X

Лондон, июнь 1884 года

Старший клерк промчался мимо на роликовых коньках. Таниэль не стал спрашивать его, что это значит. Этим утром, проснувшись, он обнаружил в своем чемодане уютно устроившегося там Катцу; по-видимому, на сегодня осьминог решил несколько изменить свои странные привычки. В чемодане уже недоставало нескольких пар носков и воротничков. У Таниэля не было настроения протестовать. В чистой кухне с дверью, открытой в мастерскую, откуда доносилось тиканье и вздохи часов, он ощущал себя сидящим на берегу моря. Все это закончится, когда Спиндл завершит свой отчет и Уильямсон пришлет сюда своих людей.

Таниэль нажал пальцами на веки и следил за цветами входящего кодированного сообщения, стараясь собраться с силами, чтобы снова отправиться к Уильямсону. Он хотел убедиться, что Уильямсон получил его телеграмму, кроме того, надо было сообщить ему об алмазах в механизме Катцу. Он медлил, перед ним ясно вырисовывалось его собственное будущее, когда ему придется вернуться в свое жилище по соседству с тюрьмой и речной сыростью после того, как он поможет превратить в призрак висельника человека, использующего алмазы, каким бы преступным путем они ни были заработаны, для создания совершенных механизмов. Он вздрогнул, когда на его плечо опустилась чья-то рука.

– Вот так на, это вы! Что вы тут делаете, прячась ото всех?

Это был джентльмен, которого он встречал вчера, мистер Фэншоу.

– О… доброе утро, – ответил Таниэль. – Если бы я знал, что вы здесь работаете, я бы, конечно, заговорил об этом вчера.

– Я не вполне отсюда, – произнес Фэншоу театральным шепотом. – Я прислужник Форин-офиса, и я похищаю людей, – он с интересом посмотрел на Таниэля. – Удивительно, что мы вас до сих пор не наняли, принимая во внимание ваш опыт в восточных делах.

– Мой… что?

– Крофт! Крофт! Я его у вас забираю. Клянусь, это последний.

– Не понимаю, почему Хоум-офис должен становиться жертвой устраиваемых Форин-офисом развлечений, – язвительно сказал старший клерк.

– Зачем вы надели ролики?

– Так приходится делать меньше движений.

– Я вам его верну к следующей пятнице, не волнуйтесь, – ухмыльнулся Фэншоу. – Нам в ту сторону, мистер…

– Стиплтон.

Таниэль еле поспевал за стремительно шагающим Фэншоу. Вскоре они вновь оказались на нижнем этаже в длинной, богато декорированной галерее, соединяющей Хоум- и Форин-офисы. Над лестницей из красного дерева, поскрипывание которой под ногами отдавалось гулким величественным эхом, висел портрет королевы в полный рост.

– Простите, сэр, я не понимаю, что происходит…

– Происходит то, что Форин-офис устраивает бал, – ответил Фэншоу, – а балы Форин-офиса всегда требуют огромной – размером с Гималаи – административной подготовки. Очень важно, чтобы на балу присутствовали всевозможные послы, и все они должны в определенное время поговорить с таким-то и таким-то или с тем-то и тем-то, и нет, такого-то нельзя сажать рядом с индийцами, и – как? у нас нет зеленого чая? И будут ли итальянцы, потому что, если будут, то венгры не придут, и так далее… Улавливаете суть? – Он бросил лукавый взгляд в сторону королевы. – И все это, конечно, оказывается важнее, чем информация о том, какой заговор готовится в Китае, или не собирается ли Киётака Курода снова вторгнуться в Корею. Дипломатические переговоры, происходящие во время бала, неизбежно отвлекают сотрудников от менее существенных территорий. Если в стране нет британского присутствия, она никого не интересует. Это, конечно, глупый подход, поэтому я привлекаю людей из других департаментов. У нас никто не говорит по-японски, и мне нужен кто-нибудь в помощь.

