Крест и корона

Генрих Второй Плантагенет, как и его отец, сидел на английском престоле тридцать пять лет, и это были далеко не худшие годы в истории Англии. Генрих начал с того, что отобрал множество замков у тех самых баронов-разбойников и заставил их вернуть королевские владения, захваченные ими под шумок. Что ему популярности в народе только прибавило.

Молодой король читал по-латыни, говорил по-французски, понимал по-итальянски и по-провансальски. А вот английского, то есть саксонского, языка он не знал. Собственно, ему негде было и научиться, Генрих до двадцати лет жил в Нормандии. Однако на его авторитет у подданных это нисколько не повлияло.

Надо заметить, что пройдет еще довольно много времени, прежде чем из смеси саксонского и нормандского возникнет новый язык, английский. Первым из тамошних королей на нем станет говорить в XVI в. Генрих Восьмой.

Чтобы навести в стране порядок, Генрих объявил недействительными все дарственные на земли и недвижимость, которые щедро раздавали и Стефан, и Матильда, чтобы привлечь сторонников. Они часто выписывали эти документы на одни и те же земли. Без аннулирования таковых Англии грозили новые серьезные междоусобицы знати. Государь укрепил вертикаль власти, королевские суды, выносившие решения по саксонским законам, сделал еще много толкового.

Вот только так уж сложилось, что самым известным эпизодом его царствования стала долгая и ожесточенная ссора короля с главой английской церкви, архиепископом Кентерберийским Томасом (Фомой) Бекетом. Закончилась она для этого иерарха самым печальным образом.

Происхождение этого человека крайне интересно. Биография его отца как две капли воды напоминает приключенческий роман, который лично я писать не стал бы, счел бы столь лихо закрученный сюжет явным перехлестом. Но, как ни удивительно, так оно и было. Жизнь порой своей неожиданностью превосходит любой приключенческий роман.

Богатый лондонский купец Гилберт Бекет, нормандец родом, отправился по торговым делам в Палестину, где попал в лапы к сарацинам и стал рабом некоего богача вместе со своим слугой. Красавица дочь хозяина влюбилась в Бекета без памяти и заявила, что если им удастся вместе бежать, то она примет христианство и выйдет за него замуж. Бекет с удовольствием закрутил с ней роман и воспользовался ее помощью, но в итоге бежал лишь со слугой, оставил девушку дома.

После этого она коварного изменщика не разлюбила, совсем наоборот. Барышня прихватила с собой свои драгоценности, удрала из дома и нашла подходящий корабль. Кто-то на небесах ей здорово ворожил. Красавица приплыла на остров целой и невредимой, зная по-английски лишь два слова: «Лондон» и «Гилберт». Первое из них помогло ей добраться из порта в столицу королевства.

Теперь девушке предстояло отыскать там Гилберта.

Для этого она избрала метод, который казался ей самым надежным, в своем причудливом, роскошном иноземном наряде бродила по лондонским улицам и звала:

– Гилберт! Гилберт!

И ведь сработало! Лондон в те времена был городком небольшим. В конце концов она добралась до улицы, на которой жил ее любимый. Там ее увидел и узнал тот самый слуга, который был вместе с Бекетом в плену.

Он вбежал к хозяину, себя не помня от изумления, и принялся кричать:

– Там наша бывшая сарацинская госпожа! Она идет по улице, окруженная толпой любопытных, и громко повторяет твое имя!

Гилберт отправился посмотреть. За сим последовала немая сцена. Кончилось все классическим хеппи-эндом. Девушка перешла в христианство, Гилберт с ней обвенчался, они жили долго и счастливо. Должно же быть в жизни хоть что-то хорошее и романтическое!

Единственный их сын Томас оказался человеком незаурядным. Он участвовал в нескольких сражениях во Франции, потом получил отличное по тем временам образование в Лондоне, Париже и Болонье, привлек внимание тогдашнего архиепископа Кентерберийского, уговорившего Бекета принять сан священника и взявшего многообещающего молодого человека к себе. Потом Томас оказался уже на государственной службе, стал фаворитом и другом короля, дослужился до поста лорда-канцлера – это нечто вроде премьер-министра – и хранителя большой государственной печати.

Король как-то отправил его в Париж. Постоянных представительств при чужих дворах тогда еще не было. Знатные персоны становились послами от случая к случаю. Такое назначение считалось крайне почетным.

