Глава 8

Бабкин ввалился в квартиру злой как черт. Градус его бешенства Илюшин мог оценить по тому, что он не повесил свою бесценную канадскую куртку, а швырнул на тумбу для обуви. Бабкин, швыряющий вещи, был сродни впавшей в исступление коале, и Макар не на шутку заинтересовался. До сих пор ему казалось, что единственным человеком, способным вызвать такую ярость у напарника, является он сам.

– Пес бы побрал этих скудоумных, … козлов! – Сергей прошел в комнату и вытащил блокнот.

Все записи по делу он всегда вел от руки. Макар, поклонник технического прогресса, вышучивал его, но Сергей был непреклонен. «Записал один раз карандашом на листе – запомнил намертво, – говорил он. – Моторная память – слыхал о такой?»

– Нам не дали ознакомиться с делом!

Макар перестал ухмыляться.

– Близко не подпустили! – Бабкин шмякнул блокнотом об стол. – Даже прочесть не разрешили, какие уж там копии. Висяк многолетней давности! Вот кому он нужен, а? Я им что, собака репортерская? Любопытствующий придурок? Меня там каждая вошь знает!

– Твой бывший коллега оказался прав: материалы уголовных дел не доступны, – констатировал Илюшин. – Что ж, давай искать оперативников и следователя, который им занимался.

Бабкин саркастически усмехнулся.

– Это было первое, что я сделал! За эти годы все разбежались, и концов не найти. Следователь вообще живет в Будве, это страна Хорватия, чтоб ты знал, и я только что потратил впустую двадцать минут, пытаясь уговорить его вспомнить детали. Слава богу, он вытащил из памяти точные даты убийств.

– Ты записал?

– Да. Но запомнить просто: пятое ноября, четырнадцатое ноября, двадцать седьмое. И два убийства в декабре: седьмого и семнадцатого.

– Семнадцатого?!

Илюшин напрягся, но Бабкин этого не заметил.

– Знаешь, что он лопотал, Макар? Что утром выловил три чернохвостые облады. Чернохвостые, елки-палки, облады! Ты вообще слышал о такой рыбе?

– Будва – это Черногория, – невозмутимо сказал Илюшин.

– Что?

– Черногория. А чернохвостая облада – это морской карась. Кстати, бывает еще чернохвостая хутия, живет на Кубе, в горах, прекрасно лазает по деревьям, питается листьями. Но это не рыба.

Бабкин диковато посмотрел на него, издал невнятный звук и ушел на кухню. Там он что-то долго кромсал, стучал разделочной доской и, наконец, вернулся с тремя бутербродами и огромной чашкой чая.

– Со следователем понятно, – сказал Макар, наблюдая, как бутерброды исчезают с космической скоростью. – А оперативники?

– Глухо, – промычал Сергей. – Двоих я вообще не смог найти. Еще двое трубку не берут. Пятый и шестой меня послали без всяких затей…

– Так давай навестим этих славных людей, – оживился Илюшин. – Пусть они все то же самое скажут тебе в лицо!

– У нас с тобой есть время и возможность посетить город Киев? – спросил Бабкин.

Илюшин помрачнел.

Сергей высыпал в чашку половину сахарницы, размешал и принялся созерцать чайный водоворот.

– А у тебя что нового, Макар?

– Звонила сестра Сафонова. Полиция опрашивает жителей поселка. У нее интересовались, не занимал ли Никита большие суммы денег у приятелей. В общем, они уверены, что исчезновение ее брата никак не связано с фотографиями в подвале.

– …чего и следовало ожидать…

Макар кивнул и потянулся за бумагой.

Большая папка с листами формата А2 с некоторых пор обрела постоянное место на столе. Все записи Илюшин вел в планшете. Но как Сергею требовалось писать от руки, так ему было необходимо рисовать.

– Рано же, – удивленно сказал Бабкин, проследив за его движением. – Мы ничего не знаем.

Илюшин изобразил в центре человека без лица и обвел его.

– Нам известно не так уж мало, – задумчиво сказал он. – В две тысячи восьмом году Любовь Сенцова, предположительно, убила в парке мужчину.

– Нет никаких улик! – запротестовал Бабкин.

