Глава двадцать вторая
На улице, укрытой от солнца раскидистыми кронами магнолий, которые слишком много видели за свою жизнь, в маленьком розовом домике с террасой вокруг дома и цветами на окнах живет сын-социопат бывшего президента-убийцы.
– Должна сказать, поставить тут флаг – удачная идея. – Я кивнула в сторону флагштока, который стоял у крыльца, как восклицательный знак. Ярко-красный, белый и синий на улице в неброских тонах. – Так и поверишь, будто он не пытался уничтожить страну.
Я припарковала машину за несколько домов, перед величественным старым строением, выставленным на продажу с табличкой «ПОДЛИННАЯ АТМОСФЕРА ЮГА». Мы подъехали достаточно близко к центру Чарльстона – или, по крайней мере, к его исторической части, где всегда полно туристов. И задерживаться здесь дольше, чем нужно, мне совсем не хотелось.
– Его отца ведь так и не нашли, верно? – спросила Приянка, наклонившись вперед и облокотившись на спинки передних сидений.
– Нет. Грей все еще в розыске. Когда коалиция сил ООН пыталась взять страну под контроль, он сбежал из страны. Официальная версия такова. – Я покачала головой. – Никогда не думала, что у меня будет что-то общее с президентом Греем.
Этот человек причинил нам столько зла, но странное дело, если бы ни его фотографии, мелькавшие на газетных полосах или в теленовостях, сама я бы и не вспомнила, как он выглядел.
Это был какой-то странный ментальный блок. Слишком долго Грей был лишь неким образом: голосом, который преследовал нас, «пси», напоминая о том, что мы ошибка природы. Мы слышали его по радио, когда автобус въезжал в опутанные колючей проволокой ворота лагеря. В объявлениях, которые иногда разбивали тишину в столовой. Он раздавался в динамиках «Бетти», когда мы ехали через неведомую глушь.
– На почтовом ящике написано «Хэтэуэй», – сказал Роман.
– Клэнси и его мать взяли чужие имена – Джон и Элизабет Хэтэуэй, и, по сути, не прятались. – Анабель Круз сообщила нам эту информацию почти сразу – знала, что мы все равно попытаемся докопаться. Но почти все остальное, что я знала о нем, было не больше чем слухами. – Она помнит их прошлую жизнь. А он нет.
– Травма головы? – заинтересованно прищурился Роман.
– Руби.
Я не могла отвести взгляд от дома. Его милый традиционный фасад напоминал лицо доброй бабушки, которая скрывает за мягкими манерами и бесконечным запасом свежего печенья уродливое расистское прошлое.
В глазах обычных людей Лилиан считалась героиней, ее муж – злодеем, так что их сыну оставалась роль жертвы, ребенка, за которого она отчаянно боролась. В этой истории Клэнси Грей, разумеется, с радостью прошел процедуру лечения – доказать другим, что она безопасна. Точно так же, как он «добровольно» вызвался отправиться в Термонд – доказать американским семьям, что «реабилитационные» программы в лагерях действительно работают. Большинство верило, что семейство Грей по-прежнему живет где-то в пригороде Вашингтона, просто Лилиан отказалась принять какой-либо правительственный пост, заявив, что хочет в мире и покое заботиться о своем сыне.
Зная о том, как она «справилась» с этой задачей в первый раз, я была удивлена, что ее отпустили.
Опять же Лилиан было известно многое такое, о чем не знали другие. А Мэл говорила, если хочешь, чтобы кто-то помалкивал, дай ему то, что он хочет. Конечно, Клэнси когда-то тоже знал все эти тайны, пока Руби не забрала у него воспоминания. Запечатала их. Или что там она делает.
Зачем ты пришла сюда?
Дверь открылась. Мы все сползли пониже на сиденьях.
Вышел мужчина в темных очках. Он осмотрел улицу, а затем отступил в сторону, пропуская женщину.
Пусть ее светлые волосы и были перекрашены в черный, не узнать алебастровую кожу и царственный вид Лилиан было невозможно. Насколько я помнила, она работала в лаборатории в колледже неподалеку.
– Значит, у нее есть охрана, – сказал Роман.
– И камеры – над передней дверью и, возможно, над задней тоже, – добавила Приянка. – Охраны не должно быть много – иначе будет очень заметно… Один, может, два качка.
Я переводила взгляд с одного на другого, слегка встревоженная тем, как спокойно они рассуждают.
