даже цыпленка. Да им и яблоко не удалось бы очистить!

Однако это был нож. Название создает вещь.

После того, как разбилось окно, снаружи донесся шум голосов. Дверь резко распахнулась – как раз в тот момент, когда Матюрин, сжав мотыгу обеими руками, с сокрушительной силой обрушила ее на голову своему сыну; тот выронил нож и упал бездыханный.

В дверь вошла небольшая группа крестьян, мужчин и женщин.

Первым в комнату проскользнул замечательный персонаж; похоже, он был не из этих мест, сей юноша с дерзким лицом, темно-русыми волосами, в шляпе «Молодая Франция» и элегантном костюме за 45 франков, что продается в Бель-Жардиньер.

В два прыжка Клампен по прозвищу Пистолет – а это был он собственной персоной – пересек комнату и схватил маленький ножик, который с победоносным видом зажал между большим и указательным пальцами.

– Вот доказательство преступления! – торжественно провозгласил Клампен. – Селяне, вы – свидетели! Не я изобрел это смертоносное оружие. Почтенная мать семейства, которую вы видите, чуть не пала от руки родного сына!

Крестьяне неуверенно переводили взгляды с распростертого на полу парня на Матюрин, которая уселась на стол, вся красная и запыхавшаяся.

– Это, однако, верно, – наконец проговорил один из землепашцев, – у парня был свой нож.

– Точно, – прибавил другой. – А у старухи можно украсть много денег, целый матрас.

– Ты лжешь, – прохрипела Матюрин, с трудом ворочая тяжелым языком.

– Да у тебя и в шкафах полно, – вновь сказал землепашец, – и в подполе.

– И всюду! – хором заявили присутствующие. – У нее золота столько, что в храме не поместится!

– Вы лжете! – упрямо повторила Матюрин. – Мой сын хотел погубить меня из-за тридцати пяти су. На столько он переколотил посуды у своих хозяев Матье… И убирайтесь прочь, канальи! Я не люблю, когда в моем доме топчется всякий сброд!

Никто не двинулся с места.

И никто не догадался помочь хромому.

Пять или шесть парней и две девушки, по их собственному выражению, «стояли столбами», то есть замерли, широко расставив ноги, опустив головы и свесив руки.

Очевидно, никто из них никогда не заходил в дом Матюрин, поскольку они с едва скрываемым удивлением пялились на нелепую роскошь кресел, ковров и драпировок.

Теперь будет о чем потолковать днем в поле и долгими вечерами у домашнего очага.

Все «люди из Парижа» в этот момент куда-то подевались.

Пистолет чувствовал себя на ферме, как дома, – как, впрочем, везде и всегда. Он взял миску, зачерпнул воду из ведра и предложил это питье Матюрин; та злобно оттолкнула юношу.

Пистолет отнес воду хромому, который пришел в себя и жадно осушил всю миску.

– Чудовище! – возмущенно сказал ему Пистолет. – Ты даже не сознаешь, какое ужасное преступление едва не совершил!

Крестьяне сбились в кучку и громко перешептывались.

– Сколько мерзости в этом доме, – говорил один.

– И сколько здесь всего прячут! – отвечал другой.

– И когда свершится правосудие, на свет Божий вылезут все грехи! – мрачно вздыхал третий.

Матюрин спрыгнула со стола и взяла в руки мотыгу. Крестьяне попятились.

– Селяне! – воскликнул Пистолет, и по крайней мере двоих из них поразила та сила, с которой юноша схватил их за плечи. – Вас просят разойтись по домам. Проявите сдержанность. Молва о подобном покушении может губительно сказаться на состоянии нравов. Но если этот несчастный вторично прибегнет к насилию, то вы все видели и сумеете сообщить суду правду, только правду и ничего, кроме правды, как и положено честным и искренним свидетелям.

– Ах, так! Поэтому-то вы и здесь? – спросил землепашец, пытаясь сбросить с плеча цепкую руку Клампена.

Пистолет вышвырнул его за дверь вместе с его товарищем, приговаривая;

– Я – парижанин, хилое дитя большого города, и завидую вашему крепкому здоровью, простые сельские жители.

Затем он вытолкал из дома двух других парней, поцеловал обеих девушек и крикнул:

– До свидания, селяне, будьте здоровы, друзья!

Как только комната опустела, противоположная дверь, выходившая в хлев, через который можно было попасть во двор, внезапно распахнулась. На пороге появились виконт Аннибал Джоджа, Кокотт и Пиклюс.

Все трое были вооружены.

Пистолет скрестил руки на груди и замер в драматической позе.

– Без глупостей, – сказал он. – Вы можете посмотреть мне в глаза: День настал! Светло.

– Ты действовал тут слишком ловко, – ответил виконт. – Кто тебе обо всем рассказал?

– Вот он, – ухмыльнулся Клампен, ткнув пальцем в Пиклюса.

– Я произнес только одно слово, – промямлил тот. – И он сразу все понял.

– Кто ты такой? – с угрозой спросил виконт Аннибал Джоджа. – Откуда ты взялся?

Пистолет приложил палец к губам и посмотрел на Горэ, которая жадно приникла к бутылке с водкой.

– Если вы хотите узнать, чем я занимаюсь, – тихо проговорил юноша, – то я отвечу: играю в карты.

– Советую тебе не шутить!.. – грозно нахмурился виконт.

– Друг мой, поищите для беседы кого-нибудь посерьезнее меня! – насмешливо осклабился Клампен. – Но если вы все-таки заинтересуетесь, где я играю в карты, я признаюсь: в кабачке «Срезанный колос».

Услышав эти слова, Аннибал заколебался. Он шагнул к Пистолету и очень тихо сказал ему:

– Сделай знак…

Но тут Клампен по прозвищу Пистолет, издав громкий ликующий крик, вдруг бросился к задней двери, где показалась любопытная физиономия мадемуазель Жозефины де Нуармутье.

– Меш! – заорал Клампен, раскрывая объятия.

– Клампен! – взвизгнула мадемуазель Жозефина, падая в его объятия.

Это была настоящая встреча влюбленных, все честь по чести: они крепко обнялись, расцеловались, и Пистолет торжествующе воскликнул:

– Спросите у мадемуазель, сколько времени мы занимаемся серьезными делами!

Это правда, он работал со мной, – ответила Меш, у которой всегда было чем заплатить за сладости, даже если она порой и не признавалась в своей профессии. – Чтобы найти его, я и связалась с вами…

– Служба месье Трехлапого из почтовой станции, – отчеканил Пистолет с достоинством, повернувшись к Аннибалу. – Если хочешь меня проверить – валяй, хозяин!

Он выпустил руку фрейлины, которая только что показала ему тайный знак, и повторил то же легкое прикосновение под пальцами Аннибала.

Тот, повернувшись к двери, проговорил:

– Входите, мадам графиня. Это – свой человек. В комнату вплыла графиня де Клар.

– Ваша светлость, – обратилась она к Горэ, – Его Величество, услышав об ужасном покушении, послал меня узнать у вас новости.

– Тише! – прошептал Аннибал, показывая на хромого Винсента, который в этот миг широко открыл глаза.

– Я займусь им, – ухмыльнулся Пистолет. – Этот малый слишком много знает!

При словах «ваша светлость» Пистолет слегка вздрогнул, и его последняя реплика предназначалась в основном для того, чтобы скрыть собственное удивление.

Ля Горэ оторвалась от бутылки.

– Черт возьми! – проворчала она. – До чего же утомительно – быть принцессой! Вот так история! Я больше не имею права побить собственного сына, меня тут же начинают в чем-то обвинять! Он не хотел меня прирезать, его ножом и кролика не прикончишь. Ну, ну, дурачок, иди поцелуй маму. Эти дамы и господа одолжат мне сорок су, и ты заплатишь за свой завтрак и разбитую посуду. Никому не говори о том, что здесь видел, не то тебе проломят башку, на этот раз по-настоящему. Беги!

– Но… – попытался запротестовать Аннибал.

– Заткни пасть, красавчик, и дай сорок су… без возражений! – рявкнула старуха.

Аннибал повиновался, поскольку Пистолет прошептал ему на ухо:

– Он должен за все ответить по закону, это святое. Пока же его надо беречь.

И пока хромой ковылял к главной двери, Пистолет проскользнул в хлев, оттуда – во двор, а потом через калитку – на улицу.

Выходя из комнаты, молодой человек выразительно взглянул на Меш, и та последовала за ним.

XV
ПИСТОЛЕТ ИЩЕТ

Мы помним, что Клампен по прозвищу Пистолет истинное дитя Парижа и, стало быть, прирожденный дипломат, опытный путешественник, бравый солдат и много кто еще, был нанят месье Бадуа, чтобы найти убийц Жана Лабра, брата барона Поля д'Арси; таким образом, Клампен вступил в соперничество с полицией, все усилия которой до сих пор оставались тщетными.

Мы знаем, что тот же самый Пистолет был нежным другом прелестных дам, принадлежал к золотой молодежи, которая посещает третьи галереи театра Бобино, с азартом предавался карточной игре и часто рисковал кучей монет в опасных сражениях в наперсток; эту забаву по-разному именуют в Брюсселе, в Нормандии (здесь она известна как галоша), в Анжу и в Бретани.

Думаю, что в других странах существуют и иные названия…

Именно страсть к игре вместе со страхом прослыть полицейским осведомителем привела Клампена в знаменитый кабачок «Срезанный колос», расположенный за Галиотом, на бульваре дю Тампль. Так как Пистолет не мог признаться в обществе дам ни в своем официальном ремесле соглядатая месье Бадуа, ни в своей свободной профессии истребителя кошек, он заявил, что является человеком Черных Мантий и наемным убийцей. Это вовсе не такое редкое занятие, как кажется, и люди, принадлежащие к преступному сообществу, испытывают даже какую-то странную гордость. Так Клампен стал завсегдатаем «Срезанного колоса»; но, учитывая потрясающее чутье, раннюю опытность и зоркий глаз нашего героя, ибо Пистолет – наш герой, легко себе представить, сколько всяких интересных вещей он разнюхал в этом аду.

В кабачке «Срезанный колос», как мы уже знаем, проходили собрания той таинственной организации, до которой правосудие добралось лишь один раз, да и то удовольствовалось самым ничтожным ее членом.

Подонки, которые составляли армию, возглавляемую Крестным Отцом и советом братства из Обители Спасения в Сартене, известного местным жителям под названием Черных Мантий, собирались в «Срезанном колосе»; чрезвычайно удобное расположение этого кабачка (одна его дверь выходила в город, а другая – в поле) делало его идеальным местом для подобных сборищ.

Пистолет встретил там, среди прочих прелюбопытных личностей, курьера из почтовой станции; этот тип был известен под кличкой Трехлапый, и ему суждено было положить конец авантюрной карьере бандита Лекока по прозвищу Приятель-Тулонец в особняке месье Ж.-Б. Шварца, банкира королей и известного тогда финансиста.

Трехлапый, историю которого мы не будем пересказывать здесь, пользовался среди членов ассоциации большим авторитетом, и Пистолет хорошо знал, чём этот человек занимался недавно на ферме Горэ; потому юноша сослался на Трехлапого, надеясь таким образом расположить к себе бандитов.