Хотел бы я посмотреть на въезд посланника Бекета в Париж. Впечатляющее было зрелище. Современники оставили его подробное описание. Впереди шли двести пятьдесят мальчиков-певчих. За ними следовали псари с гончими. Следом ехали восемь фур, запряженных пятерками лошадей, при каждой из которых был свой форейтор. Они везли добрый английский эль, чтобы потчевать парижан. Еще четыре повозки были набиты золотой и серебряной посудой посланника и его роскошными нарядами, две – одеждой его многочисленных слуг. Двенадцать скакунов с мартышками в седлах! Воины со щитами, ведущие под уздцы боевых коней в роскошной сбруе. Верховые сокольничьи с благородными охотничьими птицами. Толпа рыцарей, дворян и священников. И наконец – сам посланник в одежде, усыпанной алмазами.

Да, вот это зрелище! Будь у меня машина времени, я прежде всего туда и отправился бы.

Бекет имел все основания быть довольным. Жизнь удалась. Он купался в роскоши, пил-ел на золоте-серебре, держал при своей персоне свиту в сорок рыцарей, неисчислимое множество слуг, великолепных лошадей, собачьи своры и соколов. Томас стал еще и воспитателем старшего сына короля, тоже Генриха, коронованного еще при жизни отца, но никогда не правившего.

Английская церковь постоянно богатела за счет щедрых даров баронов, рыцарей и купцов, озабоченных на склоне лет, каким будет их посмертное бытие. Она понемногу превратилась в самого крупного землевладельца королевства и обладателя капиталов, не уступавших государственной казне. Это была реальная сила, с которой следовало считаться.

К тому же папский престол пестовал так называемое григорианское движение, получившее название от римского понтифика Григория Седьмого. Его сторонники выступали против какого бы то ни было вмешательства мирян в духовные дела. В Англии, да и в других странах, первосвященник только утверждал архиепископов и епископов, а выдвигали кандидатуры короли. Папа планировал это право у них отобрать. С его точки зрения, они были всего-навсего мирянами. Им, как и всем остальным истинным христианам, следовало во всем повиноваться церковным иерархам.

Иными словами, духовная власть становилась над светской. Генриху, как и любому другому королю, эта идея крайне не понравилась. К тому же английская церковь, как меланхолично признают британские историки, за девятнадцать лет лихолетья, безвластия, войн и смут изрядно разложилась. Ее служители оказались замешанными во многих тяжких преступлениях, от бродяжничества и воровства до грабежей и убийств.

Король собирался не только противостоять григорианству, но и привести к общему знаменателю изрядно разболтавшихся церковников, и в самом деле нуждавшихся в твердой руке. На посту главы церкви ему понадобился верный и преданный человек, который стал бы его надежным союзником по проведению в жизнь нового курса. Самодержец сразу же подумал о Бекете, который как-то при нем заявил епископам, что духовная рать должна быть так же покорна монарху, как и светская.

Придворные, изучившие характер Бекета лучше короля, пытались Генриха отговорить. Но он не стал никого слушать, сделал Томаса архиепископом Кентерберийским.

Не зря говорят, чужая душа – потемки. Судя по событиям, последовавшим за этим, Бекет оказался себе на уме. Вместо того чтобы следовать за самодержцем в его реформах, он повел дело к тому, чтобы поставить собственную власть выше королевской. Что-то в этом роде впоследствии попытался на Руси проделать с царем Алексеем Михайловичем патриарх Никон.

Говоря современным языком, Бекет, став архиепископом, кардинально изменил свой имидж. Свиту и слуг он распустил по домам, от роскошных яств и тонких вин отказался, стал есть черствый хлеб, запивал его водой, расхаживал в грязной дерюге на голое тело, поселился в маленькой тесной келье, каждый день собственноручно омывал ноги тринадцати беднякам. Его рубаха кишела вшами. В те веселые времена жуткая нечистоплотность считалась признаком святости. Одним словом, Томас усиленно разыгрывал из себя библейского отшельника-великомученика.

Однако целей, поставленных перед собой, он не достиг. Люди, окружающие его, и духовные, и светские, прекрасно помнили Бекета как любителя роскоши, ценителя хорошей кухни, кутилу и жизнелюбца. Они плохо верили в то, что все это было искренним религиозным рвением, и больше посмеивались за спиной у архиепископа, чем смотрели на него уважительно.

