Глава 5
Императрица Елизавета Петровна
«Сестрица, пора вставать!»
25 ноября стояла очень холодная снежная ночь. По набережной к тогдашнему Зимнему дворцу двигались ее сани, окруженные тремястами гвардейцами-преображенцами. На запятках – два важнейших сановника ее будущего царствования, в ту пору жалкие камер-юнкеры ее жалкого двора, Михаил Воронцов и Петр Шувалов. В санях – Лесток и она.
Сзади ехали вторые сани. В них – ее любовник Алексей Разумовский, Александр Шувалов, брат Петра, и старик учитель музыки…
В это время посланные отряды гвардейцев уже арестовывали главных соратников правительницы – канцлера Михаила Головкина, фельдмаршала Миниха, Рейнгольда Лёвенвольде. Два десятка гвардейцев отправились к Остерману…
Наконец ее сани приблизились к Зимнему дворцу. У Адмиралтейской площади, боясь вызывать шум, она сошла с саней и с трудом пошла по выпавшему глубокому снегу. Грюнштейн испугался, что дело опасно затягивается. Он приказал гвардейцам, и они понесли ее на руках.
С Елизаветой на руках они подошли к императорскому Зимнему дворцу. Окна спальни Брауншвейгского семейства были темны. Дворец спал… На руках внесли Елизавету во дворец. Сопротивления дочери Петра караул не оказал. Разве что один барабанщик попытался забить тревогу, но ему штыком прокололи барабан…
Далее все повторилось. Как прежде Манштейн вошел к спящей чете Биронов, так и она вошла в спальню правительницы. Анна Леопольдовна и принц, не любившие друг друга, постоянно ссорились и спали в ту ночь в разных постелях. Елизавета подошла к кровати Анны и произнесла историческую фразу: «Сестрица, пора вставать!» Эту сцену опишет сын Миниха, также арестованный в ту ночь…
По другой версии, в спальню Елизавета не вошла – ей было совестно. Правительницу и мужа-генералиссимуса, в ту ночь почивавших в супружеской постели, арестовывали Лесток и Александр Шувалов…
Одно точно: Анна Леопольдовна и принц безропотно подчинились. Анна только умоляла не причинять вреда маленькому Императору и любимой фрейлине Юлии Менгден. Уже бывшая Правительница вместе с мужем покорно спустились в те же сани, в которых приехала Елизавета, и позволили увезти себя во дворец Елизаветы. Во дворце, в кордегардии, все так же смиренно они дожидались решения своей участи.
В это время в Зимнем дворце Елизавета приказала солдатам не будить младенца-Императора и подождать, пока он проснется.
Вскоре от шума он проснулся и, увидев гренадеров, страшно закричал. Тогда гвардейцы принесли кричащего малютку-Императора Елизавете. По легенде, она взяла его на руки и сказала: «Мой бедный… ты ни в чем не виноват». И, баюкая дитя, всплакнула над ним.
В это время она решила выслать Семейство вместе с младенцем из России за границу.
Пятая смена правления за пятнадцать лет
Итак, «парламент с ружьями» вновь сработал эффективно. Население уже не удивлялось неожиданным манифестам и внезапным переменам во дворце. Люди привыкли к тому, что имена самых высоких лиц, прославляемых сегодня в церквах, уже завтра сопровождались проклятиями и поношениями в тех же церквах.
Фельдмаршал Ласси, знаменитый полководец, узнав по пробуждении об очередном перевороте и о том, что его начальник граф Миних сидит в тюрьме, не выказал никакого удивления. Шотландец давно находился на русской службе. Когда же у него спросили: «А вы за кого?» – Ласси ответил без колебаний: «За того, кто будет царствовать!» Ледяным утром 25 ноября 1741 года такой мудрый ответ могла дать большая часть населения.
В посольствах царило необычайное волнение. Узнав о событиях, Шетарди тотчас выехал в Зимний дворец, куда уже перебралась Елизавета. Заполнившие улицы гвардейцы встретили его восторженными криками, называя «батюшкой французом» и «защитником дочери Петра Великого». У Шетарди на глазах были слезы. Он пригласил удальцов зайти в посольство и выпить там по стаканчику за здравие Франции. Маркиз поверил: это и его победа.
На следующий день Елизавета выпустила первый манифест – о ее законном праве на власть: «По… нашему законному праву, по близости крови к Самодержавным Нашим вседражайшим Родителям, Государю Императору Петру Великому и Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, и по их всеподданнейшему Наших верных единогласному прошению, тот Наш Отеческий Всероссийский Престол Всемилостивейше восприять соизволили…»
Манифест сочинял человек, которому суждено будет управлять правительством большую часть ее царствования, – Алексей Бестужев-Рюмин.
Бестужевы
Генеалогическая карта знатнейших семей в России очень напоминает этнографическую карту мира… Предки Бестужевых – выходцы из Англии, «из благородной древней фамилии Бестов из дома Бестюров», о чем Бестужевым была прислана грамота из Англии в 1698 году. Но с ростом государственного национализма при Елизавете в России Бестужевы «получили» мифическое происхождение – от знатного боярина, служившего у князя Дмитрия Донского.
Алексей Бестужев был сыном того самого любовника Анны Иоанновны – Петра Бестужева, благодаря которому Бирон познакомился с будущей Царицей. Уже вскоре Бирон изгнал Петра Бестужева – сначала из постели курляндской герцогини, а потом и из Митавы.
При вступлении на престол Анна Иоанновна не захотела видеть в столице бывшего любовника. Петра Бестужева отправили губернатором в Нижний Новгород. Но приехавший в Россию Бирон тотчас заменил старому Петру Бестужеву губернаторство на ссылку.
Именно в это время стремительно выдвинулся еще один герой нашего повествования – сын Петра Бестужева, Алексей, который оказался очень нужным Бирону.
Еще один великий интриган
Карьера Алексея началась во времена Петра Первого. Алексей Бестужев был отправлен Императором вместе с другими дворянскими детьми за границу. Он много и успешно служил на дипломатических постах. Он так понравился английскому королю, что тот попросил у Петра разрешения оставить его при себе. Петр разрешил.
Алексей отлично проявил себя в Англии, и Петр отозвал его в Россию. Он успешно выполнял дипломатические поручения Царя в Дании, потом служил принцу Голштинскому, женатому на Анне, дочери Петра Первого.
Уже тогда Алексей Бестужев участвовал в политических интригах. Во время бегства Царевича Алексея он, будучи за границей, написал тезке письмо о преданности и готовности ему служить. Если бы Петр знал об этом письме! К счастью, Царевич Бестужева не выдал…
В период правления Анны Иоанновны Алексей совершил нечто, очень важное для Императрицы. Будучи в столице Голштинии, Киле, он выкрал завещание Екатерины Первой и уничтожил его (по этому завещанию трон должен был принадлежать отнюдь не Анне Иоанновне, но дочерям Петра – Анне или Елизавете).
Поездив по миру, побывав на службе при многих дворах, Алексей Бестужев в конце концов вернулся в Россию. Он начал умело и преданно служить гонителю отца – Бирону. Бирон хотел, чтобы в кабинете министров всегда присутствовал оппонент Остермана. Ни Миних, ни Волынский не выполняли этой задачи. И Бирон выдвинул в оппозицию Остерману Алексея Бестужева, назначив его на должность казненного Волынского – кабинет-министром.
Бестужев занялся любимым делом нашей бюрократии – «дружить против». Он умело дружил против Остермана. За это Бирон покончил с опалой его отца – Петру Бестужеву дозволили жить повсюду, где он пожелает.
Алексей Бестужев был одним из тех русских вельмож, которые голосовали за регентство Бирона. Но усердная служба Бирону окончилась плачевно. Алексей впервые просчитался – Бирон был свергнут, и Бестужев отправился в Шлиссельбургскую крепость. «Добрые коллеги» приговорили его к смерти. А жалостливая Анна Леопольдовна простила…
Теперь на престол вступила Елизавета. Как бывает при всех революциях, отправив деятелей предыдущего режима в ссылки и в крепости, Елизавета обнаружила пугающую пустоту вокруг… Новые люди выдвигались стремительно. Лесток, подлинный глава заговора, конечно же, подумал об Алексее Бестужеве. У Алексея был отличный послужной список, его ценили очень разные люди – английский король, Бирон и, главное, герцог Голштинский – муж покойной сестры Елизаветы (узнать бы Елизавете о сворованном завещании матери!). К тому же на знамени переворота было написано: «Против немецкого засилья». Бестужев – редкость. Этот опытнейший дипломат, знающий множество языков, был русским! Лесток представил его Елизавете, положив начало новому витку его блистательной карьеры. Забыл лейб-медик, что «всякое благодеяние должно быть наказано». Но это потом… А тогда Бестужев был автором первого манифеста Елизаветы. И занял место отправленного в тюрьму вице-канцлера Остермана. Фактически стал канцлером. Носивший это звание князь Черкасский вечно болел, и энергичный Бестужев сразу отодвинул его от дел.