Трехлапый, настоящее имя которого было Андре Мэйнотт, прибегнув к смелой маскировке, проник в самую сердцевину Черных Мантий, чтобы обрушить на них свою страшную месть. Он пользовался доверием полковника Боццо; он внушил романтическую привязанность внучке Крестного Отца, прекрасной и несчастной графине Фаншетте Корона.

Благодаря своим связям с Трехлапым, Пистолет смог несколько раз увидеть старого полковника и прекрасную графиню.

Но настала пора сообщить читателю, что делал Пистолет с того момента, как покинул месье Бадуа в Алансоце, и до того часа, когда мы обнаружили его в саду месье барона Поля д'Арси.

Опустив путешествие в дилижансе, о котором мы уже упоминали и которое Клампен совершил в компании Луво по прозвищу Трубадур, мы отправимся в Шато-Неф-Горэ, куда молодого человека привел несколько часов назад след того же самого злодея.

У человека, жившего в Шато-Неф-Горэ, было две тайны: одна – комическая, другая – драматическая.

Первая, которой он окружал себя как наследник престола и глава «заговора», была театральной и нелепой, и приезд в эти края Поля Лабра и мадемуазель Изоль де Шанма лишь усугублял трагизм ситуации.

Сын несчастного Людовика был, прямо скажем, не из тех людей, которые могут безнаказанно встречаться со своими старыми знакомыми. Он мог похвастаться таким прошлым, о котором лучше не вспоминать…

По этой причине двери Шато-Неф-Горэ были наглухо закрыты перед всеми, кто не мог произнести пароля.

Пистолет, не зная того, что известно нам, и думая о вещах, которые не имели к настоящему ремеслу хозяина дома никакого отношения, напрасно перелезал через ограду, по своему обыкновению рыская вокруг; помощник месье Бадуа так ничего и не обнаружил.

Его даже ввел в заблуждение внешний вид этого окруженного высоким забором особняка, в котором, казалось, кипит какая-то таинственная деятельность.

Но наружу просачивались лишь слухи о «заговоре». Мы не будем повторять, что весь этот «заговор» был придуман для того, чтобы произвести как можно больше шума и пустить провинциалам пыль в глаза. Он был просто приманкой для простаков.

Мелкая аристократия этого края, втянутая в воровскую аферу, сама того не подозревая, очень помогала Черным Мантиям.

Однако нет таких диких земель, где можно было бы полностью укрыться от бдительного ока властей. Наши читатели, без сомнения, зададутся вопросом, почему власти отказывались замечать столь откровенные происки негодяев, поражающие дерзостью и бесстыдством.

Ответ на этот вопрос ясен и однозначен. Все дело – в истории разных самозванцев, которые поочередно или все вместе играли роль сына казненного на гильотине несчастного короля Людовика XVI.

Записки, оставленные Наундорфом и Матюрэном Брюно, документы, опубликованные герцогом Нормандским, не оставляют никаких сомнений в системе, выработанной правительством Луи-Филиппа в отношении «наследников престола». Система эта была всегда и всюду одной и той же.

Правительство Луи-Филиппа мягко покровительствовало – до определенной степени, разумеется, пока ситуация не угрожала безопасности государства – всем Людовикам XVII, поскольку основным противником Луи-Филиппа была легитимистская партия; но если хоть один раз допускалась мысль о существовании сына Людовика XVI, то сам принцип легитимного законодательства немедленно рассыпался в прах.

Таким образом Пистолет обнаружил заговор; бывший осведомитель полицейского инспектора уже готов был вычеркнуть Шато-Неф-Горэ из списка интересующих его домов, поскольку в замке, очевидно, не было того, что он искал.

Однако, выходя из парка, Клампен заметил в тенистой аллее старика с ласковой улыбкой, которому, казалось, давно перевалило за сто лет.

Этот старик опирался на руку необыкновенно красивой молодой женщины, в которой Пистолет узнал графиню Фаншетту Корона.

И молодой человек вынужден был изменить свои дальнейшие планы и сказать себе:

– Раз я вижу друзей моего друга Трехлапого, значит, это здесь. Придется мне сюда вернуться!

И мы видели, что Пистолет действительно вернулся, нанеся визит в дом Поля Лабра.

Конечно, этот визит увел Клампена далеко в сторону от той комедии, которая, по его предположениям, разыгрывалась в Шато-Неф-Горэ. Никаких отзвуков «заговора» не доходило до жилища Поля Лабра, но инстинкт детектива был у Пистолета настолько силен, что малейшая подозрительная деталь, попавшаяся парню на глаза, заставила бы его взять след.

И Клампен по прозвищу Пистолет, бывший сыщик и охотник на бездомных кошек, наткнулся на эту деталь.

Покинув сад Поля Лабра, Пистолет, шагавший по пустынной дороге вдоль полей, услышал, как плачет молодой парень, а какой-то человек утешает его, говоря:

– Ты глупец! На твоем месте я с легкостью заполучил бы кучу денег.

Молодой парень был Винсентом Горэ, хромым и с изувеченной к тому же рукой сыном Матюрин, которого хозяева прогнали из-за того, что он переколотил посуды на тридцать пять су.

Рядом с ним стоял парижанин – и Пистолет вспомнил, что видел этого типа за игрой в наперсток в кабачке «Срезанный колос».

Этого было более чем достаточно, чтобы насторожить Клампена.

Он улегся под забором, чтобы лучше слышать.

– Тебе нужно пойти к матери, – говорил парижанин. – У нее денег куры не клюют. И ты сразу же попросишь сто франков, правда?

– Сто франков! – повторил простак, испугавшись даже мысли о таком богатстве.

– Ну, двести, если хочешь… – пожал плечами человек из Парижа. – А я одолжу тебе свой нож – на тот случай, если старуха заартачится.

Хромец отпрянул от своего собеседника.

– Не хочу я иметь с вами дела! – воскликнул бедняга. – Если матушка не пожелает дать мне тридцати пяти су, то вон река… Не очень-то сладко живется мне на свете!

И Винсент ушел, унося в руках свои сабо.

Почти тотчас же, как раз тогда, когда Пистолет собирался подняться по крутой дороге к воротам Шато-Неф-Горэ, он услышал вопли, доносившиеся из деревушки де Нует.

Это голосили Кокотт и Пиклюс, выполнявшие поручение виконта Аннибала Джоджа.

– Пойдемте, друзья! – кричали они. – Пойдемте, добрые люди! Сын Матюрин Горэ хочет зарезать родную мать!

И любопытные крестьяне побежали к ферме старухи. Не мешкая, Пистолет возглавил группу крестьян, крича во все горло:

– Селяне! Кто любит меня – за мной! Нравственность – прежде всего!

Никто его не любил, но все последовали за ним, поскольку он шел в том же направлении, что и остальные.

С первой же секунды вид и поведение Клампена показались Пиклюсу и Кокотту весьма подозрительными; мошенники сразу узнали в смекалистом молодом человеке бесцеремонного парижанина.

Они тоже помчались на ферму и предупредили виконта Аннибала о происходящем. И как только закончился фарс с жалким ножичком, за который несчастный Винсент схватился, словно утопающий за соломинку, чтобы испугать и остановить разъяренную мегеру, бандиты, разумеется, расправились бы с Пистолетом, если бы тот не выкрутился благодаря собственной дерзости.

К счастью для Клампена, в армии, штурмовавшей сундуки Горэ, было несколько генералов, которые относились друг к другу далеко не лучшим образом. У каждого из этих доблестных военачальников были свои солдаты и не все «рядовые» были знакомы между собой.

Удачно было и то, что Меш радостно закивала, услышав имя Трехлапого, которое наш молодец так вовремя ввернул в разговор.

После потасовки Пистолет, как мы видели, вышел вслед за хромым, твердо решив сохранить этого драгоценного свидетеля.

Влюбленный Клампен подождал Меш в хлеву и шепнул ей:

– Ты бы удивилась, если бы через год у нас была собственная карета и повариха в нашей собственной кухне? Следи за всем, все мне рассказывай и удирай, как только завидишь жандармов.

Клампен подхватил Меш на руки, затем внезапно поставил ее на землю, перекувырнулся через голову и исчез, бросившись вслед за бедным Винсентом.

Он догнал хромоножку у поворота дороги и заявил, мгновенно войдя в новую роль:

– Парень, если ты вернешься к Матье, тебе крышка! Сын Матюрин Горэ недоверчиво покосился на парижанина.

– Я заплачу за разбитое – и делу конец, – ответил Винсент. – Они славные люди, эти Матье.

– Тебе придет конец завтра, когда за тобой явятся жандармы, – зловеще усмехнулся Пистолет.

Простак застыл на месте.

– Я вас не знаю… – начал было он, потому что именно с этих слов он всегда начинал разговор с незнакомым человеком.

Но на глазах у него показались слезы, и он в отчаянии закричал:

– Боже мой! Жандармы! Меня потащат на эшафот за то, что я вытащил из кармана ножичек, чтобы припугнуть родную мать?

Не знаю, – с важным видом ответил Пистолет. – В этих краях люди злые… Жалко мне тебя, колченогий. Там наверху живет добрый господин, который возьмет тебя к себе, если хочешь. Он защитит тебя от жандармов!

– Месье из Шато-Неф-Горэ? – спросил хромой.

– Точно, – кивнул Клампен. – Славный господин.

– Говорят, что он колдун и сглазил мою матушку, – пробормотал Винсент.

Пистолет пожал плечами.

– Тебе больше нравятся жандармы? – осведомился он.

Сын Матюрин Горэ, казалось, пытался сделать выбор.

– Есть еще река, – угрюмо проворчал бедняга. – Жизнь мне давно не в радость…

– Дурачок! – ласково улыбнулся Пистолет, который решил, что туповатый парень его не понял. – Тебе осталось ждать недолго! Скоро ты разбогатеешь!

Глаза Винсента заблестели.

– Мне уже говорили об этом, да! – тихо произнес он. – И что все девушки будут бегать за мной, словно я – красавец! И что я буду пить из бутылки лекарство, как моя матушка. Послушай, если я стану богатым, я буду хлебать суп с утра до вечера, потому что мне вечно хочется есть!

Это было сказано с таким жаром, что Пистолет, имевший, как и все парижские бродяги, литературную жилку, расхохотался и подумал:

«Это животное без труда зарабатывало бы по два франка в день, играя дурачков в Бобино!»

Вслух же Клампен вскричал:

– В путь! Тебя будут кормить и спрячут от жандармов.

И бывший сыщик свернул с дороги, чтобы подняться к замку.

Винсент, опустив голову, поплелся вслед за парижанином.

Через дыру в недостроенной ограде они проникли в парк.

Пистолет шел теперь медленно и осторожно; казалось, он усиленно размышлял.

– Видишь ли, – проговорил он, замедляя шаг на расстоянии двух или трех ружейных выстрелов от ограды, – я думаю, как нам лучше поступить, дело-то непростое…

– Я хочу пить, – ответил простак, снова впавший в апатию.

Пистолет вздрогнул и зажал ему рот рукой, шепнув:

– Замри!

Так как удивленный хромец машинально попытался вырваться, Пистолет, применив свое обычное средство, подсек его и совершенно бесшумно уложил на землю.

– Замри! – повторил он угрожающе. – Или не видать тебе богатства! Я здесь вовсе не из-за тебя, старик; если будешь мне мешать, поплатишься головой!

Простак повиновался.

