Маркиз выступил во всем блеске… Он не давал ей опомниться, он появлялся всюду, где бывала она. Он чаровал блестящей беседой, играл с ней в карты (она обожала выигрывать), льстиво спустив целое состояние, он был великолепен в танцах… Увы – ничего!

Елизавете нравился красавец француз, и она с удовольствием затеяла галантную игру с ним. Она сказала послу, что с детства обожает Францию и все французское. И конечно, никогда не забудет о том, что отец во время путешествия в Париж поднял на руки очаровательного малютку – ныне Его Величество короля Людовика Пятнадцатого. Что же касается антифранцузской политики, Елизавета объяснила ее «непреклонностью гадкого, упрямого, всесильного тирана-канцлера». Шетарди попытался купить вздорного канцлера. Но тот по-прежнему принимал деньги только от тех, с кем была в союзе Россия.

Шетарди не выдержал. На очередном маскараде, танцуя с Императрицей, он жалко осыпал ее упреками: «Я рисковал ради вас карьерой и готов был рискнуть жизнью…» Она только вздыхала и рассказывала о деспоте Бестужеве, с которым ничего не может поделать…

После бесплодных ухаживаний маркиз понял, наконец, что его попросту дурачат. Шетарди в отчаянии попросил Париж отозвать его…

Дальнейшее описал прусский посланник Мардефельд, близкий друг Шетарди (несмотря на вражду их держав), пристально следивший за галантной схваткой.

Итак, Шетарди отозвали. Маркиз сообщил Императрице, что покидает Петербург. И вмиг все переменилось. Теперь это был не надоедливый дипломат, пристававший с невозможным проектом, а очень красивый, остроумный мужчина – воплощение французской элегантности… И он покидал ее столицу! Могла ли истинная Нимфа отпустить «наше лакомство» просто так?! Никогда!

И она пригласила француза… на богомолье – в Троице-Сергиеву Лавру!

Маркиз был в восторге – ему предлагали прогулку наедине. В галантном веке такое приглашение сулило многое… Впоследствии в донесении королю Фридриху, насмешливо следившему за жизнью правящей красавицы, посол Мардефельд сообщил игривые подробности этого путешествия…

В Москве стояла чудовищная жара. Они двинулись на богомолье после захода солнца. Француз оделся в костюм, пленительный для парижских приемов, но несколько неудобный для такого спорта, как пешая прогулка по российской проселочной дороге. Наша Диана-охотница была в русской простонародной одежде – легком просторном сарафане…

Шла она как обычно, когда ходила на богомолье. То есть быстрым широким шагом преодолела несколько километров. Француз умирал от усталости, когда она милостиво остановилась. Они сели в карету, все это время следовавшую за ними. Карета отвезла их обратно в Москву – отдохнуть и переночевать. На следующий вечер карета вернула их на то же место, и они продолжили путь…

В дальнейшем они ночевали в воздвигнутых на дороге великолепных шатрах, или в путевых дворцах, сооруженных для ее богомолья, или в гостеприимных имениях осчастливленных ее посещением вельмож.

Мардефельд сообщил королю волнующий итог прогулки: «Любезный француз… заметив, что, несмотря на напускную холодность, ему прощают его смелость… одержал победу…» В общем, маркиз овладел самой великолепной крепостью Европы… Но мы, конечно, не будем верить хвастуну маркизу. Впрочем, даже если и «случилось», наша предусмотрительная героиня смогла замолить свой грех в главном монастыре Империи. Как утверждает мудрая пословица: «Не согрешишь – не покаешься».

Они дошли до монастыря в самом начале августа. Перед ними воздвиглись горящие в летнем солнце золотые купола Лавры. В монастыре она простилась с маркизом и предалась посту и молитвам. Счастливый посол вернулся в Москву. Окрыленный Шетарди написал в Париж о решительной победе и о том, что теперь он сможет нанести сокрушительный удар по зловредному канцлеру и русская армия будет сражаться вместе с его королем…

Он успел отправить победные письма, когда возникло очень странное обстоятельство. С тех пор, как они вернулись, ему никак не удавалось увидеть Императрицу наедине. То она играла в карты, то примеряла новые туалеты, то выдавала замуж племянницу. Бедный француз долго не мог получить обычную аудиенцию!

Он понял не сразу: с ним ходила на богомолье пылкая красотка Лизанька, думавшая о развлечениях, а домой вернулась Императрица всея Руси, думающая о Государстве. И иностранными делами в этом Государстве управлял канцлер Бестужев, которому она доверяла!

Маркизу пришлось уехать ни с чем… Как написал Фридриху все тот же Мардефельд, Императрица постаралась утешить беднягу. Его заслуги были оценены – он получил табакерку с ее портретом, осыпанную бриллиантами, и даже русский орден за галантные заслуги. В карете его ждал еще один утешительный дар – восемьдесят бутылок венгерского вина в длинную дорогу…

Но в Париже ему стало казаться, что он все-таки поспешил уехать. Из дипломатической почты и писем Лестока француз узнал, что ничего нового в галантной ситуации в России не произошло – все тот же Разумовский исполнял обязанности «Ночного Императора». И все так же Императрица явно скучала с ним… К тому же маркиз понял одно немаловажное обстоятельство: оказалось, он влюбился в августейшую красавицу. Дичь подстрелила охотника! Как бывает с мужчинами, он понял это весьма запоздало. И решился вернуться…

С самого начала возвращение Шетарди не сулило ничего хорошего. Статус маркиза был не очень понятен действующему французскому послу д’Аллиону. Оба дипломата, выкрикивая «А ты кто такой?!», даже подрались, и следы темпераментной ссоры остались на лице маркиза.

Но главное – Шетарди не мог узнать Елизаветы. За эти два года Императрица совершенно переменилась. И приехавший француз, все время намекавший на свое участие в ее героическом перевороте и на некие иные свои заслуги, был ей попросту неприятен. Бестужев понял: его час настал! Он знал, что Шетарди в ярости! Маркиз оказался в самом глупом положении. Бестужев не сомневался: взбешенный француз наверняка изливает свою ярость в письмах, которые, как установили агенты Бестужева, отсылает в Париж почти ежедневно. В письмах нервный француз наверняка не стесняется в выражениях – они ведь написаны шифром.

Но у Бестужева были великолепные дешифровщики…

Деятельностью русского «Черного Кабинета» руководил Федор (Фридрих) Аш, один из бесчисленных немцев на русской службе. Налаживать перлюстрацию почты иностранных дипломатов Аш начинал уже при Петре.

С тех пор все наши дамы, сидевшие на троне, пользовались его талантом. Причем Аш не только вскрывал письма иностранных послов и всех, кто интересовал правительство. Изучив и скопировав послание, он умел придать вскрытому письму невинный вид. Вновь запечатав, Аш прошивал конверт той же ниткой и скреплял такой же… но поддельной печатью.

При Елизавете всю деятельность Аша курировал сам канцлер Бестужев, которому было поручено «заведывание почтами во всем Государстве». Остались многочисленные донесения Аша Бестужеву о его подвигах.

Прусский посол Мардефельд в бешенстве писал: «Все выходящие из здешней империи письма продолжают вскрывать. Надеюсь, что те, которые в моих письмах нюхают, со временем сами носом в грязь попадут… Я не драчлив и не задорлив, но со временем, удостоверившись, кто этим промышляет, проколю каналью шпагой».

Шетарди был уверен, что сложный шифр французского посольства не по зубам Бестужеву. Но Аш привлек к дешифровке науку. Членом Петербургской Академии наук был знаменитый математик немец Христиан Гольдбах, за щедрое вознаграждение способный взломать любой шифр. И он взломал французский…

Прочтя письма Шетарди, Бестужев пришел в восторг. Остроумец француз с беспощадной язвительностью писал о ленивой Императрице – «простолюдинке, рожденной безродной матерью, управляемой глупцами-министрами, которых так легко подкупить». Как нужны были Бестужеву эти письма! Ведь в это время вице-канцлер Воронцов и, конечно, Лесток пытались склонить Елизавету к союзу с французским двором и покончить с влиянием и политикой Бестужева. Теперь их карта была бита. Канцлер немедля отнес письма маркиза Императрице…

Она прочла. Удар был силен! Взбешенная Елизавета, истинная дочь Петра, захотела тотчас арестовать проклятого француза. С большим трудом Бестужев уговорил ее не делать этого. Она велела в двадцать четыре часа выгнать из страны неблагодарного негодяя.