– Но я не говорю…

– Да, но вы, по крайней мере, знаете, как он звучит на слух, что уже хорошо для начала, и, кроме того, у вас есть преимущество, благодаря которому вам будет легче быстро выучить язык дома, – сказал Фэншоу, сворачивая налево по коридору и входя в комнату, напоминающую военный штаб. Стены ее были доверху завешены картами, и несколько мужчин работали за столами, расставленными, как в школьном классе. Повсюду высились стопки книг, а одна из них даже была превращена во вполне пригодную скамейку, на которой в данный момент стоял поднос со всем необходимым для приготовления чая. Один из присутствующих разговаривал по телефону, судя по всему, с журналистом. Фэншоу усадил Таниэля за письменный стол в углу:

– Японию сюда. Я, конечно, буду поблизости, а вы, когда не будете заняты, станете выполнять обычную работу: телеграфировать, заниматься счетами и так далее.

– Постойте, что значит быстро выучить? Вы ведь сказали, что я вернусь в Хоум-офис к пятнице.

– По всей видимости, я солгал.

– Что? Я понятия не имею, чем вы тут занимаетесь.

Фэншоу махнул рукой.

– Сядьте. По большей части вам придется иметь дело с ребятами из Найтсбриджской деревни, но, кроме того, в Лондоне живет еще полно японцев, и, поскольку их все-таки не так много, чтобы открывать посольство, они со всеми своими проблемами приходят сюда. Посол – его зовут Аринори, и сегодня его здесь нет, но будьте с ним начеку, а не то ко вторнику он запишет вас на дипломатическую службу, – ведет здесь прием три дня в неделю. Вы будете помогать тем, кто потерял документы, имеет проблемы с языком, давать людям советы по поводу съема жилья – короче, будете иметь дело со всеми, кто испытывает какие-либо трудности. Вот эта стопка бумаг – запросы, поступившие только за прошлую неделю. Разберитесь с теми, которые вам под силу, ну, а те, с которыми не справитесь, передадите мне. Джонсон объяснит вам, как заполнять формы и все такое.

Джонсон, человек, на которого он указал, оторвался от работы и впервые заметил Таниэля. Он улыбнулся ему быстрой улыбкой занятого человека:

– Доброе утро.

– Джонсон, это мистер Стиплтон. Я стащил его у телеграфистов из Хоум-офиса.

– Ох, слава тебе, господи, – воскликнул Джонсон, отодвигая блокнот для кодирования и знаком приглашая Таниэля подойти поближе. – Отправьте вот это. Я веду переговоры с Шанхаем, но этот процесс занимает у меня уйму времени, а Фэншоу украл у меня телеграфиста для коллег, занимающихся Америкой. Пока, Фрэнсис, – добавил он.

Фэншоу ушел. Таниэль вздохнул и, усевшись, по привычке, боком к телеграфному аппарату, осторожно потянул на себя телеграфную ленту. Этот телеграфный аппарат был гороздо совершеннее тех изношенных устройств, что стояли у них в Хоум-офисе; он работал быстрее и более плавно, и уже по его щелканью Таниэлю стало ясно, что выходящая из него лента не станет скручиваться после первых трех с половиной дюймов. Так что он придерживал ее просто по привычке. Сообщение представляло собой запрос на документ, подтверждающий, что на границе известно о том, что мистер Фивершем потерял паспорт, и что это не будет препятствием для пропуска его через пограничный пункт в Дувре.

Отправив телеграмму оператору на главный узел, он стал затягивать разболтавшийся и потому дребезжавший валик для телеграфной ленты. Когда, закончив, он собрал обратно аппарат, то заметил, что Джонсон наблюдает за его действиями.

– Можно попросить вас сделать для меня и вот это тоже? – смиренно попросил он. – Я тут сражаюсь в одиночку, и, кроме того, тот парень, который у нас тут прежде работал, был и вполовину не таким быстрым, как вы, с вашей скоростью вы управитесь за минуту. Вы слышите код?

