Не поддаться очарованию харизматичного хозяина было трудно. Он внимательно выслушал историю о том, как они потерпели крушение в Садах, что было, в общем-то, правдой, если не считать вопиющего отсутствия в рассказе команды и преследующего их Комиссара; охал и ахал, словно по нотам, когда Сенлин повествовал об испытании с роем пауков и глубоким колодцем. Густые брови Марата словно разыгрывали собственную пантомиму: они изгибались и приподнимались, сопереживая рассказу во всех подробностях. Если он и подозревал что-нибудь по поводу их целенаправленного вторжения в свою миссию, внешне это никак не выражалось. Когда Сенлин вручил ему украденные книги в подарок – учитывая изобилие литературы вокруг, это был довольно неуклюжий жест, – Марат принял дань с безупречным изяществом.

– Мы постоянно нуждаемся в новом материале. Мои друзья с неутомимой энергией изучают письменное слово.

Их проводник, которого Марат называл Коро, вернулся с подслащенным ячменным чаем и твердыми галетами. Подав угощение, Коро указал на свои ноги и стал тянуть себя за сандалии, пока они не поняли, в чем дело, и не отдали ему промокшую насквозь обувь. Коро напихал внутрь ее соломы, чтобы быстрее высохла, а потом взялся за чистку. С таким гостеприимством Сенлина не привечали уже много месяцев, и он не мог не счесть это благим предзнаменованием. Может быть, они наконец-то нашли того, кто им поможет.

Но то, что его расслабило, Эдит лишь ожесточило. Ей ничего не нравилось: ни житье в клетках, ни бессмысленные речи, ни подозрительное количество вооруженных ходов, которые стояли в дверных проемах и вышагивали по коридорам. С ее точки зрения, миссия – это придорожный приют, где можно отыскать воду для коня, место для очага и, возможно, получить кое-какие ценные указания у местного отшельника. А это место – не миссия, и хозяин – не отшельник.

Люк Марат понравился ей меньше всего. Он выглядел человеком, который не привык, чтобы ему говорили: «Нет». Чем чаще он демонстрировал им очаровательную улыбку, тем сильнее она хмурилась.

Впрочем, перед едой даже Эдит не устояла.

Они старались изо всех сил не глотать чай и не уплетать галеты слишком быстро, а также не чувствовать себя ужасно виноватыми за еду и питье, пока команда ждет с пустыми желудками. Марат же говорил о своей миссии.

– Мы здесь уже девять лет. Вначале нас было всего несколько. Коро был одним из тех немногих храбрецов.

Ход при звуке своего имени отвлекся от работы. Марат сказал ему несколько слов на тарабарском языке, и ход рассмеялся над непостижимой шуткой.

– Я спросил его, не скучает ли он по старым добрым временам, когда мы впервые прибыли сюда. Видели бы вы Зоопарк в те дни… Здесь жили пауки. Паутина была невероятной. Мы как будто продирались сквозь матрас. – Он покачал головой, нахмурив красивый лоб. Коро взялся за другой ботинок. Шуршание щетки аккомпанировало приятному голосу Марата. – Когда берешься за что-то новое, всегда наступает минута, в которую все кажется зыбким и хрупким. В нашем случае это длилось годы. По нам сейчас этого не заметно, однако мы были очень близки к вымиранию.

– Вас, конечно, много, – сказал Сенлин и съел еще одну галету.

Они были довольно хороши, пусть даже весь секрет заключался в соусе под названием «голод».

– О да. Верно. И мы по-прежнему отказываем тысячам каждый месяц. Черная тропа никогда не пустеет.

– Черная тропа?

– Так мы называем туннели, в которых нас держали в заточении. Черная тропа змеится миля за милей внутри стен Башни. Уверен, архитекторы считали себя очень умными, выбирая для нее такой постепенный наклон, но она кажется бесконечной, когда ты внутри. И мрачной. Я видел стариков с разрушенными легкими, несущих открытые ведра вонючей смолы. Я видел девушку, которая тащила мешок с порохом, и он взорвался от искры с ее налобного фонаря. Я видел людей, раздавленных упавшими каменными плитами. О, участь прислужников огромной каменюки отнюдь не легка!

Марат отвлекся и что-то сказал Коро; к чему бы ни относились его слова, ход ужасно опечалился.

