Глава 8
Будни
Весна в 1909 году выдалась ранняя. В конце апреля в городе уже вовсю цвели акации, люди ходили в летнем платье. Лыков с Азвестопуло застряли в Одессе. Уезжать с пустыми руками не хотелось. В прошлом году так уже сделали, бросили поиски, и что? Получили новые преступления с человеческими жертвами. Коллежский советник объяснил это по телеграфу директору департамента. Зотов сбегал за разрешением в Курлову и нехотя позволил остаться до 10 мая. Сергею велел вылечиться к этому же сроку – и на том спасибо. Требовалось активизировать поиски атамана, а как? И без того уже вся полиция была на взводе.
Титулярный советник не унывал и поддерживал в шефе остатки оптимизма. Он нашел новое увлечение: стал учить Лыкова всяким местным штучкам. Алексей Николаевич постоянно в разговоре сбивался и произносил «Одесса» через «э». Оговорка коробила собеседников и даже мешала находить с ними общий язык. Пришлось питерцу следить за своей речью… Еще Сергей привил Алексею Николаевичу навык грызть подсолнух. Тот не сразу освоил столь благородное занятие. Во-первых, Лыков говорил «семечки» – а надо «семачки». Во-вторых, лушпайку он называл шелухой, что тоже вызывало раздражение у аборигенов. В-третьих, лузгать на людях питерец почему-то стеснялся. Лишь когда он увидел в Аркадии жандармского ротмистра с фунтиком в кулаке, то смирился с необходимостью быть как все. Иначе, предупредил титулярный советник, его неизбежно будут принимать за приезжего. И тогда откровенности от местных не видать.
Лыков полюбил смотреть на гавань. В разное время суток он приходил к откосу, на границу низшего портового мира и мира парадных верхних улиц. Сыщик глядел на суету и удивлялся. Порт работал круглые сутки, никогда не отдыхая. Ночью, залитый электрическими огнями, он представлял собой удивительное зрелище. По эстакаде сновали узкоколейные поезда с зерном, моторы элеваторов гудели без перерыва. Крючники бегали по сходням, как муравьи. Большие пароходы то заглатывали, то выбрасывали чистую публику. Утром, когда все заволакивал туман, на маяке в конце Платоновского мола ревела сирена.
В сыскном отделении шла напряженная служба. В четырехсоттысячном городе каждый день что-то случалось. Люди Черкасова поймали двух особо бессовестных воров Бузниченко и Друтенко, которые похищали кресты с могил на Старом христианском кладбище. Сторож сахарного завода Соломец из ревности застрелил городового Пересыпского участка Тысевича… В Дальнице сын угробил пьяного отца тяжелой фаянсовой вазой… Главный артельщик Одесского частного ломбарда Максимов подменял в заложенных драгоценностях бриллианты стеклом.
В Одессе участились квартирные кражи, в которых была замешана домашняя прислуга. Сыщики устроили массовую облаву по трактирам и винным погребам и арестовали сто пять подозрительных женщин! На Военном спуске схватили известного вора Вольфзона с тремя тюками мануфактуры, похищенной в Николаеве и привезенной в Одессу для сбыта. А на Приморской улице трое портовых рабочих-грузин разбили голову Чикодия, артельщику грузчиков пароходства «Васильев», и отобрали у него восемьдесят рублей.
Много совершалось коммерческих преступлений. В аптеке Пискорского (угол Гулевой и Коблевской) нашли восемьдесят ведер не оплаченного акцизом спирта. Содержатель винного погреба на улице Кондратенко турецко-подданный Николай Симонов торговал контрабандным коньяком. Владелец пивной «Гамбринус» варшавский мещанин Гоненфельц закрывал заведение позже установленного времени, за что был лишен права на содержание музыки. А в подвале дома номер восемьдесят на Базарной, нанятом неким Вайсманом, тайно выделывали беспатентный лак.