Заря нового царствования
Так началось одно из долгих царствований. Князь Яков Шаховской, генерал-полицмейстер Петербурга, писал в своих мемуарах, как его на исходе ночи разбудил посланец Елизаветы: «Он громко кричал, чтоб я как наискорее ехал в цесаревнинский дворец, ибо-де она изволила принять престол российского правления… вскоре потом увидел многих по улице мимо окон моих бегущих людей необыкновенными толпами в ту сторону, где дворец был, куда и я немедленно поехал… хотя ночь была темная и мороз великий, но улицы были наполнены людьми, идущими к цесаревнинскому дворцу. Гвардии полки с ружьем шеренгами стояли уже вокруг оного в ближних улицах, и для облегчения от стужи уже во многих местах раскладывали огни, а другие, поднося друг к другу, пили вино…»
Во дворце Елизаветы его встретил Петр Иванович Шувалов, «который после был уже… знатный господин…». «Он в знак великой всеобщей радости веселообразно поцеловал нас и рассказал нам о сем с помощью всемогучего начатом и благополучно оконченном деле, и что главнейшие доныне бывшие министры, а именно генерал-фельдмаршал граф Миних, тайные действительные советники и кабинет-министры графы Остерман и Головкин уже все из домов своих взяты и под арестом сидят…»
Младенец-узурпатор
Шаховскому велено было идти в Зимний императорский дворец, куда Елизавета отправилась в открытой большой карете. Ехала сквозь строй гвардии, протянувшийся двумя шеренгами до Большого (Зимнего) дворца. Вызванные и построенные у дворца войска принесли присягу. Солдаты целовали Евангелие и крест, а потом осушали праздничную чарку. Палили пушки с Адмиралтейства и Петропавловской крепости, провожая новую Императрицу в Зимний императорский дворец…
Между тем Бестужев сочинил второй манифест, где уже говорилось о незаконном Государе Иоанне Антоновиче. Младенец лежал в колыбели и не ведал ни о своем свержении с трона, ни о том, что он российский трон… узурпировал! Началась очередная, уже привычная расправа с документами: жгли листы с прежней присягой Иоанну Антоновичу, переплавляли монеты с его изображением. Впоследствии попытка расплатиться этими монетами считалась государственным преступлением. Все это сопровождалось опять же знакомыми перемещениями – одни обитатели дворцов поехали в казематы и ссылки, другие из ссылок и казематов возвращались во дворцы.
Елизавета решила быть милостивой
Сразу после переворота Елизавета приказала всё Брауншвейгское семейство – правительницу Анну, ее мужа генералиссимуса, их сына, младенца-Императора, и дочь Екатерину – отправить из России за границу, в Германию. Так писалось в ее Манифесте. «Сестрице» и принцу выданы были щедрые проездные, она назначила им ежегодную пенсию – 60 тысяч рублей. Так хотела поступить занявшая престол принцесса Елизавета. Но Императрица Елизавета Петровна, уже на третий день правления, решила совсем по-другому. Великий отец не пожалел ради блага Государства своего сына – смеет ли она жалеть сына чужого?! Ведь малютка – законный Император, которому присягали, и он может стать знаменем для недругов… Нет, как и отец, она обязана действовать во благо Государства. И вот уже генерала Василия Салтыкова, сопровождавшего Семейство, нагнал курьер из Петербурга с приказом «везти к границе не спеша». В Риге велено было остановиться и ждать новых распоряжений.
Семью поселили в Рижском замке, построенном Ливонскими рыцарями. В замке находилась резиденция губернатора завоеванной Лифляндии, но отдельные его помещения использовались как секретная тюрьма. Здесь и разместили Брауншвеигское семейство.
Все это время новая Императрица советовалась с участниками переворота. Опытные царедворцы рекомендовали ей то… что она хотела услышать! После чего, из государственных соображений и «по зрелому размышлению», «сестрицу» с несчастным Семейством решили оставить навсегда в России – под арестом.
Путешествие в Германию обернулось путешествием в заточение.
Смотреть за ними наикрепчайшим образом…
В 1744 году Семью перевезли из Риги в Раненбург, где когда-то ждал своей участи Меншиков. Здесь охрана и получила окончательный приказ: препроводить их на Соловецкие острова – в самый северный монастырь Империи, бывший одновременно тюрьмой (развивая традицию, большевики устроят здесь знаменитый Соловецкий концлагерь).
Везти было поручено камергеру Николаю Корфу, но везти сурово, как узников, без излишеств в еде и питье. Ребенка-Императора приказано перевозить секретно и отдельно от Семейства. Капитану Миллеру приказали сесть в коляску с ним и с солдатом для охраны и услуг. «Коляску иметь всегда закрытую и никому не объявлять, какого младенца с собой везете… Именем его называть – Григорий».
Так младенец-Император потерял в пути и титул, и родителей, и имя.
Суровая зима не дала добраться до Соловецких островов – архипелага, затерянного в Белом море, истинного конца света. Семейство и охрана зазимовали в низовьях Северной Двины, в городке Холмогоры. Их поселили в доме архиерея, обнесенном высоким частоколом. Вскоре пришел милостивый приказ: оставить их в этом доме, превращенном в секретную тюрьму. Жители маленького городка не знали и никогда не узнают имен приехавших арестантов.
Не знали и родители несчастного младенца, куда увезла его добрая «сестрица». На самом деле здесь же, в том же архиерейском доме, за глухой стеной обитал Император Всероссийский – сирота при живых родителях, именовавшийся теперь Григорием.
По указанию доброй Императрицы никто не мог к нему войти, кроме самого Миллера и его слуги.
Смерть «сестрицы»
В Холмогорах Анна пыталась в материнских заботах заглушить боль от потери первенца. Она родит еще двух детей. Но непроходящая тоска по исчезнувшему сыну, неволя, грубость охраны и лишения добили вчерашнюю правительницу. В двадцать семь лет Анна Леопольдовна умерла при очередных родах… Елизавета тут же написала принцу, церемонно попросив Его Светлость «обстоятельно сообщить о причинах смерти любезной супруги». Тело «сестрицы» было доставлено в столицу и торжественно, с почестями погребено в Александро-Невской Лавре. Елизавета присутствовала на похоронах и горько плакала… Наплакавшись, послала секретный указ: «За принцем Антоном Ульрихом и за детьми его смотреть наикрепчайшим образом…»
И то, и другое она делала совершенно искренне.
Малютка Григорий
Время шло. Иногда в далеком Петербурге богобоязненная Императрица интересовалась: хорошо ли «Григорию»? И получала ответ, который хотела услышать: «Мальчик растет, ему хорошо. Уже читает Евангелие и псалмы и любуется северным сиянием».
Но Елизавета боялась. Ей часто думалось, что он опасно далеко. И это были не пустые страхи. Адъютант Миниха Манштейн (после ареста патрона перебежавший к прусскому королю) безуспешно пытался выкрасть Иоанна, увезти его в Архангельск и далее на корабле – в Европу.
Елизавета приняла решение. В 1756 году пятнадцатилетний Иоанн был ночью «похищен» из Холмогор. Его провезли через пол-России в Шлиссельбургскую крепость. Здесь потерявший имя несчастный Император под тем же именем – Григорий – будет содержаться этакой русской Железной Маской. Когда в камеру входили, он обязан был прятаться за ширмы. Он не имел права даже говорить с входившими. «…Кто допущен будет арестанта видеть, отнюдь никому не сказывать, каков арестант, стар или молод, русский или иностранец, о чем подтвердить под смертною казнью, коли кто скажет». Запрещалось охране «под жесточайшим гневом Ее Величества» писать письма. Запрещалось также говорить арестанту, в каком месте он находится. Кормили его сытно – по пять блюд в обед и ужин, давали вино и пиво.
Арестант рос, и охранник все чаще доносил о буйном его поведении: «…воистину ль он в уме помешался или притворничествует…»
Расправа над немецкой партией
Но вернемся в 1741 год, в дни победы Елизаветинского переворота…
Итак, были схвачены ночью у себя в доме вельможные немцы – Миних, Остерман и Рейнгольд Лёвенвольде. Был арестован и русский вице-канцлер граф Михаил Головкин. То есть все, кто тщетно сообщал Анне Леопольдовне о заговоре Елизаветы, кто молил арестовать принцессу. Теперь они сидели в Петропавловской крепости. (Насмешница-судьба: Миних сидел в крепости, реконструкцией которой так успешно руководил.)
Елизавета с удовольствием смеялась последней шутке: «У нас наконец-то идет великое следствие, где подозреваемый – Германия, а прокурор – Россия». Решили демонстративно жестоко покарать немцев… Но как не раз бывало, выбрали самых способнейших. И вот они предстали перед судом русских вельмож – вчера их льстивыми друзьями, а чаще просителями, и потому сегодня – беспощадными судьями.
Суета сует
Перед судом предстал первый кабинет-министр, сенатор, генерал-адмирал, граф и кавалер ордена Святого Андрея Первозванного – Андрей Иванович Остерман. Он руководил внешней политикой при пяти Правителях – Петре Первом, Екатерине Первой, Петре Втором, Анне Иоанновне и Анне Леопольдовне.
