Как овцы съели людей

Собираясь целиком посвятить эту главу экономике, я долго раздумывал, включать ли сюда рассказ о знаменитом лондонском бунте 1517 г., и в конце концов решил сделать это. Как-никак он тоже имеет отношение к экономике, правда, на сей раз выразившей себя в крайне уродливой форме.

К этому времени в Лондоне обитало множество иностранцев. Самыми искусными ткачами, как и двести лет назад, были фламандцы, оружейниками – итальянцы. Хватало в столице и ганзейских торговцев, привозивших канаты и кожи, лес и гвозди, деготь и воск. После женитьбы принца Артура на Екатерине Арагонской в Лондоне появились и испанские ремесленники.

Весной 1517 г. на лондонских улицах стали кучковаться молодые подмастерья-ремесленники, самые что ни на есть натуральные местные, образно говоря. Девушки и пиво их не интересовали. Они вели серьезные дискуссии о том, как жить дальше. Тема была одна: эти чертовы понаехавшие, из-за которых честному лондонцу хоть ложись и с голоду помирай. По мнению подмастерьев, понаехавшие слишком уж легко зарабатывали на жизнь, хотя ткачество и оружейное дело всегда были одними из самых трудных ремесел.

Вполне логично было бы предположить, что гнев их в первую очередь будет направлен на ганзейских торговцев. «Понаехали! Рынки все захватили! Цены ломят!» Но нет, мишенью этих ребят в первую очередь стали такие же ремесленники, как и они сами, иностранцы-конкуренты, гребущие деньги лопатой, в то время как местные перебиваются с хлеба на квас.

Почему-то никому не приходил в голову самый простой и суливший немалые выгоды выход: самим повысить мастерство, работать искуснее, а значит, зарабатывать больше. Речь шла о другом: иностранцы отнимают у нас работу. Говоря современным языком, это была толпа самых обыкновенных гопников, не способных похвастать мастерством в своем ремесле, но жить желавших красиво.

В отличие от погрома, устроенного во времена Уота Тайлера олигархами ремесленных цехов своим конкурентам, здесь никакого внешнего руководства не прослеживается. Чистая самодеятельность толпы. Как показывает опыт, в таких случаях людям надоедает перетирать одно и то же, и они расходятся. Либо у них объявляется совершенно случайный вожак на несколько часов, горлопан и баламут.

Такой тип сыскался. Это был некто Ланкольн. Программу он выдвинул незатейливую: чтобы все как сыр в масле катались. Понаехавших нужно прогнать из Лондона к чертовой матери, а неправедно нажитые богатства отнять и поделить.

Такие соображения всех устраивали. Особенно их вторая часть. И началось.

Той же ночью по городу носились сотни подмастерьев с горящими факелами. Они грабили лавки и дома иностранцев, потом поджигали их. Убийств, впрочем, приключилось мало. Хапать чужое добро было гораздо интереснее.

Власти реагировали на это жестко. В город были введены войска. Они быстро навели порядок незатейливыми методами, привычными для той эпохи, ловили погромщиков и вешали на чем придется. Способ был незатейливый, но чертовски эффективный. С погромом солдаты покончили очень быстро.

Такие вот случались грустные казусы с экономической подоплекой.

А теперь исключительно о настоящей экономике.

У англичан вновь нашлась своя собственная специфика. На сей раз это было овцеводство.

Практически по всей континентальной Европе аристократия была земельной. То есть доход она получала с полей, обрабатываемых зависимыми крестьянами. Это занятие считалось единственным, достойным дворянина. Не считая королевской службы, военной или духовной карьеры. Все остальное, какую бы выгоду оно ни могло принести, было для благородного человека позорным и категорически осуждалось братьями по классу.

В Англии же очень рано стала складываться совершенно другая система, которую можно назвать аристократией кошелька. Здесь действовал абсолютно иной принцип, которым руководствовались и люди знатные. Заниматься нужно тем, что приносит выгоду, а все разговоры о дворянской чести оставим континенту.

Возможно, свою роль сыграло еще и то, что большинство настоящей, старой аристократии было выбито во времена Войны роз и на смену ей пришли дворяне скороспелые. Может быть. Не знаю.

Я уже упоминал, как вполне себе благородные господа занимались добычей угля. Однако на первое место все же вышло овцеводство.

