Глава 11

Комната. Письменный стол. Диван-раскладушка, над диваном постер из «Икеи»: веревочный мост над рекой, уходящий в джунгли. Взгляд скользил по узким, связанным друг с другом, плашкам, по канатным перилам и упирался в окутанный туманом огромный лес.

В эти дни Анна как никогда сожалела о том, что это всего лишь постер, а не окно.

Просыпаясь по утрам, она первым делом гладила обеих кошек. Затем обходила комнату, трогая предметы. Стол, велюровая спинка дивана, книги, фарфоровая чашка, рассохшиеся деревянные рамы. Умывалась, не глядя на себя в зеркало. Затем снова поглаживала кошек, стол и книги, успокаиваясь от прикосновений. Всё на месте. Ее жизнь на месте.

Она могла его убить. Она действительно могла зарезать Сафонова, затем и пришла в его дом, выследив точно так же, как выследила сторожа детского сада и Елену Матусевич.

Сафонов выглядел обычным человеком, разве что немного растерянным. По фотографиям в альбоме Анна сразу узнала ипподром. Они много раз были там с дядей Костей. Женщина бормотала, что Никита увлекался скачками, а девушка знала: если человек любил что-то, связанное с лошадьми, он не разлюбит это и через двадцать лет.

Она дождалась ближайшего заезда и приехала на Беговую.

Пять раз, десять, двадцать, круглый год – она могла бы покупать билет на скачки столько раз, сколько потребуется. Но ей повезло: она встретила Сафонова сразу.

Он мало изменился. Такое же приятное доброе лицо, как на фотографиях. На трибуне он заметно успокоился, расслабился: похоже, это было его место силы, как у нее дом.

Сафонов не мог ее узнать, но Анна все равно держалась в отдалении. Нельзя, чтобы он заметил ее в толпе.

Они вместе тряслись в электричке. Вместе шли в коттеджный поселок: Сафонов по левую сторону дороги, Анна по правую, за кустами. Потом она забралась в его коттедж через окно и стала ждать.

Когда Анна вошла поздно вечером в свой дом, ее колотило. Алексей Иванович грел в кухне суп, и она, издав невнятный звук, который должен был сойти за приветствие, метнулась мимо него – быстрее, чтобы он не увидел ее лицо. Но студент каким-то образом почувствовал неладное и перехватил девушку у двери в ее комнату. «У вас такое лицо, Анна Сергеевна, словно вы кого-то убили».

Вот тогда у нее подогнулись ноги.

Надо отдать должное студенту: он не растерялся. Подхватил ее, перетащил в комнату, усадил на диван и исчез. Вернулся с фляжкой коньяка.

– Это пейте. – Сунул ей под нос стакан. – Этим закусите.

Закусывать пришлось дешевым сыром, который сгодился бы только в мышеловку, приманивать голодных зверьков. Но Анне все равно стало легче. Студент принес плед. Под теплой шерстяной тканью озноб понемногу утих.

– Рассказывайте, – твердо сказал Алексей Иванович.

И Анна ему все рассказала.

Теперь простить себе не могла: впутала постороннего человека в дело, которое не касается никого, кроме нее. Нельзя было вешать на него груз такого знания. Нельзя.

Однако с виду все осталось по-прежнему. Студент варил по утрам кофе себе и ей. Не напоминал о разговоре, что случился между ними вечером пятнадцатого. Казалось, вообще забыл о нем.

Один раз Анна задумалась: что будет, если жилец обратится в полицию? Но сразу поняла, что глупость это, и глупость стыдная.

Сложнее всего оказалось с конвертами. Анна ни разу не воспользовалась деньгами, даже в самые тяжелые времена. Теперь, зная, что их присылала мать одного из убийц, она ощущала, что ей физически тяжело находиться рядом с ними. В ее снах гора из купюр вырастала до потолка, заваливала Анну, и ей нечем было дышать.

В конце концов она отдала их студенту. «Спрячьте куда-нибудь, Алексей Иванович». В глаза не смотрела, боялась расспросов, но студент и здесь не подвел. «Не беспокойтесь, Анна Сергеевна». И все. И нет конвертов. Ничто не мешало ему исчезнуть на следующий же день, благо сумма за эти годы набежала приличная, а по Аниным меркам просто огромная. И в полицию не заявишь: откуда у девчонки, работающей конюхом, такие деньги?