– Они умирают, капитан Мадд. Они умирают толпами от истощения, травм, болезней, жажды… – Разговоры об этих несправедливостях испортили настроение хозяина. Мгновение назад он наслаждался чаем. Теперь его как будто смущала даже эта скромная роскошь. Он отодвинул чашку в сторону.

Сенлин вспомнил о своем друге Тарру, которого вырвали из шезлонга рядом с блистающим водоемом и бросили на Черную тропу после короткого и кровавого посвящения в ходы. Возможно, раны Тарру не исцелились и он уже мертв. И возможно, смерть предпочтительнее, чем описанная Маратом альтернатива.

– У нас нет ресурсов, чтобы освободить всех. Мы спасаем самых слабых, самых хрупких. Остальным мы внушаем надежду, что однажды и они станут свободны.

Хотя Сенлин изо всех сил старался быть любезным, этим словам он ничуточки не поверил. Ходы-дозорные и рабочие Зоопарка выглядели, как правило, полными сил и энергии. Здесь был не полевой госпиталь.

– Вы их даже чаем не угощаете? – спросила Эдит, демонстрируя собственные сомнения.

– Возможно, вас сбивает с толку понятие гостеприимства. Эти маленькие ритуалы служения позволяют нам продемонстрировать уважение и восхищение друг другом и своими гостями, – сказал Марат с легкой обидой.

Сенлину показалось, что во взгляде хозяина мелькнул тщательно скрытый гнев.

Сенлин был обескуражен мрачным повествованием Марата о Черной тропе, но все еще не хотел отказываться от этой идеи. Пелфия – прямо под ногами, и он уверился, что трудный, но короткий поход через стены им по силам. План по-прежнему был жизнеспособным, но только если они в достаточной степени понравятся Марату, чтобы тот показал им тропу. А эта перспектива делалась все более далекой с каждым разом, когда Эдит открывала рот.

Он сменил тему:

– Я встречал немало нового за время странствий, но, должен признать, новый язык – это нечто совершенно необычное. Я о таком раньше никогда не слышал. Позвольте спросить, кто автор этого любопытного наречия?

Марат поймал наживку и немного расслабился:

– Не думаю, что кто-то посмеет назваться таковым.

– Вы хотите сказать, язык возник сам по себе?

– Он развивался на протяжении многих лет. Ходы обнаружили, что можно говорить более открыто, если работорговцы и констебли ничего не понимают. Думаю, все началось с нескольких кодовых фраз, которыми обменивались друзья, а потом разрослось. «Любопытное наречие», как вы его назвали, создало нам репутацию безумцев, но признайте: это элегантное решение.

– Как вы его называете?

– Ходский. Власть имущие зовут его чумой Башни. Что ж, тем лучше.

– Вы мистик, – сказала Эдит обвиняющим тоном. Сенлин прищурился, пытаясь отговорить ее от дальнейших речей, но ничего не вышло. Она была полна решимости высказаться и не обращала внимания на его сигналы. – По-вашему, Башня виновата во всех ваших бедах и во всей несправедливости в мире.

На этот раз ее откровенность не прогнала улыбку Марата, хоть та и дрогнула, словно пламя свечи от сквозняка.

– Башня – это соломинка, через которую из Земли сосут кровь. Но кто же к ней припал? Все эти счастливые души, сидящие в облаках, – Сфинкс и иже с ним. Я понимаю, вы обязаны защищать Башню, пусть она и забрала вашу руку. Вы друг Сфинкса.

– Я бы не назвала его другом.

– Потому что у него нет друзей, не так ли? У него есть враги и машины. Всех, кого повстречает, он превращает либо в первое, либо во второе, – заявил Марат, потирая ручки инвалидного кресла. – Эдит Уинтерс, я уверен, что вам нравится думать, будто вы живете самостоятельной жизнью, полной возможностей и идей. Но мы оба знаем: не вы руководите этой ужасной машиной, что висит на вашем плече. Это она руководит вами.

На лице Эдит промелькнуло выражение, которого Сенлин никогда раньше не видел. Он наблюдал ее гнев, страх, даже отвращение. Но это было нечто совершенно новое. Это была ненависть. Он сильно занервничал.

Когда Эдит наконец заговорила, ее голос был сухим и резким, как удар кремнем по кресалу.