В тот вечер Шетарди давал ужин. На нем присутствовали его друг, прусский посол Мардефельд, конечно, Лесток и несколько русских вельмож. Оттого в ту ночь маркиз заснул поздно. Однако был разбужен на рассвете…

В 6 утра из комнаты, расположенной рядом с его спальней, послышался шум. Дверь была открыта, и маркиз с ужасом увидел главу Тайной канцелярии Ушакова, нескольких чиновников из Иностранной коллегии и… гвардейский караул!

Секретарь Иностранной коллегии вышел вперед и торжественно вынул из портфеля… тексты писем маркиза. Он показал растерянному Шетарди «преступные и недопустимые выражения о священной особе Ее Императорского Величества». Маркиз побледнел. Он хорошо знал страшные рассказы о Тайной канцелярии, о русской дыбе и кнутобойцах, превращавших спины в кровавое месиво, о палачах, вырывающих языки…

Андрей Иванович Ушаков, столь любезный с ним на балах и во дворце, был теперь мрачен и грозен. Постояв молча, с удовлетворением наблюдая страх маркиза, Ушаков, наконец, сообщил милостивое повеление Императрицы – в двадцать четыре часа покинуть страну. «Это лучшее, что с вами могло теперь случиться, маркиз». Шетарди велели вернуть табакерку с изображением Императрицы.

С этих пор имя маркиза нельзя было упоминать при Елизавете… Впоследствии, когда ее новый любовник, галломан Иван Шувалов, посмел заговорить о заслугах Шетарди во время переворота, она неожиданно грубо прервала любимого: «Что ты болтаешь! Я уважала его, пока он был честным человеком, но он стал шельмой по отношению ко мне! И запомни: я обязана Империей только Богу и своим подданным!»

У многих писем Шетарди был адресат – Лесток. Теперь этот главный двигатель ноябрьского переворота почувствовал охлаждение Императрицы. Он тоже стал ей неприятен, как воспоминание о ее прежнем ничтожестве! Бедный Лесток не знал банальной истины: властители очень не любят тех, кому они обязаны властью. Умный Бестужев давно понял: Елизавета хочет избавиться от докучных свидетелей прошлого.

Как бывает в первые дни после успешного переворота, лейб-компанцы чувствовали себя хозяевами. Они могли зайти в дом любого вельможи и попросить (попробуй не дай!) денег. Могли зайти в лавку и забрать бесплатно понравившиеся товары. Они вели себя, как истинные преторианцы в Древнем Риме – супергвардия в гвардии. Но им всё казалось мало. Разговоры слишком памятливых лейб-гвардейцев уже появились в делах Тайной канцелярии: «…когда желала принять престол Российской, так обольстила как лисица, а ныне-де так ни на кого не хочет смотреть…»

Осторожно начали охлаждать лейб-компанский пыл. Решено было убрать самого главного и самого наглого. В лейб-компании, помимо формального командира, имелся негласный вожак – Петр Грюнштейн, один из отцов переворота. После победы он поверил во вседозволенность и даже захотел сместить неугодного ему командира – князя Трубецкого. Грюнштейн посмел требовать у Алексея Разумовского, чтобы тот убрал князя. Более того, он подрался с родственником фаворита, возвращавшимся после пирушки из дома Разумовского, крепко побил его… Этого делать было не надо.

Грюнштейна тотчас арестовали и отправили в Тайную канцелярию. Этого глупец не ожидал. Там он попытался оправдаться. Доказывал, что сначала родственник фаворита ударил его палкой и только в ответ он его избил… Не понял Грюнштейн новую ситуацию. Хотя свидетель драки, лейб-компанец, показал то же, Грюнштейна признали виновным. Его наказали плетьми и отправили в ссылку в Великий Устюг. Откуда, совсем обнищав, он будет просить помощи у старого соратника по перевороту – самого богатого человека в России Петра Шувалова. Тщетно просить…

Итак, уже в 1744 году шла расправа с ненужными главными участниками революции. Шетарди изгнан, Грюнштейн высечен и сослан. Оставался Лесток… Ему понять бы правило: «Поле битвы после победы принадлежит мародерам». Герои переворота должны забыть о перевороте. Не было никакого переворота: Императрица Елизавета наследовала власть предков, и только!

В это время Лесток посмел жениться на девице Менгден, родной сестре любимой фаворитки Анны Леопольдовны. Что, конечно же, неприятно напомнило Елизавете о преданной ею «сестрице». Но Императрица доиграла свою роль до конца. Во время свадьбы Лестока она лично причесала невесту и украсила подарком – собственными бриллиантами. Прощальным подарком, как правильно понял Бестужев.

Бестужев почувствовал: время пришло. Главным хирургом, делавшим кровопускания Елизавете, был Лесток. Кровопускание – главное лекарство того времени. Хирурги применяли его от всех болезней – от давления, ожирения, горячки. Но Бестужев сказал Императрице: «Этот человек не заслуживает доверия Вашего Величества. Мне становится всё труднее ручаться за здоровье Вашего Величества». И Лесток к кровопусканиям Императрицы перестал допускаться.

Вскоре Бестужев показал Елизавете перлюстрированное письмо прусского посла Мардефельда. Одно место в этом письме было истолковано канцлером как скрытое указание на заговор, в котором, возможно (!), принимает участие добрый знакомец посла Лесток. Это было то, что хотела услышать Елизавета. Конечно, она заявила, что не верит, но… повелела следить за Лестоком и его сношениями с послами.

Лейб-медик стал замечать подозрительного субъекта, постоянно гулявшего около его дома. Обедая с прусским и шведским послами, Лесток увидел в окно все того же господина. Он все понял и в бешенстве бросился на улицу. Схватил беднягу и, угрожая убить, добился – тот сознался в слежке. Лесток в ярости, потеряв рассудок, бросился во дворец. Там шел торжественный прием. Но взбешенный Отец Переворота посмел подойти к Императрице и грубо выговорить Ее Величеству, как прежде выговаривал принцессе Лизке…

Она все еще боялась его. И ей пришлось пообещать, что она объявит о его невиновности. Но этого насилия и, главное, своего страха перед «французишком-лекаришкой» дочь Петра не простила. Уже на следующий день Александр Шувалов арестовал секретаря и слуг Лестока. С ними начали усердно работать Тайная канцелярия и прежний друг Лестока Александр Шувалов, только что сменивший одряхлевшего Ушакова на посту руководителя самой страшной службы России.

Лесток бросился во дворец, но она не приняла его. Теперь Бестужев смог предложить ей арестовать самого Лестока, и она согласилась. Его доставили в Тайную канцелярию. Отца Переворота допрашивал участник переворота, его старый знакомец Шувалов. Лейб-медик отказался отвечать и объявил голодовку.

Одиннадцать дней он молчал, и тогда вчерашняя «подруга Лизка» повелела применить пытку. Его вздернули на дыбу. Жена умоляла его сознаться, обещала милосердие Императрицы. Он показал ей руки, изувеченные пыткой, и сказал: «У меня теперь с ней – ничего общего. Она выдала меня палачу».

В Тайной канцелярии Александр Шувалов быстро выбил из секретаря Лестока нужные показания. Секретарь признался, что Лесток получал деньги от всех послов: от французского Шетарди, от прусского Мардефельда и от английского. В деле Лестока возник призрак эшафота. Но Елизавета была милостива. У него всего лишь конфисковали состояние, его лишили титула и должностей и отправили в ссылку – сначала в Углич, а потом в Великий Устюг.

В Великом Устюге встретились оба вожака переворота – гвардеец Грюнштейн и лейб-медик Лесток. Они нашли о чем поговорить. Сколько таких встреч было и будет в Истории…

Лесток вернется в Петербург только в 1762 году – его вернет в столицу вступивший на престол Петр Третий. Он успеет увидеть падение Петра и радость участников нового русского переворота. Трон займет его знакомая – Екатерина Вторая. Так он станет свидетелем девятой смены власти в России – Земле обетованной для блестящих авантюристов… Эти авантюристы были, как правило, люди ничтожной нравственности, но выдающихся талантов и подчас большого мужества.

