XXVI. Битва под Кротрингом

Лаксус и сыновья Корунда прохаживались в конце дня по лугу перед Кротрингом. Свинцовое небо над ними предвещало грозу. Было жарко и тихо. Замершие листья деревьев под серыми тучами приняли мертвенно-фиолетовый оттенок. Из замка непрерывно доносились глухие стуки ломов и мотыг. Там, где раньше был сад с тенистой зеленью, теперь осталась руина: поваленные колонны и расколотые порфировые вазы редкой работы, кучи земли и гниющих растений. Громадные кедры, символы богатства и величия своего хозяина, безжизненно лежали, засыхая, с вывороченными корнями и сломанными ветвями. Ониксовые башни на фоне неба выглядели страшно и нелепо над смертным ложем погибшей красоты.

– Разве семь не счастливое число? – говорил Карго. – Мы уже шесть раз думали, что вот-вот поймаем угрей за хвост в комариных горах Миланда, и возвращались с пустыми руками. Когда, ты думаешь, удастся их схватить?

– Когда пироги с яйцами вырастут на яблонях, – отвечал Лаксус. – Наш великий полководец больше беспокоится о женщине (которая, наверное, про них не слышала, и уж точно не они вернут ее домой), и играет в отмщение, чем думает о воинах и войне. Слышишь? Идет работа.

Они повернулись на новый звук от ворот, и увидели, как два золотых гиппогрифа скатываются по крутым ступеням в ров, подымая тучи пыли и щебня.

Лаксус нахмурился. Он положил руку на плечо Хеминга и сказал:

– Время требует собрать самый разумный совет, о сыновья Корунда, если наш повелитель Король хочет в самом деле одержать победу над своими противниками в последнем походе в Демонланд. С тех пор как ушел гоблин, нам не хватает мудрости.

– Долой гада! – сказал Карго. – Кориниус был прав, когда слышать не хотел о честности этого скользкого скота. Прослужил всего месяц или два, и удрал к врагам.

– Кориниус только начал править в этой стране. Неужели он думает, что дальнейшее правление будет веселой игрой, а королевство – игрушкой? Судьба еще может его свалить одной левой, пока он топит свою молодость в вине и распутстве и злится на леди. Юнец, сорвавшийся с поводка, должен слушать советы заслуженных старших, а то все прахом пойдет.

– Это ты-то заслуженный старший? – сказал Карго. – Всего шесть и тридцать лет.

– Нас трое, – сказал Хеминг. – Ты командуй, а мой брат тебя поддержит.

– Лучше возьми назад свои слова, – сказал Лаксус. – Будто ты никогда их не произносил. Вспомни Корсуса и Галландуса. Кроме того, хотя он иногда сбивается с пути истинного, трезвый Кориниус храбрый и могучий воин, политик и дальновидный полководец, таких не сыщешь в Демонланде, да и во всей Колдунии, если не считать вашего благородного отца, а ведь он еще молод.

– Это правда, – отозвался Хеминг. – Принимаю упрек.

Пока они беседовали, подошел служитель из замка и почтительно поклонился Лаксусу, сказав:

– Тебя почтительно просят, о король, пройти во внутренние покои.

Лаксус спросил:

– Меня просит тот, кто только что прискакал из восточных земель?

– Да, с твоего разрешения, – ответил посланный с низким поклоном.

– Разве король Кориниус не удостоил его аудиенции?

– Он добивался аудиенции, – ответил служитель, – но король ему отказал. Дело срочное, поэтому он настоятельно просил меня доложить твоему величеству.

По пути в замок Хеминг прошептал на ухо Лаксусу:

– Тебе знакомы новые правила дворцовых церемоний? С тех пор, как он назло леди Мевриане уничтожил заложника, как сегодня уничтожил орла с конской головой, он не дает аудиенций до заката. С утра он занимается отмщением, а после этого удаляется в свои покои с женщиной, стараясь выбрать самую красивую и веселую, какую найдет, и на два или три часа погружается в море удовольствий, ненадолго притупляя таким образом муки любви.

Но после того, как Лаксус поговорил с гонцом с востока, он немедленно направился в покои Кориниуса, по дороге расшвыряв стражников, распахнул блестящие двери и нашел лорда Кориниуса в веселом настроении. Он полулежал на ложе с тройными темно-зелеными бархатными подушками. У его локтя стоял столик из слоновой кости, инкрустированный серебром и черным деревом, а на нем хрустальный кувшин пенного вина, уже на две трети пустой, и красивый золотой бокал. Король был одет в свободную шелковую рубаху с золотой бахромой, без рукавов, распахнутую на груди. Сильной рукой он как раз тянулся за бокалом. На коленях у него сидела дева лет семнадцати, красивая и свежая, как роза, с которой он уже собирался перейти от дружеского разговора к любовной ласке. Он зло взглянул на Лаксуса, который без церемоний начал:

– На всем востоке беспорядки. Крепость, которую мы возвели на Стайле, взята. Спитфайр прошел в Брейкиндейл, чтобы добыть продовольствие для Гейлинга, и разогнал наше войско, которое сидело там в осаде.

