XIII. Коштра Белорна

Вту ночь, по милости богов, они спокойно спали в полной безопасности в снежной пещере под высочайшими скалами Коштры Пиврарки. Заря расцветала, как шафранная лилия с дымчатыми прожилками тянущихся с севера перистых облаков. В море облаков огромные пики казались островами. Потом выкатился красно-золотой пылающий шар солнца. За час до его появления демоны и Миварш уже в связке выступили в путь к востоку. Неизмеримо сложен был подъем к северному бастиону, с которого они взошли на гору, но спуск с восточного гребня, ведущий к Коштре Белорне, оказался в семь раз сложнее. Стена была еще более гладкая, с боков зияли более глубокие бездны, предательские переходы от надежной скалы к осыпям попадались чаще. Встречались завалы неустойчивых камней, а рядом утесы без единого зацепа. Неудивительно, что спуск с гребня занял у них тринадцать часов. Солнце скатывалось к востоку, когда они, наконец, достигли кромки ледника, острой, как серп, обозначавшей Врата Зимьямвии. Они устали и остались без веревки, потому что не смогли бы спуститься с последнего бастиона, не закрепив ее вверху. Весь день свирепствовал северо-восточный ветер, неся на своих крыльях снежные бури. Пальцы онемели от холода, а бороды у Брандока Даха и Миварша Фаза обледенели.

Слишком усталые, чтобы искать место для ночлега, они продолжали идти за Джассом, и сделали еще много сотен шагов вдоль кромки льда, пока не остановились на расстоянии броска камня от утесов Коштры Белорны. Солнце почти село. С полудня по этим утесам сползло множество лавин, а теперь, к ночи, все стихло. Ветер унялся. На темно-синем небе ни облачка. Пламя заката окрашивало белые обрывы и обледеневшие карнизы в розовый цвет, а тени стали изумрудными. Тень Коштры Пиврарки накрыла подножья утесов Коштры Белорны со стороны Зимьямвии. Край этой тени отделил живых от мертвых.

– О чем ты думаешь? – спросил Джасс Брандока Даха, который, опершись на меч, разглядывал открывшуюся картину.

Брандок Дах вздрогнул и взглянул на него.

– О том, – сказал он, – что, похоже, твой сон лишь искушение. Король мог наслать его на тебя, чтобы соблазнить нас на подвиги, которые приведут нас к гибели. Во всяком случае, с этой стороны наверняка нет пути к вершине Коштры Белорны.

– А как же ласточка? – возразил Джасс. – Мы были отсюда очень далеко, когда она долетела до нас с благодатной вестью.

– Если это была не дьявольщина, – ответил Брандок Дах.

– Назад я не поверну, – заявил Джасс. – Можешь за мной не идти.

И он повернулся, снова обозревая замерзшие утесы.

– Не идти? – сказал Брандок Дах. – Ну и ты за мной не иди. Если будешь так гнусно перекручивать мои слова, я рассержусь. Только не будь слишком самоуверен, держи секиру наготове, а я не выпущу меча из рук, ему найдется работа полегче, чем рубить ступени. Но если ты тешишь себя надеждой взойти на эту стену раньше нас, значит, чары Короля свели тебя с ума.

Солнце село. Ночь взмахнула крылами. Бездонное небо стало темно-синим, и на нем задрожали точки света: звезды открывали глаза. Мрак окружал долины вдали, как прилив. Мороз и тишина ждали, когда ночь воцарится полностью. Утесы Коштры Белорны торжественно замерли в огромном молчании и казались смертельно бледными.

Джасс сделал шаг вдоль гребня и, положив руку на плечо Брандока Даха, сказал:

– Не говори ничего. Просто смотри на это чудо.

Чуть выше по склону горы со стороны Зимьямвии последние отсветы заката словно запутались в утесах и снежных завесах. Мрак сгущался, а эти отсветы становились ярче и двигались, заполняя ущелье, которое, казалось, уходило внутрь горы.