Остерман – величайший интриган, но безупречно честный человек. Единственный, кто не брал денег ни от посланников иностранных государств, ни даже от собственного правительства в виде награждений. Деньги ему были не нужны, он очень мало тратил, научил русскую жену быть по-немецки экономной. Из всех женщин любил только свою супругу, остальных дам именовал «бесполезным украшением».
Его страсть – не деньги, не женщины и не роскошь, а власть. Он пережил и победил великого Меншикова, могущественных Долгоруких, деспота Бирона, блистательного Миниха. Чтобы, впервые выйдя из-за занавеса при Анне Леопольдовне, стать единственным руководителем страны… и тотчас пасть! Как, получив все, пал Меншиков. Как, получив все, пали Долгорукие…
Сначала Остерман сидел в Петропавловской крепости. Вскоре он предстал «пред светлы очи» того, кто так долго трудился для него, пресмыкался перед ним. Того, кто усердно поставлял Остерману сведения о заговоре Елизаветы и готовился по его приказу ее арестовать. Да, он по-прежнему во власти – Андрей Иванович Ушаков. К полному изумлению врагов, инквизитор не только остался на своей должности при Елизавете, но стал еще могущественнее.
Гений тайной полиции, или «ничего личного»
Андрей Иванович Ушаков был сыном бедного дворянина, владевшего единственным крепостным. Этот крепостной после смерти хозяина спас семью и маленького Андрюшу от голода. Андрюша вырос высоченным парнем необычайной силы. В гвардии дослужился до майора и с тех пор до смерти подписывался «Отставной гвардии майор Ушаков».
Но карьеру он сделал по другому ведомству. При Петре Ушаков с поразительной жестокостью допрашивал участников крестьянского восстания. С тех пор Петр использовал его только для «сыщицких дел»: Ушаков проверял доносы на московских купцов и русских офицеров в Польше; побывал он и тайным фискалом, наблюдал за строительством кораблей, точнее, за кражами во время строительства. Уже через три года он вместе с графом Петром Толстым возглавил Тайную канцелярию и вскоре стал ее фактическим руководителем…
С беспощадными кнутобойцами Ушакова, как мы уже писали, познакомился наследник престола Царевич Алексей. Палачи Ушакова секли первую жену Петра Великого, бабку Императора Петра Второго, Царицу Евдокию. Был он главным пыточником при Екатерине Первой. Ошибся всего раз – когда Меншиков придумал посадить на престол Петра Второго, сына Царевича Алексея… Ушаков, беспощадно пытавший его отца, естественно, испугался. Вместе со своим вчерашним шефом Петром Толстым выступил против… Но в отличие от Толстого, которого лишили званий и имущества и сослали на Соловки, с Ушаковым поступили на удивление мягко. В звании генерал-лейтенанта его отправили служить в Ревель. Меншиков явно хотел сохранить и при случае вернуть бесценного палача. Но сделать это Светлейшему было не суждено. Сам пал…
Уже при Анне Иоанновне Ушаков вернулся в Петербург. Он вновь на своем месте – «Правитель Канцелярии тайных розыскных дел с личным докладом Царице», а точнее, Бирону. Ушаков сумел обвинить Дмитрия Михайловича Голицына, отправил его в Шлиссельбургскую крепость и там помог ему умереть. Он усердно «поработал» с Долгорукими – зверски пытал Ивана и Александра, умело порезвился со своим старым знакомым Василием Лукичом – пытал его до бесчувствия. Узнали изнеженные патриции, что такое его дыба и плеть! Выбивал он нужные показания из Долгоруких в присутствии кабинет-министра Волынского. Но пришла пора, и Андрей Иванович уже зверски пытал Волынского по приказанию Бирона. Когда же Бирон пал, Ушаков привычно приготовился пытать Бирона. Однако Миних велел ему прекратить это «болванское занятие, от коего Российскому государству одна смута сеется».
Готовился он, по приказанию Остермана и Миниха, заняться принцессой Елизаветой и ее придворными, но… Елизавета победила. И оставила его главой тайной полиции! Все знала – и оставила! Она поняла и оценила: палач преданно служит власти, с великим рвением и великими способностями. Как же его убрать?!
Только при Елизавете покинет Ушаков свое славное поприще. Елизавета наградит Вечного Палача графским достоинством. Но уже при ней он станет стар и немощен и в 1746 году уйдет в отставку. Правда, покинув любимое дело, жить не сможет. Руководитель пыток при пяти режимах умрет уже в следующем году. Уйдет графом и генералом. Он будет похоронен среди величайших людей России в Александро-Невской Лавре.
Суд над вчерашними повелителями
Итак, Миних, Остерман и Головкин, которых она привыкла бояться, теперь оказались целиком в ее власти… Она была по-женски очень любопытна. И, спрятавшись за драпировкой, стараясь не упустить ни единого слова, слушала допросы вчерашних всевластных вельмож. Но пытать их Ушакову не разрешила.
Остерман в Петропавловской крепости, конечно же, заболел. На этот раз по правде – на ноге началась гангрена. По милостивому решению новой Императрицы, еще вчера бывшей для него «непутевой Лизкой», его перевели в Зимний дворец.
Она благодетельно приказала сделать все для лечения старца, он слезно благодарил ее, хотя оба ненавидели друг друга. Особенно ненавидела его Елизавета – за историю с персидским подарком…
Остерман был против ее контактов с иностранными послами, потому что это являлось косвенным признанием ее статуса наследницы престола. Никогда она не забывала, как он не разрешил встретиться с ней персидскому послу. А ведь перс привез для нее богатые подарки шаха… Посол сообщил об этом Елизавете, и та уже представляла эти подарки! Конечно, это были драгоценности! Но проклятый старик запретил вручить их! Как пережить такое?! Она была в бешенстве, кричала: «Как смеет вчерашний писаришка, подобранный моим отцом, так обращаться с дочерью благодетеля своего!? И вот теперь старикашка был в ее власти…
Когда Остермана подлечили, Елизавета, в традициях своего отца, с удовольствием сказала: «Мне жаль так жестоко поступать со столь знаменитым старцем, но того требует справедливость и закон!» Остерман должен был выслушать приговор: «За то, что, присягнув завещанию Екатерины Первой, его нарушил… За то, что беззаконно согласился посадить на трон Брауншвейгскую династию… За то, что постоянно замышлял против законной Императрицы Елизаветы Петровны… За все это подлежит суду». Суд, состоящий из русских вельмож, угодливо и быстро приговорил «знаменитого старца» к колесованию, в отличие от фельдмаршала Миниха, графа Головкина и Рейнгольда Лёвенвольде, приговоренных лишь (!) к отсечению головы.
Миних, выслушав приговор, только усмехнулся и сказал: «Перед судом Всевышнего – мое оправдание, и оно для меня важнее, чем перед судом вашим».
Головкин пребывал в отчаянии. Остерман промолчал.
Казнь
Эшафот был воздвигнут на Васильевском острове. Шесть тысяч гвардейцев окружали его. Вокруг – многотысячная толпа зрителей, жаждущая крови всесильных вельмож, к тому же ненавистных немцев.
Остермана привезли в простых крестьянских санях. Он был в своем знаменитом теплом халате, известном дипломатам всего мира, в потертом стареньком тулупчике и в колпаке, надетом на короткий паричок. На эшафот его внесли…
На эшафоте Остерман держался совершенно спокойно. Он снял колпак, паричок. Передал их палачу. Положил голову на плаху. Великий интриган с самого начала был уверен: «Лизка» не посмеет. Так и случилось. Благодетельница Елизавета Петровна отменила казнь. Палач поднял его. Остерман хозяйственно надел парик, потом – колпак, тулупчик. И отправился в Петропавловскую крепость ждать настоящего приговора «Лизки».
Следующим в очереди на плаху был Миних. В пурпурном фельдмаршальском плаще, в котором одержал свои блистательные победы, Миних вел себя вызывающе бесстрашно. Спокойно, с презрительной усмешкой ждал казни, когда ему прочли милостивое решение Императрицы. Его также помиловали и отправили дожидаться приговора в ту же Петропавловскую крепость. История повторилась с Головкиным и Лёвенвольде.
Уже днем князь Шаховской объявил им решение Государыни. Императрица приговорила всех к лишению званий, титулов, состояния и к бессрочной ссылке. Все их имущество было роздано победителям.
Шаховской написал в «Записках», с каким отчаянием и потерянностью выслушали приговор Рейнгольд Лёвенвольде, граф Головкин и Остерман. На этот раз Андрей Иванович ошибся. Старик был уверен: его, великого дипломата, больного старца, «Лизка» наказать не посмеет.
Только Миних, с которым Шаховской участвовал в войне с турками, встретил решение «с такими… глазами, с какими я его имел случай неоднократно в опасных с неприятелем сражениях порохом окуриваемого видеть», – писал Шаховской.
