– Раньше таких, как ты, называли… – отец отвлекся на плывущую по заливу яхту с дурацкими клетчатыми парусами.

– Трясолоб, – сказала мама.

– Лоботряс, – поправил отец. – А правильнее сказать, остолоб. Если лоботряс еще трясет лбом, в нем еще сохранилась ментальная динамика, он еще ищет жизни, беспокойства, сотрясения, то остолоб уже окончательно остолбенел и превратился в законченную бестолочь.

– Герберта Уэллса тоже называли бестолочью, – сказал я.

Отец и мама поглядели на меня с незнакомым удивлением.

– В этом возрасте родители воспринимаются некими функциями, – заметил отец. – Отец – строгий, справедливый, немножко зануда. Мать – взбалмошная, но милая, склонная к гиперопеке. Тебе не кажется, Макс, что это несколько плоский взгляд на мир? Картонный?

– Лобачевского тоже не сразу поняли, – ответил я. – Некоторые называли его бестолочью.

– Я бы не стала преувеличивать, – мама поглядела на клетчатую яхту в подзорную трубу. – При чем здесь бестолочь и Лобачевский? Максик отнюдь не… Опять они подняли эти вызывающие паруса! Разве так можно?! Дикость!

– Я не остолоб, я вольноопределяющийся, – сказал я.

С яхты мощно прогудели, владелец воткнул на нее сигнал с атомного ледокола. Мама оскорбленно отвернулась.

– Вольноопределяющийся, значит, – повторил отец. – То есть тот, кто может определяться в любую сторону. Ну что ж, посмотрим…

Отец рассказывал, как я могу определиться в биологии или в физике, а мама предлагала определиться в чем-то лингвистическом – здесь много перспектив открывается, я на эту яхту смотрел и ни о чем особо не думал. У меня низкий уровень рефлексии и совсем нет фантазии, с такими данными лучше всего идти в пилоты дальних рейдеров, они месяцами висят в пустоте и не думают.

– Ну, хорошо, – сказал отец. – Пока ты не вольноопределился, пускай так. А что ты намерен делать этим летом?

– Мальчику нужно отдохнуть, – немедленно сказала мама. – Он только что вернулся из космоса, ему необходимо восстановиться!

– По нему не скажешь, что он сильно перетрудился, – заметил отец.

– Мальчик работал в пространстве, – с тайной гордостью сказала мама. – Выполнял важную научную миссию, у него, возможно, терра-синдром…

– С двумя остолобами менял ядерный реактор на ветхом спутнике, – перебил отец. – С таким же успехом это могли сделать роботы…

– Все могут сделать роботы, – тут же возразила мама. – Но это не повод не делать ничего самому! Каждый человек должен уметь подмести пол, пожарить яичницу, сколотить скворечник, поменять реактор, в конце концов!

Отец не стал спорить, налил апельсинового сока, насыпал лед. Люблю быть дома. Отец строг и справедлив, мама взбалмошна и капризна, отец-физик изучает гравитацию, мама-музыкант изучает климат, иногда предсказывает, но это больше хобби – по щучьим пузырям, по дыму, по полету птиц. Оба оптимисты, как и я.

– Я слышал, что реактор-то как раз они и не поменяли, – отец отхлебнул сок, погрыз лед.

Оправдываться я не стал.

– Подумаешь… Да, ребятам не повезло, промазали чуть-чуть, – возразила мама. – В другой раз повезет, так ведь, Максик?

Я уверенно кивнул.

– Ты поощряешь в нем авантюризм и остолобство, – кажется, отец начал нервничать. – Вместо того чтобы заняться делом, он вместе с такими же дураками мотается по пространству!

– Ребенок ищет себя, – парировала мама. – Это естественно для его возраста.

– Для его возраста естественно быть хоть чуточку ответственнее…

– Хочу стать пилотом внесистемного рейдера, – сказал я.

Отец поперхнулся соком. Мама хихикнула.

– А что, это хорошая идея, – согласилась она. – Расширишь кругозор, увидишь мир.

– Ему нужно думать о будущем…

– Совершенно верно! Мальчику надо отдохнуть и подумать о будущем, – повторила мама. – Он сейчас на распутье, он выбирает профессию, он в метаниях…

– Мне кажется, Ярослав и Лютер оказывают на него… слишком сильное влияние, – сказал отец негромко.