Кориниус осушил бокал и сплюнул.

– Тьфу! – воскликнул он. – Много шума, мало толку. Хотел бы я знать, по какому праву ты беспокоишь меня этими слухами, когда я с приятностью отдыхаю и предаюсь веселью? Не мог подождать до ужина?

Прежде, чем Лаксус успел что-либо добавить, с лестницы послышалось бряцание оружия, и вошли сыновья Корунда.

– Разве я не король? – воскликнул Кориниус, запахивая рубаху. – Разве меня можно заставить? Выйдите вон из покоя.

Они стояли молча и выглядели расстроенными. Кориниус все-таки спросил:

– Что стряслось: вас обманули или вы заболели страстью к переворотам? Или умом тронулись?

Ответил Хеминг:

– Мы не сошли с ума, милорд. Здесь Дидарус, который удерживал в осаде крепость Стайл, он скакал оттуда так быстро, как мог нести его конь, и прибыл по пятам за предыдущим гонцом со свежими и более неотложными новостями. Первые новости отстают на четыре дня. Молю тебя, выслушай его.

– Я его выслушаю, – сказал Кориниус, – за ужином. И не раньше, разве что крыша загорится.

– У тебя под ногами земля горит! – вскричал Хеминг. – Вернулись Джасс и Брандок Дах, ты уже потерял полстраны, пока вестей не было. Эти дьяволы снова дома! Разве можно продолжать расплескивать чаши, услышав такое?

Кориниус слушал, скрестив руки на груди, выдвинув подбородок и раздув ноздри. С минуту он хранил молчание, устремив холодные синие глаза куда-то вдаль. Потом сказал:

– Снова дома? И на востоке беспорядки? Вполне возможно. Поблагодарите Дидаруса за вести. Он усладит мой слух подробностями за ужином. До тех пор оставьте меня, если не хотите, чтобы вас посадили в подземелье.

Но Лаксус продолжал стоять перед ним с озабоченным и серьезным видом. Он сказал:

– Милорд, не забывай, что ты здесь наместник великого Короля. Пусть корона на твоей голове вложит в нее мысли об опасности и заставит тебя прислушаться к тем, кто желает дать тебе мудрый и серьезный совет. Если мы сегодня получим приказ выступить к Свичуотеру, то сможем преградить дорогу врагам и задержать их там, пока опасность не выросла. Если же, наоборот, мы допустим их поход в восточные земли, достаточно будет их впустить сюда, и они отвоюют всю страну.

Кориниус только вращал глазами.

– Неужели ничто не научит тебя повиновению? – сказал он. – Посмотри на свои обязанности. Твой флот в полном порядке? Ибо он – наша сила, свобода и якорь нашей власти, как для доставки провианта, так и для переброски сил, куда понадобится, а также для надежного спасения, если до этого дойдет. Неужели мы четыре месяца только и ждали, что демоны осмелятся дать нам бой? Если правда, что сам Джасс и Брандок Дах разгромили построенные мной на востоке крепости и движутся на нас с войском, ну будем считать, что они уже на наковальне, и скоро мы опустим на них молот. И будьте уверены, что я сам выберу для этого место.

– Нам надо спешить, – сказал Лаксус. – День промедления без отпора с нашей стороны, – и они подойдут к Кротрингу.

– А это уже почти совпадает с моим планом, – сказал Кориниус. – Я выйду с войском на расстояние лиги им навстречу и задержу их, а бой приму здесь, где земля удобнее. Если у меня будет перевес, я растяну войско, насколько смогу, возле Кротринга, мой фланг упрется в горы. Флот должен будет пойти в гавань Аутварт.

Лаксус молча теребил бороду, потом поднял голову и сказал:

– Это серьезное военное решение, возражать не буду.

– Есть цель, милорд, – сказал Кориниус, – которую я долго держал в запасе на такой случай. Посему предоставьте мне самому действовать так, как я считаю правильным. И еще в этом хорошо то, что я покажу этому щеголю его дом, прежде чем убью его. Тяжкое зрелище, на мой взгляд, после того как я поухаживал за ним.

