Глава 14
Взрыв на Жеваховой горе
Три дня Алексей Николаевич провел в Куяльнике, в лечебно-лиманном заведении доктора Фельдмана. Он поселился в комнате с приличной меблировкой и стал исправно принимать ванны. Сначала перепробовал все три вида: рапные, соляно-хвойные и углекислые, они же наугеймские. Остановился на соляно-хвойных и посещал их утром и вечером. Связки на руке быстро зажили.
Жизнь на лечебном курорте была сродни крымской: с барыньками без мужей и молодящимися мужчинами без жен. В воздухе витал отчетливый запашок греховности. Заведение у Фельдмана было солидное, на сто комнат. Вдоль берега мелководного лимана таких тянулось много: Амброжевича, Яхимовича, Абеля. Самым большим являлось Городское заведение, которое располагалось напротив железнодорожного вокзала. Огромное, составленное из нескольких корпусов, оно задавало тон всему лиману. Девяносто шесть кабин для принятия ванн! Именно сюда приходили записные волокиты выбрать добычу. На вокзале и в летнем театре играли духовые оркестры, еще больше тревожа кровь отдыхающим. Лыков, восстановив силы, тоже присмотрел себе даму лет тридцати пяти, с недвусмысленно блестевшими глазами. Она садилась за стол так, что юбка задиралась, и становился виден подъем ноги… Лыков перекинулся с ней парой фраз у фонтана – и словно искра электричества пролетела между ними. Коллежский советник обдумал план кампании, которая обещала быть скоротечной, надел к ужину свежий воротничок и надушился одеколоном. Но сделать ничего не успел. Он доедал судака по-польски, когда к его столу подошел Азвестопуло.
– Едемте со мной, – сказал он тихо.
– А зачем? Что-то случилось?
– По дороге расскажу. Вещи тоже возьмите и потребуйте расчет.
Так интрижка питерца закончилась, не начавшись. Он перехватил у двери недоумевающий взгляд барыньки, пожал плечами и вышел.
Оказавшись с чемоданом в экипаже, Алексей Николаевич приказал:
– Докладывай.
Сергей рассказал историю, приключившуюся утром.
На Пересыпи у Жеваховой горы имелся переезд через рельсы железной дороги, ведущей на Куяльницкий лиман. Рядом каменные ломки, и балагулы на тяжелых телегах круглые сутки переезжают через путь. Для его охранения и был установлен переезд. Уже двадцать семь лет его охранял один и тот же человек – Пантелеймон Белый. Дорога выстроила домик, в котором жила семья стражника. За долгие годы он успел узнать всех окрестных жителей в лицо. В свои шестьдесят лет Белый не собирался выходить в отставку. Три раза в день он садился на коня, брал винтовку и объезжал окрестности.
В полдень стражник начал очередной обход. Вдруг он увидел, как четверо мужчин спускаются с горы к станции. Незнакомцы показались Белому подозрительными: то ли воры, то ли скоки.
Он поехал навстречу, взяв винтовку наизготовку. Трое немедленно скрылись, а четвертый, молодой парень, выхватил револьвер.
С близкого расстояния негодяй ранил стражника в ногу и убил под ним коня. Пантелеймон, хоть и был мужчина в возрасте, принял бой.
Ответным огнем он зацепил парня и загнал его в яму. На помощь Белому прибежали два добровольца из обывателей.
У них почему-то обнаружились при себе револьверы. Завязалась горячая перестрелка. Гулявшая по горе публика в панике разбежалась.
Пальба продолжалась два часа без остановки. У боевика оказались полные карманы патронов. Нашлась также и бомба, которую он кинул в смелого стражника. Взрыв был такой силы, что во всей Жеваховой слободе из окон вылетели стекла. По счастью, из людей никто не пострадал.
Наконец, когда в перестрелку втянулся уже весь Пересыпский полицейский участок, парня удалось убить. Он был опознан к вечеру собственным отцом. Некий Петр Гнатюк, приезжий из крестьян, прописан на Бугаевке. Покойник был одет в два костюма: поверх одного, светлого, прикрылся другим, черным. Так обычно делают налетчики, выходя на экс.
Лыков выслушал рассказ помощника и спросил:
– Занятная история. Но почему дернули меня с лечения?
– А вот почему, – ответил Сергей, вынимая из кармана клочок бумаги. – Нашли у Гнатюка в кармане.
Лыков взял бумагу. Это оказалась его фотографическая карточка.
Кто-то снял сыщика в тот момент, когда он выходил из гостиницы.
Необыкновенно тонкая картонка, таких не выпускают в ателье.
– Что это? – не сразу сообразил питерец. – Откуда?
– Сфотографировали карманной камерой.
– Ловко. Я и не заметил. Как думаешь, кто исхитрился?
– Германцы, кто же еще.
– Для чего им мой портрет?
Азвестопуло обиженно посмотрел на шефа:
– Зря ерничаете, Алексей Николаевич. Гнатюк, и с ним еще трое, шли на станцию. У парня были при себе бомба, две сотни револьверных патронов и ваша карточка. Поезд оттуда идет на Куяльник. Какие еще доказательства требуются? Спасибо надо сказать Пантелеймону Белому. Он поступил так, как не всякий решится.
Следующую беседу с Лыковым провели полицмейстер и начальник сыскного отделения.
– Так рвануло, Алексей Николаич, что даже здесь, на Преображенской, было слышно, – начал Черкасов. – Я с девятьсот седьмого года такого не видал. Думал, и не увижу, кончились террористы. А вот, оказалось, не кончились. И охотились они на вас!