Он остался лежать на траве и больше не шевелился.

Пистолет отошел на несколько шагов и прислушался.

Какой-то шум доносился из-за соседних деревьев.

«Жаль все-таки, что я так плохо знаю место, – подумал Пистолет; он колебался. – Замка отсюда не видно, и я даже представить себе не могу, с кем имею дело».

Клампен повернулся к хромому, который удивленно смотрел на него, и, скорчив страшную рожу, приложил палец к губам.

Затем Пистолет растянулся на земле, бормоча:

– Попытаемся все разнюхать!

Он пополз по траве, росшей под деревьями, с такой ловкостью, что если бы его увидели индейцы из романов Купера, то, безусловно, похвалили бы отважного следопыта.

Чем дальше он продвигался, тем яснее слышал голоса.

Очевидно, за кустами разговаривали несколько человек. Однако смысл их беседы все еще ускользал от нашего молодца.

Первое, что разобрал Пистолет, было имя Поля Лабра.

Взволнованный Клампен застыл, прячась в глубокой траве.

Вклинившись в какую-то интригу, в сути которой он только начал разбираться, но механизма которой еще не постиг, Пистолет вдруг оказался в самом центре интересовавшего его дела.

Ведь именно из-за Поля Лабра он и прибыл сюда. Подручный бывшего инспектора Бадуа ни на минуту не забывал об этом.

Он снова двинулся вперед, затаив дыхание.

Пока он полз, шорох травы мешал ему слушать, и Пистолет горько сожалел о каждом пропущенном слове.

Шагов через тридцать заросли поредели, и вокруг Клампена стало светлее.

Еще тридцать шагов – и он заметил белые очертания Шато-Неф-Горэ, резко выделявшиеся на фоне зелени парка.

В то же время прямо перед собой Пистолет различил сквозь листву несколько темных костюмов, среди которых белело женское платье.

Молодой человек сделал еще одно усилие, обогнул толстый ствол дерева и притаился в кустах, откуда мог наблюдать за чем-то вроде собрания, участники которого торжественно восседали вокруг стола с остатками завтрака.

Пистолет увидел четверых мужчин – среди них находился и столетний старец с ласковой улыбкой – и очаровательную женщину, которую Клампен уже имел честь лицезреть в обществе старика; это были полковник Боццо и его внучка графиня Фаншетта Корона.

Однако не они привлекли сейчас внимание юного парижанина; его взгляд устремился к тому, кто произносил в это время какую-то речь.

Человек, голос которого было легко узнать, снова упомянул имя Поля Лабра.

Говоривший был мужчиной высокого роста, немного полноватым, с очень белым лицом и пышной кудрявой темно-каштановой шевелюрой. Его орлиный профиль смутно напоминал изображения принцев из дома Бурбонов на портретах и медалях.

Этот человек произносил слова медленно и отчетливо; в позе его чувствовалось некое величие. Но сейчас он, казалось, защищался от какого-то обвинения.

Вот что он говорил в тот момент, когда Пистолет устроился в кустах:

– В операции с генералом де Шанма я действовал в интересах организации и с согласия организации; благодаря мне организация сразу удвоит свой капитал – и очень скоро. Я уже принял надлежащие меры и готов рассказать о них совету.

– Иди погуляй по парку, милая Фаншетта, – нежно проворковал старик.

Своими иссохшими губами он поцеловал очаровательное личико графини Корона, и та удалилась легкой изящной походкой.

Когда дама ушла, один из присутствующих, в котором Пистолет без труда узнал известного месье Лекока де ля Перьера, взял слово и сухо заявил:

– Мой милый Николя, тебе поручили провести блестящую коммерческую сделку. Мы с полковником только что просмотрели реестр всех владений: это великолепно! Но у тебя нет сил, мой дорогой. Твое прошлое связывает тебя по рукам и ногам. Вчера в Алансоне видели месье Бадуа; сегодня утром его заметили в Ля Ферте-Mace. Месье Бадуане может быть один. Кроме того, мадемуазель Изоль де Шанма и Поль Лабр когда-нибудь непременно встретятся! Что ты на это скажешь, мой милый?

Нужно ли говорить, что Пистолет слушал, затаив дыхание.

Красавец Николя ответил с величественным презрением:

– Вы забываете о двух препятствиях на моем пути, дорогой мэтр. Я имею в виду генерала и эту женщину, Терезу Сула. Вы, конечно, ловкач, но и я не разиня. Надеюсь, что мадемуазель де Шанма и Поль Лабр встретятся сегодня утром.

– О! – сказал старик, оживляясь. – Сначала послушай, Приятель, а потом уж злись. Николя – способный парень и котелок у него варит неплохо.

– Я расскажу обо всем по порядку, – произнес сын несчастного Людовика. – План дела созрел. У меня все готово для того, чтобы мгновенно найти «виновного», как только Матюрин Горэ будет мертва.

– Очень хорошо, – с отеческим одобрением кивнул старик. – Мы это знаем.

– Что же касается дела Лабра, – продолжал молодой человек королевской крови, – с этим сложнее, и вскоре мэтр Лекок вынужден будет согласиться со мной…

Грянувший вдали выстрел прервал речь Его Величества.

– Это уже гром? – осведомился полковник, бросив боязливый взгляд на затянутое тяжелыми тучами небо. – Я не люблю грозу, она меня тревожит.

– Стреляли возле Фу, – объявил Лекок, прислушавшись.

Сын несчастного Людовика остался невозмутимым.

– Совершенно верно, – проговорил он с явным нажимом. – Возле Фу.

Затем молодой человек прибавил неторопливо и холодно:

– Забудьте о месье Поле Лабре. Он долго не проживет. Скоро мы рассчитаемся с ним за все!

От этих слов Пистолета бросило в дрожь.

XVI
БОЛЬШОЙ КОРОЛЕВСКИЙ ВЫХОД

Пистолет разговаривал с Полем Лабром, наверное, не более десяти раз в жизни, да и то очень давно. Печальный и сдержанный характер Поля отнюдь не располагал к фамильярности, но месье Лабр был красив и добр, Пистолет всегда восхищался им. Юный парижанин охотно прибегает для сравнений к театральному жаргону. Театр – это страсть детей парижского дна, а также их школа и университет. Если вы считаете, что обитатели столичных улиц плохо образованы, то вините во всем театр!

В ту пору, когда Пистолет был простым ловцом кошек в квартале Префектуры, он взирал на Поля Лабра сквозь призму своих лучших драматических впечатлений.

Поль был для Клампена Готье д'Олнеем из «Нельской башни», Равенсвудом из «Ламмермурской невесты», Мюллером из «Анжелы», Дженнаро из «Лукреции Борджиа». Увидев Поля, Пистолет каждый раз думал: «Я отдал бы десять су, чтобы надеть на него костюм месье Мэлонга!»

И Клампен, и Поль Лабр были странными созданиями…

Пистолет любил месье Бадуа и обожал Поля как «незнакомца» из популярной мелодрамы.

От последних слов сына несчастного Людовика Пистолета бросило в дрожь.

Он понимал, что перед ним – настоящие бандиты.

И решил, что здесь готовится убийство.

Конечно, Клампен забыл о бедном Винсенте Горэ, наследнике несметного богатства, голодном и холодном хромом, который ждал его на краю парка. Пистолет думал только о Поле Лабре и спрашивал себя, не означает ли мрачная фраза: «Скоро мы рассчитаемся с ним за все!», – что Клампен и месье Бадуа не успеют предотвратить убийство?

Но долго сомневаться на этот счет Пистолету не пришлось: красавец Николя был здесь для того, чтобы объясниться, и он объяснился. Пистолет быстро заметил, что за круглым столом отнюдь не царило дружеского согласия.

Сын несчастного Людовика доказывал, что действует правильно; но против него выступала оппозиция, во главе которой стоял месье Лекок.

Мы не будем повторять то, что читателю уже известно, скажем только, что за столом говорили откровенно, и что Пистолет, любопытный, как десять обезьян, не променял бы этот спектакль на самую волнующую партию в наперсток.

Неожиданно молодой человек увидел, как готовится театральная постановка, и это было куда интереснее, чем в Бобино; ведь Клампену удалось даже пробраться за кулисы и следить оттуда за этим представлением с фантастически разработанной интригой, загадочные повороты которой столько раз занимали его воображение.

Он увидел Черные Мантии во время репетиции, и в тот момент, когда занавес еще не поднят.

По выражению Пистолета, Черные Мантии «распахнулись» перед ним!

Сын несчастного Людовика, отвечая на возражения своего противника Лекока, полностью раскрыл свой двойной план атаки и защиты: атаки на миллионы Горэ и защиты от мести Поля Лабра.

Пистолет понимал все, угадывая недосказанное, дополняя пропущенное, и твердил про себя:

«Вот это развлечение! Никогда в жизни я так не забавлялся!»

То, что он искал, сразу же попалось ему на глаза: перед ним стоял убийца Жана Лабра. Однако аппетит приходит во время еды, и Пистолет уже не желал довольствоваться услышанным. Слава Богу, его щедро угощали, и он ни от чего не отказывался. Все услышанное откладывалось в его великолепной памяти, он только сожалел о том, что не было второго свидетеля этой захватывающей сцены.

«Надо все это видеть, иначе ни за что не поверишь!» – думал молодой человек.

Хитроумное сплетение нитей, образовавших сеть, в которую Черные Мантии поймали эту толстую золотую рыбку Горэ, вызывало у парня – как у истинного ценителя – глубокое и искреннее восхищение.

Он и сам понимал, что надо всегда готовить западню, учитывая характер добычи.

Горэ одним ударом своего тяжелого каблука разрушила бы более тонкую ловушку.

Оставалось лишь смеяться и поражаться, слушая, как этот пройдоха Николя рассказывал о своих хитростях, чтобы затем холодно подытожить:

– Скорая свадьба, внезапная смерть, все сваливаем на сына-убийцу. Такого еще не было никогда!

Что же касается другой операции, в результате которой Поль Лабр должен был «заплатить за все», то она была еще проще и приводила барона д'Арси прямиком на гильотину.

Однако на этом изумленные восторги Пистолета не кончились. Спектакль продолжался, и впереди были другие сцены, еще более удивительные.

Теперь речь зашла о комической части зрелища.

В тот момент, когда красавец Николя завершал свое выступление, побеждая по всему фронту, какой-то человек, похожий на увальня слугу, семенил по аллее от замка, крича издалека:

– С вами хотят поговорить; вы позволите монсеньор?

– Впустите всех моих приближенных и добрых друзей, Жером, – ответил принц, меняя тон.

В то же время Николя подмигнул членам совета; те одернули костюмы и приняли величественные позы. Месье Лекок сказал своему соседу:

– Слишком много шума в механизме этой интриги. Звон, грохот… Нет, дело не выгорит.

В аллее, ведущей к зеленой гостиной, послышались голоса.

– Позовите Фаншетту, – тихо распорядился полковник. – У бедной козочки здесь так мало развлечений…Приятель, – прибавил он, – ты пристрастен. Все это здорово придумано. Николя безусловно талантлив!

Месье Лекок засунул пальцы за отвороты жилета и, откинувшись на спинку стула, ответил:

– Дело идет медленно; вас может хватить удар. Я загребу миллионы, а славная женщина будет гнить в земле. Вот так, полковник!

