Книга: Бабье царство. Русский парадокс
Назад: Глава 2 Краткое возвращение «мужского царства»
Дальше: Глава 4 Правительница Анна Леопольдовна

Глава 3
Императрица Анна Иоанновна

Ложь ради свободы

Но Верховники не поставили высокое собрание в известность о Кондициях. Ни Сенат, ни Синод, ни гвардия ничего не знали об условиях, которые члены Совета решили направить Анне. Впоследствии писалось, что это было сделано Верховным Советом из вельможной гордости, презрения к худородным, из глупой самонадеянности. На самом деле все было иначе. Князь Дмитрий Михайлович Голицын не верил в свободолюбие большинства в Сенате и Синоде… Столетия татарского ига и беспощадного Самодержавия московских Царей и великого Петра сделали самодержавную власть сущностью российской жизни. И князь знал: дворянской массе легче представить страну без народа, чем без самодержавного Царя.
Кстати, то же писал о русском дворянстве один из активных врагов Кондиций, астраханский губернатор Артемий Волынский: «Мы не доросли до свободы, поэтому никаких кондиций нам не нужно, а нужен самодержец-царь. Если же дать волю народу, то нечестолюбивый, нетрудолюбивый наш народ станет попросту спать в своем доме. И весь воинский порядок мы, конечно, потеряем». Так что отец Кондиций Голицын и враг Кондиций Волынский думали о дворянстве одинаково. И Голицын придумал: в Митаве они заявят, что Кондиции – результат всеобщего решения, а в Москве преподнесут их как решение самой Анны. Для этого достаточно будет получить на них ее подпись. И потом поставить Сенат и Синод перед свершившимся фактом.

Народу сообщили о его народном желании

За подписью Анны в столицу Курляндии Митаву (нынче Елгаву) отправились Василий Лукич Долгорукий, знавший Анну с давних времен, Михаил Голицын, двоюродный брат фельдмаршала, и безликий генерал Леонтьев, представитель генералитета. Они должны были передать Кондиции от имени… всего общества!
На улицах Москвы читали манифест: «…Общим желанием и согласием всего Российского народа на Российский Императорский Престол избрана по крови Царского колена Тетка Его Императорского Величества, Государыня Царевна Анна Иоанновна, Дщерь Великаго Государя Царя Иоанна Алексеевича…»
Так народу сообщили о его «общем желании и согласии».

Обреченные

В это холодное время года Остерман привычно заболел. Умнейший интриган совершенно не сомневался в том, что затея коллег обречена. Во-первых, сами Верховники, как издревле повелось среди наших бояр, ненавидели друг друга. Единство их было временным и очень хрупким. Во-вторых, как и князь Голицын, и Артемий Волынский, он отлично знал: общество, то бишь дворянство, не представляет Русь без Самодержавия. Недаром «европейцу» Петру не приходило в голову дать свободу хотя бы верхушке аристократии. Наоборот, петровская табель о рангах уравняла в правах боярство и дворянство, превратив их в общую послушную армию привилегированных холопов на службе у хозяина земли Русской – у Самодержца.
Наконец, Верховники забыли о главном – о «парламенте с ружьями», о нашей славной гвардии, которая так удачно сажала на престол Царей. Они не сумели привлечь гвардейцев на свою сторону. И действительно, зачем гвардейцам свобода? «Свобода в армии – это конец дисциплины», – так писал Волынский. Так считал и генералитет. Впрочем, имелось старое и испытанное средство, которое подчас сильнее всех идей, – деньги. Его использовал Меншиков, готовя гвардию к поддержке Екатерины. Но Верховники, эти небожители, захотели достичь свободы бесплатно. Честнейший Голицын брезговал подкупом. Долгорукие пребывали в отечественном романтизме – то ли верили, что все их боятся, то ли попросту пожадничали.

Шут именовал ее «Царь Иван Васильевич» (Грозный)

Но был еще один пункт в Кондициях, опаснейший в этом новом Царстве, которое создавалось в России – в Царстве женщин.
Согласно этому пункту Анна не должна была везти с собой курляндцев и «особливо невнятную личность Ернеста Бирона». Ей надлежало навсегда оставить его в Митаве. Члены Верховного Тайного Совета, люди немолодые, не поняли, что они написали. Плохо знали Анну, совсем не изучили свою протеже.

 

Несколько лет не мог родить детей отец Анны, рахитичный, болезненный, слабоумный Царь Иван. Как писал в XIX веке наш генеалог князь Долгорукий, Анну и ее сестер придворные считали дочерьми Василия Юшкова – здоровенного малого, которого Софья назначила в постельничьи к жене Ивана Царице Прасковье. После этого у Прасковьи и начали появляться дети…
Думаю, эта версия неправдива. Анна – явное порождение Романовых. Она слишком похожа на тетку Царевну Софью – и внешностью, и характером: то же некрасивое лицо, те же тщеславие и беспощадная жестокость. Но при этом – те же неистовство и верность в любви.

 

После смерти ее отца Ивана мать Анны с тремя малолетними дочерьми жила в Измайлове – древней вотчине Романовых. Там они росли – старшая Катерина, средняя Анна и младшая Прасковья.
Шло время. Пала их родная тетка Царица Софья, за окном гремели Петровские реформы. Маленький ботик, на котором молоденький Петр плавал у них на глазах по Измайловским прудам, превращался в русский флот, строились города и крепости, велись жестокие войны… Но в Измайловской царской усадьбе время остановилось. Там обитал обязательный придворный штат уходящей Московии – мамок, нянек, шутов и приживалок.

 

Есть идиллическое описание этого остановившегося времени: трое маленьких ангелочков, окруженных цветником придворных девушек в нарядных старинных русских платьях и в кокошниках… Они водят хороводы на фоне прудов и рощиц старого парка… И гусляры и шуты воскрешают древние забавы московских царей.

 

Есть и совсем другое описание…
Берхгольц, посланник герцога Голштинского, был послан с поручением в Измайлово. Она записал впечатление (его приводит историк Валишевский): «Мне пришлось пройти через спальню Царевен. Младшая Прасковья, золотушная девица, протянула руку, старшие (Катерина и Анна) угрюмо смотрели… Дальше была спальня, где придворные дамы и служанки спали вперемежку. Они проводили меня остротами и сальными шутками, которые были слышны в соседней комнате и заставляли краснеть царевен. Я увидел не одну голую грудь, но не был соблазнен. Грязь всех этих женщин отталкивала».

 

Петр называл Измайлово «богадельней уродов, ханжей и сумасшедших.
Анну с трудом научили считать и писать. Но огромную, неуклюжую Царевну тщетно обучали танцам по новой моде… С детства Анна – зла, мстительна и опасна. Даже мать ее боялась и не любила. В юности придворный шут именовал ее не иначе как «Царь Иван Васильевич» (Грозный).
По обычаю все три Царевны, выросши, должны были уйти в монастырь.

Телами русских Царевен

Но Петр все переменил. В стремлении соединиться с Европой Царь прорубал окно на Запад не только пушками, но и телами русских Царевен. Сестра Анны Екатерина была выдана замуж за герцога Шверин-Макленбургского. Что же касается Анны… Здесь царский расчет был ясен, а ход его ловок. В результате Северной войны границы наши вплотную подошли к Курляндии, маленькому богатому вассальному владению Речи Посполитой. Три державы тянули Курляндию к себе – Польша, Германия и Пруссия. Но Петр притянул эффективней – Анну выдали за Курляндского герцога.

Смертельная свадьба

Все было, как полагалось тогда. Жених и невеста видели друг друга только на непохожих портретах, но писали друг другу обязательные любовные письма. Он написал о своей страсти, она отвечала: «Ничто не может быть мне сладостнее, чем ваше объяснение в любви ко мне».

 

Петр обожал празднества с подтекстом. В Петербурге была устроена пышная свадьба Анны. В завершение ее был разрезан огромный свадебный торт, оттуда вышла еще одна пара новобрачных – лилипут и лилипутка. Во французском платье, похожие на игрушечных кавалеров из Версаля, они станцевали на столе менуэт.
Так Петр в своей манере спародировал брак безвластного герцога Курляндского, жалкого политического лилипута, и потомицы ненавистных Милославских – Анны.

 

Герцог был в восторге от лилипутов, и насмешник Петр предложил ему перед собственной брачной ночью полюбоваться на то, «как это делается у лилипутов». И первая ночь шутов прошла в герцогских покоях. Получив эротический заряд, молодожен направился в покои своей некрасивой невесты…

 

Но пришло время молодым возвращаться в Курляндию. На прощание Петр устроил очередной пир. На нем подвыпившему герцогу вздумалось потягаться в пьянстве с Царем. К сожалению, он не знал удалой русской пословицы: «Что русскому здорово, то немцу – смерть». На обратном пути от обилия возлияний герцог отправился на небеса.

 

Анна приготовилась вернуться в Россию – пожить в родном Измайлове, а потом, как положено, уйти в покойную келью, в Вознесенский Кремлевский монастырь. Но Петр не собирался снимать удавку с желанного герцогства. Дядюшка повелел ей продолжать жить вдовой-герцогиней в Курляндии. Для утешения к ней приставили надзирателя – Петра Бестужева, бывшего прежде дипломатом в Вене, Берлине и Гааге. Он стал обер-гофмейстером (главой) ее двора и одновременно ее любовником. Будучи на два десятка лет ее старше, любвеобильный Бестужев, однако, не удовлетворялся сомнительными прелестями толстой герцогини Курляндской и вовсю развлекался на стороне. Но она терпела.

Скандальное сватовство донжуана

В 1726 году в Курляндии появился блистательный мужчина – незаконное дитя знаменитого любовника всех красавиц Европы короля Саксонского и Польского Августа. Этот достойный плод страстной любви продолжил дело отца – стал главным европейским донжуаном. Его звали Мориц Саксонский.

 

Мориц захотел прибавить к любовной славе богатое Курляндское герцогство. Местное дворянство радостно приняло эту весть и избрало его курляндским герцогом. Еще с большей радостью приготовилась принять в объятия неотразимого красавца Анна – «Толстуха», как ее называл Мориц. Прибыв в Митаву, он ухаживал за ней, но в своих лучших традициях – успел одновременно переспать со всеми красотками Митавы. Однако Анна привыкла к тому, что ее не любят. Она готова была любить сама, несмотря на все его измены… Но тут вмешался Меншиков. Генералиссимус, обремененной множеством титулов, не мог пропустить еще один. По его настоянию Екатерина Первая отрядила в Митаву Василия Лукича Долгорукого. Тот потребовал от курляндцев вновь собрать сейм и избрать своим герцогом… Меншикова! Долгорукий пригрозил русским десантом, расквартированным совсем рядом, в завоеванной Петром Риге. Но курляндцы, надеявшиеся на помощь Польши и Пруссии, отказались от Меншикова. Сослались на то, что их герцогом имеет право быть только лютеранин.
Тогда Меншиков сам вошел в Митаву во главе конвоя в несколько сот драгун. Вчерашний продавец пирогов объявил курляндцам, что негоже великой русской Империи отдавать свою принцессу за незаконного отпрыска. Он будто бы даже повстречался с Морицем…
«Мы не можем отдать за вас царскую дочь… Кто ваши родители?» – спросил Меншиков. «А кто ваши?» – усмехнулся в ответ Мориц.

 

В общем, переговоры ничего не дали. В результате возникла популярная легенда о том, как русский десант под руководством Светлейшего внезапно окружил дом Морица. Чтобы выиграть время и сбить с толку русских, любовница Морица спустилась из окна по веревочной лестнице. Она была в мужском платье и мужском парике. Ее тотчас схватили русские солдаты, решившие, что это Мориц. И пока разбирались, Мориц организовал оборону и выдержал осаду.

 

На самом деле, как вспоминал сам Мориц, он действительно ожидал штурма. Но всю тревожную ночь провел за любимым занятием – играл в карты. Однако штурма не было. Все тот же Василий Лукич Долгорукий осторожно объяснил Екатерине, что Меншиков ведет себя в Митаве, «как слон в посудной лавке», и может сильно рассердить отца Морица, верного союзника России, короля Августа.

 

Меншикова отозвали. Но Екатерина не посмела не считаться с желаниями прежнего хозяина. Через некоторое время она попросила польского короля помочь избрать Меншикова курляндским герцогом. Однако курляндцы стояли насмерть. Екатерина умерла, так и не сделав прежнему хозяину желанного подарка.

 

В это время в Митаве случился скандал. Морица, приглашенного Анной жить в ее дворце, постыдно застигли с одной из ее фрейлин. В ту ночь выпало много снега, и галантный Мориц после любовных утех нес на руках очередную красавицу по заснеженному двору. В призрачном лунном свете кухарка, вышедшая во двор по нужде, приняла их за приведение о двух головах. Рассказы о ее истошном вопле разнеслись по всей Митаве. Курляндцы смеялись: «Жених отдыхает от толстухи на более лакомых кусочках». И Анне пришлось отказаться от скандального жениха.
Мориц потерял сначала ее, а после нового появления двух русских полков – Курляндское герцогство. Но больше всего огорчила этого донжуана потеря архива. Во время бегства из своего дома, окруженного русским отрядом, он оставил там бесчисленные любовные записки от самых знаменитых красавиц Европы и подробный дневник своих любовных побед. Были ли там записи о «Толстухе» – неизвестно. Возможно, были. Поэтому-то, несмотря на щедрые посулы русским, Мориц так и не смог получить архив обратно.

 

Расставание Морица с Анной пошло на пользу обеим сторонам: знаменитый донжуан занялся военной карьерой и стал знаменитым полководцем, а толстуха Анна вскоре получила роль беспощадной русской Императрицы.

Любовь, любовь…

Итак, Анна по-прежнему была вдовой. Разозленный отсутствием помощи от Бестужева, Меншиков решил отозвать его из Курляндии. Это вызвало поток писем от несчастной Анны, испугавшейся остаться в одиночестве. Она забросала посланиями Меншикова и влиятельного члена Верховного Тайного Совета Андрея Остермана, ее главного покровителя при дворе (умел смотреть в будущее великий политик Остерман).
«Нижайше прошу Ваше Превосходительство попросить за меня, сирую, у Его Светлости [Меншикова]… Умилосердись, Андрей Иванович, покажите милость… не ослезите меня, сирую. Не дайте мне вовеки плакать! Я так к нему привыкла!» Меншиков вскоре пал, и Бестужева ей оставили.

 

Но вскоре произошло событие, имевшее громадное значение как для Анны, так и для всей России. Во время болезни Бестужева Анне Иоанновне принес бумаги на подпись мелкий чиновник. Подписав, Анна велела ему приходить каждый день… Чиновник сделал стремительную карьеру: уже вскоре он стал ее секретарем и камергером ее двора.
Его звали Эрнст Иоганн Бюрен.

Бюрен

Дед Бюрена (так его звали на самом деле), мелкопоместный дворянчик, по некоторым источникам, был придворным конюхом при герцоге Курляндском.
Отец дослужился до капитана. У Бюрена было два брата, Эрнст был средним. Учился он в Кенигсбергском университете, но не окончил его из-за какой-то темной истории. Пришлось вернуться обратно в Курляндию. Здесь служил дворецким у одного из баронов. По примеру множества европейских авантюристов отправился за счастьем и деньгами в «русский Клондайк» – в Петербург. Попытался стать камер-юнкером при дворе Царевича Алексея. Отказали унизительно – из-за низкого происхождения. До смерти он помнил и мстил русской знати за это унижение. Он вернулся в Курляндию. Там познакомился с Бестужевым, обер-гофмейстером двора Анны, и Бестужев взял Бюрена ко двору.
Он был невысоким, прекрасно сложенным, с выразительным лицом – орлиный нос, тонкие губы и серые гипнотические глаза. «Грубая мужская сила исходила от невысокого курляндца», – писал современник.