Несмотря на победу, Бестужев понимал, что положение его тревожно. И будет ухудшаться с каждым днем. Ведь кроме его правительства было правительство куда более могущественное. Он ждал оттуда опаснейшей атаки…

После маскарадов, балов и приемов, уже под утро, Елизавета появлялась в спальне. Она путала день и ночь, как путало их само небо над Петербургом – городом белых ночей.

Она ложилась спать, и тогда перед сном приходили они…

Елизавета лежала в своей огромной постели, окруженная полудюжиной пришедших дам. «Наши» – так они назывались, эти самые доверенные статс-дамы и фрейлины. В полутьме алькова они разговаривали – тихо, вполголоса. С ними приходил особый штат – умелые чесальщицы ног. Тихонько и нежно, под журчание голосов, чесали ей пятки. Искусство чесать пятки она очень ценила. Путь к чинам порой лежал через пятки Императрицы…

Эти женщины и составляли ее ближний круг… Во время таких бдений «нашим» удавалось шепнуть в «державное ушко» нужные слухи и сплетни, часто приводившие к падениям с придворного олимпа одних мужчин и к взлету других. Елизавета, как сказочная Царица, дремала под этот шепот… чтобы утром делать выводы! Услуги шептавших щедро оплачивались заказчиками шепотов.

Во главе этой интимной группы «наших» стояла Мавра Егоровна Шепелева. Сверстница Елизаветы, веселая Маврушка знакома ей с юности – она служила камеристкой у ее сестры Анны. Мала ростом, толста, очень некрасива, очень умна и очень злоязычна. «Ведьма-огурец» – так назвал ее современник. Мавра умела беспощадно высмеять – Елизавета умирала от хохота, слушая ее рассказы. Но к жертвам Маврушкиных шуток уже не могла относиться серьезно… Умная дурнушка была бесконечно обаятельна и чувственна. Герцог Голштинский, муж красавицы Анны, сделал Маврушку своей любовницей. Бедная Анна жаловалась сестре: «Герцог разъезжает с нею в экипаже совершенно открыто, отдает с нею вместе визиты и посещает театры». После смерти Анны и ее мужа-герцога Маврушка вернулась в Россию и стала любимой камерфрау Императрицы.

Взойдя на престол, Елизавета тотчас пристроила любимую Маврушку – выдала замуж за одного из главных участников переворота, Петра Шувалова. Не прогадал Шувалов. Во многом благодаря ловкой Мавре в кратчайший срок он взобрался на вершины власти и богатства.

В могущественный Кабинет дам входила в полном составе женская часть родни Императрицы – найденные Петром и Екатериной Первой родственники. Елизавета очень заботилась о них. Все родственники-мужчины стали графами и камергерами, дочери удачно выданы замуж.

Анна Скавронская, двоюродная сестра Царицы, дочь вчерашнего крепостного крестьянина Карла, предводительствовала в клане родственниц. Ее муж князь Михаил Воронцов стал вице-канцлером. С ней соперничала за влияние Елизавета Ефимовская. Ее муж был нашим послом в Берлине. Но Фридрих обращался с ними пренебрежительно. И ошибался. Она не простила пренебрежения и умело пересказывала Императрице анекдоты и слухи, порочившие великого короля…

Кабинет дам был беспощаден к провинившимся мужчинам. Когда муж одной из племянниц Елизаветы посмел побить ее за постоянные измены, тотчас последовала женская молния. Елизавета развела их, и злодея изгнали из дворца навсегда.

Елизавета веселила свой женский кабинет лакейскими поручениями вельможам. Она обожала двух ручных медвежат, за которыми приказала ухаживать… секретарю Сената! Он же обязан был обучать их фокусам – ходить на задних лапах и прыгать через палку. Ее очаровательным маленьким обезьянкам, любившим арахис, должен был доставать орехи… канцлер Бестужев!

Но у теневого кабинета имелся и свой строгий цензор. Он находился в спальне в несколько необычном месте – лежал на полу в ногах царственного ложа. И когда компания слишком явно действовала по заказу, вкладывая ложь в царственное ухо, с пола раздавался мужской бас: «Врете! Это подло!»

Это был голос камергера, генерала Чулкова. Впрочем, прежде Чулков служил… истопником в ее дворце. А генералом, камергером и мужем одной из фрейлин он стал позже.

Страх переворота, преследовавший Елизавету, создал его карьеру. Императрице понадобился страж алькова. Претендент должен был иметь особый слух. Заботливая Маврушка тотчас взялась за дело. И нашла Чулкова – человека «с легчайшим сном». Мало того, что он слышал малейший шорох за дверью, – он продолжал слышать… даже заснув! Как показали испытания, малейший звук в дальних комнатах способен был его разбудить. Каждую ночь преданный Чулков являлся с тюфяком и подушкой и укладывался в ногах постели Императрицы на свое дежурство.

Он обожал Императрицу. «Лебедушка ты моя белая», – звал он ее. До утра он бодрствовал, а под утро, когда дамы и чесальщицы расходились и появлялся «Ночной Император» или кто-то другой, «попавший в счастливый случай», Чулков моментально засыпал своим «легчайшим сном». Так он спал до часу дня, пока проснувшаяся «Белая Лебедушка» не будила его, игриво вытаскивая подушку из-под головы камергера-истопника.

Маврушка, премьер женского кабинета министров, умело патронировала стремительное возвышение мужа и семьи Шуваловых. В начале века мало кто знал об этом роде. Шуваловы были мелкопоместными дворянами, предки их – воеводы и сотники в стрелецких войсках. Время Елизаветы стало периодом ослепительного взлета безвестной фамилии. Все началось с активного участия в перевороте Петра и Александра Шуваловых. Далее любимица Императрицы Мавра обеспечила Петру стремительную карьеру. Все финансы России вскоре сосредоточились в руках этого вельможи с приятным брюшком и ласковыми глазами.

Петр Шувалов оказался достоин своей карьеры. Он был одним из самых хищных и креативных богачей и самых ловких политиков в этом бабьем царстве. К 1745 году он – уже сенатор, граф, камергер, генерал-лейтенант. К радости Императрицы, управляя финансами, Петр умел изобретать все новые источники дохода, не забывая снимать сливки с каждого изобретения.

Как и ее отец, Елизавета мучительно нуждалась в деньгах. Но если отцу деньги требовались на Государство, то Елизавете – на блестящую придворную жизнь… и на Государство. Петр Шувалов, пожалуй, стал первым русским капиталистом-олигархом. Во-первых, он наладил невиданную прежде продажу казенного имущества в частные руки. Во-вторых, беззастенчиво спекулировал правами на монопольную продажу соли, вина и тому подобного, получая огромные деньги от покупателей. Самые же выгодные монополии он оставлял себе или брату Александру. Петр монополизировал торговлю рогатым скотом и мясом, после чего успешно поднял цены на мясо. Монополизировал горнорудное дело… Он заставил «похудеть» медные и серебряные монеты в два раза, «сделав их куда более изящными». Эта жульническая операция дала казне огромную прибыль…

Петр Шувалов – предтеча капитализма в России со всеми его чертами – гениальными новаторскими проектами в сочетании с бесстыдным воровством. К середине сороковых годов он – самый богатый человек в России. Но подлинное торжество Петра Шувалова было впереди.

Этот великий креативщик, открывавший тысячи способов получения денег, зарабатывавший миллионы, тратил десятки миллионов на пиры и, главное, – на женщин. Истинный кавалер галантного века, спавший со множеством дам, он любил одну – самую распутную, которая к тому же его не любила. Это была жена придворного гофмейстера князя Куракина, Елена – одна из самых блестящих и скандальных красавиц двора.

Свой роман с Петром Шуваловым княгиня Елена не скрывала. Весело, беззастенчиво грабила олигарха и параллельно спала со всеми придворными красавцами… Дипломат Рюльер писал: «…княгиня Куракина была так известна, что можно всякий раз, без ошибки считать ее любовником того, кто в этот день ее навестил».

Одновременно с Шуваловым Елена Куракина крутила бурный роман с его адъютантом, никому тогда не известным гвардейцем Григорием Орловым. Шувалов застал любовников и… простил ее. Не смог не простить любимую красавицу.

Это галантное приключение сразу сделало Григория Орлова знаменитым. Именно тогда жена наследника престола Екатерина Алексеевна обратила внимание на удалого красавца-гвардейца… и вскоре влюбилась.