Были и курьезные преступления. Случайно выяснилось, например, что известный вор Арон Гормах отбыл в арестном доме наказание за кражу вместо своего брата Нусина. А владелец одеяльно-матрасной мастерской Миркин обнаружил под дверью мандат в траурной рамке. В нем предлагалось вручить пятьсот рублей «Южнорусской группе анархистов-безначальцев», иначе конец… Время таких шуток давно прошло, и Миркин обратился в полицию. Та без труда арестовала двух шантажистов: Ирлиха двадцати трех лет от роду и Ширмана семнадцати лет. Никакого отношения к анархии ребятишки не имели, просто очень нуждались в деньгах.
Вдруг случилось настоящее преступление. В доме номер девяносто один на Канатной улице под кроватью обнаружили труп хозяйки квартиры, купеческой дочери Екатерины Прутян. Женщину задушили, а квартиру ограбили. Сыщики заподозрили денщика поручика Двенадцатого саперного батальона, снимавшего у погибшей комнату. Денщик вместе с офицером убыли в летние лагеря. Когда за ним пришли, выяснилось, что солдат сбежал. Вся полиция искала его, но безуспешно.
Черкасову и его людям временно стало не до помощи командированным петербуржцам. И те решили сосредоточиться на ловле шпионов.
Азвестопуло уже успел кое-что сделать в этом направлении. Он доказал невиновность Шевалье-де-ла-Серра. Помощник начальника окружного инженерного управления действительно имел доступ ко всем работам по проектированию минных заграждений. Однако репутация генерал-майора снимала с него подозрения. Бессребреник, живший исключительно на жалованье, начитанный, музыкально одаренный человек, он ненавидел германцев за оккупацию родной Лотарингии. И никак не мог им продаться. Кроме того, денежные дела военного инженера были прозрачны: долгов нет, счетов в банках нет, недвижимости нет. Гол как сокол…
Оставались журналист штаба округа Пейхель и старший адъютант Двоеглазов. Который из них предатель?
Сыщики разделились. Сергей взял в разработку журналиста, Алексей Николаевич стал проверять адъютанта.
Первым делом он запросил в городской управе сведения о наличии у капитана недвижимости. Ему ответили, что таковая отсутствует. И даже выдали в подтверждение бумажку с печатью. Лыков не успокоился. Три дня он изучал налоговые документы и выяснил, что управа всучила ему отписку. Сам Александр Константинович Двоеглазов действительно недвижимости не имел. А вот его супруга, с которой он год назад развелся, владела дачей на Малом Фонтане, сразу за Ланжероном, с купальнями и буфетом. Еще ей принадлежали дача в Балтовке и участок номер сто четыре в каменоломнях Дальницкой слободы. Интересным было и то, что при разводе женщина вернула себе девичью фамилию Ландерер. Не для того ли, чтобы лучше замести следы? Сыщик навел справки о Ландерерах. Оказалось, что это германское семейство, проживающее в колонии Клейн-Либенталь при Сухом лимане. Люди богатые, прижимистые и русских на дух не переносят.
Сведения, полученные сыщиком, пока ни о чем не говорили. Дачи и карьер могли быть куплены разводкой на родительские деньги. Но и фиктивное расторжение брака тоже нельзя было исключать: прием не новый. Алексей Николаевич пошел по банкам. Там с пониманием отнеслись к просьбе полковника из Петербурга, у которого в кармане имелось письмо за подписью Столыпина. Однако ни в одном из кредитных учреждений счетов Двоеглазова не обнаружилось. Зато его отставная жена вложила крупную сумму в доходные бумаги Бессарабско-Таврического земельного банка. Сразу после расторжения брака она купила акций на десять тысяч рублей и ежемесячно приобретала облигаций еще на пятьсот рублей. Что это? Арендные платежи за дачи? Или гонорары от немецкого генштаба?