 

Когда Анна его увидела, ее судьба решилась. До него у нее были любовники, теперь же появилась любовь. И любовь, в отличие от всех наших будущих героинь, навсегда. Страсть! Это бывает: высокие толстые женщины страстно любят невысоких, изящных, но сильных мужчин.

 

Первое, что сделал новый любовник, – он изгнал из дворца любовника прежнего, своего благодетеля Бестужева. Благодеяние, как известно, должно быть наказано. Милостивец Бестужев по просьбе Анны был отозван в Петербург. «Я в несносной печали, едва во мне дух держится, что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш друг [Бирон. – Э. Р.] более в кредите остался…» – писал Бестужев дочери, княгине Волконской.
В Петербурге Бестужев попытался вернуться в Митаву, и тогда Анна обвинила его в воровстве. Пожаловалась в Россию: «меня разорил и разворовал Бестужев». В общем, сделала всё, чтобы его к ней не вернули.

Любовь

Анна сразу начала выдвигать Бюрена. Она взяла его с собой на коронацию Екатерины. Это был его первый триумф – безвестный дворянчик сидел среди почетных гостей в городе, в котором ему не так давно показали на дверь. Во время коронации он сблизился со «своими» – с немцами братьями Лёвенвольде, младший из которых, Рейнгольд, был любовником Екатерины Первой. Уже вскоре Екатерина поручает Бюрену купить для нее лошадей – внук конюха знал в этом толк.

 

Теперь Бюрен – секретарь Курляндской герцогини и… ее повелитель! Анна украшала потомка конюха как могла. Сначала Бюрена превратили в Бирона, присвоив ему фамилию французских герцогов. Сам герцог только посмеялся над этой блажью. Добрый смех, возможно, был хорошо оплачен. Для приличия Анна женила любовника на свой фрейлине. Сама выбрала ему жену – очень знатную и очень уродливую курляндку. Когда жена Бирона стала ходить с большим животом, двор прятал улыбки, потому что одновременно герцогиня Анна начала носить очень широкие домашние платья. Все знали, что жена Бирона привязала к животу подушку, а Анна уже готовилась тайно рожать. Так у Бирона появились двое сыновей.

 

И вот сейчас посланцы Верховников в числе прочих условий потребовали от женщины забыть человека, которого она страстно любила! Оставить Бирона в Курляндии! Как должна была отреагировать тридцатисемилетняя Анна, у которой хотели отнять практически тайного мужа?! Так она и отреагировала – ненавистью. Знали бы Верховники, сколь опасна ненависть мужеподобной Императрицы, которую умный шут в детстве прозвал «царь Иван Васильевич».

Послы сообщают о русской аристократической революции

Пока посланцы Верховников ехали в Митаву, слухи о Кондициях с ужасающей быстротой начали распространяться по Москве. Как справедливо писала госпожа де Сталь, «в России все секрет, но ничего не тайна».
И уже вскоре и о Кондициях, и о посольстве, отправившемся в Митаву, знали все иностранные послы. У них был широкий штат осведомителей.

 

Европейские правительства щедро выдавали деньги на шпионаж в Петербурге. Впрочем, сейчас послы деньги сэкономили. Остерман, тайно снабдивший их информацией о Кондициях, был редчайший вельможа, не бравший взяток.
И полетели сообщения в европейские столицы…

 

Испанский посланник герцог де Лириа доносил в Мадрид: «Идея нации та, чтобы считать царицу лицом, которому они отдают корону как бы на хранение… Они [Верховный Тайный Совет. – Э. Р.] имеют три идеи об управлении… первая – следовать примеру Англии, в которой король ничего не может делать без парламента; вторая – взять пример с управления Польши. Третий вариант – республика».
Французский посланник де Бюсси сообщил своему правительству о тех же трех вариантах, добавив к ним четвертый – «аристократическая республика»: «Императрица должна будет руководствоваться решениями Правительственного Совета, назначенного народом».
Саксонский посланник Лефорт подтверждал слова остальных: «Одни хотят его [правление. – Э. Р.] устроить наподобие правления Англии, другие – подобно Польше, а третьи желают республики!»
Секретарь французского посольства Маньян писал: «Нельзя еще сказать… какова будет эта новая форма правления… будет ли оно устроено по образцу английского правления или же шведского. Намерение старинных русских родов… состоит в том, чтобы воспользоваться таким благоприятным стечением обстоятельств для своего освобождения от ужасного рабства, в котором они до сих пор находились: они положат предел деспотической власти, с которой русские монархи могли распоряжаться по своей прихоти и произволу жизнью и имуществом своих подданных, без всякого различия званий и без судебного разбирательства; вельможи Русской империи наравне с ее народом не имеют никаких привилегий, спасающих их от истязаний кнутом, от лишений званий и должностей… внимание русских будет прежде всего обращено на это положение; по крайней мере, если они этого не сделают – можно сказать, что они упустили случай лишь по недостатку смелости».
Все тот же посол Испании де Лириа сообщал в новом донесении: «Они думают, что если цари останутся такими абсолютными, как это было доселе, всегда найдется фаворит, который сможет управлять ими [далее по-русски написано «и жезлом, и пырком, и швырком». – Э. Р.], как делали в продолжение царствования покойного Петра Второго князь Иван Долгорукий и его отец».

«Разорвать эту бумагу будет нетрудно»

В это время Остерман спешил предать коллег по Совету. Он торопился услужить будущей повелительнице, будучи наслышан о мстительном характере Анны от брата, который был ее учителем.
Умнейший немец сообщил о Кондициях другому немцу, отнюдь не умнейшему, но очень ловкому – Рейнгольду Лёвенвольде, камергеру и любовнику недавно умершей Екатерины Первой. И тот принял эстафету…
Ранним утром из дома Лёвенвольде вышел крестьянин. Это был переодетый в крестьянскую одежду скороход (низший придворный чин, исполнявший самые разные поручения). На окраине Петербурга «крестьянина» ждала карета…

 

Загоняя лошадей, он поскакал в Лифляндию к старшему брату Лёвенвольде – Карлу. Карл был одним из самых доверенных людей Великого Петра – из тех, кого называли «оком Государевым». После смерти Петра он удалился в лифляндское имение, расположенное совсем недалеко от Митавы. Но недаром Петр считал его умником. Карл, мечтавший вернуться во власть, предвидел события и все это время поддерживал самые тесные отношения с курляндской герцогиней. К нему в лифляндское поместье привез скороход послание от брата.

 

Прочитав, Карл немедля оседлал коня и поскакал в Митаву. Он прибыл туда за день до посланцев Совета. Карл передал Анне поклон от брата и послание Андрея Остермана, сообщавшего Анне все ошеломительные новости. Остерман советовал ей не сомневаться и подписать Кондиции, которые ей привезут посланцы Совета, ибо «разорвать эту бумагу будет нетрудно». Остерман писал, что по приезде в Москву ее будут ждать преданные союзники, способные «привести все дела в прежнее состояние». То же посоветовал ей Карл… Зная Россию, он был уверен: общество вряд ли согласится с отменой Самодержавия.
Откланявшись, Карл Лёвенвольде вернулся в свое поместье, чтобы впоследствии стать одним из влиятельнейших людей в царствование Анны…

Покладистая дама

Между тем посланцы Верховников приехали в Митаву.
Анна встретила их величаво и спокойно. Василий Лукич заговорил с ней от имени всего общества. Он сообщил о решении пригласить Анну на трон. И вместе с троном предложил… Кондиции. К полному изумлению приехавших, Анна без колебаний и раздумий подписала все условия. Генерал Леонтьев с ее подписью поскакал обратно в Москву.
Остальные двое приехавших должны были сопровождать новую Императрицу в Москву – точнее, следить за нею.

Дворец превратился в своеобразный парламент

Пока в Митаве подписывали Кондиции, в Москве разгорались бурные дискуссии.
Через Остермана и Лёвенвольде дворянство узнало о Кондициях. Депутации дворян заспешили в Лефортовский дворец с предложениями возможных проектов. Споры не умолкали. Унять эти обсуждения Верховники уже не могли. Дворянство почувствовало возможность обуздать заносчивых аристократов. Вспомнили, что великий Петр Первый «почитал людей не по знатности, но по годности». Начался радостный бунт против Верховного Тайного Совета. Сформировались две группы: одну возглавляли родовитый богач князь Черкасский и Василий Татищев, человек многих талантов – промышленник, географ, экономист, будущий знаменитый историк и публицист. Эта группа выступала за монархию, но с участием в управлении (в помощь Императрице) дворянства – ибо «женская природа к трудам неудобна», как писал Татищев.
Другую группу составляла знать: князья Трубецкой, Кантемир, Юсупов, желавшие восстановить Самодержавие без любых ограничений.

 

2 февраля 1730 года в Кремле Верховный Тайный Совет собрал высших чинов бюрократии и гвардейский генералитет. Прочли письмо Анны… Она сообщала, что «по здравому рассуждению, изобрели мы… какими способы мы то правление вести хощем, и, подписав нашею рукою, послали в Верховный Тайный Совет».
После чего зачитали подписанные Анной Кондиции. Как и предполагал князь Голицын, их встретили мрачным молчанием. Тогда князь Дмитрий Михайлович произнес страстно: «Бог ея подвигнул к писанию сему, отсель счастливая и цветущая Россия будет…» Но пылкие слова потонули в том же молчании… В Кремлевской палате присутствовало много высших гвардейских офицеров, но и они предпочли молчать. Собравшиеся поняли: гвардия не с Верховниками.

 

И оппозиция осмелела. Князь Черкасский потребовал, «чтобы шляхетству (так по-польски именовали дворянство в XVIII веке) дали время порассуждать свободно». Верховники согласились, ожидая, что все, как обычно, потонет в общих спорах. Для острастки был арестован активно выступавший против Кондиций петровский «птенец» обер-прокурор граф Ягужинский.
Но это никого не испугало.

 

В это время Верховный Тайный Совет получил проект князей Черкасского и Татищева.
Первым пунктом в нем уничтожался Верховный Тайный Совет. Вместо него действовало Высшее правительство из 21 человека, включая Верховников – по двое от каждого знатного рода (на Руси даже после Петра понятие «личности» не привилось, главным оставался род). Высшее правительство становилось законодательным органом. Нижнее правительство – парламент вместе с Сенатом – избирало администрацию (губернаторов и президентов коллегий). Но основным было требование созвать Дворянское Учредительное собрание. Ему и надлежало обсудить и принять проект государственного устройства.
Это предложение ограничивало самодержавную власть, что должно было обрадовать Голицына. Но Долгорукие не могли смириться с первым, главным для них пунктом – уничтожением Верховного Тайного Совета. Однако и запретить проект было уже невозможно. Тогда Василий Лукич придумал утопить его в дискуссиях. Верховники предложили дворянским группам продолжить составлять свои проекты, а Верховный Тайный Совет обсудит их судьбу. Верховники хотели выиграть время. Они верили, что приезд Анны, безропотно подписавшей Кондиции, положит конец дискуссиям.

Смолчали!

10 февраля Анна в роскошной карете въехала в подмосковное село Всесвятское. В карете рядом с нею сидел предупредительнейший Василий Лукич – заговаривал Анну, ни на секунду не оставляя ее без присмотра.
Но уже во Всесвятском все нарушилось. Перед каретой встали гвардейцы – преображенцы (подготовился Остерман!). Анна вышла, гвардейцы пали ей в ноги. Под восторженные крики «Виват!» Анна, в нарушение Кондиций, объявила себя полковником Преображенского полка – главного гвардейского полка России. И торжественно поднесла гвардейцам чарку водки. Изумленные члены Совета потерялись и не посмели ничего сказать – смолчали.

 

Анна поселилась в родном Кремле, где в Крестильной палате появилась на свет. Когда член Верховного Совета граф Гавриил Головкин вручил ей от имени Совета орден Андрея Первозванного (этим высшим орденом Царей не награждали, Самодержец получал его в добавление к царскому титулу), Анна усмехнулась и сказала: «Да-да, я забыла его надеть, благодарю!» Вновь демонстративно нарушив Кондиции, она вела себя, как самодержавная Императрица. И опять Верховники трусливо смолчали.

Заговор

Анна покорно не взяла с собой Бирона. Но захватила его жену и младенца. Верховники не препятствовали: знали, что она его истинная мать. И теперь младенец вовсю трудился во славу Самодержавия – Анне постоянно доставляли послания от Остермана, спрятанные в его пеленках…

 

С самого начала Анна – в центре заговора. Действия против Верховного Тайного Совета координировал член Совета Андрей Остерман…

 

Князь Черкасский быстро почувствовал, куда дует ветер. Еще вчера писавший вместе с Татищевым проект об ограничении Самодержавия, он теперь непрерывно сносился с Остерманом. Они договорились: Черкасский должен обратиться к Анне с петицией, минуя Верховников. Подчеркнув тем самым ее самодержавную власть. Содержание петиции Остермана не интересовало, главное – показать, что дворянству не важно мнение Верховного Совета.
Остерман знал: все эти дворянские дискуссии и петиции ничего не стоят. Ибо во дворце в решающий момент должна появиться она – дитя Петра, удалая гвардия!

 

25 февраля состоялся финал заговора. Члены Верховного Тайного Совета торжественно появились в аванзале дворца, конечно же, без Остермана. Главный дирижер будущего представления лежал в очередной болезни.

 

Торжественно вошла в залу Анна в сопровождении своей старшей сестры, герцогини Макленбургской. Ее сопровождал почетный караул гвардии под командованием Семена Салтыкова. Этот Семен Салтыков был родственником Анны по матери…

 

Но начало представления не задалось. Во дворце в аванзале Анну ждала делегация дворян во главе с князем Черкасским. Остерман предупредил ее, что князь подаст петицию против Верховников.
Князь подал петицию за подписью 87 дворян. Анну благодарили за подписание Кондиций, но обращали ее внимание на то, что некоторые пункты очень беспокоят большую часть дворянства. И предлагали составить комиссию, которая обсудит желательную форму правления и представит Императрице на утверждение.

 

Предложение совсем не понравилось Анне. Она ждала иного. Но стоявшая рядом сестра (та самая скандальная герцогиня Екатерина) все поняла и яростно зашептала: «Подписывай, не думай!» И Анна написала: «Учинить по сему» – дав тем самым согласие на обсуждение новых проектов. Только в этот момент Анна поняла до конца: подписав решение о создании комиссии по новым проектам, она отменила проект старый – Кондиций более не существовало!

 

После чего дворяне отправились обсуждать новые проекты в отдельную залу. Анна, как и было задумано Остерманом, пригласила Верховников в другую залу – отобедать вместе с нею.
Главное поле сражения – аванзала – осталось без тех и других. Но Анна знала: сейчас на сцену должна выступить главная сила Империи.