– Ярик и Лютик – хорошие мальчики, – вступилась мама. – Да, у них не получилось заняться чем-то нормальным, но не всем же быть учителями и физиками? Кто-то и на космолетах должен летать…

– Летает зяблик, – вставил я. – Мы ходим.

– Вот видишь, – вздохнул отец. – Проблемы налицо.

– Ничего страшного, ребенок хочет быть оригинальным, это возраст…

– Мы хотим подарить тебе вертолет.

Отец, кажется, начал уставать от беседы.

– Допуск у тебя есть, человек ты взрослый, самостоятельный, к тому же ты теперь… – отец выдержал саркастическую паузу. – Звездоплаватель.

– Тук-тук, – мама постучала по столу. – Пойдемте смотреть вертолет.

Пошли смотреть. Вертолет стоял на лужайке за бассейном.

Вертолет, я сделал вид, что обрадовался. Я хотел ховер, но вертолет – это справедливо, на ховер у меня допуска нет. Вертолет «Тунгус», два винта, запас хода полторы тысячи километров, четыре человека на борту, тоска, уныние, разочарование. Чтобы рвануть на Байкал, нужно брать с собой три запасных энергокомплекта и три раза садиться, чтобы их поменять. И почти восемь часов трястись – паршивые компенсаторы. На ховере до Байкала можно моргнуть за тридцать минут, а если прыжком, то и быстрее.

И выглядит… Ну, не ховер.

– Спасибо! – обрадовался я. – Отправлюсь в эту… Новую Землю. Буду копать там эту… яму…

– Неплохо, – сказал отец. – Лучший отдых – отдых с пользой. Это, конечно, не яма, там закладывается фундамент четвертой станции…

– Мальчик летал в космос, – перебила мама. – А ты его на Новую Землю!

– Летает цапля, – поправил я. – Мы преодолеваем пространство.

– Пусть тогда сам выбирает, – махнул рукой отец. – На планете есть чем заняться даже таким верхолетам, как наш сын.

Я откинул фонарь вертолета и забрался в кресло.

– На обед будет запеканка, – мама помахала рукой. – С грибами и зеленью. Прошу не задерживаться!

Я пристегнулся. Мама отправилась домой готовить запеканку. Отец был мудр, он сказал утвердительно:

– К обеду ты, разумеется, не вернешься?

– Да это… Мы договорились…

Отец промолчал.

– Мы собрались на пару недель в Инстербург, – признался я. – Лютер там прошлым летом отдыхал… То есть не отдыхал, там раскопки…

– Раскопки… – вздохнул отец.

– Да, там теперь заповедник и ведутся раскопки. Ты же знаешь, там был укрепрайон, а теперь лес…

Отец посмотрел на меня все-таки с сожалением.

– Да там давно все разминировано, – успокоил я. – Почву на метр сняли, потом леса высадили, реки…

– А что же вы тогда раскапываете? – поинтересовался отец.

– Так там культурному слою три тысячи лет, копать не перекопать…

– Езжай в Новгород, – перебил отец. – Там тоже культурный слой. К тому же нашли новые берестяные грамоты, целый пласт, требуются специалисты для чтения и каталогизации.

– Берестяные грамоты… – протянул я.

Сразу представил – сижу я в яме, заваленный берестяными грамотами по горло, читаю, разглаживаю молекулярным утюгом, сканирую… Тоска.

– В пистолетики хочется поиграться, – с разочарованием сказал отец.

– Почему сразу в пистолетики? Это важно для науки. В конце концов о последней Войне мы тоже мало что знаем… А это, между прочим, важнейшее событие в истории, а его боятся трогать, а может, я историком хочу стать…

– Матери скажу, что ты поехал в Новгород, – оборвал отец. – Смотри не проболтайся потом, пистолетчик.

– Да, в Новгород, в Новгород, – буркнул я.

Отец посмотрел секунду, с сомнением.

– На, кстати, возьми, – отец кинул мне оранжевое пластиковое яйцо.

Я поймал.

– Транспондер?

– Так, на всякий случай. Знаешь, в прошлом году…

В прошлом году один мальчик перепутал притоки Ориноко, три дня его по всем джунглям искали. А вот если бы он послушался отца и взял транспондер…

– Спасибо! Как раз сам хотел взять, да забыл…

Я попробовал казаться искренним.

Отец повернулся и пошел к дому. Я захлопнул фонарь, вертолет ожил и предложил:

– Введите пункт назначения. Погодные условия позволяют…

– Инстербург, исторический заповедник, – задал курс я. – Взлет, идем на полном марше.

