Глава двадцать третья

Мы ехали молча, Роман – за рулем, Приянка – на переднем пассажирском сиденье.

Я – снова позади.

Прислонив голову к стеклу, я пыталась заставить себя уснуть.

Голос Клэнси пробирался в мои мысли, разрушая любые планы, которые приходили мне в голову. В конце концов, я сдалась и предоставила решать другим. Сейчас я бы не доверила себе право принимать какие бы то ни было решения.

Дело было не только в том, что Руби отправилась увидеться с Клэнси, понимая, насколько рискует, понимая, кто он и что сделал. Дело в том, что она решила довериться ему. Любой может соврать, пересказывая чужие слова, но он действительно увидел нечто такое, чего Руби никогда не открывала другим. Когда я впервые встретилась с ней, она даже не хотела, чтобы ее касались, запертая в своем страхе. И хотя потом она научилась его контролировать и стала сильнее, эта темная мощь никуда не делась, не исчезла – лишь преобразилась.

Руби угодила в ловушку чужих ожиданий и потребностей, оставшись один на один с тем, что она видела, с тем, на что была способна. В одиночестве.

«Я была здесь, – подумала я. – Всe это время я была здесь».

Мне не оставляли мысли о том, что в этом и моя вина. Я согласилась на сотрудничество с правительством, я не стала жить с ними в Убежище – может, это и убило нашу дружбу? Я лишь пыталась помочь, добиться, чтобы у нее была лучшая жизнь. Я хотела лучшей жизни для всех «пси». Она могла бы связаться со мной. И я могла бы приехать. Вместо этого я ждала звонка, который так и не прозвучал.

Это я должна была позвонить.

И все-таки Руби не исчезла бы так, без причины. Не бросила бы Лиама. Детей в Убежище. Своих друзей. Свою семью. Не спряталась бы от целого мира. Чем дольше я об этом думала, тем меньше верила в это. Если Руби и отдалялась от нас, так только для того, чтобы нас защитить.

Но теперь всe изменилось, и мы изменились тоже. Сколько всего произошло между нашей последней встречей и ее исчезновением. Она могла погрузиться в знакомую ей темноту и покинуть нас навсегда.

Потянувшись между сиденьями, я включила радио, просто чтобы узнать, в каком ужасном преступлении меня обвиняют сегодня.

Услышав в динамиках знакомый голос, я решила, что мне это просто померещилось из-за усталости.

– …там, если ты слышишь, сдайся. Пожалуйста, Сузуми. Сдайся.

– Что это за хмырь? – спросила Приянка, пока Роман выруливал на пустующую парковку у площадки для отдыха. Он заглушил двигатель, но никто из нас не двинулся с места.

– Вы – делегат палаты представителей Вирджинии, разве нет?

Я закрыла глаза. Конечно. Конечно, он пришел на «Радио Истина».

– Да, верно. Я думал о том, чтобы уйти в отставку, но решил остаться и защищать американские традиции. Это единственное, что я могу противопоставить злу, которое Сузуми принесла в наш хрупкий мир.

– Да ладно, серьезно, что это за козел?

Я приоткрыла глаз. Приянка выглядела так, точно готова была задушить человека, который находится по ту сторону динамика. Роман застыл, все так же вцепившись в руль. Сквозь ветровое стекло в салон проникали оранжевые отсветы фонарей.

– Мой отец, – сухо ответила я. – Разве не слышно, сколько любви и тепла в его голосе?

– Ее мать, Акари, и я – мы хотели, чтобы дочь вернулась домой. Мы с Акари хотели попытаться изменить ее, но она отказалась, и с тех пор Сузуми нацелена только на одно – причинить вред нам и другим людям. И конечно, временный президент Круз вмешалась и сделала для нее исключение. Я не мог поверить своим глазам, когда увидел, что Сузуми говорит от имени правительства. Если это недостаточный аргумент в пользу того, чтобы голосовать за Джозефа Мура, то я не знаю, что вообще сможет вас убедить.

Приянка посмотрела на меня.

– Мне понадобится тесак для мяса и твой домашний адрес.

Даже Джима Джонсона заинтересовало это заявление.