Но жилец не сбежал.

Утром Анна проснулась от того, что в окно било солнце. «Проспала!» Опоздать на конюшню было, по ее убеждению, тягчайшим проступком. Она кинулась к шкафу. Джинсы, свитер… Где рабочий комбинезон?

«Выходной сегодня, балда», – сказал ясный голос в ее голове, и Анна выдохнула.

Комбинезон висел на сушилке, выстиранный с вечера. На боку разошлась «молния», требовался небольшой ремонт. За швейной фурнитурой надо было ехать в соседний район. Анна накинула джинсовую куртку, обмотала горло шарфом и вышла на крыльцо.

– Кис-кис-кис!

Кошки, которых она выпустила на рассвете, запрыгнули на перила.

– Шлялись где-то, – недовольно сказала Анна.

Они были Муся и Муська, обе пришли в ее дом сами, одна подростком, другая совсем маленьким котенком. С возрастом стали почти неотличимы. Разве что Муся за зиму всегда наедала себе щекастую ряху, а Муська ела умеренно, блюла фигуру.

Анна закрыла за собой калитку, подумала, что когда вернется из института Алексей Иванович, кошки и у него будут выпрашивать еду. Надо предупредить, чтобы не кормил.

В следующую секунду ее откинуло к забору. Человек подошел вплотную и почти нежно положил руку ей на шею.

– Где он, Анечка? – раздался вкрадчивый голос. – Куда он пошел?

Страшнее всего была не железная хватка на ее горле, и не вязаная шапка с узкой прорезью, в которую были видны только глаза, а то, что Анна не могла понять, мужчина это или женщина. Перед ней стояло сумасшедшее существо. Пальцы у существа были ледяные.

– Кто пошел? – выдавила она.

Только не шевелиться. У нее не было капли сомнения в том, что оно с легкостью сломает ей шею.

– Его мать рассказала тебе, – прошептал человек. – Ты искала его. Где он? Скажи мне, и будет хорошо, славно тебе будет детка, погуляешь, рябинки поклюешь…

– Я… не знаю… где он…

Одно движение, и ее затылок вдавило в забор. Девушка захрипела. Ее горло стискивали не пальцы человека, а щупальца.

Гладкий нож, как рыбка, сам скользнул в ладонь. Анна щелкнула кнопкой и с силой вонзила лезвие в его руку.

Существо вздрогнуло и перевело глаза на торчащий нож. Раздраженно дернуло локтем, точно сбрасывало присосавшегося комара. Из пореза хлынула кровь, но оно не обратило на нее внимания.

– Плохо, очень плохо, Анечка… Подумай еще раз! Куда. Он. Пошел. Ты должна знать. Если ты не знаешь, это очень плохо, грустно, очень грустно, зачем ты тогда нужна, какая от тебя польза человечеству…

Он так и сказал: «Человечеству».

– Я не…

Перед глазами поплыли черные круги. Он сильнее сжал ее горло… что с ней будет… так глупо, прямо перед собственным домом… тетя Оля с дядей Костей радовались, что улочка тихая, они любили тихие улицы…

– Я ведь узнаю, – проникновенно сказало существо, – ты пойми, он мне действительно нужен. У тебя внутри кнопочка, нажмем на кнопочку, и у тебя ротик откроется, из ротика словечки посыплются, как зернышки – тюк-тюк, тюк-тюк, а я эти зернышки подберу и съем. Врать не надо, тебя мамочка в детстве учила, а ты ее не слушала, ты вообще кого-нибудь слушала, а? Пойдем в дом, там тихо, места много…

Справа возникло что-то большое. Оно двигалось стремительно – Анна не слышала топота, но чувствовала его приближение. Девушка едва успела осознать, что происходит, как страшная сила отшвырнула того, кто душил ее. Больше всего это было похоже на поезд, не успевший затормозить. Анна осталась на перроне, а существо отлетело на рельсы в десяти метрах от нее.