На третий день после этих событий крестьянин в Холте стоял у своего порога, откуда открывался вид на запад на Тиварандардейл. Это был старик с искривленными от работы членами, его руки напоминали ветви горного терновника. Но глаза его смотрели ясно, и волосы курчавились надо лбом. Был конец дня, солнце садилось за горы. Лохматые овчарки спали у дверей. Ласточки кружились в небе. Рядом со стариком сидела дева, нежная, как луговой цветок, легкая, как антилопа. Она молола зерно на ручной мельнице и напевала:

Старик полировал щит и шлем, остальное боевое снаряжение лежало у его ног.

– Интересно, долго еще ты будешь возиться со снаряжением, отец мой? – спросила дева, отрываясь от песенки и от жернова и поворачиваясь к нему. – Если снова накатит грозный прилив, что сможет сделать старик, как не смолчать и опечалиться?

– Для этого будет время потом, – сказал старик. – Пока рука должна готовиться к удару.

– Если они вернутся, – сказала дева, снова берясь за жернов, – они скорее всего подожгут крышу.

– Ты непослушная девчонка. Если бы ты убежала, как я просил, в шалаш в долине, мне было бы наплевать на пожар.

– Пусть жгут, – сказала она. – Все равно отнимут. Но где мы будем жить? Ты – старик, знавший лучшие дни, а мне ничего не останется.

Большой пес проснулся, встряхнулся и уткнулся носом ей в колени, глядя на нее добрыми грустными глазами. Старик сказал:

– Ты непослушная девчонка. Ради тебя вынимается меч, приходит огонь, мне даже соломинки не надо. Я знаю, что теперь, когда милорд вернулся, гроза скоро пройдет.

– Они отобрали земли лорда Спитфайра, – сказала дева.

– Ах, голубушка, – сказал старик. – Вот увидишь, милорд отберет их назад.

– Да? – сказала она, и опять взялась за жернов:

Спустя некоторое время старик насторожился:

– Шш-ш, – сказал он. – Кажется, копыта стучат по тропе. Войди в дом, пока я не уверюсь, что это друзья.

Он с трудом наклонился, чтобы поднять оружие. Слабые руки тряслись.

Но она, узнав поступь коня, уже его не слушала, а сначала покраснела, потом побледнела, потом снова залилась краской и побежала к калитке. Овчарки прыгали перед ней. За калиткой ее встретил молодой воин на усталом коне. Он был в доспехах, но весь вместе с конем в грязи и пыли, так что являл собой весьма печальный вид, и вряд ли они сумели бы проехать еще хоть фарлонг. Всадник заехал во двор. Собаки встретили его дружным радостным лаем и прыжками.

Спешившись, воин сразу попал в нежные объятия.

– Осторожней, голубка, – сказал он. – Плечо болит. Это не столь важно, потому что руки-ноги целы.

– Там был бой? – спросил старик.

– Бой? – воскликнул он. – Я скажу тебе, отец, на землях Кротринга больше убитых, чем у нас овец во время стрижки.

– Увы, увы, у тебя тяжкая рана, дорогой мой, – сказала дева. – Войди в дом, я промою ее и приложу лист подорожника с медом. Он лучше всего снимает боль, останавливает кровь и подсушивает края раны. Ты потерял много крови, дурачок. Как бы ты справился без жены?

Крестьянин обнял его одной рукой и спросил:

– Мы выиграли бой, парень?

– Потом расскажу по порядку, старый, – ответил он. Конь ткнулся мордой ему в грудь. – Сначала надо его поставить в конюшню. А меня загрузить. Пусть боги нам помогут, это рассказ не на пустой желудок.

– Увы, отец, – сказала дева. – Мы-то уже положили сладкий кусок в рот, что же мы держим его здесь голодным? Сладко или кисло, всему свое время.

Она промыла его рану, осторожно наложила на нее травы и чистую повязку, переодела его самого в чистое и усадила на скамью перед входом в дом. Она его накормила и напоила. Принесла овсяные лепешки, темный вересковый мед, молодое тиварандардейлское вино. Собаки улеглись у его ног, будто им так было теплее и безопаснее. Его молодая жена без слов взяла его за руку, словно так могло продолжаться вечно, а старик, еле сдерживая нетерпение, как школьник ждет конца урока, трогал его дрожащими пальцами.

– Ты получил известие, которое я тебе посылал, отец, после битвы под Гейлингом?

– Да, да, то были хорошие вести.

