Июнь в разгаре. Дни тянутся медленно. Средневековая музыка удивительно уныла. С утра Лютер раскрасился, как пикт, днем сидел у стены и паршиво играл на гуслях. То есть он не играл, просто сопел в каждую гильзу.

Средневековая музыка оказалась уныла и протяжна, слушаешь ее, и сразу немного осень, и в голове блоками рушатся нотрдамы, сны еще, причем приключаются самые тяжелые. Лютер в душе, видимо, пикт, и раскрасился, как пикт, и туча, вот будто Ахурамазда какой возродился и бредет над полями, приволакивая ногу.

Вообще-то Лютер собирался сделать себе настоящие татуировки, однако выяснилось, что метода нанесения аутентичных пиктских наколок утеряна во тьме минувших столетий, так что пришлось ему просто раскраситься самодельными чернилами. На мой взгляд, получилось неплохо – спирали, загогулины и змеи смотрелись на Лютере органично. Лютер собирался наварить клея и с помощью его нанести поверх татуировок искусственные шрамы, но не нашел, где найти в достаточном количестве шкур и костей. Впрочем, Ярс и без шрамов это великолепие высмеял.

Во-первых, он сказал, что пикты были малорослы и не отличались такой выдающейся мускулатурой, которой отличался Лютер, так что тут перебор количества.

Во-вторых, каждый уважающий себя пикт никогда не мылся и не стригся, а Лютер слишком чистенький, причесанный и ногти не грызет, одним словом, надо много работать.

В-третьих, при чем здесь гусли? Пикты не играли на гуслях. В лучшем случае они играли на бубне, так что тут Лютер ошибся больше всего, и весь этот спектакль есть не реконструкция средневекового творчества, а сплошной анахронизм, кадавр и воляпюк.

Лютер ответил на критику исполнением средневековой баллады «Друст-усмиритель», повествующей о приключениях некоего славного конунга на его нелегком пути в Валгаллу.

Культурно дотерпев до финала исполнения, Ярослав лениво заметил, что в апреле он был в Улан-Баторе на фестивале новаторского джаза, так вот там была группа «Sirtaki Kill», очень талантливая, между прочим, и у них был хит под названием «Утесосквернитель», и ему кажется, что тут есть некая связь…

Лютер остановил гусли, рассердился и объявил, что казаться Ярославу может все, что угодно, а лично он устал от общества невежд и интриганов, сундук терпения переполнился, а посему он погружается в уединение. На неопределенное время.

Лютер зачехлил гусли и отправился на чердак, страдать в старинном спальнике, расшитом ромашками. А мы с Ярсом еще немного посидели у стены, а потом отправились по своим делам. Хотя дел у нас особых не было. Я загорал на цепеллине, а Ярослав едва не утонул на рыбалке.

С самого начала Инстербурга Ярослав уверял, что по части добычи еды потомственный специалист и легко приискивает провиант везде, где есть вода и лес.

Отчасти он прав, во всяком случае, по рыбной части. Ярослав здесь специалист, ловит в пруду карпов, демонстрирует нам, потом выпускает обратно. Ловит. Выпускает. Ловит. Выпускает. До котла и сковородки эти пузатые и губастые рыбины не добираются. А все потому, что ни один из нас не может этого самого карпа зарезать. Ни я, ни Лютер. Сам Ярослав каждый раз ищет причину для уклонения – то давление резко понизилось, а значит, в крови карпа слишком много азота и мясо его вредно, то пойманный карп выглядит подозрительно по части паразитов, то он слишком молод, чтобы быть съеденным, то, напротив, чересчур стар, и Ярослав не может заколоть его из уважения к сединам.

Хотя вчера по направлению к ухе серьезный шаг сделал Лютер, он решил задействовать для умерщвления карпа неудачную модель свистящего фонаря, использовав устройство в качестве гильотины, однако в последний момент Лютера угораздило поглядеть карпу в глаза, из-за чего карпа по-пражски мы лишились.

Ярослав, глядя на почти свершившуюся решительность, вспомнил про «маузер» и уже почти решился карпа пристрелить, но в последний момент тоже нашел причину для отказа. Видите ли, пристреленный карп наверняка станет пахнуть порохом, да и вельтгейст не велит. Лютер мстительно рассмеялся. А я отчасти с Ярославом согласен, на счет вельтгейста. Тут, в Инстербурге, поверишь во многое. Лежишь под груботканым верблюжьим одеялом, скребутся мыши, сверчок, как полагается, сверчит, и луна над прудом висит огромная, вот-вот чирканет землю, и знаешь, что это всего лишь кажется, но все равно страшно, и слышно, как в раскопанных подземельях нетерпеливо завывает. И думаешь, что это и есть он, вельтгейст в застенках, или он, Анри Четвертый, и, может, и на самом деле не стоит карпов убивать.

