Глава 16

Вот что странно. Вы помните тринадцатое июля и наверняка помните одиннадцатое сентября, даже если вас тогда на свете не было. Но почти все мы забыли о двадцать восьмом июня. Двадцать восьмом июня тысяча девятьсот четырнадцатого года, если говорить точнее. Вероятно, самый странный день в истории. Вот что произошло.

Парень, наследник трона Австро-Венгерской империи, которая имела огромный политический вес (вторая в Европе по размеру, третья по численности населения), посещал Сараево, город в Боснии. На тот момент она входила в состав империи. Многие местные жители не любили австро-венгров по сложным причинам, в которые мы сейчас не будем углубляться.

Группа молодых парней решила убить этого принца, который от большого ума заранее опубликовал маршрут, как собирается ехать по Сараево в машине с открытым верхом (на заметку мировым лидерам: прекратите так делать). Шесть человек выстраиваются в разных местах вдоль опубликованного маршрута с различными устройствами и планами для убийства. Один из них выбегает из толпы с маленькой бомбой. Бросает ее в принца, но бомба не взрывается в течение нескольких секунд, поэтому в результате повреждает другую машину. Несколько человек ранено, но никто не убит.

Все разбегаются, наследника трона закрыли, и ни один из других потенциальных убийц не может испытать судьбу.

Уже странный день, верно? Ну, дальше он становится намного страннее.

Парад, конечно, отменяют. Но затем от того же ума принц решает, что хочет посетить в больнице людей, пострадавших в результате взрыва. Водитель сворачивает не туда, а затем, осознав это, пытается развернуть автомобиль. Это 1914 год, и машины очень новые и глючные, поэтому автомобиль глохнет перед магазином, в котором как раз стоит один из убийц, Гаврило Принцип.

Принцип делает шаг вперед, достает пистолет и совершает два выстрела. Один попадает принцу, которого, как я надеюсь, вы уже поняли, звали эрцгерцог Франц Фердинанд, в шею. Вторая пуля ранит его жену, Софи, в живот, убивая ее на месте.

Помощник, пытаясь зажать рану на шее своего принца, спрашивает его, не больно ли ему. Эрцгерцог говорит: «Пустяки». Он все повторяет «пустяки… пустяки…» снова и снова, пока не падает без сознания, а затем умирает.

Никакие это были не пустяки. Убийство Франца Фердинанда повлекло за собой каскад ужасных решений и дипломатических ошибок, которые привели к гибели более шестнадцати миллионов человек.

Держите в голове эту историю, если вам покажется, что следующие события маловероятны. Иногда происходят странные вещи, которые меняют ход истории… и, видимо, они случаются со мной.

Энди выглядел так, будто спал максимум тринадцать минут. Помятый, тихий, и я определенно уловила запах пота, пока Энди цеплял мне микрофон.

– Ты в порядке, чувак?

Он посмотрел на меня так, словно только что заметил, а потом снова вернулся к работе.

– Ага. Я в порядке.

– А с виду не скажешь.

Мое замечание выдернуло его из ступора.

– Твою мать, Эйприл, конечно, я не в порядке. Какого черта мы делаем? – Он не злился. Он просто устал.

– Мы собираемся пойти туда и попытаться хоть как-то поддержать людей. Мне и самой нужно во что-то верить.

– Уже придумала, что скажешь?

– Есть пара идей. – На самом деле нет, но я была уверена: что-нибудь придумаю. – Есть предложения, что, по-твоему, я должна сказать?

– Кроме того, что мир ужасен и как, черт возьми, мы до такого докатились? – Он устало опустился на диван. Я не рассказала Энди о выстреле, не рассказала ему о Карле-младшем и не заметила никаких признаков того, что рука по-прежнему в моей квартире. Если она не ушла, то была в одной из тех комнат, куда я не входила.

Я посмотрела на Энди и впервые поняла, что его глаза опухли не только из-за недосыпа. И осознала, что сама еще не плакала. Все шло наперекосяк. Я было хотела расплакаться здесь и сейчас – чего там делать, расслабила лицевую мышцу и вперед, – но потом подумала (всерьез): не-а, Эйприл, прибереги это для камеры.

Фу.