– Я знаю, от чего отказалась, когда приняла эту руку. – Она постучала по плечевой пластине костяшкой. Механическая рука отозвалась гулким звоном. – Я знаю, что в долгу перед человеком, которого не назовешь ни надежным, ни здравомыслящим, – перед человеком, который использует попавших в отчаянное положение. Я проведу остаток жизни в страхе перед минутой, когда он призовет меня к себе. Но если бы не Сфинкс и не эта машина, меня бы не было в живых. Уж поверьте, Люк Марат, я понимаю, во что превратилась. Но вот чего я не понимаю, так это вашей убежденности в том, что вы имеете право меня осуждать.

– Вы не похожи на других блюстителей, верно? Вижу, вы балансируете на грани между преданностью и бунтом. Замечательно. Это весьма захватывающее положение. Позвольте мне показать вам кое-что, – сказал Марат с изысканным высокомерием, которое на менее привлекательном лице превратилось бы в презрительную усмешку.

Он поговорил с Коро, который закончил с их обувью. Ход улыбнулся, как бульдог, затем выскочил из комнаты.

– Вы, наверное, уже поняли, что здесь никогда не было животных. Золотой зоопарк представлял собой коллекцию заводных игрушек Сфинкса. Когда-то они заполняли эти клетки.

– Но зачем сажать в клетки машины, прикрученные к полу?

– Это очень хороший вопрос, капитан. Возможно, потому, что даже тогда, даже среди аристократической элиты, мало кто доверял движителям Сфинкса. – Марат опять бросил изучающий взгляд на руку Эдит. Она скрестила руки, скрывая механизм, и хозяин отвел взгляд с задумчивой улыбкой. – Мы потратили годы на демонтаж и устранение чудовищ, но пощадили одного, чтобы он напоминал о гениальности и безумстве, которые нам противостоят.

Занавес, что отгораживал соседнюю клетку, раздвинулся, и они увидели Коро, тот крутил ворот. В клетке располагалась, пожалуй, самая сложная машина, которую когда-либо видел Сенлин.

Это был птичник, золотая лестница, заполненная десятками заводных птиц. Они сидели ярусами, самые крупные – на нижней ступеньке, самые маленькие – на верхней. Их корпуса из драгоценных металлов украшали выгравированные перья и гребни. Опаловые инкрустации покрывали клювы и глаза. Позади птичника располагался массив механизмов и рычагов. Коро взялся за рукоятку у основания машины и ждал сигнала.

– Этот карильон когда-то был гордостью Золотого зоопарка, – сказал Марат. – Сфинкс построил его, чтобы продемонстрировать красоту своих машин. Вот, послушайте его восторженную песнь.

Марат кивнул Коро, и тот начал крутить рукоятку.

Раздался резкий невыносимый шум. Сперва зазвучало нестройное дребезжание кухонных кастрюль, в котором было что-то от похоронного марша, потом к нему присоединился металлический взвизг скручивающейся стали. Гулкие расстроенные колокола звенели точно молотки в кузне. Птицы хлопали крыльями и дергались, выполняя мучительную последовательность действий, к которой их побуждал Коро, вращая ворот как безумный. Крылья двигались вкривь и вкось, головы отваливались, а изнутри машины сыпались звонким дождем болты и гайки.

Сенлин и Эдит вздрогнули в креслах, съежились, как будто это могло помочь ушам. Все это время Люк Марат глядел на них, сияя, и даже его привлекательная внешность не скрывала садистских побуждений.

Наконец он знаком велел Коро прекратить.

– Знаю, о чем вы думаете, – сказал Марат. – Какой дешевый трюк – позволить заводной машине проржаветь, а потом высмеять ее за то, что она не работает должным образом. Но в том-то и дело. Машины не служат нам, мы служим им. Если завтра они все исчезнут с лица земли, наша раса останется. Но когда мы убираем руку от машины, она умирает. – Марат смаковал эти два слова. – Сфинкс строит нам хозяев, в которых мы не нуждаемся. Самое сердце Башни – это машина, динамо-машина, которая крадет энергию мужчин и женщин, превращает ее в молнию и направляет в его мастерскую, чтобы произвести на свет больше хозяев, больше машин. Как можно служить такому человеку?

Эдит держала себя в руках, хотя Сенлин чувствовал ее напряжение. Марат ждал, когда она заговорит, и наконец Эдит смогла сложить в предложение несколько коротких слов:

– Легко судить о жизни, которую ты не вел.

– Верно, – согласился Марат, и его кресло сыграло три нисходящие ноты, откатываясь от стола.