– Есть твое чутье. И потом, я не говорю, что это факт. Но! Предположим. – На листе появилась фигура странной полуптицы-получеловека с хищным клювом. – В это время они еще не знакомы с Сафоновым, только видят друг друга на факультете. Но в начале две тысячи девятого, меньше чем год спустя, Артем Матусевич зовет Никиту принять участие в его театральной постановке, и эти трое становятся друзьями.

Птица. Человек без лица. Теперь неподалеку от них возникло высокое тонкое существо, отдаленно напоминавшее крысу, вставшую на задние лапы. Персонажей соединили тонкие линии.

Сергей придвинулся ближе, забыв о последнем бутерброде. Когда Макар брался за карандаш, Бабкин ощущал себя кем-то вроде деревенского дурачка, допущенного шаманом до магического обряда.

– Четвертым стал Эмиль Осин, интеллектуал из хорошей семьи, поющий в церковном хоре и слушающий Бориса Гребенщикова. Был влюблен в Сенцову. Женился на прелестной девушке, без труда убедил ее в том, что она дура.

На листе возник ребенок с бабочкой вместо лица: тельце – нос, крылья – два огромных глаза. Илюшин дорисовал ребенку длинный крючковатый подбородок, хотя Бабкин отлично помнил, что у Эмиля тонкие аккуратные черты. Сергею стало не по себе.

– Пятый – Борис Лобан. О нем пока никто не сказал доброго слова, не считая его матери, которая лучше бы молчала. Прихвостень Матусевича. Рыба-прилипала. Агрессивен, неумен, но хитер и умеет правильно выбирать нужную сторону.

Не переставая говорить, Илюшин обвел Матусевича и нарисовал за ним горбатого карлика.

– Окружающие считают этих пятерых друзьями, хотя и здесь нет единогласия. Но имеется и еще один приятель, Василий Клименко, Клим. – Унылый человечек с шевелюрой, вставшей дыбом, присоединился к остальным. – В октябре две тысячи девятого он участвует в издевательстве над слепым.

– Поганая затея, – буркнул Сергей.

– Мягко сказано. То, что описывает Шубин, на первый взгляд не лезет ни в какие ворота. – Илюшин быстро соединял линиями шестерых существ на своем рисунке. – Якобы его хотели убить, и если бы не Сафонов, перетянувший всех на свою сторону, дело обернулось бы для него хуже некуда.

– Ну, парень сильно испугался… – начал Бабкин.

– Нет, – сказал Макар. – Он вообще не испугался. У него холодный ум аналитика, он трезво просчитал риски и принял единственно правильное решение с учетом обстоятельств. Но потом открылись новые… Например, Лобан избил Васю Клименко. Для нас еще важнее, что Клименко никому не пожаловался.

– …как и Шубин.

– Как и Шубин, – согласился Макар. – Только Шубин не стал ябедничать, потому что гордец и храбрец, а Клименко – потому что трус.

Теперь Бабкин понял, отчего у понурого человечка волосы стоят дыбом.

– В октябре они ловят Шубина в корпусе с ремонтом, а в декабре, перед Новым годом, Клименко бежит из Москвы и исчезает. Жив он или мертв – неизвестно. Но Василий панически боялся кого-то, даже пытался предупредить отца, которого терпеть не мог. А теперь скажи мне, – Илюшин поднял на Сергея ясный взгляд, – что произошло в ноябре и декабре?

Бабкин озадаченно смотрел на друга, не понимая, куда тот клонит.

Карандаш замелькал над листом, оставляя непонятные скобки, разбросанные на первый взгляд произвольно. Илюшин подписал каждую из них:

05.11.2009

14.11.2009

27.11.2009

07.12.2009

17.12.2009

Карандаш шуршал по бумаге, за ним тянулась линия, соединяя скобки в кольцо. «Трамвайная линия с остановками», – подумал Бабкин. Шестеро персонажей, шесть странных созданий находились внутри кольца. А Илюшин продолжал рисовать, и возле каждой скобки появился человечек. Он лежал на спине, крошечный, как червячок.

Арки. Пять арок.

– У нас нет фактов, – монотонно говорил Илюшин, – так что пока это вопрос доверия. Доверяем ли мы следователю Урюпину, попросившему тебя присутствовать при опросе Сенцовой, потому что ему казалось, будто что-то не в порядке? Доверяем ли мы тебе, решившему, что Люба убила пассажира трамвая? Доверяем ли мы Шубину, который убежден, что если бы не Сафонов, его бы прикончили? Наконец, что с Ефимом Клименко? Мы верим, что его сын был до смерти напуган? Так напуган, что сбежал двадцать четвертого декабря?