Винты зашелестели, вертолет оторвался от травы.

– Хотя нет, я сам… Отмена, отмена, ручное управление…

Я перехватил управление. Взлет у меня получается гораздо лучше посадки, но все равно верхушку сосны чуть задел. Отец погрозил снизу кулаком, я успел заметить, добавил на винты оборотов, и через пять секунд был уже высоко над заливом. Разноцветные крыши коттеджей, синие квадраты бассейнов, зелень, белый корпус школы на берегу реки, песчаная отмель, пляж, еще пять секунд, и все стало мелким и плохо различимым, пилотировать стало неинтересно, я передал управление.

– Время в пути при текущей погоде сорок три минуты, – сообщил вертолет. – Полет проходит нормально.

– Летают гагары, – сказал я и стал смотреть.

Вниз я не смотрел, видел я там сто раз все, море, яхты, острова, смотрел вверх. Безоблачно, небо синее, но не прозрачное, молочного цвета, с красными каплями высотных дирижаблей, с выцветшей водянистой луной. Смотрел, думал, может, стоило на дирижабль записаться, смотрителем?

Нет, Лютер и Ярослав мои старые друзья, но я почти месяц с ними носился по космосу, и, если честно, они меня немного утомили. Они слишком любят бегать, и в прямом и в переносном смысле. Как все космонавты, трудно им сидеть на месте, им гонку подавай, гиперсвет, параллаксы в секунду, чтобы все ревело и сотрясалось, чтобы палуба разваливалась под ногами, они оба корсары, им тесно на шарике, им Луна не по размеру, им Дзету Сетки подавай.

А я еще не знаю куда, я еще юноша, обдумывающий житье, мое предназначение еще не высечено на скрижалях. А на дирижабле как раз хорошо обдумывать, никого нет, автоматика, ну и сторож для нее, чтобы, если что заклинит, спасателей вызвать. Делать ничего не надо, ходи по палубе, в иллюминатор смотри, думай. До земли далеко, небо рядом, ничего не отвлекает.

Отец прав, пора выбирать. Нет, конечно, никто в затылок наперстком толочь не станет, но смотреть станут как на… остолоба. А я что, виноват? Вон Ярс и Лютый с детства такими родились, Ярс в восемь лет отцовский ховер угнал, а Лютый четыре раза пытался пробраться на грузовые рейдеры, и четыре раз его ловили, а на пятый раз поймали лишь над Меркурием, причем перед самым десантированием, хорошо подготовился Лютер. Сразу было понятно, куда им. А я в восемь глубоководных рыбок разводил, интересно было, правда, не всегда удачно – давление не угадаешь – взрываются. Потом два года роботехники, изобретал искусственный интеллект, но не очень получилось с интеллектом, мой робот был глуп, склонен к депрессии и в итоге сбежал. После этого я пробовал себя в педагогике и дрессировал собаку, ее звали Марлен. Хотел стать спасателем в одиннадцать лет, кто в одиннадцать лет не хочет стать спасателем? И писателем в пятнадцать, кто не хочет стать писателем в пятнадцать?

На занятиях по профориентации говорили, что таких, как я, меньше с каждым годом, в наше время люди выбирают свою дорогу рано, после детского сада, а я после детского сада любил печеные помидоры. И у меня никаких стремлений нет, мне все понемногу нравится. Вот ходили на «Улиссе», понравилось. Инстербург тоже понравится, больше чем уверен, хотя сейчас мне и не особо туда хочется, но ничего, обживусь. И дирижабль… Ладно, на дирижабль в следующем году запишусь, пусть пока так.

А может, и сбегу.

Я летел над заливом. Солнце светило ярко, проявляя сквозь воду косяки рыбы над песчаными отмелями и группы пасущих ее дельфинов. Иногда мне казалось, что я вижу на этих отмелях тени подводных лодок и крейсеров, оставшихся в песке со времен последних сражений. Я знал, что это не так, что из залива подняли все железо, скопившееся в нем с девятнадцатого века, но все равно.

Вертолет шел бесшумно и ровно, от солнца, игравшего на воде золотой рябью, меня потянуло в сон, и чтобы не уснуть, я отключил автопилот и взял управление на себя. И для того чтобы окончательно сбросить сон, я заодно погасил компенсаторы инерции. Вертолет ощутимо затрясло. Я поднялся выше.