Позаботилась Мавра и о крепком тыле семьи. Попробуй поспорь с Петром Шуваловым, если Елизавета, с подачи все той же Мавры, назначила Александра Шувалова, его брата, на самый страшный пост в Империи…

Александр Шувалов принял у состарившегося великого инквизитора Ушакова пост главы Тайной канцелярии. И теперь он – новый хозяин пыточных застенков, а брат Петр получил мощнейшее оружие для устрашения врагов.

Ленива была Императрица. Ненавидела скучные государственные дела, поручала их с удовольствием канцлеру Бестужеву… Но страх переворота всегда тяготел над нею. Потому на доклады и совещания с Александром Шуваловым у нее всегда находилось время. Истинная дочь Петра в череде нежных амурных утех и балов приняла участие в составлении специальной инструкции 1754 года о правилах пытки. Назывался этот документ «Обряд како обвиненный пытается».

Если подозреваемый на допросе и очной ставке с доносчиком не признавал за собой вины, то для выбивания правдивых показаний применяли дыбу и кнут. Дыба представляла собой два вертикально вкопанных столба с перекладиной наверху. Одним концом длинной веревки палач связывал руки допрашиваемого за спиной, а другой конец перекидывал через перекладину и тянул за него. Связанные руки выходили из суставов, и человек повисал на дыбе. После этого жертве наносили 10–15 беспощадных ударов кнутом. По закону полагалось пытать три раза, но если желаемой истины не добивались, то обвиняемого пытали еще трижды.

Работавшие в Ушаковских, а потом в Шуваловских застенках палачи справедливо считались «мастерами кнутобойного ремесла». Мастерство кнутобойца часто передавалось от отца к сыну. Как и при Великом Петре, во времена его дочери искусство кнута процветало. Сила ударов была такова, что каждый из них пробивал кожу. Кровь лилась ручьем; кожа отставала кусками вместе с мясом…

Если дыба и кнут не оказывали нужного воздействия, на помощь приходил целый арсенал пыточных средств. Например, «тиски, сделанные из железа… с винтами, в которые кладутся злодея персты сверху два для рук, а внизу два для ног и свинчиваются палачом до тех пор, пока или повинится, или не можно будет больше жать [то есть пока не раздавит и ноги и руки. – Э. Р.]…» Применялись и пыточные изыски: «Наложа на голову веревку и просунув кляп, и вертят так, что оной изумленным бывает; потом простригают на голове волосы до тела и на то место льют холодную воду по капле…» – и прочее, и прочее…

Но если предыдущий инквизитор, Ушаков, испытывал самые приятные чувства от своих занятий и лицо его постоянно выражало довольство и благодушие, то для Александра Шувалова пыточная должность не прошла даром. У него развился нервный тик. «Его занятие вызвало, как говорили, у него род судорожного движения, которое делалось у него на всей правой стороне лица, от глаза до подбородка, всякий раз, как он был взволнован…» – писала Екатерина в «Записках». Страшное лицо человека, занимающего страшную должность, очень пугало собеседников!

Но даже напор двух могущественнейших Шуваловых, к которым поспешил примкнуть вице-канцлер Воронцов, Бестужев смог выдержать. Так доверяла ему Елизавета.

Однако появился третий участник схватки. Он и решил судьбу Бестужева…

Наперсница Маврушка вовремя почувствовала, что старый фаворит Алексей Разумовский стал раздражать хозяйку. В ее спальне вновь начали появляться молодые красавцы-гвардейцы… Впрочем, исчезали они так же быстро, как появлялись. Она приблизилась к страшному для тогдашних красавиц возрасту – сорок! Ведь дальше – пятый десяток, по тем временам старуха… Это был кризис. Елизавета потяжелела, потолстела. Но сумасбродной жизни – путаницы дня и ночи – не отменила. Лишь все больше времени просиживала за туалетом – пользовала новую косметику. Отныне и до конца ее дней все дипломаты, отправлявшиеся в Париж, получали особые секретные задания.

Посол Бехтеев в период сложных переговоров в Париже отправил секретный отчет об исполнении важнейшего поручения Императрицы. Казимир Валишевский в книге «Дочь Петра Великого» рассказывает:

Бехтеев приобрел в Париже «ленты, духи, спирты, воды, помады, румяны», следил за изготовлением «большого туалетного зеркала в шесть футов высоты в раме, работы Жермена, за которое спрашивали три тысячи ливров, а взяли пять тысяч талеров»; сумел собрать точные справки, как мыть чулки в простой воде без мыла и какого фасона их носят. «Чулки заказал; «Стрелки у них новомодные, шитых стрелок более не носят, для того, что показывают ногу толще». И, купив сверх всего карету и одноколку, он выехал, наконец, в Россию.

Накануне сорокалетия любимой Хозяйки Мавра наконец поняла, кто ей нужен. Во-первых, совсем молодой, который вернет и ей чувства молодости. Он должен обладать тем, чего не было у прежних, – должен быть столь же образован, сколь необразована она сама. Ибо, став Императрицей, Елизавета начала ценить в людях образование… И еще он должен быть кроток и нежен, чтобы она смогла заботиться о нем… как о сыне. У нее ведь не было детей, а материнское чувство силилось с годами.

Мавра нашла такого. Она давно его приметила и когда-то устроила их первую встречу. Ему тогда было пятнадцать… Его происхождение окутано тайной. Была даже легенда, что он сын Императрицы Анны Иоанновны и Бирона, рожденный во времена их курляндской жизни. Его будто бы отдали в семью скромного дворянина Ивана Максимовича Шувалова, родственника Петра и Александра Шуваловых.

Мавра точно оценила возможности родственника. Во время очередного богомолья Елизавета остановилась переночевать в имении князя Николая Голицына. Там «случайно» оказался юный Иван. Как и ожидала Мавра, Елизавета тотчас заметила очень красивого юношу. Поговорив с ним, «увеличила свою свиту на нового пажа». Три месяца спустя он был сделан камер-юнкером. Так Иван с юношеских лет очутился при дворе.

«Я вечно находила его в передней с книгой в руках… этот юноша показался мне умным и с большим желанием учиться… Он… иногда жаловался на одиночество, в каком оставили его родные; ему было тогда восемнадцать лет, он был очень недурен лицом, очень услужлив, очень вежлив, очень внимателен и казался от природы очень кроткого нрава…» – написала о нем Екатерина в своих «Записках». Таков был двоюродный брат Шуваловых – Иван Шувалов.

Ему исполнилось двадцать два года, когда он попал «в случай»… И появился фаворит, которого историки будут называть «идеальным». Иван тотчас получил награду всех любовников – орден Александра Невского. Затем последовал поток благодеяний. Иван был произведен из камер-юнкеров в камергеры и занял первое место между царедворцами.

Старый фаворит поступил благородно. Алексей Разумовский без лишних объяснений съехал из Зимнего дворца. Нет, он не был обижен. Он был рад за Лизаньку. Она в последнее время стала нервной и даже грубой. А сейчас – сама доброта, сама радость…

Новый фаворит занял покои Алексея Разумовского во дворце. Но Елизавета не забыла своего старого Алешеньку. До конца дней продолжала о нем заботиться. Он жил в подаренном ему великолепном Аничковом дворце, не уступавшем в то время императорскому Зимнему (новый роскошный Зимний дворец только строился, истощая и без того тощую казну Империи).

Елизавета продолжала украшать Алексея Разумовского званиями. В 1757 году, перед самой войной с Пруссией, сделала его фельдмаршалом. Он поблагодарил, правда, добавил: «Лиза, ты можешь сделать из меня что хочешь, но ты никогда не заставишь других считаться со мной серьезно, хотя бы как с простым поручиком. Смех, да и только!»

Ей везло на удивительно скромных мужчин. Новый фаворит отказался от графского титула и от сенаторского звания. Придворное звание камергера – единственное, которое Иван Шувалов согласился от нее принять. И оттого послы и придворные дали ему прозвище «Камергер». Он сам сказал о себе в письме к сестре: «Благодарю моего Бога, что дал мне умеренность… не был никогда ослеплен честьми и богатством…»

Так составилось трио, с которым Бестужев уже не пытался бороться. Петр ведал финансами Империи, Александр – Тайной полицией, а Иван – самым драгоценным – ее постелью.