Насмешница история
Остермана сослали… в Березов, куда он вместе с Долгорукими сослал Меншикова, а потом туда же отправил Долгоруких… Теперь туда отправился он сам.
Миних был приговорен к ссылке… в тот самый острог в Пелыме, куда прежде он отослал Бирона.
Остерману по болезни разрешили взять трех лакеев, повара и трех крепостных девок для жены. Кормовых денег определили по рублю в сутки.
Двенадцать остермановских подвод отправились в Березов. По пути чета Остерман с супругой испытали все прелести изнурительного путешествия, которые претерпели Меншиковы и Долгорукие.
Миниху разрешили взять одного слугу. Вместо слуги он взял пастора. Миних отправился в долгий путь на рассвете. Графиня дожидалась его у повозки в дорожном платье и капоре, с чайником в руках. Она, как и супруг, была совершенно спокойна…
«Любила мужа в счастье, люблю и в несчастье»
Так же как когда-то жена Ивана Долгорукого, теперь жены Миниха и Остермана, графа Головкина и Рейнгольда Лёвенвольде поехали в бессрочную ссылку вместе с мужьями. Эти статс-дамы, привыкшие к почету и роскоши, без колебаний выбрали нищету и лишения. При том, что наказание мужей на них не распространялось, их приданое – дворцы, поместья – сохранялось за ними, если бы они остались в Петербурге.
Елизавета милостиво сообщила графине Головкиной, что она по-прежнему остается статс-дамой ее двора. И двоюродная сестра Императрицы Анны Иоанновны, последняя представительница древнего рода князей Ромодановских, дочь главы страшного Преображенского приказа, ответила: «Ваше Величество, на что мне почести и богатство, если я не могу разделить их с другом моим. Любила мужа в счастье, люблю и в несчастье. Одной милости прошу у вас, Ваше Величество, – быть мне с ним неразлучной!»
Елизавета согласилась быть милостивой: отправила и ее вместе с мужем в бессрочную ссылку на край света, в зимовье под Якутском… Впоследствии родственник опального вице-канцлера Головкина, Федор Головкин, рассказывал, как их привезли в голодную ссылку в ледяную пустыню, где морозы ставят зимой рекорды холода. Здесь, в диком ледяном краю, граф и умрет. Графиня похоронила мужа в сенях их дома – в вечной мерзлоте. Через год ей разрешили вернуться, и она привезла с собой тело любимого супруга.
Екатерина похоронила Михаила Головкина в Георгиевском монастыре, где постриглась в монахини и до самой смерти жила рядом с могилой любимого мужа.
Когда-то на их блестящей свадьбе, где весело гуляли Великий Петр и все знатнейшие вельможи Империи, она дала клятву быть с мужем в счастье и несчастье, пока смерть не разлучит их.
Она ее исполнила.
Встреча с тенями
Итак, Остерман и Миних отправились через всю Россию в те самые места, где прежде жили их жертвы.
Полуживыми Остерманы прибыли в Березов. Андрей Иванович увидел на косогоре церковь. У ее восточной стены графа ждали могилы его жертв – князя Меншикова и его дочери Александры, первой невесты Петра Второго. Рядом – могилы жертв последующих – князя Алексея Долгорукого и его жены…
Так началась жизнь четы Остерман в Березове. Представляться калекой Андрею Ивановичу больше было не надо. И вечный подагрик тотчас отбросил опостылевшие костыли. Известие об этом дошло до Петербурга и произвело сенсацию. Слухи о чудесном излечении Остермана мгновенно распространились по столице. В Березов пришел торопливый запрос от самой Императрицы. В Петербург отправили ответ охраны: «Ссыльный Остерман освободился от болезни и начал ходить сам».
Пять лет бодро «ходил сам» вчерашний вечно больной подагрик, прежде чем упокоился в Березове рядом с могилами своих жертв.
Моцион фельдмаршала
Жизнь продолжала разыгрывать фарс. Осужденный Миних отправился в Пелым, когда из Пелыма выехала его жертва – Бирон, помилованный новой Императрицей. В Нижнем Новгороде милостиво повелела жить Бирону Елизавета. Позволить ему жить в Петербурге, тем более править в Курляндии, она не решилась – боялась его по-прежнему.
По легенде, Миних и Бирон встретились на почтовой станции, недалеко от Казани, во время смены лошадей. Молча, даже не кивнув, посмотрели друг на друга и разъехались.
Пелым – поселок в несколько десятков изб, с деревянной крепостью, окруженный непроходимыми лесами. Двадцать лет провел здесь этот великий человек… Сначала фельдмаршал разводил картошку на острожном валу! Потом занялся полеводством всерьез. «Сажением и сеянием моцион себе делаем и столько пользы приобретаем», – бодро писал граф родным. В бесконечную полярную ночь строитель Ладожского канала сортировал семена и вязал сети, чтобы прикрывать ими семена от кур и кошек. Его супруга, вчерашняя гофмейстерина двора, сидела рядом – латала его одежду. Победитель в знаменитых битвах терпеливо учил местных детей грамоте и показывал, как правильно косить траву. И сам удало косил вместе с нанятыми мужиками. Когда умер приехавший с ними пастор, фельдмаршал Миних начал сам вести богослужение…
Но он изнемогал от идей и проектов. Все это время писал письма своей гонительнице. Елизавета же не любила скучных бумаг. От них ее избавлял главный чиновник царствования – канцлер Алексей Бестужев. Правда, некоторые ей читать приходилось. Среди них были бесконечные проекты, которые не уставал присылать из ссылки дотошный старый немец. Она не отвечала, но он продолжал предлагать проект за проектом. Миних не жаловался на условия ссылки, ничего не просил для себя. Он, видите ли, заботился о Государстве – придумал прорыть канал Петербург – Царское Село, ловко перечислив перестроенные им крепостные сооружения Петербурга. Он даже предложил назначить его губернатором Сибири, обещая преобразовать край. Она терпела целых пять лет. Наконец не выдержала – Миниху запретили писать к ней…
Милости новой Императрицы
Отправив в заточение семью вчерашней правительницы Империи, Елизавета милостиво обошлась с Долгорукими – жертвами ее покойной тетки. Елизавета была крестницей фельдмаршала Василия Долгорукого, а в дни своей пылкой юности любовницей несчастного Ивана Долгорукого, погибшего в муках на эшафоте. Ее Величество наконец-то сообщила Наталье Долгорукой правду о страшной кончине ее мужа и помогла ей устроить судьбу детей.
После чего Наталья Долгорукая смогла осуществить свою последнюю мечту. В Киевском Фроловом женском монастыре она постриглась под именем монахини Нектарии. Уже будучи монахиней, она написала знаменитые «Записки» о своей судьбе – о женщине, которая пожертвовала всем, исполняя супружеский долг. «Кто даст голове моей воздуху и глазам моим слезы. Нет сил ни плакать, ни дышать», – скажет она, вспоминая свою жизнь. В 1767 году, закончив свое повествование, Наталья бросила в реку обручальное кольцо и приняла схиму. Проводя время в непрестанной молитве, умрет схимницей самая красивая женщина России. Впоследствии, отправляясь в сибирскую ссылку к мужьям, жены декабристов вспоминали о Наталье Долгорукой…
Переменилась судьба и другой Долгорукой – Екатерины, невесты Петра Второго. Почти три года провела Екатерина Долгорукая в заточении в монастыре. И вот на престол вступила Елизавета. В монастырь тотчас поскакал курьер из Петербурга с приказом об ее освобождении. Вслед за курьером приехали экипажи с одеждой и слугами.
В Петербурге ее встретили освобожденные братья, ныне гвардейские офицеры, и сестра, ставшая фрейлиной новой Императрицы. Она попала в объятия дяди Василия. Ему вернули звание фельдмаршала, и он вновь стал президентом Военной коллегии. Княжна Екатерина тотчас отправилась в Новгород, где на месте могилы казненных родственников заложила церковь Святого Николая.
Елизавета пожаловала ее во фрейлины, но… Императрицу беспокоил негласный титул княжны – «Царская Невеста». Екатерину Долгорукую уговорили выйти замуж за генерал-поручика Александра Брюса – племянника знаменитого сподвижника Петра. Надменная, властная, все еще красавица, Екатерина третировала бедного супруга. Впрочем, жила она в браке недолго. Лишения и ссылка сделали свое дело. На второй год замужества, зимой, она простудилась, заболела и умерла. Перед смертью приказала сжечь все свои платья – чтобы никто не посмел носить одежду Государыни-невесты.
Личная рота Императрицы
Были осыпаны благодеяниями все участники революции 1741 года. «Они получили больше, чем могли представить в самых сладких снах», – завистливо писал современник.
Мотовка Елизавета умела тратить и награждать. Так что деятели переворота были осыпаны деньгами и должностями. Офицерам и солдатам выдали наградные – треть годового жалованья. Гренадерская рота, свершившая переворот, стала называться «лейб-компанией» и считалась отныне «личной ротой Императрицы», этакой супергвардией в гвардии. Все лейб-компанцы получили дворянство, их гербы украсила надпись: «За верность и ревность». Они были награждены деревнями с крепостными, отнятыми у сосланных вельмож. Ежегодно Елизавета отмечала вместе с лейб-компанцами годовщину переворота.
