Мы вышли из дома еще затемно. Я бы с удовольствием поспала часик-другой, но близился новый день, а с ним – и встреча с заказчиком чипов. За высотными зданиями взошло солнце и пронзило небо острыми золотыми спицами. Интересно, я когда-нибудь увижу этот волшебный город снова?

В поезде Варин закрепил за ухом запасную коммуникационную линию, которую прихватил из дома, и связался с боссом. После разговора он заметно напрягся.

– Что тебе сказали? – поинтересовалась я.

– Заказчик будет на месте, – ответил он, уставившись на пролетающие мимо здания.

– И все?

– Меня оштрафовали и, возможно, уволят.

– А ты загляни к начальнику в контору, объясни, что произошло. Можешь даже свалить все на меня.

Я добродушно пихнула его локтем.

– Так не получится, – сказал он. – Мы не знакомы лично.

– Что-о?..

Как можно работать на человека, которого ты никогда не видел?

– После окончания школы нас распределяют на службу. – Его широкие плечи осунулись, точно под грузом неприятных воспоминаний. – Меня назначили гонцом. Каждое утро я выхожу на связь, – он постучал по устройству за ухом, – и мне говорят, где забрать чипы и куда их отвезти. После выполнения заказа на мой счет перечисляют деньги.

– Значит, сослуживцев у тебя нет?

Я бы не отказалась избавиться от Кирина и его дружков.

– Я работаю в одиночку.

Но беда была в том, что Варин все делал в одиночку. Для народа, который называет себя сплоченным, эонийцы общались удивительно мало.

– А ты когда-нибудь хотел заниматься чем-то другим? – спросила я.

– Когда я был младше… – Он провел рукой по волосам. – Ладно, не важно. Каждому эонийцу подбирают работу в зависимости от его генотипа. С самого начала было понятно, что я стану гонцом.

– Но когда ты был младше? – не отставала я. Хотя бы мечтать-то ему разрешалось?

Его губы дрогнули в подобии улыбки.

– Я хотел стать художником.

Я не слышала, чтобы в Эонии занимались чем-то хотя бы отдаленно напоминающим творчество.

– И что ты хотел рисовать?

– Пейзажи, портреты, натюрморты. – Он пожал плечами. – Да что угодно. Я хочу запечатлеть все, пока есть возможность.

– Картины у тебя на стене! – осенило вдруг меня. – Это ты их нарисовал! – Он кивнул. А я-то думала, это работа лудского мастера. – Варин, они же потрясающие! Правда.

– Спасибо, – сказал он, а потом, немного помолчав, добавил: – Искусство передает не только облик, но и атмосферу, и настроение художника. Как воспоминание. Этим оно мне и нравится.

Его улыбка стала смелее.

– Так значит, ты рисуешь то, что видишь на краденых чипах, – догадалась я.

– Да, – ответил он, краснея. – Чтобы эти воспоминания никогда не стерлись.

– И все-таки чаще всего ты пишешь дворец.

Я вспомнила, как любовно была прорисована каждая деталь на полотнах с изображением дворца.

Он посмотрел на меня перламутровыми глазами.

– Ничего прекраснее я в жизни не видел. Я не хочу его забыть.

– Ты же каждый день на него смотришь, – рассмеялась я.

– Смотреть на ходу и разглядывать по-настоящему – это не одно и то же. Искусство помогает проникнуть в суть вещей.

Хотя прекрасное часто лишено глубокого смысла, я поняла, что он имеет в виду. Его работы и правда были не просто украшением. В каждую картину он привнес частичку себя. Мне захотелось вернуться и изучить их, чтобы лучше его понять.

– Но все это не имеет значения, – сказал он, и его красивое лицо помрачнело.

– Для тебя не имеет значения твой талант?

– В Эонии творчество не ценится. – Он уставился в пол. – Я до конца жизни буду всего лишь гонцом.

У меня не было слов. Вид у него был подавленный. И тут я вспомнила, как панель с картинами спряталась за шкаф. Неужели он стыдился собственных произведений? А может, боялся осуждения? В Эонии белых ворон не любили.

– А ты кем хотела стать? – спросил он, разглядывая свои ладони.

– Воровкой.

– Почему ты постоянно врешь? – вздохнул он.

– Я не вру. – И я действительно не врала. – Я пробовала и другие занятия, но из этого ничего не вышло. – Мягко говоря.