Вслух же я сказала:

– Все эти люди, что там собрались, бросают вызов полиции и террористам, чтобы защитить Карла. Защитить нас. Нам нужно пойти туда и сказать: мир не ужасен.

– Эйприл, в новостях говорят, что возможны новые атаки. Посмотри на всех этих людей! Никто не проверяет рюкзаки! Да я только по дороге сюда чуть сердечный приступ не схлопотал!

– Я все свое время перевожу на новости, у них работа такая – тебя пугать. Я наблюдаю это из первых рядов с утра до вечера. – Скажу для себя: я подбадривала Энди не потому, что он был мне нужен. Я могла попросить кого-то другого держать камеру. Черт, я могла пойти туда с палкой для селфи и снять отличный ролик. Но я хотела, чтобы камеру держал он, потому что мы вместе в это ввязались, и Энди должен был почувствовать. Мне казалось, я говорю ему правду. Ввожу дозу реальности, чтобы помочь ему сделать что-то великое в ужасный день. Наверное, я была отчасти права.

Отчасти.

– Помнишь, как я позвонила тебе среди ночи, чтобы ты посмотрел на странную скульптуру? Я сделала это, потому что думала, ты чего-то хочешь и я могла бы тебе помочь. Но, Энди, ты намного больше, чем я тогда считала, а я намного меньше. Мне не нужно, чтобы ты лепил из меня знаменитость, мне нужно, чтобы ты помогал мне оставаться в здравом уме. За этой дверью нет ничего опаснее концерта в Хэлси. – Он закрыл глаза, но я видела напряжение на его лице. Не знаю, пытался ли он сосредоточиться на настоящем или на том, чтобы встретиться со своим страхом, или чтобы не плакать, или не сказать мне то, что хотел, но знал, что не должен. В любом случае ему пришлось нелегко. – Давай пойдем туда и сделаем мир немного лучше, хорошо?

Энди снимал на зеркальную камеру размером с чайник, с большой тяжелой широкоугольной линзой, чтобы делать хорошие снимки даже вплотную. С микрофонным ресивером и предусилителем получалось около полутора килограмм железа. Десять лет назад установка для получения видео и аудио аналогичного качества весила бы по меньшей мере тринадцать.

Еще один плюс широкоугольных объективов: они не так трясутся. Это хорошо, когда тебя толкает толпа… или ты просто дрожишь от ужаса.

Джерри, швейцар, тоже волновался:

– Эйприл! Настоятельно советую вам туда не ходить.

Что за фантастический совет.

– У нас все будет хорошо, Джерри, это скорее вечеринка, нежели протестный митинг. – Я нервничала, но Энди вообще был зеленым и мокрым.

– Эйприл, я отвечаю за вашу безопасность, пока вы находитесь в этом здании, но, как только вы выйдете за его пределы, я ничего не смогу поделать. – Его отеческая забота даже казалась до некоторой степени милой.

– Это моя работа, Джерри. Вы замечательный. Мы вернемся через пять минут, обещаю.

Мы протолкнулись через вращающиеся двери, и я приготовилась говорить. Энди уже включил запись.

Я немедленно развернулась и начала идти спиной вперед – в толпу людей, говоря чуть громче обычного. Вы, наверное, видели этот ролик, но он вроде как тоже часть истории, поэтому я его процитирую:

– Меня зовут Эйприл Мэй, и я нахожусь на Двадцать третьей улице, возле театра Гремерси, резиденции нью-йоркского Карла, где люди стихийно собрались в ответ на то, что, несомненно, станет известно как атаки тринадцатого июля, в знак солидарности, надежды и дружбы. Лишь горстка представителей движения Защитников заявились сюда, чтобы вновь выразить свой возмутительный протест по поводу благотворного присутствия Карлов в наших городах. – Люди начинают оборачиваться, почти все узнают меня и дают нам пройти. Я двигаюсь к Карлу, хочу посмотреть, смогу ли я сделать так, чтобы он попал в кадр, но никогда не замечаешь, насколько широки улицы, пока они не заполнены людьми.

Сейчас я понимаю, что, если бы шла лицом вперед, используя свой авторитет, мы двигались бы быстрее.

– Эй, Эйприл! – окликает парень с плакатом «Если это человечество, пусть к нам вторгнутся».

– Привет, красавчик! – отвечаю я и думаю: ему будет что рассказать друзьям.