– Это из-за нас, – тихо сказал Джасс. – Она горит от нетерпения в ожидании.

Единственными звуками были их дыхание, удары секиры и звон ледяных осколков, ударявших о стену. А странный закатный свет впереди над ними с наступлением ночи становился ярче. Подъем был страшно опасен: пятьдесят или больше футов от гребня, без веревки, по крутой обледенелой скале с редкими карнизами, засыпанными снегом. Потом они благополучно добрались по короткой расселине до ее верхнего конца и вышли к ущелью с необычным светом. В нем могли идти двое в ряд. Лорд Джасс и лорд Брандок Дах взяли оружие и вошли в ущелье. Миварш собирался окликнуть их, но потерял дар речи и пошел за ними, как собака.

Ущелье перешло в пещеру. Некоторое время ее дно поднималось, потом стало полого опускаться вглубь горы. Воздух был холодный, но теплее, чем снаружи. Стены и пол пещеры освещались розовым светом, но было непонятно, откуда он шел. Над головой в смутном свете выделялись странные барельефы: люди с бычьими головами, олени с человечьими лицами, мамонты и бегемоты. Проходили часы, а Джасс со спутниками все шли по вьющемуся проходу, уже не понимая, где север и юг. Свет становился все слабее, наконец, совсем погас, и они продолжали путь в темноте: не кромешной, а словно в беззвездной летней ночи, когда не кончаются сумерки. Боясь споткнуться, они не спешили.

Потом Джасс остановился и принюхался.

– Пахнет свежим сеном, – сказал он. – И цветами. Это мне кажется, или вы тоже чувствуете запах?

– Да, уже с полчаса, – ответил Брандок Дах, – и проход расширился, и потолок поднялся.

– Это великое чудо, – сказал Джасс.

Они шли дальше, уклон кончился, под ногами появились мелкие камни и песок, а потом мягкая земля. Наклонившись, они тронули землю и нащупали спящие маргаритки и траву в ночной росе. Справа журчал ручей. Они были на лугу. Перейдя луг в темноте, наткнулись на высокую стену, которая сначала казалась просто темной массой, темнее окружающей ночи, а потом они различили открытые ворота. Перешагнув порог, они вступили на плиты двора и увидели лестницу к закрытым раздвижным дверям с порталом.

Лорд Брандок Дах почувствовал, как Миварш щиплет его за рукав. У бедняги от ужаса зубы стучали. Брандок Дах улыбнулся и обнял его одной рукой. Джасс поставил ногу на нижнюю ступеньку.

В этот момент послышалась музыка. Какие инструменты играли, они не поняли. Сначала будто трубы звали в битву, потом стихли, потом снова зазвучали, на этот раз громко и дерзко, будто отражая нападение. Потом мелодия изменилась, словно искала выход на ощупь в темноте, вылилась в горькую жалобу, и она растаяла на ветру, остался только приглушенный раскат грома, негромкий, но долгий и зловещий. А потом в темноте раздались три глухих удара, так волны бьют о пустой берег; снова три удара; мучительная пауза; хлопанье крыльев фурий, вылетающих из бездны; освобожденный взлет, парение, безумное стремление ввысь, падение и адское смятение, и буйство драконов в ночном небе. Потом будто издалека зазвучала спокойная и нежная медленная мелодия, словно лучи солнца засияли над клубами пыли над полем битвы. Но это была лишь интерлюдия перед ужасом главной темы, которая снова выплеснулась из глубин яростной бурей, взмыла и стихла. За ней последовала величавая и спокойная музыка, рожденная ужасом и вернувшаяся к нему. Эти темы боролись в разных тональностях и закончились новым тройным ударом, сокрушившим железной булавой всю радость и нежность, втоптавшим живые корни в общее разорение. Но великий поток гнева и ужаса терял силу. Громовые удары становились слабее, тема насилия и разрушения задыхалась, угасала, и под конец, бесславно ворча, укатилась в тишину.