Бабкин почувствовал себя так, будто его за жабры выхватили из воды. Он посмотрел на лист с закорючками, потом еще раз на Илюшина. Снова на лист.

– Ты хочешь сказать, – очень медленно начал Сергей, еще не до конца осознав собственную мысль, – ты думаешь, серия убийств в арках – дело рук наших студентов? Господи, да зачем же?

– Пока не знаю. – Макар отложил карандаш. – Полиция искала, что объединяет жертв, и не нашла. Но если допустить, что их ничего не объединяет, и в то же время исключить серийного убийцу… Пятеро студентов, столько же трупов.

– Шестеро студентов!

– Да, но Клименко сбежал через неделю после пятого преступления. И на этом все прекратилось. Их группа развалилась. Все свидетели заявляют об этом в один голос.

– Группа могла развалиться, потому что Сафонов выбыл! – Бабкин разволновался. – Именно он мог быть стержнем, вокруг которого все держалось, как сахарная вата на палочке, а вовсе не Матусевич с его чертовой харизмой, о которой только все и твердят.

– Мог, – смиренно согласился Макар.

В комнате повисло молчание. Сергей размешивал остывший чай, делая вид, что не смотрит на рисунок Илюшина. Потом не выдержал, развернул его к себе.

Ребенок-бабочка. Крыса на двух лапах. Остроклювая птица. Фигурка без лица. Карлик. Еще одна фигурка, с волосами, вздыбленными от страха. Пять арок с мертвыми человечками.

– Послушай, расследование в две тысячи девятом велось серьезно, – сказал Бабкин, стараясь быть как можно убедительнее. – Если бы была связь между жертвами и студентами, ее бы обнаружили. Кто-нибудь вспомнил бы, что Сенцова, допустим, заходила за сигаретами в магазин, где работала одна из погибших. А Осин, я не знаю, жил по соседству с другой жертвой. Там была проведена огромная работа, поверь мне. Сенцову разве что рентгеном не просветили! Невозможно скрыть…

Илюшин поднял на него глаза. Бабкин осекся на полуслове.

– Что ты смотришь?

– Серега, я тебе верю. Никакой связи между жертвами и нашими студентами не обнаружено, потому что ее просто нет. Они убивали первого попавшегося человека, зашедшего в арку.

– …нормальный человек не станет тыкать ножом в живых людей от нечего делать. Или ты утверждаешь, что у нас в одной компании случайно собрались пять психопатов?

Бабкин шел за Илюшиным по узкой пешеходной дорожке. Мать Артема не отвечала на звонки, и Сергей отыскал ее адрес. Она жила неподалеку от детского сада, в котором работала заведующей.

– Во-первых, собрались они не так уж и случайно, – отозвался Илюшин. Ветер относил его слова в сторону. – Во-вторых, ты идеалист. Тебе кажется, будто нужно какое-то особое строение мозгов, изъян, посылающий человека на убийство…

– …на убийство без причины!

– …а такого изъяна нет. Ты не представляешь, как много людей способно прикончить живого человека просто потому, что им ЗАХОТЕЛОСЬ.

– Ты меня извини, но я больше твоего имел дело с убийствами…

– А я больше твоего имел дело с людьми, – кротко сказал Макар.

Перед ними поганкой выросла среди крепких сталинок бледно-зеленая новостройка.

– Нам сюда. – Илюшин свернул к ней. – Плохо, что мы не дозвонились. Вряд ли женщина откроет незнакомому громиле и его…

– …болтливой обезьянке, – сварливо вставил Бабкин.

– …умному, хорошо одетому спутнику.

Из подъезда выходили люди, и Макар успел придержать дверь. На пятом этаже они долго и безрезультатно звонили в квартиру Елены Матусевич.

– Заглянем в детский сад? – предложил Сергей.

По телефону им сообщили, что заведующая вот уже несколько дней болеет и не появляется на работе, но проверить не мешало.

– Да, пожалуй… – начал Макар.

Громыхнул лифт, и на площадку вышла женщина с сумками.