Прибрежные воды обмелели, песок выгнал глубину к центру, и залив обмелел по краям, здесь его пересекали острые песчаные косы и душили толстые песчаные отмели. Вода, оставшаяся между ними, зеленела, думаю, поднявшись еще на несколько километров, я увидел бы, что это похоже на желтые деревья с зелеными листьями. На секунду мне захотелось приземлиться, посидеть на песочке, погреть ноги. Раньше вода в заливе была холодна даже летом, теперь она достаточно прогревалась в небольших и мелких старицах, окруженных песчаными барханами и холмами, теперь там было тепло.

Залив кончился, я пересек его неожиданно быстро, скользнул над Неманом и теперь шел над зеленой равниной.

Когда-то здесь были города. Города, городки, поселки, заводы, дороги, реки, замки, область была населена густо и многочисленно, война снесла почти все, после трех лет над землей не осталось ничего, кирпичный прах, химический пепел. Уцелевшие жители не захотели возвращаться, и на месте городов и поселков высадили лес. Много-много леса, много-много лет. Но если забраться на достаточную высоту, то через зелень и почву проступят ребра прошлого: очертания поселений, нитки железных дорог, арки мостов и блюдца водохранилищ.

Топографические призраки.

Говорили, что они есть, что их видно, особенно в первую половину дня.

Я, если честно, не увидел никаких топографических призраков, возможно, стоило подняться выше, однако и на этой высоте трясло весьма сильно, так что забираться еще выше не стоило. Впрочем, я уже прилетел.

– Пункт назначения достигнут, – сообщил вертолет. – Замок Инстербург. Начинаем снижение.

Я вернул управление, смотрел.

Никакого замка я тоже не увидел: коричневая черепичная крыша, руины, да и то незначительные, так, небольшие. Остатки стены, луг, пруд в форме баранки. На лугу темнели ховеры, два, мордами в разные стороны, один темный в оранжевую полоску, другой в черно-белый шахматный квадрат. Ярослав и Лютер. За прудом, в лесу лежал кит. Не скелет кита, а вполне себе кит, надутый, в серой гладкой шкуре, с широкими плавниками. Топографический призрак, на всякий случай я моргнул, но призрак не исчез. В процесс посадки я не вмешивался, я люблю взлетать.

Вертолет сел в сторонке от ховеров, фонарь с шипением отстегнулся, я выскочил на траву и направился к замку.

Тихо. Вблизи Инстербург напоминал старый кирпичный дом северной европейской архитектуры. Справа виднелось строение, которое я принял сверху за руину, но на самом деле оно, по-видимому, являлось реконструкцией крепостной стены – кирпич лежал по-новому неумело, криво.

Ворота замка были открыты, но не гостеприимно, а кое-как, похоже, с прошлого года, травой заросли. На правой створке ворот висели ржавые цепи, назначения которых я не знал и решил для себя, что это вериги. Наверняка вериги.

Под аркой ворот покачивалось несколько железных фонарей, но не старинных, а явно недавнего производства – слишком уродливо они были сляпаны. Я подпрыгнул, хлопнул самый уродливый фонарь, он качнулся и тут же издал некоторый печальный и протяжный звук, отчего я немедленно понял, что это произведение Лютера. Поющий фонарь.

Я вошел во внутренний двор, просторный и запущенный, с дощатой эстрадой, здорово напоминавшей эшафот, с каменной плитой, похожей на тощую Баальбекскую платформу. Вокруг этого эшафота торчали врытые в землю скамейки, на них располагались Лютер и Ярослав.

Лютер сосредоточенно точил страшный с виду нож – черный, с глубоким долом и зубатой пилой на обухе.

На соседней скамейке Ярослав чистил «маузер». Пистолет. Отец, бесспорно, человек опытный, видит вдаль.

– Привет, – сказал я.

– А, это ты, Макс, все-таки прилетел, – зевнул Лютер. – А я думал, пианистка…

– Почему пианистка? – не понял Ярс.

– У меня соседка-пианистка, – Лютер посвистел. – Так она вот на таком тоже летает. На геликоптере.

Ярс поглядел на меня с подозрением.

– А ты, Максик, не того… На пианинах играть не пробовал?

И засмеялись. Теперь они меня съедят с этим «Тунгусом», не, надо открывать допуск на ховер.