Родители никак не могли взять в толк, почему я терпеть не могу мореплавание. А я никак не могла взять в толк, что они в нем нашли. Конечно, семейное дело было дорого папе как память о его собственном отце, но оно приносило одни проблемы, а времени и денег на него уходило вагон. Впрочем, папу это не смущало: он вцепился в дедову лодку мертвой хваткой и готов был пойти с ней на дно. А когда я возвращалась с аукциона с набитыми карманами, по-прежнему отказывался принимать от меня деньги.

– А что, если попробовать снова? – спросил Варин, прерывая мои размышления.

– Нет. – Мне хотелось поскорее сменить тему. – Иногда неудачи постигают нас просто потому, что преуспеть нам не суждено.

– Иногда неудача – это первый шаг к успеху.

– Где ты этого набрался?

– Так сказала королева Кора в недавнем обращении к народу. Я смотрел трансляцию.

Против воли в памяти всплыло покрытое ожогами лицо, застывшее в немом вопле.

– Она была хорошей королевой, – сказала я.

Я не следила за тем, что творится во дворце, но, кажется, народ ее любил. Во всяком случае, никто против нее не восставал. А вот королева Маргарита, наоборот, завела в Тории много врагов, потому что вмешивалась в чужие дела и мечтала стереть «Сваи» вместе со всеми их обитателями с лица земли. Возможно, кто-то из местных и подстроил ее смерть?

– Поверить не могу, что королевы Коры не стало, – сказал Варин. – Что все королевы мертвы.

Похоже, отголоски воспоминаний преследовали и его. Когда они уже исчезнут?

Я потрясла головой. Мы оба не до конца осознали, что произошло. У меня даже не было времени задуматься, как смерть королев отразится на судьбе Квадары.

– Не волнуйся, – сказала я. – Мы не подкачаем. Мы узнаем, кто за этим стоит.

Поезд доставил нас на эонийскую платформу. В столь ранний час повсюду было тихо и пусто, только парочка охранников дежурила на выходе, чтобы проверять пропуска.

Скоро Дом Согласия заполнится людьми. Почувствуют ли они, что в королевстве все изменилось?

В тусклом утреннем свете дворцовый купол горел, как лампа под абажуром. Он всегда был пылающим сердцем Квадары. Если его потушить, все королевство погрузится во тьму.

– Опаздываем. – Варин многозначительно посмотрел на мои лудские туфельки, будто это они всему виной.

Я стащила их и поспешила за ним.

– Твой босс правда убьет тебя, если ты не доставишь заказ?

Варин не сбавлял шаг и смотрел прямо перед собой.

– Он не убьет меня, но наверняка уволит. А если я останусь без работы, мой день смерти перенесут на более ранний срок.

– День смерти? – В Аукционном Доме он уже что-то об этом говорил. – А что это такое?

– День смерти есть у каждого эонийца. Его рассчитывают при рождении.

– Сразу после рождения?

Он остановился, и я тоже затормозила.

– Главная проблема в Эонии – перенаселение. Ее решение важнее всего остального. Важнее победы над болезнями. Важнее прогресса.

– Но при чем тут смерть?

Он откинул со лба черные кудри.

– Когда ребенок рождается, ученые-генетики проводят различные тесты, чтобы определить, насколько он здоров и есть ли у него предрасположенность к каким-нибудь заболеваниям. Его показатели сравнивают с показателями детей из того же поколения, и на основании этого рассчитывается день смерти.

– Ясно, – сказала я, хотя до сих пор не поняла, какая связь между смертью и увольнением.

Разговаривая о смерти, он изменился в лице. Казалось даже, он что-то чувствует. Но не успела я приглядеться, как он двинулся дальше.

– Я вот чего не понимаю, – сказала я, едва поспевая за ним. – Как им удается определить, когда вы умрете и от чего?

На этот раз он остановился так неожиданно, что я чуть в него не врезалась. И полетела бы на пол, не подхвати он меня за локоть.

– Ученые не определяют, когда мы умрем, – сказал он, слегка скривив губы, – а решают. Это не прогноз, а приказ. С помощью теста они устанавливают, долго ли мы будем здоровы, и, исходя из этого, назначают нам срок годности.

– Вас убивают? – ахнула я.

Он кивнул – быстро и резко, – а потом зашагал прочь, словно мы и не разговаривали только что.

Поскальзываясь на полированном мраморном полу, я побежала за ним.