Увидев двух сыщиков, она остолбенела. Лицо ее неестественно вытянулось, словно резиновая маска, сумки грохнулись об пол; раздался звон, по плитке разлилась темно-красная лужа. Женщина издала «О!» на вдохе, и когда за ее спиной клацнули двери лифта, бросилась к лестнице.

Ни Макар, ни Бабкин не успели остановить ее. Она запнулась за сумку, упала и покатилась бы по ступенькам, если бы Сергей не поймал ее. Повалившись на бок, женщина застонала от боли и сунула руку в карман. Перцовый баллончик, подумал Бабкин, как пить дать перцовка или что-нибудь в этом роде.

– Похоже, связку растянули, – сказал он. – Нога болит?

Женщина сдавленно охнула. Макар присел на корточки и невозмутимо принялся собирать рассыпавшиеся продукты.

– Слушайте, вы только не брызгайте мне в рожу этой дрянью, – попросил Бабкин.

– Елена Юрьевна, мне жаль, что мы вас напугали, – подал голос Илюшин. – Мы хотели только поговорить о друзьях вашего сына, Любе Сенцовой, Эмиле Осине и…

У женщины закатились глаза.

Елена очнулась в собственной квартире. Она лежала на диване, над ней был потолок, а под ее рукой примостился Фредди. Мысль о том, что они не убили собаку, принесла облегчение, – довольно глупое, надо сказать, поскольку ничто не мешало им сделать это в любой момент.

– Елена Юрьевна, попейте воды.

Перед носом замаячил стакан. Она послушно взяла его и поднесла к губам. Руки дрожали, и половина вылилась на нее.

– Не надо лежа, можно подавиться, – сказал тот же заботливый голос, и она с трудом приняла вертикальное положение. Жутко болела лодыжка. Покосившись вниз, Елена увидела, что нога обложена пакетами с замороженной фасолью. Фасолью! Человеческая нога с гарниром!

Она засмеялась и громко клацнула зубами.

– Вода, – напомнил один из незваных гостей.

Они расселись на ее стульях, на ее прекрасных дубовых стульях, которые они покупали в Италии с отцом Артема… Очень давно. Елена стала называть его «отец моего сына» задолго до их расставания, не замечая, что тем самым урезала его семейный статус вдвое. Надо было прислушиваться не к другим, как учили все вокруг, а к себе. Удивительно много жизненно важных вещей сообщаешь в пространство, сам того не замечая.

На ближнем стуле сидел парень лет тридцати с небольшим. Он-то и протянул ей стакан. Глаза серые, очень внимательные… похоже, следит за каждым ее движением. Но у нее хватило бы сил справиться с ним. На столике у дивана фарфоровая лампа, а еще, кажется, подсвечник, если домработница не переставила его, когда протирала пыль. Да, можно было бы попытаться…

Если бы не второй.

При первом же взгляде на него Елена поняла, что о побеге можно забыть.

– Я ведь все ей рассказала, – обессиленно проговорила она. – Что вы еще от меня хотите?

– Кому? – спросил парень.

– Вашей подруге. Подопечной Мельникова. Мне проще называть ее приемной дочерью.

Амбал поднял брови. Парень не изменился в лице.

– А зовут Мельникова… – мягко продолжил он, будто учитель, подсказывающий ответ ученику.

– Константин Романович, – устало сказала Елена. – Прекратите это, пожалуйста. Я ничего не могу исправить. Мне хотелось бы, чтобы он был жив… чтобы все они были живы. Но это не в моих силах.

Парень обернулся и коротко взглянул на амбала.

– Как вы обо всем узнали, Елена Юрьевна?

Девчонка об этом не спрашивала, ее интересовало другое. Впрочем, какая разница… Все раскрылось, и утаить правду теперь было не проще, чем заставить держаться под водой плотно надутый мяч. Наша Таня громко плачет, второпях зовет отца.

– Я нашла у сына карту, – равнодушно сказала Елена.

Это было странно, и именно это она и сказала вслух, вытащив из ящика сына бумажную карту города, сложенную вчетверо. Зачем, собственно, она полезла в этот ящик? У нее не было привычки обшаривать вещи Артема.

Все из-за хомяка, мерзкой твари. Вот поди ж ты, десять лет прошло, а укушенный палец до сих пор болит. Фантомные боли – так, кажется.

