IX

Оксфорд, июнь 1884 года

Утро выдалось славное. Дождь и сопутствующий ему туман принесли прохладу на опаленные летним жаром улицы, и желтая ломкая трава напиталась спасительной влагой. Через распахнутое настежь окно слышалось ворчливое жужжание шмелей, кружащих над цветниками с мокрой лавандой. Грэйс пыталась сосредоточиться на чтении, но ее отвлекали раздражающие мысли о том, куда могли запропоститься ее часы: они исчезли еще на прошлой неделе. Она вывернула все карманы, обшарила ящики комода и коробки, спрашивала у привратника, который их не видел, и в Бодлианской библиотеке, где ей вручили три пары часов, но ее собственных среди них не было.

Накинув шаль поверх ночной сорочки, она работала до тех пор, пока не заболели глаза, затем, не желая искать кого-нибудь, кто бы помог ей затянуть корсет, облачилась в старую одежду Мацумото. Приятно было подняться на ноги, и ей вдруг захотелось выйти на воздух и прогуляться по саду, может быть, взять с собой работу, но тут нестройный хор городских колоколов возвестил полдень. Идти куда-то, даже просто выйти в сад, казалось бессовестной потерей времени. Сегодня в полночь она перевернула листок календаря. На следующей неделе наступает конец триместра, эта дата была обведена красным кружком. Она снова уселась в неудобное кресло и, обхватив рукой колено и положив на него подбородок, стала просматривать свой реферат в поисках нужного места.

Кто-то постучал в дверь, и она вздрогнула от неожиданности.

В комнату заглянула Берта.

– Тут внизу дама, которая говорит, что она ваша мать.

– Моя мать уже долгие годы инвалид.

Берта кивнула и изобразила фигуру, закутанную в шаль.

– Я подумала, что лучше не предлагать ей подняться к вам, чтобы она не умерла со стыда, – она обвела глазами комнату. На самом деле все было не так уж и плохо, несмотря даже на пирамиду из грязных чашек, которые она никак не могла собраться отнести вниз.

– Спасибо. Вы, как всегда, очень великодушны. Я спущусь, – сказала Грэйс. Она подозревала, что ее таким образом решил разыграть Мацумото.

– Не следует ли вам одеться поприличнее?

– Ох, неужто так необходимы все эти корсеты и банты, мы ведь не на подиуме? Нет, извините, но я не буду этого делать. Вся моя одежда в стирке. И я сегодня никого не ждала.

– Ну что же, я могла бы вам что-нибудь одолжить, если хотите, – подчеркнуто вежливо предложила Берта.

– Пожалуй, не стоит. Я могу прожечь вашу вещь или посадить на нее пятно.

Берта молча бросила на нее раздраженный взгляд и удалилась. Грэйс, не торопясь, последовала за ней, готовая услышать смех Мацумото, но в просторной гостиной, из окон которой открывался чудесный вид на цветники, окаймленные лавандой, и спускающийся к реке луг, действительно сидела ее мать. Ее мать, много лет не покидавшая Лондон. Ее мать, много лет не выходившая из дому.

– Мама, что случилось? Что-нибудь с Уильямом? Или с Джеймсом? Я думала, они оба собирались домой в отпуск, что…

– Нет-нет, слава богу, ничего такого, – поспешно ответила ей мать. Она плотнее завернулась в шаль, хотя в комнате было жарко от заглядывающего в окна яркого солнца.

– Господи, что это на тебе?

– Моя одежда вся в прачечной. Так что произошло? Папа?..

– Нет, – мать набрала воздуху в легкие, – Фрэнсис Фэншоу собирается на бал Форин-офиса четырнадцатого числа.

Грэйс наморщила лоб.

– И что? – непонимающе спросила она.

– Фрэнсис. Помнишь, вы росли вместе? Детьми вы любили ловить головастиков в имении его отца в Хэмпшире. Он тебя на несколько лет старше.

– Я… да, я помню. Он… заболел?

Мать озадаченно смотрела на нее.

– Нет. Я же тебе сказала, он будет присутствовать на балу Форин-офиса. Ты знаешь, что его жена умерла пару лет назад?

– По-моему, я об этом читала, – все еще недоумевая, ответила Грэйс. Она присела на набитую конским волосом кушетку, которая, заскрипев, погрузила ее в облако знакомого с детства фиалкового аромата духов.

– Так вот, старый граф очень болен, – спокойным тоном продолжала ее мать. Ее глаза слезились от яркого света; она достала из украшенного старинной черной вышивкой футляра очки с затемненными стеклами и водрузила их на нос. – И твой отец, конечно, тоже получил приглашение на бал. Все так удачно складывается, не правда ли? – Ее лицо озарила искренняя, радостная улыбка. Из-за слабого здоровья она не употребляла ни сахара, ни кофе, и благодаря этому у нее до сих пор были ослепительно белые зубы, составлявшие странный контраст с морщинистым лицом. Грэйс вдруг заметила, что мать надела для выхода золотые серьги, которые оттягивали вниз потерявшие с недавних пор упругость мочки ее ушей. Она выглядела старухой. Ей не было еще пятидесяти.

Мать ошибочно истолковала выражение ее лица.

– Разве ты не видишь? Это будет так романтично. Вы встретитесь вновь после стольких лет, будете танцевать, и, если нам улыбнется удача, он к концу месяца сделает тебе предложение. Это очень хорошая партия, очень многообещающая.

– Да, я вижу. Мама, я не… это слишком неожиданно.

Мать понимающе кивнула.

