Глава 7

– По голосу всегда слышно, когда человек врет, – сказал Илья Шубин, обернув к Бабкину лицо.

Сергей поежился. Игнатов предупредил, что если характер у Шубина с института не изменился, сыщику будет нелегко иметь с ним дело, и оказался прав.

– Ерунда, – парировал Илюшин.

Слепой тихонько засмеялся.

– Ерунда, но я должен был попробовать. Обычно люди на это клюют.

Он откинулся на спинку стула, не переставая ухмыляться.

Они встретились в небольшом ресторане на Садовом. «Очень странный выбор», – сказал Илюшин, узнав о месте встречи, которое назначил слепой. Бабкин не понял его, и Макар пояснил: рядом грохочет дорога, Шубину не будет комфортно.

Но стоило им войти и закрыть дверь, шум утих. Они словно оказались на большой глубине, куда не доносились звуки с поверхности.

Шубин уже ждал их, и первым, что они услышали от него, было: «По голосу всегда слышно, когда человек врет».

– У нас нет причин говорить неправду. – Илюшин протянул Сергею меню. – Несколько дней назад исчез Никита Сафонов. Родственники наняли нас для поисков. Мы начали с его прошлого, вышли на четырех студентов, с которыми он был дружен. Все они умерли, и теперь мы шерстим второй круг: тех людей, которые были с ними знакомы.

Шубин как-то странно двинул лицом вперед, словно пытался описать подбородком полукруг. По-видимому, это означало удивление.

– Игнатов не рассказал мне об исчезновении Сафонова, – медленно сказал он.

– Он и не знает, – пожал плечами Макар.

– Отчего же?

– У нас не было причин говорить ему правду.

Шубин криво усмехнулся.

Бабкин почувствовал себя зрителем, наблюдающим за игроками в пинг-понг.

Официант поставил перед слепым тарелку со стейком. Глядя, как хирургически точно Шубин управляется с мясом, отделяя его от кости, Бабкин заподозрил, что его слепота – надувательство, а когда тот спокойно, без малейшей неуверенности налил себе чай, Сергей утвердился в этой мысли. «Специалист по защите интеллектуальной собственности, – вспомнил он слова Игнатова. – Не знаю, как дальше сложится жизнь, но пока Шубин добился в профессии больше, чем любой из нас».

– Игнатов думает, вас что-то связывает с компанией Матусевича, – сказал Макар.

– Он прав. Я нигде об этом не упоминал… проговорился кто-то из тех, кто участвовал в розыгрыше. Но вы меня серьезно огорчили. Надеюсь, с Никитой все в порядке. В этом цирке уродов он был единственным нормальным человеком.

Шубин выпил чай и вновь долил в чашку. Бабкин следил за ним, как ребенок за фокусником, пытаясь понять, где подвох.

– Звук, – сказал Шубин.

– Простите?

– Я ориентируюсь на звук, с которым наполняется емкость. Это раз. В этом ресторане мне всегда подают одну и ту же посуду, и я чувствую, какой объем нужно наливать, – это два. Опыт, и больше ничего.

– Откуда вы знаете, что я смотрю? – не выдержал Сергей.

– Вы задерживаете дыхание, когда я берусь за чайник.

Илюшин негромко рассмеялся и похлопал Бабкина по плечу.

– О чем мы говорили? – Шубин снова по-совиному крутанул головой. – А, о розыгрыше…

– И о том, что Сафонов был единственным нормальным человеком.

– Да-да. Этот случай произошел на третьем курсе. Я был болезненно застенчив, собирался свести счеты с жизнью и обдумывал, как добиться расположения одной девушки, – все это одновременно. Однажды мне не повезло задеть Матусевича. Во всех смыслах. Я ненароком огрел его палкой, а потом прилюдно исправил его неверный ответ. Профессор не стал сдерживаться в выражениях и отчихвостил парня. Артем вызывал у многих двойственные чувства: им восхищались, но в то же время кое-кому не терпелось щелкнуть его по носу. Если уж на то пошло, профессор был из той же породы, что и Матусевич: не переносил, когда кто-то сиял ярче него. Я просто удачно подвернулся под руку. Меня временно вознесли на пьедестал только затем, чтобы Матусевич почувствовал, что его считают ничтожеством.

– Этого хватило, чтобы вы стали его врагом?

Шубин широко улыбнулся.