«Можно подумать, ты сама никогда ничего не крала, – подумала я. – Или никуда не вламывалась».
Роман кивнул.
– Скорее всего, это частная охрана. Если Руби смогла пробраться сюда, и ее не схватили агенты правительства.
– Я тоже так думаю, – согласилась я. – Сначала все счета Греев заморозили, но потом разблокировали – когда Лилиан согласилась выступить свидетелем против своего мужа. Хотя его и осудили заочно. Так что они явно могут позволить себе постоянное прикрытие.
Между тем Лилиан и ее охранник уселись в черный «рендж-ровер» и уехали.
Приянка демонстративно хрустнула костяшками.
– Что ж, я могу взломать любой замок и вырубить любую камеру. Но есть более легкий путь. Все зависит от того, чего хочет Зу.
– Я хочу попробовать поговорить с Клэнси, – сказала я. – Узнать, виделась ли с ним Руби на самом деле.
– Тогда я за теорию о двух секьюрити: один – для мамы, один – для малыша, – проговорила Приянка. Я с трудом удержалась от того, чтобы не закатить глаза: Клэнси уже исполнилось двадцать шесть. – Если он еще внутри и не занят чем-нибудь этаким – что там обычно делают страдающие амнезией бывшие сыновья первых лиц, предлагаю заднюю дверь или окно. Перила у крыльца достаточно высокие – можно забраться на крышу. Но придется как-то отвлечь внимание охранника.
Девушка пристально смотрела на Романа, пока он наконец не поднял на нее смущенный взгляд.
– Хочешь, чтобы я его пристрелил?
– Что? Нет! Это больше похоже не на отвлекающий маневр, а на убийство. -Приянка покачала головой и театрально прижала руку ко лбу. – Увы, во мне снова проснулась склонность к драматическим сценам. Думаю, тебе не составит труда проникнуть на задний двор через боковые ворота. Просто подожди моего сигнала.
– Понятия не имею, что все это значит, – вздохнула я. – Но мы и правда это сделаем?
Роман наклонился вперед и сунул за пояс джинсов пистолет.
– Ладно, – сказала я. – Похоже, что да.
Мы вышли из машины, и Роман поправил мне бейсболку, опустив пониже козырек. И только я собралась поинтересоваться, как мы, не вызывая подозрений, подойдем к дому, парень обнял меня за плечи и притянул поближе к себе.
– Прости, – пробормотал он, – придется немного потерпеть.
– Да, – прошептала я, посматривая в обе стороны, пока мы переходили через улицу. – Это определенно самое ужасное, что случилось со мной за последнее время.
Было еще рано, и воздух в Чарльстоне еще не стал невыносимо влажным. Легкий ветерок гладил мои щеки, окутывая дурманящим запахом магнолий и жасмина, цветущих неподалеку.
К заднему двору шла дорожка, упираясь в неширокие белые ворота. Но Роман, сверкая ослепительной улыбкой, почему-то повел нас к соседнему зданию и вдруг расхохотался.
Я засмеялась в ответ и сразу поморщилась от того, как резанули уши эти громкие звуки на такой тихой улице.
– Делаем вид, что у нас увлекательный разговор, – пояснил он, поворачиваясь так, чтобы я оказалась спиной к тщательно подстриженной живой изгороди у соседнего дома. Парень подвел меня к ней, и его широкие плечи загораживали от меня улицу.
И меня от нее тоже.
– У нас отлично получается, – кивнула я.
Я никогда не думала, какой же он высокий, пока не оказалась так близко. Я ощутила, как с каждым вдохом вздымается его грудь, и подняла на него глаза, всматриваясь в резкие очертания подбородка. Роман повернул голову в сторону дома. Я не очень понимала, что делать дальше, но мои руки решили за меня. Они скользнули по его бедрам, и пальцы сплелись у него за спиной.
Роман вздрогнул, опустил ладони мне на плечи, словно потеряв равновесие. А я уставилась на выпуклые шрамы, которыми была исполосована его правая рука.
Я была уверена, что мне неплохо удается скрывать тревожные мысли о предстоящей встрече с Клэнси, но Роман спросил:
– Ты уверена, что хочешь это сделать?
– «Хотеть» -не самое подходящее слово в такой ситуации, – отозвалась я, невольно вздрогнув. И Роман наверняка почувствовал эту дрожь. – Просто прошлое теперь ощущается гораздо ближе, чем когда мы еще сидели в машине.
Удивительно, но он понял, что я имела в виду.