Осыпаны благодеяниями и руководители переворота. Хирург Лесток стал графом, личным советником Ее Величества, первым лейб-медиком Империи, директором Медицинской коллегии и обладателем пожизненной пенсии… Михаил Воронцов, Александр и Петр Шуваловы и, конечно, Алексей Разумовский проснулись камергерами и кавалерами ордена Святого Андрея Первозванного. Крещеный немецкий еврей Грюнштейн получил вместе с другими лейб-гвардейцами деревни с двумя тысячами душ, пенсию и дворянство. При том, что богобоязненная Елизавета смертельно боялась евреев, как многие провинциальные русские помещицы. Даже в XIX веке мать героя знаменитого романа Тургенева «Отцы и дети» была уверена, что все евреи имеют красное пятнышко на теле – за то, что пролили кровь Христа.
Елизавета свято верила, будто преследование евреев угодно Господу. Когда ей пытались объяснить, как важен еврейский капитал при скудной казне и ее огромных тратах на роскошь, она произнесла слова, ставшие паролем русских антисемитов: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Елизавета поспешила повторить указ своей матери от 2 декабря 1742 года – о высылке всех евреев из пределов Империи (при этом нажитое несчастными – золотые и серебряные деньги – заботливо отбиралось).
Евреям крещеным или пожелавшим креститься было дозволено жить в пределах Империи, но велено «вон их из государства уже не выпускать…». Боялась, что, крестившись и получив прибыль в России, они вернутся в иудейство за границей… Липман и все евреи «мужска и женского пола из Немецкой слободы» покинули Россию…
Заслуги эти она высоко ценила
Вступив на престол, наша Венера, конечно, не забыла любовников «Лизкиной юности», она щедро их наградила. Велела отыскать гвардейца Алексея Шубина. Его с трудом нашли на Камчатке. Он не знал о триумфе возлюбленной. Услышав, что его ищут, «Свет Алешенька» испугался – не для пытки ли в Тайной канцелярии? Не хотят ли чего выведать о его возлюбленной? Так затаился, что с трудом нашли удалого семеновца. Она наградила постаревшего Шубина генеральским чином и орденом Святого Александра Невского. Получил он и придворное звание камергера…
Постаревшие великаны Нарышкин, Лялин, Возжанский и Ермолай Скворцов награждены деревнями и крепостными. И также стали камергерами и кавалерами ордена Святого Алекандра Невского за те же галантные заслуги. Но на этом общение вчерашних любовников со вчерашней Лизанькой и закончилось. Все они будут жить безбедно, но незаметно. Они должны были понять: «красотка Лизанька» навсегда осталась в прошлом, как и их встречи с нею. И они поняли: получив награды, исчезли для истории. Только первый ее любовник Александр Бутурлин сделает блестящую карьеру – станет генерал-фельдмаршалом и будет часто появляться при дворе Императрицы Елизаветы Петровны…
«Ночной Император»
Итак, «красотка Лизанька» навсегда осталась в прошлом. У Императрицы Елизаветы началась совсем другая жизнь. Раньше у нее были Любовники, сейчас – Любовь. В ее сердце царил один – все тот же Алексей Разумовский. Она осыпала его наградами. Он – камергер, подполковник Конногвардейского полка, владелец поместий с тысячами крепостных, в том числе – конфискованных у Миниха и Остермана. Она сделала его графом Священной Римской Империи.
Но, осыпанный благодеяниями – орденами и титулами, Алексей Разумовский совершенно не вмешивался ни в управление страной, ни в дрязги двора, ни в политику… Его истинная власть начиналась ночью и заканчивалась утром. Злоязычный двор звал его «Ночным Императором». Но звал ласково – двор полюбил фаворита. Придворные обожали играть с ним в карты. Этот вчерашний бедняк совершенно равнодушно относился к выигрышам и вообще к деньгам. Он позволял придворным плутовать во время игры, воровать его золотые монеты, валявшиеся на столе.
Типичный эпизод, описанный современником – воспитателем Царевича Павла Петровича С. А. Порошиным: играя с графом в карты, князь Одоевский (чей род шел от Рюрика), наживался на его беспечности – «за князем Иваном Васильевичем один раз подметили, что тысячи полторы в шляпе перетаскал и в сенях отдавал слуге своему».
Но у щедрого казака-графа был недостаток – он пил. И во хмелю становился буен. Кровь отца-казака Розума, пьяницы и дебошира, просыпалась в графе Священной Римской Империи Разумовском. Во время его хлебосольных обедов приглашенные придворные со страхом следили за его бокалом, ожидая неминуемого. И когда Его Сиятельство окончательно напивался, то – «раззудись плечо, размахнись рука»! Вельможные гости возвращались после щедрых обедов со столь же щедро расквашенными физиономиями…
Главная подруга Императрицы, могущественная Марфа – жена самого богатого человека в России Петра Шувалова, а также Екатерина – жена самого страшного человека, главы Тайной канцелярии Александра Шувалова, дружно бежали в церковь – молиться, – если их мужья шли обедать к Алексею Разумовскому. Чтобы всесильные супруги вернулись без кроваво-синих физиономий. Да что они! Доставалось порой самой Императрице! Тогда «свет очей Лизанька» запиралась в своих апартаментах, а казак-граф в раскаянии ползал на коленях и бился в закрытую дверь… Она не выдерживала – открывала. Как говорит бабья мудрость: «Хоть плохонький, да свой».
Но пьянство фаворита не пугало двор. В конце концов в этом было что-то наше, так сказать, «древние корни» – прямиком от основателя христианства на Руси, князя Владимира, каковой уже в десятом веке объяснил на все грядущие времена: «Руси есть веселие пити, не можем без этого быти».
Двор и Церковь беспокоило совсем другое. Боялись, что красавица Императрица разлюбит удобного фаворита. Глядишь, объявится новый Бирон. Так что двор мечтал о ее браке со вчерашним казаком. Церковь хотела того же.
Нарушая постоянно важнейшую заповедь, богобоязненная Елизавета усердно молилась в церкви, страстно просила о прощении грехов, никогда не пропускала церковных служб и много жертвовала на храмы. Она помнила о кающейся Магдалине. По стойкой легенде, когда митрополит настойчиво заговорил о грехе сожительства, не освященном церковным браком, она решилась…
Брак был тайный
Почему тайный? У нее имелась отцовская мечта: чтобы европейские Государи признали Императорский титул русских Царей, признали ее титул. Это было непросто для дочери служанки. Но если к матери-служанке добавить мужа-казака, мечта становилась невыполнимой…
Тайное венчание состоялось в 1742 году в подмосковном селе Перово, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы. Уже в следующем году она купила это село вместе с церковью и подарила Разумовскому. Эта маленькая церквушка сохранилась до сих пор… После венчания Алексей Разумовский поселился в Зимнем императорском дворце, его покои были рядом с покоями Императрицы.
По утрам, после окончания его «ночной власти», они завтракали вместе. На торжественных обедах он сидел рядом с Государыней. И в меню официальных обедов появились украинские и русские блюда, которые она отлично готовила сама, – и украинский борщ, и русская кулебяка…
В его крови примирились два врага
Она решила упрочить свое правление. Коронация состоялась уже через несколько месяцев после переворота. Перед коронацией Императрица объявила подданным, что она, как когда-то ее тезка, великая английская королева Елизавета, не собирается выходить замуж. Но законный наследник престола бескрайней Империи уже есть – сын ее старшей сестры Анны и герцога Голштинского, Карл Петер Ульрих.
Он сирота, оба его родителя умерли. Мать – сразу после его рождения, отец герцог Голштинский (Карл Фридрих Голштейн-Готторпский) – когда Карлу Петеру Ульриху было одиннадцать лет. По отцу он был племянником Карла Двенадцатого, по матери – внуком Петра Первого. В его крови как бы примирились два врага – Петр Первый и Карл Двенадцатый.
Он мог наследовать шведский престол, но Елизавета оказалась могущественнее. Битва престолов закончилась ее победой. Петр стал наследником русского трона.
Перед ее коронацией наследника привезли из Киля, столицы Голштинии.
Народ и двор жаждали увидеть внука Петра Великого. Он оказался узкогрудым, узкоплечим, тощим, с белокурыми длинными волосами, как у несчастного принца Брауншвейгского. Петр немного косил и часто как-то растерянно усмехался. Говорил только по-немецки и глядел на тетку, будто затравленный зверек. Короче, в нем было все, что Елизавета не выносила в мужчинах. Императрица сумела подавить разочарование и приветливо улыбнулась прибывшему. Его объявили наследником престола, она торжественно возложила на племянника Андреевскую ленту и поручила готовить его к принятию православия.