Канцлер безропотно уступил Петру Шувалову все внутренние дела, все управление страной, пытаясь оставить себе дела иностранные, так славно его кормившие. Правда, при начале «случая» Ивана Шувалова Бестужев еще надеялся на изменчивость Императрицы. Придворные, знавшие пристрастие Елизаветы к огромным мужчинам, похожим на ее отца, были уверены в том, что стройный, нежный, невысокий щеголь Иван Шувалов – калиф на час.

Но Бестужев изучил Императрицу. Он понял, чем взял ее этот кроткий красавчик. Молодостью и нежностью. Канцлер попытался бороться – начал торопливо искать подобного. Вскоре нашел столь же романтичного, столь же кроткого и при том еще более молодого, женственного и красивого!

Никита Бекетов учился в кадетском корпусе. Кадеты участвовали в любительских спектаклях – показывали эти спектакли в Царском Селе. Елизавета посещала их, и ходили слухи, что время от времени кто-то из участников-актеров попадал в ее постель. Что ж, питомник юных кадетов чем-то напоминал Олений парк Версаля – этот гарем невинных девочек, который придумала мадам де Помпадур для стареющего Людовика Пятнадцатого.

Все случилось, когда Елизавета смотрела очередную пьесу отечественного драматурга Сумарокова… Одновременно шла другая, тайная пьеса, поставленная уже Бестужевым. И во время этой тайной пьесы исполнявший главную роль красавец кадет Бекетов заснул на сцене – как было потом сказано, «от усталости».

Конечно, после некоторой паузы дали занавес. Далее все произошло, как и предполагал Бестужев. Она приказала поднять занавес и молча, с восторгом смотрела на прелестного спящего юношу. Тогда по условному знаку музыканты заиграли нежнейшую мелодию…

Уже на следующий день кадет совершил ратный подвиг в ее покоях и был произведен в сержанты гвардии. Услышав новость, Иван Шувалов без всяких объяснений тотчас покинул дворец.

Бекетов оказался очень романтичен. Он, как и повелительница, писал стихи. Причем сам подбирал к ним музыку и пел. Ну как тут устоять! В тот год он был выпущен из училища премьер-майором гвардии, и Алексей Разумовский (все для любимой!) взял его к себе генерал-адъютантом.

Это очаровательное лето она провела в Петергофе с юношей. Новый фаворит сочинял, а певчие учили стихи и мелодии его сочинения. Для спевок удачливый юный воин выбирал тенистые аллеи Петергофа. Излишне говорить, что среди преданных друзей нового фаворита были Петр Шувалов и Мавра…

Но уже вскоре Мавра заметила, что эти бесконечные песнопения стали надоедать повелительнице. Да и голос у него… разве сравнишь с Алексеем Григорьевичем Разумовским! Жалкий голосок. Юноша тоже почувствовал охлаждение. Стояло лето, у него высыпали веснушки. И он решил, что проклятые веснушки виноваты – испортили его красоту. Он пожаловался старшему другу Петру Шувалову, и тот подыскал ему мазь от веснушек. Помазав ею лицо, Никита покрылся крайне подозрительными прыщами. Елизавета забеспокоилась. Мавра, вздохнув, объяснила: возможно, слишком тенистыми оказались аллеи, в которые он часто удалялся с девицами-певчими. Кто может ручаться за здоровье нынешней, столь испорченной молодежи?!

Помнившая о предсмертных муках отца, до ужаса боявшаяся венерических болезней, Елизавета приказала немедленно отослать юношу из дворца.

Бекетов уехал в армию. Он будет храбро воевать в грядущей войне с Фридрихом. При Екатерине Второй станет астраханским губернатором, потом удалится в отставку. Будет писать стихи, романсы и трагедии… но никогда не женится. Он продолжал любить ее всю жизнь.

Елизавета попросила Ивана Шувалова вернуться. И он вернулся… Он любил и тосковал.

Она была воистину Нимфой. Все знала и все умела – кто с ней мог сравниться в постели! Гармония! Она и Ванечка вновь были счастливы. Счастлива и вся шуваловская семья. Финансы – Тайная полиция – Постель – триада опять в их руках! Бестужев окончательно сдался, Шуваловы победили!

Когда пишут о Петре Шувалове, часто первым делом вспоминают эту подлую историю с несчастным Бекетовым. Но Петр Шувалов осуществил в это время полезнейшие реформы. Почти все экономические законы, принимавшиеся в Сенате, предложены им. Он основал первые российские банки – Дворянский и Купеческий, провел генеральное межевание русских земель. В 1753 году продавил главнейший закон – об отмене внутренних таможенных пошлин. Россия среди первых в Европе отменила этот феодальный пережиток. Елизавета, мучительно нуждавшаяся в деньгах, очень колебалась. Ей шептали, что отмена пошлин ударит по казне. Но Петр Шувалов доказывал: получим больше. Так оно и вышло. Одновременно он провел через Сенат протекционистский закон – спасал русские товары, обложив большими пошлинами товары иностранные.

Но вернемся к Елизавете. Насмешница Екатерина Вторая описывала в «Записках», как Елизавета приглашала в Царское Село «приятных ей дам и кавалеров». «Но это совсем не значило, что она с ними виделась. Более того, она о них забывала… И дамы вынуждены были жить в тесных комнатушках по четверо, но это было непросто при сердечной ненависти друг к другу… Чем они занимались? Играли в карты и ждали, ждали, когда же их все-таки позовет императрица. И однажды она о них вспоминала. Обычно это происходило за поздним ужином. И тогда несчастных будили и полусонных доставляли к столу. Они сидели, засыпая. А Елизавета сердилась и говорила: «Вот, видите, они не хотят со мной разговаривать. А друг с дружкой наверняка болтают!» И она в гневе бросала салфетку и уходила. Хотя, – пишет Екатерина, – разговаривать с ней было куда труднее, чем узнать час, когда пригласят к Императрице. Был целый ряд тем, касаться которых было запрещено. Прежде всего женская красота, второе – атеист Вольтер, третье – наш враг Фридрих Великий, о науке тоже нельзя было говорить. Также о покойниках: она была суеверна… Вообще, легче попытаться вспомнить, о чем с ней можно было говорить». Это сатирическое описание верно лишь отчасти. Она забывала и о них, и о времени… из-за него! С вернувшимся Ванечкой забывала весь мир. Ванечке было дозволено всё. Он не только восторженно говорил о Вольтере – он переписывался с ним. Ванечка получал огромные посылки из Парижа с новыми книгами – с последними сочинениями Вольтера и других французских безбожников. Она уважала умного Ванечку, как простые, необразованные женщины уважают людей ученых. Несмотря на ропот академиков, Ванечка заказал ненавистному Вольтеру написать историю любимого отца. Она издала указ – и, как мы уже рассказывали, лютому безбожнику отослали в Париж огромную коллекцию копий драгоценных документов, свидетельств эпохи Великого Петра. Она много молилась, чтобы Бог простил ее за это.

Добрый Бог, видно, простил и потому наградил ее Ванечкой. Этот молодой, красивый, по последнему слову моды одетый (как она это ценила!), такой ученый человек ее любил! В любви она была умна. Здесь никто не смог бы ее провести. Он любил! И только ее! Она тогда все делала так, как просил Ванечка. Не дала в обиду немцам-академикам пьяницу Ломоносова, про которого Ванечка говорил, что он великий ученый и великий поэт! Ванечка вместе с Ломоносовым создал первый Университет в Москве. О Петербурге он тоже не забыл – наградил столицу первой в Империи Академией художеств…

Так она стала продолжательницей дела любимого отца, привившего России науку. Ее опьяняла возможность сказать, что все эти будущие ученые и художники будут обязаны именно ей, Елизавете, над которой так смеялся Ванечка, когда она хотела поехать в Лондон в карете… Зато умный Ванечка был опаслив, а вот она ничего не боялась. Не побоялась даже захватить корону.

Правда, как многие русские помещицы, Императрица очень боялась… мышей. (Екатерина насмешливо описывает, как Елизавета, приехав в Царское Село, пришла в ярость: нет зайцев – поубивали охотники, и ей охотиться невозможно. Императрица кричит, распекает, бешеный отцовский гнев проснулся… Но Ванечка в Петербурге, и унять ее некому, дрожат придворные. Наконец придумали. Послали развеселить ее шута с ежом… Но она подслеповата и, взглянув в ужасе на ежа, закричала: «Но это же мышь… настоящая мышь!» И, подхватив юбки, бросилась прочь.) Собственный страх не понравился храброй охотнице. Александр Шувалов это понял, и несчастного шута, посмевшего напугать бесстрашное Величество, забрали в Тайную канцелярию – выяснять, не подучил ли его кто, не происки ли это врагов Империи… Не избежать бы шуту дыбы, если б Ванечка не узнал и не потребовал «прекратить безобразие»!