– Еслиэто будет для тебя слишком или если что-то пойдет не так – подай мне знак. Какой знак вы использовали в Убежище, чтобы привлечь внимание?
Я скрестила руки на груди, касаясь пальцами плеч.
– Пойдет, – кивнул парень. – Пусть одна рука означает, что всe в порядке, – Роман прижал правую ладонь к левому плечу, – а две – что нет.
Я глубоко вдохнула:
– Пойдет.
Приянка громко забарабанила по двери, заставив меня наконец отвести от парня взгляд. Девушка глубоко вздохнула, а затем принялась ходить взад-вперед, опустив плечи и то и дело проводя пальцами по густым волосам. Я видела, что она бормочет что-то себе под нос, но мы были слишком далеко, чтобы услышать.
Наконец дверь приоткрылась. В нее высунулся лысый мужчина в темной рубашке-поло и штанах цвета хаки. Увидев его, Роман напрягся всем телом. И я тоже.
– О, слава богу! – Я хмыкнула, услышав, как Приянка неожиданно изобразила сильный южный акцент. – Сэр, я отчаянно нуждаюсь в вашей помощи. Не будете ли вы так добры – я обращаюсь к вам по ужасной нужде, как южанка к южанину, как леди к джентльмену.
Я подмигнула Роману.
– Думаю, нам стоит поторопиться.
– Принято, – сказал он.
Еле слышно вздохнув, Роман разорвал кольцо моих рук. Он шел первым, не отводя взгляда от крыльца. Приянка передвинулась так, что мужчине пришлось повернуться к нам спиной.
Здесь дорожка была посыпана не обломками ракушек, как у соседнего дома, а обычным гравием. Сердце чуть не выпрыгнуло через горло, когда Роман подтолкнул меня вперед, помогая перелезть через невысокий забор, и бесшумно спрыгнул следом.
Вдоль узкой дорожки выстроились невысокие фонари и подстриженные кусты, но я не почувствовала там ни камер, ни еще каких-нибудь следящих устройств.
– Может, попробуем забраться на перила, чтобы влезть в окно? – прошептала я. – Или?…
Роман внезапно замер, и я врезалась в его спину. Он протянул руку назад – за мной или за пистолетом?…
Я осторожно выглянула из-за него.
Дорожка вывела нас на дворик, окруженный белым забором и все той же высокой живой изгородью. Небольшая грядка с цветами и какими-то овощами в форме полумесяца, в середине круглый садовый столик. Тарелка с едой – уже начатой – и корзинка вроде бы с тостами. У меня свело живот от их теплого аромата, от того, как таяло масло на блюдце.
Лицо человека, сидевшего за столом, было скрыто от нас газетой New York Times. Рядом с ним стояли кофейник и чашка. Наконец, он закрыл газету, аккуратно сложил ее пополам и посмотрел на стоящий перед ним кофейник.
Кофе. Пока он наливал его в чашку, кофейный аромат заполнил сад, смешиваясь со сладким запахом роз.
Меня окатило ледяной волной, и я застыла на месте.
Он снова выглядел собой – не как тогда, в отеле, когда мы виделись в последний раз, но как при первой встрече, в Ист-Ривере. Темные волосы снова отросли, и он немного поправился – то ли с возрастом, то ли благодаря материнской заботе. Он больше не выглядел худым, изможденным от голода, подобно большинству из нас в то ужасное время. Он выглядел сильным. Застегнутая на все пуговицы рубашка, брюки с отутюженными складками, стильные темные очки, скрывающие глаза – все это было в его духе.
Это было неправильно. Все это было неправильно. Он этого не заслужил – сидеть здесь и выглядеть таким здоровым – таким довольным. После всего, что он сделал, после того, столько людей погибло за него – из-за него, он наслаждался этим беззаботным уютным счастьем.
Словно прочитав мои мысли, он поднял взгляд и улыбнулся.
– Привет, – сказал Клэнси и поставил чашку на блюдце. – Руби предупреждала, что ты придешь.
Когда я впервые встретилась с Клэнси, это казалось прекрасным сном. В те времена никто из нас не знал, как тщательно он выстраивает жизнь в Ист-Ривере. Как управляет детьми, включая и нас четверых, словно мы были нотами в огромной симфонии хаоса, которой он тайно дирижировал, используя свой мозг. Мы были обессилевшими, голодными и отчаянно мечтали хотя бы на несколько минут оказаться в безопасности. Клэнси буквально встретил нас с распростертыми объятиями, расплываясь в своей идеальной улыбке, демонстрируя прямые и ровные зубы. Всe в нем было идеально.