Лорды Демонланда, как в трансе, слушали новые печальные аккорды. Разбилось сердце гнева, и музыка словно выдыхала сердечную боль. Но это не был конец. Из могилы ужаса восстала тихая мелодия, холодная и безучастная, так поют для богов девы, чьи глаза обращены только к небу. Сначала она была слабой, как первый весенний бутон, робко пробивающийся из холода и льда. Но она бестревожно крепла, набирая силу и красоту. И вдруг раздвинулись двери, выпустив на лестницу поток света.

Лорд Джасс и лорд Брандок Дах застыли в ожидании, как люди ждут восхода звезды, перед светящимся порталом. И в самом деле, как звезду, вернее, как безмятежную луну, они увидели царицу, коронованную диадемой из мелких облаков, словно украденных у горного заката. Диадема рассыпала нежные лучи розового сияния. Царица стояла одна под порталом из блестящего черного камня с резными крылатыми львами. Она казалась юной, будто только что простилась с детством, у нее были нежные губы, печальные черные глаза и черные, как ночь, волосы. На каждом ее плече сидела черная ласточка, и еще дюжина ласточек летала у нее над головой так быстро, что трудно было за ними уследить. Тем временем приятная незамысловатая мелодия лилась с высоты, пока не наполнилась летним жаром любви, стала бурной и неотразимой, а потом сгорела до углей, растворилась в тишине. Эта музыка говорила Джассу о мощи и великолепии гор, закатных огнях на Коштре Белорне, о впервые увиденных с Морны Моруны пиках; и сверх того, дух этой музыки проявился в образе царицы, благословенной в юности, со сладкой печалью и обещанием счастья во взгляде; словно пела каждая ее черта и поза; она была, как изящный цветок, настолько божественный, что мужи лишались речи и могли только затаить дыхание и поклониться ей.

Хрустальным голосом заговорила она:

– Благодарение благословенным богам. Ибо годы идут, и боги предопределяют судьбу. Вы те, кто должен был явиться.

Лорды Демонланда стояли перед ней, как мальчишки. А она снова заговорила:

– Ведь вы лорд Джасс и лорд Брандок Дах из Демонланда. Вы пришли ко мне в Коштру Белорну путем, не дозволенным прочим смертным.

Лорд Джасс ответил за обоих:

– Истинно так, царица Софонисба, мы те, кого ты назвала.

Царица повела их к себе во дворец в большой тронный зал. Колонны зала были подобны высоким башням, над ними многими ярусами шли галереи, а столы и пол освещались светильниками на подставках. Стены и колонны были из неотшлифованного камня со странными цветными изображениями: львы, драконы, морские твари, орлы в полете, слоны, лебеди, единороги, и многие другие, огромных размеров. В этом зале они не казались большими, а словно собрались в малом пространстве под защиту дарящего жизнь света.

Царица воссела на трон, светлый, как рябь на речной поверхности под серебряной луной. Ей никто не прислуживал, кроме ласточек. Она пригласила пришлецов из Демонланда сесть перед ней, и невидимые руки поставили перед ними столы с драгоценными блюдами, полными неведомых яств. Зал наполнила тихая музыка невидимых инструментов.

Царица сказала:

– Зрите, это амброзия, пища богов, и нектар, который они пьют. Я тоже питаюсь этим, ибо щедры благословенные боги. Не иссякают вкусные яства, и свет, и музыка.

Они попробовали амброзию. Она была белой, сладкой и похрустывала на зубах, и придавала телу силы больше, чем говядина. Нектар словно горел красками заката, и имел божественный вкус.

– Зачем вы пришли? – спросила царица.

– Мне был послан сон, о царица Софонисба, – ответил Джасс. – Он пришел через врата из рога, и мне было приказано спросить здесь о том, кого я больше всего хочу увидеть, о ком моя душа тоскует уже год, о дорогом брате моем, лорде Голдри Блажко.