Лекок поднялся, отрезал кончик сигары и удалился под сень деревьев, бросив:

– Я сейчас вернусь.

Жером объявил с сильным нормандским акцентом:

– Вот, монсеньор, месье шевалье Ле Камю де ля Прюнелэ, со своей дамой!

Ловец форели на мух, будущий префект департамента Орн, вошел на прямых ногах, ведя под руку толстую запыхавшуюся женщину. Шевалье Ле Камю де ля Прюнелэ был высок, худ, костист лицом.

– Милейший, – сказал он, проходя мимо Жерома, – вскоре ты будешь говорить не «монсеньор», а «Ваше Величество»! У нас превосходные новости!

Он низко поклонился принцу, в то время как его спутница присела в реверансе, который, как и новости, был превосходен.

Красавец Николя соизволил протянуть руку, которую шевалье поцеловал со словами:

– Принц, по моим сведениям, почерпнутым из самых надежных источников, Париж держится лишь на одном крыле.

«Даже во время своих кругосветных путешествий я не видел зрелища интереснее! – подумал Пистолет. – Вот бы сюда Меш – полюбоваться на этого смешного человека и его супругу. Но куда же делся месье Лекок?»

– Месье Лефебюр, его сестра и старший мастер, монсеньор! – провозгласил Жером.

Бывший воспитанник Политехнического института, человек весьма передовых взглядов, маленький, толстенький и заросший бородой до глаз, знал, о чем говорить с принцем; Лефебюр представлял либеральную Францию и принимал прошлое лишь с определенными оговорками.

Красавец Николя обещал ему усовершенствовать Хартию.

– Монсеньор, – произнес Лефебюр, – вот мой мастер, человек из народа; за ним пойдут мои пятьдесят два храбреца, вы знаете? Он захотел посмотреть, что такое двор и как монархи проводят утро.

Мастер вертел в руках шляпу и смотрел на красавца Николя с некоторым недоверием.

– Вот каков король, Тринье, – воскликнул Лефебюр, – а утро монарха – это когда он пьет свой кофе с молоком. Поприветствуй монсеньора.

Король милостиво улыбнулся человеку из народа и спросил, как у него идут дела.

В это время «люди из Парижа» и «верные нормандцы» обменивались рукопожатиями.

По другим аллеям в зеленую гостиную спешили придворные дамы: графиня Фаншетта Корона, мадам Жулу дю Бреу графиня де Клар и две фрейлины королевы. «Люди из Парижа», естественно, представляли двор «Его Величества», будущего конечно.

«Да, поставлено все это не без блеска, – думал Пистолет, – Меш неплохо смотрелась бы даже у настоящего трона. Она хорошо держится, моя прелесть! Ангел! Душечка!»

– Вот юные месье Портье де ля Грий, монсеньор, – проговорил Жером, дворовый привратник, – вот племянник дю Молар, месье Пулэн и месье викарий!

Это и впрямь выглядело внушительно! У красавца Николя была историческая улыбка, и четырнадцать веков славы сияли над его архилегитимным челом.

Вся сцена «большого выхода» обставлялась с торжественностью, которой не было в присутствии «людей из Парижа».

Шевалье Ле Камю де ля Прюнелэ получил счет от своего портного, бывшего избирателя из Ферте-Масе, который жил теперь на улице Миним в Марэ.

Под счетом портной приписал несколько строк, пестрящих многочисленными орфографическими ошибками; этот честный труженик сообщал, что дела идут плохо и в столице зреет недовольство…

Месье Лефебюр заметил в свою очередь, что «Шарива-ри» и «Корсар» жестоко издевались над зонтиком Луи-Филиппа.

– Во Франции, – добавила жена шевалье, – смех убивает.

Один из сыновей Портье де ля Грий сказал, что купил английские бритвы у коммивояжера, хорошо знающего Лондон. Англия, вечный противник Франции, по словам торговца бритвами, мечтает лишь об одном – способствовать французской революции.

– Все сходится! – воскликнул шевалье. – Расположение звезд самое благоприятное. Мы вступаем в пятьсот пятьдесят первую луну со смерти месье Казотта. Это знаменательно. Казотт предсказал смерть Робеспьера, сир.

Красавец Николя, казалось, был потрясен этим фактом, важность которого оценили по достоинству и все остальные. «Люди из Парижа» не произнесли пока ни слова. Но вот полковник Боццо перестал крутить большими пальцами и сухо покашлял; все тут же умолкли. Каждому не терпелось послушать столь почтенного человека.

– Дети мои, – проговорил он своим дребезжащим голосом, – я не могу вам поручиться за Россию, это далеко, и там плохо обошлись с поляками; но что вы скажете об испанском флоте, плывущем по Сене? Вот месье барон Лекок де ля Перьер, который держит в руках…

– Тише! – воскликнул Лекок, который вернулся, перекинувшись парой слов с прекрасной Изоль через дыру в заборе. – Переговоры еще не окончены. Это не менее деликатный вопрос, чем девичья честь. Раз уж речь зашла об Испании, сестра месье Лефебюра призналась, что ей присылают шоколад из Байонны.

– Ну что же, – тонко усмехнулся полковник, – не будем говорить о полуострове! Австрийский дом могущественен, но хромает на обе ноги. Однако я уполномочен заявить, что ныне царствующий император совершит демарш в нашу пользу, с благословения святейшего папы.

Швеция сохраняет нейтралитет со времени смерти короля Карла XII, это осторожная страна, но король Сардинии за нас, а Швейцария, героическая родина Вильгельма Телля, наймет для нас три тысячи горцев по су в час. Это железные парни!

– По су в час! – повторил шевалье. – Это дорого…

– Такова цена, – строго взглянул на него полковник. – Что же касается остальной Европы…

– У меня идея! – пылко воскликнул шевалье. – В песках Аравии множество воинственных людей. Заручимся поддержкой Абд-эль-Кадера!

– Считайте, что это уже сделано! – холодно проронил Лекок.

Сын несчастного Людовика взмахнул своей королевской дланью.

– Внимание! – произнес он вдохновенно. – Время пришло! Нам не хватало для борьбы самого необходимого – и я приобретаю это ценой чудовищного мезальянса! Господа и дорогие друзья, все сомнения и колебания отброшены. Сегодня вечером вам представят королеву. Это простая селянка, но кем была Жанна д'Арк? Девушкой из народа!

– О, – осклабился шевалье де ля Прюнелэ, – Петух облагораживает курицу. Я сожалею лишь о том, что сия дама не слишком хороша собой.

– Ваше уважение заменит ей молодость, красоту и знатность, – продекламировал красавец Николя. – Все готово. Я разрешаю вам приветствовать ее криками: «Да здравствует королева!»

В этот момент Пистолет почувствовал, что кто-то дергает его за рукав и в то же миг визгливый голос Жерома, дворового привратника, спросил у какого-то человека, которого еще не было видно за деревьями:

– Как вы говорите? Повторите свое имя, вы…Пистолет обернулся и увидел рядом с собой Винсента Горэ, который жалобно смотрел на него, говоря:

– Вы пообещали, что дадите мне поесть и попить.

К счастью, в зеленой гостиной воцарилось некоторое смятение. Голоса Винсента не расслышали, потому что заговорщики разволновались, с тревогой ожидая ответа неизвестного посетителя.

– У вас есть имя? – еще раз спросил у него Жером. – Я вас не знаю, и вы кажетесь мне весьма подозрительной личностью.

Некоторые заговорщики выхватили кинжалы.

Пистолет, разозлившись, что его отвлекают в такой ответственный момент, схватил хромого за горло.

– Если ты не замолчишь, я тебя придушу! – прошипел Клампен.

Винсент Горэ смог еще пролепетать:

– Я только хотел попить и поесть…

Тут Пистолет весь напрягся, так как за деревьями опять зазвучал голос нового гостя. Это был суровый и решительный голос. Неизвестный говорил примерно следующее:

– Я ничего не желаю сообщать. Мне нужно видеть месье Николя. И я встречусь с ним. Хорошенько запомни мое имя, чтобы правильно доложить обо мне. Меня зовут Поль Лабр, барон д'Арси!

Наш сыщик замер, пораженный.

– Месье Поль! – прошептал он. – Вот это да! Кажется, стало не до смеха. Какого черта его сюда принесло?

XVII
ПРОВОКАЦИЯ

На всех присутствующих при утреннем выходе месье Николя имя Поля Лабра, произнесенное вслух, произвело неоднозначное впечатление. Для простых конспиративных членов, для мелких провинциальных дворян, втянутых в этот заговор, больше похожий на фарс, месье барон д'Арси был посторонним, далеким от их дела и идеалов дилетантом. Однако в тоне его голоса, когда он разговаривал с привратником, звучало столько угрозы, что шевалье де ля Прюнелэ сказал своей супруге:

– Знаешь, моя дорогая, возможно, нас будет судить полевой трибунал.

Для парижан же, а в особенности для самого прекрасного Николя, имя Поля Лабра имело совсем другое значение. Поль Лабр был врагом – настоящим и опасным врагом. С ним нельзя было не считаться.

Отлично организованная сыскная полиция Черных Мантий, систему деятельности которой имело глупость тайно разработать правительство Луи-Филиппа, давно уже вычислила все планы Поля Лабра и сумела противостоять им. Как мы знаем, против него велась негласная война, совершались убийства, а виновником преступлений должен был стать сам Поль Лабр. Сегодня погиб еще один человек. И улики прямо указывали на участие Поля в этом преступлении. Заранее предпринималось все, чтобы представить барона д'Арси убийцей, Жестоким преступником, попирающим закон и человеческий, и божий. Свидетели, давая ложные показания, были готовы выполнить свое кровавое поручение; таким образом убийца Терезы Сула наносил своей очередной жертве двойной удар.

Оставалось лишь возбудить уголовное дело и следить за ходом следствия, по необходимости корректируя его направление. Это было просто, легко и надежно.

И тут, совершенно неожиданно, на сцене появляется Поль Лабр собственной персоной. Зачем он пришел?

Он был бесстрашен. Долго гремело его дело с генералом де Шанма в кругах как полиции, так и среди преступников. Имя Поля Лабра стало известным. К тому же у него оказалось еще одно преимущество – он прошел страшную школу жизни и выдержал все испытания судьбы. Он не принадлежал к сословию простых «буржуа», как многие другие. Он жил в районе, где многому можно научиться, приобрести богатый жизненный опыт – он жил на Иерусалимской улице. Он стал профессионалом и доказал это. Вместо того, чтобы поручить дело своей мести полицейским инспекторам и их сыщикам, он сам создал сыскную бригаду. И не столь важно, многочисленной она была или не очень.

Черные Мантии совсем не сожалели об убийстве Жана Лабра (на это и нельзя было рассчитывать), убийстве ненужном и бесполезном – убийством больше или меньше для них не имело значения. Но на этот раз они нажили себе опасного врага: брата жертвы. Именно за это убийство месье Лекок упрекал «наследника» Людовика, так как случайное преступление навредило и осложнило положение Черных Мантий.

Почему Поль Лабр пришел сам? Привел ли его сюда выстрел на Бель-Вю-дю-Фу? А может быть, он нашел следы убийц своего брата? Он действует один или при поддержке полиции? Нужно признать, что именно эти вопросы были для большинства присутствующих вопросами жизни или смерти.