Девушка упала на колени, откашливаясь, прижимая ладони к горлу. Когда черные круги растаяли, она увидела под рябиной двоих дерущихся людей. Один вскрикнул, подался назад – и второй, в шапке, тот, что душил ее, бросился бежать. Мужчина быстро вскочил на ноги, глядя ему вслед. С его правой руки на траву капала кровь.

Он коротко посмотрел на Анну, явно принимая решение, затем взглянул на убегающего. Тот уже был в конце улицы. Глубоко посаженые темные глаза вновь остановились на ней. Анна дрожащими руками подняла свой нож и выпрямилась.

– Опять колюще-режущее, – огорченно сказал мужчина. – Да что ж за день-то сегодня такой.

Девушка швырнула в него нож, кинулась к калитке и успела задвинуть засов прежде, чем подбежал ее преследователь. Она думала, у нее будет хотя бы двадцать секунд в запасе. Но в калитку ударил таран, и стало ясно, что ей не выдадут и секунды.

Мысленно девушка еще подсчитывала, хватит ли времени вытащить ключ и отпереть дверь, ведущую в дом, а ноги уже несли ее к дальнему забору. Враг твоего врага – не твой друг.

У того, кто бежал за ней, было преимущество во всем, кроме одного: он был не на своей территории. Анна знала каждый закоулок вокруг и мчалась ей одной известными тропами к своей второй норе, петляя, как заяц, и запутывая следы.

Собаки, завидев ее, не залаяли, даже не пошевелились. Ворота в конюшню были открыты. Любой другой человек задержал бы шаг, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку, но только не Анна.

В это время дня здесь никого не было, кроме равнодушного ко всему конюха Виталика, толкавшего тележку, и инструктора, выводившего лошадь в открытый манеж. Под цоканье копыт девушка пробежала к своей каморке, сняла тяжелый амбарный замок, никогда не запиравшийся на ключ, и скользнула внутрь.

Здесь она переодевалась и хранила вещи. Во внутреннем кармане телогрейки нашлись деньги, выданные в качестве премии одним из клиентов.

Дверь скрипнула, и не успела Анна обернуться, как мягкая ладонь зажала ей рот.

– Не кричи, это я, – шепнул в ухо знакомый голос.

Девушка обернулась. Перед ней стоял студент.

– Слава богу! – выдохнула она, отбросив привычную игру «в церемонии». – Я собиралась бежать в твой институт. Домой не ходи ни в коем случае…

– Я там только что был… – прервал Алексей. – Машина с полицией. Соседка кричит, что тебя пытались зарезать, она из окна видела. Я на велосипед – и быстро сюда.

Анна коротко рассказала, что случилось. Алексей сдвинул ее шарф и изменился в лице.

– Он меня убивал, – тихо сказала она. – И тебя убьет, если решит, что ты что-то знаешь.

– Аня, нужно в полицию…

– Нет. – Она сказала это так, что он сразу замолчал. – Я пока исчезну. Подумаю, что делать. Не возвращайся к нам… Найдешь, где перекантоваться?

– Найду, – хмуро усмехнулся он. – Послушай, мне твоя самодеятельность не нравится…

– Понимаю. Но в полицию пока нельзя. Я же напала на ту женщину. И на Сафонова тоже…

– Телефон с собой?

– Выпал там, возле калитки.

Алексей выругался сквозь зубы.

– Мне пора. Леша, пожалуйста, – в ее голове прорезались умоляющие нотки, – спрячься, не ходи пока в институт. Если он тебя найдет…

Они застыли друг напротив друга в темноте каморки, пропахшей кожей седел.

– Уходим вместе, – выдохнул он. – Я тебя одну не…

Снаружи залаяли собаки. Анна резко вскинула руку: тихо, молчи.

– Вы тут девушку не видели? – послышался низкий хрипловатый голос. – Маленькая такая, с глазищами.

– С глазищами – это Анька Козлова, – отозвался Виталик. – В каптерке она была.

– Снимай штаны, – быстро приказала Анна. – Заглянет – говори, что ты новенький, никого не знаешь.

Она выскользнула из каморки, прежде чем Алексей успел сказать хоть слово.

Первый денник, второй, третий. Тяжелые шаги приближались. Анна отодвинула засов, стараясь издавать как можно меньше шума, и просочилась внутрь.