– Ваши власти решают, сколько вам жить? – У меня сбилось дыхание: не от спешки, а от потрясения. – Да как они могут? Как такое вообще можно решить?

– Я же сказал, так у нас контролируют численность населения. От этого зависит будущее нашего народа. Наше процветание.

Я фыркнула. Процветанием тут и не пахло. Да, эонийцы прекрасно владели собой. Да, у них почти не было изъянов. Но они всю жизнь сдерживали себя. Душили в себе чувства. Неудивительно, что Варину так нравилось смотреть чужие воспоминания и рисовать то, что он никогда не увидит.

За то короткое время, что я провела в Эонии, я не увидела там счастья. Конечно, квадрант у них просто заглядение, но они потеряли связь друг с другом и с окружающим миром и разучились жить полной жизнью.

В чем смысл такого существования? Где азарт, который пробуждался во мне каждый вечер с началом аукциона? Где неуемное желание узнать, как все устроено и чего стоит? «Сваи» – темное, грязное болото, с этим не поспоришь, но мы, его обитатели, хотя бы что-то чувствуем. Переживаем. Живем.

– Мы же договорились друг друга не осуждать, – сказал Варин.

– Когда твой день смерти? – не удержалась я.

– Я проживу до тридцати лет.

– До тридцати? – ахнула я.

– Большинство эонийцев дольше живут, согласен.

Я схватила его за руку и повернула к себе, чтобы заглянуть ему в лицо. Он стоял с отсутствующим видом, избегая смотреть мне в глаза. Как можно с таким равнодушием говорить о своей смерти?

– Нет, Варин, – горячо возразила я. – Нет. Даже в моем квадранте дольше живут. Да в любом квадранте дольше живут, какой ни возьми.

Он потер переносицу.

– У меня заболевание. Не смертельное, но обременительное для общества. Так что…

– Тебя прикончат, чтобы ты не был обузой? – бросила я в сердцах. Да что со мной такое? Человек только что признался, что жить ему осталось немногим больше десяти лет, нельзя ли проявить участие? Но я была в ярости, а его невозмутимость только подливала масла в огонь. – Что за вздор! – Мне захотелось хорошенько встряхнуть его, чтобы он увидел правду и понял, что ему всю жизнь промывали мозги.

– У нас нет времени обсуждать мой день смерти.

– Как же нет? – жестоко рассмеялась я. – У тебя еще где-то дюжина годков. Почему бы не поговорить об этом сейчас?

– Ты не понимаешь.

– Нет, не понимаю. Послушай, это нелепо. – А его поведение было и того нелепее. – Почему бы тебе не сбежать?

Гонцы могли перемещаться между квадрантами. Ему даже не придется подкупать пограничников.

– И куда я подамся? Что буду делать? – Что-то в его голосе подсказывало, что он уже думал об этом. – Эония – это все, что у меня есть. Большего не дано.

Но ему хотелось большего. Достаточно было взглянуть на его картины и коллекцию чипов.

– Вот только в Эонии тебя убьют.

– Пойдем. – Он похлопал по торбе. – Нужно узнать, кто заказал чипы.

– Королевы уже умерли, – сказала я. – Их не спасти.

– Знаю.

– Но тебе все равно не терпится найти убийцу. Почему? Чтобы восстановить справедливость? Чтобы отомстить? – Я развела руками. – Почему тебя так заботит твоя королева?

– А почему тебя совсем не заботит твоя?

Ненависти к королеве Маргарите я не питала, но она пыталась разрушить «Сваи» – мой дом. То есть мой бывший дом.

– Смерть королевы Коры, похоже, волнует тебя куда больше, чем своя собственная. Королевы отправились на тот свет. Ты еще нет.

Он вперил взгляд в пол.

– Варин… Варин, посмотри на меня.

Немного помедлив, он все же поднял голову. Меня охватило желание протянуть к нему руку, погладить его. Его брови сдвинулись, уголки губ опустились, даже глаза померкли.

– Почему? – допытывалась я.

– Что почему?

В его голосе слышалось изнеможение. Несмотря на высокий рост, выглядел он жалко. И дело было не только в бессонной ночи: в нем, казалось, годами накапливалась усталость. Когда он говорил об искусстве, то становился человеком, который хочет от жизни большего. Но надежда покинула его, и он обессилел. Он был сломлен. Его учили ни о чем не переживать. Его учили ничего не хотеть. Конечно, усталость и отчаяние были знакомы и мне, но неудачный расклад лишь подогревал мою решимость, а Варин, видно, перегорел. Но когда-то же у него были мечты, была надежда. Не могли же они пропасть бесследно?