Кублицкий-Пиотух подхватил:
– Провидение уберегло, иначе не скажешь. Представляете, если бы боевики доехали до Куяльника? И там бы в вас кинули бомбу. Среди толпы отдыхающих, ни в чем не повинных людей. Какие звери наши террористы, слов нет. И теперь мы думаем…
На этих словах дверь распахнулась, и ворвался запыхавшийся Челебидаки.
– Мы думаем, надо вам домой возвращаться, в Петербург, – продолжил он фразу полицмейстера. – Третий месяц пошел. Курлов с Зотовым завалили телеграммами.
– А вы тут без меня Балуцу добьете?
– Добьем, – заявил коллежский асессор. – Теперь деваться ему некуда. Германцы после случая на шоссе откажут ему в помощи. Сами рассудите. Получили щелбана – зачем им рисковать дальше из-за какого-то убийцы? Денег у него нет, банды тоже. Вы хорошо спутали ему руки и ноги. Мы обязательно отметим это в рапорте Столыпину. Но после сегодняшнего происшествия…
– А что изменилось после сегодняшнего происшествия?
Челебидаки сел напротив сыщика и смотрел непривычно доброжелательно. Лыков не узнавал его, этого надутого самоуверенного человека словно подменили. Коллежский асессор продолжил:
– Лишь отвага шестидесятилетнего старика спасла нас от террористического акта со множеством жертв. Крепко вы наступили на хвост германцам. Они пустили в ход запрещенные приемы. Уезжайте. Хоть на время, но уезжайте из города. Это наше общее мнение, включая исправляющего должность градоначальника господина Набокова.
Одесситы дружно сверлили командированного взглядами, словно хотели сказать: проваливай!
– Так будет лучше для всех, Алексей Николаич, – добавил главный сыщик. – Не ровен час, опять кто с бомбой придет. Один раз господь уберег, а второго может и не быть. Пожалейте и себя, и нас.
– Я должен подумать, – резко ответил Лыков. Поднялся и, не прощаясь, вышел вон.
Они с Азвестопуло сели в ресторане гостиницы «Биржа» на Пушкинской. Заказали пиво, и коллежский советник спросил помощника:
– А ты что об этом думаешь?
– Без вас я Степку не поймаю.
– Это верно. Вдвоем-то никак не получается…
Сергей заговорил взволнованно:
– В том году мы уехали, не закончив дела. И погибли люди. Сейчас, если опять бросим, гадина уцелеет и снова пустится убивать.
– Но местные все за то, чтобы я уехал.
– Ну и пусть. Полномочия от Столыпина у вас в кармане. Никто в Одессе отменить их не может. Опять же, резидента мы тоже не нашли.
– Резидента… – протянул коллежский советник. – Его на самом деле ловит штабс-капитан Продан. А мы нужны лишь для отвода глаз.
– Тоже важная роль, согласитесь. Судя по акции германцев, они вас боятся. Тем легче Игорю Алексеевичу действовать в вашей тени.
– В нашей тени, – поправил титулярного советника шеф. – Себя со счетов не сбрасывай.
Он отхлебнул пива, вздохнул раз-другой и решился:
– Пойдем обратно в управление.
В кабинете полицмейстера Лыков заявил:
– Поручение премьер-министра изловить изувера не выполнено. А инициировал его сам государь. Я не могу отступить, оставив все на местную полицию. Поэтому дознание продолжается.
Полицмейстер воскликнул:
– В таком случае мы телеграфируем директору Департамента полиции и товарищу министра. Сообщим, что считаем ваше дальнейшее пребывание в Одессе опасным.
– Для кого?
– Для вас и для обывателей.
– А я думал, для Балуцы и германских шпионов.
Кублицкий-Пиотух изменился в лице:
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы, ротмистр, не мешайтесь под ногами. Я ведь все равно дела не брошу и доведу его до конца. Но потом, когда буду писать рапорт Столыпину, дам вам всем оценку. Вы какую хотите там видеть, плохую или хорошую? Вот то-то.
– Тогда я должен приставить к вам охрану.
– Какую еще охрану? – возмутился командированный. – У вас есть лишние люди, которых нечем занять? В недавние годы, когда нас убивали по всей стране, кто охранял полицию? Никто. Сами отбивались. А теперь, в тихое мирное время… С каким лицом я буду ходить под конвоем? Со стыда сгорю.
– Алексей Николаевич, согласитесь хоть на Гаврилу Бойсябога! – взмолился полицмейстер. – Он вас сильно зауважал, всем рассказывает, какой вы хват… А мне спокойней будет.
– Гаврилу возьму, – смягчился Лыков. – И вообще, помяните мое слово, Александр Павлович. Степке Херсонскому осталось ходить на воле пару дней. Очень скоро мы его изловим. Челебидаки прав: гаденышу теперь никто не поможет. Немцы отвернулись, блатные тоже в обиде на него из-за многочисленных облав полиции… Думаю, нам его вот-вот сдадут. Тогда и домой поедем.
– А шпионы?
– Что шпионы?
– Ну они-то останутся. Или вы и их хотите истребить за те же несколько дней?
Алексей Николаевич сам от себя не ожидал такого ответа, но не хотелось выглядеть в глазах ротмистра болваном. И он зачем-то соврал:
– Там тоже есть подвижки. Какие, не скажу – секрет.
У жандарма и полицейского сделались одинаково строгие лица, как и полагается, когда речь идет о военной тайне.
– Честь имею!
– Честь имею!