– Где-то в октябре в одном из корпусов начался ремонт. Я в то время болел, и меня забыли предупредить, что занятия перенесены. С утра я, сонный как муха, еще не полностью оправившийся после ангины, потащился привычным маршрутом. Вошел в то здание, где никого не было, и сразу понял, что меня ждут. Сверху шел искусственный звук, запись. Голоса, шаги… Они отражались от стен, и я стоял внизу как в ущелье, по которому скачет эхо. Можно было развернуться и уйти. Но мне стало любопытно, что задумал Матусевич.

– Как вы узнали, что это он?

– Мне помогла Сенцова, сама того не зная. У нее были резкие духи с нотой ладана, больше никто такими не пользовался. А где Люба, там и Артем. Я слышал, как они бегали вокруг… довольно качественная имитация факультета перед началом лекции. Не поленились даже притащить аппаратуру! Если бы к ним попал зрячий с завязанными глазами, у них бы все получилось.

Макар недоверчиво покачал головой:

– Проделать это с вами было самонадеянно.

Шубин кивнул.

– Невозможно спутать переполненное помещение с пустым. Звук распространяется по-другому. И запахи… Там воняло краской, но не людьми. Пот, заношенные свитера и пальто после химчистки, носки, одеколоны, жвачки, кожаные сумки, прокуренные волосы, руки, которые вымыли с мылом после туалета, – пахнет все. Я молчу о девушках во время менструации.

Бабкин покраснел.

– Человека с собакой чувствуешь за три метра. Если собака мокрая, за восемь. – Шубин взмахнул рукой, привлекая внимание официанта, и попросил десерт. – Я направился в аудиторию (в которой никого не было, естественно) и услышал, как за моей спиной они чем-то перегораживают коридор. Я оказался заперт в подобии тоннеля без окон. На это они и рассчитывали: у меня не было возможности позвать на помощь.

– А как же телефон? – спросил Бабкин. – Вы ведь могли позвонить?

– Они это предусмотрели. Поставили глушилку. Я пробовал – связи не было.

Бабкин озадаченно крякнул.

– Как-то все это выходит за пределы безобидного розыгрыша, – сказал Макар.

– Никто и не обещал: «Торжественно клянусь, что замышляю только шалость». Кстати, вам известно, как эта фраза звучит в оригинале у Джоан Роулинг?

– Нет.

Бабкин, который «Гарри Поттера» не читал, промолчал.

– «I solemnly swear that I’m up to no good» – «не замышляю ничего хорошего». Матусевич с его компанией не готовили для меня милых приколов. Планировалась шутка с порцией унижения, или унижение, которое можно выдать за шутку. Они перегородили коридор и заперли меня в каменной кишке без туалета, воды и еды.

– Сколько же они планировали вас продержать?

– Пока я не запрошу пощады, – безмятежно отозвался Шубин.

– Долго вы терпели? – спросил Сергей. Он не мог поверить, что взрослым остолопам могла взбрести в голову мысль издеваться над инвалидом.

Шубин рассмеялся, и Бабкин внезапно понял.

– Ничего вы у них не просили… – медленно сказал он.

– Ну, я немножко схитрил. – Шубин кивнул официанту, который поставил перед ним яблочный пирог, и принялся поедать десерт с явным удовольствием. – Во-первых, у меня была с собой вода. Целый литр. На литре я мог продержаться сутки, но сомневался, что у них хватит запала не отпустить меня на ночь. Во-вторых, будь Матусевич наблюдательнее, он бы заметил, что я никогда не появляюсь в столовой. Одно из самых жутких мест в институте! До сих пор иногда снится в кошмарах. Столики перемещаются с места на место, невозможно запомнить их расположение, люди ходят быстро и хаотично, два раза меня обливали то соком, то супом… Нет, это все… – он сделал жест, как будто срезал шляпку грибу, – недружественное. Приходилось брать еду из дома. Мне не нравилось готовить себе по утрам. Но не помню, чтобы я когда-то так радовался размякшему сэндвичу, как в тот день. В-третьих, плеер. «Продиджи», «Кристал метод»! Я рассчитывал, что батареи хватит часа на четыре. Однако плеер мне не пригодился. Разговоры Матусевича и прочих оказались очень интересными. Сначала они переговаривались шепотом, думая, что их не слышно. Смешные! Потом начали терять терпение. И вот тогда-то это стало по-настоящему захватывающим. И жутким.

– Почему жутким? – спросил Макар, когда Шубин замолчал.

Тот потер нос.

– Они очень быстро озверели. Вожаком был Матусевич – кто же еще! Он психовал. Я подкрался к стенке, за которой они сидели, и стал прислушиваться. В какой-то момент мне показалось, что он вот-вот начнет их избивать, хотя для этого у него имелся Лобан.

– Избивать за что? – вмешался Сергей.