– Не, мне не хочется, – ответил я. – Говорят, Тыквер на пианино неплохо играет. Ну да он вообще все неплохо делает…

Остроумие моих друзей увяло. Лютер продолжил проверять лезвие на остроту, Ярс оттянул курок, вставил в «маузер» обойму и щелчком загнал в магазин патроны.

– Кстати, Макс, напоминаю, – сказал Ярослав, целясь в стену. – Пока мы в замке, используем только старинные вещи. Чтоб по-настоящему, заповедно.

Заповедно. Понятно.

– Макс прав, – сказал Лютер. – Музыка – это правильно. Мелкая моторика пальцев развивается, а мелкая моторика напрямую с мозгом связана.

Лютер постучал себя по голове рукоятью ножа.

– Именно поэтому я развиваю руки, – заметил Ярослав.

– Многие ученые играли на скрипках, – заметил Лютер.

– Многие ученые играли на гуслях, – заметил Ярослав. – И развивали руки.

– Хорошая идея, – сказал Лютер. – Гусли я еще не делал…

Ярослав принялся целиться в воробья, купавшегося в пыли перед помостом.

– Вы что, тут вдвоем? – спросил я. – А где смотрители?

– Да не, иногда кто-то кажется… заглядывает, – зевнул Лютер. – В августе здесь народ, а сейчас мало… Что тут смотреть?

– Все на Рюген подались, – объяснил Ярослав. – Тут недалеко, кстати… Там сейчас интересно…

Ярослав махнул «маузером» в западную сторону.

– А что на Рюгене? – спросил я.

– Подземелья на прошлой неделе нашли, – сообщил Лютер. – Пещеры вроде гигантские, петроглифы, сталактиты-сталагмиты. Изучают теперь. Я что, пещер не видел?

– Я вот к пещерам абсолютно индифферентен, – заверил Ярослав. – Но мне странно, почему тебе, Лютый, пещеры не нравятся? Ты же пикт.

– Я не пикт.

– Ты типичный пикт.

Они стали спорить, кто пикт, кто бритт, а кто мимоза, я лег на скамейку. Тут все-таки хорошо. Ветер прохладный со стороны леса, уютные руины, спать хочется сразу. Небо голубое, трава зеленая.

– Так, может, мы тоже… – я кивнул в сторону Рюгена. – Покопаем на Рюгене?

– Да там копателей уже как белок в стужу, – Лютер воткнул нож в скамейку. – Не развернуться…

– Точно, – согласился Ярс. – Ну этот Рюген, там одни…

Ярс выстрелил из «маузера», попал в дерево.

– Пещерные люди.

Воробей неторопливо улетел.

Ярс выстрелил ему вдогонку. Мимо.

Лютер поднял гильзу, подкинул, поймал, подул на нее, остужая. Свистнул. Звук получился глухой. Пахло порохом. Думаю, на Рюген они не отправились по другой причине. Наверняка туда полетел Тыквер, его отец известный археолог, Тыквер, кажется, тоже интересуется, когда на пианино не играет. А для Лютера и Ярса Тыквер теперь враг номер один, в одном объеме пространства с Тыквером им нельзя, добром не кончится, аннигиляцию никто еще не отменял.

– Я приехал сюда отдохнуть, а не в каких-то там пещерах бродить, – заметил Ярослав.

После этого он задумчиво выстрелил еще восемь раз в воздух и удалился в подвал немного подумать.

Лютер доточил нож, после чего отправился к помосту и стал кидать нож в столб. Очень часто нож пролетал мимо или отскакивал.

Наглый воробей вернулся и снова копался в пыли.

Оставшийся день я слонялся по замку и смотрел, как тут все устроено.

По правде, на замок Инстербург не походил не только с высоты. Ни настоящих стен, ни башен, ни бастионов, ни рва, скорее действительно большой кирпичный дом под черепицей. Раньше замок стоял на краю городка, перед войной городок отселили и построили на этом месте цитадель, на третьем году войны ее разбомбили, но замок устоял, как всегда стоял последние пятьсот лет. После войны замок подстроили, вокруг организовали заповедник, и теперь здесь был лес во все стороны до горизонта. Лес, замок, вода.