Бекет заявил, что корона должна вернуть церкви абсолютно все земли, принадлежавшие ей когда-то. Это бы еще ничего, но лично для себя Бекет потребовал весь город Рочестер с королевским замком, до того никогда церкви не принадлежавший. Между бывшими друзьями пробежала черная кошка.

Потом он обрушился на нескольких баронов, решивших самостоятельно выбрать себе домашних или приходских священников, и предал их анафеме. Наказание по тем временам было страшное. Человек, подвергшийся ему, оказывался вне церкви и ее таинств, окружающие от него шарахались как от зачумленного.

Король попросил его простить баронов и снять с них анафему. Бекет категорически отказал и пробил решение, по которому церковь имела право не подчиняться законам, установленным светской властью, если они хоть в одной букве расходились с ее уставами. Тут уж отношения архиепископа с королем испортились окончательно. Бекет твердо продолжал курс на конфронтацию.

Король созвал в городе Кларендоне совет из светских и духовных лиц, принявший так называемые Кларендонские уложения. По ним все лица духовного звания, являвшиеся землевладельцами, должны были приносить вассальную присягу королю. А святые отцы, совершившие уголовное преступление, что в те времена было не редкостью, должны были представать не перед церковным судом, как прежде, а перед светским.

Бекет эти уложения не принял и вскоре продемонстрировал свою позицию на практике. Некий священник из Вустершира совершил умышленное убийство. Архиепископ спрятал его в своей тюрьме и светскому суду не выдавал.

Большой королевский совет, собравшийся в городе Нортгемптоне, объявил Бекета государственным изменником. В те времена, да и позже, наказание за такое злодейство, в чем бы оно ни заключалось, было весьма жутким. Палачи тащили преступника к месту казни на волокуше, в которую была запряжена лошадь, и вздергивали на виселицу, но так, чтобы он не задохнулся до смерти. Потом они снимали беднягу, вырывали внутренности, сжигали их перед его глазами и только потом отрубали ему голову. Английские законы всегда были очень гуманными.

Бекет не стал дожидаться и проверять, пугает его король или же собирается подвергнуть неласковой процедуре по всем правилам. В тот же вечер он переоделся в монашескую рясу и пустился в бега. Архиепископ добрался до Фландрии, а оттуда отправился в Париж.

Французский король Людовик Седьмой пребывал в крайне натянутых отношениях с Генрихом и отдал в распоряжение «политэмигранта» целое аббатство. Папа римский, узнав обо всем, такое решение одобрил. Мнение о Генрихе у него было самое плохое.

Вскоре Бекет, читая проповедь в одном из французских соборов, громогласно предал анафеме всех персон, подписавших Кларендонское уложение, и мирян, и церковных иерархов. Он довольно прозрачно намекнул, что проделает то же самое и с королем, после чего отбыл в Рим, где принялся интриговать против Генриха.

Помирить противников постарался французский король Людовик, решивший наладить хорошие отношения с Англией. Эти страны успели к тому времени повоевать между собой. Он и Генрих договорились дружить и поженить детей.

Через шесть лет, прошедших с момента бегства, Бекет вернулся в Англию и кое-как договорился с королем о разграничении полномочий. Наступил зыбкий, непрочный мир.

Нарушил его сам Бекет. По Англии ползли упорные слухи о том, что папа римский намерен по наущению архиепископа не только отлучить Генриха от церкви, но и наложить на Англию интердикт.

Надо сказать, что этот самый интердикт – вещь суровая. В случае его объявления священники по всей стране переставали совершать богослужения, венчать, отпевать умерших, исповедовать и давать отпущение грехов, завешивали колокола черным крепом, и они больше не звонили. Государство, подвергшееся интердикту, и его народ полностью выпадали из религиозной жизни, что приводило людей в ужас. Несколько раз папы использовали его в качестве безотказного оружия. Короли этих стран, в чем-то пошедшие против понтифика, всегда вынуждены были смириться.

Генрих принял эту угрозу всерьез и сделал все, что в этих условиях смог. Он короновал сына, Генриха-младшего, на которого никакой интердикт не распространялся. В случае если бы самодержец лишился трона, законный преемник у него имелся.