– Они собирались уйти. Им все надоело. Мы просидели там часов шесть, может, больше… Идейный из них был только Матусевич, остальные сначала развлекались, а потом пытались убедить себя, что развлекаются. Кому точно не было весело, так это Сафонову. В итоге из-за него меня и выпустили. Не будь там Никиты… – он задумался. – Скажу вам начистоту: я и тогда был уверен, что они убили бы меня, и уверен в этом сейчас.

– Да бросьте! – не удержался Бабкин. Макар выразительно посмотрел на него.

Шубин не обиделся.

– Видеть я перестал с четырех лет, когда переболел менингитом. Родители работали допоздна, дома мне надоедало сидеть, и я шел гулять. Каково четырехлетнему ребенку без зрения на улице? А? Тросточка у меня была детская, маленькая. Один раз ее выхватил какой-то алкаш – я чувствовал вонь перегара, – и выкинул в мусорный бак. Потом я уронил ее в канаву и не смог вытащить.

– Сочувствую…

Шубин нетерпеливо мотнул головой.

– Я рассказываю вам это все не для того, чтобы вы посочувствовали малолетнему идиотику. Поймите: у меня чутье на опасность. Вокруг Матусевича создавалось какое-то поле коллективного психоза. Это происходило… на моих глазах, сказал бы я, если б мог видеть. Как быстрое заражение. А Артему хотелось меня прикончить. От него пахло смертью. Лобан избил Клима, когда тот попытался уйти, я слышал крики и звуки ударов…

– Постойте! – встрепенулся Илюшин.

– Что такое?

– Вы назвали имя – Клим… Кто это? – Макар обернулся к Бабкину. – Он есть в твоих записях?

– Ни разу не встречается.

– А, это Василий Клименко, – сказал Шубин. – Еще один из компании Матусевича.

– Странно, что мы о нем раньше не слышали.

– Он был у них на побегушках. Ничем не выделялся. Я даже голос его толком не мог запомнить.

«Василий Клименко», – записал Сергей. Так их было шестеро, а не пятеро… Какая-то мысль забрезжила на краю сознания.

– Сафонов меня спас, – просто сказал Шубин. – Он напирал на то, что я сижу слишком тихо, что я мог уже умереть… Ему каким-то образом удалось развеять морок. Наверное, Эмиль и Сенцова были слишком поражены расправой над Климом.

– Значит, они вас выпустили?

– Ну да. Я просто взял свой рюкзак и ушел.

– Вы жаловались на них? – спросил Бабкин.

– Боже упаси! Зачем? Мне не хотелось быть жертвой, а тот, кто жалуется, жертва по умолчанию.

Едва они вышли из ресторана, Макар встал как вкопанный и с силой ткнул в Бабкина пальцем.

– Нам нужно узнать, где сейчас Василий Клименко.

– Если он вообще жив, – буркнул Сергей и потер ключицу.

– Жив. Был бы мертв, его фотография висела бы на стене в подвале. Пойдем скорее! – Макар поежился на осеннем ветру в своем пижонском пальто. – Ты далеко припарковался?

– За два километра отсюда, – со скрытым злорадством сообщил Бабкин, застегивая молнию теплой канадской куртки.

– То четверо, то пятеро, то шестеро, – задумчиво говорил Илюшин по дороге домой. – Здесь что-то не так.

Сергей пожал плечами:

– Обычная история. Сегодня поссорились, завтра помирились. Студенты – что ты от них хочешь!

– Хочу, чтобы они не запирали инвалида в пустом корпусе.

– Ты веришь его словам о том, что Сафонов предотвратил убийство?

Макар покачал головой и не ответил.

Из квартиры Сергей позвонил бородачу Игнатову и вернулся в комнату, где Макар восседал в своем чудовищном желтом кресле.

– Ты хуже Киркорова, – в сердцах сказал Бабкин. – Давай тебе еще перья нацепим и повесим золотую цепуру.

– Цвет настроения синий! – фальшиво пропел Макар.

– Полетели сквозь окна, занавешенные дождем! – поддержал Сергей.

Илюшин удовлетворенно засмеялся.

– Так вот что ты слушаешь, когда ездишь без меня? Я должен был раньше догадаться. Сначала, значит, мы с суровой мордой покупаем диски «Рамштайн», а потом остаемся одни и врубаем: «Не плачь! Еще одна осталась ночь у нас с тобой!»

– Пошел в пень, – сказал Бабкин, постаравшись тут же забыть, что в юности едва не купил билет на концерт Булановой. – Слушай, что я выяснил! Василий Клименко бросил институт на третьем курсе, и больше его никто не видел.