А вот для месье Николя – «принца и наследника Людовика» – это означало шпагу, нацеленную ему прямо в лоб.

У преступного братства из монастыря де ля Мерси, а вернее, из Обители Спасения в Сартене, как говорили местные жители, более известного под названием Черные Мантии, помимо знаменитого девиза: «Платить по закону!», существовал еще один лозунг, не менее популярный: «Отрубить больные ветки». По мере необходимости, а также по возможности, члены организации отважно защищали и поддерживали друг друга, но, когда этого требовали общие интересы, больную ветку безжалостно и беспощадно отсекали, чтобы спасти все дерево.

Принц прекрасно знал об этом. Он сам отрубил в свое время не одну пораженную ветвь. Кроме того, он знал, сколько недругов его окружает в рядах самой организации, а то и в ее совете.

К нему устремились сейчас взоры всех присутствующих. Все увидели, как он побледнел, а по лицу Лекока скользнула зловещая улыбка. Но Приятель-Тулонец тут же сумел взять себя в руки.

– Отец! – обратился он к полковнику Боццо, – я ли здесь Хозяин?

– Конечно, конечно, мой мальчик, – ответил полковник, – и ты станешь здесь полновластным Хозяином, когда настанет день.

Никто из присутствующих, кто слышал эти слова, не посмел протестовать.

– День настал! – произнес старик вполголоса и положил свою сухую руку на плечо Лекока. – Я думаю, у него есть талант, у этого ангелочка, настоящий талант! Ну что ж, Приятель, поглядим? Пора убедиться!

Лекок холодно ответил:

– Мы действительно поглядим. И в самом деле пора убедиться в возможностях этого господина. Стало жарко. В любой момент может наступить ночь.

– Пусть пропустят месье барона д'Арси, – тихо распорядился сын несчастного Людовика.

В это время Поль как раз сворачивал на аллею.

– Как так! – возмущенно воскликнули мелкие дворянчики, старательно играя роль осторожных мятежников. – Что же вы делаете? Как можно! О чем вы думаете, монсеньор? Это не по правилам?

Месье, – холодно заметил принц, – здесь спрашивают месье Николя, а не наследника французского престола. Будьте осторожны, – предупредил он. – У той благородной крови, что течет в моих жилах, много непримиримых врагов. Так что вы пришли ко мне просто по-соседски, мы собрались компанией повеселиться, забудьте на время об этикете, я так хочу.

Это уже была совсем другая роль. Но им нравилось играть и ее. Они без стеснения приняли непринужденные позы. Все они были прекрасные актеры.

Тем временем Поль Лабр медленно приближался. Как и все, он был наслышан о конспирации и соблюдении тайны, чем заговорщики так гордились. Однако на серьезном лице молодого человека мелькнуло удивление, когда он увидел столь многочисленное общество. Он внимательно оглядел присутствующих и вежливо приветствовал дам. Не в его привычках было шутить.

Все присутствующие не сводили с Поля глаз. Был среди них и Пистолет, похититель сына Горэ. Он сторожил последнего с удвоенной бдительностью, а теперь подумал:

«Месье Поль изменился. Но все равно, в Париже нет более мужественного человека! Как бы он смотрелся у ворот Сен-Мартен! Бобино совсем не для него».

В тишине неожиданно громко прозвучал голос принца.

– Месье барон, – произнес Николя дружелюбным тоном, как человек с прекрасными манерами, – я рад видеть вас и приветствовать в моем доме.

Поль остановился в пяти-шести шагах от него. Молодой барон не колебался, но брови его слегка нахмурились, словно он впервые осознал сложность задачи, которую ему предстояло решить.

Волнение присутствующих парижан достигло высшей точки, они с трудом сдерживали свое беспокойство.

Лишь хозяин дома невозмутимо улыбался.

«А у него действительно талант, у этой лисы! – подумал Пистолет. – Опасный злодей этот Николя! И прекрасно держится!»

– Месье, – наконец произнес Поль Лабр, – я хотел бы поговорить с вами о вещах, о которых не принято говорить при дамах.

– Вы желаете поговорить со мной наедине? – совершенно непринужденным тоном спросил месье Николя.

– Нет, не совсем так, – ответил Поль.

Он отступил шаг назад, а затем, сделав нетерпеливый жест рукой, добавил:

– Мне необходимо присутствие тех месье, но я боюсь побеспокоить дам.

Принц отозвался очень тихо, что придало ему необычайного благородства.

– Месье барон, я не имею чести знать вас, и меня очень огорчит, если под вашими словами скрывается враждебность.

Стоящие рядом с принцем парижане были неподвижны и молчаливы. Сторонний наблюдатель заметил бы, что их тревога заметно уменьшилась. Совсем не так, по их мнению, должен был действовать человек, требующий платы за кровь своего брата.

Сам принц в какой-то мере чувствовал то же самое. К тому же, утешал он сам себя, этот спокойный и холодный Поль Лабр еще не знал об убийстве Терезы Сула. Однако принцу требовалась вся его выдержка, чтобы сохранить спокойствие и невозмутимость.

Он боялся ожидавшей его, возможно, трагической участи, согласно догмы об отрубании ветки. Он боялся Лекока – автора и проповедника этой догмы.

Провинциалы же, наоборот, явно оживились и воспряли духом. Они внимательно прислушивались к разговору.

– Чихать я хотел… – прорычал один из братьев Портье де ля Грий. – Гром и молния!

– И я тоже, – поддержал его второй, – в носу чешется!

– Так разговаривать с наследником прес…

– Тише! – шепнул месье Лефебюр, всегда спокойный и осторожный.

Но шевалье де ля Прюнелэ спросил властным голосом будущего префекта:

– А что, молодой человек ищет ссоры с кем-нибудь здесь?

– Не с вами, – сухо парировал Поль Лабр.

– А с кем? – спросило сразу несколько разгоряченных голосов.

Поль без всякого уважения показал пальцем на принца и сказал:

– Вот с ним.

Его тут же окружили. Пулэн и его племянник дю Молар настолько расхрабрились, что готовы были ударить барона д'Арси.

– Месье, месье, спокойно! – пытался образумить ихпринц.

Поль с презрительной улыбкой и угрозой во взгляде повернулся к нападающим, выставил вперед руки и легким движением оттолкнул их. Барон д'Арси был человеком недюжинной силы, в чем Пулэну и его племяннику пришлось лично убедиться. Сомнений на этот счет у них больше не осталось и они быстренько стушевались.

Зато остальные, все еще не понимая серьезности происходящего, подходили со всех сторон, окружая Поля и принца.

– Да, с ним, – повторил Поль и добавил, обращаясь к присутствующим: – Я сразу предполагаю ваш вопрос: почему? Месье, я не могу, да и не хочу сказать вам – почему. Дело касартся одной женщины. Мне все равно, кто этот человек. Я знаю, что он – самозванец. Но я не собираюсь мстить за всех обманутых, которых он Одурачил или обобрал. Для меня достаточно, что он однажды в жизни повел себя как трус и подлец.

– Господи Боже мой! – воскликнул старший из братьев Портье де ля Грий. – Разрешите мне заткнуть пасть этой бешеной собаке!

Он храбро двинулся вперед, но Поль таким же легким движением, как и в первый раз, оттолкнул его, и Портье де ля Грин упал. Это неожиданное событие привело в замешательство большинство мятежников. Они явно не отличались смелостью.

Поль подошел вплотную к принцу. Тот остановил его надменным жестом и сказал, продолжая улыбаться:

– Я чувствую себя достаточно оскорбленным, месье барон. – И добавил совсем тихо: – Завтра, в шесть часов утра, на перекрестке дю Фу, на пистолетах.

– Без секундантов не дерутся! – вскричал шевалье де ля Прюнелэ, которого душила ярость. – Я сомневаюсь, месье, что вы найдете хоть одного секунданта во всей Франции!

– Моими секундантами, – проговорил сын Людовика, – будут полковник Боццо и месье Лекок де ля Перьер. Будьте любезны, назовите ваших секундантов, месье барон.

– Я обязательно сообщу вам их имена, когда это станет необходимым, – ответил Поль Лабр и, снова учтиво поклонившись дамам, медленно вышел.

Едва он скрылся из виду, ревностные заговорщики взорвались криками, как ракеты фейерверка.

– Такой бой невозможен, преступен, противоестествен, нелеп! Коронованные особы не дерутся на дуэлях, – орали все наперебой.

Многие хотели драться вместо принца, и с полдюжины голосов крикнуло одновременно:

– Монсеньор! Моя кровь в вашем распоряжении!

И тут следует справедливо отметить, что ни один из этих голосов не принадлежал парижанам.

Сын Людовика поблагодарил всех со спокойным величием, которое свойственно лишь королям. Он всем своим видом напоминал статую Генриха IV с Нового моста, когда давал такой замечательный ответ:

– Месье, я не только Бурбон, я, в первую очередь, француз и дворянин. Чтобы быть коронованной особой, нужно носить корону. Моя корона – на голове узурпатора. По примеру моих предков, монархов и рыцарей, я завоюю и верну себе власть над Францией. Я буду сувереном и на правах крови, и на правах победителя!

Все мелкопоместные дворяне вздрогнули от восхищения. Даже скептики по натуре признали в один голос:

– У нас будет великий король, месье!

Тем временем старый полковник Боццо говорил месье Лекоку, словно пытаясь его убедить:

– Приятель-Тулонец, мой малыш, ты же видишь, у парня в самом деле большие способности!

Лекок ответил, пожав плечами:

– Он прекрасно понимает, что ему грозит. А нам терпения не занимать. Не так ли, Отец?

– Хе, хе, Приятель! – одобрительно хихикнул старик, – когда ты стоишь за спиной, невозможно чувствовать себя уверенным. Никогда не знаешь, подставишь ты плечо или подножку.

– Вечно вы шутите, Отец! – прошептал Лекок. – Но тихо! Вот идет Николя получать наши поздравления.

И в самом деле принц подходил к ним, извиняющимся тоном говоря окружающим его дворянам:

– Месье и вы, прекрасные дамы, позвольте мне посекретничать с моими друзьями из Парижа.

Все вежливо замолчали и расступились, давая ему пройти.

Принц и прибывшие из Парижа гости встали так близко друг к другу, что Пистолет отскочил подальше, сильнее прижимая к себе своего Горэ.

– Отлично, сир! – произнес Лекок. – Ждем приказов Вашего Величества!

Николя бросил на него неприязненный взгляд, столь пронзительный и гордый, что Лекок опустил глаза.

– Шутка! – проворчал он и добавил более дружелюбно: – Дружище, ты действительно был неподражаем!

– Я не желаю, чтобы тут шутили, – проговорил принц строгим голосом. – У каждого здесь свое дело и место. Я Хозяин или нет?

– Ты Хозяин, ты, друг мой, – подтвердил полковник. – А Приятель-Тулонец мне только что говорил: «Решительно, это славный малый!» В глубине души он обожает тебя. Честно тебе говорю.

Принц по-прежнему неприязненно и внимательно глядел на Лекока.

– Тулонец! – произнес он тихо и угроза прозвучала в его голосе, – может нам вооружиться ножами и покончить со всем этим раз и навсегда, а? Ты как? Не возражаешь?

– Нет! – отрицательно покачал головой Лекок. – Я предпочитаю честно протянуть руку для примирения.