Кроме мышей храбрая Императрица очень боялась крови. Раненым запрещалось приходить во дворец. Но боявшаяся крови Императрица не побоится вступить в кровопролитнейшую европейскую войну. Она отважится сразиться с первым полководцем Европы – великим Фридрихом.

С каждым годом Иван Шувалов все больше вмешивался в управление страной и все больше отступал Бестужев. Отдав дела внутренние Петру Шувалову, теперь он и в иностранных делах сдавал позиции. Слишком много Шуваловых навалились на одного канцлера.

В это время в Европе шла Семилетняя война. И все участники конфликта грезили об огромной русской армии. Но Бестужев продолжал проводить свою политику вооруженного нейтралитета. Кроме того, возможное участие в войне было приманкой, при помощи которой он постепенно заставлял ведущих европейских правителей признать Императрицей дочь вчерашней кухарки.

Но Шуваловы объяснили Елизавете, что прежняя политика Бестужева устарела. Раньше в Европе борьба шла между Бурбонами и Габсбургами – между Францией и Австрией. Теперь же появился новый игрок – Пруссия.

Из жалкого Бранденбургского маркграфства Фридрих Второй создал мощное Государство, угрожавшее прежним великим державам. Франция становилась потенциальным союзником Австрии и, следовательно, России. В Европе происходила дипломатическая революция.

Это продемонстрировала Семилетняя война.

Она началась далеко от Европы. Англия и Франция повели сражение за господство в американских колониях. Далекие стычки в Америке подожгли старый континент – Европу. В Европе в бой вступил новый игрок – прусский король, великий полководец Фридрих. Он напал на Австрию, захватил Силезию и Саксонию. Англия поддержала Фридриха, и тогда Франция Бурбонов заключила союз со своим прежним недругом – с Австрией Габсбургов. Это была совершенно новая комбинация: старый друг России – Австрия – соединилась с ее неприятелем – Францией. Против них были Пруссия и прежний союзник России – Англия.

Шуваловы уговаривали Елизавету вступить в войну на стороне Франции и Австрии. И испытать в ней созданное Петром Шуваловым новое оружие.

Петр Шувалов был уверен, что появилась новая военная сила, не оцененная до конца даже великим Фридрихом, – артиллерия. Как позже Наполеон, Шувалов считал артиллерию главным действующим лицом на поле боя. Она – бог войны… Со времен Петра русские ценили пушки – они решили судьбу Полтавской битвы. Шведская пушка, благодаря которой Швеция стала великой военной державой, была удачно заимствована Петром. «Русская артиллерия, состоящая из шведских пушек, так хорошо устроена и ею умеют пользоваться так искусно, что с русской артиллерией могут сравниться немногие артиллерии в Европе. Это единственный отдел военного искусства, которым русские занимаются весьма ревностно и в котором есть искусные офицеры из русских», – писал в «Записках о России» адъютант Миниха полковник Манштейн, побывавший на службе в самых разных европейских армиях. Миних увеличил вдвое количество пушек в пехотных полках…

Но Шувалов пошел намного дальше. Заняв место генерал-фельдцейхмейстера (главного начальника всей артиллерии), этот талантливейший человек создал настоящее конструкторское бюро для разработки новых артиллерийских систем. В нем работали русские инженеры М. Данилов, М. Жуков и Н. Мартынов. Они разработали поколение гаубиц нового образца – шуваловские гаубицы.

Лучшей из них была гаубица «Единорог». Единорог украшал герб Шуваловых, и Петр Шувалов украсил им новую пушку. Эта Шуваловская гаубица могла стрелять всеми видами снарядов и великолепно сочетала в себе легкость и маневренность гаубиц и мощь пушки. Увеличилась дальность и точность стрельбы, к тому же картечь этой гаубицы разлеталась веером, поражая сомкнутые ряды противника.

Шувалов мечтал выигрывать битвы одной артиллерией. Как впоследствии Наполеон, он придумал соединить пушки в единый кулак. Создал особый артиллерийский корпус, где было 120 гаубиц и 10 тысяч человек пехоты.

Но имелась и печальная причина, по которой война была необходима финансисту Шувалову. Русская казна истощилась, дефицит бюджета – колоссальный. Расходы на постоянные балы и празднества съедали все доходы. Огромную подушную подать увеличить было уже невозможно. Но Шувалов наскреб средства косвенными налогами. Косвенные налоги к моменту смерти Елизаветы занимали 61,6 процента бюджета, прямые – всего 38,4 процента. Притом на содержание огромной армии тратилось 73 процента бюджета, 14 процентов – на двор и всего 12 процентов – на государственное управление и на все остальные нужды страны. В результате офицерам который месяц не платили жалованья, в казне не было ни гроша.

Между тем Императрица как ни в чем не бывало затеяла постройку грандиозного, воистину императорского нового Зимнего дворца… Если раньше русские Цари брезговали иностранными займами, то теперь брали с удовольствием. Впрочем, они не покрывали даже малой части расходов. Но за участие в войне русской армии союзники готовы были платить и при этом содержать эту армию. Это был выход. Так, в период переговоров с Англией в 1753 году, во время обострения англо-прусских отношений, готовилось англо-русское субсидное соглашение. Англичане предложили большие субсидии на содержание русской армии, за это наша армия должна была отправиться им на помощь. Но Англия не только помирилась с Пруссией – она стала ее союзником, и оттого соглашение не состоялось.

Шувалов был уверен: Елизавета, истинная дочь Петра, втайне хочет войны. Как все Романовы, она была воинственна. Граф Петр Панин мрачно сострил уже в XIX веке: «…пока в их семье не родится государь-калека, Романовы не отучатся от этой любви к армии». Бестужев чувствовал, как почва уходит из-под ног. Падали один за другим его сторонники. С важнейшей должности «заведующего гардеробом и драгоценностями императрицы» был убран его ставленник Черкасов. Пост передали ставленнику Шуваловых Олсуфьеву. Таким образом Бестужев потерял возможность контролировать самое главное – то, что происходит во время туалета Императрицы, что говорит Императрица и с кем говорит во время этого священнодействия.

К тому же Иван Шувалов («Камергер») уже открыто вмешивался в святая святых Бестужева – в дела иностранные. «Посланники и министры постоянно видятся с Иван Ивановичем», – написал французский посол. Давление на Бестужева возрастало. Шуваловы уже не предлагали – они открыто требовали вступить в войну. Чтобы снять с себя ответственность, Бестужев предложил создать «Конференцию для консультаций по внешней политике». В состав Коференции вошли руководители силовых ведомств и обожавший все военное наследник Петр, аккуратно посещавший все ее заседания.

Шуваловы быстро превратили этот совещательный орган в законодательный. Уже вскоре Конференция получила право посылать Сенату и Синоду резолюции «К исполнению». Конференция с подачи Шуваловых одобрила присоединение России к коалиции Франции и Австрии, похоронив прежнюю бестужевскую политику. Это стало началом окончательного падения Бестужева.

Вступление России в австро-французскую коалицию состоялось, о чем канцлер Бестужев вынужден был уведомить послов Версаля и Вены. Конференция отказалась от союзнического договора с Англией. Россия присоединилась к Австрии и Франции, подписавшим 1 мая 1756 года в Версале конвенцию о совместной борьбе со вчерашними нашими союзниками – Англией и Пруссией.

Россия вступила в войну с первым полководцем Европы – великим Фридрихом.

Екатерина в своих «Записках» своеобразно объясняет эту революцию в нашей политике. Она пишет, что неожиданную роль в перемене ориентации России сыграла любовница французского короля Людовика Пятнадцатого маркиза де Помпадур. Фаворитке надоела мебель, украшавшая ее дворец, и она продала ее любовнику-королю. Людовик Пятнадцатый, купив ненужные ему мебельные гарнитуры, подарил их вице-канцлеру М. И. Воронцову – стойкому и небескорыстному прозелиту Франции, который только что отстроил, но еще не обставил новый дом в Петербурге. Подарок пришелся весьма кстати, и за него надо было отплатить признательностью.