Так мы и жили в Инстербурге, без свежей белковой пищи, без смысла, без идей, зато со свежей старинной музыкой.

В тот день погода внушала определенные опасения. То и дело над горизонтом со стороны залива возникали белые облачные громады, они перемещались, сталкивались и оплывали, иногда от них отделялись темные массивы и устремлялись к нам, впрочем, быстро рассеиваясь над побережьем. И слышался дальний гром. И подрагивала земля, роняя со стола жестяные консервные банки.

Я опять лежал на цеппелине.

Лютер сидел на чердаке, кажется, испытывал модификацию гуслей – ветроорган, во всяком случае, с чердака периодически доносились протяжные тоскливые звуки, со стороны залива на них прикормилась туча, похоже, к вечеру она непременно пребудет здесь, начнется дождь, гроза и непогода, да, а Лютер точно как пикт.

Ярослав рыбачил. Думаю, он рассчитывал на то, что рано или поздно ему попадется карп-сердечник, который умрет сам, при виде свирепой фигуры Ярса с настоящим грубокованым ножом и настоящим боевым пистолетом.

Для усугубления настоящести Ярослав удил, используя для этого исключительно старинные снасти – самодельные кованые крючки, шнуры, связанные из волос, взятых из хвостов белых кобылиц, поплавки сугубо из коры осокоря. Как обычно, Ярослав расположился на берегу, закинул шнур в центр водоема, после чего опять же, как обычно, привязал шнур к большому пальцу ноги, чтобы дремать на свежем воздухе без отрыва от рыболовства.

Карп в этот раз попался, по-видимому, выдающийся. А Ярослав затянул на пальце неправильный узел и уснул слишком крепко, так что когда карп поволок, очнулся Ярослав уже в пруду. То есть почти уже на дне. Я с цеппелина услышал крик и успел заметить, как Ярослав скрылся под водой, поспешил на помощь.

Ярослав, конечно, не растерялся, поскольку пловец он, как и любой курсант Академии Циолковского, неплохой, дыхание может задержать почти на семь минут. Но несколько понервничать, сидя под водой и перегрызая великолепный, плетенный по старинным заветам шнур из хвостов кобылиц, ему пришлось.

Впрочем, когда я оказался на берегу пруда, Ярослав уже всплыл и, барахтаясь в тине, выбирался на берег. Без карпа, в грязи и злобе. Кроме того, Ярс наглотался грязной воды и едва не утопил «маузер».

– Вот что бывает, если весь день слушать всякую дребездень с чердака, – сказал Ярослав и выбил из уха воду. – Думаю, пора пообедать. А то погода может испортиться.

Ярослав указал на тучу. Туча окончательно отбилась от остальных, прорвалась сквозь восходящие потоки над взморьем и теперь, набирая влагу над лесом, приближалась к нам, уже вот-вот.

– Какой обед в плохую погоду… – вздохнул я. – Можем не успеть.

– Успеем, – хрустнул зубами Ярс.

Отправились на скамейки, во двор.

По пути Ярослав спустился в погреб и притащил в корзине пять тяжелых жестяных банок латунного цвета.

– Я же говорил – настоящие! – сказал Ярослав.

Это были реплики консервов, оставленных бароном Толем на Таймыре в 1900 году, пролежавшие в вечной мерзлоте полтора века и сохранившие все питательные свойства, а по свидетельствам некоторых ценителей, и приумножившие их.

Уселись за стол.

– «Щи с мясом и кашею», – прочитал Ярослав этикетку. – Одна тысяча восемьсот девяноста девятаго году…

Ярослав разорвал банку, вывалил провизию в алюминиевую миску. Старинные консервы выглядели изрядно пожухло, но пахли удивительно неплохо, на запах слетел с чердака проголодавшийся Лютер.

– Стоп! Мы же договорились – никаких реплик, только реализм! – немедленно возмутился он. – Ярс, ты же сам об стену бился!

– Реплика и есть реализм! – возразил Ярс. – Тут все до последней молекулы абсолютно аутентично!