«Русские очень стремятся к свободе… но не умеют ни добыть её, ни ею пользоваться»

Уже вскоре находившаяся в зале охрана – гвардейцы Салтыкова – и подошедшие к ним товарищи подняли такой шум, что Анна «вынуждена была прервать обед». Она вышла к ним. Гвардейцы грозно кричали, что не позволят никому предписывать условия их Государыне. «Ты Самодержица!» – выкрикивали они, потрясая ружьями. И далее все пошло, как было задумано. Анна грозно потребовала порядка. Гвардейцы смиренно пали к ее ногам, продолжая выкрикивать: «Мы служили верно самодержавным Государям и не потерпим бунта против прежнего порядка! Прикажи, и мы принесем тебе головы бунтовщиков!»
Она приказала им повиноваться своему начальнику – подполковнику гвардии Семену Салтыкову. В ответ под крики «Виват!» гвардейцы провозгласили ее Самодержицей, продолжая грозить смертью ослушникам-крамольникам. Эти угрозы и крики хорошо были слышны в другой зале, где дворянство обсуждало проекты. Крики гвардейцев: «Смерть крамольникам! Да здравствует Самодержица-Царица!» – тотчас помогли дворянам принять верное решение.
Князь Черкасский и группы дворян, еще утром мечтавшие обсудить формы правления, под аккомпанемент гвардейских криков с энтузиазмом превратились во «всепокорнейших, всенижайших рабов Государыни».

 

Между тем, вернувшись к столу и закончив обед с Верховниками, Анна попросила членов Верховного Тайного Совета выйти к дворянству. Сама же осталась ждать общего решения.

 

В 3 часа пополудни несчастных Верховников ждал финал представления, задуманного Остерманом. Они застали в зале князя Трубецкого с челобитной в руках. Ее прочитал князь Антиох Кантемир. Это было общее обращение всего собравшегося дворянства к Императрице: «…Всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели… а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного Совета и подписанные Вашего Величества рукою пункты уничтожить… Вашего Императорского Величества всенижайшие рабы». И 160 рабских подписей.

 

Этот результат обсуждений был торжественно передан членам Верховного Тайного Совета.

 

Двери, охраняемые гвардейцами Салтыкова, делали залу очень похожей на западню. Членам Верховного Тайного Совета также пришлось все понять правильно. Под непрерывные крики гвардейцев, продолжавших славить самодержавную Императрицу и грозить ее врагам, первым сдался опытный царедворец, член Совета, канцлер Головкин. За ним последовал остальной Совет. Дмитрий Михайлович Голицын и Василий Лукич Долгорукий сказали: «Да будет воля Провидения».
И Верховники вместе с торжествующей толпой отправились сообщить Государыне общий ответ.

 

Она умело сыграла эпилог – сказала то ли грозно, то ли насмешливо: «Так значит, Василий Лукич, ты меня обманул? И не было общего мнения?»

 

Члены Совета стояли молча, опустив головы. Она потребовала принести ей Кондиции, подписанные в Митаве, и, как писал современник, при всем народе «изволила, приняв, изодрать». Было объявлено, что никаких Кондиций никогда не существовало. Более того, впредь за одно упоминание о них рвали язык и ссылали в Сибирь…
Так появился в нашей истории еще один документ, которого не было. И закончился тест, предложенный России Историей. Результаты теста показали, что решительных изменений в менталитет дворянской верхушки время Петра Великого не внесло. Они по-прежнему мыслили себя «всепокорнейшими, всенижайшими рабами» своих Государей.
«Русские очень стремятся к свободе и много о ней говорят. Но не умеют ни добыть ее, ни ею пользоваться», – писал саксонский посланник.

Кровавое сияние

«Трапеза была уготована, но гости оказались недостойны», – сказал печально Дмитрий Михайлович Голицын, обращаясь к членам доживавшего последние часы Верховного Тайного Совета. И добавил: «Не жду добра от завтрашнего дня…»
Но «жертвы мысли безрассудной» – мысли о вольности в России – не представляли, какую цену им придется заплатить. Хотя их предупредило само небо. В эту ночь Верховники могли наблюдать явление, небывалое в Москве. Северное сияние залило небо ночного города. Правда, вместо обычных серебристых отблесков кроваво-красные световые столбы полыхали на небе и до рассвета грозили древней столице.
С этого предзнаменования и началось царствование Императрицы Анны Иоанновны.

Похороны Петра Второго

Уже на похоронах Петра Второго Екатерине Долгорукой, невесте покойного императора, строжайше запретили не только участвовать в похоронах, но даже покидать дом во время церемонии.
Брат невесты покойного царя, фаворит покойного императора Иван Долгорукий был обер-камергер двора. Ему запретить участвовать не посмели, и Иван шел за гробом.

 

Траурная предлинная епанча, флер на шляпе до земли, плачущие глаза Ивана – все это увидела из окошка и описала его невеста Наталья Шереметева: «Он будто сам приготовился к смерти».

Перед хождением по мукам

Наталья Шереметева, дочь знаменитого петровского фельдмаршала Бориса Шереметева, «влюбилась без памяти» в Ивана Долгорукого. Как она была счастлива, когда князь Иван попросил ее руки! Как счастливы были родственники Натальи, старательно закрывающие глаза на похождения молодого развратника.
Но это было прежде. Теперь все понимали неизбежность опалы Долгоруких. Родственники молили Наталью, самую красивую и самую богатую невесту Империи, отказать опасному жениху. Но пятнадцатилетняя девушка была неумолима. Их свадьба, как уже говорилось, должна была состояться в один день с бракосочетанием Петра Второго и Екатерины Долгорукой. Юный Петр лежал в могиле, когда Иван женился на Наталье.
Так началась история Натальи Долгорукой – история ее хождения по мукам. Юная красавица станет лучом света во тьме времени – во тьме предательств, пыток и мести.

Очередное торжество демократии

Итак, произошла третья смена власти за последние пять лет. После вчерашней служанки Екатерины, после вчерашнего продавца пирогов Меншикова страной будет править… внук конюха Бирон! Воистину, Россия была самой демократической страной в Европе.

 

Петр Великий не жаловал Кремль, где ребенком пережил убийства, кровь… И после пострижения последней кремлевской обитательницы, Царевны Софьи, заброшенный Кремль пришел в запустение. Поэтому Анна поселилась в родном Измайловском дворце, и Сенат теперь часто собирался у нее в Измайлове.

 

Казалось, столица навсегда вернулась в Москву. Анна позаботилась о современном освещении – в городе поставили фонари. Духовенство было уверено, что вместе с потомицей Милославских на престоле истинное древнее православие вернется в древнюю столицу. И, конечно, прислужники Петра – Феофан Прокопович и его сторонники – будут изгнаны. Вправду, вступив на престол, Анна издает манифест, в котором призывает неукоснительно соблюдать все каноны православия, грозит сожжением за занятия богопротивным волшебством. Старое духовенство ликовало, все ждали возврата Патриарха – возрождения независимой от Царя Церкви. Не поняли – это всего лишь постарался великий Остерман. Это он бросил жалкую косточку. Ненавистный Феофан Прокопович, любимец Петра, преданный сторонник Самодержавия, идеолог Церкви, зависимой от Царя, сохранил свое положение первенствующего члена Синода. Феофан был нужен власти.

Бирон

Тогда же под прикрытием разговоров об укреплении православия в Москву въехал он! Это случилось во время коронования новой Императрицы. Члены упраздненного Верховного Тайного Совета – Дмитрий Михайлович Голицын и фельдмаршал Василий Долгорукий – стояли сиротами на коронации. Анна не удостоила их даже взглядом. Как же она сразу переменилась… Толстуха вмиг исчезла. В Успенский собор вошла глыба величественной плоти в великолепном наряде, усыпанном драгоценностями, в сверкающей короне. И Прокопович, тотчас занявший привычное место – «на коленях у власти», – в несложных виршах воспел восшествие на престол Анны (как до того воспевал в стихах восшествие Екатерины и малолетнего Петра Второго):
Прочь, уступай прочь, печальная ночь!
Солнце восходит, свет возводит!..
Солнце – Анна воссияла,
Светлый день нам даровала!..
Ты красота, ты доброта…
Твоя держава – наша то слава…

Сколько раз нищая курляндская герцогиня мечтала о жизни, которую теперь сделала явью русская Царица. Она, забытая всеми вдовица, нынче раздавала высшие чины, титулы и награды (при Самодержавии чины и титулы легко давались, но еще легче отбирались).

 

Во время чтения Манифеста о вступлении на престол страна услышала незнакомое до сего дня имя. «Сиятельный и особливо нам любезный граф Эрнст Иоганн фон Бирон, долгие годы будучи в нашей службе, во всем так похвально поступал и такую совершенную верность и радение проявил…» Чтобы ни у кого не оставалось сомнений в его положении, Бирон был пожалован в обер-камергеры – эту должность недавно занимал фаворит Петра Второго Иван Долгорукий.

 

Так началась новая эпоха, названная по имени возлюбленного Царицы – «Бироновщиной». Эпоха варварского азиатского Самодержавия с прусским акцентом.

Бироновщина

В эту эпоху Петербург сыграл не ту роль, которую предполагал для него Петр. Наше окно в Европу работало теперь исключительно на вход. С появлением курляндской герцогини и ее возлюбленного курляндца в петербургское окно ворвался настоящий иностранный шторм. «Немцы посыпались в Россию, как сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении…» – писал Ключевский. На ключевые посты выдвигались немцы. Всюду – немцы.

 

Невский проспект украсился двойным рядом немецких лавок, ганзейских контор. И во главе этого десанта стоял Бирон. Пока он за занавесом, но придет время – и манифест за манифестом будет издавать Императрица под диктовку прибывшего курляндца.

 

Гвардия сделала ее Самодержицей. Но это – прежняя гвардия. Ей нужна новая, своя. Обитательница Измайлова тотчас создает Измайловский полк, где офицеры – курляндцы, лифляндцы и прочие иноземцы. И командир полка – верный немец Карл Лёвенвольде.

 

Уже в мае иностранные послы отмечают: Бирон вместе с Лёвенвольде правят Императрицей. Что же касается русских… Два знаменитых боевых фельдмаршала – Василий Долгорукий и Михаил Голицын – принимали героическое участие в Полтавской битве и… в Кондициях. Но такое сочетание нынче очень опасно. Фельдмаршал Михаил Голицын быстро умер и этим избежал неминуемой участи. Но другой знаменитый фельдмаршал, Василий Долгорукий, не был так предусмотрителен.
В Манифесте о вине фельдмаршала будет глухо сказано, что князь Василий «посмел нашу императорскую персону поносительными словами оскорблять». Собранный суд – министры, генералитет, то есть его товарищи по оружию, – с готовностью приговорят Василия Долгорукого к смерти. Государыня «в обыкновенном своем милосердии отменит смертную казнь» – и знаменитого воина отправят гнить в Шлиссельбургскую крепость.

Блистательный Христофор

Теперь во главе русского войска – один из Петровских «птенцов», но тоже немец – Бурхард Кристоф фон Мюнних (в русском переложении – Христофор Антонович Миних), из дворянской немецкой (Ольденбургской) семьи потомственных инженеров. И как положено блестящему молодому дворянину – бесстрашный воин. Проливал кровь в европейских войнах на стороне многих королей и герцогов и дослужился до генеральского чина. Когда собиратель европейских талантов Петр позвал его на службу, Миних без колебаний отправился в манящий русский Клондайк. Здесь делались великие карьеры и огромные состояния.

 

В это время буксовало строительство Ладожского канала. Блестящий инженер Миних истинно петровскими беспощадными методами взялся достроить крупнейшее в тогдашнем мире гидротехническое сооружение – 117 километров со шлюзами и мостами. Петру понравились и жестокие методы, и первые результаты. Выступая в Сенате, он сказал: «Я нашел человека, который мне окончит Ладожский канал. Еще в службе у меня не было такого иностранца, который бы так умел проводить в исполнение великие планы, как Миних. Вы должны все делать по его желанию». Канал был построен. Правда, тысячи рабочих, надорвавшихся в ужасных условиях и беспощадном темпе строительных работ, полегли на его берегах…

 

Когда при юном Петре Втором двор переехал в Москву, Миних остался за главного в Петербурге. Он генерал-губернатор Петербурга и всей завоеванной Прибалтики – Ингерманландии, Карелии и Финляндии. Именно тогда он закончил строительство канала, обеспечив безопасное плавание судов из Европы в новую столицу, в обход бурного Ладожского озера. Миних модернизировал крепости Петербурга, включая Петропавловскую и Кронштадт, построил кирху на Невском проспекте – самое высокое на тот момент сооружение после Петропавловского собора. Командовал всей артиллерией и инженерными войсками Империи. Теперь «немец» стал Президентом Военной коллегии, генерал-фельдмаршалом.

Повелительница и немцы

Императрица Анна, как справедливо писал историк князь Щербатов, имела «ограниченный ум и никакого образования», зато у нее было «здравое рассуждение о себе», и потому она «новых узаконений и учреждений мало вымышляла». У нее хватало здравомыслия слушаться сведущих людей. Она хорошо запомнила: дядюшка Петр доверял Остерману. И она будет делать то же до конца своих дней.
Остерман придумал вернуть старую форму правления – Сенат. Анна согласилась. Указом Государыни был распущен Верховный Тайный Совет. Сенат обрел власть как при Петре, чтобы… Чтобы тотчас ее потерять и стать привычной декорацией. Ибо Остерман сделал следующий шаг. Было учреждено подобие Верховного Тайного Совета – Кабинет министров в составе трех человек. Остерман стал фактическим главой Кабинета, а при нем – декорация из двух безвластных русских министров – графа Гавриила Головкина и князя Алексея Черкасского.

 

Граф Головкин, прежний член Верховного Тайного Совета, зарекомендовал себя послушным и трусливым во время падения Верховников. У Головкина была и другая важная заслуга – его жена, двоюродная сестра Императрицы… Князь Черкасский – богатейший по числу крепостных помещик в России, также отлично послуживший Анне в день падения Верховников. Его насмешливо именуют «телом кабинета» – за трусливую покорность Остерману. Как писал о нем князь Щербатов: «человек молчаливый и тихий… повсюду являл осторожность». Но такой и был необходим новой немецкой власти, так как «трудно среди русских найти подданного, который… совмещал бы самое знатное происхождение, очень большое состояние и ограниченность, равняющуюся его покорности», – писал французский посол маркиз де ла Шетарди.

 

Итак, Остерман… управляет министерствами, Лёвенвольде – двором, Миних – армией. Все ключевые места – немецкие… Справедливо возразят: все упомянутые были и при Петре. Миних, Остерман и Карл Лёвенвольде – «птенцы гнезда Петрова». Но тогда правил сам великий Петр, окруженный Меншиковым, Ягужинским, Ромодановским, Шереметевым… Вся эта немецкая когорта сотрудничала. Теперь же она правила.
И во главе этой правящей когорты стоял отнюдь не великий Петр, а прибывший из Курляндии жестокий малограмотный временщик Бирон и… все тот же Остерман.

 

…Остерман с самого начала раздражал Бирона, который никак не мог и не сможет подчинить его до конца… Остерман всегда умел хитро отстоять свое мнение, и оно часто побеждало. Императрица обожала повелителя своего сердца, но уничтожить мудрого человека, оставленного ей в наследство дядюшкой-батюшкой, Бирону не позволила. Дядюшке-батюшке Петру она свято верила даже после его смерти.
Бирону придется смириться с Остерманом. Но он будет заботиться о том, чтобы внутри Кабинета министров всегда имелась оппозиция ему. Одно время таким человеком был назначенный им в военные министры Миних. Но Бирон быстро понял: «таскать для него каштаны из огня» Миних не намерен.
И Бирон поспешит отправить его воевать.