Маскарад радостно потянулся ей навстречу.

– Тихо, милый, тихо, – шепотом взмолилась девушка.

Она постаралась взять себя в руки. Рядом с перепуганным человеком занервничает любая лошадь.

– Ложись, ложись…

В пяти шагах от нее заскрипела дверь каптерки.

– Ой, здрасте, извините! Вы за мной? Я еще не переоделся, у меня через десять минут… Только мне тренера-девушку обещали…

Студент тараторил как стопроцентный новичок. Молодец, Алексей Иванович, подумала Анна, какой же ты молодец, осталось и нам с тобой, Маскарад, выступить так же убедительно, и все будет хорошо…

Дверь захлопнулась. Маскарад громко вздохнул и опустился на солому, повинуясь движению маленькой руки.

Фризский тяжеловоз – не самая крупная порода, но по сравнению с остальными лошадьми на конюшне Маскарад был огромен. Анна сжалась в комок за его широкой спиной. Лишь бы не вскочил… Ей пришло в голову, что тот, кто идет по конюшне, сам напоминает тяжеловоза.

Возле Аниного укрытия он замедлил шаг. Маскарад заволновался, заржал. Значит, денник осматривают.

– Тише, тише, – успокаивающе проговорил человек и двинулся дальше.

Он дошел до второго выхода – Анна безошибочно определила это, услышав, как белоснежная ахалтекинская лошадь Сахара злобно бьет копытом в доски, сердясь на чужака. Постоял там и вернулся обратно.

– Слышь, добрый человек, не нашел я там Ани, – пробасил он.

– А-а, значит, на третьей леваде. Как выйдешь, направо.

Голоса доносились из-за угла. Анна не стала ждать продолжения. Она выбралась из-за Маскарада, на секунду прижалась лбом к его умной морде:

– Спасибо.

Спустя минуту ее не было на конюшне.

Студент дождался, пока все стихнет. Натянул свои джинсы. Толкнул дверь и невольно вздрогнул: за ней стоял верзила с перебитым носом, заглядывавший в каморку пять минут назад.

– Ой, я вас испугался, – самым естественным тоном сказал Алексей. – Что, уже заниматься? А шлем вы даете или лучше принести свой?

Верзила усмехнулся.

– Голову защищать – это правильно, – одобрил он. – Пойдем, джигит. Побеседуем насчет твоей подруги.

Похоже, березы преследуют меня. Я долго брел, задумавшись, и в конце концов обнаружил себя в парке «Березовая роща». Район был мне прекрасно знаком. Мы жили ближе к метро, на Новопесчаной. После смерти мамы продали квартиру и поделили деньги с Таней пополам. И что сделал я со своей частью? Вложил ее в бизнес. Прошло немало лет, но, кажется, не было ни одного утра в моей жизни, когда я не спрашивал бы себя, бреясь перед зеркалом: Никита, зачем ты это сделал?

Мой компаньон утверждал, что крошечный изысканный ресторан – то, что нужно спальному району. Французская кухня, свечи, свежие цветы на столе. Клиенты приходят семьями. Становится традицией отмечать праздники у нас!

А ведь мне достаточно было посмотреть на кафе неподалеку от моего собственного дома, где в хорошие времена я обедал и ужинал. За год закрылись три из пяти. Будь у меня побольше ума, я спросил бы у компаньона: отчего он думает, что нас не постигнет та же участь?

Интересно было бы послушать его ответ. Ей-богу, очень интересно! Пока я сижу в парке на голой скамье, без денег, с начисто отбитой памятью, он валяется под пальмами где-то на пляжах Таиланда. Переехал туда жить – говорят, климат там полезней для здоровья, чем в России.

Мы не продержались и восьми месяцев. Клиентов не было, а те, что изредка заглядывали к нам, хотели не жульенов, а хот-догов. Мой компаньон свалил раньше, чем все рухнуло, так что завалы пришлось разгребать мне.

Кто-то однажды сказал, что он удрал, испугавшись меня. Будто бы я собирался его прикончить.

Очень смешно!