Они поспорили: реплика есть новодел по форме или все-таки по сути? С точки зрения современной физики, безусловно, новодел – на этом стоял Лютер. Ярослав давил онтологически, напоминая, что все вещество Вселенной суть пепел Большого Взрыва, то, что молекулярная структура сформирована сейчас, отнюдь не аргумент. Тушенка есть продукт…

– А разогреть ее нельзя? – перебил я.

Ярослав поморщился, и я испугался, что сейчас он скажет, что барон Толь употреблял консервы исключительно вприкуску со льдом, однако Ярослав так не сказал. Он вытащил из нагрудного кармана плоский предмет, напомнивший портсигар, раскрыл. Оказалось, что это не портсигар, а небольшая спиртовка, Ярс смонтировал ее и собрался поджечь. Достал из другого кармана коробок спичек, бескомпромиссно аутентичный, однако несколько помятый.

Ярослав подышал на спички.

То ли спички размокли, то ли искусством их поджигания Ярс обладал в недостаточной степени, так или иначе, потратив пять минут и коробок, Ярослав ничего не добился.

– Может, огниво? – Лютер снял с шеи огниво.

– Огнивом любой черпак может, – отклонил Ярослав. – Пилот же не ищет легких сухопутных путей. К тому же у меня все предусмотрено… – Ярослав достал из кармана особую спичку, крупнокалиберную, похожую на небольшую зеленую бомбу на палочке.

– Давай лучше огнивом, – предложил я. – А вдруг…

Но Ярослав решил упорствовать в своих спичечных упражнениях. Он поправил на спиртовке банку каши, подышал на спичку интенсивнее, затем чиркнул спичкой о ботинок. Раз. Ничего.

– Отсырела, – с облегчением выдохнул Лютер.

– Это егерская спичка, – заметил Ярослав. – Она не может отсыреть, я сам ее сделал. По старинным рецептам…

Кто бы мог сомневаться.

Ярослав чиркнул во второй раз.

Я не особо был знаком с принципом работы егерских спичек, но представлялось, что они все-таки действуют несколько иначе. Во всяком случае, не взрываются. Спичка, изготовленная Ярославом, взорвалась. Хорошо взорвалась, огненными каплями в разные стороны. Больше всего досталось самому Ярсу, крупный кусок спички угодил ему в левое ухо и некоторое время горел на нем.

– Фосфору в состав слишком много добавил, – прокомментировал Лютер. – Бывает.

Покатавшись немного по земле, Ярослав успокоился и сказал, что такое частенько случалось и с настоящими спичками, что говорить – технология несовершенна, он потрогал обожженное ухо пальцем.

– Это у кого-то руки несовершенны, – намекнул Лютер. – Чересчур гипертрофированы… Огниво?

Но в тот день Ярослав не собирался сдаваться.

– Обойдусь без огнива, – заявил он.

После чего вытянул из деревянной кобуры «маузер», а со дна кобуры несколько патронов.

– Сейчас пороху добуду, – пояснил Ярс. – Сейчас…

– Не стоит, – Лютер попробовал воззвать к разуму. – Поедим так, всыромятку, туча лезет…

Я его понимал. Рисковать ушами больше не хотелось, поэтому мы с Лютером солидарно высказались за поедание запасов барона Толя в холодном виде.

– Ярс, есть уже охота, – добавил Лютер.

– Некоторые считают, что экспедиция барона Толя провалилась как раз из-за этого, – пробурчал Ярс. – Питались неразогретыми консервами.

– Ерунда, – махнул рукой Лютер. – Их сожрали гигантские полярные медведи, все знают.

– Потому что они не разогревали консервированные щи! – парировал Ярослав.

Печально сплющил пальцами и отбросил в сторону патрон, с разочарованием засунул «маузер» за пояс и раздал нам деревянные ложки-самоструги.

– От холодных щей случается черная ипохондрия, – Ярослав постучал ложкой по лбу. – Надо быть осторожнее.

После чего он разорвал еще две банки, Лютеру и мне. И приступили к обеду.

«Щи с мясом и кашею» оказались вполне съедобным блюдом. Вкусным и в неразогретом виде. Ярослав ел жадно, роняя с ложки на штаны кашу и капусту, тут же подбирая и забрасывая в рот. Лютер, глядя на это варварство, заметил, что Ярославу, как радикальному пуристу и ценителю всего подлинного, не пристало с таким видимым удовольствием поглощать реплицированные консервы, поскольку это нарушает пуристические догмы и оскверняет ортодоксию, или Ярослав пурист только в вакации?