Когда-то Англия вывозила на ткацкие мануфактуры Фландрии полуфабрикат, то есть шерсть, но потом прогресс себя показал. В стране появились свои мануфактуры.

Что любопытно, застрельщиками и здесь оказались итальянцы, на сей раз венецианцы. Немаленькая группа их, в основном мастера-суконщики, в свое время переселилась в Англию на постоянное жительство. Они использовали королевство в качестве «запасного аэродрома». Жизнь в тогдашней Венеции была далеко не сахар: постоянные войны с турками и главными конкурентами генуэзцами, народные бунты, другие напасти. Вот и нашлись люди, решившие поискать счастья в относительно безопасных местах.

Сначала они перепродавали английскую шерсть во Фландрию. Потом кто-то понял, что готовое сукно и другие шерстяные ткани – гораздо более дорогой товар, и завел свои мануфактуры. Англичане воспользовались их опытом и открыли свои предприятия, точно такие же. Шерсть, как уже говорилось, стала главным экспортным товаром Англии.

Но тут возникли свои специфические сложности. Для овечьих стад нужны обширные пастбища. А места, как нельзя лучше для них подходящие, были заняты крестьянскими наделами. Между тем деловым людям уже стало ясно, что разведение овец в несколько раз выгоднее, чем производство какой бы то ни было сельскохозяйственной продукции. Какой отсюда следует вывод? Нет, в самом деле?

Положение крупных землевладельцев облегчалось тем, что подавляющее большинство английских крестьян были не собственниками своих наделов, а арендаторами. Правда, кое-где сохранились еще и общинные земли как пережиток старых времен.

Люди, имевшие такую возможность, принялись сгонять крестьян с земли, используя все возможные способы, в том числе прорехи в законодательстве, отказы возобновлять арендные договора или вовсе уж запредельное повышение арендной платы. В общем, они всегда что-нибудь придумывали. Процесс этот, получивший название огораживания, начался еще на рубеже XV–XVI веков, а во времена Генриха Восьмого получил особенное развитие. Уничтожались не только отдельные фермы, но и целые деревни.

Власти по этому поводу проявили редкостное лицемерие. Был издан специальный парламентский билль против огораживателей, грозивший им крупными штрафами, но он так и остался на бумаге. Никого никогда не оштрафовали даже на пенни. Чересчур уж крупные фигуры были задействованы в игре, крайне выгодной для одной стороны и разорительной для другой.

Испанский дипломат писал в одном из донесений своему правительству: «Прибыль действует на англичан как запах кормежки на обитателей зверинца».

Позже, в начале XVIII в., Даниэль Дефо напишет: «Предки многих крупных семей, которые теперь считаются в западных графствах дворянами, вышли из купцов и были вознесены наверх поистине благородным делом – производством мануфактуры».

Благородные лорды от купцов не отставали.

Огораживание – пожалуй, самая черная страница в истории царствования Генриха Восьмого. В первую очередь оттого, что при разгроме монастырей все же погибло неизмеримо меньше людей, чем в результате огораживаний. Десятки тысяч крестьян – это вовсе не преувеличение, скорее уж преуменьшение – в одночасье стали бездомными бродягами, с семьями и скудными пожитками уходили в никуда. По подсчетам историков, эта беда затронула десятую часть населения Англии. Люди толпами бродили по дорогам в бесплодных поисках работы. А где ее крестьянину найти, если повсюду творится то же самое? Все они занимались попрошайничеством, а иные от безнадежности и воровством.

«Овцы съели людей», – с горечью написал как-то Томас Мор.

От тех времен остались печальные строчки поэта, имя которого осталось неизвестным, возможно, к его же благу:

Те люди, которым удалось найти работу на тех же мануфактурах, могли считать себя счастливчиками. Правда, рабочий день составлял часов двенадцать, а платили там сущие гроши, чтобы человек только не умер с голоду. Хозяева мануфактур прекрасно понимали, что их работники будут терпеть и тяжелый труд от зари до зари, и мизерную плату. Вздумай кто-то протестовать или качать права, его моментально выкинули бы за ворота, где стояла толпа голодных людей, готовых занять это место.

До появления профсоюзов и забастовок оставались долгие столетия. Да и когда эти профсоюзы возникли, поначалу они мало чем помогли английским рабочим. Об этом будет подробно рассказано в третьем томе.