– Такие вещи всегда происходят неожиданно. Знаешь, я не хотела выходить за твоего отца, я его ужасно боялась, думала, что он выглядит таким свирепым в военной форме. Я предпочла бы выйти замуж за священника и жить в какой-нибудь тихой деревне. Но я, конечно, постепенно привыкла и сейчас не пожелала бы для себя иной доли.

Грэйс прикусила язык, чтобы не ляпнуть что-нибудь по поводу воображения или его отсутствия.

– Да-да. Я знаю. Конечно. Но…

– О, Грэйси! – вспылила мать, и из-за дверей послышался глухой удар. Грэйс не стала оборачиваться. Было бы жестоко показать Берте, что ее поймали за подслушиванием, тем более что Грэйс уже была с ней сегодня не слишком вежлива.

– В таком возрасте ты уже не можешь продолжать жить с нами. Тебе нужен собственный дом, муж. Когда у тебя появится собственная крыша над головой, вы больше не будете так ругаться с отцом, неужели ты этого не понимаешь? И у тебя будет возможность продолжить… чем бы ты тут ни занималась, ты сможешь продолжить это, когда к тебе перейдет дом твоей тетки.

– Будет намного проще, если я получу дом тетки без необходимости выходить за кого-либо замуж с единственной целью завладеть ключами.

Мать сняла темные очки и посмотрела на нее полным упрека взглядом.

– Другого выхода нет. Конечно, если бы это зависело от меня, ты бы немедленно получила дом, но я понятия не имею, как это можно сделать. Закон очень путаный. Не сомневаюсь, что твой отец лучше во всем этом разбирается, я в этом уверена.

– Да, я знаю. Прости мне мою раздражительность. Я просто имела в виду, что предпочла бы сама зарабатывать на жизнь. Я почти приступила к важному эксперименту. Если он окажется удачным, мне не надо будет ни за кого выходить замуж. Я тогда получу здесь стипендию и жилье.

– А что, если ничего не получится?

– Ну, я… я думаю, все получится, – она сглотнула, подбирая выражения, чтобы ее объяснения не звучали высокомерно. – Этот эксперимент уже ставили раньше, но не вполне правильно. Я сейчас как раз работаю, чтобы это исправить. Это будет довольно несложно.

– Ну а если все-таки нет? – настаивала ее мать. – Просто скажи, что пойдешь на этот бал, и я почувствую себя счастливой. Мне неприятно думать, что тебе придется вернуться домой и страдать там от безделья.

– Если мне придется вернуться домой, я найду для себя работу учительницы в школе, – возразила она, стараясь казаться воодушевленной этой идеей.

– И ты уверена, что это лучше, чем выйти замуж за Фрэнсиса Фэншоу?

Грэйс начала терять терпение.

– Послушай, если я выйду замуж, я стану чьей-то женой. У жен есть обязанности. Если у меня будут дети, я года на полтора потеряю рассудок – не смотри на меня так: с тобой это было и с Джеймсом, и с Вильямом, и это было ужасно – полтора года рыданий по всякому поводу и без и каша вместо мозгов – в таком состоянии я просто не смогу работать. А потом то же самое произойдет со следующим ребенком, а потом я постепенно вообще расхочу работать, и в голове у меня постоянно будет каша, и я буду просто…

– Что? – воскликнула мать, повышая голос. – Ты будешь кем? Будешь вроде меня? Это что, так ужасно? Ты относишься ко мне с таким пренебрежением, а ведь я смогла доехать сюда, чтобы тебе обо всем рассказать! Не так уж много женщин отважится отправиться на расстояние более пятидесяти миль от дома в одиночку!

Грэйс не стала спорить; как всегда, у нее появилось чувство, что она ударила котенка, она почти ощущала под своей рукой его хрупкие косточки. Она долго просила прощения, а потом, взяв мать под руку, медленно, так как та не могла ходить быстро, повела ее в пустую столовую и попросила принести чай.

Пока чай заваривался, Грэйс, как бы размышляя вслух и стараясь говорить непринужденно, заявила, что, возможно, на балу будет действительно весело.

После этого, казалось, все утряслось. Поскольку леди Кэрроу не заказала для себя номер в гостинице, но слишком устала, чтобы сразу отправиться на поезде в обратный путь, Грэйс пришлось отвести ее в домик для гостей напротив здания колледжа. Зная, что мать будет чувствовать себя неуютно на новом месте, Грэйс провела с ней остаток дня. Когда она, наконец, вернулась в колледж, уже темнело. Кузнечик, проникший к ней в комнату через открытое окно, сидел на ее реферате об эфире. Грэйс согнала его. Неловко согнувшись над столом, она долго стояла, проглядывая страницы, пока у нее не заболела спина. В ее отсутствие ей перестелили постель, свежие простыни притягивали ее, но она и так уже потеряла слишком много времени. Усевшись в свое неудобное кресло, она зажгла лампу и ущипнула себя, чтобы не заснуть за чтением.

Грэйс закончила чтение реферата после полуночи и только тогда обнаружила свои часы, лежащие на стопке уже прочитанных книг. Досадуя на себя, она взяла часы в руки и открыла крышку, чтобы завести их. Часы уже были заведены до упора. Они показывали правильное время. Кто-то отполировал их, и во внутреннюю часть крышки была вложена аккуратно обрезанная по кругу новая копия гарантии от мастера. Недоумевая, она посмотрела на запертую дверь и решила утром расспросить привратника. Однако утром она забыла об этом, отправившись провожать мать на станцию.