Тут слова застряли у него в горле. При произнесенном имени весь дворец словно затрепетал, как листья под порывом ветра. Все краски угасли, так кровь от страха сходит с лица, и все вокруг стало серым и холодным. Более того, изо всех швов в каменных стенах и колоннах полезли мелкие отвратительные твари вроде кузнечиков с человечьими головками, рыб с жалами на хвостах, гадов вроде толстых жаб и угрей со щенячьими мордами и ослиными ушами; многие были покрыты чешуей и непристойно двигались.

Ужас длился недолго. Краски вернулись. Царица сидела, как статуя, слегка раздвинув губы. Потом взволнованно заговорила, опустив глаза:

– Лорды, вы требуете от меня помощи в очень странном деле, о котором я ничего не знала до сих пор. Вы благородны, и я прошу вас не называть больше этого имени. Ради благословенных богов, не произносите его больше.

Лорд Джасс молчал. В мыслях его не было ничего хорошего.

В положенный час ласточка по велению царицы отвела их в спальни. Их ждали мягкие благоуханные постели.

Лорд Джасс в волнении сердца долго ходил по спальне в неясном свете. Потом заснул неспокойным сном. Свет светильников проникал в его сон, и он не мог понять, спит он или бодрствует. Он увидел, как стены спальни раздвинулись, и открылся вид на море облаков, лунную дорожку и одинокий голый утес, торчащий над облаками. Он вдруг понял, что может летать, и полетел к тому утесу, который показался совсем близко. Вокруг него был огненный круг, а на вершине медная крепость, позеленевшая от старости, холода и ударов бурь. На парапетах Джасс увидел множество мужей и жен, которые в мольбе вздымали руки к хрустальным небесным светильникам, падали на колени, клонились на бронзовые перила, закрыв лица руками, или стояли, остолбенело глядя в пустоту. Судя по одеждам, среди них были вооруженные воины, придворные, правители и короли, принцессы и бородатые советники, юноши, девы и королевы. Они ходили, стояли и рыдали совершенно бесшумно, лица их были бледны, как лица усопших, и тихо было в крепости, как в могиле.

Потом Джассу показалось, что он видит справа медную башню с зубцами вокруг плоской крыши, чуть выше стен крепости. Он хотел закричать, но не издал ни звука, словно дьявол сжал ему горло. Посредине крыши на скамье сидел некто, опершись локтем о перила скамьи, подперев подбородок большой рукой, и завернувшись в златотканый плащ. Рядом в лунном свете блестел его тяжелый двуручный меч. Цельный рубин, вырезанный в форме сердца, венчал головку рукояти меча. Таким Джасс в последний раз видел брата на борту корабля, прежде чем тьма их поглотила. Лишь рубин его жизни потерял яркость, и лицо его был хмуро и печально. Он встретился глазами с Джассом, но не узнал его, словно смотрел из дальней дали за звездами. Джассу показалось, что если ему суждено найти брата, он найдет его именно таким: не склонившимся перед темными силами, пленившими его; пребывающим в терпеливом бдении, безучастным к стонам тех, кто разделял его плен, равно как и к угрозам окружающей тьмы.

Видение исчезло. Лорд Джасс обнаружил себя снова в постели, через занавеси на окнах струился холодный утренний свет, ярче светильников.

Семь дней они провели в этом дворце, не встретив ни одной живой души, кроме царицы и ее маленьких ласточек, но невидимые руки доставляли им все, чего они желали, и развлекали их по-царски. У Джасса было тяжело на душе, но когда он пытался расспросить царицу о Голдри, она отстранялась, умоляя его больше не произносить страшное имя. Наконец, застав ее одну прохладным вечером на лужайке у тихого ручья, где росли асфодели и другие священные цветы, он произнес:

– Когда я пришел сюда, о царица Софонисба, и впервые заговорил с тобой, я думал, что мое дело прояснится благодаря тебе. Разве ты не обещала мне добро и поддержку?