Зверек укусил ее, когда она стала разбирать тетради в ящике девятилетнего Артема, а тетради она стала разбирать, потому что среди них что-то шуршало, и она услышала этот сухой бумажный звук, проходя мимо его комнаты. Сын был в школе. Господи, ей в голову не могло прийти, что мальчишка возьмет у приятеля хомяка и спрячет в ящике. «Ты мне запрещала!» Ну да, запрещала. Они воняют. А теперь предстоит делать уколы, потому что она панически боится бешенства. И кто в этом виноват? Хомяк.

Страх и боль так врезались в память, будто мелкая сволочь не тяпнула ее за палец, а откусила его. Все от неожиданности. Психотерапевт говорил, что мелкие потрясения, над которыми сам человек засмеется через десять минут, проваливаются сразу в глубинные слои подсознания и живут там, выходя на поверхность в виде то кошмаров, то навязчивых идей. Но нельзя исключать, что он просто хотел заработать на ее «мелких потрясениях».

Однако случай с хомяком подвигнул ее сочинить одностишие: «Мозгоправ, мозгоправ, ты не так уж и не прав!» И через три года, и через пять, и через восемь ей иногда чудилось шуршание из ящика. Но она знала, что это просто выкрутасы ее воображения.

Что заставило ее в декабре две тысячи девятого подойти к столу, чтобы выдвинуть ящик, – второй раз за десять лет?

Хочется думать, что случайность. Разве не был Артем по-прежнему ее прекрасным мальчиком, самым красивым и умным мальчиком в мире, способным на дурные поступки разве что в детстве, по незнанию? Ведь ничего не изменилось в ее отношении к нему. Правда?

Допустим, его компания. Но покажите студента, у которого ее нет! У Елены вызывали неприязнь только двое: Люба и этот неказистый юноша с прыщавым лбом, она все время забывала его имя. В глазках картофельного клубня больше смысла, чем в его буркалах.

Но друзья сына не обязаны ей нравиться.

Допустим, их странный чат, который завел Эмиль. Вот кто был ей по душе. Эрудированный, прекрасно воспитанный, встает с места каждый раз, когда она входит в комнату, – ну не прелесть ли! Их чат был доступен только им шестерым, они обменивались какими-то снимками, все это было окружено страшной таинственностью. Фотографию на компьютере сына Елена увидела, заглянув к нему за какой-то ерундой. Кажется, хотела спросить, будет ли он тушеные овощи на ужин. Да, именно овощи. Ей хорошо это запомнилось, потому что морковь с баклажанами встали ей поперек горла.

На снимке был покойник. Страшное мертвое лицо, присыпанное снегом.

Артем услышал шорох, мигом свернул вкладку чата и обернулся. «Мама, это кадр из фильма, ты что, испугалась?»

Но она не обязана разделять художественные вкусы своего сына.

А потом мать одной из девочек в младшей группе, дожидаясь, пока ее бойкое дитя обежит весь садик по кругу, рассказала об убийстве в арке соседнего дома. Об этом говорили уже третий день: мужчину закололи ножом, когда он пытался пройти с улицы во двор, а ведь он не первый, это точно жертвоприношения, вы не знаете, так я вам скажу, арки расположены на лучах пентаграммы. Елена старалась не прислушиваться к пересудам. Она знала эту арку. В ней всегда дует ветер как проклятый, и посередине яма, которую каждый год асфальтируют, а она появляется вновь, как гнилая дыра в зубе, которую раз за разом пломбируют бездарные стоматологи.

Но мать девочки упомянула еще кое-что. Я своими глазами видела его, сказала она, полицейские не могли найти простыню, и он просто лежал на асфальте, совсем старенький, одет, как бомж, а лицо интеллигентное. Знаете, Елена Юрьевна, уже несколько дней прошло, а у меня перед глазами это лицо и как он лежит, несчастный…

Она заплакала. Елена утешала ее, несла воду, обнимала, думала, что девочке не надо бы видеть мать, дети от вида плачущих родителей страшно пугаются, и поэтому пропустила мимо ушей ее слова. «Я все не могу перестать думать о том, как он брился, – всхлипывала женщина. – Он мертвый, его убили, а я представляю, как он эту родинку обходил бритвой, сложно ведь, руки дрожат…»

Все слилось в неразборчивые рыдания.