Поговорив с Петром подольше, Елизавета (не самая образованная дама) была поражена его невежеством…
На русском престоле появился родоначальник династии Голштейн-Готторп-Романовых – именно так династия теперь называлась в европейских справочниках.
Способный, но очень ленивый
К наследнику был приставлен академик, немец Якоб Штелин. Этот выпускник Лейпцигского университета был человеком искусства – прекрасный музыкант, он великолепно играл на флейте (на родине часто музицировал вместе с сыновьями Баха). Он был выписан Анной Иоанновной в качестве профессора красноречия и поэзии. Сочинял оды к торжественным случаям – их усердно переводил Тредиаковский. Елизавета объяснила Штелину: «Я вижу, что Его Высочество часто скучает и должен еще научиться многому хорошему, и потому приставляю к нему человека, который займет его полезно и приятно». Поговорив с наследником, воспитатель доложил Императрице, что тот «способный, но очень ленивый».
На коронации Штелин присутствовал уже вместе с воспитанником, с которым отныне будет неразлучен… И впоследствии он опишет катастрофу его короткого царствования в «Записках» о Петре Третьем. Их опубликуют уже после его смерти. А тогда наступили счастливые дни начала царствования, и как всегда при новом правлении, было много надежд: Императрица вместе с наследником и его воспитателем отправилась на коронацию (Штелин составил и издал подробное описание коронации Елизаветы с прекрасными гравюрами).
Грандиозная коронация
11 марта 1742 года Елизавета выехала в Москву. Тридцать тысяч участников на тысячах лошадях двинулись в древнюю столицу. Казалось, переезжает весь Петербург. Впереди ехали целые обозы из интендантских повозок, перевозивших постельные принадлежности, мебель, зеркала, продукты и одежду – мужскую и женскую. Будучи большим знатоком развлечений, Елизавета позаботилась о том, чтобы обеспечить своих гостей щедрым гардеробом для бесконечных приемов, балов и маскарадов.
Императрице изготовили огромную карету, оборудованную всеми чудесами тогдашней техники, чтобы она наслаждалась путешествием. При въезде в каждое село были воздвигнуты арки, украшенные зеленью. И все население выстраивалось приветствовать матушку-Императрицу и наследника. С одной стороны стояли мужчины, с другой – женщины, все в праздничных одеждах.
Вместе с Императрицей в Москву направлялись лейб-компанцы, теперь непременные участники любого празднества.
Она с радостью ехала в Москву. Как и ее отцу, Елизавете всегда не сиделось на одном месте. Ее счастливая склонность к кочеванию между столицами помогла наладить регулярное сообщение между Москвой и Петербургом. Она умудрялась промчаться из новой столицы в старую за двадцать четыре часа, загоняя несчастных лошадей. В ее царствование обе столицы будут щедро украшены жеманным елизаветинским барокко, а Кремль, бывший в запустении, переживет настоящий Ренессанс.
Тогда же все фасады домов окрест Кремля были затянуты алой парчой. Коронационный кортеж проехал под специально воздвигнутыми Красными воротами… В Успенском соборе Кремля состоялось священное коронование. Наследник находился на коронации «в особо устроенном месте подле Ее Величества». Начался обряд. Митрополит восславил ее как правительницу, которая осуществит связь времен между Петром Великим и Петром-внуком. Эта мысль ей очень не понравилась, и больше столь опрометчивую идею никогда не повторяли.
Связь времен – это дочь и отец, Елизавета и Великий Петр.
Веселье удалось
После церемонии в древнем Успенском соборе начались празднества – балы и маскарады… На первый бал были приглашены чиновники «первых четырех классов и обязательно с женами». Бал продолжался до полуночи. Порой Елизавета прерывала танцы, чтобы, подойдя к окну, показаться восторженной толпе и бросить очередную пригоршню монет.
Для угощения собравшегося народа Императрица велела приготовить четырех быков, фаршированных мясом, рыбой и птицей. Два фонтана били попеременно то белым вином, то красным; хлеб раздавали без счета. На улицах валялись пьяные – также без счета. До утра стреляли пушки, и все сотрясалось от мощных залпов салюта. Веселье удалось. После коронации наследник стал подполковником Преображенского полка (полковником этого полка, как и положено, была сама Императрица). Наследник расхаживал в Преображенском мундире и был счастлив – он обожал все военное. В довершение счастья он стал полковником полка кирасир, и теперь знаменитый фельдмаршал Ласси должен был подавать ему ежемесячные рапорты. В официальный титул наследника было включено «внук Петра Великого».
Софи становится Екатериной Алексеевной
После возвращения в Петербург в ноябре того же 1742 года наследник перешел в православие. Елизавета сама заботливо учила его, как и когда надо креститься, изумляя воспитателя Штелина своей набожностью. Карл Петер Ульрих стал Петром Федоровичем.
Наследника следовало женить. Елизавета выбрала ему невесту – пятнадцатилетнюю принцессу Софию Августу Фредерику Ангальт-Цербстскую.
Невеста прибыла вместе с матерью. Они ехали через Ригу, и маленькой Софи показали Рижский замок, где была заключена прежняя правительница, Анна Леопольдовна, и ее семейство. В Петербурге она во все глаза смотрела на встретившую их Императрицу, так удачно свергшую прежнюю повелительницу… Призрак переворота встретил в России умненькую девушку.
Сразу после приезда девочка-невеста начала изучать русский язык и готовиться к принятию православия. Но русская зима сыграла с ней злую шутку – она заболела воспалением легких.
Она умирала, мать уже хотела пригласить лютеранского священника. Но девушка попросила привести к ней православного, что сразу сделало ее популярной при дворе. Молодой организм победил. Она выздоровела и летом перешла из лютеранства в православие. Софи стала Екатериной Алексеевной и уже на следующий день была обручена с наследником.
Первая брачная ночь Екатерины
21 августа 1745 года состоялись венчание и первая брачная ночь Екатерины, которой суждено будет стать самой великой русской Императрицей. Она приготовилась отдать свою девственность тому, кого через шестнадцать лет отправит на смерть.
История сохранила для нас описание церемонии. Шестнадцатилетнюю Екатерину раздевали ее мать, принцесса Голштинская и графиня Румянцева. Нагую новобрачную одели в халат…
В соседней зале граф Алексей Разумовский, принц Голштинский и Александр Шувалов раздевали с веселыми шуточками Петра…
Новобрачных в халатах привели в покои Императрицы, и они встали на колени перед Елизаветой. Императрица благословила их. Потом три дамы – ее мать, принцесса Голштинская и Румянцева – дали последние наставления молодым и удалились.
Наступила ночь новобрачных. И то, что случилось тогда (точнее, то, что не случилось), станет началом трагедии наследника престола Петра Федоровича.
Жизнь как бал
С первой минуты царствования Елизаветы Петербург утонул в танцах.
И тон задавала она сама. Она замечательно танцевала и французские (ее учил французский танцмейстер), и русские танцы. Танцы сменялись театром: ее двор превращался в театральное фойе – французская комедия, итальянская комическая опера… Знаменитые труппы облюбовали Петербург. И вновь – балы и маскарады. Балы в Петербурге прервала коронация, перенесшая вихрь танца в Москву. Но по возвращении петербургский танцевальный марафон продолжился… Маскарады и балы следовали один за другим, непрерывно. Но как не похожи были эти елизаветинские развлечения на варварские полуоргии – пьяные ассамблеи ее отца. «Петр привил России науку, Елизавета – вкус», – справедливо писал наш великий поэт. И это был французский вкус. Он победил вместе с Елизаветой. С нее начинается галломания, продолженная Екатериной Великой. Франция, тщетно пытавшаяся изменить проавстрийскую российскую политику, без всякого боя завоевала жизненный уклад высшего общества. Петербург стал столицей галломании. И так будет до конца Империи Романовых…
«Ах, эти французы! Без них не знали бы мы, что такое танцевание, как войти, поклониться, напрыскаться духами, взять шляпу и одною ею разные изъявлять страсти и показывать состояние души и сердца нашего… Что ж бы мы сошедшим в женское собрание говорить стали? Разве о курах да цыплятах… Без французов разве мы могли бы назваться людьми!» – с радостным самобичеванием (к которому у нас так склонны) писал в 1774 году журнал «Кошелек».
Теперь даже любовные записки писались на чудовищной смеси русского и французского. У всех знатных вельмож появились французские повара. У Елизаветы был самый знаменитый – Фукс… В порыве восхищения его искусством щедрая Императрица наградила повара… военным чином бригадира (полковника) и гражданским чином статского советника (генерала)! Французское посольство поставляло к ее столу трюфели и паштеты. Персики, апельсины, устрицы привозили из Франции на кораблях в Кронштадт. Узнав, что во дворце Трианон ужин французского короля поднимает «чудесная машина», Императрица распорядилась в своем дворце в Петергофе построить такую же. Она собирала гостей на втором этаже, затем там раздвигался пол и появлялся накрытый столик с едой.
Муки красоты
Все это время за Елизаветой неотступно следили молодые насмешливые глаза жены наследника престола – Великой княгини Екатерины Алексеевны.