Ярослав отвечал, что пурист он всегда, но в каникулы гораздо пуристичнее, чем, допустим, в мартовские иды. А вообще-то Лютеру, как десантнику и Страдивари бронзовых свистулек, стоит помнить: репликация – это тебе не матричная печать, это технология совсем другого порядка, это практически волшебство, колдовство, магия…

Они спорили, как часто спорили за едой, а я смотрел на тучу. Не нравилась мне она. На губку похожа, набрала воды над заливом и теперь прет к нам, порадовать дождичком. А я дождичек не люблю, я за солнце. Туча приближалась, пожалуй, минут через двадцать она зависла бы над замком, но этого не случилось – из неба вывалился ховер.

Ховер поравнялся с тучей, рассек ее и рванул к замку на практически звуковой скорости. Туча разъехалась на две неравные части, перемычка между ними натянулась, но не лопнула вовсе, и теперь туча ползла на нас, похожая на чугунную гантель.

– Да уж, – сказал Лютер.

– Определенно, – согласился Ярослав.

Ховер падал. У меня нет допуска на управление, но даже я знаю, что заходить на посадку надо по глиссаде. А садиться приемом «кровь из носу» могут или те, кто вовсе летать не умеет, либо…

Курсанты Академии Циолковского.

Кажется, Лютер и Ярослав тоже это поняли – они перестали смеяться и мрачно переглянулись, предчувствуя.

Впрочем, через секунду, когда ховер опустился ниже, и я тоже понял – на брюхе машины скалилась острыми зубами озорная оранжевая тыква.

– Жуткой жучке снится взбучка… – пробормотал Ярослав.

Секунды за две перед землей ховер запустил двигатели, завис, поднял пыль, задрал корму, мягко и точно приземлился. Ярослав сломал ложку, отбросил в сторону.

– Хотели отдохнуть по-человечески… – произнес с сожалением Лютер.

Фонарь ховера сполз на нос, и на траву спрыгнул сам Жан Тыквер. Тыквер, судя по беззаботной улыбке, пребывал в лучезарном состоянии духа, он окинул взглядом окрестности, вздохнул, почесался, сделал несколько снимков на модный в этом сезоне пленочный фотоаппарат и лишь потом заметил. Он дружественно помахал рукой и лениво направился к нам.

Вслед за Тыквером из ховера выкатились его сподручные, Антон Цэ и Олег Некто. Они улыбались, вернее, ухмылялись, кивая в нашу сторону и ехидно перемигиваясь. Все трое были обряжены в пятнистые камуфляжные комбинезоны, на ногах высокие ботинки на толстой подошве, на головах черные береты. Весь этот гардеробчик мне ничуть не показался, с какой радости эти трясолобы обрядились в воинственные одежды? Наверняка у них есть идея.

За что я недолюбливаю курсантов Академии Циолковского – у них то и дело возникают идеи.

Тыквер со товарищи приблизился и нагло сфотографировал нашу трапезу, снабдив это надлежащим комментарием:

– Да вы, гляжу, храбрецы! Испытываете на себе старинные кошачьи консервы!

– Это не кошачьи… – возразил Лютер.

Что, конечно, было ошибкой, Антон Цэ обидно мяукнул, Олег Некто сурово высморкался в кулак.

– Собачьи? – сочувственно спросил Тыквер. – Понимаю, понимаю, дай, Джюс, на счастье лапу мне…

– Что надо? – неприветливо поинтересовался Ярослав.

Ярослав взял алюминиевую миску и принялся сворачивать ее в трубочку, затем разворачивать в блин.

Тыквер бухнулся на скамейку, Цэ и Некто остались стоять.

– Зачем свалился? – спросил Ярослав.

– Затем, что я гуманист, – сказал Тыквер. – Я законченный гуманист. Я безнадежен, как Торквемада…

Тыквер, видимо, не очень помнил гуманистов.

– То есть я хотел сказать Монте…

– Монтекристо! – вставил Олег Некто.

Лютер хихикнул.

– Монтескье, – закончил Тыквер. – Я такой же гуманист и человеколюб.

Лютер и Ярс смотрели на Тыквера напряженно.

– Мы были недавно в Академии, – продолжал Тыквер. – Там все так вас жалеют, так сочувствуют…

– Чему? – мрачно спросил Ярс.

– Вашему фиаско! – вставил Антон Цэ.

Лютер свистнул в гильзу.

– С кем не бывает… – поморщился Тыквер. – Многие в Академии говорят, что эта неудача нанесла удар по вашей репутации…

– По вашему самолюбию, – добавил Некто.

– По вашим амбициям, – добавил Цэ.