– Можем ли мы истолковать это как официальное выражение вашей поддержки Джозефу Муру, представитель Кимура? Ведь этот человек, утверждая, что действия президента Круз неэффективны, выделяет собственные средства на поиск вашей дочери, чтобы она ответила по закону?

– Да, – отзвучал ответ отца. – На самом деле я хотел бы сказать это самому мистеру Муру…

Роман выключил радио. Я словно окаменела. Голова была пустой, а в груди точно надулся воздушный шар, и если я сейчас пошевелюсь, он взорвется.

Однако встревоженные взгляды, которыми обменялись Роман и Приянка, стали последней каплей.

– Мне нужно выйти, – пробормотала я, распахивая дверь.

В воздухе стоял запах травы и смрада, который доносился из переполненных мусорных баков. Я направилась было к женскому туалету, но тут же вернулась. Открыла багажник, вытащила набор первой помощи и прихватила его с собой.

Отреагировав на движение, включились лампы, наполнив туалетную комнату резким светом. Стоя перед треснутым и разрисованным зеркалом, я видела в нем девушку – и не узнавала ее.

В аптечке, которую собирали Руби или Лиам, нашлись лекарства, которые можно было купить без рецепта, бинты и маленькие острые ножницы. Положив ножницы на край раковины, я уставилась на них так, будто они могли прочитать мои мысли.

– Похоже, ты собираешься поработать над новым имиджем? – поинтересовалась возникшая в дверях Приянка.

Я взглянула на нее.

– Мне нужно… как-то измениться, верно? Мое лицо повсюду в новостях…

И я – не она. Я не Сузуми Кимура, выступающая от имени временного президента. Я не Сузуми Кимура, дочь члена палаты представителей. Я не Сузуми Кимура, лидер «Псионного круга».

Я просто Зу.

– Если ты не планируешь изрезать себе лицо, новая стрижка не сильно поможет. – Приянка окинула меня оценивающим взглядом. – Я бы посоветовала перекраситься в блондинку, только голову будет жечь так, будто ее сунули в огненную адскую бездну. Сама я, конечно, не пробовала.

– Э-э-э… я просто хочу выглядеть иначе.

Я чувствовала себя опустошенной, выброшенная из прежней жизни со всем, что ее составляло. Я больше не была маленькой девочкой с той фотографии, запечатленной в мимолетное мгновение беззаботности. Но я не стала и той глянцевой, стильной девицей, чье лицо постоянно мелькало в новостях. Как бы сильно я ни пыталась.

– Это глупо? – спросила я Приянку.

Она подошла ближе, задумчиво глядя на меня.

– Нет, вовсе нет. Нужно жить, прислушиваясь к ритму, который отбивает твое сердце.

– Ты прочла это на поздравительной открытке? – не удержалась я от подколки.

– Нет, в какой-то рекламе лекарств от давления, – призналась так. – Но от этого слова не становятся менее правильными.

Я повернулась к зеркалу и схватила ножницы. Первый раз щелкнув ими, я словно задела тот самый электрический заряд, который жил во мне, и его гудение мгновенно стихло.

– Блин, ты не шутишь, – восхищенно протянула Приянка. – И сколько ты хочешь состричь?

Я показала ей: собрала несколько прядей и обрезала чуть ниже подбородка. Волосы упали в раковину, закрутились у слива. Я смотрела на них, пока мне не начало казаться, что это не мои, а те чужие, с клочком кожи. Я содрогнулась всем телом.

– Давай я? – тихо предложила Приянка и забрала у меня ножницы.

Включив воду, девушка намочила ладони, несколько раз провела пальцами по моим волосам, избавляя от колтунов вместе с остатками грязи и запахом дыма. Я снова заметила темно-синюю звезду у нее на запястье, но не успела ни о чем спросить, потому что Приянка уже показывала мне, где собирается отрезать.

– Ты хочешь такую длину, верно?

Сантиметра на полтора ниже подбородка. Я кивнула, пробормотав:

– Спасибо.

Я переплела пальцы и сцепила ладони перед собой, стискивая их сильно-сильно, пока они не перестали дрожать.