Устроено в замке все просто и кое-как. В комнатах и небольших залах располагались хранилища, заполненные вещами, оставшимися с прежних войн: обмундированием, амуницией, оружием. Замок оказался забит старьем, оно вываливалось отовсюду, на каждом кубическом метре размещались стулья, котлы, бутыли, бочки, швейные машины, чугунные статуэтки, фонари, много еще чего, с каждой лестницы свисали веревки, цепи и медные колокольчики, каждая каморка была завалена пыльными книгами, посудой, велосипедами, а в столовой, в которой устроились Лютер и Ярс, прописалась выставка. То есть все стены были завешаны картинами, в большей части бездарными, в небольшой степени посредственными. Некоторые картины подъела плесень, на другие протекло с крыши, третьи плотно поздоровались с мышами. Вернисаж, что поделаешь.

Кроме коридоров, лестниц и комнат имелись чердаки и подвалы.

Подвалы, в которые я не стал спускаться, – из них тяжело тянуло землей, ржавым железом, старыми застенками.

Чердаки, на которые я не стал подниматься, оттуда не пахло железом, но я не сомневался, что там по колено сухих летучих мышей.

Имелся широкий двор с той самой каменной плитой по центру, я вышел во двор, уселся на плиту и снова подумал, что зря я сюда приперся. Что тут делать? Нет, я понимаю, Ярс, или Лютер, им после приключений близ Облака Оорта требуется прибрать форсаж, а для этого Инстербург лучшее место – скука здесь и смола. Им тут в самый раз, для них каникулы скука и есть, а я… Удеру отсюда через недельку.

Имелась мастерская, видимо, реконструкция кузницы или арсенала – приземистый бревенчатый сарай с разобранной крышей и уродливым ручным горном.

Имелись склады. Они размещались во вкопанном до ватерлинии цепеллине и были вынесены за пруд, чуть в лес, видимо, это тот самый серый кит, увиденный мной с вертолета. Я направился к киту и нашел, что это действительно дирижабль, внутрь заходить было лень, я забрался наверх по ребру, устроился на крыше и проспал часа три, пока солнце не стало настырно светить в левую щеку.

Я проснулся, сполз по шершавому боку и вернулся в замок.

Ярослав сидел на табуретке рядом с большим чугунным котлом, подвешенным к треноге. Под котлом горел костер, Ярослав ломал руками хворост и подбрасывал в огонь. В котле булькало, Ярослав был обряжен в рыжий рыбацкий плащ. Рядом стояла корзина с консервными банками.

– Где Лютый? – спросил я.

– В мастерской, – Ярослав махнул рукой.

Со стороны оружейки послышалась стрельба, причем, судя по звуку, палили из разных калибров.

– Гусли строит, – пояснил Ярс. – По средневековым рецептам.

Сам Ярослав, судя по запаху из котла, строил ужин. Он отставил хворост, вытер ладони о плащ и взял из корзины консервную банку, судя по цвету, еще из старинных запасов. Ярослав постучал по жести ногтем, затем смял банку, разорвал пополам, вытряхнул в котел тушеное мясо.

– По средневековым рецептам, – повторил он. – Гороховый суп с тушеным кроликом.

Ярс помешал в котле дымящейся палкой, затем с пшиком загасил в супе уголек из костра.

– Луку мало, – сказал он с сожалением. – А то бы… Знаете, у меня в погребе есть настоящие древние…

– Ты неправильно варишь, – перебил я. – Банку надо кидать не вскрытую.

Ярослав поглядел на меня с непониманием.

– Банку кидали в горячий суп и прибавляли огня. Через некоторое время банка взрывалась и разом наполняла суп вкусом. Переход количества в качество, в этом секрет старых кулинаров.

– Я и не знал… Интересный способ…

Ярослав достал еще одну банку, почесал ею голову и кинул в котел. Я отправился искать Лютера.

Лютер и вправду трудился в кузнице. Перед ним в струбцине желтело странное сооружение, спаянное из множества латунных гильз разных калибров, некоторые гильзы были прорезаны, другие просверлены, третьи свернуты в спирали. Лютер заметил меня, приветственно помахал рукой, после чего придвинул устройство поближе, присоединил к нему пластиковую трубку и дунул.

Звук получился потусторонним, Лютер, похоже, остался им недоволен.

– Это маримба? – спросил я

– Это гусли, – пояснил Лютер. – От слова «гудеть». Так они выглядели по-настоящему. Теперь мы можем услышать настоящую средневековую музыку. Осталось настроить…

Со стороны двора послышались шипящий звук и громкая брань Ярослава. Видимо, банка взорвалась и насытила гороховый суп своим необыкновенным вкусом. Немного и на Ярослава попало. Заповедно так заповедно. Так и стали жить.