– Мне кажется, погода летная, – заключил Ярс.

И угрожающе грохнул пальцами по столу.

– Предлагаю новое пари, – сказал Тыквер.

Он поднялся со скамейки.

– Не слушайте его, – вмешался я.

Тыквер хитер, и это не новое пари, это новая ловушка. Тыквер, Цэ и Некто явно заманивали нас в капкан.

– Не слушайте его, это западня, – повторил я. – Они придумали…

Цэ и Некто переглянулись и шекспировски расхохотались.

– Вы что, слушаетесь землехода? – с презрением спросил Некто.

– Вы стали землеходами! – с удовольствием сказал Цэ. – Загрунтовались…

– Теперь у них тут… просто землячество какое-то, – сказал Некто. И оба обидно засмеялись.

Тут уж я сам сжал кулаки.

– За языком следите, калеки, – холодно посоветовал Ярс.

– А то прикусите, калеки, – добавил Лютер.

И оба они встали у меня за спиной. Наверное, мы бы подрались. Наверняка, то есть курсанты Академии любят подраться, я бы тоже в стороне не постоял.

– Стоп! – Тыквер хлопнул в ладоши. – Стоп!

Тыквер потер руки.

– Тут дело не в том, кто землеход, кто неземлеход, – Тыквер улыбнулся. – Тут дело в принципах. Мы победили вас в пространстве, мы одолеем вас и на грунте. У меня нет никаких сомнений. Хотя, если вы опасаетесь…

Ярослав и Лютер не могли не попасться.

– Я слышу, дуют ветры, – заявил Некто.

– Я слышу, журчат ручьи, – сказал Цэ.

Ярослав и Лютер попались. Лютер не удержался, отломил от стола доску.

– Давайте не будем ломать мёбель, – сладко объявил Тыквер. – Давайте проясним наш спор по-мужски, как делали наши деды. Сойдемся в бескомпромиссной схватке.

Ярослав расстегнул кобуру «маузера».

– Не до такой степени… – заметил Тыквер. – Думаю, госпиталь в ваши планы не входит?

Мне показалась, Лютер и Ярс уже против госпиталя ничего не имеют.

– Что предлагаешь? – спросил Ярослав.

Кобуру он не стал застегивать.

– Предлагаю дикую дуэль, – сказал Тыквер. – Абсолютно безжалостный бой до последней капли крови.

Ярослав и Лютер переглянулись. Я промолчал. Все равно бесполезно, космолетчиков уже не остановить.

– Дуют, дуют бурные ветры, – повторил Некто.

– Я тебе покажу ветры, – сказал Ярослав.

И шагнул к однокурсникам.

Через полчаса Тыквер, Некто и Цэ убыли. Мы все-таки немного с ними подрались, никто особо не победил. Подрались, а потом договорились. О правилах безжалостного боя до последней капли крови, чтоб уж все по-честному.

– Только уговор, – обернулся Тыквер, карабкаясь в ховер. – Кто сорвет последний шеврон – того и победа. А всякие там переломы, контузии и прочее – это оправдания для грунтовок.

– Для грунтороек, – уточнил Цэ.

– Для грунтожорок, – не удержался Некто.

Это они меня пытались зацепить. Но я только плюнул в сторону их ховера.

– Я принесу вам в госпиталь апельсец, – сказал вслед Ярослав.

– Скоро вам пропоет костыльга, – добавил Лютер.

Некто и Цэ опять прохохотались и запрыгнули в кокпит.

Тыквер рванул с места, ховер пропорол подтянувшуюся тучу и на этот раз рассек ее на две части. Туча всхлипнула придавленным громом и обиженно потащилась обратно, в сторону залива.

– Я все-таки не понял, – сказал я. – В чем смысл? Дикая дуэль… это как в Америке?

– Примерно да. У нас есть лес, они летят на северную границу, мы остаемся на южной. Потом сходимся.

Лютер хлопнул кулаком в ладонь.

– Можно и без мордобития, – заметил Ярс. – Конечно, это не так интересно, но…

– Но подготовиться все равно стоит, – сказал Лютер. – И чем раньше, тем лучше.

– Надо идти к ангару. Там склады.

– Надо идти. Лучше бежать.

– Возможно, не стоит…

Но они меня не услышали, побежали к дирижаблю. К ангару. Когда в ушах Ярса и Лютера грохочет смех Тыквера, голос разума не слышен. Лютер добежал первым, он десантник. А я не торопился, я знал, что на воротах замок.