Лыков хотел уже разослать запросы в ближайшие к Одессе банки, нет ли и у них вкладов на фамилию Ландерер. Но вдруг заметил за собой слежку. Вот это новость! Он уже больше месяца провел в Одессе и никого не интересовал, пока ловил Балуцу. А как только занялся шпионами, сразу попал под наблюдение.
Коллежский советник вызвал в «Лондонскую» Сергея и показал ему «хвост». Высокий представительный мужчина терся возле сыщика с самого утра. Причем следил неумело, по-дилетантски. Кто его подослал? Сергей огорошил шефа: за ним со вчерашнего дня тоже следят. По виду немецкие колонисты, которых в городе пруд пруди. В течение дня они меняются. Очевидно, слежка вызвана последними действиями питерцев. Нужно приостановить дознание по «минному» делу и сменить тактику.
Алексей Николаевич подумал-подумал и решил обратиться за помощью к жандармам. Им по закону положено ловить шпионов. Он явился на Карантинную, 5, в жандармское управление. Начальника, полковника Померанцева, коллежский советник лично не знал – тот всю жизнь прослужил в провинции. Сыщик объяснил полковнику ситуацию, показал письма премьера и военного министра и попросил:
– Нельзя ли силами ваших филеров установить, кто следит за нами? И кто нанял этих неумелых топтунов?
Полковник отнесся к просьбе безразлично. В городе говорили, что он идет на генерала и готовится к переезду в столицу. Так или иначе, но Померанцев ответил:
– Филерский отряд управления весьма малочислен. И занят исполнением поручений непосредственного начальства. Для меня будет затруднительно… нет, даже невозможно выделить вам хоть сколько-нибудь людей.
Лыков ушел обескураженный. Ох уж эти голубые мундиры! Никогда не знаешь, с кем столкнешься. В прошлом году в Москве сыщик очень сдружился с подполковником Запасовым из железнодорожной жандармской полиции . Вот бы все жандармы были такие… Делать нечего, пришлось питерцу идти за подмогой к коллегам-сыщикам.
Черкасов встретил его приветливо:
– Соскучились, Алексей Николаевич? Я сейчас насчет чаю распоряжусь.
Он был непривычно весел.
– Что у вас за радость, Андрей Яковлевич? Никогда вас таким не видел.
– Ха! Мы поймали Порфирия Стригунова. Помните, я рассказывал в день вашего приезда? Он попался, когда хотел ограбить квартиру генерала Путятина. Городовой при аресте ранил его в спину. Парня поместили в больницу, а он из нее убег.
– Припоминаю. И где скрывался Порфирий?
– На Косарке, в приюте для бездомных. И медицинскую помощь там получал, шельмец.
– Поздравляю. А у нас с Сергеем Маноловичем просьба.
Питерец рассказал о своей проблеме. Взялся за секретное дознание по просьбе военного министра и угодил под наблюдение. Пока его не снимут, делать ничего нельзя. Жандармы в помощи отказали, одна надежда на товарищей-сыскных.
– Поможем, чего уж там, – энергично заявил губернский секретарь. – Из одной лоханки хлебаем. А голубые мундиры, они…
Черкасов затруднился в поиске эпитета и махнул рукой:
– Ну их к лешману, сами справимся.
На следующий день надзиратели задержали немца, что ходил за Лыковым с самого утра. Его доставили в управление. Алексей Николаевич поднес к носу топтуна кулак и сказал с угрозой:
– Валяй рассказывай. А то юшку пущу, мало не покажется.
– О чем рассказывать?
– Кто подослал тебя следить за мной. Ну? Тумаков захотел?
Однако немец не испугался. Он предъявил паспорт на имя жителя колонии Люсдорф Иоганна Вальде. И пояснил, что ни за кем не следил, а гулял по улицам где придется, по настроению.
– Я полковник из Департамента полиции, у меня полномочия от Столыпина. Говори! В бараний рог согну.
– Только пальцем меня троньте, сразу пойду к мировому судье. И к консулу. Ваш Столыпин хвост подожмет, когда запахнет международным скандалом.