Екатерина беспощадно описала быт Императрицы – жилые комнаты ее дворцов, куда обитатели уходили из роскошных парадных зал. Эти комнаты поражали убожеством: двери не закрывались, сквозь оконные рамы дул ветер, протекали крыши, по сырым стенам струилась вода… Мебель, как правило, путешествовала из дворца во дворец вместе с Императрицей и после многих переездов по ужасным дорогам находилась в соответствующем состоянии. Описала Екатерина и саму Елизавету – трудную, напряженную жизнь красавицы.
Казалось, физическая красота должна была защищать Императрицу от ревности к другим красивым женщинам. Но все было наоборот. Красота, вместо того чтобы стать для нее источником радости, стала предметом постоянного беспокойства… Ее великолепная красота сводила с ума не только мужчин, но ее самое. Красавица-Императрица жила в постоянных заботах о своей привлекательности. Как только в Петербург приплывали французские суда, первыми на борт поднимались посланцы Елизаветы. Они сметали все новинки моды раньше других дам Петербурга. Те обязаны были терпеливо ждать, пока посланные Императрицей обирали судно…
Маскарады и балы она сделала рыцарскими турнирами красоты, где первый приз был присужден до соревнования… Она никогда не надевала на бал одно и то же платье дважды. Зато в течение бала два раза меняла туалеты. Становясь старше, грузнее, она сильно потела и начала менять туалеты три раза… После нее во дворце остались пятнадцать тысяч платьев. Прибавьте четыре тысячи платьев, сгоревших во время пожара… А сундуки с тысячами пар туфель, бессчетными чулками и сотнями кусков французских материй, которые она скупила только для того, чтобы ими не воспользовались другие дамы!
Она все время изобретала новые способы продемонстрировать свою красоту. Если на первых порах это был водопад новых и самых модных платьев, то вскоре она ввела в действие еще одно воистину непревзойденное оружие – свои стройные и очень длинные ноги. Но как явить их миру, если они находились в тюрьме из кринолинов и юбок до полу? Придумала!
Она повелела всем дамам прийти на очередной маскарад в мужских платьях, а мужчинам – в женских. Двор преобразился. Она царила над пухленькими низкорослыми кавалерами, в которых тотчас превратились ее фрейлины… Дамы сгорали со стыда в мужских костюмах, обнаруживших их толстые короткие ноги. А она была восхитительна! Как писал австрийский посол Ботта, она появлялась в костюмах всех стран мира – то длинноногий гвардеец, то стройный морячок в коротких брючках, опять же с восхитительными ногами, то неаполитанский рыбак, то казацкий гетман…
Умненькая жена наследника Екатерина тотчас поспешила к Елизавете с желанным комплиментом: «Как хорошо, Ваше Величество, что вы не мужчина! Иначе все придворные дамы сошли бы с ума!» «Но тогда, – галантно ответила достойная ученица французского танцмейстера, – я предпочла бы всем вас, принцесса…»
Во время этих маскарадов переодетые в женское кавалеры не отставали в нелепости от переодетых в мужское дам. Придворные мужчины потели, задыхались в женских платьях, увешанных драгоценностями. Часто во время танца, запутавшись в юбках, подставляли ножку своим дамам, и пара падала под веселый милостивый хохот Императрицы. В чем-то эти маскарады были идейным развлечением. Как когда-то ее отец, устраивая заседания Всепьянейшего Собора, не только давал волю разгулу, но и издевался над всемогущей Церковью, так и она, заставив мужчин нелепо плясать в женском платье, весьма прозрачно намекнула на перемену ролей в обществе – на победу в ее лице женской эмансипации, которую затеял в России ее отец.
Битва на балу: вырванный язык
Все верноподданные модницы знали неписаный, строжайший закон маскарадов и балов: никто не смеет соревноваться с нею на этих галантнейших турнирах красоты. Никто не должен носить новомодное платье или прическу, пока она носит этот туалет и эту прическу…
Но нашлась при дворе героиня, которая, в отличие от холопствующих придворных – женщин и мужчин – посмела наплевать на запреты. Это была княгиня Наталья Лопухина – главная соперница Елизаветы в красоте в их молодые годы. Княгиня – родственница первой жены Петра Великого, Евдокии, которую Царь отправил в монастырь и место которой на троне заняла мать Елизаветы. В молодые годы княгиня Лопухина обожала выведать, в каком наряде хочет появиться Лизка, чтобы, заказав такой же, сразиться с ней красотой. И часто – победить…
И теперь, когда Елизавета стала Императрицей, княгиня Наталья Лопухина посмела повторить молодые забавы. В свои чуть за сорок она все еще была ослепительно хороша. В тот вечер на балу в прическе Императрицы горела алая роза. И Наталья Лопухина посмела явиться на бал с такой же розой в волосах. Это был вызов на битву. Но сражение продолжалось недолго. Елизавета потребовала ножницы и, подозвав дерзкую, срезала ножницами преступный цветок вместе с большой прядью волос. После чего закатила княгине две звонкие пощечины. Рука у Нимфы была тяжелая – недаром битые фрейлины называли ее «Хлоп-бабой». После мощных ударов Императрицы Лопухина рухнула на паркет, а Елизавета как ни в чем не бывало отправилась танцевать. Когда ей сказали, что несчастная Лопухина лишилась чувств и все еще лежит на паркете, она пожала плечами: «Ништо ей, дуре!» И продолжила танцевать.
Что ж, это было семейное. Отец ножницами стриг бороды бояр, а она – прическу боярыни. Зато дубинкой, как отец, проштрафившихся дам все-таки не била. Так что прогресс был налицо.
Но, как и отец, обид она не забывала. Теперь Лопухина была у Елизаветы на примете. Через несколько лет ее причислят к лжезаговору и осудят на смертную казнь, которую августейшая соперница в красоте милостиво заменит на наказание кнутом, урезание языка и вечную ссылку в Сибирь.
Взятка на эшафоте
Во время экзекуции вместе с Натальей Лопухиной на эшафоте стояла еще одна обвиненная – родная сестра сосланного вице-канцлера Головкина, вдова знаменитого петровского генерал-прокурора Ягужинского, жена родного брата нынешнего канцлера – Анна Бестужева.
Анна Бестужева повела себя умно. Зная, что взятки у нас берут даже на эшафоте, ловко сунула палачу золотой крестик, осыпанный бриллиантами. И умелый палач только сделал вид, что хлестал ее плетью. Его нож едва коснулся ее языка. Но гордая Лопухина посмела сопротивляться. Когда палач обнажил ее тело, она укусила его. Палач беспощадно исхлестал красавицу и, сдавив горло, вырвал язык! Ее отправили в Сибирь, откуда княгиня вернется только через двадцать лет, уже при Петре Третьем, жалкой мычащей старухой.
Тайна маскарадов
Заговоры и ночные перевороты, печальные пробуждения свергнутых владык, камеры в крепости мерещились Елизавете в течение всего ее долгого царствования. Она никак не могла забыть ночных арестов. Как разбудили гвардейцы Бирона и, еще вчера всемогущего, в ночной сорочке, беспомощного, избитого прикладами, увезли в крепость. Никогда не забывала Елизавета свое «Сестрица, пора вставать!». И пробуждение несчастной Анны, ее оторопь, безумный взгляд, мольбу о сыне! От этого кошмара ее и должны были защитить ночные маскарады с караулом гвардейцев вокруг и внутри дворца, всю ночь охранявшим пляшущих.
В этом и крылась тайна ее любви к ночным развлечениям.
Но кроме гвардейцев ее должен был защитить Господь. Он видел, как истово она молится, как не пропускает ни одного богослужения, как исполняет клятву – ни одного смертного приговора в ее царствование! Она очень старалась задобрить Бога. Отправлялась на бал только после вечерней службы. Протанцевав всю ночь, прямо с бала шла к заутрене, ловко соединив любимую танцевальную залу с церковью…
Семья любимого: встреча с зеркалом
Она решила позаботиться о семье тайного мужа. Они по-прежнему жили в Малороссии, в глухой деревне, где младший брат «Ночного Императора» трудился простым пастухом. Она помнила, как отец разыскал родственников ее матери и привез их в Петербург и как потом заботилась о них мать, став Императрицей.
Она повелела привезти в Петербург всю семью тайного мужа. Сначала приехала «старая Розумиха», как звали в деревне вдову казака Розума. Розумиха не узнала сына в блестящем вельможе. Пришлось Разумовскому раздеваться – показывать матери родимые пятна на теле. Только тогда она расцеловала его.
Высокую красивую старуху одели в придворный наряд перед встречей со снохой-Императрицей. Когда Розумиху вели по лестнице Зимнего дворца, она увидела саму Императрицу, шедшую ей навстречу. Розумиха торопливо бухнулась ей в ноги, но… Но это была она сама в гигантском зеркале! В ее родном селе зеркал не было, и до того она никогда себя не видела!
Петербург Розумихе не понравился, и она упросила вернуть ее в родную деревню, по которой очень тосковала.