– Да. И вы начнете слышать через какое-то время.

– Неужели? Потрясающе!

– Это совсем нетрудно.

– О, да, я уверен, что высшая математика тоже не так уж трудна, когда вы ее изучите, – рассмеялся Джонсон. – Так или иначе, но я рад, что вы к нам присоединились. Приятно для разнообразия заполучить наконец работающего человека, который знает, что делает, в отличие от остолопов, поступающих к нам прямиком из Итона и убивающих здесь время в ожидании, пока папаша раздобудет для них место где-нибудь в посольстве.

– Да, конечно, – ответил Таниэль, кивнув головой. На самом деле ему вполне симпатичны были выпускники частных школ, в Уайтхолле их было великое множество, и они, хотя и принадлежали к отличной от прочих смертных породе, всеми силами старались этого не показывать. Когда диктовавший ему Джонсон сделал небольшую паузу, Таниэль поднял голову и заметил, как остальные клерки обмениваются за его спиной многозначительными улыбками, хотя и не вполне понимал, что они означают.

– Готовы?

– Мм… да. Да. Итак: привет, Генри, точка. У меня тут сейчас работает новый парень за телеграфом, точка…

– Вы можете просто говорить, как в жизни, – сказал Таниэль, глядя на телеграфный ключ.

– Правда? Я думал, что надо все как-то специально, знаете ли… перефразировать.

– Я сделаю это за вас, так будет быстрее.

– О, великолепно! Черт побери, вы дока в своем деле, не так ли?

– Этому можно научить даже обезьяну. За телеграфом, точка…

После чего, уже не пытаясь разобраться в телеграфе, Джонсон перешел на чистую диктовку; довольно часто он прерывался, чтобы объяснить, что имеется в виду, и тогда остальные тоже принимали участие. Похоже, им было приятно порисоваться перед ним, и Таниэль внимательно их слушал и старался все запоминать, так как никогда прежде ему не приходилось иметь дело с чем-то подобным. Телеграмма в Шанхай представляла собой ответ на дипломатическую депешу и, следовательно, была очень длинной; здесь были требующие реагирования махинации китайской таможни, странный культ на востоке и проблемы британского ботаника, проникшего в запретную область с целью коллекционирования образцов чая. После шанхайской телеграммы пошло сообщение из Токио, понятное лишь частично, поскольку местный министр изъяснялся на сумасшедшей смеси англо-японского пиджина, пересыпаемой «годзаймасами» и «шимасами», которые Таниэль слыхал краем уха, не понимая их значения, накануне в японской выставочной деревне. Спустя некоторое время Джонсон составил их список.

Несмотря на весь свой энтузиазм, клерки поглядывали на Таниэля со странной подозрительностью и не пригласили его пойти вместе с ними обедать. Он не огорчился. Тишина давала ему шанс заняться собственными делами. Он сел за «японский» стол и взялся учить японские слова из списка. Чем дольше он на них смотрел, тем более поразительным казался ему факт, что Мори выучился говорить по-английски без акцента. На минуту оторвавшись от чтения, Таниэль заметил напротив себя шкаф с картотекой, на котором была надпись «Японские подданные».

Он медленно встал со своего места и открыл ящик с наклейкой «M-Р», в котором преобладали Накано и Накамуры. Здесь нашлись только два человека с фамилией Мори. Вторым шел Кэйта. В тощую папку были вложены копии иммиграционных документов. Они представляли собой отпечатанный сертификат, разделенный на две колонки, куда от руки была вписана информация, заверенная таможенным чиновником из Портсмута. Он внимательно прочитал все графы.

Имя: барон Мори, Кэйта р. 14 июня 1845 г.

Подданство: Япония

Страна убытия: Япония

Занятие: Правительственный помощник мистера Ито, министра внутренних дел

Дата выдачи сертификата: 12 января 1883 г.