– Не проблема, я для того и живу, – сказала она, отрезая очередную прядь. – Когда я вижу, что кто-то расстраивается, я просто начинаю приводить в порядок его прическу, пока этому человеку снова не станет лучше. Но если я возьму в руки ножницы, Роман даже не подпустит меня к себе. Я всегда подстригала волосы Лане, но… теперь мне остается только заниматься своими собственными.

– Роман не дает тебе его подстригать?

Приянка поймала мой взгляд в зеркале.

– Думаешь, я позволила бы ему ходить таким заросшим, если бы у меня был выбор? Но нет, так уж он устроен. Всегда был таким. Не знаю. Дружба – странная штука. Когда ты наконец понимаешь, на какие кнопки можно нажать, чтобы помочь, а какие лишь причиняют боль, – тогда это работает.

– Ты мне друг? – Я вовсе не собиралась произносить это вслух. И когда они вырвались наружу, я услышала скрытое в этих словах невыносимое одиночество.

Руки Приянки замерли.

– Конечно, Искорка. Ты понравилась мне с самого начала, можно сказать, против моей воли. Отличный пример того, что не стоит судить о книжке по приукрашенной правительством обложке.

Она наклонилась так, что наши лица оказались рядом, и хитро улыбнулась мне. Я робко улыбнулась в ответ.

Тихое щелканье ножниц успокаивало, почти гипнотизировало. По мере того, как пряди падали вниз одна за другой, я все сильнее ощущала, как отступает тревожное чувство, грозившее разорвать меня на части.

Закончив, Приянка успокаивающе положила руку мне на макушку и снова провела пальцами по моим мокрым волосам.

– Ты в порядке? – спросила она на этот раз серьезно.

«В порядке» теперь понятие относительное.

– Не понимаю, почему мне все еще больно, – пробормотала я, ощущая, как спазм сжимает горло. – Не должно. Я их ненавижу – я уже столько лет ненавижу своих родителей. И не за то, что они сделали со мной, а за то, чего не сделали. После того, когда лагеря были уничтожены, я всe думала… а вдруг? Может, сейчас? Они увидят, что я была хорошей девочкой, что я не опасна для них. Но они так и не пришли. Не позвонили. Пока я им не понадобилась.

– Что случилось? – спросила Приянка. – Что он имел в виду, когда сказал, что президент Круз сделала для тебя исключение?

Существовало одно правило, и ради меня президенту Круз пришлось его нарушить. И все это время я чувствовала себя виноватой – будто я перед ней в долгу и должна делать все, что она попросит.

– После того как систему лагерей разрушили, была разработана целая процедура по возвращению детей в семьи. Ты слышала что-то об этом? – спросила я. – Многие из нас были подростками, кому-то – и таких оказалось немало – уже исполнилось шестнадцать и больше. Они не хотели возвращаться к родителям, которые выдали их правительству, заставили их почувствовать себя нежеланными.

– Могу представить.

Я кивнула.

– ООН и кабинет президента Круз настаивали, что родители по-прежнему имеют законное право на тех, кто еще не достиг восемнадцати лет. Было принято компромиссное решение: если родители не заявят о своем желании забрать ребенка или ребенок сам не захочет возвращаться, его не отправят в родную семью силой. Родителям разрешили заявить о своих правах в любой момент времени, но на переходный период правительство находило для детей новый дом.

При этих словах лицо Приянки дрогнуло.

– В чем дело?

– Ни в чем. – Она покачала головой.

Я прокрутила в голове последнюю фразу, надеясь понять, на что она так отреагировала. Бесполезно. Приянка тоже молчала.

– Ну и вот… – Мне ничего не оставалось, как продолжить. – Несколько лет я жила с подругой – Кейт – и другими детьми, за которыми она присматривала. Но однажды мне позвонили. Родители хотели, чтобы я вернулась. Я им понадобилась. Они подали заявление, чтобы восстановить родительские права, и прислали мне вместе с документами письмо, в котором рассказывали, какими виноватыми они себя чувствуют, как они были напуганы и растеряны. Моя двоюродная сестра Хина и ее родители постоянно убеждали меня поговорить с ними. Но я не хотела даже видеть их. Совсем не хотела. В последний раз, когда я их видела, они были готовы меня убить – я ведь устроила жуткую автомобильную аварию посреди скоростного шоссе, и моя мать чудом осталась жива.