Расправа

Анне было удобно в Москве, городе безмятежного детства. О Петербурге у нее сохранились печальные воспоминания – постоянное унижение и страх перед крутым дядюшкой-батюшкой, ненавидящим род Милославских, и не всегда доброй тетушкой-матушкой. Но Бирон захотел, и Анне придется покинуть теплую благодатную Москву и переселиться обратно в холодный Петербург.

 

Но еще в Москве она начала выполнять заветы Петра Великого и истинных, то есть грозных Царей. Те, кто пытался украсть ее власть, должны дорого заплатить. Обществу надлежит запомнить урок. И «Иван Грозный в юбке» начала расправу.

 

Перед этой расправой Остерман создал нужную дымовую завесу. Сначала народу напомнили о злодействе Долгоруких и доброте новой Государыни. Были торжественно возвращены из Березова жертвы Долгоруких – дочь и сын Меншикова. Александра Меншикова назначена камер-фрау Императрицы, сын стал поручиком Преображенского полка. После чего детям покойного Светлейшего пришлось выполнить главную задачу… Едва вступив на престол, Анна тотчас начала заниматься делом, которое ей и Бирону не давало покоя, – деньгами Меншикова. В Курляндии знали о его счетах в иностранных банках. Но иностранные банкиры отказались отдать их русскому правительству, однако готовы были передать законным наследникам. Поэтому дети Меншикова были не просто так возвращены в Петербург. Сын Бирона, Густав, поторопился жениться на Александре Меншиковой, и иностранные счета ее отца стали приданым невесты. Сама же выгодная невеста умрет при первых же родах…

 

Анне не терпелось начать расправу над Долгорукими. Но Остерман обуздал ее ярость, доказал, что надо подождать, укрепить власть. Анна ждала чуть более месяца, пока Остерман не сказал: пора!

 

Расправлялись с Долгорукими поэтапно, но неумолимо, как когда-то сами Долгорукие расправлялись с Меншиковым. И тут и там главным автором расправы был Остерман. Но соавторы у него в этот раз оказались куда беспощадней – Бирон и Анна.

 

Сначала Долгоруких удалили подальше от Петербурга. Василия Лукича Долгорукого назначили губернатором в Сибирь, Михаила – в Астрахань, а Ивана, всесильного фаворита покойного Императора, – воеводой в Вологду.

 

Вскоре последовало продолжение: ударили по самому богатому и влиятельному из Долгоруких – князю Алексею, отцу Ивана, и Екатерины (царской невесты). Дворец князя обыскали, все найденное было конфисковано. Князю Алексею со всей семьей было приказано жить в дальних деревнях. В это же время Василия Лукича Долгорукого отправили в ссылку – в дальнее имение.

 

Вскоре последовал манифест Императрицы, где впервые заботливо перечислили вины Долгоруких: «Князь Алексей Долгорукий с сыном своим князем Иваном, будучи при племяннике нашем, блаженной памяти Петре Втором… не храня Его Величества дражайшего здравия… всячески приводили Его Величество, яко суще младого Монарха, под образом забав и увеселения… отлучая… от доброго и честного обхождения, что тогда народу весьма прискорбно и печально было. И как Меншиков… ненасытным своим властолюбием, Его Величество… взяв в свои собственные руки, на дочери своей в супружество сговорил, так и он, князь Алексей, с сыном своим и с братьями родными, Его Императорское Величество в таких младых летах, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом… привели на сговор супружества ж дочери его… княжне Катерине… Наш скарб, состоящий в дорогих вещах на несколько сот тысяч рублей, к себе забрали и заграбили… Все это у них сыскано и отобрано…»
После такого обвинения, естественно, последовали аресты князя Алексея Долгорукого и его семьи, лишение титулов, конфискация имущества и драгоценностей. И ссылка. От княжны Екатерины потребовали снять обручальное кольцо Государя, как когда-то отобрали кольцо у Марии Меншиковой. Но Екатерина была другая. Гордо ответила посланцам: «Только вместе с пальцем!» Не посмели.

 

Семью Алексея Долгорукого отправили в Березов – в тот опустевший дом, где когда-то жили Меншиковы, высланные туда… Долгорукими! Так что Остерман мог почувствовать себя Насмешницей Судьбою.
Но Остерман не знал, что в будущем Судьба продолжит насмехаться… И очень жестоко – уже над ним.

Встреча царских невест

12 июня 1730 года многочисленное семейство еще недавно самого могущественного человека в России, Алексея Долгорукого – три дочери и четверо сыновей, среди которых и вчерашний царский фаворит Иван, и вчерашняя царская невеста Екатерина, – отправилось в Березов. Когда-то, во время мучительного путешествия семейства Меншиковых, жена Светлейшего умерла по дороге. Теперь же жена Алексея Долгорукого умрет сразу по приезде.

 

В Березове семейство Долгоруких и вторая невеста Петра Второго увидели две могилы у восточного придела церкви. Это были могилы их жертв – «полудержавного властелина» и его дочери Марии – первой невесты Петра Второго.

 

Так встретились в Березове две невесты покойного Императора.
Но расправа над Долгорукими продолжалась. Отправили под арест князя Василия Лукича – на край света, в Соловецкий монастырь, князя Ивана Григорьевича – в Пустоозеро. Велено было «держать их в тех местах за крепким караулом». Фельдмаршал Василий Долгорукий, как уже писалось, сидел в той самой Шлиссельбургской крепости, которую когда-то отвоевал у шведов…

 

Долгорукие приготовились пережить опалу в ссылках. Они не знали, что такое злоба новой Императрицы. Уже тогда их начали расспрашивать о некоем поддельном завещании, будто бы написанном покойным Петром Вторым. Они отвечали недоумением и были покойны: фальшивое завещание давно было уничтожено.
Остерман, отлично знавший о существовании поддельного завещания, решил пока их не трогать…

Пути бриллиантов

В это время Анна изучала список драгоценностей, конфискованных когда-то у Меншикова. Сравнивала с драгоценностями, конфискованными теперь у Долгоруких. Много Долгорукие присвоили тогда, и много Анна забрала теперь и себе, и Любимому. Когда-то нищая герцогиня мечтала о блеске. Теперь меншиковские драгоценные камни украшали ее и Бирона. И как блистала в них Императрица Анна!
Итак, драгоценности Меншикова сначала забрали Долгорукие, потом – Анна и Бирон. Впоследствии их заберет Императрица Елизавета. Они станут храниться в знаменитой бриллиантовой комнате Романовых, и уже оттуда их заберут большевики.

Палач

А пока все тот же великий интриган Остерман продолжал создавать дымовую завесу. Был принят милосердный закон об ответственности доносчиков за ложные доносы. И пока поданные восторгались мудростью и милосердием Императрицы, был восстановлен пыточный Преображенский приказ – только теперь он назывался «Тайная канцелярия розыскных дел».
Канцелярию возглавил прежний инквизитор – опытный глава пыточных застенков во времена Петра и Екатерины Первой Андрей Иванович Ушаков.
В свое время, при Петре Первом, ему пришлось вздернуть на дыбу и истязать Царевича Алексея. Это был беспощадный человек. Он мог преспокойно обедать во время пыток, а после в парадном камзоле присутствовать на балах и маскарадах, где был приятнейшим собеседником. Он как никто знал: короток путь из дворцов к нему в застенок… Потому, светски беседуя с вельможами на балах и маскарадах, Ушаков поневоле представлял их в родной пыточной камере. И, читая Манифест Анны о Долгоруких, опытный Ушаков знал: быть им у него в гостях! Палач понял ее характер – никогда не забывала Анна о своих врагах…

 

Но пришлось ждать. Только на седьмой год царствования, когда тучная Императрица начала часто болеть, Анна решила: пора. Она не сомневалась, как ждут они – Долгорукие и гордый Дмитрий Михайлович Голицын – ее смерти. И поспешила рассчитаться с ненавистными вельможами.
Ушаков задачу понял. Возобновить дело было нетрудно. В Тайной канцелярии лежали доносы о вольной пьяной жизни в Березове молодого Ивана Долгорукого. Ушаков отправил в Березов своего человека. И окончательная расправа началась.

Окончательная расправа

Не забыла Анна и о Дмитрии Михайловиче Голицыне. Князь затворился в великолепном имении в Архангельском. Здоровье его пошаливало – шестидесятилетний князь был болен ногами. Будучи сенатором, он редко присутствовал в Сенате, ссылаясь на болезни. Князь находил отраду в своей знаменитой библиотеке, самой большой в России. К услугам этой библиотеки прибегал когда-то великий Петр…

 

Ушаков получил приказ и организовал донос. Князя обвинили в том, что он нарочно отговаривается болезнью, дабы Государыне не служить и сенаторские обязанности не выполнять. Мудрые царские указы толкует противным образом и, что самое преступное, смеет поносить великую Императрицу «богопротивными и мерзкими словами». Состоялся суд… За богомерзкие слова и поступки судьи услужливо приговорили князя к смертной казни. Но добрая Императрица, как всегда, была милостива – казнь отменила. Однако за «противности и коварства» велела арестовать князя, конфисковать имущество и, сняв с него ордена и шпагу, отправить в Шлиссельбургскую крепость.

 

Его дворовые рассказывали подробности ареста князя, а неизвестный тотчас пересказал их в доносе в Тайную канцелярию…

 

В тот день больной князь ожидал ареста. Все имущество его было опечатано и уходило в казну. Но Дмитрий Михайлович приказал слугам сорвать печати с сундуков, после чего раздал им все свои богатые одежды.

 

Явились гвардейцы – арестовывать. Офицер потребовал шпагу и ордена. Князь вышвырнул в окно и ордена, и шпагу. Вслед за гвардейцами пришли гиганты-гренадеры – нести тучного князя в карету, чтобы везти в Шлиссельбургскую крепость. Но князь выгнал гренадеров и приказал своим крепостным людям нести себя к карете.

 

Его несли мимо тогдашнего Зимнего дворца. Императрица стояла у окна, ожидая процессию. Когда проносили мимо окна, Анна кричала: «Покайся, князь Дмитрий Михайлович, признай свои грехи, и я прощу тебя!» А князь в ответ только честил ее: «Не слушаюсь тебя, баба ты такая-сякая!»
В Шлиссельбурге Голицын не задержался. Быстро умер, точнее, ему помогли быстро умереть.

Кровавый конец Долгоруких

В Березове семье Алексея Григорьевича Долгорукого было запрещено ходить куда-либо, кроме церкви…
Через четыре года ссылки умер глава семьи – князь Алексей. Его похоронили рядом с могилами его жертв – Меншикова и его дочери. После смерти отца Иван остался главой семьи. Охрана и местный воевода были к ним милостивы, понимали: как только умрет Анна, пленники могут возвратиться во власть…

 

В это время Иван много пил и много говорил лишнего. Ушаков позаботился, и в Петербург пошли нужные доносы о том, что Ивану делаются большие послабления. Мол, гуляет Иван по городу, пьет, рассказывает собутыльникам крамольные истории о том, как «он грёб красотку Лизку» (Цесаревну Елизавету), и богомерзкие слова о Ее Величестве Императрице произносит.

 

В мае 1738 года в Березов был направлен капитан Ушаков, родственник главного инквизитора Андрея Ушакова. Он объявил Ивану: прибыл для того, чтобы улучшить их жите-бытье. Ушаков много говорил с Иваном, пил с ним, расспрашивал о нем собутыльников. Потом уехал – составлять нужный рапорт.

 

И вскоре князя Ивана Долгорукого, к ужасу жены, посадили в вырытую во дворе яму и приставили караульного. Это была землянка в рост человека, и видеть его Наталья могла только ночью – милостью охранников. Но однажды она нашла яму пустой… Красавица обезумела от горя. «…Кричала, билась, волосы на себе драла, кто ни попадет навстречу, всем валилась в ноги, прошу со слезами: помилуйте, когда вы христиане, дайте только взглянуть на него и проститься…» – писала она позже в своих воспоминаниях.

 

Вместе с Иваном забрали его младшего брата Александра. Их привезли в Тобольск, где они были встречены следственной комиссией. В комиссии арестованные с изумлением увидели хорошо знакомого и такого душевного прежде капитана Ушакова…
Капитан вместе с Василием Суворовым, отцом нашего великого полководца, произвели первые допросы…
Так началось хождение по мукам князя Ивана Долгорукого. Его с младшим братом Александром перевезли в Петербург. В Тайной канцелярии их зверски пытал ее начальник Андрей Ушаков. Требовал рассказать о подделке завещания Петра Второго.

 

Первым не выдержал пыток младший брат – рассказал о том злосчастном документе. И тогда Ушаков поработал с Иваном. Все прелести Тайной канцелярии отведал несчастный… У Ивана сорвали ногти – пытали иголками, поломали плечевые суставы, постоянной беспощадной поркой кнутом превратили тело в кровавое месиво. Ослепший от сидения в черной яме, подвергшийся нечеловеческим мукам в Канцелярии, Иван обезумел. Теперь он говорил все, что хотел услышать Ушаков… только бы прекратили мучить!
И уже вскоре повезли на пытку остальных Долгоруких, участников злополучного сговора. Их допрашивали о преступном замысле основать на Руси республику…

 

Казнить привезли в Новгород. Это был символический жест. Новгород – древняя и последняя русская республика. Город, присоединенный к Москве Иваном Третьим и беспощадно разгромленный Иваном Грозным… Летописец писал тогда о тысячах погибших. Младенцев привязывали к матерям и топили в Волхове, а если всплывали – добивали баграми. Это была нравоучительная жестокость. Иван Грозный (которого так ценил Великий Петр) уничтожал не только Новгород, он уничтожал память о другом пути России – о вольном Новгороде, о Новгородской республике.

 

И вот теперь князья Долгорукие, потомки Рюрика, замахнувшиеся на самовластие Романовых, взошли на эшафот на новгородской земле – древнем последнем островке свободы в море азиатской истории Руси. Они должны были продемонстрировать неминуемую гибель всех, кто смеет покушаться на святая святых – отечественное Самодержавие.

Казнь

Василию Лукичу и князьям Сергею Григорьевичу и Ивану Григорьевичу, приговоренным к четвертованию, милостью доброй Императрицы всего лишь отрубят головы. Но несчастного полубезумного Ивана четвертовали.
Иван Долгорукий, такой подлый в жизни, оказался велик в смерти. Во время мучительного четвертования после каждого удара топора он благодарил Господа. Когда отрубили правую руку, смог сказать: «Господи, благодарю тебя…» Отрубили ногу – он все шептал: «За то, что ты позволил мне… – Отрубили левую руку. – Познать тебя…» – И потерял сознание.
Его жена Наталья, не знавшая о казни мужа, в тюрьме родила его сына.