В папке больше ничего не было, если не считать письма от мистера Ито, удостоверяющего личность Мори. Письмо было скреплено официального вида печатью с надписью на японском, а в верхней части листа помещался императорский герб. Таниэль оставил папку снаружи, прислонив ее к стенке шкафа. Мори упоминал, что его родственник был где-то правителем, поэтому титул барона перед его именем не должен был особенно удивлять, но Таниэлю это раньше просто не приходило в голову. У него сжалось сердце, когда, вновь перечитав письмо и сертификат, он сообразил, что должен сообщить обо всем Уильямсону прежде, чем полиция явится арестовывать знатного человека за принадлежащие ему бриллианты.

Телеграфный аппарат ожил.

Скотланд-Ярд /Хоум-офис…

Аппараты в Хоум-офисе печатали код только простым грифелем, но местный аппарат выдавал текст в приятном для глаза виде, похожем на каллиграфический рукописный почерк. За первым сообщением последовало второе, затем третье. По-видимому, на центральном узле собрали воедино все предназначавшиеся для Скотланд-Ярда телеграммы и теперь отправляли их скопом, как обычную почту.

– А. Уильямсону Спиндл осмотрел по вашей просьбе мои часы и…

Таниэль оторвал телеграфную ленту и сидел с зажатой в руках бобиной, ожидая, пока отпечатается остаток телеграммы. Аппарат продолжал печатать сообщения, наматывая их на катушку для бумаги, и оттого, что она была чересчур мала для такого количества передаваемого материала, на ней вскоре оказалось три или четыре слоя неудобочитаемого текста; под конец чернила на всех сообщениях слились воедино, превратив транскрипт в сплошное черное пятно. Клерк, отправляющий телеграммы, по-видимому, не считая их содержание сколько-нибудь важным, посылал одно сообщение за другим. Таниэлю пришлось принимать их вручную. Когда аппарат наконец замер, Таниэль отсоединил катушку и прокатал ее по чистому листу бумаги, чтобы очистить ее от чернил. Вставив катушку на место, он установил также и бобину для транскрипта и остался сидеть неподвижно, с зажатыми между коленей руками, глядя на следы чернил на лежащем перед ним листе.

– У вас все в порядке? – спросил бесшумно вошедший Фэншоу. – У вас такое мрачное выражение.

Таниэль выпрямился.

– Нет, я всегда так выгляжу.

– Знаете, все мои клерки сидят снаружи, нахохлившись над своими сэндвичами. Они явно чем-то напуганы. Вы, наверное, высказались очень сурово по поводу хлопкопрядильных фабрик.

– Да? Я ничего не знаю о хлопкопрядильных фабриках.

– Понятно, – рассмеялся Фэншоу. – Как ваши успехи?

– Я поискал документацию на Мори в этой картотеке. У него, оказывается, баронский титул.

В глазах Фэншоу загорелся интерес:

– Те самые Мори. Вот это да!

– Они чем-нибудь знамениты?

– Это великий японский самурайский клан. Они безумно богаты и, как правило, очень консервативны. Их глава в настоящее время – герцог Тёсю, по значимости это примерно то же самое, что герцог Нортумберлендский. О-о… Я знаю. Я знаю, в штате министра Ито был некий Мори. Уволился некоторое время назад. Помнится, кто-то сообщал в одной из депеш, что он снялся с места и отправился в Англию, чтобы стать часовым мастером. Вот не думал, что когда-нибудь его повстречаю. Да, невероятно.

– Может быть, государственная служба казалась ему скучной?

– Вряд ли, – засмеялся Фэншоу. – Ито, вне всякого сомнения, станет премьер-министром, как только добьется преобразования правительственной системы. Кстати, у меня для вас подарок, – добавил он, кладя перед Таниэлем японский словарь. Тяжелый словарь опустился на стол со стуком, так что лежавшие на нем бумаги подпрыгнули.

– Вам надо это выучить.

– Все?!

– Да, все.