– В ту ночь полководцы держали совет, – начал рассказ воин. – Все великие собрались в большом зале в Гейлинге, как боги на небесах. Я был одним из виночерпиев, мне досталась эта честь, потому что в той битве я убил знаменосца колдунов. Я не считал это подвигом, но после боя Милорд сам подошел ко мне и сказал: «Арнод (представляешь, он назвал меня по имени, отец!). Арнод, – сказал он, – ты поверг наземь знамя Колдунии, которое гордо реяло, как знак нашего рабства. Такие, как ты, лучше всех защищают свободу Демонланда в эти черные дни. Сегодня, – сказал он, – ты будешь подносить мне чашу». Видела бы ты его глаза в то время. Наш повелитель умеет влить силу в руку с мечом.

Им принесли большую карту всего мира и Демонланда, чтобы они могли изучить положение. Я был рядом, разливал вино, и слышал все речи. Карта удивительная, из бронзы и хрусталя, искуснейшим образом сделанная, на ней блестят воды и стоят горы. Милорд указал мечом: «Вот здесь, – сказал он, – стоит Кориниус. Есть сведения, что он не уйдет из Кротринга, и это, клянусь богами, очень мудро. Заметьте, если мы пойдем через Гаштерндейл, как легче всего к нему подойти, он ударит нас, как молотом по наковальне. А если мы пойдем в обход, к началу Грозового залива, он нападет на наш фланг, и ему поможет каждый склон». Я запомнил эти слова, – сказал молодой воин, – потому что милорд Брандок Дах засмеялся и сказал: «Неужели мы так одичали в наших странствиях, что уже склоны ему служат и дерутся с нами? Дайте, я еще посмотрю». Я наполнил его чашу. Боги, я бы наполнил его чашу собственной кровью, отец, если бы он попросил, после того, что мы пережили вместе! Но об этом потом. Он несравненный полководец.

А лорд Спитфайр, который до этого ходил взад-вперед по залу, вдруг воскликнул: «Было бы глупо идти по приготовленной для нас дороге! Захватим его с той стороны, откуда он меньше всего нас ожидает, пойдем на юг через горы и нападем на него с тыла из Мардардейла». – «И он нас загонит в болота Миркдейла, если мы не успеем развернуть войско в боевой порядок. Это слишком опасно, еще хуже, чем из Мардардейла». Так они спорили, отвечая друг другу «нет» на каждое «да», пока, наконец, милорд Брандок Дах, который все еще рассматривал карту, сказал: «Теперь, когда мы переворошили весь стог сена, а иголку так и не нашли, послушайте мой совет. Как видите, он не столь поспешен». И они попросили его сказать свое слово. И он сказал Милорду: «Ты с нашим главным войском пойдешь по пути мимо Свичуотера. Пусть вся земля закипит перед тобой. Завтра вечером ты засядешь в удобном для боя месте, где ему будет невыгодно нападать на тебя. Может быть, в старых хижинах над Рентвейтом, или в любом другом месте до того, как дорога пойдет вниз к югу в Гаштерндейл. На рассвете снимешь лагерь и пойдешь вверх, в Сайд, где навяжешь ему битву. Все начнет получаться так, как он задумывал, и на что надеялся. А я, – сказал милорд Брандок Дах, – с семьюстами лучшими конниками за это время пройду вдоль горного гребня из Трансдейла в Эрнгейт Энд. Так что, когда он развернет свое войско к северу вдоль Сайда, чтобы накрыть тебя, мы нападем на его фланг и тыл сверху, о чем он подумать не мог. Если он ответит на мою неожиданную атаку с фланга, когда ты встанешь перед ним, и у него будет малое преимущество в силе, мы его разобьем. А если он выдержит, то прощай, слава! Признаем, что колдуны в воинском деле сильнее нас, снимем перед ними шапки и больше не будем противиться». Так говорил милорд Брандок Дах. Но все сказали, что он с ума сошел. Как за такое короткое время перевести конницу по такой сложной местности? Это невозможно. «Ну, раз вы считаете это невозможным, противник тем более не поверит. Кориниус поступит нам на руку. Добавьте мой отряд всадников к семи тысячам, и я так разыграю маскарад, что вы признаете мой розыгрыш лучшим».

В конце концов, он добился своего. И они еще долго после полуночи строили планы и обсуждали подробности. На рассвете все его войско направилось в долины под Мунмиром, а Милорд говорил с воинами и сказал нам, что он принял решение пройти в западный край и уничтожить колдунов в Демонланде. Он просил каждого из нас, кто думал, что испил чашу страшной войны до конца и хотел вернуться домой, честно и без страха об этом сказать, и обещал отпустить такого воина с дарами за честную службу; но в этот поход он решил взять только тех, кто готов был отдать сердце и положить голову.