Мама часто упрекала меня: «Ты слишком мягкий». Кроме нее, я слышал эти слова еще от Вано Мабишадзе в пятом классе. Как сейчас помню: лежу на спине, точно опрокинутый жук, и толстозадый Вано прижимает к моему животу свою ступню в кроссовке «Нью Бэланс». «Что-то ты слишком мягкий, Сафа!»

Школа запомнилась мне как десять лет унижения. Нет, надо мной не издевались всерьез, боже упаси. Никто не забрасывал мою сменку на провода и не заливал мою белую рубашку кровью из моего же собственного носа. Но все, от директора до уборщицы, безмолвно сообщали мне: ты жалок.

И, разумеется, одноклассники. Среди них я остро ощущал собственную ничтожность. Я был сорняк среди садовых культур, которому одна дорога – на компостную кучу.

Вряд ли Артем Матусевич догадывался, кого он зовет попробоваться в своем спектакле. И уж точно ему не приходило в голову, что он сделал для меня.

Дерзкий, веселый, самоуверенный, не терпящий соперничества, бешеный, душа нараспашку, всегда добивающийся своего. Он нуждался во мне – во мне, слабаке и бывшем изгое! А ведь я перестал быть таковым исключительно благодаря ему.

Все изменилось благодаря ему.

Помню, как вечером мы сидим у него в комнате. На столике перед нами остывает пицца, но никто не притрагивается к ней. Все поглощены тем, что говорит Артем.

Глаза его сияют, лицо одухотворенное, как у проповедника.

Взгляните на себя, говорит он. Вы не такие, как все. Я вижу больше ума у каждого из вас, чем у всего нашего курса! Вы – элита. Разве не так?

Так, Темыч! – хором отвечаем мы и смеемся. Нам смешно, это правда, но внутри у меня разрастается пузырь теплого воздуха, как шар, что вот-вот приподнимет меня над диваном, над домом, над городом.

Мы – братство, говорит он и поворачивается к Любе.

– Я твой брат, Люба.

– И я твой брат, Артем, – совершенно серьезно отвечает она.

У меня почему-то мурашки бегут по коже.

Мы сильнее всех, говорит он. Мы яростнее всех. Мы способны на то, на что не способен ни один из них. Кто готов пройти инициацию, чтобы доказать, что он мой взрослый брат?

И снова все мы крикнули, что готовы, но затем Артем понес какую-то околесицу и я перестал вникать.

Врачи утверждают, что в нашем климате у людей часто случается дефицит витамина Д. Уныние, рассеянность, бессилие – все это его симптомы. А у нас пятерых определенно был дефицит Матусевича в организме. Каждый получал от него что-то свое – и преображался.

Мне удалось излечиться от комплекса ничтожества. Если несколько лет спустя я смог влюбить в себя самую красивую девушку, которую когда-либо встречал, благодарить за это стоило Матусевича.

Борька – тот был счастлив присоединиться к стае. К началу второго курса он был без пяти минут пария: паршиво учился, хамил всем, думаю, исключительно от неуверенности. Вокруг были одни насмешливые умники, Борька к такому не привык. От него веяло неприкаянностью одиночки. Артем включил его в свой круг, и Лобан преобразился.

Что касается Эмиля, тот нашел девушку, которая не млела от первого же пристального взгляда его голубых глаз. Ему по душе было находиться в состоянии вечно отверженного, хоть вряд ли он признавался себе в этом.

А Сенцова… Думаю, их роднила с Артемом полная безбашенность. «Мы свободны от условностей, – провозглашал Артем, – мы позволяем себе делать лишь то, что хотим!»

С Климом сложнее. Я толком не помню, как его прибило к нашей компании. Он умел смешить Артема, выдавая шуточки в самый неподходящий момент и разряжая обстановку. Хотя мне он всегда казался чем-то испуганным. Ну, знаете: человек, который шутит от страха, потому что он видел, что так делают в фильмах.

Именно Клима я встретил десятого октября – в тот день, когда впервые спустился в подвал. Его физиономия торчала в окне «Шоколадницы». Я шел мимо и, когда увидел его, чуть не вошел лбом в витрину. От моего вопля шарахнулись прохожие: «Васька!»