Царская невеста

Не забыла Анна и о последней невесте покойного Императора…
Горда была княжна Екатерина Долгорукая. Всегда помнила, что она «Ее Высочество Государыня-Невеста», чье имя прежде славили во всех церквах. После казни ее родственников Анна повелела заточить Екатерину Долгорукую в дальнем нищем Горицком Воскресенском монастыре, на берегу реки Шексны. Этот монастырь традиционно был тюрьмой царственных узниц. В Горицком монастыре была насильно пострижена в монахини Ефросинья, жена князя Андрея Старицкого, дяди Ивана Грозного, утопленная впоследствии в Шексне по приказу того же Грозного. Сюда же отправил Иван Грозный жену родного брата Юрия. И уже вскоре ее также велел утопить в Шексне. Сюда же сослал Грозный свою четвертую жену Анну Колтовскую. Здесь по приказу Лжедмитрия жила насильно постриженная в монахини дочь Царя Бориса Годунова Ксения…

 

У входа на черный двор монастыря, где находились коровник, хлев и конюшня, стоял деревянный сарай с крошечным оконцем и дверью, окованной железом. Теперь в этом сарае колодницей содержалась «та особа» – Екатерина Долгорукая, потерявшая имя, но не потерявшая гордости. Когда приставленная к ней монахиня замахнулась на нее четками из деревянных бус (они заменяли в монастыре плетку), Екатерина сказала: «Опомнись! Я и во тьме княжна, а ты и на свету холопка». И та не посмела ударить.
Когда приехал инспектировать ее житье (а точнее, охрану) сам Андрей Иванович Ушаков, княжна не встала и оскорбила словами всесильного царя пытки. После этого забили единственное окошечко в ее сарае.
Так во тьме и жила царская невеста…

Любимая война

Анна была ленива в лучших традициях теремной Царевны и одновременно зла и воинственна… Если Екатерина Первая дала стране отдохнуть после войн великого мужа, Анна, как ее дед и тетка Софья, обожала войну. Она избрала маршруты завоеваний дядюшки-батюшки Петра – на Запад (Польша), на юг (Турция) и на Север (Швеция).
В это время Европа не выходила из войн. Европейские монархи, как правило, были родственниками. И как только кто-то из них умирал, тотчас начинали претендовать на его королевство родные из разных стран.

 

В Польше умер давний союзник России король Август, и вечно мятежный Сейм должен был избрать нового правителя. Франция поддерживала Станислава Лещинского, родного брата французской королевы. Но если бы он сел на польский трон, вокруг России возник бы опасный союз французских сателлитов – Турция, Польша и Швеция, возглавляемых Францией. Но была альтернатива – сын покойного Августа, саксонский курфюрст Фридрих Август Второй. Он обратился к России, Австрии и Пруссии с просьбой помочь ему, законному сыну законного польского короля, сесть на польский трон.

 

Россия выступила с посланием к Сейму: «Ради покоя и благополучия Речи Посполитой и заодно собственного нашего великого интереса допустить Станислава на трон мы не можем…» Россия потребовала посадить на трон Фридриха Августа. В Сейм отправились братья Лёвенвольде – как положено, с деньгами.
Но деньги не помогли.

 

И тогда Анна начала войну. Воевать был послан Миних… Станислав Лещинский находился в Данциге, ожидая помощи французского короля. В порт прибыла французская эскадра. В это время Миних захватил предместья Данцига, одновременно перерезав сообщения города с портом. Теперь французский десант уже не мог помочь осажденным. И хотя первый штурм был неудачен, Миних в конце концов захватил Данциг… Лещинский бежал, переодевшись в крестьянское платье.
Австро-прусско-русский ставленник Фридрих Август, ставший королем Августом, торжественно короновался в Кракове. Мечта Петра сбылась – Империя диктовала Европе.

Роскошь «престрашного зраку девицы»

Двор переехал в Петербург. Именно при русском дворе пара счастливых любовников, всю жизнь завидовавших чужому богатству, получила самое желанное – роскошь.
При Петре было гонение на роскошь. Все деньги шли на Государство и празднования. Сам Государь любил донашивать старые камзолы, и служанка-Императрица умело штопала его одежду. Император жил в жалких домах, и если строились дворцы, то только для Екатерины. По приказу Петра первая Императрица носила богатые платья, чтобы роскошь заставила забыть о ее происхождении.
При Анне Иоанновне в старом платье во дворец попасть было нельзя… Пожилая соломенная вдова и потомок конюха старались, чтобы все было, как при настоящих дворах – то есть богатых. При русском дворе появились золоченые кареты, выписанные из Парижа, роскошная мебель в парадных комнатах дворцов и дорогие туалеты! Бирон носил бархатные кафтаны ярких цветов. Предпочитал розовый. Жена Бирона появлялась в лиловом платье, унизанном жемчугом. Розовый и лиловый стали цветами русского двора. Они считались цветами радости и жизнелюбия. Ведь это была великая радость – лицезреть Императрицу Анну, жить в ее время. Сама же толстуха Анна, вспоминая о великолепии туалетов тетушки-кухарки, соревновалась с покойницей. На приемах носила роскошный лионский бархат и парчу, днем надевала веселые русские платья ее юности, нынче затканные золотым шитьем и жемчугом… Как положено при богатых европейских дворах, Анна пригласила итальянский театр – оперу.
«Я был при многих дворах… Но этот превосходит всех роскошью и великолепием. Непрерывные маскарады и иллюминации…» – писал один из иностранных послов. Правда, другие насмешливо отмечали: «Обилие золота и серебра в главных залах и грязь в непарадных комнатах дворцов, смешные модные прически в исполнении крепостных парикмахеров и безвкусно яркие платья…»

Придворные евреи

«Сладкую жизнь» при русском дворе старательно организовывал опытнейший в этом деле человек – иудей Леви Липман. Последняя русская по национальности Императрица допустила невиданное при дворе Романовых: некрещеный еврей занял придворную должность.
На самом деле Анна и здесь усердно повторяла все, что видела при европейских дворах. Еврейские банкиры снабжали деньгами правителей многих карликовых немецких Государств. Самсон Вертехсмайер, богатейший еврей Германии, был прозван «еврейским императором». Он финансировал три поколения Габсбургов и очень помог создать мощное Государство Пруссию из карликового Бранденбургского курфюршества… Придворные евреи доставали средства для войн, роскошной придворной жизни и «предвыборных компаний» королей. Так, «придворный еврей» саксонского курфюрста Августа собирал деньги для победы короля на выборах в Польше. Король победил… правда, после победы Миниха, изгнавшего его соперника.
Леви Липман стал «придворным евреем» Анны Иоанновны. Он ссужал деньги ей и Бирону, когда она мучилась в долгах в Курляндии. Взойдя на трон, Анна и Бирон взяли его в Россию. Теперь Липман занялся еще одним делом придворных евреев – он поставлял власти «сладкую жизнь». Анне уже вскоре стало мало меншиковских драгоценностей. Как и павший временщик, Анна была помешана на бриллиантах. Липман скупал для правительницы самые дорогие в Европе «алмазные вещи». Так она награждала себя за нищие годы…
В результате, как писал ее фельдмаршал Миних, «ни у одной королевы в Европе не было столько бриллиантов». Наряду с погоней за драгоценностями Липман устраивал самые модные театральные антрепризы. Он пригласил в Россию итальянскую труппу со знаменитой оперной дивой. Скаредная и одновременно расточительная Императрица, услышав о гонораре певицы, велела передать примадонне: «У меня кабинет-министр получает меньше». «Так пусть он у вас и поет!» – ответила дива. И Анна заплатила!
Бирон, как и Анна, хотел, чтобы о блеске двора, где он был истинным владыкой, заговорила Европа. Так что Анне пришлось привыкать к аппетитам мировых знаменитостей. Двор отпускал Липману на развлекательные проекты все большие суммы. Ему присвоили официальный статус: камер-агент – при дворе и обергофкомиссар – при правительстве.

Плохой второй

Царь в России – добрый батюшка. Царь всегда «хороший», но рядом с ним всегда есть «плохой второй». «Плохой второй» свершает все злодейства именем невинного доброго Царя. От него все беды. Убрать бы его, и наступит вечный, желанный российский рай. Такова сохраняющаяся из века в век любимая российская народная легенда…
Конечно, миропомазанная Императрица – невинна, а «плохим вторым» будет объявлен жестокий немец Бирон. И все правление Анны Иоанновны станет называться Бироновщиной. К Бирону часто добавляли еще одного плохиша – Леви Липмана. И ряд мемуаристов-современников были уверены в том, что именно «жид Липман» управлял финансами и диктовал Бирону финансовую политику России.
На самом деле несложную финансовую политику России успешно проводил сам Бирон. Описание всей этой политики укладывалось в одно слово – «брать». Торговля, промышленность – все подчинено выколачиванию денег. Все тот же Василий Татищев, знаменитый экономист и государственный деятель, организатор горного дела на Урале, описывал, как Бирон обирал уральских промышленников. Но иначе и быть не могло: Бирон – обычный временщик, ему нужны были деньги, и немедля. Будущее горного дела на Урале его совершенно не интересовало. И «эффективный менеджер» демонстрировал чудеса выбивания денег.
Он придумал вариант инквизиции – Доимочный приказ, собирающий невыплаченные налоги (недоимки). В манифесте Императрицы (читай Бирона) было разъяснено: отныне за сбор неуплаченных налогов отвечают владельцы крестьян – помещики, а за усердие помещиков – губернаторы. И началось! С немецкой аккуратностью в губернии России были направлены посланцы Доимочного приказа, экзекуционные команды – собирать недоимки. Причем содержать эти команды должно было не Государство, а сами недоимщики… И команды старались. Секли недоимщиков-крестьян, за долги отнимали хлеб, скот, одежду, жгли дома, в зимнюю русскую стужу вывозили в поле и «ставили на правеж» – то есть публично секли розгами, били батогами, заковывали в кандалы, а наиболее злостных должников гнали в тюрьму или ссылали в Сибирь… Неважно, что потом разоренные бездомные крестьяне бежали в Польшу. Зато сегодня что-то собрали. Секли и помещиков-дворян – за недоимки принадлежащих им крестьян. Самих губернаторов заключали в кандалы за главное служебное преступление – отсутствие рвения в сборе налогов и недоимок.

 

Беспощадность Бирона и офицеров-немцев, часто руководивших экзекуционными командами, тревожила иностранных послов. Они страшились кровавых восстаний. Особенно боялись поляки, вспоминая резню начала XVII века – времен Смуты. Польский посланник Потоцкий в разговоре с французским посланником Маньяном сказал: «Боюсь, как бы русские не сделали с немцами то, что сделали с поляками при Лжедимитрии, хотя поляки не подавали таких причин, как сегодня немцы». Франц Маньян ответил, усмехаясь: «Не волнуйтесь, тогда у русских не было гвардии…»

Ниже поклонишься – выше поднимешься

Видя эту всеобщую покорность и холопство русских вельмож, Бирон не церемонился с ними. Он открыто презирал их. Как сказал современник, этот внук конюха «с людьми обращался, как с лошадьми, а с лошадьми, как с людьми». Бирона как-то сильно растрясло, когда он проезжал по мосту в карете. Приехав в Сенат, он объявил сенаторам: если мост не починят, он положит самих сенаторов под колеса своего экипажа. Во время обедов во дворце Бирона главной забавой его детей было поливать чернилами платья гостей или, пробегая, сдергивать парики. Старший сын, Карл, париками не ограничивался – бегал по залам с бичом в руках и ловко хлестал по икрам приглашенных вельмож. Тем, кто возмущался, Бирон говорил: «Можете не появляться больше ко двору». Умные молчали, терпели и усердно исполняли отечественную гимнастику: «Ниже поклонишься – выше поднимешься».

 

Для охраны «спокойствия и порядка» в стране усердно работала Тайная канцелярия розыскных дел. За любое выражение недовольства Государыней или Бироном рвали язык или ноздри и гнали в ссылку. Даже за ошибку в написании титула Государыни могли вырвать язык, конфисковать имущество и отправить в Сибирь.
«Успешный менеджер» Бирон понял, что атмосфера постоянного страха цементирует рабскую преданность власти. Впоследствии Бирон будет поучать Императора Петра Третьего: «Ваше Величество, вы слишком добры. Здесь это опасно. Здесь надо править кнутом или топором. Только тогда все довольны».
Но кроме страха был еще один канат, привязывавший верхушку дворянства к Бирону.

Всеобщая коррупция

У верхушки общества возникла проблема. При Петре Первом вельможи, показывая свое благосостояние и щедрость, закатывали роскошные пиры. Пиры эти хозяину много не стоили – продукты он получал из своих обширных имений. Теперь же, чтобы поддержать престиж, требовались деньги. Роскошные кареты, туалеты жен и самих вельмож – на это доходов с имений не хватало. Надо было брать взятки, обирать казну или продавать собственность… При Петре Великом наказания за взятки были повседневностью. Царь безуспешно, но непрерывно боролся с ними. Взяточника ждали в лучшем случае петровская дубинка или ссылка с конфискацией имущества. Но часто – плаха. При Бироне наказания за взятки стали редкими. Взяточников разоблачали, только когда следовало расправиться с политическим противником. Взятки и коррупция – часть жизни Государства. «Трудом праведным не наживешь палат каменных» – говорила народная пословица. Всего-то и надо – быть верным Бирону, холопствовать. Все то же: «ниже поклонишься – выше поднимешься». Роскошь двора, воровство и коррупция вельмож, участников «сладкой жизни», помогали править Бирону.

Курляндский повелитель

Итак, через пару лет после восшествия Анны на престол столица была вновь перенесена в Петербург… Императрица очень не хотела покидать матушку Москву с родным Измайловом и добрым климатом и переселяться в построенный на болотах Петербург с его грозными наводнениями. Где, как напишет поэт,
Восемь месяцев зима, вместо фиников – морошка.
Холод, слизь, дожди и тьма – так и тянет из окошка
Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой…

Но фаворит настоял.
Возврат в Петербург был вызван отнюдь не страхом Бирона перед родовитейшим дворянством, обосновавшимся в Москве. Уже после первых ссылок Долгоруких и опалы Голицына высшее сословие пребывало в покорности. Все было проще. Бирон начал битву за главную мечту жизни – стать повелителем на родине, где прозябали в ничтожестве его предки. Он хотел быть поближе к родным местам – к Курляндии, откуда продолжал течь поток эмигрантов на выгодные должности в Россию. Бирон подкупал их, сажая на самые хлебосольные места. Но тщетно – курляндское дворянство упорно не хотело видеть его своим герцогом. Курляндским герцогом был в это время старый Фердинанд, дядя покойного мужа Анны Иоанновны.
Бирон ждал. Он знал: как только старик умрет, трехсоттысячная русская армия и мощь Государства величиной с полсвета научат курляндцев, как сделать правильный выбор.

 

Так и случилось. Реальная угроза могучего детища Петра – русской армии – «уговорила» курляндское дворянство. Безродный Бирон стал курляндским герцогом. Теперь слухи о том, что «придворный еврей» Липман оказывает на Бирона влияние, были ни к чему. И новый герцог поработал над своим имиджем. Последовали его первые указы: «чтобы все евреи, уплатив налоги, покинули герцогство ко Дню святого Иоанна – 8 марта 1740 года».
А как же Липман? Он остался на всех своих должностях. Бирон мог сказать то, что впоследствии сформулировал другой немец, Геринг: «Это я буду определять, кто у нас еврей, а кто нет».

Православная Императрица курляндского двора

«Немецкая проблема» беспокоила умного Остермана. И если Бирон, опираясь на Тайную канцелярию, величественно ее не замечал, то осторожнейший Остерман следил, чтобы присутствие при дворе толпы немцев-лютеран было надежно защищено авторитетом Анны Иоанновны, «природной Царицы», верной защитницы православия. И Императрица выпускала предостерегающие манифесты, написанные Остерманом, – о недопустимости забвения или упрощения православных обрядов. Манифесты грозили самыми строгими карами отпавшим от православия – «единственно истинного христианского закона»… Очень полезным оказалось дело отставного морского офицера капитана-лейтенанта Александра Возницына.