Эта родинка всплыла в памяти Елены вечером, когда она наносила маску перед зеркалом в ванной. Сшибла банку с раковины, так неудачно, корейская маска разлетелась по полу белыми пятнами. «Вся слизь улитке под хвост», – сказала она вслух. И вдруг перед ней встал как живой их преподаватель философии: стоит возле кафедры, повествуя о Бертране Расселе, и, увлекшись, как всегда, некрасиво размахивает руками, а Лена смотрит на него с первого ряда и размышляет, хранится ли у него в шкафчике лекало для бритья, чтобы обходить выпуклое родимое пятно.

Какая связь между Бертраном Расселом, чатом студенческой компании и тяжелым взглядом девушки Любы Сенцовой?

Никакой.

Но часом позже она проходила мимо комнаты Артема и услышала хомяка. Зверек шуршал в глубине письменного стола. В этот раз Елена зашла в комнату и выдвинула ящик.

Никакого хомяка там не было. Хотя лучше бы был. Лучше бы он прыгнул на нее, откусил ей палец, кисть, откусил бы руку по локоть. Или даже по плечо. Она согласилась бы отдать правую руку, лишь бы ее находка растворилась в небытии.

Сложенная вчетверо карта прикрывала ужиное гнездо наушников и зарядок. Елена развернула ее. Она отвыкла от бумажных карт в мире навигаторов. Шесть точек были выделены красным маркером. Она повела пальцем по переплетениям улиц, пытаясь понять, что за места обозначал ее сын. Рестораны? Может быть, тайные бордели (на секунду она испугалась, что мальчик подхватил ВИЧ-инфекцию)?

Две точки в районе «Новослободской», одна возле «Сокола», четвертая в районе проспекта Мира. Пятая на Ленинградском проспекте. Шестая…

Шестая рядом с их домом.

– Что вы сделали, когда поняли, что на карте обведены арки? – спросил парень.

– А какие у меня были варианты? – ответила она вопросом на вопрос. – Я изучила все криминальные новости за полтора месяца и поняла, что четыре дома из отмеченных шести – это места преступлений. Что-то обсуждали на форумах, что-то просочилось в таблоиды. Но больше у меня ничего не было, даже уверенности, что маркером выделены именно арки. Не говорить же с Артемом об этом…

– Вы могли обратиться в полицию, – подал голос амбал.

Елена подняла на него измученный взгляд.

– Рассказать, что я подозреваю убийцу в собственном сыне? Чтобы его радостно схватили и назначили козлом отпущения? Я боялась, что так и будет. А вдруг Артем с друзьями сами пытались расследовать убийства? Господи, они же вчерашние подростки!

– Но откуда тогда еще две точки?

Женщина покачала головой.

Быть может, два преступления остались скрыты от нее в ворохе информационного мусора. Или Артем отмечал никакие не арки – она склонялась к этому объяснению – а ночные клубы или девочек, к которым можно завалиться в любое время суток. Ей оставалось только ждать.

Семнадцатого декабря, в четверг, она вернулась домой и привычно открыла сводку криминальных новостей. Неделю все было тихо. Преступления совершались, люди умирали, но для нее это была благословенная тишина. Она могла лишь молиться, чтобы так продолжалось и впредь.

«Маньяк из подворотен снова вышел на охоту». Едва увидев заголовок, Елена захлопнула крышку ноутбука. Ее бросило в холодный пот. Она глубоко вдохнула, сказала себе, что ничего страшного не увидит, и вернулась на сайт.

Женщина погибла возле станции метро «Сокол», поздно вечером, в арке. Журналист задавался вопросом, до какой степени безумия должен был дойти убийца, чтобы наброситься на человека именно там. Дом стоит вдоль Ленинградского проспекта, в арку постоянно сворачивают машины. «Дерзость и везение мерзавца плюс бездействие правоохранительных органов – вот причина трагедии», – говорилось в статье.

Щелкнул ключ. В прихожей зажегся свет.

– Ма, я мороженое принес! – крикнул Артем. – Шоколадное – мое!

Он забежал к ней, бодрый и веселый, чмокнул в макушку и исчез. На кухне шумно полилась вода, загремела кастрюля. Седьмого декабря, когда нашли тело старика, сын тоже вернулся оживленный, как после удачного свидания. Полез в холодильник и очень, очень долго сидел и жрал на кухне ее лазанью.

– Он съел за час приготовленное на три дня. Вот тогда я все поняла окончательно.