Он сдернул плед с колен. Его ноги поблескивали в золотом свете лампы, освещая лицо, как зеркальный пруд. Сложные механизмы и стержни виднелись между бедренными пластинами и круглыми щитками на коленях. Броню украшали изысканные арабески, как и руку Эдит. Но в отличие от ее руки, ноги Люка Марата были мертвыми и неподвижными.

– Сфинкс соблазнил многих, очень многих мужчин и женщин красивыми машинами, которые способны ужасно вопить. Он убежден, что его работа – плод прогресса и ее нужно защищать от любых несогласных. Девять лет назад я предпочел это кресло приказам безжалостного жестянщика и ни разу не пожалел об этом.

Хотя Сенлин крайне симпатизировал Эдит и готов был стереть Сфинкса из ее жизни, будь это возможным, он вдруг ощутил ужасное, безнадежное чувство, никоим образом не связанное с симпатией. Оно было целиком и полностью эгоистичным. Он осознал, что в очередной раз втянут в спор, который его не касается. Одержимость Огьера картиной привела к падению Тарру и чуть не убила самого Сенлина. Когда его втянули в политику Порта Голла, он сделал Родиона своим врагом – в итоге был вынужден его убить.

Сенлин стал вором и убийцей из-за амбиций и споров других людей, и ни один не приблизил его к воссоединению с Марией. Происходящему надо положить конец, прежде чем Марат хитростью заставит их включиться в его борьбу.

– Уверяю вас, – откровенно сказал Сенлин, удивив хозяина, который, казалось, забыл про него, – я здесь не для того, чтобы спорить о влиянии Сфинкса или его замыслах, гнусных или справедливых. Я ничего не знаю об этом человеке, и такой расклад меня вполне устраивает. Честно говоря, мы слишком ничтожны, чтобы как-то повлиять на ваши планы или его. – (Хозяин недоверчиво ухмыльнулся.) – Я пришел только потому, что мне нужно попасть в Пелфию, а порты для меня закрыты. Я лишь прошу указать выход на Черную тропу, и мы уйдем своей дорогой.

Марат со смехом набросил плед на мертвые механические ноги.

– Капитан Мадд, возможно, это первый раз в истории, когда кто-то попросил показать ему Черную тропу. – Он снова повернулся к Эдит. – Вы хотите составить ему компанию, блюстительница?

– Хочу, – сказала она и насладилась его изумлением.

– Любопытно…

– Так вы нам поможете? – спросил Сенлин.

– Разумеется. Я живу, чтобы служить собратьям-ходам.

– Собратьям-ходам?

– Вы же не думаете, что сможете ступить на тропу в нынешнем виде? Вы там и ночи не продержитесь. Не все ходы великодушны, как я. Кое-кто из них таит обиду на всех свободных людей, и в особенности на блюстителей. Даже если вы и доберетесь до Пелфии живыми, стоит вам выскочить из стены, местная полиция вас арестует и приговорит к ходству.

Лицо Сенлина темнело с каждым словом Марата.

– Значит, вы предлагаете, чтобы мы добровольно стали ходами?

– Вы сказали, что хотите отправиться по Черной тропе. Это единственный способ. Я могу даже снабдить вас кандалами и грузом.

Сенлин все это время наклонялся вперед, сидя в кресле, но теперь откинулся на спинку – его тело признало поражение. Миг спустя разум пришел к тому же выводу: план испорчен. Отсюда он в Пелфию не попадет.

Разочарование гостя не тронуло Марата.

– Может быть, на Черной тропе, – проговорил он, поворачиваясь к Эдит лицом, безупречным, как у статуи, – вы поймете, что смириться с потерей лучше, чем жить ради чужой выгоды.

Потом хозяин развернул кресло к выходу.

– Считайте, что стоите на перекрестке. Вы видели, как живется в Башне одиночкам. В конечном итоге они оказываются заблудшими, искалеченными, потерпевшими кораблекрушение или – простите меня за такие слова – попрошайками. Вы можете продолжать жить по прихоти ветра и по указанию своего хозяина или можете разделить жизнь с друзьями, которые борются, чтобы вернуть достоинство и свободу, с теми, кто их ограбил. Поразмыслите над этим. Даю вам ночь. Завтра сможете присоединиться к нам и стать свободными.

Он ушел тем же путем, каким пришел, и оставил дверь клетки открытой.