Шалости власти: в пятнадцать – пастух, в восемнадцать – президент академии наук
Привезли в Петербург и младшего брата мужа. В Лемеши был послан один из самых блестящих русских людей – философ, энциклопедист, получивший образование в Германии, двадцатипятилетний Григорий Теплов. Этот сын истопника своей карьерой был обязан только своим блестящим способностям. Алексей Разумовский справедливо решил, что лучшего воспитателя для брата не найти.
Кириллу шел пятнадцатый год, он был неграмотен, работал в поле, пас волов. Увидев приехавшего Теплова с сопровождавшим офицером, Кирилл решил, что приехали «упечь его в солдаты». Со страху убежал, залез на дерево и три дня там просидел. Только с голодухи слез.
Неграмотного Кирилла Теплов повез сначала в Петербург, а потом – в Европу… Они проехали по Германии, Франции и Италии. Кирилл посещал инкогнито лекции в Геттингенском университете, жил в доме великого математика Эйлера, который давал ему уроки… Юноша оказался способнейшим учеником.
В шестнадцать лет Кирилл вернулся в Россию блестящим европейцем. Восхищенная Елизавета тотчас сделала вчерашнего пастуха графом, камергером, а когда ему минуло восемнадцать лет, назначила… президентом Академии наук «в рассуждении усмотренной в нем особливой способности и приобретенного в науках искусства».
Это назначение оскорбило ученый мир. На самом деле Академией будет успешно руководить воспитатель Кирилла – Теплов. Но Кирилл и вправду был человеком блестящих способностей. Екатерина Вторая впоследствии писала о нем: «Он был хорош собой, оригинального ума… умом несравненно превосходил своего брата…»
Украшая род тайного мужа, Елизавета женила Кирилла на одной из самых богатых невест России – своей троюродной сестре Екатерине Нарышкиной. Как и брат Алексей, в богатстве, власти и славе Кирилл не забывал, откуда пришел. В своем дворце он хранил одежду, в которой пас волов…
Не забывали братья и о родной Малороссии. После предательства гетмана Мазепы Петр Первый упразднил гетманство. Но Разумовские решили его вернуть… Алексей к должностям никогда не стремился, но брат Кирилл мечтал о гетманстве… Все было организовано в лучших наших традициях. В 1744 году Елизавета посетила Киев, и депутация малороссов попросила ее возвратить гетманство, назначив гетманом Кирилла Разумовского. Просьба народа, конечно же, была уважена, Елизавета согласилась. Но решила все-таки немного подождать, чтобы недавний пастух стал чуточку старше, приобрел придворный лоск. Через несколько лет комедия продолжилась под тем же названием – «Народ выбирает».
В 1750 году гетманом Всея Малые России и обеих сторон Днепра и Войска Запорожского единогласно был избран Кирилл Разумовский. Манифест Елизаветы возродил гетманство.
Гетман Кирилл был умен, независим, обладал хорошим чувством юмора. О своих детях говорил: «Мне их не понять, а им меня. Я сын казака, а они – гетмана». Во время очередной проповеди в Петропавловском соборе, закончившейся восторженным призывом митрополита: «Восстань из гроба, Петр! Погляди на величие Родины!», Кирилл сказал: «Не приведи, Господь! Если бы он восстал из гроба, как бы нам всем досталось!»
Царство Малороссия
Гетман Кирилл Разумовский стал воистину Самодержцем Малороссии. Но Царство должно было иметь столицу. Прежняя столица мятежного Мазепы – Батурин – после взятия русскими войсками превратилась в груду камней, поросших травой и кустарником. При Петре Первом из разоренного Батурина столица Малороссии была перенесена в город Глухов. В Глухове торжественно казнили гетмана Мазепу. Изменника повесили. Правда, сам повешенный не знал о своей казни – он в это время находился в бегах. Вместо него казнили чучело Мазепы…
Гетман Кирилл решил возродить, отстроить обе столицы (чтобы в Малороссии были, как в Великороссии, свои Москва и Петербург – Батурин и Глухов). Официальной столицей вновь стал Батурин – древняя столица Гетманщины. Он построил дворец, театр, церкви и мечети, обнес город крепкой стеною. Ученик Растрелли Алексей Квасов в обоих городах возводил здания в стиле украинского барокко.
Кирилл создал в Батурине воистину царский двор: штат придворных и царские развлечения – итальянскую оперу и французский театр, великолепные приемы, которые обслуживал знаменитый, конечно же, французский повар, и так далее. К сожалению, как положено при азиатском дворе, тотчас объявилось множество родственников, и началась «нормальная жизнь» – с мздоимством родни, обнищанием крестьянства, постоянными жалобами населения в Петербург. Уже вскоре Елизавета будет вынуждена призвать в столицу молодого гетмана и сильно ограничить его права… Но через три года он сумел вернуться в любимую Малороссию. С ним был все тот же Теплов, женившийся на его сестре. Вместе с Тепловым они начали преобразовывать малороссийскую жизнь в духе Просвещения. Кирилл восстановил старинное демократическое казацкое судопроизводство, реформировал казацкое воинство, мечтал сделать титул гетмана наследственным. В подбрюшье России возникало Государство – Малороссия…
Политика нимфы
«Она не имела дальних планов управления страной – она правила, как жила, изо дня в день». «Беспорядочная и своенравная русская барыня», – писал о Елизавете Ключевский.
Управлял страной в эти первые годы ее власти (сороковые годы XVIII века) канцлер Алексей Бестужев.
Императрица была суеверна и особенно верила людям, носившим имя ее отца. Участники переворота лейб-гвардеец Петр Грюнштейн и Петр Шувалов радовали ее своими именами. Бестужев ее быстро понял и постоянно эксплуатировал имя Петра.
Он объявил себя продолжателем «системы Петра». Суть ее сводилась к следующему: у России должны быть союзники, с которыми у нее нет территориальных споров и которые гарантируют нужную России ситуацию на ее границах – сухопутных и морских. Это были Англия и Голландия. Они субсидировали нашу армию, помогали контролировать ситуацию на Балтике – защищали наши морские рубежи. Но главным союзником являлась Австрия. Россия имела общего с нею врага – турок. И общую опасность на границе – вечно мятежную Польшу. Вместе с Австрией Россия могла контролировать ситуацию в опасно нестабильной стране. Другой общий с Австрией неприятель – прусский король, великий Фридрих, который «отгрыз» у Австрии Силезию…
Понимала ли Елизавета, что политика Бестужева – это всего лишь продолжение проавстрийской политики сосланного ею немца Остермана? Не понимала да и не хотела вникать. Имя отца ее совершенно успокаивало. Не беспокоило ее и то, что канцлер Бестужев – чудовищный мот. Он с удовольствием брал деньги у послов. Но Елизавета знала: он брал их выборочно – то есть у послов тех держав, с которыми Россия находилась в союзе. В соответствии с этим правилом Бестужев отвергал деньги, предлагаемые королем Пруссии. Но никогда не отказывался от подношений (даже настаивал на них!), имея дело с министрами Австрии, Англии, Голландии. Взятка от друга-союзника входила, с его точки зрения, в правила игры и была своего рода знаком уважения к мощи представляемой им державы. «…Я весьма верный ее императорского Величества раб и сын Отечества, чтоб я помыслить мог и против интересов ее и государства малейшее поступить», – писал Бестужев Алексею Разумовскому, отчитываясь перед фаворитом.
Только дважды Елизавета ослушалась канцлера. Бестужев хотел уладить конфликт с Данией, нашей верной союзницей со времен Петра. Канцлер предлагал согласиться с давним захватом датскими королями Шлезвига, принадлежавшего прежде голштинским герцогам – предкам наследника. Дания предлагала за Шлезвиг огромный выкуп. Но Елизавета знала, как любил Петр Федорович свою маленькую родину Голштинию, как мечтал вернуть захваченный Данией Шлезвиг. Он буквально жил этой мечтой… И она отказала Бестужеву.
И еще. Бестужев боялся усиления в Курляндии влияния Польши, Франции и Пруссии. Он хотел вернуть Бирона в Курляндию, оставив заложниками в России его сыновей. Но Императрица не смогла победить прежний девичий страх перед всесильным Бироном и предпочла надзирать за ним в России – в Нижнем Новгороде.
В остальных вопросах Бестужев был хозяином… Его внешняя политика исключала союз с Францией, которая имела в союзниках врагов России – Турцию и Швецию. Это вызывало ярость у двух французов, считавших себя отцами переворота, – французского посла маркиза де ла Шетарди и лейб-медика Лестока. Лесток, получавший деньги от Шетарди, был возмущен неблагодарностью Бестужева, которого он привел во власть. Между тем французский король Людовик Пятнадцатый, проигрывая битву за битвой, так нуждался в могучей русской армии. И как можно скорее!.. Маркиз решил, что путь к кардинальному изменению русской политики – к военному союзу России и Франции – лежит через кровать красотки Императрицы… И, зная ее чувственность, в лучших традициях галантного века Шетарди пошел в атаку.