Вот чертов колбасник… Русский принял бы плюху от полицейского как должное, а этому законность подавай. Лыков велел отпустить Иоганна. На другой день поймали Клауса и Вильгельма, затем Густава и Вернера. После этого слежка вроде бы прекратилась. Но, скорее всего, топтуны стали лучше скрываться. Коллежский советник не хотел рисковать. Он отстучал шифрованную телеграмму на условный адрес военного министра, состоявшую всего из одной фразы: «ВЫСЫЛАЙТЕ РЕЗЕРВЫ».
Лыков с Черкасовым изучили список задержанных немцев. Питерец вздохнул:
– Хоть бы что-нибудь на них найти. Такое, чем прижать. А?
Губернский секретарь указал на одну фамилию:
– Вот этот фрукт нам уже попадался.
– Вернер Гереке?
– Да. Мошенничал вроде. Или контрабандой промышлял?
Из картотеки принесли данные на Гереке, и выяснилось, что он был замешан в торговле фальшивыми ликерами. Их фабриковали в Риге и развозили по всей империи. Типичный немецкий гешефт.
– Андрей Яковлевич, давайте у него обыск сделаем. Вдруг поймаем с фальсификатом? Тогда колбаснику придется рассказать, кто его подослал за мной шпионить.
– А давайте, – согласился начальник отделения.
В результате на квартиру Гереке ночью нагрянули сыщики. Поддельного алкоголя они не нашли, зато обнаружили кое-что интересное. А именно билеты брауншвейгской и лейпцигской лотерей, запрещенные к обращению в России. Билетов насчитали несколько тысяч; ясно было, что Гереке их продавал.
Преступление тянуло на год тюрьмы, и немец заметался. Черкасов нажимал и топал ногами, грозил после отбытия наказания вообще выслать его из Одессы как рецидивиста. Тут появился Лыков и сказал по-дружески:
– Есть способ этого избежать, и даже следов протокола не останется.
– А как?
– Признайся, кто велел тебе за мной шпионить. И пойдешь домой.
Гереке думал недолго.
– Мы, здешние колонисты, все имеем германское подданство, – начал он. – И являемся резервистами рейхсвера. Ездим в Германию на сборы раз в три года. Я лично приписан к мобилизационному пункту в Лейпциге, как обер-ефрейтор запаса армейской пехоты.
– Целый обер-ефрейтор? Здорово! Валяй дальше. Ты исполняешь поручения военных?
– Да, как любой другой немец в России. Ослушаться приказа нельзя, это непатриотично.
– Я понимаю. Кто именно отдает тебе приказания?
– Старшина Немецкого клуба герр Пфаффель.
– Немецкий клуб – это который на Ланжероновской? – уточнил Черкасов.
– Да, в доме номер двадцать восемь.
– Шпионское гнездо в самом центре Одессы! – возмутился губернский секретарь. – А жанглоты спят.
– Герр Пфаффель объяснил, зачем нужно следить за нами? – включился в разговор Азвестопуло.
– Он сказал, что вы и ваш начальник герр Лыков хотите навредить нашей системе наблюдения. Она организована по всей западной границе России силами колонистов. И германской разведке требуется знать, насколько далеко вы продвинулись. С кем встречаетесь, куда ходите…
– То есть имеется сеть, в которой ты секретно служишь?
– Да, как все немцы-патриоты. Есть другие немцы, которые считают себя связанными с вашей страной. Их меньше, это те, кто сделал здесь карьеру или изначально получил неправильное воспитание.
– Неправильное?
– Конечно! – возмутился Гереке. – Ведь война между нашими странами когда-нибудь начнется. Я получу приказ заранее и поеду в фатерланд. Возьму винтовку и стану с вами воевать. А эти немцы, которые в душе русские? Они тоже получат винтовку. И тоже пойдут воевать – с нами, своими единокровными братьями. Как же так? Разве можно допустить, чтобы немец убивал немца? А они этого не понимают.