Я снова поворачиваюсь к камере и продолжаю пятиться по направлению к Карлу:

– В этот действительно ужасный день мир скорбит. Однако мы должны помнить, что это сделал не злой мир или злой вид, а несколько людей. Да, уровень сложности и организации ужасает. Их цель – ужасать, и в этом они преуспели. Я напугана. Разумеется. Но несколько глупцов, что убили себя и других ради смутного идеала, который закрепился в их разбитых сердцах, – я не боюсь их, я боюсь их страха. – Это была одна из фраз, которые я подготовила заранее. Я оглядываюсь, люди смотрят, вокруг нас образуется круг, и становится тихо. – Эти люди. – Энди показывает толпу. – Эта демонстрация! – кричу я, и все кричат в ответ, и это прекрасно, и мы делаем это вместе, и это так здорово. Люди снимают меня на свои мобильные телефоны, а я записываю их – сцена видна со всех сторон. – Вот что такое человечество, солидарность перед лицом страха. Надежда перед лицом разрушения. Если Карлы здесь по какой-то причине… – Удивительно, но, когда я это говорю, Карл неожиданно появляется на заднем плане, возвышаясь над толпой. – Тогда, возможно, они прилетели не затем, чтобы узнать о нас, а чтобы рассказать нам о себе. Каждый день я узнаю о них больше, и сегодня я вижу…

Хор криков отвлекает меня, но уже поздно что-либо делать. Кто-то выскакивает из толпы в нескольких шагах позади меня. На видео отчетливо слышны крики: «Эйприл!», «Остановите его!», «Берегись!» – но в основном просто невнятные вопли.

Он хорошо виден на записи; обычный белый парень. Джинсы, светлые волосы, средний рост, белая футболка, куртка цвета хаки. Он проталкивается сквозь толпу и прыгает прямо мне за спину с пятнадцатисантиметровым ножом в кулаке. Впрочем, я ничего этого не видела.

Я ни на что не реагировала, пока не почувствовала, как в меня вонзился нож, и тогда я закричала. Этот крик на записи такой громкий и ужасный, что нам пришлось вырезать его из видео. Микрофоны-петлички действительно хорошо улавливают звук от того, на ком висят, так что слышен чистый вопль с очень небольшим фоновым шумом. Я слышала его лишь раз – во время монтажа, но в любой момент могу вызвать его в памяти. Если подумаю об этом, то до сих пор чувствую фантомное «эхо» ножа, вошедшего в тело прямо между лопаткой и позвоночником. В первую миллисекунду лезвие прорезало мой новый пиджак, а во вторую прошло мимо лопатки. Словно профессиональный боец ударил тебя в полную силу. Я даже не ощутила разрыва из-за удара лезвия по ребрам. Боль пронзила спину от шеи до копчика, а потом еще прокатилась по рукам. В следующий момент нападающий обрушился на меня всем весом, и я упала на четвереньки.

Энди на всякий случай записывал ролики со скоростью сто двадцать кадров в секунду. Это позволяет воспроизводить видео в замедленном режиме, если нужно. Продолжи он нормальную съемку, вы бы смогли увидеть все, что случилось. Конечно, он этого не сделал, но вот что поймала камера: через полсекунды после того, как он видит бегущего ко мне парня, Энди поднимает камеру над головой, думая не о кинематографе, а о нападении. Сначала в кадре только небо, здания и толпа, но, когда камера падает объективом вниз, вы видите точный момент, который изменил историю. Вот парень бросается ко мне и вонзает нож мне в спину, а в следующую секунду обмякает. Не просто оседает – теряет форму. Вся сила, которая держала тело, испаряется. За мгновение до того, как камера разбивается, его кожа становится на два оттенка темнее. Он сбивает меня с ног, но больше не давит на нож, который слегка покачивается в моей спине. Камера врезается в причудливо искаженное лицо парня, а затем все становится черным.