– Если бы вы обратились в полицию, женщина осталась бы жива, – без выражения сказал амбал. – Вы бы показали карту. Они установили бы наблюдение. А вместо этого ее зарезали, как свинью.

Парень сделал предупреждающий жест.

– Елена Юрьевна, вы знаете, зачем ваш сын и его друзья это делали?

Она кивнула.

– Хотели совершить идеальное преступление. Я прочитала их переписку в чате, когда Артем вышел в туалет.

– Кто участвовал в переписке?

– Там были только ники. В беседе, которую я увидела, их было пятеро. Все писали о себе в мужском роде. Но я раньше слышала, как Люба говорила о себе: «Я пошел, я сделал». Уверена, она была среди них.

Илюшин подался к ней:

– А Сафонов?

– Не знаю. Мне почему-то казалось, что нет.

– Вы и после пятого убийства не пошли в полицию, – жестко сказал амбал. – Ждали шестого?

Чего она ждала? Странный вопрос. Правильный ответ: ничего. Елена не думала о том, что ее сын кого-то убил. Она думала о том, что ее сын – убийца, а это разные вещи, совсем разные.

Ее Артем – убийца. Он мог убить еще двоих или пятерых, это ничего бы принципиально не изменило.

– У них что-то случилось. – Елена не узнала свой голос. – Пропал Василий Клименко. Я слышала, как они обсуждают его исчезновение между собой… Их это напугало, очень сильно напугало. Артем стал злой, постоянно огрызался на меня. Они удалили чат, перестали приходить к нам. Все затихло. Я ждала, что полиция найдет его, но ничего не случилось.

Испытала ли она облегчение, поняв, что Артема не поймают, или ужас? Вот в чем заключается проблема, когда твой сын оказывается убийцей: перестаешь понимать собственные чувства. Перестаешь даже понимать, чувствуешь ли их вообще.

Иногда случаются вещи, которые отменяют все, что ты знала. В этом случае некоторым образом отменяешься и ты сама. Если определять себя через ребенка («Я – любящая мать прекрасного девятнадцатилетнего сына»), что от тебя остается, когда вместо него возникает чужой юноша – юноша, которому нравится убивать людей?

В то же время, как ни парадоксально, все осталось на своих местах. Артем учился. Она работала. Тушила сыну мясо в сметане, как он любил. Если посмотреть со стороны, вела себя совершенно обычно, не считая, конечно, того случая, когда ей вызвали «Скорую» и полицию прямо в зоомагазин. С тех пор Елена избегала его. У любого может случиться истерика при виде хомяков, и, уж конечно, продавцам не стоило поднимать шум из-за пары разнесенных вдребезги клеток.

Прошел год, затем другой. Артем закончил институт – с отличием, как и ожидалось. Разговаривая с приятельницами, Елена иногда с удивлением слышала, как с гордостью сообщает им об успехах сына.

А в две тысячи тринадцатом все закончилось.

– Артем погиб в ноябре. – Елена Матусевич смотрела над их головами. – Он еще был жив, когда его нашли, но скончался в больнице, не приходя в сознание.

– Как он умер? – спросил парень, внимательно глядя на нее.

– Его забили до смерти.

Двое гостей переглянулись опять.

– Убийцу поймали? – Старший быстро писал в блокноте.

– Нет. Артем был высокий, физически развитый. Ходил в тренажерный зал… Это был кто-то очень сильный.

«Или кто-то обезумевший от ярости», – подумал Илюшин.

– Вы сказали про девушку, которая приходила к вам. – Бабкин сверился с записью. – Приемная дочь Мельникова. Кто это?

Елена запоздало поняла, что ошиблась насчет этих двоих. Не Анна прислала их, чтобы убить ее. От страха она выложила им то, о чем намеревалась молчать до самой смерти.

Что ж, одной дрянной историей больше, одной меньше.

– Я услышала описание одного из тех людей, кого убил мой сын… или его друзья. Старик с большим родимым пятном над губой. У нас в историко-архивном – сейчас он РГГУ, вы знаете? – философию преподавал Мельников. Прекрасный лектор, старая школа. Мы все его очень любили. У него было родимое пятно такой странной формы…

Она замолчала. Пес шевельнулся под рукой, ткнулся влажным носом в ладонь.