– Истинно так, – ответила царица.

– Тогда почему, – продолжал он, – если я спрашиваю тебя о том, кто больше всех мне дорог, ты стараешься отвлечь меня и отстраняешься?

Она молчала, опустив голову. Он видел сбоку ее прелестный профиль, чистые линии губ и подбородка.

– У кого же мне спрашивать, – произнес он, – как не у тебя, царицы в Коштре Белорне? Ты должна знать.

Она остановилась и взглянула на него по-детски невинными и божественно прекрасными глазами.

– Милорд, не приписывай дурным намерениям то, что я тебя отстраняю. Для меня в самом деле неестественно видеть вас из Демонланда, которые исполнили предсказание и тем самым подарили мне свободу встретиться с земным миром, чего я страстно желаю, несмотря на все печали, познанные некогда там. Разве я должна забыть, что вы враги злодейского дома Колдунии, и тем самым вдвойне имеете право на мою дружбу?

– Вот и докажи, о царица, – сказал лорд Джасс.

– О, видел ли ты Морну Моруну? – вскричала она. – Видел ли ты ее опустошенную?

Он продолжал смотреть на нее хмуро и недоверчиво, и она сказала:

– Разве такое можно забыть? Мне кажется, что это надо помнить до конца мира. Прошу тебя, милорд, скажи мне, сколько тебе лет?

– Уже трижды по десять лет я смотрю на этот мир, – ответил Джасс.

– А я, – сказала царица, – всего семнадцать. Но мне было столько же, когда ты родился, и когда родился твой дед, и многие до него. Ибо боги даровали мне долгую молодость, когда перенесли меня сюда и поселили в этой горе, после того, как мой дом был разорен.

Она постояла, молча и не двигаясь, сложив руки перед собой, склонив голову и слегка отвернув лицо, так что он видел лишь линию белой шеи и мягкий овал щеки. В воздухе царил закат, хотя солнца не было, лишь из-под каменного потолка, служившего как бы небом, лился закатный свет. Она вновь начала говорить, очень тихо, хрустальные нотки ее голоса звучали, как далекий перезвон колокольчиков летним вечером.

– С тех пор, как я царствовала в Морне Моруне, живя там с матерью и братьями в мире и радости, прошло много, много дней и лет, ибо время бежит, как тень по земле. Тогда с севера пришел великий король Колдунии, Горайс Третий, желая исследовать эти горы, в высокомерии своем и дерзости. Это ему дорого обошлось. Мы его увидели вечером в начале лета, оказали ему благородный прием, а когда узнали, каким путем он намерен идти, посоветовали повернуть назад, потому что мантикоры могли его разодрать. Но он посмеялся над нашим предупреждением и утром ушел вместе со своими спутниками в направлении Гребня Омпренны. Больше никого из них не видели среди живущих.

Это была малая беда, но она повлекла за собой великое и ужасное бедствие. Весной следующего года явился с большим войском Горайс Четвертый, открыто заявляя, что мы убили короля, его предшественника. Мы были мирным народом, и за все богатства Бесовии не могли сделать того, в чем нас обвиняли. Ночью пришли они, когда все, кроме часовых на стенах, мирно спали в своих постелях с чистой совестью. Они схватили моих братьев царевичей и жестоко убили их. Моя мать, видя это, лишилась чувств и вскоре умерла. Король приказал поджечь наш дом, разбить священные алтари богов, и осквернить святые места. А мне, молодой и красивой, он предложил выбор: пойти с ним и стать его рабой или быть сброшенной с Гребня и разбиться. Я выбрала второе. Но боги, которые спасают правых, замедлили мое падение, направили меня сюда и помогли избежать гибельных опасностей. Я преодолела высоту, не погибла от холода, и меня не растерзали дикие звери. Мне была дарована вечная юность на земле между мертвыми и живыми.