Коронации в Англии всегда проводил архиепископ Кентерберийский, но король, уже не полагавшийся на Бекета решительно ни в чем, поручил руководить церемонией архиепископу Йоркскому. Бекет разозлился не на шутку, усмотрел в этом серьезное ущемление своих прав. Он уговорил папу приостановить полномочия архиепископа Йоркского, а всех епископов, участвовавших в коронации, своей волей отлучил от церкви, на что имел полное право.

Под горячую руку отлучение досталось и мирянам, недоброжелателю Бекета, лихому рыцарю Ранульфу де Броку и еще нескольким дворянам. Де Брок при свидетелях обещал самолично зарезать Томаса, но ограничился словесными угрозами.

Бекет видел, что его дела идут не лучшим образом, и сделал несколько отчаянных попыток завоевать себе сторонников. Все они провалились. Дворянство было настроено к архиепископу крайне недоброжелательно, прежде всего из-за отлучений и анафем, обрушенных на них.

По той же причине весьма настороженно держались архиепископы и епископы. Бекет стал абсолютно непредсказуемым. Было решительно невозможно предугадать, на кого в очередной раз обрушится дубина отлучения и анафемы. У иерархов имелись все основания полагать, что она может проломить голову любого из них.

Простой народ как-то не спешил хватать вилы и топоры и бунтовать против короля. Бекет устраивал обеды для лондонских нищих, те ели и пили с удовольствием, но поднимать мятеж тоже не спешили. «Безденежным донам не хотелось драться, им хотелось выпить и закусить».

Отлученные епископы отправились в Нормандию, где тогда находился Генрих, и стали ему жаловаться на свою горькую участь.

Король, считавший войну между ним и Бекетом оконченной, пришел в ярость и произнес на публике гневную тираду:

– Как! Человек, который ел мой хлеб, смеет идти против меня! Тот, кого я осыпал милостями, смеет оскорблять короля и весь его род! Тот, кто когда-то прибыл ко двору на хромой кобыле с плащом вместо седла, сидит теперь на архиепископском престоле, и никому до этого дела нет? Малодушные бездельники! Каких же трусов я взрастил при своем дворе, что им и в голову не приходит исполнить долг по отношению к своему государю! Неужели никто так и не избавит меня от этого худородного попишки?

Эти самые трусы смущенно опускали глаза, переминались с ноги на ногу. Они были детьми своего времени и отлучения с анафемой крайне опасались.

Однако нашлись четверо решительных рыцарей, принявших королевские слова как руководство к действию. История прилежно сохранила нам их имена: Уильям Траси, Гуго де Морвиль, Ричард Бритон и Реджинальд Фиц-Урс. Приставка «Фиц» к фамилии давалась незаконным королевским отпрыскам и переходила по наследству к их потомкам, так что этот сэр Реджинальд был не простых кровей.

Рыцари тихонько выскользнули из дворца, обговорили все, отплыли в Англию, а там направились прямо к тому самому Ранульфу де Броку. У него было имение совсем рядом с Кентербери, где пребывал Бекет. Де Брок с превеликой охотой дал им двенадцать вооруженных вассалов на тот случай, если они встретят вооруженное сопротивление со стороны епископских слуг, которого так и не случилось. Сам же он с ними, однако, не поехал.

Судя по всему, поначалу рыцари хотели покончить дело миром. Они оставили все свое оружие в поместье де Брока и не грубо, но настойчиво потребовали от архиепископа снять отлучение и анафему со всех персон, им подвергшихся. Бекет категорически отказал им. Он не выбирал выражений, кричал, что и их в два счета отлучит за то, что осмелились лезть в дела церковной власти, которая выше любой мирской. Судя по всему, инстинкт самосохранения у него отключился напрочь.

Рыцари поехали к де Броку, надели доспехи и прикрепили мечи к поясам. Они вернулись в Кентербери и еще раз попытались договориться, предложили Бекету добровольно покинуть страну либо поехать с ними в Лондон и предстать там перед судом. В ответ он вновь принялся кричать, что отлучит их от церкви, что ни один светский суд не смеет рассматривать это дело. Рыцарям стало окончательно ясно – нет, не договорились.

Первый удар мечом архиепископу нанес Фиц-Урс. Потом подключились остальные.