С камер мобильных телефонов, которые нас окружали, все гораздо понятнее. Парень врезается в меня с ножом в руке. Затем он наваливается на меня, как мешок с жидкостью, а в следующее мгновение Энди разбивает камеру о его лицо. Я никогда не загружала ни один из этих крупных планов на свой канал, но и без них есть много видео. Лицо парня, уже раздутое, искаженное и темное, лопается под ударом камеры Энди, как мыльный пузырь. Черная масса, которая брызгает и вытекает из треснувшей кожи, не похожа на кровь. Я падаю на четвереньки, оболочка соскальзывает с меня на землю. Только у одного владельца фотоаппарата хватило духу снять, как я пытаюсь подняться на руках. Нож просто торчит из спины (он оказался между двух ребер), кровь начинает просачиваться через рубашку, но белый пиджак из шерсти плотный, так что на данный момент кажется просто порванным.

Толпа кричит. Одни люди стоят совершенно неподвижно; другие бегут. Во всех направлениях расползается паника. Чудо, что никто не умер в давке. Я чувствую, как теплый гель скатывается по моей спине, и вот Мартин Беллакур, мой собственный маленький Гаврило Принцип, лежит на земле, очень, очень мертвый. Я оборачиваюсь посмотреть на тело, но в нем едва можно узнать человека. Больше похоже на кучу грязной мокрой одежды.

Я перевожу взгляд с тела на Энди, затем на Карла и обратно на Энди. Я в шоке – ну, не буквально… пока что. Боль есть, и сильная, но я чувствую ее словно со стороны. Энди смотрит на камеру, покрытую темным гелем. Он вздрагивает, внезапно побледнев, и роняет ее на асфальт.

– Ты в порядке?

– Да, думаю, со мной все хорошо. – И затем я добавляю: – Хотя такое ощущение… будто у меня нож в спине. – Я поворачиваюсь, чтобы показать Энди спину, и новая волна боли проносится вверх по моей шее и вниз по спине. Я вздрагиваю, отчего становится еще хуже. Я чувствую, как нож вертится: любое движение левой руки – сущее мучение.

– Боже мой. Эйприл, в тебе чертов нож, – говорит Энди. И клинок, который всего на несколько сантиметров вошел в тело, со стуком падает на землю.

– Кажется, ты ошибаешься! – говорю я, у меня кружится голова, а свежий теплый поток крови начинает литься по спине. – Ой, Энди, это нехорошо. – Мы оба смотрим на нож, он чуть в крови, но по сравнению с причиненным ущербом кажется почти жалким.

Совсем небольшой предмет. Дешевая черная пластиковая ручка, куда складывается лезвие. Если хотите посмотреть, в Интернете есть его фото – в пакете для улик он выглядит еще унылее. Лезвие чуть шире моего пальца. Оказывается, ребра действительно проходят у самой поверхности спины, полагаю, чтобы защитить от такого рода травм.

Энди в ужасе уставился на меня. Его можно понять. Я хотела камеру, я хотела закончить видео, поэтому сказала:

– Камеру взять можешь?

– Нет! Что?! Эйприл, тебя ранили. Тебе нужно сесть. – А потом он закричал: – Эй! Нам нужна помощь!

Мне это не особо понравилось.

– Мы не просто так сюда пришли. Я половину реплики не договорила, – слабо сказала я. У меня кружилась голова, и внезапно каждый сантиметр моей кожи покрылся потом.

– Нет, Эйприл, ложись, ты упадешь в обморок. – Он шел ко мне, вытянув руки, готовый поймать меня.

– НЕТ, ЭНДИ, ДАЙ МНЕ ЧЕРТОВУ КАМЕРУ! – И с этим последним воплем я потеряла сознание.

Я пришла в себя примерно через двадцать секунд, лежа на асфальте в объятиях Энди. Команда новостей добралась до нас быстрее, чем полицейские или медики.

Любой, кто в тот момент смотрел новости седьмого канала или любую другую телевизионную станцию где-либо в течение следующей недели, видел кадры, где Энди сидит на земле, обнимает мое бессознательное тело, сквозь слезы просит о помощи и пытается меня разбудить. Выступившая кровь образовала круглое пятно на пиджаке, и Энди старался его зажать. Это все очень драматично. Телевизионщики, как правило, не показывали, как я прихожу в себя, предпочитая лаконичность кадров, где я нахожусь без сознания и лежу бревном.

Они также не показали ту часть, когда прибыла полиция Нью-Йорка и вербально разорвала всю съемочную группу на клочки.

Во рту горький привкус, в глазах все еще темно, но к этому моменту я уже пришла в себя.