Я ввалился внутрь – довольно бесцеремонно, думается мне сейчас, – обнимал его, тряс ему руку и восторженно твердил, как он заматерел. Василий и в самом деле разъелся и даже как-то уплотнился. На стуле рядом висела его дубленка – тонкая, с белой кудрявой овцой внутри. Я, смеясь, спросил, откуда он явился. Не мог представить, чтобы молодой мужик носил в октябре дубленку. Клим сказал: из Новосибирска.

Первое, о чем я спросил его: куда он исчез в декабре две тысячи девятого. «Брат, мы реально думали, ты помер». Я улыбался как идиот. Он что-то промямлил: отец выгнал его… родственники в другом городе… Стало ясно, что ему неприятно говорить об этом, и я сменил тему.

О себе Вася рассказывал неохотно. Был женат. Разведен. В Москве ненадолго. Поселился в гостинице. С отцом не видится. Ни о ком ничего не знает.

Я заметил, что вид у него какой-то болезненный. В какой-то момент даже показалось, что он не рад меня видеть. Но Клим стал расспрашивать о нашей компании, и это впечатление исчезло.

Порадовать его мне было нечем, но я не ожидал, какое тягостное воздействие окажет мой рассказ.

Он слушал о смерти ребят, бледнея с каждой секундой. Официант задержался возле столика и с беспокойством спросил, все ли у нас в порядке. Клим выдавил: «Все нормально», и попросил счет.

– Тебе уже пора? – Я всерьез огорчился. – Может, завтра посидим спокойно, по-человечески? Тут неподалеку есть неплохое место, китайская кухня…

Василий махнул рукой, заметив такси.

– Где ты остановился, Клим?

Скрипнули шины о бордюр. Он вздрогнул, обернулся ко мне и вполголоса выговорил:

– Беги…

Такси давно уехало, а я стоял на тротуаре и пытался понять, что это было.

Объяснение пришло, когда я топал от остановки в свой поселок. Мне попадались статьи, в которых описывался вид душевного нездоровья, заставлявшего людей покидать обжитые места в одно мгновение. Может быть, так проявлялся страх смерти. Больные бросали семьи, не трогали своих вещей, просто уходили навсегда.

Если предположить у Клима эту болезнь, его поведение становилось понятно. Он нездоров, глубоко нездоров. Может, мания преследования? Бедняга…

И на этом я выкинул Васю Клименко из головы.

От березы, растущей через дорогу, протянулась тень до моей скамьи. Я задумался, когда ел в последний раз, и, к своему удивлению, понял, что совершенно не голоден. Но нужно было что-то сообразить с ночлегом.

Вернуться в коттедж? Ни за что.

Стоило мне подумать о рытвинском доме, как вновь заболела голова. Я с силой прижал ладони к вискам и вдруг увидел…

Кухня с дубовыми стульями. Я тяну руку за телефоном. Мне страшно, меня колотит, и сотовый едва не выпадает из ладони, когда я бегу к двери. Из полумрака возникает женское лицо, и прежде чем я успеваю сказать хоть слово, на меня обрушивается страшный удар.

Меня ударила женщина! Но все остальное по-прежнему оставалось во тьме. Кто привез меня в комнату с заклеенным окном? Кто связал руки и поставил миску воды, точно собаке?

Я вспомню и это, мне нужно только время.

В кармане нашлись деньги, несколько тысячных купюр. Пару минут я сидел в состоянии полного отупения. Откуда они? Потом махнул рукой: слишком много вопросов без ответов. Я поискал еще и за подкладкой нащупал небольшой прямоугольник. Вытащил его и уставился на маленький блокнот. С обложки на меня смотрел Тоторо – хранитель леса из мультфильма Миядзаки, похожий на большой серый мешок с круглыми глазками. Я люблю Миядзаки. Не знаю никого, кто лучше него рассказывал бы о детстве.

К сестре ехать нельзя. Кто бы ни была та девушка, она пыталась меня убить и попытается снова; не исключено, что во Владимире меня уже ждут.

Я поймал себя на том, что говорю как Василий Клименко. Безумие заразно.

Пять минут спустя парк остался за спиной. Невдалеке мелькала неоном вывеска «Хостел»: туда-то я и направился.

Рассвет застал меня на железнодорожном мосту над Яузой. Андроников виадук! Одному Богу ведомо, как я тут очутился.