– Я думаю, что на его предложение никто не согласился, – сказала дева.

– Был такой крик, и топот ног, и бряцание оружия, что земля задрожала, – продолжал воин, – эхо, как гром, раскатилось по ущельям Скарфа. Все кричали: «Кротринг! Джасс! Брандок Дах! Веди нас к Кротринг!» Без лишних слов собрали запасы, и еще до полудня все войско перешло через Стайл. Когда мы сделали обеденный привал далеко за Блеквудом в Амадардейле, подскакал милорд Брандок Дах и выбрал из нас семь сотен самых лучших всадников. Он не доверил это дело своим командирам, а сам, увидев подходящего, называл каждого парня по имени, и за ним охотно шли, и просили, чтобы он выбрал их. Он никому не отказал. У меня сердце замирало, я боялся, что он меня не заметит, он проезжал по рядам, как настоящий король. Но поравнявшись со мной, он придержал коня и сказал: «Арнод, у тебя хороший конь. Сможет он донести тебя на охоту на кабанов под Эрнгейтом к утру?» И я отдал ему честь и сказал: «Сможет и дальше, к воротам ада, если ты поведешь нас». – «Едем, – сказал он, – я поведу тебя к лучшим воротам, к замку Кротринг, но туда надо попасть до вечера».

Наш отряд был собран, а главное войско приготовилось выступить на запад, по дороге в Свичуотер. Лорд Зигг возглавил конницу, а лорд Волл, сам Милорд и его брат лорд Спитфайр шли в середине войска. С ними шел чужак – предатель лорд Гро. Однако, он мне показался больше похожим на сахарный леденец, чем на воина. И много достойных воинов пошло с ними: Гизмор Глим из Джастдейла, Астар из Ретрея, Бремри из Шозов, и очень многие с Пограничья. А с милордом Брандоком Дахом были Арнунд из Бая, Тармрод из Кенарви, Камерар из Стропардона, Эмерон Галт, Геспер Голтринг из Элмерстеда, Стиркмир из Блеквуда, Мелчар из Струфи, три сына Квазза из Долни, и Стипмар из Фейлза. Все бравые ребята, с гневом в сердце, прекрасные всадники, которые не очень задумывались о будущем, но радовались сегодняшней удаче. Они не умели командовать, но умели подчиняться и идти за своим командиром на славные дела.

Когда мы расставались с главным войском, Милорд подскакал к нам, чтобы поговорить с лордом Брандоком Дахом. И Милорд поглядел вверх, где ветер собирал темные тучи, и сказал: «Приди на встречу вовремя, кузен. Ты сам говорил, что мы два пальца одной руки, большой и указательный. Завтра это подтвердится». – «Не тревожься, сердечный друг, – ответил милорд Брандок Дах. – Разве я когда-нибудь забывал о гостях? И разве я не звал тебя на завтрак в лугах Кротринга завтра утром?»

У слияния рек мы свернули влево, все семь сотен, и поскакали вверх по Трансдейлу в горы. Там на нас обрушилась плохая погода, хуже я не помню. В Трансдейле земля достаточно мягкая, и дорога короткая, как ты знаешь, отец, но нам пришлось нелегко, ибо каждая оленья тропа превратилась в ручей, под ногами образовалась слякоть, ничего не стало видно, только белый туман и ливень, и вода под копытами коней. Короче, когда мы взобрались на перевал, туман вокруг нас стал только гуще, а ветер сильнее. Все промокли до штанов, и в сапоги налилось по пинте воды.

Когда мы остановились на Седловине, милорд Брандок Дах не отдыхал. Он передал своего коня стременному, а сам ходил между нами. И для каждого у него находилось доброе слово, шутка и веселый взгляд, так что видеть и слышать его было все равно, что поесть и напиться. Но он не дал нам отдыхать долго. Мы повернули вправо, вдоль гребня, где дорога была еще хуже, чем в долине. Под ногами попадались камни, скрытые в вереске ямы, скользкие гранитные плиты. Честное слово, я не знаю коня, который мог бы одолеть такую местность хоть в дождь, хоть в ясную погоду, если он не был рожден и объезжен здесь. Он бы охромел или сломал ногу и сломал бы шею всаднику за два часа вдоль гребня. А мы ехали вдоль него десять часов, и еще останавливались напоить коней и накормить их, и последнюю часть пути проделали в ночной темноте, и все время под ветром и дождем, а иногда под градом. Дождь кончился, когда ветер сменился на северо-западный и подсушил скалы. Но он дул нам в лицо, и вместо градин летели крошки гранита. С подветренной стороны скал укрытия не было, штормовой ветер хлестал нас и хлопал крыльями по камням, как гром. О небеса, как мы устали! Мы промерзли до костей, почти ослепли и готовы были упасть, но ужасная война гнала нас вперед. Милорд Брандок Дах скакал теперь то впереди, то в конце строя, подбадривал воинов, которые видели, как он бодро переносил те же трудности, что и последний конник. Будто он ехал на большой свадебный пир. Он кричал: «Эй, парни, веселей! Когда эти болотные жабы с Друймы узнают, что наши горные пони скачут по горам, как олени, для них будет слишком поздно!»