– Я наняла частного детектива. – Елена стала говорить отрывисто. – Он нашел семью. Константин Романович пропал в Зеленограде за неделю до того, как обнаружили тело старика. Я стала ждать. Надеялась, это не он. Боялась прийти в морг, чтобы проверить. Заподозрили бы. Мельников так и не вернулся. У него осталась девочка, шестнадцать лет. Аня. Он ее опекал. Детектив все разузнал о ней. Никаких близких родственников. Учится, работает. Нельзя было так все оставить. У меня при садике живет Гриша…

– Кто такой Гриша? – быстро спросил Макар.

– Гриша Ремзя. Сторож. Инвалид, у него тяжелая судьба. Обманули, лишили квартиры. А он добрейшей души человек. Прижился. Я попросила его отвозить деньги каждые три месяца в Зеленоград. Опускать в ящик. В конверте, со штампом, как будто доставлено по почте. Все было нормально, а потом…

А потом девушка сумела узнать, где живет Елена, и пришла в ее квартиру, как пришли эти двое, но не сидела на стуле и не подносила стакан воды, а разбила зеркало и прижала осколок к ее горлу. И Елена, которая поклялась себе, что будет молчать обо всем до самой смерти, все ей рассказала. Любой бы рассказал, если б увидел ее глаза.

– Она не знала… – протянул Бабкин. – Она думала, деньги посылает ей пропавший опекун, а оказалось, вы. Вы сказали ей, что старик мертв?

Елена нашла в себе силы усмехнуться.

– Думаете, у меня был выбор? Она вскрыла бы меня, как консервную банку. Я выложила все, что знала. После смерти Артема я звонила его друзьям, и выяснилось, что все они мертвы. Все, кроме Никиты Сафонова. Она взяла у меня его фотографию и исчезла.

– Какого числа она приходила?

– Одиннадцатого октября, днем, – не задумываясь ответила Елена. – Она требовала, чтобы я позвонила Сафонову. Но у меня давно нет его номера.

– Вы сказали, она взяла фотографию, – встрепенулся Макар. – Откуда она у вас?

– У меня их много.

Женщина встала, подошла к шкафу и вынула лежащий на книгах альбом.

– Мальчики в ту осень часто снимали друг друга.

Да, они были здесь, между бумажных страниц: и Эмиль с вдохновенным лицом, и смеющийся Артем, и Лобан, и Люба Сенцова, и даже Василий Клименко с круглой несчастной физиономией. Макар вытащил несколько фотографий Никиты и разложил на коленях. Сафонов на фоне колонн, Сафонов на трибунах, Сафонов стоит, сунув руки в карманы и широко улыбаясь, а за ним песчаная дорога и зеленое поле.

– Это ипподром! – Он обернулся к женщине. – Анна узнала это место?

– Не знаю. Уйдите, пожалуйста. Мне больше нечего вам сказать.

По дороге к машине Илюшин успел открыть сайт Московского ипподрома.

– Вот оно!

Бабкин остановился.

– Пятнадцатое октября, четырнадцать часов дня, – зачитал Макар. – «Приз имени Хреновского конного завода, заезд орловских рысаков четырех лет и старше».

Сергей продолжительно свистнул.

– Вот как она его выследила! Сафонов вернулся от сестры и отправился прямиком на ипподром, а Анна ждала его там. Умненькая девочка.

– …и действует радикальными методами, – согласился Макар. – Девять против одного: найдем девушку – найдем и Сафонова.

Бабкин завел машину, про себя дополнив фразу Илюшина: «…Вернее, место, где он закопан». В кармане куртки завибрировал телефон.

– Да? – Он прижал трубку ухом к плечу, одной рукой пытаясь нащупать гарнитуру. – Да, привет. Могу, если коротко. Ты что-то выяснил?

Бабкин слушал не больше минуты и только в конце переспросил: «Ты уверен?» Поблагодарил, нажал отбой и повернулся к Макару.

– Я надеялся, с сенсациями на сегодня покончено. Но увы.

– В чем дело?

– Вчера попросил одного своего знакомого пробить всю информацию, которая найдется, по Алисе, бывшей подружке Сафонова. Никакого криминала на ней нет, разве что штрафы за превышение скорости. Но девичья фамилия ее матери – Рытвина. Илья Рытвин, не выезжавший из Франции, единственный, мать его, владелец коттеджа, и наша милая Алиса – двоюродные брат и сестра.