А боги направили огонь своего гнева на Морну Моруну, превратив ее в пустыню, как свидетельство злого деяния короля Горайса, спалившего наш дом. Ни люди, ни звери туда не ходят. Земля поднялась до холодных высот, где живут одни морозы, так что утесы Гребня Омпренны, по которым вы спускались, теперь в десять раз выше, чем были, когда по ним спустился Горайс Третий. Увял цвет Моруны, пришел конец ее веснам и летним дням.

Царица замолчала, и молчал лорд Джасс, дивясь.

– Вот и суди, – сказала она, – мои ли враги твои враги. От меня не скрыто, милорд, что ты счел меня равнодушным другом и не помощником в своих делах. Но я продолжаю искать и узнавать, и посылать ласточек на восток, север, запад и юг, чтобы они разведали, где тот, кого ты назвал. Они быстры, как мысли, и возвращаются ко мне на усталых крыльях, но пока не узнали ничего о твоем великом родиче.

Джасс посмотрел в ее глаза, влажные от слез, но не увидел ничего, кроме ангельской правды.

– О царица! – воскликнул он. – Зачем твоим посланницам летать по всему миру, если мой брат здесь, в Коштре Белорне?

Она покачала головой:

– Я клянусь тебе, что уже две тысячи лет ни один смертный не приходил в Коштру Белорну, кроме тебя и твоих спутников.

Но Джасс снова сказал:

– Мой брат здесь, в Коштре Белорне. Я видел его своими глазами в первую ночь. Его окружают огни, его держат в плену на медной башне на вершине горы.

– Здесь нет другой горы, – сказала она. – Только эта, в недрах которой мы живем.

– Но я сам видел брата под лучами полной луны.

– Здесь нет луны, – сказала царица.

Тогда лорд Джасс пересказал ей свое ночное видение, и все остальное рассказал до последней мелочи. Она серьезно слушала, а когда он кончил, с дрожью сказала:

– Эту тайну, милорд, я не в силах разгадать.

Потом, после недолгого молчания, она снова заговорила, приглушенным голосом, как будто ее слова и даже дыхание могли вызвать что-то ужасное:

– Значит, он пленен насланным Врагом по воле Короля Горайса Двенадцатого. Когда умирает один из рода Горайсов, на его место встает другой, с каждым разом более злобный и сильный. Так было всегда. Смерть не ослабляет правящий дом Колдунии. Это как если сорвать одуванчик, на его месте вырастет новый, крепче прежнего. Ты знал это?

– Нет, – ответил он.

– Благословенные боги, – продолжала она, еще понизив голос, – показали мне много скрытого, о чем сыны земли не знают, и чего вообразить не могут. Например, эта тайна. Есть только один Горайс. И по воле небес (которая иногда проявляется так, что не нашему слабому разуму судить об этом), когда умирает этот жестокий и злобный Один, от меча или от старости, его душа и дух переселяется в новое крепкое тело и проживает следующую жизнь. Потом он умирает в этом новом теле, и вселяется в следующее, а потом в следующее. Ему дана вечная жизнь.

Джасс сказал:

– Твои речи, о царица Софонисба, свыше понимания смертных. Ты говоришь о великом чуде. Раньше я кое о чем малом догадывался, но главного не знал. Истинно, этот Король, живя бессмертно, носит на пальце изображение змея Уробороса, которое в древности изготовили чародеи как знак вечности, где конец есть начало, а начало есть конец, и так без конца.

– Видишь, как трудна твоя задача, – проговорила царица. – Но я не забуду, милорд, что первым делом ты должен освободить того, о ком меня спрашивал (молю, не произноси имя!). Чтобы утешить тебя, могу сказать, что луч надежды я вижу. Больше ни о чем меня не спрашивай, пока я не проверю, не ложная ли это надежда. Если все так, как я думаю, то тебе придется пережить самое трудное испытание.