Когда начиналось утро, мы сделали последнюю остановку и смогли спрятать все семь сотен лошадей в лощине под высокими утесами Эрнгейт Энда. Я тебя уверяю, что мы проделали это очень тщательно, чтобы ни одна любопытная свинья из Колдунии, взглянув вверх, не заметила на фоне неба ни признака лошади или всадника. Милорд сначала расставил часовых, а потом устроил нам смотр и проверил, чтобы каждый всадник получил завтрак, и каждый конь свой корм. Потом он встал за утес в таком месте, откуда была видна земля внизу. Он держал меня при себе для поручений. С первыми признаками рассвета мы посмотрели на запад и увидели Кротринг и морские заливы. Было не настолько темно, чтобы не разглядеть вражеский флот на якоре в Аурвате, и их лагерь, похожий на пасеку с множеством ульев, так что захотелось бросить вниз камень. Я впервые был с ним на войне. Честное слово, стоило видеть, как он лег на обрыв, выдвинувшись вперед, оперся подбородком о сложенные руки, отложил в сторону шлем, чтобы снизу не заметили блеска металла, и лежал тихо, как кот. Казалось, что он дремлет, но глаза его были открыты, и он смотрел на Кротринг. Даже отсюда издалека было видно, как жестоко они его разорили.

Потом на востоке из туч выкатилось большое красное солнце. В лагере под нами враги зашевелились. Там собирались отряды, поднимались знамена, трубили трубы. Из Гаштерндейла в лагерь галопом прискакало два десятка всадников. Милорд, не повернув головы, дал мне знак рукой позвать командиров. Я бегом привел их. Он быстро отдал им распоряжения, показывая рукой вниз, где кабаны Колдунии собирались на бой: воры и пираты, которые грабили народ его светлости на морском берегу и на реках, уже поднимали флаги и потрясали копьями, отходя от шатров к северу. Затем издали из лощин Гаштерндейла донесся звук, от которого сердце забилось: еле слышный из-за расстояния сигнал боевых труб Милорда Джасса.

Милорд Брандок Дах минуту подождал, глядя вниз. Потом повернулся, и его лицо сияло, как само утро. «Достойные лорды, – сказал он. – Быстро садитесь на коней, ибо Джасс уже сражается с врагами». Мне показалось, что он очень доволен. Я думаю, он был уверен, что в этот день от души задаст жару всем, кто причинил ему зло.

Вниз с Эрнгейт Энда мы ехали медленно. Кровь закипала в жилах, понукая нас спешить, но пришлось осторожно выбирать путь на неровном склоне, косом, как крыша, с ручейками, влажным мохом, камнями и осыпями. Ничего не оставалось делать, как предоставить выбор пути лошадям, и они мужественно снесли нас с крутизны. Еще на полпути вниз мы увидели, что начинается битва. Колдуны и главное войско Милорда сшиблись так яростно, что, я думаю, заметили нас не раньше, чем мы оказались на ровной земле и стали строиться к атаке. Трубачи затрубили боевой клич: «К Брандоку Даху, враг, не лезь!» и мы, как камнепад, скатились на поле Кротринга.

Отец, я плохо помню, как проходила битва. Отряды встречались, как потоки в половодье. Кажется, они пытались расшвырять нас вправо и влево, чтобы выдержать наш удар. Те, что были впереди нас, падали, как колосья под градом. Мы развернулись в обе стороны, часть наших атаковала их правый фланг и отбросила их назад к собственному лагерю, а большая часть, и я в том числе, остались на нашем правом фланге. Его светлость скакал на буйном и упрямом коне, колено в колено с ним скакали Стиркмир из Блеквуда с одной стороны и Тармрод с другой. Их натиска не выдерживали ни люди, ни лошади, они все время были в гуще боя, расшвыривая пехотинцев, отрубая головы и руки, рубя вражеских воинов с головы до пояса и с плеч до седла. Кони, потерявшие всадников, бесились, а кровь разбрызгивалась по земле, как болотная жижа.