Это фарсовое объяснение Екатерины, не любившей Елизавету, должно было показать, что коррупция при ее предшественнице определяла русскую жизнь. На самом деле влияние Воронцова было ничтожно. Его главная задача в тот период – вовремя присоединяться к решениям могущественных Шуваловых.

Но есть обычное объяснение: Императрица Елизавета вступила в войну, справедливо боясь усиления Пруссии на западных границах Империи. К тому же истощенная казна получала деньги от союзников за участие в войне русских солдат.

Фридрих Второй был воин. В нем жила некая гипнотическая сила бога Марса. В истории остались знаменитые эпизоды-легенды из жизни короля. Однажды Фридрих ехал со свитой впереди армии. Из кустов в него начали стрелять солдаты неприятеля. «Ваше величество, в вас целят!» – крикнул адъютант. Солдат, поднявшись из кустов, уже навел ружье прямо в грудь короля. «Цыц!» – грозно закричал Фридрих и погрозил тростью. Солдат… испуганно опустил ружье! Во время одной из битв с австрийцами Фридрих под неприятельским огнем прорвался в город и направился… прямо в австрийский штаб. Он вошел в гостиную, где совещались офицеры, со словами: «Добрый вечер, господа!» Ужас перед королем-воином был столь велик, что они, могущие его захватить… дружно сдались!

«Я воюю с тремя нижними юбками», – сказал Фридрих после вступления России в войну. И действительно, три дамы правили тогда Европой: Россией – Елизавета, Австрией – Мария-Терезия, Францией фактически управляла мадам де Помпадур, всесильная фаворитка Людовика Пятнадцатого.

Фридрих считал, что самыми главными и трудными будут сражения на полях Силезиии, Саксонии и Богемии. Происходящее в дальней провинции, именуемой Пруссией, где готовилась воевать русская армия, его настолько не тревожило, что он вывел оттуда главные войска. Оставшихся частей, по его мнению, было достаточно, чтобы справиться с русскими. Эти войска уже имели его инструкции о том, что им делать после победы над русской армией.

Разбирая в своей книге достоинства европейских армий, о русской Великий Фридрих даже не упомянул. О русских полководцах было принято писать насмешливо. Например, о графе Апраксине, назначенном командующим русской армией, английский посол Вильямс сказал: «Он никогда не видел врага и не имеет ни малейшего желания его увидеть». С таким же презрением относился к нашим командующим и Фридрих. Казимир Валишевский приводит в этой связи рапорт маркиза Лопиталя, составленный им после смотра в Риге. Лопиталь писал: «Русская армия очень хороша по составу солдат. Они никогда не бегут и не боятся смерти. Но ей недостает офицеров… и она не знает азбуки военного искусства; поэтому приходится сильно опасаться, что она будет разбита при столкновении с такими опытными и прекрасно обученными войсками, каковы войска прусского короля». Фридрих разделял это мнение, однако наших солдат он ценил высоко, говоря, что их недостаточно убить – их надо потом еще и повалить.

В 1757 году Фридрих со своей маленькой армией неустанно громил и французов, и австрийцев. Его победы были велики, но силы оказались на исходе.

Именно в этот момент на арену войны выступила русская армия. Уже в первом сражении при Гросс-Егерсдорфе войска великого короля потерпели поражение. Здесь впервые Фридрих столкнулся с шуваловской артиллерией. Атака прусских кирасир наткнулась на огонь русских гаубиц. Целый эскадрон был сметен огнем наших пушек.

Но после победы фельдмаршал Апраксин, вместо того чтобы гнать разбитого врага и занять Восточную Пруссию, повел себя необъяснимо. Апраксин… отступил, как будто поражение потерпел он!

Елизавета пришла в ярость. В последнее время она много болела и поняла ситуацию: ей больше не служат! Служат наследнику! Зная фанатичную любовь Петра к Фридриху, хитрец Апраксин испугался… добить немца! Это заговор! Она подозревала в нем всех – от канцлера Бестужева, ненавидевшего Францию, до жены наследника Екатерины, дочери прусского коменданта, состоящего на службе у того же Фридриха.

Возможно, это была правда. Постоянные болезни Императрицы, путающей день с ночью, уже несколько раз терявшей сознание, заставили Апраксина затягивать с боевыми действиями. Апраксин не сомневался в немедленном мире с Фридрихом после смерти Елизаветы. Все знали о почитании наследником великого полководца… Зачем же наступать, губить солдат и, главное, терять расположение будущего Императора?!

Апраксина тотчас сняли с поста командующего. Его привезли в Петербург. Елизавета приказала Шувалову узнать участников заговора. Однако в Тайной канцелярии фельдмаршал умер во время допроса – его убил призрак готовившейся пытки.

Александр Шувалов уже приготовился к свиданию с канцлером Бестужевым, другом и родственником Апраксина… Бестужев действительно ждал смерти Елизаветы и состоял в переписке с женой наследника, Екатериной. Они обсуждали планы и свои действия после смерти Императрицы. Но он успел сжечь эти письма и предупредить Екатерину о возможном обыске. Она тоже успела – все уничтожила… Ей это помогло, ему – нет. Бестужев был лишен чинов и отправлен в ссылку.

«Мерзкого старикашку», как называла его Елизавета, не пытали, а попросту сослали в имение. Это была милость Императрицы.

Французский посланник писал: «Императрица не работает и ничего не подписывает… С тех пор, как она удалила Бестужева, все дела приходят в упадок… старый политический обманщик, великий маг и волшебник России, державший ее на ходулях, выставлявший ее великой и грозной, уже более не существует…»

Теперь страной правила семья Шуваловых.

Новым командующим назначили англичанина Виллиама Фермора. Он сумел занять Кенигсберг. Узнав об этом, Фридрих бросился навстречу Фермору…

И состоялась битва при Цорндорфе. 42 тысячи солдат, 240 орудий – у русских. У Фридриха – 33 тысячи солдат и 116 орудий.

В разгар боя, когда чаша весов склонялась в пользу Фридриха, Фермор, бросив наблюдательный пункт, спасался вдалеке от поля сражения. Он вновь появился, только когда битва начала угасать. Союзники считали Фермора изменником. Русские войска понесли огромные потери – 16 тысяч убитых. Фридрих потерял 11 тысяч. Было неясно, на чьей стороне оказалась победа. На поле лежали горы трупов. Но Елизавета решила продолжать войну. Она прогнала Фермора и назначила командующим Петра Салтыкова, сына графа Семена Салтыкова – того самого, который когда-то возвел на престол Анну Иоанновну.

Петр Семенович Салтыков, невзрачный седенький маленький старичок в простеньком кафтане – так описывает его участник сражения Андрей Болотов, – казался особенно жалким после одетых в пышные мундиры Апраксина и Фермора. Он разгуливал без свиты и совершенно терялся в толпе. В нем не было и тени величия полководца. Непонятно, как собирался сражаться этот убогий старичок против великого прусского короля, изумлявшего Европу своим мужеством и гением.

«Никто не отваживался помыслить, чтоб он мог учинить что-то важное. Так жалок был его внешний вид и поступки. Хорош у них выбор – между изменником и глупцом!» – сказал о Ферморе и сменившем его Салтыкове французский генерал.

На самом деле у Салтыкова были многие преимущества. Его любили солдаты, и у него на фланге сражался молодой Румянцев, будущий великий полководец. Но главное его достоинство – Салтыков плохо знал правила и стратегию, он не читал трудов великого стратега Фридриха. Он руководствовался исключительно здравым смыслом. Оттого его приказы оказались совершенно неожиданными для немецкого полководца.

1 августа 1759 года состоялась самая знаменитая битва Семилетней войны – битва при Кунерсдорфе.

46 тысяч русских плюс 18 тысяч австрийцев и 248 орудий против 48 тысяч и 200 орудий великого Фридриха (это все, что смог наскрести прусский король в своем небольшом королевстве).