Таниэль приоткрыл книгу, поддев ногтем уголок обложки, и поморщился – он сделал это левой рукой. Несмотря на незначительность усилия, засохшая корка на ране треснула. Тонкая, похожая на папиросную, бумага была испещрена мелко набранным текстом.

– Но разве вы не говорите…

– Я провожу здесь только треть своего рабочего времени, у меня есть еще тысяча других дел.

– Каких дел?

– Всяких, – вздохнул Фэншоу, рухнув в свое кресло. Он выдвинул ящик своего стола и извлек оттуда твидовую подушечку, утыканную множеством булавок со стеклянными головками, а также кусок ткани с воткнутой в него иголкой. Таниэлю была видна лишь изнанка вышивки, но ему показалось, что он видит наполовину законченный узор из плюща.

– Хотя, надо сказать, сегодня полдня у меня ушло на то, чтобы объяснить лорду, черт бы его побрал, Кэрроу, где находится кабинет лорда Левесона. И не то чтобы его местоположение изменилось за последние двадцать лет! Эти люди не считают нужным запоминать, где что находится, когда к их услугам имеются ребята вроде меня, – он задумчиво обвел глазами комнату. – Что-то я забыл. Я вечно что-нибудь забываю. Знаете, так можно дойти до состояния человека, который, выходя из дома, каждый раз испытывает навязчивое чувство, что забыл надеть какую-то важную часть туалета, и потому на всякий случай выкладывает вторую пару брюк с единственной целью их забыть. Билеты! – внезапно воскликнул он. – Персоналу Форин-офиса предоставляются билеты на бал, вы можете получить свой билет в Чиверс-офисе, за углом. Я огорчусь, если вас там не увижу. Особенно принимая во внимание, сколько сил я вложил в это чертово событие. Да, и вам нужно будет подписать дополнительные документы о неразглашении государственной тайны, что неудивительно. Вы, может быть, полагали, что проходящие через Хоум-офис материалы содержат всякие секреты, но что вы скажете, узнав, какая информация поступает по проводам сюда! И должен еще добавить, что ваше жалованье будет увеличено пропорционально занимаемому положению.

– Я… господи, вы не шутите?

– Вовсе нет.

– Спасибо.

Фэншоу отмахнулся от выражений благодарности:

– Не могу допустить потери говорящего по-японски сотрудника в пользу телеграфа Хоум-офиса.

Он снова вздохнул, возвратясь в прежнее полусонное состояние, и, воткнув иглу с зеленой нитью в ткань, сделал новый стежок.

– Что вы делаете? – спросил Таниэль, будучи более не в состоянии сдерживать свое любопытство.

– Что? А, это вышивка. Думаю, это симптом усталости, из-за перегруженности работой. Если время от времени я не отвлекаюсь на это занятие, я тихо схожу с ума.

– Но каким образом вышивание может помочь?

– Вы такой искренний человек. Я думаю, это связано с тем, что вышивание не требует особенного напряжения мысли. Подозреваю, что это реакция на прогрессирующий невроз, я собираюсь проконсультироваться у доктора. Это у меня семейное. Хотя, конечно, мне не сравниться с братом. Ему приходится, обходя усадьбу, пересчитывать изгороди. А там их масса. Думаю, постоянство чисел действует успокаивающе, когда человек чувствует, что теряет контроль над собой и действительностью.

Таниэль согласно кивнул. Ему самому никогда не давалась математика. Он всегда застревал, не понимая самую суть идеи, а именно, не мог увидеть, что означает, например, число три. Он полагал, что это некая вещь в себе, но сам он мог воспринять ее лишь как некий символ, а это примерно то же, что пытаться понять, что такое пианино путем внимательного разглядывания букв, из которых состоит обозначающее его слово.

– Я как раз собирался заварить чаю, – наконец сказал Таниэль. – Может быть, это поможет?

Фэншоу сложил вместе ладони и откинулся назад в своем кресле, как будто только что достиг земли обетованной после сорока лет скитаний по бесчайной пустыне.