Рецепт для решения этой нешуточной проблемы власти отыскали быстро, причем весьма людоедский. Были приняты новые законы о бродяжничестве, а в юриспруденцию срочно введено понятие «здоровые попрошайки», как раз и относившееся к крестьянам, согнанным с земли. Карательная машина заработала на полных оборотах.

Этих вот «здоровых попрошаек», отловленных на дорогах королевскими разъездами, палачи били кнутами, клеймили раскаленным железом, отрезали уши, иногда и отрубали руки, а в случае рецидива вешали. Впрочем, иногда их казнили сразу, не утруждая себя возней с кнутами и клеймами. О том, что происходило с семьями этих людей, женщинами, детьми и стариками, лучше не думать.

Согласно подсчетам историков, в царствование Генриха Восьмого было казнено примерно семьдесят две тысячи человек. Количество людей, умерших от голода, вряд ли может быть установлено.

Прежде Англия не знала ничего подобного. Случались, конечно, кровавые подавления народных восстаний, порой с массовым террором, но число жертв обычно не превышало нескольких сотен, в крайнем случае – тысяч человек. Теперь размах был совершенно другой, и политика проводилась иная. Государство методично и целеустремленно уничтожало десятки тысяч лишних людей, которым не находилось места в новой жизни. В английской, да, пожалуй, и в европейской истории такое случилось в первый раз, но не в последний. Особенно в тех случаях, когда речь вновь заходит об Англии.

А Генрих тем временем задумал новый тотальный грабеж. Дело в том, что вся выручка, полученная от разгрома монастырей, оказалась потраченной на очередные войны с Францией и Шотландией, на строительство военных кораблей. Казна вновь была пуста до донышка.

Король нацелился на многочисленные часовни, стоявшие по всей стране. Они были явлением довольно специфическим. Многие из них принадлежали не церкви, а городским гильдиям и цехам. Священники, приписанные к ним, кроме чтения заупокойных молитв по усопшим занимались еще и чисто светскими делами. Они содержали школы, следили за сохранностью мостов и причалов в приморских городах и там, где было развито речное судоходство. Понятно, что у них были немаленькие денежные фонды, да и земли у многих имелись. Так что ожидаемая добыча была бы гораздо меньше той, которую король награбил у монастырей, но все же довольно солидной.

Генрих собрался было отдать очередной приказ своим комиссарам, уже привыкшим к веселому ремеслу, но, по выражению Тревельяна, «смерть забрала его туда, где короли не могут больше грабить».

А ведь в английской истории существовала интересная альтернатива Генриху! Престол должен был занять его старший брат Артур, а Генрих с детства готовился к духовной карьере. Разумеется, и речи не шло о том, чтобы сделать младшего принца простым священником. Его прочили на пост архиепископа Кентерберийского. Однако Артур в шестнадцать лет неожиданно умер, как полагают, от туберкулеза. И на троне оказался Генрих.

Конечно, невозможно совершенно точно предсказать, как развивалась бы история Англии, окажись на троне Артур. Однако я позволю себе сделать некоторые прикидки. Вероятнее всего, никакой Реформации не произошло бы, и Англия осталась бы в среде влияния Рима. Вряд ли там появились бы протестанты, идеологи которых сыграли огромную роль в создании Британской империи.

Англия могла остаться европейским захолустьем, поставщиком шерсти и сукна на континент. Протестантизм мог и не утвердиться в Шотландии. Этому соединенными усилиями могли помешать католические Англия, Испания и Франция. В реальности французские войска однажды высаживались в Шотландии с этой именно целью, но потерпели поражение.

Место Англии в качестве великой морской державы, пожалуй что, могла занять Голландия. В свое время самая эта страна располагала флотом, не уступавшим английскому, и колониями в Северной Америке. Мы сейчас уже как-то подзабыли о том, что Нью-Йорк – это бывший голландский Новый Амстердам. Только после серии войн, в основном морских сражений, Голландия пришла в некоторый упадок, и на первое место выдвинулась Англия.

Ну а какой при таком повороте событий была бы история Европы, я судить не берусь. Чересчур уж головоломный вопрос. Ясно только, что совершенно другой, какой-то иной.

Но туберкулез не щадил ни крестьян, ни принцев.