Капитан Возницын усомнился…

Бедняга капитан, к своему несчастью, захотел глубже понять религию. Он слишком подолгу читал Ветхий Завет и слишком много беседовал с жителем Немецкой слободы купцом Борухом Лейбовым. И произошло опаснейшее: капитан усомнился в святости икон. Он повелел сжечь часовню в своем поместье и утопил в реке иконы. После чего Возницын решил тайно перейти в иудейство. Борух, опять же тайно, сделал ему обрезание. Насмерть перепуганная жена капитана поспешила донести об этом в Синодальную канцелярию. Купец Борух и новообращенный капитан были тотчас арестованы. Обоих незамедлительно приговорили к сожжению на костре. Заступничество и моления Липмана не помогли. Липманом пользовались, но прав он никаких не имел.
Возницына и Лейбова торжественно сожгли на Адмиралтейском острове в присутствии многотысячной толпы. Анна продемонстрировала свою верность православию.

Приватный портрет Императрицы: битва с тишиной

Липман продолжал государственное дело – снабжал Анну роскошью и, главное, развлечениями. Больше всего новая Императрица боялась остаться наедине с собой. Вечерами она часто отправлялась в театр. В ее столице постоянно гастролировали итальянские труппы. Если не театр, то бал, или маскарад, или, на худой случай, прием послов. Но только не проклятая тишина! В самом дворце «девки» (фрейлины из самых знатных фамилий) должны были без умолку болтать – рассказывать сплетни… Одна из них была знаменита – могла безостановочно говорить по несколько часов. Сплетнями повелительница развлекалась даже в письмах. Остались послания Императрицы Семену Салтыкову – тому самому, который когда-то возвел ее на царство, а позднее стал губернатором Москвы.
«Напишите-ка мне, женился ли камергер Юсупов. Здесь говорят, что они разводятся и что он видит много женщин… Извести меня по секрету, когда была свадьба Белосельского, где и как? Как встретила их княжна Мария Федоровна Куракина? Была ли она весела? Все мне расскажи… Узнай, секретным образом, про жену князя… Апраксина. Прилично ли она себя ведет? Здесь говорят, что она очень пьет…»
Московский губернатор то закупал для нее новую материю у московских купцов, то заказывал раку для мощей святого… Но когда верный и усердный Салтыков показался Любимому ненадежным, она тотчас прогнала его с губернаторства.
В начале царствования Салтыков отлично выполнял ее важные задания. Так, она просит его прислать ей дочь князя Вяземского – «мне ее рекомендовали как бойкую на язык…». Очень интересует Императрицу и девка вдовы Загряжской: «сказывают, что она много говорит». Говоруньи, умевшие рассказывать, и рассказчики сказок особенно ценились Ее Величеством. Когда сплетни у рассказчиков заканчивались, начинались сказки. Императрица особенно ценила сказки о разбойниках. И если на миг все-таки наступала ненавистная тишина, тотчас раздавался ее громовой крик: «Девки, пойте!» И они пели. Не дай Бог замолкнуть без приказа. Эти представительницы лучших семей России получали звонкую пощечину от крепкой мужской руки Императрицы.
В помощь девкам держали при дворе бандуристов. И если девки, музыка и сказки надоедали, она вставала у окна и глядела на улицу, лузгая семечки (еще одно любимое занятие). Иногда сама заговаривала с прохожими. Или отправлялась кататься на лошадях вместе с Любимым. Или стреляла. Во всех комнатах дворца стояли наготове заряженные ружья. Во дворце содержалось множество птиц – для этой ружейной потехи. Дворец был наполнен радостным щебетом будущих жертв. По знаку Императрицы наступал час ружейных развлечений, птиц выпускали, и она палила из окон, причем без промаха, твердой рукой. Весь дворцовый двор покрывался птичьими трупиками.

 

Любила она и серьезную охоту. В лесных угодьях, предназначенных для царицыной охоты, никто не смел охотиться под страхом самого жестокого наказания.

 

…Еще одним развлекателем был придворный поэт Василий Тредиаковский, один из основоположников отечественной поэзии. Свои стихи он читал перед Императрицей, стоя на коленях. Он сообщал в письме: «Имел счастие читать Государыне Императрице… стоя на коленях… и по окончании оного чтения удостоился получить из собственных Ее Императорского Величества рук всемилостивейшую оплеушину…»
Любила она и запускать волчки, особенно искусные покупали для нее в Амстердаме.

 

Наигравшись и наслушавшись сплетен и сказок, Анна отправлялась спать. Спала вместе с Любимым… Перед сном наслаждалась еще одним лакомством русской знати тех времен – чесанием пяток. Это развлечение было необычайно популярно у русского дворянства в дни крепостного права. У Гоголя в «Мертвых душах» помещица Коробочка спрашивает у приехавшего Чичикова, «не надо ли барину почесать на ночь пятки, покойный муж без этого не засыпал». Продавая крепостную молоденькую девку, отмечали ее умение чесать пятки на ночь, что, видимо, подразумевало и прочие ночные услуги.

Путь наверх через пятки

Анне и Бирону чесал на ночь пятки большой искусник в этом деле – дворцовый истопник Милютин. Затопив печи во дворце, он приходил в опочивальню чесать пятки любовной паре. За это и получил дворянство. Три вьюшки (вьюшки – это заслонки, которыми закрывали трубу после топки) изображены на гербе дворян Милютиных. Потомку истопника, замечательному либеральному министру Милютину во времена Александра Второго пришлось выдержать множество острот по поводу экзотичного предка…

Умные дураки

Но главным развлечением Императрицы были шуты – «дураки», как называли их при Петре и при Анне Иоанновне. Они занимали целый этаж во дворце. Это были бесчисленные карлики и карлицы, горбуны и разнообразные калеки обоего пола («Безножки», «Горбушки» и тому подобные прозвища давала им Императрица). Вид этих несчастных людей, обиженных судьбой и природой, их разнообразные уродства необычайно веселили Государыню.
Шуты и шутихи должны были болтать без умолку и умело кривляться. Самой знаменитой шутихой была карлица Евдокия Буженинова. Евдокия, как и Императрица, обожала буженину (или делала вид), за что получила свое почетное прозвище. Эта уродливая карлица-калмычка не имела соперниц в гримасах и кривляньях и пользовалась особой благосклонностью Царицы.

 

Но самыми знаменитыми были «дураки»-мужчины. Этих главных придворных шутов было шестеро. Двое достались от дядюшки-батюшки – Иван Балакирев, бывший Преображенский гвардеец, и Ян Лакоста, португальский крещеный еврей (маран). Остроумец Петр за шутки Лакосты пожаловал ему один из безлюдных островов Финского залива. С тех пор Лакоста, получивший от Петра титул «Самоедского короля», носил большую корону из жести, лихо сдвинутую на ухо. Ему уже шел седьмой десяток, когда Анна взошла на престол. Но ей было лестно, что у нее в «дураках» любимый шут Петра Великого…

 

История сохранила умные шутки этого «дурака». Лакоста ставит свечки перед образом святого и… перед нарисованным им дьяволом! «Что ты делаешь – ты поставил свечку дьяволу?!» «Ах, сударь, разве плохо иметь друзей сразу в двух местах? Разве мы знаем, куда попадем?»

 

Третьей знаменитостью был Пьетро Педрилло – ее любимый «дурак». Этот сын итальянского скульптора, музыкант по профессии, приехал в Россию играть на скрипке. Но скоро понял, что быть «дураком» здесь куда прибыльнее, чем музыкантом. Он сумел стать главным карточным партнером Императрицы. Его гримасы и кудахтанье во время игры смешливая почитательница неизменно награждала золотом. Он скопил огромное состояние, с которым и покинул Россию, такую гостеприимную для шутов.

Сиятельные шуты

И, наконец, были три особых, вельможных шута.
Когда Бирон приехал в Россию, дворянство смеялось над потомком конюха за его спиной. Нынче он захотел смеяться над шутовством знатнейших русских, в обязанность которых теперь входило веселить безродного курляндца.
Этими шутами стали князь Никита Волконский, потомок рода, идущего от Рюрика, граф Алексей Апраксин, родственник Романовых, и, наконец, самый знаменитый – князь Михаил Голицын по прозвищу «Квасник». Как-то Императрица, проходя мимо, плеснула ему в лицо квасом, что вызвало гомерический хохот придворных. С тех пор в обязанности князя входило разливать квас… Впоследствии была придумана версия, удобная и для монархистов, и для Голицыных, – дескать, князя взяли в шуты по слабоумию. Но на слабоумного дитятю блестяще образованный пятидесятилетний князь мало походил. До нашего времени дошли его знаменитые остроты…
Дама: «Я вас где-то видела». Князь: «Да-да, я там часто бываю».
Бирон спрашивает: «Что говорят обо мне ваши русские?» Князь: «Одни считают Вашу Светлость Богом, другие – дьяволом, правда, никто – человеком».
Старик вельможа, который женился на молоденькой, сказал князю: «Боюсь, детей мне уже не родить». Князь: «Это точно! Но вы также должны опасаться, что они у вас родятся».
Трагическая биография была у князя Михаила Голицына.

Квасник

Взяли его в шуты из злой мести Императрицы. Представитель знатнейшего рода, потомок великих литовских властителей Гедиминовичей, князь Михаил был внуком «Свет Васеньки» – любовника и главы правительства Царевны Софьи. Состоял он и в родстве с ненавистным Анне гордым и несломленным князем Дмитрием Михайловичем Голицыным.

 

Детство князь Михаил провел в северной ссылке вместе с дедом, сосланным Петром. Его дед, князь Василий, один из образованнейших людей своего времени, постарался передать мальчику свои знания. После смерти князя Василия Петр помиловал семью и вернул Голицыных из ссылки. Юноша был отправлен в Париж, слушал лекции в Сорбонне. При Екатерине Первой и Петре Втором дослужился в гвардии до майора, но военная карьера была не по душе воспитаннику Сорбонны. Он вышел в отставку в чине майора. После смерти жены вновь отправился за границу. В Италии влюбился безумно, но красавица потребовала, чтобы он принял католичество. Влюбленный князь согласился… Однако тоска по родине заставила его вернуться с женой в Россию. Уже вернувшись, он понял, что совершил ошибку, – узнал о манифесте, грозившем смертными карами за отступление от православия. Окруженная лютеранами-немцами Царица не забывала демонстрировать народу приверженность православию. И он затаился с супругой в Немецкой слободе. Но всемогущая Тайная канцелярия с самого его приезда в Москву следила за ним. Принадлежность к фамилии, ненавистной Императрице, его погубила. Несчастный князь был арестован и доставлен «пред светлы очи». Его развели с женой-католичкой, которую то ли выслали, то ли сгноили в ссылке, – больше князь ее не видел… И Анна предложила князю выбор: костер или жизнь «дураком». Он выбрал жизнь, если можно было назвать жизнью существование шута Квасника…

 

Вместе с другими знатными шутами потомок Гедимина играл в чехарду. «Дураки» перепрыгивали друг через друга, высиживали, кудахча, яйца. Если давили яйца задами – их наказывали. Императрица, проходя мимо вельможных шутов, любила пририсовывать им углем усы, что необычайно веселило ее и придворных (близких или дальних родственников этих шутов)… Шуты должны были постоянно драться друг с другом, опять же, под смех царственной забавницы… Но и этого ей показалось мало.

 

После казни Долгоруких Императрица все реже вставала с постели – болела. Есть знаменитая картина В. И. Якоби «Шуты в спальне Анны Иоанновны». Императрица лежит в кровати. У изголовья сидит Любимый. Подле Бирона – частый его собеседник, начальник Тайной канцелярии Ушаков. Рядом – сын Бирона с неизменным бичом, которым он так любил стегать русских вельмож во время обедов у отца. И, конечно, здесь же – главные шуты: Педрилло играет на скрипке, старый Лакоста в короне набекрень ползает по полу с бичом – грозит ударить растянувшегося на полу шута графа Апраксина. Шут князь Волконский вскочил на спину покорно согнувшегося князя Михаила Голицына – Квасника. Шут Балакирев возвышается над вельможными шутами… В стороне, у насеста с попугаями, угодливо склонился основоположник отечественной поэзии придворный поэт Тредиаковский. У самой Царицыной постели на полу расположилась любимая карлица шутиха Буженинова. В дверях, с бумагами в руках, стоит кабинет-министр Волынский.
Именно эта троица – кабинет-министр Волынский, любимая карлица Буженинова и вельможный «дурак» князь Голицын – и примет участие в небывалом шутовском проекте, который увенчает царствование Анны Иоанновны.

Свадьба шутов

Во время болезни Императрицы шутиха Буженинова объявила Государыне, что мечтает выйти замуж (думаю, ей велели это объявить). И Государыня тотчас подыскала карлице-калмычке достойного жениха.

 

Уже на следующий день Квасник (князь Голицын) был предупрежден кабинет-министром Волынским, что Государыня нашла для него подходящую и, главное, православную невесту. Более того, милостивая Императрица берет на себя устройство свадебной церемонии и все расходы. Свадьба должна была стать частью огромного празднества.
В это время Бироном и Анной был заключен самый нелепый, позорный мир с Турцией. Этот унизительный мир стал итогом… победоносной войны, которую несколько лет вела Россия.

Этот позорный… победный мир

После русско-польской войны на западе Анна начала Русско-турецкую войну на юге. Положение на юге было комично: Крымом по-прежнему владело Крымское ханство – остаток Золотой Орды. И крымский хан, данник турок, по-прежнему считал своими данниками… могущественных русских Царей! Он требовал выплаты дани, время от времени совершая набеги на южные границы Империи…

 

Хан должен был получить достойный отпор. У России имелся могущественный союзник – Австрия. С главнокомандующим тоже все было ясно – Бирон очень хотел убрать подальше опасного и непокорного Миниха. Он инстинктивно чувствовал опасность, исходившую от этого упрямого, самоуверенного человека. Его настораживало даже его дружелюбие. В холодной улыбке Миниха мерещилась насмешка.

 

По просьбе Любимого Анна велела Миниху отправиться на войну. Миних радостно согласился. Этот первоклассный инженер был прежде всего воином. И уже вскоре он разработал воистину петровский проект обширных завоеваний. План был рассчитан на четыре года. России надлежало овладеть Северным Причерноморьем, Крымом, освободить от турок православные княжества Молдавию и Валахию и закончить войну завоеванием Константинополя. Все было расписано с немецкой точностью: 1736 год – походы на Дон, Днепр, взятие Азова, Очакова; 1737 год – поход в Крым; 1738 год – освобождение Молдавии и Валахии от турецкого ига; 1739 год – освобождение великой столицы Византии Константинополя. И после этого Анна должна быть коронована как Императрица греческая…
Кружилась ее головка! Анна была счастлива будущей славой и одобрением Любимого, радостно отправлявшего бравого Миниха под пули.