– Браво! – полковник Боццо зааплодировал. – Обнимитесь, любимые мои!

Принц пожал протянутую руку, потом подумал и сказал:

– Этой ночью ты случайно не слышал, как кто-то расхаживал по твоей комнате в замке де Клар?

Лекок вздрогнул от неожиданности и резко побледнел. Принц сильнее сжал ему руку и продолжил, как ни в чем не бывало:

– Что бы ни случилось, мы больше не можем оставаться здесь. Дело по наследству Горэ скоро должно быть закончено. Я беру на себя обязательство увезти Матюрин на Корсику, а там мы сможем делать, что нам заблагорассудится. Это была веселая игра, и она еще не закончена! Что касается другой истории, она нам дарит этого Поля Лабра. Необходимо его арестовать прямо на месте дуэли за убийство этой Терезы Сула. Поскольку никто не застрахован от случайности и всякое может случиться, даже если все хорошо просчитать, я бы хотел, чтобы Луво со своим ружьем оказался рано утром в роще Бель-Вю…

Полковник умилился.

– Луво выстрелит одновременно со мной. Мертвый или живой, Месье барон заплатит по закону, – проговорил он, – а вот, что касается первого дела, так как же поживает сын Горэ? – поинтересовался Крестный Отец Черных Мантий.

До того, как были произнесены эти последние слова, Пистолет отпустил рот Винсента и неожиданно заткнул ему уши.

«Теперь самое время его драматического и неожиданного появления, – подумал он. – Вперед!»

И в самом деле он повысил голос и громко сказал:

– Хромой, я слышу голоса, значит, ты получишь и еды и питья.

Он не успел закончить эту фразу, как их окружили. Лекок молниеносно схватил его за горло. Винсент пытался убежать, но был пойман Николя.

– Без глупостей! – предупредил Пистолет, сохраняя полное хладнокровие. – Я щипаюсь и достаточно больно, еще с грудного возраста! Как бы там ни было, я привел вам этого невинного младенца – агнца, можно сказать, предназначенного, сами знаете, для закона, на заклание. Вот его маленький нож, который видело желаемое количество свидетелей обвинения. Малыш хочет есть и пить. Я тоже, кажется, был бы не прочь заморить червячка.

XVIII
НОЧЬ ПЕРЕД ДУЭЛЬЮ

Пистолета отличало естественное поведение, типичная речь и выражение лица, свойственное многим завсегдатаям кабачка «Срезанный колос», поэтому месье Лекоку, известному своим умением оценивать людей с первого взгляда, смутно показалось, что он его там уже когда-то видел.

Но для длительных допросов и детальной проверки возникших догадок времени не было. И для подобной ситуации выбор роли простого рабочего паренька подходил как нельзя лучше. Стараясь не выглядеть слишком умным и пользуясь тем лексиконом, которому он научился на задворках Парижа, Пистолет сразу добился доверия. Ему поручили охрану сына Горэ, и он отвечал за него головой. Кроме того, ему было приказано оставаться в полном распоряжении совета днем и ночью.

Уладив таким образом все дела, Клампен отвел Винсента Горэ в буфетную, где накормил его до отвала. Пистолет был человеком добрым, чувствительным и отзывчивым.

Сын Горэ увидел за сегодняшний день столько всяких происшествий, что все они перемешались в его бедной голове, и он так ничего и не понял. Им владела одна мысль и единственное желание: стать богатым, чтобы иметь возможность есть с утра до вечера.

Он, конечно, делился своими мечтами с сидящим рядом Пистолетом, и тот снисходительно слушал эти наивные бредни, что, впрочем, не мешало ему обдумывать план дальнейших действий. Слава Богу, ему было о чем размышлять.

Представьте себе охотника, который однажды утром вышел с ружьишком подстрелить парочку зайцев и вдруг оказался в логове опасных хищников. Всякие там Жерары и Бомбонелли в самом деле встречаются крайне редко. И Пистолет вынужден был признать, что основательно влип.

Его послали по следу одного давнего преступления и ему надо было выследить одного или нескольких преступников, связанных с упомянутым происшествием. Но едва сделав первый шаг, наш сыщик обнаружил целый букет новых преступлений, которые наслаивались одно на другое, перекрещивались и перемешивались, то есть были крепко, даже можно сказать неразрывно, взаимосвязаны. По крайней мере одно из них уже совершено, другие вот-вот должны свершиться.

Он вспомнил Терезу Сула!

Пистолет расстался с ней всего несколько часов назад с нехорошим предчувствием. И вот только что он услышал эхо выстрела, оборвавшего ее жизнь.

Клампен, в отличие от сына Горэ, все прекрасно понимал. Он все понимал и в деле королевы Матюрин, словно ему о нем подробно рассказали; он знал все и о судьбе, уготованной несчастному хромому. Что же касается опасности, угрожающей Полю Лабру, весь план будущих действий был Пистолету так же ясен, как и старому полковнику Боццо, предводителю Черных Мантий.

Что же делать? Куда пойти? Эти люди действовали стремительно и по намеченному плану. Необходимо было их опередить, помешать любым способом.

Да и уродливую старуху Горэ жалко было Пистолету. Она ведь тоже человеческое существо. Сможет ли он предупредить ее об угрожающей опасности? Она и не поверит, ей совсем вскружили голову. Правда, опасность пока не была так велика. Ей ничего не угрожало до самой свадьбы.

А может следует рассказать все в Префектуре?

Пистолет был истинным парижанином. Судьям он доверял в определенной степени, зато его вера в самого себя не имела границ.

Из всех дел самым срочным оказалось дело Поля Лабра.

«Романтическая любовь! Несчастная и возвышенная! Гордец! Какого дьявола его принесло сюда к этим мерзавцам? Такие красивые недотепы не должны вмешиваться в чужие дела, ни в коем случае не действовать самостоятельно во избежание какой-нибудь непредвиденной глупости!» – сердился, размышляя, Клампен.

Подчиняясь первому порыву, Пистолет собрался было пойти все-таки к месье барону д'Арси и серьезно поговорить с ним, а заодно запретить ему что-либо предпринимать: На первый взгляд это казалось проще простого. К тому же Клампен был совершенно уверен в собственной правоте. Но, отдавая себе в этом отчет, он вдруг задумался. Посвятить во все Поля – значило считаться с его мнением и, возможно, не до конца обдуманными действиями в самом ближайшем будущем.

«Он, скорее всего, начнет мне делать замечания, а то и хуже – давать указания? Нет, торопиться не стоит…» – решил для себя Клампен.

– Мир перевернется, что ли? – воскликнул он вдруг, не замечая, что разговаривает вслух.

Хромой ответил ему с набитым ртом:

– Когда у меня, наконец, будут деньги моей мамы, я стану платить тебе, чтобы ты водил меня по постоялым дворам и кабачкам. Я, честно признаться, их побаиваюсь.

– Помалкивай, хромоножка, и лопай! – без всякой злобы приказал ему Пистолет.

«Нет, к Полю Лабру мы пока не пойдем», – раздумывал бывший охотник на кошек. Он понимал, что поступи он таким образом, он потеряет свое преимущество, а вместе с ним и свободу действий.

Когда происходят драматические события, спасителю необходимо оставаться в тени. Нет, Поля Лабра надо спасать вопреки его собственным планам, несмотря на предпринятые им действия, но приступать к спасению надо с умом.

– Не правда ли, хромоножка? – спросил бывший сыщик, довольный изощренностью своего ума. – Чтобы спасти утопающего, нужно его слегка оглушить, конечно, не причиняя вреда. Тогда он не будет барахтаться и мешать спасателю.

– А вы не боитесь ночевать на постоялых дворах? – спросил Винсент, занятый собственными мыслями.

– Спокойно, – ответил Пистолет, – я займусь тобой, когда закончу с делом месье Лабра. Невозможно всех спасать одновременно. Мы поедем в столицу, а когда устроимся, я научу тебя прожигать миллионы в Бобино, – пообещал он Винсенту.

– А по дороге отсюда до Парижа много постоялых дворов? – не унимался сын Горэ.

– Не меньше, чем волос на твоей башке, придурок! Заткни рот, не мешай думать! – одернул его Пистолет.

Винсента Горэ, набившего рот всякой снедью и сидром, от сытости клонило в сон. Он дремал и видел длинную, бесконечную дорогу, вдоль которой сплошь стояли гостиницы. И он не пропускал ни одной.

Он входил в каждый трактир, он пил и ел, и его живот, необыкновенный, как и его мечты, больше не имел границ. Он без всякого стеснения пожирал все свиные шпикачки, жареный картофель и выпивал всю грушевку, словом, уничтожал все съестное, существующее на белом свете.

– Вот что, – сказал вдруг Пистолет тоном наставника, – простой парень из парижских окраин не разбирается в лошадях, как бедуин не разбирается в экипажах. Ну что ж, каждому свое. Китаец понимает в фарфоре; американец – в табакерках и зонтиках; итальянец – в опере; русский – в печках и каминах; немец – в исполнении тирольских песен. Умеешь управлять лошадью, малыш? – Пистолет толкнул Винсента локтем в бок.

– Да, конечно, – ответил Винсент, который сразу же очнулся ото сна.

– А ты знаешь, где их найти? – спросил его опекун.

– Наверное, на нижнем лугу, – сообразил Винсент.

– Тогда вставай и пошли, – скомандовал бывший помощник инспектора полиции.

– Тут еще осталось немного картофеля! – заартачился Винсент. – Нельзя же его тут оставлять, – заявил он решительно и запустил в тарелку всю пятерню.

– Исчезаем! – зашипел Пистолет, силой вытаскивая Винсента из-за стола. – Мы поскачем верхом, – пообещал он хромому и добавил: – Однажды вместе с Меш, с моей албаночкой, мы пробовали скакать верхом, наевшись вареной говядины на празднике в Винсенском лесу. Ей, гарсон!

На громкий зов тут же прибежал слуга.

– Если тебя спросят, – сказал ему Пистолет, – куда девался очаровательный молодой человек, прибывший из Парижа, – то есть я, ты ответишь, что он прогуливает калеку для укрепления его здоровья. Понятно? – И повернувшись к Винсенту приказал: – Шевелись, хромой!

И Клампен покинул зал, подталкивая перед собой Винсента.

Через четверть часа они мчались во весь опор верхом на взятых с пастбища лошадях. Пистолет говорил по дороге:

– Это дорога Ля Ферте-Масе. Я хочу представить тебя месье Бадуа. Ему нравятся умные и воспитанные мальчики, вроде тебя. У меня есть план. Мы поставим четвертый акт, восьмую картину… Декорации: овраг Валь-Синистр; участвуют жандармы, армия, мушкетеры. Чтобы говядина разварилась, ее следует долго держать на медленном огне! Это всем известно! Мы здорово повеселимся! Вот это я тебе точно обещаю!

Тем временем в Шато-Неф-Горэ был парад, большой бал и прием: Матюрин Горэ, королева Франции и Наварры, принимала у себя местное дворянство.

Истина не всегда выглядит правдивой. Нравы Парижа и провинции очень отличаются друг от друга. Париж никогда не поверил бы в гротескную роскошь, с которой давался этот бал.

Королева Горэ явно перестаралась. Это было настолько похоже на фарс, что мадам ле Камю де ля Прюнелэ ушла, не дождавшись десерта. Сам шевалье, ее супруг, остался в качестве официального лица.