– Энди, спасибо. Прости меня, – шепчу я, когда двое полицейских начинают его допрашивать.

Энди отвечает на их вопросы; у одного полицейского в руках блокнот. Энди говорит им наши имена и что случилось, а затем пытается объяснить грязь вокруг нас и происхождение испачканной кучи одежды, которая раньше была Мартином Беллакуром, и предсказуемо терпит неудачу.

Тогда он просто взрывается:

– Послушайте, офицер, я понимаю, что вы делаете свою работу, но ее ранили, и я не знаю, что делать. Можно позвать кого-то на помощь?

Вдруг я подаю голос и почти кричу:

– Я согласна! – Отчего перед глазами снова кружатся звезды. Понятия не имею, почему никогда не могу заткнуться. Вот как мне следовало назвать эту книгу:

«Я понятия не имею, почему никогда не могу заткнуться: история Эйприл Мэй».

В любом случае это действительно работает, и полицейские пропускают фельдшеров. Их четверо, возможно, восемь, возможно, шестнадцать, и все они очень милые.

– Здравствуйте, мэм, я Джессика, это Митти, мы парамедики, и у нас к вам будет несколько вопросов. Очень важно, чтобы вы ответили правдиво.

Джессика пробегается по вопросам, которые, очевидно, задавала уже миллион раз: «Где болит, мэм? – Ну, в основном дыра в спине, где был нож. – Вы принимаете наркотики? – Нет. – Есть аллергия на какие-нибудь лекарства? – Нет. – Можем ли мы снять с вас эти очень дорогие вещи? – Ну, я все равно уже испачкала их кровью. – Тут больно? – Немного. – А тут? – ААААААААААААААА!»

Во время всего этого процесса Митти кладет меня на правый бок на каталку, измеряет давление, светит мне в глаза, спрашивает, чувствую ли конечности и могу ли подвигать пальцами рук и ног, а затем я сжимаю пальцы рук и ног, после чего он объявляет: «Хорошее наполнение капилляров во всех конечностях», и я отвечаю: «Отличные новости!»

Они оба смеются.

В считаные минуты меня загружают в карету «Скорой помощи».

– Эй, можно мне секундочку поговорить с моим другом? – спрашиваю я Джессику.

– Да, конечно.

– Энди! – кричу я.

Он сбегает оттуда, где разговаривает с полицией.

– Да?

– Слушай, прозвучит дико, и первым делом нужно убедиться, что я в порядке, но думаю, я в порядке… – Мне было неловко озвучивать свои мысли, и я приняла это за добрый знак. – Нам нужно всех опередить. Нужно говорить громче, лучше, иначе этот случай станет еще одним поводом обвинить Карла. – И в этот момент я смотрю на Карла. Он стоит на том же месте, бесстрастный, царственный, могущественный и неуязвимый, пусть даже и без руки.

– Как только полицейские со мной закончат, да, я все сделаю.

– Нет, полицейские заберут отснятый материал. Тебе лучше отдать мне карту памяти.

Он мгновение обдумывает это, а затем понимает, что я права.

– Черт возьми, девушка, ты потрясающе ясно мыслишь для человека с дырой в организме. А как быть с последней репликой?

– Давай сейчас запишем.

Он щелкает камерой и вынимает микрофонный кабель, так как медики сняли мой микрофон вместе с остальной одеждой. Энди ненавидит использовать встроенный микрофон, но идею случайно записать изображение без звука он ненавидит значительно больше.

Найдя кусок чистой рубашки, чтобы вытереть объектив, Энди садится на корточки, сантиметрах в тридцати от моего лица, чтобы встроенный микрофон лучше принимал звук.

– Мотор.

На записи видно, что я лежу на боку на каталке. На заднем плане маячит «Скорая», рядом бродят Митти и Джессика. Я в беспорядке, и на моем лице все еще видны разводы от Беллакура. Единственное, чем прикрыта верхняя часть моего тела, это одеяло. Очень дерзкий кадр.

Я возвращаюсь к своему представительному голосу, сильному и смелому, хотя это больно:

– Как я уже сказала, даже в эти ужасные дни, даже когда все, о чем мы способны думать, – поступки худших из нас, я горжусь тем, что я – человек.

Энди вытащил карту и протянул ее мне под одеялом. Я сунула ее в карман штанов.