 

Война началась с большого успеха. Турки потеряли Азов – и во второй раз после Петра в город-крепость вошли русские солдаты. Следующей победой Миниха стала битва при Очакове. В решающий момент из осажденной крепости вырвалась лавина наступавших турок… Солдаты Миниха не выдержали беспощадной атаки – побежали. Битва была проиграна, но… Но истинному полководцу помогает некий гений войны. Военное счастье справедливо – оно любит храбрых и отчаянных, каким и был Миних. В миг неизбежной победы турок оглушительный взрыв потряс округу. В турецкой крепости взорвался пороховой погреб. Вслед за гигантским столбом огня начали раскатисто рваться снаряды. Очаков превратился в огненный ад. Турки бросились отступать к морю. Но там их уже ждал русский десант. Очаков пал…

 

Потом началось наступление на Крым. Несмотря на потери и жару, непреклонный Миних, оставляя умирающих людей и павших лошадей, взял Перекоп. Он пошел по безводной, подожженной татарами горящей крымской степи. Но если полководец Царевны Софьи князь Голицын ничего, кроме позора, в этой степи не сыскал, то великий Миних огнем и мечом прошел по полуострову. Он захватил столицу ханства Бахчисарай и беспощадно сжег древний ханский дворец. Впервые за всю историю Крымского ханства в его сердце хозяйничала русская армия. Только недостаток воды и продовольствия заставил Миниха уйти из Крыма.

 

Но Русско-турецкая война продолжалась, и Миниха ждали новые победы. В битве при Ставучанах он взял реванш за поражение Петра: девяносто тысяч турок бежали с поля боя. Это была первая великая победа русских над турками в открытом бою. Закончился миф о непобедимости турок, созданный прутской катастрофой Петра. Далее Миних захватил Хотин – крепость, вырубленную в скале. Турки трусливо сдали ее без боя. Миниху предстояло вернуться домой в венце славы…

 

В это время Анна все чаще болела, и Бирон опасался строптивого, коварного Миниха, превращавшегося в кумира. К его счастью, союзница русских Австрия, разгромленная турками, поспешила заключить с ними односторонний мир. Бирон объявил Анне: без Австрии у нас нет денег на продолжение войны, кроме того, нам грозит война со Швецией. Короче, нам нужен немедленный мир… Остерман тотчас заболел, и Анне пришлось все решать самой. Понимала ли она, что курляндскому герцогу Бирону важнее добрые отношения с Европой и с Францией, чем победы опасного Миниха? Если и понимала, то все равно противиться Любимому не могла. Анна согласилась с ним. И Бирон с восторгом принял предложение Версаля о помощи в заключении мира с турками. Франция постаралась, и Россия потеряла все завоевания Миниха – ей оставили только Азов… Так был заключен позорный Белградский мир.

 

Миних оценил предательство. Теперь он ненавидел Бирона.

 

Но постыдный мир решено было загримировать под мир победный. Празднование жалкого мира превратили в грандиозное шоу, посвященное победе.
Была создана специальная маскарадная комиссия под председательством кабинет-министра Волынского. Волынский подготовил небывалое зрелище. За образец он взял празднество по поводу заключения победного мира Великого Петра со Швецией. Оно сопровождалось тогда зрелищными маскарадами и балами. В петровских торжествах участвовал знаменитый потешный шутовской кортеж «дурака» Лакосты – Самоедского короля…
Волынский придумал соединить празднование мира с Турцией с любимым Императрицей шутовским действом.

Наступил день празднования

Трубы герольдов в четырех концах столицы возвестили о начале празднования. Анна раздавала золотые медали в честь «победного мира» иностранным послам и бросала деньги в народ из дворцового окна. Люди давили друг друга, ползая по земле… На улицу были выставлены два зажаренных быка – угощение. Вино било фонтаном в бассейн, откуда благодарный народ черпал драгоценную жидкость. У фонтана валялись перепившие… Вечером жгли великолепный фейерверк и устроили невиданное зрелище…
Как при дядюшке-батюшке, в празднество вклинилось шутовское действо. Оно стало апофеозом праздника. Это была необычайная «свадьба дураков».

Ледяной дворец

Потомок князя Гедимина князь Михаил Голицын, по прозвищу Квасник, женился на шутихе-карлице Бужениновой. Вот уж воистину шутовство! Стояла зима с жесточайшими, небывалыми морозами. Маскарадная комиссия под руководством министра Артемия Волынского придумала: брачная ночь «дураков» должна происходить в специальном дворце, сделанном… изо льда!

 

Ледяной дворец для «молодых» построили на набережной Невы – между Зимним дворцом и Адмиралтейством. Ледяные блоки обливали водой, и они намертво слипались на лютом морозе.
Осталось точное описание этого чуда – «Подлинное и обстоятельное описание построенного в Санкт-Петербурге… Ледяного Дома», заботливо сделанное немцем Крафтом. Длина дворца равнялась 17 метрам, ширина – 5,3 метра, высота – 6,4 метра. Здание украшали ледяные колонны и статуи. Крыльцо с перилами и ступенями, вырезанными изо льда, вело в прихожую, разделявшую дом на две половины: с одной стороны находилась спальня молодых с ледяными занавесками, матрасом, одеялом и подушками. Даже ночные туфли у ледяного брачного ложа были изо льда. С другой стороны дома – гостиная с ледяной посудой и чайником. Игральные карты на столе были изо льда. В камине пылали глыбы льда, облитые керосином…
Дом окружали ледяные деревья с ледяными птицами на ветках. Перед домом в ледяном саду установили шесть ледяных пушек и две ледяные мортиры на ледяных лафетах, стрелявшие шестифунтовыми ледяными бомбами. Два ледяных дельфина и слон, стоявшие перед домом, извергали потоки воспламененной нефти. Слон, выбрасывая горящую струю, грозно рычал – внутри него для этого был посажен человек. В двух освещенных изнутри ледяных пирамидах замурованные люди показывали комичные и непристойные сценки…

 

Перед брачной ночью в Ледовом дворце должно было состояться грандиозное представление. Со всей Империи были собраны танцевальные пары, представлявшие все народы, населяющие Империю, – черемисы, самоеды, камчадалы, якуты, киргизы, калмыки, финны, молдаване, украинцы и прочие… Их одели в национальные костюмы, взятые из знаменитой коллекции, собранной по приказу Петра и хранившейся в Кунсткамере. Музейную коллекцию варварски перешили, подгоняя под размеры участников.

 

В день шутовской свадьбы организовали шутовской кортеж. Его возглавлял слон, на спине которого была укреплена клетка. В ней сидели «молодые» – князь Голицын-Квасник и шутиха-калмычка. За слоном на лошадях, оленях, быках, собаках, козлах, свиньях, играя на всевозможных инструментах, ехал «Вавилон» – пары, представляющие все население России. Невиданный поезд двигался по главным улицам столицы, заполненным народом. Он остановился в манеже герцога Курляндского. Здесь и был устроен грандиозный пир из напитков и кушаний – в соответствии с национальностями гостей.
…Квасник дурак и Буженинова ***ка
Сошлись любовно, но любовь их гадка.
Ну мордва, ну чуваши, ну самоеды!
Начните веселье, молодые деды…
Свищи весна, свищи красна!

Это было длинное стихотворение. После его чтения участники зрелища исполняли народные танцы, затем, с наступлением вечера, вновь составленный поезд направился к венцу торжества – Ледяному дворцу, «горевшему огнями и окруженному пламенем».
С большими церемониями молодых уложили в постель. По повелению Императрицы в ледяной спальне князю Голицыну и уродливой карлице, замерзающим в легких подвенечных нарядах, на ледяных подушках и под ледяными одеялами велено было заниматься любовью. Анна приказала, чтоб лейб-гвардеец был поставлен в спальне и сторожил обязательное совокупление князя с карлицей.
Если бы в России не было того, что сильнее всех царских приказов, – истинной повелительницы, Ее Величества Взятки. Так было и так будет. По весьма правдоподобной легенде, Буженинова сумела пронести в Ледяной дом деньги. За взятку караульный дал им тулуп, и только он спас новобрачных, прижавшихся под ним друг к дружке.

За кулисами зрелища

Императрица, вдоволь насмеявшись, поблагодарила кабинет-министра Волынского, устроившего невиданное представление. Воистину невиданное! Именно об этом написал французский посланник маркиз Шетарди: «Только одна здешняя страна может доставить такое развлечение, какое устроила себе царица… Таким образом время от времени напоминают вельможам здешнего государства, что ни их происхождение, состояние, чины и награды, достойными которых признал их монарх, не ограждают их от любой мимолетной фантазии государя… Что повелевать, заставить бояться и подчиняться можно не иначе, как втаптывая в грязь человеческое достоинство».

 

Но за кулисами этого необыкновенного зрелища происходили удивительные события. Если бы основоположник нашей поэзии Тредиаковский снял маскарадную маску, в которой читал свои вирши, все увидели бы здоровенный синяк у него под глазом. Маскарадный костюм поэта скрывал и его спину, в кровь иссеченную розгами…
Так началась последняя кровавая политическая драма царствования Анны Иоанновны. И героем ее стал успешный устроитель «свадьбы дураков», кабинет-министр Артемий Волынский.

Опасное возвышение Артемия Волынского

Артемий Волынский происходил из старинного рода, его предок Боброк-Волынский доблестно сражался вместе с Дмитрием Донским на Куликовом поле.
Он прошел обычный путь петровских «птенцов». Рядовым гвардейцем Преображенского полка побывал в главных сражениях Северной войны. Во время позорного Прутского похода он, уже ротмистр, участвовал в мирных переговорах с султаном, а после заключенного соглашения сидел в качестве заложника в подвале Семибашенного замка. Затем он посол в Персии, астраханский и казанский губернатор… Очень помогли ему брачные узы – Волынский женился на родственнице Императора. Во времена Анны Иоанновны укрепил семейные связи: Семен Салтыков, возведший Анну на трон, женился на родной сестре Волынского. Талантлив, умен, речист был Волынский, славно писал – отменный публицист. Но одна беда – вспыльчив и не раз в гневе терял рассудок… Князя Мещерского, посмевшего его высмеять, посадил на кобылу и цепями привязал собаку к его ногам. Но показалось мало, и он посадил родовитого князя голым задом на лед…

 

При всем этом Волынский был человеком своего времени. То есть умел выслужиться всеми способами. Сергей Михайлович Соловьев приводит удивительную переписку…
После поражения Верховного Тайного Совета и победы Анны Иоанновны Волынский сообщил своему родственнику Семену Салтыкову о речах некоего бригадира Козлова, который разделял взгляды Верховников. Салтыков тотчас доложил об этом Императрице. После ее победы началась показательная «охота на ведьм» – сторонников Верховников. Анна приказала прислать обстоятельное письмо с пояснением, что именно говорил Козлов и кто был при разговоре. Волынский отказался, написал Салтыкову: «Служить ее императорскому величеству так, как самому Богу, я и по должности, и по совести должен. Притом же и предостерегать, конечно, повинность моя… А чтоб мне доносить и завязываться с бездельниками… не токмо мне, но и последнему дворянину прилично и честно делать? Изволите сами рассудить, кто отважится честный человек итить в очные ставки и в прочие пакости, разве безумный или уже ни к чему не потребный… самому себе потом мерзок будет». Но Салтыков не понимал, почему тайно доносить честно, а публично доказывать справедливость доноса бесчестно? И зло ответил: «…Уже коли вступили, надобно к окончанию привесть». Но Волынский ускользнул, хотя позже… пожалел! Как сам искренне написал потом Салтыкову: «…не знал, что такое благополучие нам будет… тогда еще дело на балансе было…» То есть он не знал тогда, чья возьмет. «…Для того боялся так смело поступать, чтоб мне за то самому не пропасть… трудно угадать совершенно, что впредь будет. И для того всякому свою осторожность иметь надобно, чтобы себе и своей чести не повредить».

 

Но донос показал, что он весьма благонадежен. Салтыков рекомендовал его Бирону. Блестяще выступавший, хорошо пишущий Волынский понравился курляндцу. В это время ему нужен был свой человек в кабинете министров в противовес Остерману. Миних его надежд не оправдал, и вот теперь появился Волынский! Бирон ввел его в состав кабинета…

 

С того момента карьера Волынского пошла в гору стремительно. Даже слишком… Императрица часто болела, и Волынский придумал проводить заседания у ее кровати. Это было очень приятно Императрице – еще одно развлечение. Кроме того, Волынский умел докладывать ей о делах, требующих ее решения, понятно и, главное, кратко. Он стал единственным докладчиком Императрице. Он видел, что явно нравится ей. Но не осознавал, что нравится ей как очень способный русский, выдвинутый Бироном и служивший Бирону. Он не понял до конца, кем был Бирон для Государыни. Непонимание в политике не просто опасно, оно порой смертельно…
В это время Бирон уже почувствовал, что ошибся в Волынском. Волынский явно пытался играть самостоятельную роль. Особенно взбесило Бирона то, что тот посмел вмешаться в его интересы, в главное династическое дело – замужество тринадцатилетней племянницы Императрицы, Анны Леопольдовны.

Кому отдать Империю?

В случае смерти Анны Иоанновны на престол, согласно завещанию Екатерины Первой, должна была сесть ее старшая дочь Анна Петровна. Но та умерла, и претендентами становились сын Анны Петровны от брака с Голштинским герцогом, малолетний Карл Петер Ульрих, и дочь Петра Великого, красавица Елизавета.
Но Анна Иоанновна хотела видеть на престоле потомков своего отца – Царя Ивана, соправителя Петра Первого. И придумала… У нее была старшая сестра Екатерина, которую Петр выдал замуж за герцога Макленбургского. Она родила от герцога дочь, названную Анной в честь тетки-Императрицы. После крещения юная немецкая принцесса стала Анной Леопольдовной…
Вот будущему и пока несуществующему ребенку Анны Леопольдовны (которой на тот момент исполнилось лишь тринадцать лет) Анна Иоанновна и решила передать Империю. Покорная страна присягнула… несуществующему пока отпрыску от несуществующего пока мужа!

 

И, конечно же, Бирон захотел женить на юной Анне Леопольдовне своего сына. Мечтал породниться с царской семьей… как Меншиков, как потом – Долгорукие. Мечтал, забыв о том, чем закончились их мечтания!

 

Другим претендентом на руку юной Анны Леопольдовны был принц Брауншвейгский, худосочный, болезненный, с длинными тонкими льняными волосами, делающими его похожим на девушку.

 

Пока решалась судьба Анны Леопольдовны, Артемий Волынский часто с ней разговаривал. Но во времена Тайной канцелярии у дворцовых стен были очень длинные уши. Бирон пришел в бешенство, узнав, что его неблагодарный ставленник смеет настраивать Анну Иоанновну против брака с его сыном. Не хотела этого брака и сама юная Анна Леопольдовна… Бирон начал давить на Императрицу. Однако, чтобы избежать брака с потомком конюха, молоденькая Анна Леопольдовна торопливо вышла замуж за нелюбимого герцога Брауншвейгского…

Русская партия

В это время при Волынском образовался кружок преданных ему людей. Были в кружке люди именитые: граф Платон Мусин-Пушкин – президент Коммерц-коллегии, сенатор, Федор Соймонов – вице-адмирал, обер-штер-кригс-комиссар (один из высших чинов, ведавших снабжением войск), и другие важные люди. Самым ярким в этом кружке был архитектор Петр Еропкин. Это он составил генеральный план застройки Петербурга, изменивший лицо столицы. Еропкин перенес центр города с Васильевского острова на левый берег Невы…
Кружок все чаще называли «Русской партией». Волынскому следовало бы понять, что название это смертельно опасно при немецком засилье, так как оно мобилизовало его врагов. Но это только радовало тщеславного Волынского – он всегда мечтал быть вождем. Он написал и часто читал своему кружку пространное «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел». В «Рассуждении» предлагалась цепь реформ в армии, в Церкви и, главное, в положении дворянства. «Рассуждение» считало необходимым активное участие дворян в управлении страной. В дополнение Волынский составил «Записку», в которой прямо нападал на Остермана. И прочел ее приглашенным, радуясь их испугу. «Остро писано, если попадется в руки Остермана – сразу узнает себя», – сказал князь Черкасский, коллега по кабинету министров и будущий беспощадный судья Волынского. В своих сочинениях Волынский щедро цитировал Макиавелли, Юста Липсия (гуманиста, издавшего сочинения Сенеки и Тацита, автора политического трактата о рациональном государственном аппарате). Правда, впоследствии в пыточном застенке выяснится, что Волынский этих авторов не читал – цитаты ему подбирал энциклопедически образованный архитектор Петр Еропкин.
Сам Волынский очень гордился своими опасными сочинениями. Желание славы победило осторожность, он дал прочесть «Записку» Императрице…

 

Анна Иоанновна вряд ли прочла его умствования. Она передала их Бирону, который, ознакомившись, сказал: «забрал ума сверх меры… смеет учить Императрицу».
После чего Анна Иоанновна холодно заметила Волынскому: «Ты подаешь мне письмо с советами, как будто молодых лет государю».