– Дерьмо, – выдохнула Приянка.

Я снова кивнула.

– Но… мне нужно было подавать хороший пример. Мне нужно было показать другим детям, что все мы можем начать с чистого листа и что наши раны могут исцелиться… Вставь сюда любую банальную фразу, какую захочешь. И я поехала на встречу с ними. Я даже упаковала свои вещи, и меня повезли в Фолс-Чeрч. Нам оставалось километра три, когда я увидела первый рекламный щит с надписью «Стой. Не приближайся. Эти люди – полный отстой?» – «Выбирайте Кимуру. Лучшее будущее с Кимурой».

Приянка быстро уловила суть, и мне понравилось искреннее возмущение, отразившееся в ее лице. Когда-то мне казалось, что я, быть может, все себе выдумала, что это просто случайность. В тот день за рулем был агент Купер. Он сразу понял, что происходит, и предложил мне выбор, который не предоставляли никому. Он рисковал получить за это дисциплинарное взыскание.

– Так получилось, что мы припарковались совсем недалеко от дома. Улица была заставлена множеством фургонов. И там собралась прямо-таки толпа. Они все ждали. Отец даже повесил плакат на дверь гаража: «Воссоединяем семьи, восстанавливаем будущее!»

– Не могу определиться, что я хочу: что-нибудь расколотить или заорать, – пробормотала Приянка. – Что ты сделала?

Мы дали задний ход и вернулись в Вашингтон. У меня никогда не хватало духу прочитать новости за тот день, но думаю, об этом писали повсюду. Меня потом постоянно спрашивали об этом случае, даже после того, как Мэл запретила.

Толстяк и Вайда уже ждали меня. Толстяк обнял меня так крепко, что я чуть не задохнулась. Я думала, что от их поддержки мне станет легче. Но нет, мне было все так же плохо. Я поужинала с ними, а потом заперлась в ванной и, включив душ, злилась и рыдала.

В числе немногих умений, которые в нас вбили в реабилитационных лагерях, была способность сдерживать слезы по приказу и плакать так, чтобы никто не слышал.

Я почти год не разговаривала с ни Хиной, ни с тетей и дядей. Они были хорошими, добрыми людьми и поссорились с моими родителями, когда те решили отправить меня в лагерь. Я знала, что они расстроились, когда я не вернулась в Калифорнию, чтобы остаться с семьей, и я понимала, что они огорчились еще сильнее, когда барьер между мной и родителями превратился в глубокую пропасть. Я просто не хотела выслушивать их объяснения, я не хотела, чтобы меня упрашивали. Я хотела работать.

Я повернулась к Приянке и случайно локтем сбила аптечку с раковины. Мы обе одновременно наклонились, чтобы ее поднять. Что-то выскользнуло из заднего кармана джинсов Приянки и звякнуло, ударившись о пол. На первый взгляд этот предмет был похож на одноразовый мобильник, но он был матово-черным, без экрана. Я чувствовала в его корпусе слабый заряд.

– Запасная батарея для телефона, – пояснила Приянка, поднимаясь и засовывая ее обратно в карман. – На случай, если придется бросить машину. Я собиралась подзарядить ее здесь.

Должно быть, она почти полностью разрядилась. Я мысленно коснулась батареи, и энергия отозвалась тихим жалобным воем.

Я прижала аптечку к груди и благодарно посмотрела на девушку.

– Роман уже, наверное, беспокоится…

– Думаю, он точно беспокоится, а не наверное, – заметила она, глядя на себя в зеркало. – Я сейчас приду. Хочу попробовать помыть голову в этой восхитительно мелкой раковине.

Я кивнула и направилась к двери. Перед тем как выйти в теплую летнюю ночь, я оглянулась. Приянка оперлась руками на край раковины и пристально рассматривала себя в поцарапанной зеркальной поверхности в поисках чего-то, не предназначенного для моих глаз.