Дети в Ист-Ривере буквально поклонялись ему. Он об этом позаботился. Конечно, это было частью его способностей: Клэнси мог точно определить, что именно нужно каждому конкретному человеку, что именно он хотел больше всего – и дать именно это. Мысль просто появлялась в твоем сознании, и ты принимал ее за свою собственную. И если ты все же вдруг обнаруживал, как Клэнси за тобой наблюдает, твоим первым побуждением было упрекнуть самого себя за то, что ты – плохой друг для человека, который стольким тебя одарил. В конце концов, другие восхищались им и уважали его – значит, это с тобой что-то не так, раз у тебя к нему какие-то претензии.
Но в его глазах было что-то странное. Они казались холодными как ледышки, и когда Клэнси сбрасывал маску, ты чувствовал, как этот лед пронизывает тебя насквозь.
Даже сейчас, лишенный своих способностей или памяти о тех годах, когда он был чудовищем, Клэнси, казалось, не принадлежал этому миру. Будто ему чего-то не хватало. Нас всех лишили того, чем мы могли бы стать. Может, и его тоже? А может, этого никогда у него и не было.
Он опустил очки и взглянул на меня. Я сделала шаг вперед, чувствуя нарастающую растерянность с каждым ударом ускорившегося, оглушительного пульса. Было так несправедливо: ненавидеть его до отвращения, презирать за боль, которую он причинил твоим друзьям, и в то же время настолько сильно его бояться, чтобы, увидев, испытывать только одно желание: бежать отсюда прочь.
«Ты здесь ради Руби,-напомнила я себе, сжимая руки за спиной. – Спроси его и уходи».
По моим пальцам пробежало статическое электричество и разрядилось с громким щелчком, когда Роман коснулся моей руки.
– Ах, – сказал Клэнси и снова посмотрел на свою тарелку. Его голос отчасти утратил прежнюю властность, но это по-прежнему был расслабленный и спокойный голос человека, которому от рождения досталось слишком много денег и привилегий. – Догадываюсь, что мы знакомы. Хм, Руби упоминала, что вы двое были друзьями, но она никогда не говорила, что мы с тобой встречались. Она сказала, что мне нужно быть терпеливым с другими. Люди должны понять, что не нужно переживать, если вдруг они скажут что-то не то.
– Теперь Руби дает тебе советы? – спросила я.
Он сделал еще глоток.
– Да. У нее хорошо получается. Даже моя мама ее слушается. Ой, как невежливо получилось – ты не хочешь кофе? Я могу принести из дома еще чашки.
Пусть еще несколько минут назад мой живот и сводило от голода, сейчас я вряд ли была в состоянии хоть что-то проглотить. Я покачала головой.
– Мы не голодны, – сказал ему Роман.
– Что ж, по крайней мере, присядьте, – предложил Клэнси. – Или стойте, если вы торопитесь – я не против.
И это тоже не изменилось: он по-прежнему слишком много говорил.
Роман посмотрел на меня, ожидая каких-то подсказок. Глубоко вдохнув, я кивнула и поставила стул прямо напротив Клэнси. Роман, положив руку на спинку стула, прикрывал меня со спины. Костяшки его пальцев касались моего плеча – и это успокаивало, пусть даже мои нервы искрились от напряжения.
Сложив руки на груди, я откинулась назад.
– Ты меня узнал? Ты знаешь, кто я?
– Из новостей, – пояснил Клэнси и еще раз пристально взглянул на меня. – О тебе говорят хорошее и плохое. Предполагаю, что плохое – неправда.
– Неправда, – подтвердила я. – Но твои охранники, возможно, не так быстро мне поверят.
– Охранники? – повторил Клэнси, наклонив голову набок. – Нет, один – это помощник моей мамы, а второй – ее водитель. Зачем нам вообще охрана?
– Потому что вы… – Вот черт.
– Известны, – закончил Роман.
Услышав это слово, Клэнси рассмеялся, а у меня по коже побежали мурашки.
– Наверное? Первый задокументированный случай потери памяти в результате применения процедуры сойдет за известность. К маме часто приходят коллеги, чтобы провести какие-то тесты и проверить, не изменилось ли что-нибудь.