– О, несомненно, благодарю вас. Да, кстати, все телеграммы для Скотланд-Ярда поступают сюда, так что, когда они будут здесь, пожалуйста, отнесите их в подвал, хорошо?

Последние несколько недель жара стояла такая, что грязь на илистых отмелях по берегам Темзы засохла и растрескалась, но в подвале Хоум-офиса было по-прежнему холодно. Сваленный сюда хлам, который отчасти защищал от холода, был теперь по большей части вывезен, и Таниэль, спустившись вниз, обнаружил сидящевшего за своим столом молодого офицера, который тщетно пытался согреть руки, обхватив ими лампу. В окружении старых шкафов с документами, среди металлического шума, издаваемого снующими вокруг полицейскими в тяжелых ботинках с набойками, Уильямсон в перчатках без пальцев выглядел как преступник.

– Мне показалось, что я вижу среди этих шкафов экспедицию Франклина, – сказал Таниэль.

– Да, не хватает только собак и… ледяных вершин, – мрачно откликнулся Уильямсон. – Эти телеграммы – из Форин-офиса? Какое вы имеете к ним отношение?

– Сегодня утром меня нанял Фрэнсис Фэншоу.

– О, это хорошо, – он взял у Таниэля транскрипты и сделанные им от руки записи, но отложил их в сторону. – Итак, – сказал он, понизив голос и перестав заикаться, – сегодня утром ко мне приходил Фредерик Спиндл и рассказал о спрятанных алмазах и дополнительных механизмах.

Таниэль подвинул к себе стул и сел напротив него, обхватив себя руками, чтобы согреться. На нем была рубашка с короткими рукавами.

– Я пришел к вам по тому же поводу. Я нашел Мори в восточной картотеке. В Японии он барон, из очень богатой семьи. Фэншоу говорит, из баснословно богатой. Так что не думаю, что алмазы – это улика.

– Почему тогда он занимается изготовлением часов в Найтсбридже?

Таниэль помотал головой. Не то чтобы было невозможно объяснить присущие Мори странности, но он опасался делать это сейчас. Он стал бы описывать Мори в слишком розовых тонах.

Уильямсон облокотолся на стол и спрятал пальцы под шарфом.

– Тем не менее все это выглядит не вполне правильно.

– Но также и не вполне неправильно.

Уильямсон остановил на Таниэле острый взгляд, казалось, просвечивая его до костей.

– Как бы то ни было, – сказал он, растягивая слова, – часы появились у вас в квартире вечером того дня, когда мы получили угрозы. Они открылись в день, когда произошел взрыв. Сигнал прозвучал непосредственно перед взрывом. А как насчет специального механизма, который показывает, где в определенное время находится обладатель часов? Не знаю, для чего он предназначался, но Спиндл говорит, что это один из сложнейших механизмов, какой ему когда-либо приходилось видеть. Вы не станете изготовлять самый совершенный механизм из когда-либо виденных одним из лучших часовых мастеров Лондона, чтобы просто использовать его как будильник, не так ли?

– Я снял комнату у него в доме, – тихо сказал Таниэль, – чтобы следить за ним. Я не утверждаю, что он невиновен. Я просто говорю, что трудно предположить, что алмазы – это плата, поскольку речь идет о богатом человеке. Богатство которого уходит корнями в прошлое, судя по тому, что говорит Фэншоу.

Уильямсон некоторое время молчал, откинувшись на спинку стула.

– Ну что ж, это хорошо. Это очень хорошо, – он выглядел виноватым, но не произнес извинения вслух. – Знаете, вам бы надо служить в Специальном отделе, а не печатать для Фэншоу. Вы очень уравновешенны.

Таниэль улыбнулся.

– Интересно, как часто офицеры из Специального отдела погибают, если они упускают ирландцев?

– Если упускают? Всегда.

– Приятнее, однако, работать с более эффективными людьми, не правда ли? Так что во всем есть свои преимущества и недостатки.

Уильямсон расхохотался, но тут же закашлялся.