Когда подошел я, Лютер уже вовсю ковырялся в замке тонким кривым щупом. Ярс разминал пальцы. После того как Лютер сломал щуп, за дело взялся Ярс.

– Сейчас я разорву его с помощью изометрии, – пообещал он.

Ярс вцепился в дужки замка и напрягся, по предплечьям и плечам пробежало несколько мышечных волн, но раньше замки делали надежно, порвать не удалось.

– Надо за долотом…

Но договорить Лютер не успел, Ярс успел выхватить «маузер» и несколько раз выстрелил. Против «маузера» замок не выстоял.

Ярослав налег на ворота ангара, сдвинул в сторону. Двери, к моему удивлению, не скрипнули, отошли мягко, точно ждали нас. В ангаре вспыхнул свет.

– Богато, – сказал Лютер.

В ангаре обнаружилось оружие, форма, амуниция, не такие, как в замке, старые. По левую руку в укладках оружие, в основном штурмовые винтовки и пистолеты-пулеметы разных модификаций, по правую боевые комбинезоны, шлемы, ботинки, броневые жилеты, легкие экзоскелеты в конце. В центре зеленые ящики с боеприпасами и почему-то кожаный желтый диван. Боевой, что ли? Лютер направился к дивану, сел. Диван скрипнул пружиной.

– Раньше их минировали, – заметил Ярс.

Лютер вскочил. Пружина скрипнула снова. Мне диван понравился, я бы перетащил его в замок, пожалуй. Вряд ли он заминирован. Я сел на диван. Он оказался необычайно хорош, нет, решительно утащу его в замок.

– Хватит рассиживаться, – Ярс пнул диван. – Время выбора оружия.

Сказал Ярс и стянул с вешалки куртку с универсальным камуфляжем, примерил.

– Реплики? – поинтересовался я.

Лютер хмыкнул.

– Настоящее, все настоящее, – заверил Ярослав. – Форма, снаряжение оружие. После войны много складов нашли, добра этого… У нас в Академии целый подвал…

Ярослав резко выхватил из укладки штурмовую винтовку, подкинул ее, поймал, ловко провернул вокруг шеи, переложил на локоть, ударил по стволу. Винтовка взлетела, быстро вращаясь, Ярослав протянул руку, поймал оружие, швырнул Лютеру.

Лютер взял винтовку, пустил ее по левой руке, затем по правой, затем поймал баланс. Несколько секунд он удерживал винтовку на вытянутой руке, затем поставил ее на ногу, подкинул. Винтовка сделала сальто с оборотами вокруг оси, Лютер ухватил ее за ствол, прижал к боку.

Разумеется, весь этот оружейный цирк меня не впечатлил. В Академии процветает гимнастика всех видов и направлений, в том числе и чрезвычайно модная в последнее время оружейная. Жонглируют оружием, придумывают разные трюки, соревнования проводят. Ярослав утверждает, что подобная гимнастика чрезвычайно полезна – вырабатывает чувство равновесия и развивает реакцию.

Я приступил к выбору. Снял с вешалки ближайший комбинезон, надел, подогнал затяжки. Затем ботинки. Комбинезон пришелся по плечу, ботинки не сразу выбрались, перемерил три пары. Посмотрел в зеркало.

Выглядел я довольно грозно. Пятнистый комбинезон, косой фиолетовый берет, высокие ботинки, ремень. Не удержался и тоже взял штурмовую винтовку. Неплохо.

Рядом возник Ярослав, одобрительно кивнул.

– К сожалению, автоматы договорились не брать, – вздохнул он и отобрал винтовку. – Только холод. Получи.

Ярослав протянул мне штык-нож в тяжелых пластмассовых ножнах, я привесил его на пояс. Ярослав кивнул еще одобрительнее, прилепил мне на левое плечо шеврон с цифрой «4».

Подошел Лютер, тоже посмотрел в зеркало. Шеврон у Лютера был на правом плече. Ярослав поморщился, оторвал шеврон Лютера, перецепил его на левое.

– Так правильно, – сказал он. – Мелочами нельзя пренебрегать. Надо продумать каждую деталь, ничего не забыть.

И Ярослав поправил шеврон у себя.

– Все по-серьезному, бойцы, – сказал командирским голосом Ярослав. – Если шеврон сорвет враг, все – конец. Умер.

– Умер… – сказал Лютер задумчиво.

– Именно, что умер. Умер до послезавтра.

Ярс ухмыльнулся, довольный случившейся шуткой.

– Война, однако, – тоже попробовал пошутить Лютер.

Дождь так и не начался.