Я прикусила губу, стиснула руки на коленях. Нужно быть осторожной. Мама сконструировала для него новую личность. Он не помнил ничего о своей прошлой жизни, кроме того, что Лилиан – его мать. Ничего об отце-президенте, ничего о своих способностях и ничего о хаосе, причиной которого он стал.
Как же Лилиан объяснила ему потерю памяти? Побочный эффект операции, так? Должно быть, очень утомительно отгораживать его от правды. Кто-то, наверное, за это зарплату получает.
– Время от времени кто-то пытается сфотографировать меня, когда мы едем в ресторан, но я не понимаю, зачем. Если люди хотят знать, что я делаю, они могут просто позвонить и спросить. Я с удовольствием отвечу им, что нет, я по-прежнему не помню ничего о своем детстве, не помню, каково это – быть Зеленым, но я буду более чем рад прочитать им доклад, над которым работаю для школы.
– Ага, – поддакнула я. – И о чем он?
Еще одна слишком непринужденная улыбка.
– «Точки пересечения веры и насилия в первые годы существования Плимутской колонии».
В глубине души я ощутила какое-то неясное беспокойство, но сейчас отмахнулась от него. У меня еще будет время проанализировать его интонацию и его снисходительную улыбку – когда мы уберемся отсюда подальше.
– Ты сказал, Руби упомянула, что мы придем, – напомнила я. Вытащив из заднего кармана фото нас четверых, я сложила его так, чтобы было видно только Руби и кусочек Лиама. – Ты говоришь об этой девушке?
– Ну да, – ответил Клэнси, положив руку на стол. Я взглянула на Романа, но он наблюдал за тем, как Клэнси с отсутствующим видом поглаживает ручку ножа для масла. – Это Руби. Моя подруга детства. Единственная, кто беспокоится обо мне и время от времени навещает. Откуда ты ее знаешь?
Когда он назвал Руби подругой, мне захотелось перегнуться через стол и хорошенько ему врезать. Словно почувствовав это, Роман еще раз легонько ткнул меня костяшками пальцев – будто вопросительно.
Я прижала правую руку к плечу, наклонившись над столом, чтобы замаскировать это движение.
– Некоторое время она заботилась и обо мне, – сказала я. – Когда она была здесь в последний раз?
– Примерно месяц назад, но она часто бывает у нас. Примерно раз в три месяца или около того, а иногда и чаще.
Так часто? Рука скользнула вниз. Я понятия не имела, что Руби вообще виделась с семейством Греев, а она, оказывается, делает это постоянно. Лиам не пытался ее контролировать, но его желание защитить Руби могло переходить все разумные границы. Из-за Клэнси погиб брат Лиама, Коул. Могу поклясться, что именно Клэнси Грея Лиам ненавидел больше всего на свете. Представляю, как бы он отреагировал, если бы узнал об этих визитах Руби туда, где ее могли легко отследить, и о том, что она проводила время с этим переродившимся насекомым…
Видимо, она ему не сказала.
– Ты тоже о ней беспокоишься, верно? – Клэнси наклонился вперед, положив руки на колени. – Она просто кажется такой… одинокой, понимаешь? Уставшей и грустной, будто тяжесть всего мира лежит у нее на плечах, и это невыносимо. Иногда она открывалась мне – говорила, что чувствует себя в ловушке, в одиночестве. И я думал: может, я ее единственный друг.
– Нет, – сказала я холодно – сильнее, чем хотела, – ты не ее единственный друг.
– Я не хотел тебя обидеть. Она так редко говорила об отношениях с другими людьми, что такой вывод казался очевидным. Но, возвращаясь к тому, о чем ты спросила: в последний раз, когда Руби приходила сюда, она сказала мне, что уходит, и ее долго не будет. И тот, кто будет ее искать, может появиться здесь. Она действительно ушла так поспешно?
Какой же глупой и маленькой я еще была: конечно, она не имела в виду меня лично. Она имела в виду любого, кто обнаружит ее исчезновение.
– Ага, – смогла выговорить я. – Взяла и исчезла. Мы беспокоимся.
– Тогда все понятно. – Клэнси провел рукой по волосам. – Похоже, это было в каком-то смысле неизбежно. Словно она больше всего на свете хотела побыть в одиночестве.
Шум помех снова вернулся, взревел в ушах.
– Руби не сказала, куда направляется? – спросила я, чувствуя, как ускользает последняя надежда.
Он покачал головой.
– Нет, но она оставила мне телефонный номер – на случай непредвиденной ситуации.
– Мог бы с этого и начать, – процедил Роман.