Вообще-то здесь нельзя ходить. На столбах развешаны камеры, но не было случая, чтобы кто-нибудь прогнал меня отсюда, а я бывал здесь часто. Когда проходит поезд, тебя отбрасывает плотным горячим потоком к ограде – полузабытое детское ощущение… Очень его люблю.

Одежда на мне была чистая, а в кармане нашелся теплый кулек, пахнущий едой. В кульке оказалась свежая сосиска в тесте, и я невольно рассмеялся. Хорошо бродить по свету с карамелькой за щекой. Если только ты не мучаешься провалами в памяти.

Кажется, накануне вечером я пытался найти место для ночлега. Вывеска… Непреклонная девушка, требовавшая паспорт… или это был парень? Не помню. Но где-то же я переночевал! И даже купил себе завтрак, хотя от этого действия у меня не осталось и тени воспоминаний.

Был фильм о женщине, которая каждое утро просыпалась, забыв всю свою предыдущую жизнь. Помню, когда я смотрел его, мне плохо удавалось следить за сюжетом, до такой степени меня потрясло ее заболевание. Я прочел, что антероградная амнезия, даже в такой тяжелой форме, – не выдумка сценаристов. Успеть за день вырастить заново свою личность, а спустя каких-то восемь часов начисто утратить ее, и так до бесконечности, – в тысячу раз хуже Сизифа с его камнем. Тот, по крайней мере, страдал один. Близкие не мучились вместе с ним, каждое утро подводя его к горе и объясняя маршрут до вершины.

Меня кольнуло странное ощущение: а ведь кто-то заботится обо мне. Мой ангел-хранитель не показывается мне на глаза? Или выпадает из памяти, как и многое другое? Отчего бы ему не явиться в истинном обличье, вместо того чтобы рассовывать мне по карманам еду?

Я огляделся. В этот ранний час вокруг не было никого, кроме велосипедиста, ехавшего в сторону монастыря. Некоторое время я смотрел ему вслед, пытаясь выискать что-то знакомое в фигуре, но быстро сдался.

Что же мне делать? К кому идти за помощью?

Странно, что самый логичный выход не пришел мне вчера в голову. Но стоило подумать о полиции, как меня внезапно окатило волной ужаса. Вспотевшие ладони я вытер о джинсы. Тихо, тихо… Казалось, во мне всколыхнулась родовая память, как если бы в прошлых жизнях я был бродягой, до смерти битым в околотках.

Чушь какая-то. Я сделал шаг в сторону ближней насыпи, твердо сказав себе, что в полиции помогут, и меня вырвало только что съеденной булкой – я едва успел перегнуться через перила.

Это уже было серьезно.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал я вслух, словно договаривался с норовистой лошадью. – Нет так нет.

Подождал, не будет ли еще сюрпризов. Но, убедившись, что мы не уходим с моста, мое тело успокоилось.

Пропавшего завтрака было очень жаль. Зато выяснилось, что существует и другая память, кроме той, что потеряна, и она уберегает меня от некоторых поступков. Интересно, что еще ей не понравится?

Еще вчера я думал, не прийти ли мне к Алисе, но было что-то свинское в том, чтобы просить помощи у девушки, которую я бросил. Следующим на ум пришел Клим. Он странно вел себя при встрече, однако вряд ли откажет бывшему другу, попавшему в передрягу.

И тут я вспомнил, что Клим ни словом не обмолвился, как его найти.

Что за невезение!

«Предупреди сестру, – приказал внутренний голос. – Она же с ума сходит». Я быстро пошел в сторону дороги, однако на полпути остановился.

Допустим, кто-то из милосердных прохожих разрешит мне позвонить с его телефона.

Подождите… я не помню номера!

Это открытие меня ужаснуло. Ни номера, ни адреса, а ведь еще недавно я знал их наизусть. Что случилось за ночь?

Зато я помнил, где живет и работает мама Артема. Елена… Игоревна, кажется. Нет, Елена Юрьевна. При мысли о ней я приободрился. Она всегда тепло относилась ко мне.

Дом Артема я, разумеется, нашел бы и с закрытыми глазами. Но подумал, что лучше заглянуть в детский сад, которым она заведовала.

Только сначала нужно купить новую сосиску.