– Расскажите мне о Мори.

– Что именно?

– О вашем впечатлении от него, если оставить в стороне загадочную историю с часами.

– Он добр, – сказал Таниэль, глядя в пол с процарапанными на нем полукружьями, оставленными ножками столов. – Он боится высоты и не любит соседских детей. У него есть ручной механический осьминог, который ворует носки. Кажется, его хорошо знают в выставочной восточной деревне в Гайд-парке, так что он не то чтобы совсем отшельник.

– Вы с ним ладите?

– Да, вполне.

– До такой степени, что сможете осмотреть дом, не вызывая подозрений?

– Вряд ли я смогу поднимать половицы, – тихо произнес Таниэль.

– Вам и не надо поднимать половицы, я хочу, чтобы вы просмотрели его переписку. Если он связан с ирландцами, он, скорее всего, сжег все, что может послужить уликами, но мог и не сжечь. Люди чувствуют себя дома в безопасности; он мог сохранить письма, листовки… помимо прочего, они не гнушаются шантажа.

– Хорошо, – ответил Таниэль; у него заныли зубы.

– Если вы что-нибудь найдете, сразу же сообщайте мне. Спиндл скоро передаст мне законченный отчет, но я не могу арестовать человека за наводящие на размышления часы, к тому же… вы понимаете. Давление с самого верха.

– По вам это заметно.

– Нет, вы скажите, что на самом деле думаете, – Уильямсон пытался говорить задиристым тоном, но потом обхватил руками голову. – Правда, заметно?

– Долли, все будет хорошо. Я думал, вы уже арестовали половину вовлеченных в это дело преступников.

– Да. Мы знали их имена за много месяцев до взрыва, но не могли их арестовать, пока не найдем бомбы. Иначе у нас не было бы доказательств. Но мы не нашли чертова изготовителя бомб. Если мы не сможем его поймать, будет дьявольски трудно напрямую связать остальных ублюдков со взрывом, и потом, никто из них его не знает; им не рассказали ни о чем, кроме того, что каждый из них должен непосредственно сделать, на случай, если их арестуют. Прошу вас, будьте осторожны. Если вы спугнете этого человека, все дело может…

Таниэль откинулся назад. Уильямсон, должно быть, заметил выражение его лица, поскольку сделал умиротворяющий жест рукой.

– Не думайте, что я не понимаю, какой это чудовищный административный провал, раз приходится рассчитывать на помощь гражданского лица.

– Что случится, если я не смогу ничего найти?

– В таком случае мне все равно придется его арестовать, чтобы попыться вытрясти из него признание до того, как министр иностранных дел узнает, что я арестовал восточного аристократа.

Таниэлю стало трудно дышать, он почувствовал боль в груди.

– Долли, возможно, это не он. В бомбе был спрятан часовой механизм, но любой часовщик мог извлечь его из каких-нибудь сделанных Мори часов, и да, у вас есть подозрительные часы, но ведь любой часовой мастер мог настроить их так, чтобы они сработали нужным образом.

– А что вы скажете о попрошайке у вашего дома, который видел мальчика с иностранным клеймом на ботинках?

– Половина лондонских часовщиков – китайцы.

– Вы действительно так думаете или вам просто очень хочется, чтобы это был не он?

Таниэль встал.

– Чего мне хочется, так это чтобы вас не вышвырнул на улицу министр иностранных дел при весьма возможном развитии событий, при котором самурай сумеет настолько упорно и долго удерживать свои позиции против нескольких копов, что о происходящем станет широко известно.

Уильямсон тоже встал.

– Извините, – сказал он, протягивая Таниэлю руку.

Таниэль пожал ее и поспешно отвернулся, чтобы полицейский не увидел его лица.