– Почему тебе наплевать на свою жизнь? – спросила я. – Почему ты не борешься?

– Я борюсь.

Но в его словах едва теплился огонь. Я ткнула его в грудь.

– Так докажи это!

– Почему? – обратился он ко мне с тем же вопросом. – Почему тебя это так волнует?

– Торианцы славятся любопытством. Мы известные почемучки.

Но настоящая причина была вот в чем: я хотела, чтобы Варин выбрался из клетки, в которую себя загнал, потому что сама никак не могла выбраться из своей.

– Я помогу найти преступника, потому что так будет правильно, – сказал он наконец.

– Так будет правильно, – пробормотала я. Какое разочарование…

– Кроме того, – решительно продолжил он, – если я помогу властям, они, возможно, помогут мне.

– Что? – Никак решил сделать что-то для себя? Я поковырялась пальцем в ухе и сказала: – Повтори-ка еще разок! У меня что-то со слухом.

На его губах заиграла улыбка.

– Как я уже сказал, меня мучает недуг. – Он сглотнул. – Если все пройдет успешно, я попрошу, чтобы меня продвинули в начало очереди.

У меня внутри все похолодело.

– Какой очереди?

– На лечение ГИДРой. Мое имя всегда было где-то в хвосте, и мою кандидатуру никогда не рассматривали.

Я в оцепенении кивнула. У меня возникло ощущение, что голова отделилась от тела.

– Ясно, – проговорила я. – ГИДРа.

Я бы расспросила его об очереди и о том, как по ней продвигаются, но не могла же я признаться, что тоже охочусь за лекарством! Ведь эту награду на двоих не разделишь.

– Тебе туда нельзя, – объявил Варин, когда мы остановились у одной из переговорных Дома Согласия. Он приложил ладонь к панели у входа, раздался сигнал, и экран над дверью загорелся, отображая его фамилию, род занятий и квадрант.

– А ты попробуй меня останови!

Не успел он загородить проход, как я уже протиснулась в комнату.

– Всевышние королевы! Киралия, я не шучу. Я должен доставить чипы один, иначе заказчик заподозрит подвох.

– Я никуда отсюда не уйду, – уперлась я. – И он все равно заподозрит подвох, потому что ты привез чипы на день позже. К тому же тебе нужны мои глаза.

– Что? – изумленно спросил он.

– Наблюдать за людьми и выискивать у них слабости – моя работа.

Он положил торбу на длинный металлический стол посреди комнаты и покачал головой.

– Клиенту сказали, что вчера произошла путаница с заказами. Ты мне здесь не нужна.

Мне стало обидно.

– Ладно, вмешиваться я не буду, но и уходить тоже.

– Что же ты предлагаешь?

– А ты не очень сообразителен, – сказала я, оглядывая комнату в поисках надежного укрытия.

Кроме стола со стульями в переговорной почти ничего не было. Вдоль одной стены шли полки с книгами по юриспруденции и межквадрантным переговорам, а вдоль другой – металлические шкафчики.

Я подошла к одному из них, откинула дверцу вверх и заглянула внутрь. При виде тесного пространства грудь сжали невидимые тиски, и у меня перехватило дыхание. Я зажмурилась. Ну почему тут так мало места? Но делать было нечего: либо я залезаю внутрь, либо оставляю Варина с преступным гением, спланировавшим убийство королев.

Я засунула в шкафчик ногу. Варин привык все делать в одиночку, но я его не брошу. Мы вместе впутались в эту историю.

– Это же мусоросжигатель, – ошарашенно произнес он. – Ты что, умом повредилась?

– Ты не первый, кто это спрашивает.

Я с трудом втиснулась в маленький шкафчик. От сажи в носу защекотало. Щеки запылали, желудок скрутился в комок. Я уперлась руками в стенки, чтобы убедить себя, что места полно. Внутри ничто не движется, у меня просто разыгралось воображение.

– Тут сжигают секретные материалы сразу после переговоров, – сказал он неестественно высоким голосом.

Когда я не ответила, он добавил:

– Печь раскаляется до тысячи градусов, если не больше.

– Все будет хорошо, – сказала я, опуская дверцу и отрезая себе путь к отступлению. – Вы только ее не включайте.