Между десертом и сыром, используя чудесный дар, которым наделены были свыше представители его рода, прекрасный Николя великодушно лечил нескольких золотушных больных.

День выдался великолепный. Когда подали кофе, все принялись обсуждать множество новых проектов. Королева Матюрин соизволила даже послушать старого скептика, который предрекал угрозу возвращения феодализма. Один раз она стукнула его кулачком по спине и спросила, как часто ей следует менять фаворитов. При этом она постоянно жаловалась на рези в животе.

«Все для блага Франции!» – с этой мыслью шевалье де ля Прюнелэ, будущий префект, свалился под стол. Пришел племянник дю Молар требовать в собственность двадцать восемь табачных лавок. Пулэн призывал пронести по проселочным дорогам насаженные на пики головы сельских жандармов.

Важным событием явилось согласие королевы Матюрин покинуть Нормандию и отправиться в Париж. Она была очарована своим успехом; она приятно удивилась, как легко быть королевой одной из самых сильных в Европе стран. Она согласилась переехать в столицу с одним условием: венчать ее должен лично архиепископ Парижа в соборе Нотр-Дам.

Этот отъезд решил сразу множество проблем. Путь в Париж для такой дамы как Матюрин напоминал путешествие на Корсику. Стоило миллионерше попасть в руки представителей братства Обители Спасения в Сартене, и ее солнечные миллионы превращались в спелые плоды, которых и срывать не надо – они сами, под собственной тяжестью, падают на землю.

К тому же месье Лекок де ля Перьер, отсутствовавший почти весь день после примирения с сыном Людовика, принес целый ворох хороших новостей. Одна из них была просто прекрасной: все уже готово к завтрашней дуэли. А тем временем об убийстве Терезы Суда тоже стало известно, и это преступление наделало много шума. Поль Лабр оплатит по счету сполна.

Да и шевалье де ля Прюнелэ, будущий префект, оказался прав. Поль провел целый день в поисках секундантов, но так никого и не нашел. Местные дворяне и буржуа, не состоявшие в числе заговорщиков, побаивались, вмешиваться не желали и отказали ему наотрез.

Поль вернулся к себе часов в восемь вечера, совершенно разбитый и печальный. Напрасно он пытался догнать Изоль. Бродя по Мортфонтэну, к своему большому удивлению барон заметил, что все местные жители старательно избегают его. За его спиной они шептались: «Ружье все еще у него…» Слуга нормандец спросил своего хозяина тоном, показавшимся Полю довольно странным:

– Месье барон, не ходили ли вы случайно сегодня утром на перекресток Бель-Вю-дю-Фу?

Воспоминание о встрече с Изоль заставило Поля покраснеть, слуга же внимательно наблюдал за ним.

– Нет, – ответил Поль, не собираясь даже упоминать имени Изоль.

Слуга покачал головой и, уходя, заметил тихо:

– Тем лучше для вас, дорогой месье Поль…

Горничная подала ему ужин, но он отказался от еды.

Тогда она почему-то сказала:

– Я так и думала, что у вас не будет аппетита…

Ни горничная, ни слуга не сообщили Полю о том, что его искал генерал. Скоро мы узнаем причину их молчания.

На настенных комнатных часах пробило девять. Поль сидел один в своей комнате, предаваясь размышлениям. Никто из слуг не беспокоил его, никто из них не заходил, не принес свечей, и комнату освещали лишь слабые лунные блики, пробивающиеся сквозь муслиновые занавески.

Давно уже Поль не чувствовал себя столь одиноко и не испытывал такой грусти и тяжести на сердце. А ведь прошло всего несколько часов после того самого счастливого мгновения в его жизни, и на душе не осталось ни ощущения легкости, ни сладостного томления – только чувство горечи, разочарования, смутной боли, пустоты и безнадежности.

Любовь не требует слов для объяснений – слова для любви ничего не значат. Вспоминая о встрече с Изоль, Поль испытывал лишь боль открытой раны, и теперь с удивлением обнаружил, что не ощущает ни любви, ни ненависти. Его душа словцо умерла.

А ведь Изоль пришла сама, по собственной воле, она сама выбрала Поля. Неужели ее поступками руководила ненависть?

Она сказала:

«Я могла бы полюбить.»

Она почти сказала:

«Я люблю!»

Вам никогда не приходилось обращать внимания на то, что, вспоминая о чем-то, вы неожиданно замечаете, что, спустя некоторое время, пережитое встает перед вашим внутренним взором более полно и детально? Память сердца более тонка, чем память самого чуткого уха и самого зоркого глаза. Предаваясь воспоминаниям, вы вдруг открываете для себя разные нюансы, находите новые полутона, о существовании которых до этого и не подозревали.

Из всех чувств именно память является основой гениальной наблюдательности поэтов и шпионского таланта дипломатов.

В памяти Поля опять явственно зазвучал строгий и нежный голос Изоль. Он вздрогнул от внезапного и невероятно сильного ощущения единственного в жизни наслаждения.

Но теперь, как ни странно, он не находил в этом обожаемом голосе столь чувственных и нежных ноток, которые заставляли его так сильно волноваться.

На расстоянии все казалось более спокойным, бесцветным до такой степени, что ненависть исчезла, растаяла, как и любовь.

К чему тогда, спрашивается, весь этот спектакль, разыгранный Полем перед посторонним человеком, да к тому же в присутствии множества свидетелей?

Так раздумывал Поль, страдая от тоски, сожаления и тягостного предчувствия. Луну закрыло облако, и в комнате воцарилась ночная тьма. И тут из темноты до Поля донесся какой-то шорох, столь легкий и невесомый, словно движение воздуха.

Внезапно вырванный из раздумий Поль, томимый к тому же дурными предчувствиями, ощутил нечто нереальное, почти мистическое в этом странном и тихом звуке. Любители спиритизма нагромоздили много лжи и домыслов в области общения с душами. Как это происходит – никто не знает, но это, несомненно, происходит таинственным и загадочным образом.

Этот шорох, слабый, еле различимый, напомнил ему о Суавите, и сердце Поля наполнилось жалостью и нежностью.

Ему казалось, да он был почти уверен, что только эта несчастная девочка сможет облегчить его страдания. Неожиданно для себя он сказал об этом вслух. Известно, что одинокие люди имеют привычку громко разговаривать сами с собой. Поль громко произнес имя Блондетты, как он повторял весь вечер имя Изоль. Из темноты послышался вздох.

– Это ты, девочка? – спросил Поль. Естественно, ответа не последовало. Но паркет слабо скрипнул, и луна, выглянувшая из-за облачка, осветила грациозный силуэт бедной маленькой немой.

– Бедная безумная девочка! – прошептал Поль, – я не в настроении играть сейчас с тобой. Скажи, ты хотела меня разыграть и поэтому подкралась незаметно?

Блондетта медленно приблизилась. Поль притянул ее к себе и захотел, по привычке заглянув в выразительные глаза девочки, прочесть в них ответ на свои вопросы.

– Ты смеешься, – сказал он, – маленькая проказница! Но лунный свет обманчив; Суавита вовсе не смеялась.

Поль чувствовал, как сильно бьется ее сердце. Ему послышалось рыдание.

– Что с тобой, дорогая? – спросил он, уже взволнованный не на шутку.

Блондетта прижалась головой к его груди. Испуганный Поль, за неимением свечи, схватил спички и зажег одну их них. При ее мерцающем свете он увидел прекрасное лицо девочки и ее грустные глаза – покрасневшие и полные слез.

XIX
ЯЗЫК НЕМЫХ

Поль любил это бедное дорогое дитя, как отец любит свою единственную дочь. Во всяком случае он сам так считал. Он не знал, что его любовь к Изоль превратилась в болезнь. И он не предполагал, что такую болезнь может излечить только другая любовь. Он, наверное, многое бы дал, чтобы знать об этом. Но пока находил утешение в общении с маленькой немой. Благородное и храброе сердце молодого человека сочувственно отзывалось на удары сердца несчастной Суавиты. Поль так страстно желал сделать ее счастливой!

Он заговорил с ней, когда, наконец, ему удалось найти и зажечь свечу. Суавита была немой только в темноте; при свете же ее глаза чудесным образом оживали и способны были вести удивительные беседы.

Поль изучал теперь эти прекрасные глаза, в которых мог прочесть ответ на любой свой вопрос. Глаза девочки действительно говорили, но на этот раз они сообщали ему о чем-то волнующем и очень странном, так что Поль ничего не мог понять.

Язык глаз Суавиты, обычно столь выразительный и нежный, был понятен только им двоим. Взглядом девочка умела выразить свою безграничную любовь к Полю, она могла ему рассказать, как бывает счастлива, когда он рядом с ней, и как грустит, когда его нет дома. Взглядом она умела выразить свою ревность, взглядом она улыбалась и печалилась. В глазах, как в прекрасном зеркале, отражалась вся ее душа.

Это были поистине прекрасные глаза, однако взглядом невозможно выразить все. Появлялись новые и все более сложные вопросы, и тогда Суавита вновь становилась немой и напрасно пыталась что-то объяснить Полю. Несмотря на огромные усилия, Поль переставал ее понимать. Так бывает, когда, перевернув очередную страницу любимой книги, вдруг натыкаешься на текст на иностранном языке.

На этот раз именно так и произошло. С первого взгляда Поль Лабр понял, что девочка пытается сказать ему что-то новое, и, возможно, весьма важное, однако выходящее за рамки их обычных бесед. Молчаливый словарь не имел знаков для выражения ее мыслей.

А она явно хотела сказать о чем-то важном. Впервые Блондетта в своем стремлении быть понятой, отчаянно пыталась произнести звуки. Горло у нее сжалось, рот искривился, нарушив прекрасные линии маленьких губ. В порыве отчаяния она поднесла руки ко лбу.

– Что с тобой, что же с тобой, девочка моя? – обеспокоенно спросил Поль, прижимая ее к груди. – Ты чем-то сильно огорчена?

Ее глаза говорили: «да», в них появилась радостная надежда.

– Спрашивай меня, – казалось, говорили они, – пытайся понять меня, ищи!

Этот язык глаз был вполне понятен, и Поль сразу же подчинился их просьбе.

– Тебя кто-нибудь обидел, дорогая? – спросил он, внимательно смотря девочке в лицо.

Палец Суавиты прикоснулся к его груди, и Поль нахмурился. Но она тут же отрицательно покачала головой, будто хотела сказать:

– Нет, нет! Речь не о моей ревности!

Ее голубые глаза указали на небо.

– Богом клянусь, не в этом дело! – говорили они.

– Ты кого-нибудь видела? – задал Поль очередной вопрос.

Суавита так сосредоточилась в своих попытках все объяснить, что до сих пор сумела сдержать слезы. Но после этих слов они сами навернулись на глаза и повисли на ресницах.

– Ты убиваешь меня, девочка! – воскликнул Поль, напрасно пытаясь понять ребенка.

Она так сильно сжала его руку на слове «убиваешь», что Поль окончательно потерял остатки хладнокровия и испуганно уставился на нее.

– Кто-то умер?! – его поразила неожиданная догадка. – Да? Я правильно понял? В самом деле кто-то умер? Кто-то, кого ты знала? Да? Кого ты любила?

И опять ее глаза ответили: «да». Поль потянулся к колокольчику.