Когда приугас первый пыл атаки, мы почувствовали, как они сильны. Кориниус, как оказалось, с конниками и копейщиками сам оторвался от своего передового отряда, который заставил наше главное войско отступить, и атаковал лорда Брандока Даха. Сбоку стояли метальщики с пращами, им он приказал гнать нас назад. Получилось, что в разгар сражения мы все же вернулись к лагерю. Дьявольщина, там стало жарко! Кони и люди путались в растяжках шатров, шатры рвались, кони топтали битую посуду, а с причалов подошел король Лаксус с моряками, и они стали подрезать сухожилия нашим коням, пока Кориниус нападал с севера и с востока. Кориниус в бою больше похож на дьявола из ада, чем на смертного. Двумя первыми ударами своего меча он поразил двух наших лучших командиров, Роменарда из Долни и Эмерона Галта. Стиркмир, вставший у него на пути, оказался повержен вместе с конем и копьем. Говорят, что Кориниус дважды сшибался с лордом Брандоком Дахом в тот день, но оба раза они расходились, не доходя до рукопашной.

Ты знаешь, отец, что я не новичок в боях, я уже бывал в других странах со своим милордом и милордом Голдри Блажко, а в минувшем году пережил разгром при Кросби Аутсайксе, потом дрался в войске милорда Спитфайра в Бриманском Рапсе, и в кровавой битве под Тремнирским Обрывом. Но такого сражения, как вчерашнее, мне никогда не приходилось видеть. Не бывало доселе таких ратных подвигов. К примеру, Камерар из Стропардона двуручным мечом нанес одному из врагов такой удар по бедру, что меч разрубил ногу, седло и коня. А Стиркмир из Блеквуда, которого уже сочли убитым, выскочил, как дьявол, из кучи трупов, и хотя потерял шлем и получил три или четыре тяжелых раны, колющими и режущими ударами меча удерживал дюжину колдунов, пока они не отступили перед ним, все двенадцать. Но и эти подвиги – ничто по сравнению с подвигами милорда Брандока Даха. За короткое время под ним были убиты три коня, а он даже не был ранен, что уже чудо. Один раз, когда он оказался на земле, на него наставил копье один из лордов Колдунии. Но он молниеносно вскочил на ноги, схватил копье врага двумя руками и концом древка столкнул его с седла. То был принц Карго, младший из сыновей Корунда. Долго будут колдунские девы всматриваться в море, никогда больше не приплывет домой этот красивый юноша, потому что милорд нанес ему такой удар мечом по шее, когда он упал, что голова его отлетела, как мяч, а милорд мгновенно вскочил на его коня и зарубил еще много врагов. С виду он строен и гибок, но неутомим. Я думаю, что последний удар в этом сражении дался ему так же легко, как и первый. Камни из пращей, удары мечами и копьями словно не задевали его. Так можно соломинками бить по алмазу.

Не знаю, как долго длился бой среди шатров. Но это был лучший мой бой, и кровавейший. Все говорят, что с другого края, где Милорд пробивался с главным войском к Сайду, тоже была добрая работа. Но мы об этом ничего не знали. Однако, если бы Милорд там не победил, мы все уже были бы мертвы, и точно так же, если бы мы не атаковали их с фланга, когда они в начале напали на него, никто бы не уцелел. Пока длился наш последний бой, каждый из нас думал только об одном: как бы убить еще одного колдуна, и еще, и еще, пока сам жив. Кориниус бросил на нас всю силу, желая нас сокрушить. На место каждого убитого врага вставало еще два, и наших полегло так много, что рваные белые шатры стали красными от крови.

Когда я был мальчишкой, отец, у нас была игра. Плавая в глубоких озерах Тиварандардейла, ребята хватали друг друга под водой, и держали, пока хватало дыхания. Мне кажется, нет на земле страха большего, чем оказаться без воздуха, когда тебя хватает и не отпускает более сильный, и нет большей радости, чем, вынырнув на божий свет, снова набрать свежего воздуха в легкие. Так было с нами, когда мы потеряли надежду и всё, кроме самой жизни, и решили, что скоро конец. Но вдруг мы услышали оглушительные трубные сигналы, зовущие в атаку. Пока мы поняли, что это означало, поле битвы стало похоже на море под шквалом, когда бурные воды то накатывают, то отступают, смешиваются и волнуются. Толпа врагов, которые обступили нас со всех сторон, вдруг собралась и хлынула вперед, сверкая сталью, потом отхлынула назад, потом снова бросилась на нас, похоже, в великом замешательстве. Я понял, что к нам добавились новые силы. Наши мечи снова зазвенели. На севере заполоскалось, как яркая звезда, знамя Гейлинга. И тут сам Милорд впереди всех, и Зигг, и Астар, и сотни наших всадников стали прорубаться к нам, а мы прорубались им навстречу. Для нас настало время жатвы, мы были вознаграждены за кровь и усталость, за все долгие часы, когда, сцепив зубы, держались за жизнь у шатров близ Кротринга. А Милорд с соратниками, преодолевая все преграды, ярд за ярдом отвоевывал победу. Мы уже знали, что выиграли великую битву, что победа наша, враг сражен и разгромлен так, как еще не бывало.