– Подожди… – Макар потянулся за планшетом. – На третьем – это получается…

– В две тысячи девятом. Я уже посчитал. С тех пор о нем никто ничего не слышал.

– Это еще интереснее, – пробормотал Макар.

– Ага. Четверо мертвы, двое исчезли. Нормальное такое совпаденьице!

– Да уж. – Илюшин поднялся. – Давай искать родственников Клименко! Не сирота же он, как Сенцова. Распространенная фамилия, трудно будет…

– Не кипиши, – покровительственно сказал Бабкин и положил перед ним листок с адресом. – Ефим Клименко, отец Василия Ефимовича Клименко, живет на Олимпийском проспекте. Получите, распишитесь.

– Ого! Как ты так быстро его нашел?

– Есть у нас возможности… – неопределенно поведал Бабкин.

– Значит, Игнатов сказал?

Сергей притворился, что не расслышал.

Отцом Василия Клименко, которого однокурсники звали Клим, оказался неряшливый мужчина с опухшим лицом, пористым, как старая губка. Он окинул сыщиков пустым взглядом и пожал плечами.

– Нету его тут. Лет десять как нет.

– Десять? – переспросил Макар.

– Может, меньше, может, больше. Я счет не веду.

– А где он сейчас?

– Может, в Сингапуре, может, в Киеве. Я знаю?

Ефим стоял в дверях, тупо глядя на сыщиков, не делая попытки ни пригласить, ни выпроводить. От него разило тихим кислым сумасшествием одинокого старика. «А ведь ему чуть за пятьдесят», – подумал Сергей.

– Можно посмотреть, где он жил?

Бабкин не сомневался, что в ответ на нахальное предложение Макара старик плюнет ему в лицо. Но Клименко подвинулся.

– Смотри чего хошь. Нечего мне скрывать.

Квартира была похожа на хозяина: грязная, глухо враждебная к гостям, цепляющая то вешалкой, то гвоздем из стены, о который Бабкин чуть не порвал куртку.

– Прирезал сыночка, расчленил, вывез в детской коляске на Алексинский карьер, – шепнул Макар, когда они вошли в комнату. Бабкин фыркнул, хотя в глубине души тоже думал о таком развитии событий.

Никаких следов присутствия Василия – в настоящем или прошлом – здесь не было. Ни компьютера, ни колонок, ни книг по юриспруденции… Только пятна от постеров на стенах.

– Продал я все его шмотье, – со злым смешком сказал старик, стоя в дверях.

– Зачем?

– А чего барахло копить. Не вернется он. Все обнюхали? Проваливайте.

Макар искоса глянул на Бабкина. «Бери дело в свои руки».

Ну, в свои так в свои.

– Ефим, ты куда сына дел? – дружелюбно спросил Сергей, не двигаясь с места.

Казалось, до этого момента хозяин квартиры не подозревал, что Бабкин умеет разговаривать. Он открыл рот и закрыл, стукнув зубами.

– Давай, не стесняйся, рассказывай. Я вижу, тебе поговорить хочется.

Клименко сделал шаг назад и уперся в стену.

– Нету его! – закричал он и бессмысленно замахал руками. – Откуда мне знать? К бабе своей укатил!

– К какой бабе? – вкрадчиво спросил Бабкин.

– Не знаю я! Не видел ее, не знаю, не слышал!

– Присядь-ка, мил человек. – Сергей придвинул табуретку, сам опустился на краешек протертого дивана. – А теперь расскажи, как вышло, что твой сын исчез, а ты не знаешь, где он.

Старик, косясь в сторону, рассказал.

Они жили хуже, чем соседи по коммуналке: те хотя бы здороваются друг с другом. Клименко твердил, что сын должен переехать в общагу и не занимать чужую жилплощадь. Квартирку государство кому выдало? Ефиму. Шестнадцать лет терпел захватчика на своей территории, пора и честь знать.

Вместо того чтобы найти общежитие, Василий развернул молчаливую войну: поступил на юридический, хотя Ефим считал его круглым дураком, и, как старик ни скандалил, отказался забирать документы.

Стало ясно, что ближайшие пять лет он никуда не уедет.

Ефим смирился. Сын уходил рано, приходил поздно. Ефим вставал поздно, ложился рано. Постепенно они стали друг для друга кем-то вроде привидений, чьи следы присутствия владелец замечает лишь иногда.

Однажды Василий вернулся раньше обычного. Ефиму было не до него: приближался Новый год, и он хотел встретить его с приятелями, а значит, предстояло купить что-то к столу; тратиться Ефим ненавидел и сейчас отчаянно подсчитывал, на чем можно сэкономить.