– Проще всего спросить слуг, – подумал он вслух. Суавита резко запротестовала, качая головой, и перехватила его руку.

– Ты не хочешь? – недоумевая, спросил Поль. – Почему ты не хочешь?

Во второй раз палец девочки коснулся груди Поля, указывая на него.

– Послушай, Блондетта, – возмутился Поль, – для меня все это, как китайская грамота, я ничего не понимаю.

Она вновь предприняла огромное усилие, чтобы заговорить, щеки ее покраснели. Слова, казалось, вот-вот сорвутся с ее губ. Но и на этот раз у нее не получилось. Слова так и не прозвучали.

– Я никогда не видел тебя такой, – не на шутку обеспокоился Поль Лабр. – Кажется, разум вернулся к тебе!

Она прервала его решительным жестом, означавшем: Разум вернулся ко мне полностью! Я давно не сумасшедшая!

Он захотел обнять ее, но она увернулась и в два прыжка оказалась у стола. Там лежало перо и стояла чернильница.

Суавита взяла в руку перо.

Это было так ново и неожиданно, что Поль Лабр замер.

«Неужели она умеет писать?» – думал он, с надеждой наблюдая за девочкой.

Но перо, решительно окунутое в чернила, задрожало в пальцах Суавиты, и она, уронив голову на руки, заплакала.

– Ты забыла, любовь моя! – с нежностью в голосе произнес Поль Лабр, стараясь улыбнуться и побороть сильнейшее волнение. Поэтому он попытался пошутить: – Тебе рано еще становиться ученой.

Суавита рыдала – она плакала от бессилия, от невозможности сообщить Полю все, что она считала нужным и необходимым.

Вдруг она решительно вскочила и подбежала к нише, где Поль хранил свое охотничье ружье. Она показала рукой на это ружье красноречивым, почти театральным жестом.

– Ну?! О чем ты?! – воскликнул Поль дрогнувшим голосом.

Она поднесла ружье к щеке.

– Кого-то убили?.. – начал было Поль.

Суавита отбросила вдруг ружье и скрестила руки на груди. Потом обреченно повернулась к Полю и дотронулась до руки молодого человека.

– Меня?! Убить собираются меня! – неожиданная догадка молнией вспыхнула в мозгу. – Ты не ослышалась?

И он отшатнулся, пораженный.

– Неужели безумие вернулось? Настоящее безумие? – пробормотал он, пристально глядя на девочку. Его сердце сжималось от боли и жалости.

Она схватила его за руку, и ее чистый взгляд словно прокричал ему прямо в лицо:

– Нет! Я не сумасшедшая!

Но больше ничего она не могла ему поведать и заломила руки в отчаянии.

– Ну хватит, хватит, – говорил Поль, вдруг весь покрываясь холодным потом, – успокойся, пожалуйста. Ты же знаешь, мы все обсудим, во всем разберемся до конца. Если я не убит, значит, кто-то считает, что я кого-то убил? – с трепетом в голосе произнес он страшную фразу.

Прекрасные, влажные от слез глаза Суавиты сказали: «да».

– И ты сама тоже так думаешь?.. – обреченно спросил молодой человек.

Она не дала ему закончить, крепко обвивая руками его шею. Быстрее мысли ее горячие губы прижались к губам Поля. Потом она в смущении отбежала в другой конец комнаты.

Поль весь дрожал, потрясенный этим девственным и жгучим поцелуем. Его первой мыслью было обнять вздрагивающее, хрупкое тело Суавиты, но он сдержался и издали любовался девочкой – такой замечательно грациозной и красивой.

Фантазия художника непременно представила бы ее в облике Юного Целомудрия. Она была гордой и нежной. Она раскаивалась, но лишь инстинктивно. В ней просыпалась женщина. Казалось, за ее смущенной улыбкой скрывалось обещание страстной любви.

Может быть, в этот момент Поль нечаянно заглянул и вглубь собственного сердца.

Но все случившееся промелькнуло, как яркая вспышка.

Суавита одним выразительным и благородным жестом положила конец непредвиденному эпизоду. Поль все еще вопросительно смотрел на нее, когда девочка подошла к нему, держа в руке маленький хрустальный медальон, который обычно висел у нее на шее, спрятанный под платьем.

Мы боимся, что читатель примет этот маленький медальон за важный элемент мелодрамы, тем более, что в нем хранилась прядь волос покойной графини де Шанма.

Не умаляя таланта многих писателей, которые часто используют такие предметы для введения новых сюжетных поворотов, мы постараемся не злоупотреблять «крестом моей матери». Читатель может на нас рассчитывать.

Этот медальон, простой и деликатный, был всего лишь подарком несчастной Терезы Сула – всего лишь подарком, и ничем больше.

Тереза, хранившая светлую память о покойнице, лично повесила на шею девочки этот медальон, не сказав, однако, что отрезанные ею самой волосы принадлежали мадам де Шанма. Таким медальоном нельзя растрогать, скажем, Клампена по прозвищу Пистолет и ему подобных.

Суавита повторяла свою пантомиму до тех пор, пока не достигла желаемого результата. Ей удалось, наконец, обратить внимание Поля на медальон с одной единственной целью: вынудить его произнести имя Терезы Сула. Суавита только этого и ждала: она показала рукой сперва на ружье, а затем на Поля. Этот двойной жест оказался настолько красноречивым, что Поль сразу все понял и в недоумении воскликнул:

– Терезу убили, а меня подозревают в этом преступлении!? Кто такое придумал?

Суавита скрестила руки и прижала их к сердцу.

– Только не я! – означал этот жест, полный доверия и безграничного обожания.

Глаза ее умоляли, рукой она указывала на дверь.

– Ты предлагаешь мне бежать?! – с возмущением крикнул Поль.

Девочка опустилась на колени и прижала к губам его руку. Поль задумался. В памяти всплыло собрание, на которое он попал в Шато-Неф-Горэ. Внезапно, без всякого на то основания, без каких бы то ни было доказательств, он понял, что эти люди неизвестно каким образом связаны и причастны к убийству Терезы Сула и что именно от них исходит смертельная угроза его собственной жизни.

Разум не хотел подчиняться иррациональным чувствам, не хотел воспринимать необоснованных подозрений. Люди, собравшиеся в Шато-Неф-Горэ, никогда раньше не встречали Поля. Так почему же они должны желать его смерти? И что плохого сделала им Тереза Сула? Чтобы убить, надо ненавидеть или бояться.

– Я любил Терезу, – прошептал Поль. – Я всегда былей благодарен за доброту и участие, которое она принимала в моей судьбе. Моя мать умерла у нее на руках. Тереза была также очень добра к тебе, девочка, когда я не мог ухаживать за тобой.

Суавита ответила печальным взглядом.

– Я тоже ее любила, мне очень жаль и я оплакиваю ее, – говорили эти грустные глаза.

– Так неужели все это правда? – в недоумении говорил Поль. – Кто тебе сказал об этом? Кого ты видела?

Пытаясь остановить поток вопросов, Суавита сжала его руку. Таким образом девочка всегда давала понять, что хочет ему ответить. И на этот раз он обратил внимание на этот жест – один из самых выразительных и понятных, но мысли его все еще витали вокруг событий сегодняшнего дня, и ему вдруг вспомнились странные слова, которые шептали за его спиной:

– Ружье все еще у него!

Только теперь Поль вспомнил, каким странным тоном слуга нормандец спросил, не ходил ли он сегодня на перекресток Бель-Вю-дю-Фу.

На перекресток Бель-Вю-дю-Фу! Перед его взглядом вдруг возникло дикое лицо браконьера, мелькнувшее среди густой листвы. А выстрел, который они слышали с Изоль?

Теперь и неуместный упрек горничной становился понятным:

– Я так и думала, что у вас не будет аппетита…

В то время как Поль, занятый собственными мыслями, казалось, позабыл о девочке, Суавита высвободила руку, вернулась к столу, села и снова взялась за перо. Поль не обращал на нее внимания, он был весь в плену собственных раздумий и догадок.

Суавита, дрожа от волнения, вновь обмакнула перо в чернила. Ее слабая и нерешительная рука замерла над бумагой. Несколько раз она начинала писать и тут же рвала листочки, недовольная результатом своего труда. Наконец она встала и протянула Полю бумагу.

Поль взял листок и с трудом разобрал корявые буквы, составляющие в конечном итоге всего два слова. Суавита написала: «моего отца».

Поль так ничего и не понял. Он давно забыл свой последний вопрос, ответ на которой держал сейчас в руке. Он решил, что девочка назвала отцом его самого, и это пробудило в нем смешанное чувство радости и сожаления. Он протянул руки к Суавите, но она с гневом оттолкнула его. Взгляд девочки предостерегал об ошибке, все существо возмущалось и кричало, лицо кривила судорога.

– Это не вы! Не вы! – хотела она сообщить Полю.

– Успокойся, дорогая, постарайся объяснить, я тебя не понимаю, – проговорил Поль спокойно и тихо.

Но Суавита не знала, как поведать Полю о событиях, невольным свидетелем которых она оказалась. Никакие знаки здесь не помогали, требовались обычные слова, поэтому она и начертала их на клочке бумаги. Однако она тщетно старалась уведомить молодого человека о приходе незнакомца в их дом, о своем удивлении и радости при виде отца, о ужасной боли, ранившей ее душу, когда она узнала, что Поля обвиняют в убийстве Терезы Сула…

Девочка понимала, что ставит перед собой невыполнимую задачу, однако прилагала неимоверные усилия, чтобы своим необычным поведением возбудить хотя бы любопытство Поля, тем самым предостеречь его, заострить его внимание и заставить сосредоточить мысли на последних событиях. Ее глаза горели, все существо бунтовалось против сковывающего ее недуга, лицо напрягалось, а губы шевелились в попытке произнести хоть слово. Но она по-прежнему лишена была дара речи, и ни одно слово так и не слетело с ее губ.

С тех пор, как Поль принес полумертвую Суавиту в свое бедное холостяцкое жилище на Иерусалимской улице, девочка никогда не пыталась заговорить. Сейчас же от нетерпения и обиды, что ее не могут понять, она в отчаянии показывала на свой рот…

В дверь постучали и в комнату вошел слуга.

– Вас спрашивает дама. Она прискакала на лошади, – заявил он.

Поль внезапно потерял всякий интерес к разговору с девочкой. Он вздрогнул, вскочил на ноги и поспешил к двери, совершенно забыв о малышке.

Суавита схватила его за руку, развернула лицом к себе и умоляюще посмотрела ему в глаза.

– Не уходи! Не уходи! Прошу тебя! – взывала ее душа. Он мягко высвободился из ее объятий и вышел, бросив от порога:

– Жди меня, я скоро вернусь.

Сердце бешено колотилось у него в груди, а губы шептали имя Изоль.

Назад: VI НОРМАНДСКАЯ МЕНТЕНОН[345]

Дальше: XX «BROKEN HEART»

XIV НОЖ МАТЕРЕУБИЙЦЫ

XV ПИСТОЛЕТ ИЩЕТ

XVI БОЛЬШОЙ КОРОЛЕВСКИЙ ВЫХОД

XVII ПРОВОКАЦИЯ

XVIII НОЧЬ ПЕРЕД ДУЭЛЬЮ

XIX ЯЗЫК НЕМЫХ