После того, как был смят левый фланг русских войск, пруссаки пошли в решающую атаку на высоту Шпицберг. Но туда Салтыков приказал перебросить всю русскую артиллерию. Там был артиллерийский кулак, который так любил создавать Наполеон. Фридрих бросил туда свою знаменитую конницу – гусар генерала Зейдлица. Вся великолепная конница была уничтожена огнем русских «Единорогов». «Эта пушка – порождение дьявола, я ничего так не боюсь, как этих русских пушек», – скажет потом Фридрих. Армия его была разгромлена. Под королем убиты две лошади. Только золотая готовальня, всегда лежавшая в его кармане, спасла Фридриха от смерти, защитив от шальной пули. Ротмистр Притвиц, пожертвовав собою, вместе с сорока гусарами прикрыл спасавшегося бегством короля…

Погибли 25 тысяч пруссаков, у Фридриха остались в строю 3 тысячи человек. Захвачены тысячи пленных, почти вся артиллерия. Салтыкову принесли шляпу короля, слетевшую во время бегства. Победительница Елизавета выставила ее в Зимнем дворце. Среди жертв этого боя с прусской стороны был знаменитый поэт Эвальд фон Клейст, павший во время атаки.

Россия потеряла 21 тысячу своих солдат, но дорога на Берлин была открыта. Россия и Австрия могли покончить с Пруссией.

Ломоносов сочинил оду «На всерадостное объявление о превосходстве новоизобретенной артиллерии пред старою генералом фельдцейхмейстером и кавалером графом Петром Ивановичем Шуваловым»:

Фридрих писал вечером своему министру: «Мое несчастье заключается в том, что я еще жив. Наши потери очень значительны. Из войска в 48 000 человек я не имею и 3000… У меня больше нет никаких резервов… все потеряно. Гибели своего Отечества я не переживу. Прощайте навсегда…»

Дорога на Берлин была открыта, но… Трения между русскими и австрийцами, не могущими поделить победу, заносчивость австрийских генералов, завидовавших Салтыкову и презиравших его, и невозможность согласовать общий план погубили дело.

Уже вскоре Фридрих узнал, что противник, вместо того чтобы идти на Берлин, начал… отходить! Опять отходить! Королю дали необходимую передышку. Он пишет своему брату Генриху: «Я возвещаю вам о чуде Бранденбургского дома. В то время, когда враг, перейдя Одер, мог решиться на вторую битву и закончить войну, он ушел в направлении Мюльрозе и Либерозе».

Итак, война продолжалась. Фридрих, чьи ресурсы были на исходе, попытался заключить мир. «Развалины и нищета – вот презренные памятники наших громких подвигов», – сказал вдруг прозревший воинственный король. Но Елизавета оставалась непреклонной. Она объявила: «Я буду продолжать войну, даже если мне придется продать половину своих платьев». Что ж, красавица не шутила – и половины бесчисленных роскошных туалетов этой мотовки хватило бы, чтобы воевать дальше…

Фридрих отвел остатки своих войск к Шпандау. И тогда русским и австрийским войскам все-таки удалось взять Берлин.

9 октября 1760 года генерал Тотлебен принял капитуляцию Берлина. Русские и австрийцы заняли столицу непобедимого Фридриха. Но ненадолго. Они успели взорвать пороховые и оружейные склады и обложить город большой контрибуцией, когда узнали… о приближении короля.

Фридрих сделал невозможное. Собрал, точнее, наскреб новое войско, и армия короля в 70 тысяч человек стремительно маршировала к Берлину. Русские войска и австрийцы поспешили оставить город.

Последним крупным сражением войны стала битва при Торгау. Она закончилась победой Фридриха, точнее, его пирровой победой. Фридрих потерял почти половину своей новой армии – больше набирать солдат он уже не мог. Он до конца опустошил людские и материальные резервы своего королевства. Все было кончено для великого короля, но… Но случилось второе чудо Бранденбургского дома! Им стала смерть непримиримой воинственной русской дамы – Императрицы Елизаветы.

В конце ее жизни любимый Ванечка готовил тексты указов и был единственным ее докладчиком, то есть вершителем государственных дел.

Но с 1758 года обмороки его возлюбленной и повелительницы стали регулярными. Врачи умоляли ее остановить бесконечные парадные обеды, балы и маскарады и, главное, пытались привести в порядок жизнь – эту мешанину дня и ночи.

Вначале она только отмахивалась. Кончилось обмороком на публике. В Царском Селе в день Рождества Богородицы ей стало дурно в церкви, она поспешила выйти на крыльцо и… потеряла сознание! В первые минуты свиты не было рядом, все фрейлины оставались в церкви. Простые прихожане не смели подойти к огромному вороху шубы и юбок, лежавшему прямо на крыльце…

После этого ей пришлось покориться. Она отказалась от балов и маскарадов. Всю зиму 1760–1761 года Елизавета покорно пролежала в постели. В постель подавали еду, у постели она принимала министров. Но чувствовала себя все хуже и хуже. Она уже не участвовала в праздниках, а обмороки участились. Наступил Великий пост. И она решила строго его соблюдать. Несмотря на моления врачей, отказывалась выпить даже чашку бульона.

Теперь ее терзали приступы жестокого кашля и кровавая рвота.

Она поняла: это смерть. Умирая, приказала выпустить из тюрем несколько тысяч заключенных и 25 тысяч несостоятельных должников.

Впрочем, она всегда была милосердна. В 1755 году, получив известие о чудовищном землетрясении в Лиссабоне, хотела выстроить за свой счет целый квартал города. Ее с трудом убедили, что состояние финансов этого не позволяет.

Она умерла 25 декабря 1761 года, в самый день Рождества (5 января 1762 года по новому стилю), на руках у рыдавшего Ванечки. Она позаботилась о любимом – передала ему ключ от шкатулки, где хранились ее золото и драгоценности. Позаботилась и о племяннике-наследнике, завещав ему миллион рублей. Иван Шувалов отдал все содержимое шкатулки в казну. И не забыл передать вступившему на престол Петру завещанный ему миллион.

Да, она была милосердна. Выпускала заключенных и прощала должников, заботилась о пострадавших в Лиссабоне, о своем племяннике и о бескорыстном любовнике. Однако ей и в голову не приходило хотя бы на пороге смерти изменить положение сограждан-рабов – отпустить на волю хоть какую-то часть крепостных. А ведь богобоязненная Императрица знала, что в крепостной России каждый день попирались все божеские законы. Но не испытывала никакого сочувствия к этим несчастным… Почему? Неужели прав был князь Долгорукий: незыблемость крепостного права лежала в основе договора Романовых с дворянством? Или идущее из глубины веков крепостное право стало такой же вечной, неотъемлемой частью русской жизни, как облака на небе?

Все ее царствование музыка балов и маскарадов заглушала постоянные волнения крепостных. Солдатские команды постоянно и кроваво подавляли крестьянские бунты. Она благодетельно запретила смертную казнь, и помещики пороли своих крепостных – до смерти. Такие же жесткие наказания применялись в армии, набранной из крепостных. Вместо петли Россией правил кнут – бесценное наследство Золотой Орды. Судьями были сами помещики, они приказывали пороть, они могли сослать крестьян в Сибирь. Причем это засчитывалось им как поставка рекрутов в армию. Помещичье зверство готовило будущую Крестьянскую войну…

С XVIII века Россия – двуликий Янус. Империя глядит на мир роскошным фасадом, скрывающим грязный задний двор. Фасад – великолепие двора, роскошь дворцов и, главное, грозная победоносная армия, обученная и снаряженная по последнему слову. На заднем дворе – крепостное рабство, отсутствие необходимого – больниц и школ. Открытие первого университета стало таким важным событием… и таким редким! В Елизаветинской Империи переплелись цивилизация и азиатчина…

И такой же прелестной и двойственной была сама Императрица-Нимфа. Историки да и современники описывают нашу Нимфу одинаково. Законное дитя галантного века, помешанная на французских туалетах и французских манерах учтивости, – и при этом грубая помещица, ругающая матерными словами придворных и лупящая фрейлин, как крепостных девок, окруженная свитой из сплетниц, доносчиц, чесальщиц пяток, суеверная, богобоязненная, богомольная московская Царевна и… безумная в похоти кокотка, гармонично соединившая бал с церковью. Добрейшая матушка… вырвавшая язык сопернице и рыдавшая над невинным младенцем, отправленным ею пожизненно в крепость, боящаяся крови и мышей и бесстрашно ведущая войну с главным полководцем столетия… Фантастический отечественный коктейль XVIII века – немного Европы, но как много Азии!