Вернувшись со службы с украшенным позолотой приглашением на бал Форин-офиса в сумке, Таниэль вошел в дом не через мастерскую, а через парадный вход. Он видел через окно, что Мори работает. Таниэль положил на кухонный стол полученный от Фэншоу словарь, поставил чайник на огонь и, ожидая, пока он закипит, прочитал несколько первых страниц. Словарь содержал не слова, а отдельные символы, лишь некоторые из них были одновременно словами, разбитыми на группы, каждую из которых объединял штрих под определенным номером. Вначале шли числа и символы, обозначающие слова «человек», «солнце» и «большой». Таниэль перекинул страницы налево, чтобы просмотреть статьи в конце словаря. Они казались бессвязными, запутанными и древними на вид. Слова были философскими терминами.

– О, тут чай, – сказал Мори, услышав из мастерской бульканье кипящего на кухне чайника.

– Не хотел вас беспокоить, – отозвался Таниэль.

– Ничего, беспокойте.

Таниэль шире приоткрыл дверь между мастерской и кухней. Она никогда не закрывалась до конца, удерживаемая крепким железным упором. Дверь была дубовая, со стрельчатым завершением; ее массивность напоминала Таниэлю юные годы, когда он играл на органе в герцогской часовне: ему приходилось изо всех сил налегать плечом, чтобы открыть дверь на хоры. Правда, та дверь была скрипучей. Мори сидел спиной к Таниэлю, склонившись над микроскопом. Он был поглощен какой-то сложной работой и даже не обернулся. Переложив карандаш из правой руки в левую, Мори делал какие-то пометки на кальке. Было очевидно, что он не считал необходимым поддерживать разговор из вежливости.

Подойдя сзади и коснувшись его локтя, Таниэль положил перед ним гинею. На Мори была рубашка из настоящего льна, и оттого, что он сидел боком к двери, сквозняк холодил его левую руку. Он повернулся на стуле.

– Что это?

– Это ваш выигрыш, – ответил Таниэль. – С сегодняшнего утра я работаю в Форин-офисе.

Мори кивнул.

– Отлично.

– Спасибо, барон Мори.

– О, кто вам об этом сказал? – сердито спросил часовщик.

– Никто. Я видел в офисе ваши иммиграционные документы. Почему вы об этом не сказали?

– Мне больше хочется быть часовщиком, чем самураем.

– Как видно, вам ужасно не нравится быть самураем.

– Молчи, крестьянин!

Таниэль рассмеялся; он знал, что сказал бы Уильямсон, увидев эту сцену, но тут же отогнал от себя эту мысль. Не Уильямсону возвращаться в Пимлико, когда все закончится.

Вскоре они сели ужинать: свежий хлеб, настоящий виноград и горьковатое восточное вино, после двух чашек которого Таниэль решил, что оно ему нравится. Ему также доставляло удовольствие смотреть, как Мори ест рис палочками, – он управлялся с ними чрезвычайно аккуратно, Таниэль не сумел бы столь же изящно орудовать ножом и вилкой. По всей видимости, Мори неодобрительно относился к европейским столовым приборам, считая их признаком бессмысленного декаданса, и, как будто желая подчеркнуть свое отношение, перемыл всю посуду, за исключением вилки Таниэля, которую он воткнул в банку, словно для химической пробы. Таниэль шутливо толкнул его в бок и увидел его улыбку, отразившуюся в темном окне.

В саду, среди берез, от травы поднимались светящиеся шары. Он видел их в свою первую ночь здесь, но сейчас ему удалось разглядеть их поближе, и он обнаружил, что они окрашены в желтые и оранжевые тона. Время от времени один из них мигал, как будто между ними что-то передвигалось. Ребенок Хэйверли, вновь оставленный возле задней двери, тоже заметил это и разразился радостными воплями.

Таниэль поставил тарелку, которую вытирал:

– Что это?

– Светлячки.

– В Англии не водятся такие светлячки.

Мори вынул из кармана ключ. Как только он открыл дверь, блуждающие огоньки исчезли. Они все же вышли в сад и огляделись, но не нашли ничего, за исключением Катцу, пускающего пузыри в садовой лейке.