Сын взял зубную щетку и тюбик с пастой, сунул зачем-то в карман. «В больницу намылился, что ли?» – подумал Ефим. Выглядел Василий и впрямь нехорошо.

– Куда собрался? – не выдержал он.

– К…к… женщине, – пробормотал Василий. Он был очень бледен, пугающе бледен, и казалось, вот-вот упадет в обморок.

– А, к Вике своей, значит… Давно пора.

Викой звали девушку, с которой Василий встречался со школы. Это началось в то время, когда он еще мог привести ее к себе домой и познакомить с отцом.

– Нет, не к Вике, – рассеянно сказал Василий. – Вика здесь ни при чем. – И вдруг закричал: – Не впутывай ее!

– Чего орешь как резаный!

Василий застегнул чемодан, проверил паспорт. Выключил свет и подкрался к окну.

– Чего там? – забеспокоился Ефим. – А, Вась?

– Такси должно подъехать, – после долгого молчания отозвался сын.

И сразу, подхватив чемодан и рюкзак, быстрым шагом пошел к двери. Прежде чем уйти, обернулся к отцу, и Ефима опять поразила его бледность.

– Дверь никому не открывай, – коротко сказал Василий. – Если будут спрашивать обо мне… у тебя оружие есть?

– Тьфу! Да ты пьяный… Какое оружие? Зачем?

Василий дико усмехнулся и вышел из квартиры.

– Я потом в окошко-то глянул, – сказал старик, по-прежнему рассматривая дыру на обоях. – Не было там никакого такси. Темно, деревья качаются. Больше я Ваську не видел.

– И он не звонил? – спросил Бабкин.

– А чего ему мне звонить! С Новым годом поздравлять? У меня для этого президент имеется.

– Кто еще, кроме нас, расспрашивал о Васе? – спросил молчавший до этого Илюшин.

Ефим шмыгнул.

– Да много кто… Шлялись тут из института, какой-то мент заглядывал… Дружки его таскались сюда, как на работу, пока я их не послал. Вика спрашивала… Вспомнил! Двадцать четвертого декабря он сбежал. Перед праздничками.

– Вы догадываетесь, где он может быть? – спросил Илюшин, внимательно глядя на старика.

Тот поднял на Макара мутные глаза.

– Да мне пофиг. Думать еще о нем… Может, жив, может, сдох. Он у меня выпивку воровал, падла. Наливочку на черноплодке.

Сыщики выдохнули с облегчением, когда дверь подъезда закрылась за ними.

– Как в тухлое болото окунулся, – сказал Бабкин. – Ну и субъект…

Илюшин поднял с земли кленовый лист.

– Серега, как ты думаешь, он притворяется или говорит правду?

– Думаю, что не врет. Я встречал похожих типов, когда работал в отделе. Может, это психическое расстройство, а может, характер портится… Опускается человек, живет по-скотски. И что удивительно – не запойный! Лучше б напивался, чем жить с собственным сыном как с врагом. Подумать только, украденную наливку помнит до сих пор…

Они уселись на скамейке под кленом. Бабкин достал из кармана сигареты, но не закурил.

– Держишься? – Илюшин кивнул на пачку.

– Стараюсь…

– Молодец! Давай подытожим: что мы знаем об исчезновении Василия, если верить его отцу?

Сергей проводил взглядом трех девушек, повертел в пальцах коробку.

– Василий был чем-то страшно напуган и сбежал. Он соврал папаше насчет женщины, ляпнул первое, что пришло в голову. Очень похоже, что удрал спонтанно, никого не предупредил, учитывая, что даже свою подружку не поставил в известность. Как там ее? Вика Косинец.

– Девушка, допустим, бывшая, – заметил Макар.

– Бывшая или нет, а приходила к старику, беспокоилась за парня. О тебе хоть одна из твоих прежних подруг стала бы тревожиться? – Бабкин покосился на ухмыльнувшегося Илюшина и махнул рукой. – Вопрос снимается. Они бы голые и босые отправились искать тебя по белу свету.

– Зорко женское сердце, отзывчива женская душа, – расслабленно сказал Макар. – Вот за тобой бы кто-нибудь пошел? Нет. В лучшем случае твои той-терьеры.

– А Маша?

– А на Маше твоей я бы сам женился и никуда б ее не пустил. Все, работаем.

Он поднялся и выбросил измятый листик.

– Ты знаешь, что у меня есть список из ста пунктов, почему следует тебя удавить? – спросил Бабкин ему вслед.

– Допустим, – заинтересовался Илюшин.

– Только что в него добавился сто первый.