– Они считают себя больше русскими, чем немцами, – подал реплику Лыков.
– Изменники!
– Не станем углубляться в столь сложный вопрос. Расскажи про вашу систему наблюдения все, что знаешь.
– Я рядовой служака, и мне не полагается много знать. Иногда я передаю письма особого рода… Ну секретные.
– Кому передаешь?
– В пароходную и транспортную контору «Гергард и Гей».
– А там что с ними делают?
Допрашиваемый пожал плечами:
– Полагаю, что отсылают в Нахрихтендинст .
– Какие еще бывают поручения?
– Однажды я три месяца был камердинером у генерал-майора Чернота-де-Бояры-Боярского.
– Кто это? – обратился Лыков к Черкасову.
– Командир Второй бригады Восьмой кавалерийской дивизии, – сообщил тот.
– Что за дикая фамилия?
– Бронислав Людвигович – поляк и весьма приятный человек, в карты хорошо играет.
– Понятно, – вздохнул коллежский советник и продолжил допрос: – Что ты делал у генерала? Воровал секретные документы?
Тут Гереке удивил сыщика:
– Не воровал, а фотографировал. Меня научили пользоваться… как это? Портативной камерой.
– А почему ты оттуда уволился?
– Попался на фальшивом ликере. Герр Пфаффель меня убрал, велел год отсидеться.
– И ты решил перейти на торговлю лотерейными билетами! – воскликнул начальник сыскного отделения. – Вернер, Вернер, неисправимый человек…
– Тут огромные возможности, ваше благородие, – принялся оправдываться задержанный. – От Одессы до Киева всюду живут наши. Почти каждый купит билетик. Не понимаю, почему правительство запрещает такие вещи.
– Поговори еще за правительство! – грозно свел брови Черкасов.
– Если вы конфискуете билеты, я разорен. Все средства вложил и даже занял у отца и брата. На шесть тысяч рублей билетов! Нельзя ли… Ну сами понимаете.
– Разрешение мы дать можем, – вкрадчиво ответил Алексей Николаевич. – Но его надо заслужить.
– Я готов!
– К чему?
– В фатерланде каждый законопослушный немец сотрудничает с полицией.
– То есть ты готов сотрудничать с российской полицией?
– Да. В обмен на… Маленькие поблажки, так это по-вашему?
– Пиши обязательство о негласном сотрудничестве.
Гереке охотно накатал бумагу.
– В подтверждение моей искренности имею кое-что сообщить, – сказал он, протягивая Лыкову обязательство.
– Валяй.
– Здесь, в Одессе, нами руководит некий человек, чьего имени я не знаю. Но он русский.
– Русский?
– Да. Однако все немцы ему подчиняются, даже герр Пфаффель. А он капитан Большого Генерального штаба!
– Что-нибудь можешь о нем добавить? Возраст, наружность, где служит?
– Я видел его один раз со спины. Высокий брюнет.
– Все?
– Все.
Алексей Николаевич подмигнул Черкасову. Тот довел дело до конца:
– Эх, Вернер… Хороший ты мужик, я же вижу. Ну, давай дружить.
– Значит, я могу реализовать свои билеты?
– В Одессе – нет. Этого я не имею права тебе разрешить. А в Николаеве, Херсоне, Кишиневе – пожалуйста.
– А если меня там арестует местная полиция?
– Сошлись на меня, мол, выполняешь мое секретное поручение. А билетами торгуешь с целью маскировки.
– Так дайте мне бумагу об этом.
Андрей Яковлевич задумался.
– Что, если ее у тебя найдут? Те, кому не положено? Нет, секретный сотрудник, значит, секретный. Пусть, ежели попадешься, другие начальники сыскных отделений мне телеграфируют. Я подтвержу, что ты мой агент. Нужно придумать тебе псевдоним… Какой лучше, Алексей Николаевич?