– Я хотел убедиться, что вы не собираетесь ей навредить, – ответил Клэнси, бросив на него острый взгляд.
Никто не навредил ей больше, чем ты.
Но она пришла сюда. Она обратилась к нему.
– Джон? – Из дома донесся мужской голос. – Ты опоздаешь в школу…
Похоже, Приянке пришлось отпустить свою жертву. Я вскочила со стула, разрываясь между желанием скорее сбежать или вцепиться в рубашку Клэнси и трясти его, пока он не скажет мне номер.
– Ах, простите. – Клэнси тоже поднялся. – Скажи свой телефон. Я пришлю тебе номер, который она оставила.
Проклятье. Я не хотела давать ему номер нашего единственного мобильника, но его будет не так уж сложно заменить. Я выпалила цифры, и Клэнси повторил их.
– Понял.
– Джон! – Голос прозвучал еще раз уже ближе.
Роман уже шел по дорожке к воротам, оглядываясь на меня. А Клэнси схватил меня за руку. Прикосновение не было грубым, но когда его пальцы коснулись моей кожи, мне показалось, что она пропиталась ядом. Парень пристально посмотрел на меня, наклонив голову набок, будто прислушиваясь к крику, отдающемуся в моей голове.
– Поверить не могу, что встретился с тобой, – улыбнувшись, сказал он. – Ты знаменита. Но это, наверное, сложно – говорить от имени всех «пси». Убеждать мир поверить в то, во что ты сама не до конца веришь.
Я уставилась на него, борясь с желанием его оттолкнуть. Серебряная нить скручивалась пружиной в моем сознании. Искра обожгла язык.
– Тебе нравятся эти поездки? – спросил он. – На твоем месте я не стал бы этим заниматься.
На моем… Слова оборвались, и на их месте вспыхнули непрошеные далекие воспоминания. Я сижу в столовой в Каледонии, за столом, выделенным для нашей комнаты, как раз под глянцевым портретом Клэнси и его отца. Его голос змеей выползает из колонок: воспроизводится сообщение, которое должно было стать для нас «установкой». «Меня зовут Клэнси Грей, и я был таким, как вы…»
После того как Клэнси выбрался из Термонда, его отец использовал сына, чтобы озвучивать свои идеи, продавать отчаявшимся родителям мечту об исцелении, которое ждет их детей в лагерях. Он был живым доказательством того, что мы можем измениться. Что нас можно исправить.
Головокружение стало таким сильным, что я подняла обе руки и скрестила их на груди.
Это не я. Это не то, что я делаю.
– Джон!
– А! Меня вызывают. – Клэнси повернулся к дому. – Удачи. Всегда приятно встретиться с друзьями Руби.
Оставив на столике тарелки и чашки, он зашагал в дом. У него всегда была привычка поручать грязную работу другим.
Я побежала по дорожке, так что Роману пришлось прибавить скорость. Это не я. Оказавшись под прикрытием живой изгороди, мне удалось сделать еще три шага, прежде чем у меня подкосились ноги. Это не то, что я делаю.
Роман подхватил меня, не давая упасть.
– Что случилось? Ты в порядке?
Я покачала головой и позволила ему вести меня, шаг за шагом, слишком быстро для моих онемевших ног. Паника подбиралась все ближе, и в груди нарастало удушающее давление. Меня трясло так сильно, что стучали зубы. Я видела все вокруг смутно, размыто, как на промокшей картине.
– Ты в порядке? – испуганно еще раз спросил Роман. – Он что-то с тобой сделал?
Ты в порядке, ты в порядке. Ты должна быть в порядке…
– Нет, – прошептала я. – Он ничего не сделал. Ничего не сделал.
Мы вышли на улицу, и тень этого дома больше не падала на нас. Мягко и легко, как вздох, чувства, обрушившиеся на меня, отступили, и я вырвалась на свободу. Слезы застилали глаза. Я не могла перестать плакать, даже если бы захотела.
– Он ничего не сделал, – повторила я снова.
Это был не Клэнси. Не монстр, причинивший вред моим друзьям. Но ему по-прежнему удавалось находить самые слабые места и вцепляться в них мертвой хваткой.
– Придурок, – гневно бросил Роман, я еще не видела его таким разозленным. – Он сделал всe, чтобы вывести тебя из равновесия…
– Нет, – прошептала я. – Думаю, в кои-то веки он говорил правду. Думаю, она ушла от нас.