 

В это время болезнь Императрицы становилась все серьезней. Бирон и Остерман уже не сомневались: опасен будет Волынский после смерти Императрицы, Волынский – враг.
С ним надо было разобраться как можно скорее, пока Императрица жива.

Интрига

Расчетливый, холодный интриган Остерман хорошо изучил биографию врага. Он знал ахиллесову пяту Волынского – горячность и самонадеянность.
Все случилось в дни эпопеи с Ледяным домом. Волынский готовил грандиозное представление, когда услышал, что «сей жалкий виршеплет» Тредиаковский осмелился написать о нем басню «Самохвал».

 

Волынскому понять бы, почему так подозрительно осмелел трусливый, бесправный поэт. Почему решился осмеять могущественного кабинет-министра… Но в запальчивости, в гневе он решил, что все придумал его давний враг князь Куракин, он заплатил виршеплету за оскорбительные стихи. Ему бы вспомнить о том, что князь Куракин – прежде всего верный прихлебатель Бирона. Сообразить бы, что за всем этим делом может маячить фигура могущественнейшего любовника Императрицы… Но после всех своих успехов Волынский пребывал в привычном сладком состоянии романтизма. Ему казалось, что все его любят или боятся. И главное – его любит Императрица.
Когда-то родственник Салтыков предостерегал его от горячности, которая «может погубить его». Забыл, не прислушался…

 

В ярости Волынский бросается на расправу с несчастным поэтом. Расправляется зверски, в своих традициях… И попадает в расставленный капкан.
Впоследствии Тредиаковский опишет произошедшее в своей жалобе Бирону: «Сего 1740 года Февраля 4 дня… меня привезли на слоновый двор… по приказу Его Превосходительства Кабинетного Министра Артемия Петровича Волынского… Его Превосходительство… начал меня бить сам пред всеми толь немилостиво по обеим щекам; а притом всячески браня, что правое мое ухо оглушил, а левой глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема».
Рукоприкладство начальников было в традициях времени. Библиотекарь и глава канцелярии Академии наук Иоганн Шумахер избил студентов, подавших на него жалобу в Сенат. Генерал Чернышев бил поленом асессора Глазунова… Так что Волынский не видел в случившемся ничего особенного. Избив поэта, он занялся делом – сообщил избитому приблизительное содержание стихов, которые тот должен написать по случаю шутовской свадьбы. Тредиаковскому положено было стерпеть гнев всесильного министра. Но он почему-то не стерпел. Более того, как он сам потом написал: «…размышляя о моем напрасном бесчестии и увечьи, рассудил поутру, избрав время, пасть в ноги его Высокогерцогской Светлости [Бирону. – Э. Р.] и пожаловаться на Его Превосходительство».

 

Избитый поэт отправился искать справедливости. Он сидел в приемной Бирона, когда в ней появился Волынский – делать обычный доклад о ходе подготовки к празднеству. Случайное совпадение? Или здесь работал мастер интриги, который хорошо знал повадки бешено вспыльчивого Волынского? Все рассчитал и устроил «случайную» встречу, не сомневаясь, чем она закончится… Речь идет, конечно же, об Остермане. Но он не один. Есть враг поважнее… Увидев Тредиаковского в приемной, Волынский должен был понять: если жалкий Тредиаковский смеет жаловаться на него самому Бирону, значит, Бирон хочет его жалоб…
Однако самомнение, вседозволенность и вечная горячность в который раз лишили Волынского разума. И далее все случилось, как предполагали отцы интриги. Волынский, поняв, зачем там сидел Тредиаковский, пришел в бешенство. Тредиаковский впоследствии доносил: «…Волынский, увидев меня, спросил с бранью, зачем я здесь, я ничего не ответствовал, а он бил меня тут по щекам, вытолкал в шею и отдал в руки ездовому сержанту, повелел меня отвести в Комиссию и отдать меня под караул… Потом, несколько спустя времени, Его Превосходительство прибыл и сам в комиссию и взял меня пред себя. Тогда, браня меня всячески, велел с меня снять шпагу с великою яростию и всего оборвать и положить и бить палкою по голой спине толь жестоко и немилостиво, что, как мне сказывали уже после, дано мне с семдесят ударов… Тогда Его Превосходительство паки велел меня бросить на землю и бить еще тою же палкою, так что дано мне и тогда с тридцать разов; потом, всего меня изнемогшего… отдал… под караул…»

 

Поэт с зудящей кровавой спиной провел ночь, «твердя наизусть стихи, хотя мне уже и не до стихов было, чтоб оные прочесть в Потешной зале… В среду [на следующий день. – Э. Р.] под вечер приведен я был в маскарадном платье и в маске под караулом в оную Потешную залу, где тогда мне повелено было прочесть наизусть оные стихи на силу…»
Вот так, между палкой вельможи и оплеухой Царицы, рождалась наша поэзия. Как писал впоследствии великий поэт Державин,
Страха связанным цепями
И рожденным под жезлом,
Можно ль орлими крылами
К солнцу нам парить умом?
А хотя б и возлетали, —
Чувствуем ярмо свое.

Орлиные крылья ни к чему русскому поэту. Даже воспарив к солнцу, он будет чувствовать свое ярмо…
Но вернемся к Волынскому…

«Один из нас должен погибнуть»

Волынский попался – клетка захлопнулась. Получив жалобу придворного поэта, Бирон тотчас отправляется к Анне. Он обвиняет Волынского в сознательном, публичном унижении его, владетельного герцога Курляндского. Волынский нагло при людях обесчестил его расправой над его гостем в его доме. И «если Волынскому простится такой поступок, то это будет первый пример безнаказанного оскорбления, нанесенного владетельному герцогу приватною особою, что навлечет на него, Бирона, вечное бесчестье во всем свете, ибо при всех иностранных дворах уже известно, как Волынский распорядился в его покоях. Бирон обвиняет Волынского в подкопе под власть, в постоянном разжигании ненависти к нему, Бирону, которого так любят русские. Он требует у Анны голову кабинет-министра. Бедная Анна Иоанновна не хочет расставаться с умным дельным министром. Она готова наказать его, умоляет Бирона ограничиться ссылкой Волынского. Но Бирон неумолим: Волынский угрожает державе, порождает раскол между русскими и немцами, которым так верил сам дядюшка-батюшка Петр. И повторяет беспощадно: «Моя голова или его. Один из нас должен погибнуть. Решать тебе!»
Подумав, Анна понимает: он прав. Любимый справедливо страшится этого опаснейшего кабинет-министра. Она уже редко встает с постели, и случись с ней что – «Русская партия», о которой ей сообщил Бирон, постарается расправиться с ним.

«…А у нас всего бойся!»

Императрица приказывает Андрею Ушакову и Тайной канцелярии заняться делом Волынского. Ушаков понял, что от него требуется. Начинает он, как всегда, постепенно… Сначала арестовывают дворецкого Волынского. С ним работают кнутобойцы, и он показывает нужное. Оказывается, в доме министра часто собираются его конфиденты – хранители его секретов… Он перечисляет их всех.

 

Далее наступает время узнать секреты. Арестованы главные конфиденты: вице-адмирал Соймонов, архитектор Еропкин, граф Мусин-Пушкин… Палачи усердно работают в застенке над ними, беспощадными пытками выбивают нужные показания. И сыплются опасные цитаты из речей кабинет-министра о самой Императрице…
«Правду пишут о женском поле, что женский пол нрав изменчивый имеют».
«Когда у нее лицо веселое, бойся сокрытого в ее сердце гнева… Вот гневается она, и я сам не знаю, за что».
«Резолюции от нее часто никакой не добьешься, а герцог что захочет, то и делает».
«Вот польские сенаторы живут. Ни на что не смотрят, все им даром. Польскому шляхтичу сам король ничего сделать не смеет, а у нас… А у нас всего бойся!»
Заставили признаться архитектора Еропкина в том, что он по заданию Волынского искал у Макиавелли и у Юста Липсия цитаты о вреде фаворитизма и деспотизма.

«Мы друг дружку едим и тем сыты бываем»

Теперь уже сам Волынский сидит под домашним арестом, пока пыточный генерал Ушаков обыскивает дом некогда всесильного кабинет-министра. Создана следственная комиссия – по предложению Бирона, из одних русских вельмож. В ней много хороших знакомых Волынского. Не раз бывали они гостями в его доме и слушали «Генеральное рассуждение…». Что ж, Бирон в них особенно уверен. Знает, что в страхе быть привлеченными к делу они выступят самыми жестокими обличителями.
Он не ошибся. Комиссия воспользовалась всеми признательными показаниями конфидентов. «Генеральное рассуждение…» единогласно было признано крамольным, изменническим документом. Волынскому припомнили найденные при обыске размышления о русской истории. Оказывается, в черновике предисловия к своему проекту он посмел сравнивать благодетельное время Анны Иоанновны с правлением Бориса Годунова, убийцы Царевича Дмитрия. Так что обвинили его в оскорблении Императрицы и Самодержавия – славы и чести Империи. Вчинили ему в вину также записи, где он Государя Ивана Грозного, которого почитал сам Петр Великий, посмел назвать тираном. И, наконец, главное: выяснилось, что он мечтал сесть на престол вместо любимой подданными Анны Иоанновны!

 

Волынский начал каяться. Он признавал, что «все прежнее он написал по злобе на графа Остермана и князя Куракина…». Просил прощения за то, что позволял себе дерзкие отзывы об Императрице, «за насильство в покоях Бирона». Но главное обвинение отрицал – преступного умысла сделаться Государем никогда не имел…

 

Обязательная прелюдия к главному действу закончилась. Пришла пора Волынскому отправиться в пыточный застенок к своему хорошему другу Ушакову – «совесть свою очистить». Тот был беспощаден. Волынского подняли на дыбу и сбросили вниз, выбив плечевые суставы. После чего суставы вправил доктор, и кабинет-министра начали беспощадно сечь.
После восемнадцати ударов кнутом он просил прекратить пытку, ползал в ногах у своих палачей. Но по-прежнему признавался только в недостойных «горячих словах» и во взятках купцов… Однако и добытого хватило. Пришло время заканчивать…

 

19 июня 1740 года было созвано Генеральное собрание из судей, где опять же заседали одни русские вельможи. Они единогласно приговорили посадить вчерашнего кабинет-министра на кол с урезанием языка. И это в XVIII веке! «Я чудовище, я осудил невиновного», – сказал его дальний родственник Нарышкин, выходя из залы, и расплакался… Должно быть, многие дома рыдали. Но осудили единогласно! По легенде, услышав приговор, Волынский произнес бессмертное: «Нам, русским, хлеба не надо, мы друг дружку едим и тем сыты бываем».

 

Анна долго отказывалась подписать приговор, однако Любимый по-прежнему был неумолим. Она подписала, но сажать на кол министра не захотела. Бирон согласился на некоторое облегчение смерти врага.

 

Казнь состоялась в конце июня на Сытном рынке. Волынского везли мимо места, где недавно стоял знаменитый Ледяной дворец. Уже в апреле дворец растаял, как растаяла его мифическая власть…

 

На эшафоте Волынскому прочли новый приговор. Оказалось, в доброте своей Императрица кол отменила и повелела обезглавить, отрубив предварительно лишь (!) руку и урезав язык.
Детей Волынского приказано было отправить на вечное поселение в Сибирь…

 

На эшафоте палач отрезал Волынскому язык, и уже потерявшему сознание кабинет-министру, с кровавой повязкой на челюсти, отрубили руку и голову. Графа Мусина-Пушкина после урезания языка отправили в Сибирь, лишив титула, званий и состояния. Вице-адмирала Соймонова также лишили звания и состояния и, выдрав ему ноздри, сослали в Сибирь. Конфидентам менее титулованным – Еропкину и Хрущеву – отрубили головы.

 

Впоследствии Екатерина Великая в пору своих благодетельных реформ прочла «Генеральное рассуждение…» Волынского и материалы следствия.
«Сыну моему и всем моим потомкам, – написала она, – советую и поставляю читать сие Волынского дело, от начала до конца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера в производстве дел. Императрица Анна своему кабинетному министру… приказывала сочинить проект о поправлении внутренних государственных дел, который он и сочинил, и ей подал. Осталось ей полезное употребить, неполезное оставить из его представления. Но, напротив того, его злодеи, и кому его проект не понравился, из того сочинения вытянули за волосы, так сказать, и взвели на Волынского изменнический умысл и будто он себе присвоивать хотел власть государя, чего отнюдь на деле не доказано».

Толстуха уходит

Весь год Анна Иоанновна болела и окончательно слегла в октябре 1740-го. И здесь в последний раз победила любовь… Ради Любимого она положила великую Империю в детскую колыбель. Согласно ее завещанию, после ее смерти Императором должен был стать недавно рожденный ее племянницей Анной Леопольдовной двухмесячный младенец Иоанн… Но кто будет регентом при младенце – кто будет управлять страной?
Бирон предпринял необходимые шаги. Он попросил виднейших вельмож высказать свое мнение. Перепуганные недавней казнью Волынского, все находившиеся в Петербурге члены Сената и кабинета министров единодушно подписали петицию Императрице. Они просили Анну, чтобы регентом при младенце стал Бирон! Все они так же «любили» Бирона, как и просивший Императрицу от их имени фельдмаршал Миних, ненавидевший курляндца за постыдный мир с турками и украденную победу…

 

Добрая Императрица согласилась на их нижайшую единодушную просьбу. Таким образом не любившая Бирона мать младенца-Императора Анна Леопольдовна была устранена от власти. Любимый становился Регентом, правившим необъятной страной. Фактически новым правителем России. Таков был последний дар любви Императрицы… Дело было сделано – Анна Иоанновна умирала счастливой.

 

Прусский посланник барон Аксель де Мардефельд в депеше, отправленной Фридриху Второму, написал: «Семнадцать лет деспотизма и девятимесячный ребенок, который может умереть весьма кстати, чтобы уступить престол Регенту!»
Но покойная, умело стрелявшая птиц, наглый немец Бирон и прусский посланник забыли, что исполнением царских завещаний в России занимается гвардия – отечественный «парламент с ружьями».
Когда Императрица умирала, к ней вошел Миних… И ее последние слова были обращены к нему. Будто чувствовала она, что именно Миних разрушит ее мечту: «Прощай, фельдмаршал… Простите все…»
Назад: Глава 2 Краткое возвращение «мужского царства»
Дальше: Глава 4 Правительница Анна Леопольдовна