Шум после этого поднялся страшный. Как бы ни относился король к Бекету, но убивать главу церкви у алтаря было уже чересчур. Что бы ни думал про себя Генрих, он был вынужден нарядить следствие. Четверо рыцарей защищались довольно неубедительно, в стиле малого ребенка. Мама, я не трогал банку с вареньем, она сама упала и разбилась. Они довольно невнятно твердили, что все получилось как-то само собой. Дескать, разгорелась жаркая ссора, мы себя не помнили, и как-то так вышло, что архиепископ натолкнулся на наши мечи. Словно в анекдоте, где некий незадачливый персонаж поскальзывался на апельсиновой корке и ухитрился упасть на нож семнадцать раз подряд. Или в другом, где полицейский в южном штате США осматривает тело негра с шестью пулевыми ранениями, качает головой и бормочет: «Какое страшное самоубийство!»

Четверо рыцарей отделались, в общем, пустяками. Король на них лишь «посердился», как писали в подобных случаях русские летописцы о своих царях, и отправил в ссылку, в поместья, принадлежащие им.

Правда, папа римский реагировал жестче. Он отлучил всех четверых от церкви и предал их анафеме, но снял наказание несколько позже, после того как все эти рыцари приняли участие в очередном крестовом походе. Бекета понтифик объявил святым мучеником за веру.

Убийство Бекета пошло королю Генриху только во вред. По острову тут же пошли разговоры о том, что рыцари это сделали по его прямому приказу. В знак скорби и покаяния король босиком, в простой одежде отправился в паломничество в Кентербери, где в соборе был похоронен Бекет, и провел в молитвах над могилой всю ночь до утра.

Это погребение считалось чудотворным, к нему триста лет тянулись вереницы паломников. Они-то и стали героями поэмы знаменитого Джеффри Чосера «Кентерберийские рассказы».

Последние годы жизни Генриха были серьезно омрачены. В полном соответствии с принципом «корона родни не знает» противниками короля выступили его собственные сыновья, Ричард с Иоанном, оба будущие короли Англии, и Жоффруа. Это по-нормандски, в Англии его звали Готфрид. Любящие и почтительные отпрыски воевали с родным отцом не по-детски, все было очень серьезно.

Генрих-младший, будучи уже коронован, попросил у отца часть его владений в реальное управление. Тот отказал, посчитав, что всему свое время. Пусть уж старшенький дождется его смерти, а потом и будет править.

Разобиженный Генрих-младший отправился во Францию, где к нему присоединились братья. Его тесть король Людовик из соображений высокой политики стал помогать мятежным принцам собирать войско. К сыновьям попыталась присоединиться их мать Алиенора Аквитанская – дружная была семейка! – но Генрих-старший излишне прыткую супругу вовремя перехватил. Она шестнадцать лет, до самой его смерти провела в крепости города Руан, не в камере, но без права выходить за ворота.

Принцы в конце концов собрали войско и отправились воевать батьку. Удача оказалась не на их стороне. Генрих разбил их, всех взял в плен, но быстро простил. Все-таки родная кровь. Иоанна он даже назначил правителем Ирландии, только что завоеванной.

Жоффруа-Готфрид через три года погиб на турнире. Иоанн сидел в Ирландии смирнехонько. Ричард при поддержке тестя еще несколько лет устраивал заварушки, но успеха не имел. В конце концов Генрих узнал, что и Иоанн, которого он полагал преданным и любящим сыном, тайно переметнулся на сторону Ричарда. Это и стало последним ударом. Генрих Грамотей, он же Лев Правосудия, выглядевший в пятьдесят шесть лет глубоким стариком, умер во французском городе Шинон и был похоронен в аббатстве Фонтевро.

Мне неизвестно, сохранилась ли его могила. Во времена Французской революции осатаневшие бунтовщики крушили все, имевшее отношение к презренной монархии, и громили церкви.

Кстати, посмертная судьба этого короля напоминает то, что случилось с его отцом. Дворцовые лакеи сорвали с покойника драгоценности и одежду и надолго оставили тело голым на полу.

Королем Англии стал Ричард, а еще через десять лет – Иоанн. История обошлась с ними своеобразно. Одного она без особых на то оснований возвеличила, другого выставила жутким монстром.

Но давайте по порядку.