Подлый король Кориниус дождался конца битвы и бежал с немногими своими приспешниками. Позже стало известно, что он сел на корабль в Аурвате, который отошел от берега еще с тремя или четырьмя кораблями. Остальной свой флот он сжег прямо у причалов, чтобы он не достался нам.

Милорд повелел, чтобы всех раненых, как друзей, так и врагов, вынесли с поля и позаботились о них. Среди них оказался король Лаксус, получивший удар булавой или чем-то вроде. Когда он пришел в себя, его доставили в луга Кротринга, где наши лорды отдыхали. Он смотрел им в глаза гордо, как настоящий воин. И он сказал Милорду: «Поражение – это больно, но после такой великой битвы с равным противником мы не стыдимся. Я виню свою судьбу лишь за то, что мне не удалось пасть в сражении. Ты можешь отсечь мне голову, Джасс, за то, что я изменил тебе три года назад. Я знаю, что ты благороден и милостив, так что нижайше прошу оказать мне эту милость немедленно». Милорд тяжело вздохнул, как боевой конь после боя, взял его за руку и сказал: «О Лаксус, я тебе оставляю не только голову, но и меч, – и протянул ему меч рукоятью вперед. – Время искусно превращает все в пыль. Пусть оно так же поступит с твоим деянием в битве при Картадзе, от которой давно осталась только память. С тех пор ты показал себя нашим благородным врагом, каковым мы тебя считаем». Милорд приказал отвести короля Лаксуса к морю, посадить в лодку и спустить ее на воду, потому что Кориниус все еще был неподалеку, надеясь, что можно будет спасти еще кого-нибудь из колдунов.

Но когда Лаксус прощался, милорд Брандок Дах, очень стараясь казаться беззаботным, будто говорил о случайно пришедшей на ум мелочи, произнес: «Милорд, я никогда никого не прошу об услугах, это просто обмен любезностями. Может быть, ты передашь мой привет Кориниусу, у меня нет другого посла». Лаксус ответил, что это ему не трудно, и тогда милорд добавил: «Скажи ему, что я не виню его в том, что он нас не дождался в поле, когда проиграл битву. Он спасал жизнь, хотя это против правил у настоящих воинов. Виновата капризная судьба, которая нас разделила, хотя сегодня мы должны были кое-что решить вместе. Мне доложили, что он вел себя в моем замке, как свинья или грязная обезьяна. Передай ему мою просьбу, чтобы прежде, чем он отплывет восвояси, мы могли свести счеты между собой, без свидетелей. Обещаем ему мирно доставить его назад на корабль в полной безопасности, если он возьмет верх надо мной или если я заставлю его просить пощады. А если он не согласится на мое предложение, значит, он презренный трус, и мы так и объявим всему миру». – «Милорд, – ответил Лаксус, – я слово в слово передам твое послание». Мне не известно, отец, выполнил ли он эту просьбу. Если выполнил, то Кориниусу это, наверное, мало понравилось, потому что как только с его корабля подобрали Лаксуса, он поставил парус и уплыл в открытое море.

Молодой воин кончил рассказ, и все трое некоторое время молчали. Легкий ветерок шевелил листву дубов в Тиварандардейле. Солнце опускалось за величественный Торнбек, и все небо от горизонта до горизонта пылало в его лучах. Пятна облаков плыли довольно густо, только на западе между ними и землей словно открывалась арка окна в чистую голубизну. Воздух был прозрачен и нагрет, но не полдневным жаром. Небесная синева в арке тоже была не полуденная, и не темная, как перед наступающей ночью, а светлая, глубокая и нежная, с зеленоватым оттенком, предвечерне-ласковая. Поперек окна меж облаков протянулась узкая туча, как зазубренное лезвие меча, с одной стороны словно полоса живых углей поверх полосы погасших, а с другой – темная сталь. Тучи над аркой были бледно-розовыми, зенит становился темно-опаловым, темно-синим и серым, как в грозу, с языками пламени.