– Белокурый.
– Почему Белокурый? – хором спросили остальные. Азвестопуло добавил:
– Он же темно-русый.
– Чтобы никто не догадался, – пояснил Лыков. – Просто мне попалась как-то в журнале статья о Лермонтове. И там приводилось его стихотворение, посвященное Цейдлеру, товарищу по юнкерской школе: «Русский немец белокурый едет в дальнюю страну…»
Гереке приосанился:
– Лермонтов ведь ваш знаменитый поэт? Второй после Пушкина? Это лестно.
– Ну ты же не чухлы-мухлы, а обер-ефрейтор!
– Я согласен на такой псевдоним. А что такое чухлы-мухлы?
– Не важно. Главное, что мы договорились.
Гереке вернули его лотерейные билеты и выпроводили. Питерские сыщики зашли пообедать в ресторан Кукураки на Ришельевской, рядом с Немецким клубом. Лыков спросил помощника:
– Удалось что-нибудь разузнать про журналиста?
– Похоже, Николай Александрович Пейхель чист как стеклышко.
– Хм. Генерал Калнин спросил меня с издевкой, кого я выбираю в шпионы: выкреста-еврея, французского аристократа или русака? И вот, кажется, виновен в измене именно свой, русский. Неприятно.
– Полной уверенности в виновности Двоеглазова у нас нет, – заступился за капитана Азвестопуло. – Да, бывшая жена его богата. И каждый месяц становится богаче еще на пятьсот рублей. Ну и что? Имеет недвижимость, которая дает доход.
– Ровно полтыщи всякий месяц?
– Было бы глупо так открыто вкладывать в бумаги германские тридцать сребреников. Может быть, это алименты?
– А откуда у капитана такие средства? Пятьсот рублей – это его жалованье за три месяца.
– Надо продолжить изыскания.
– А как? – Лыков хлопнул ладонью по столу так, что на них обернулись. – Мы обнаружили свой интерес, за нами следят. Кто нас выдал? Я беседовал о «минном» деле с генерал-квартирмейстером и с начальником отчетного отделения. Калнин вне подозрений. Фингергут – типичный немец, карьерист и аккуратист, смешно из него делать шпиона.
– Почему смешно? Немец же.
– Таубе тоже немец, – напомнил помощнику Алексей Николаевич.
– Тевтон тевтону рознь. Агент Белокурый недавно назвал таких людей, как Виктор Рейнгольдович, получившими неправильное воспитание. А он, значит, правильный, скотина! Торгует фальшивым ликером, шпионит за нами, любит свой фатерланд. И готов продаться полиции за возможность продавать запрещенные лотерейные билеты.
– Ну и что? Гереке нам полезен. Именно такой, продажный. От него мы узнали, что в Одессе германский резидент – русский. Это новость! Его помощник – Пфаффель, старшина Немецкого клуба, который я вижу из окна. Сообщить, что ли, жандармам? Померанцев не обрадуется. У него все хорошо, скоро лампасы пришивать, а тут вдруг какие-то шпионы…
– Черт с ними, с жандармами, – махнул рукой Азвестопуло. – Что делать будем? Как дальше вести дознание, если с нас глаз не спускают?
Коллежский советник понизил голос:
– Послезавтра в Одессу приедет один штабс-капитан. Он займется ревизией хозяйственных расходов некоторых частей Одесского гарнизона.
– Хозяйственных расходов? – удивился грек.
– Ну так будет написано в командировочном предписании. На самом деле он офицер для особых поручений при начальнике Генерального штаба. Говорят, что очень способный человек… для особых поручений. Он и продолжит наши розыски. А мы, Сережа, будем отвлекать внимание на себя. Будто бы не унимаемся. Свернем по какому-нибудь ложному следу – повеселим колбасников. Пусть радуются, какие мы с тобой бестолковые.
– И продолжим ловить Балуцу.
– И продолжим ловить Балуцу.
