XVIII

Грэйс обещала отправить телеграмму, как только сможет с уверенностью объяснить происходящее. И, хотя Таниэль понимал, что до половины восьмого утра ничего не принесут, он, следя за кипящей на плите кастрюлей с рисом, все время прислушивался, не зазвонит ли дверной колокольчик. Ему обычно нравилось наблюдать за поднимающимся к потолку паром, потому что пар при варке риса был совершенно особенным, но сейчас он не мог ни на чем сосредоточиться. Он открыл дверь в мастерскую, чтобы видеть улицу через большое окно, и обнаружил, что Мори уже там. Он был занят перекладыванием самых хрупких часов из шкафов в глубокие обтянутые бархатом коробки. Таниэль взялся рукой за дверной косяк.

– Что происходит? – поинтересовался он. Они еще раньше договорились, что до половины восьмого он должен говорить только по-японски, и это оказалось очень кстати. Новый для него иностранный язык скрывал его непривычно натянутый тон: его японский и так всегда звучал не слишком естественно.

– А, это… – Мори защелкнул одну из коробочек. Таниэль видел, что он подыскивает слова, чтобы выразить свою мысль в понятных выражениях, но оставил эту затею и, нарушив собственное правило, перешел на английский:

– Сейчас сюда прибудет полиция. По-видимому, мое имя звучит на ирландский манер. Когда вещи сложены в коробки, люди обращаются с ними более аккуратно.

– Правда? – спросил Таниэль.

– Иногда, по крайней мере. Видите ли… они очень сердиты и готовы взяться за любого подходящего, по их понятиям, иностранца, так что они меня арестуют. Но это скоро дойдет до вашего офиса. В настоящий момент в Японии отношение к соглашениям с Британией довольно критическое, поэтому, когда в Министерстве внутренних дел станет обо всем известно, они выйдут из себя. Так что я предпочитаю покончить с этим сегодня, с тем, чтобы с меня сняли подозрения, вместо того чтобы бежать куда-нибудь в Озерный край и скрываться там неделями. И хватит так на меня смотреть, отправляйтесь на службу.

– Они будут вас бить.

– Не слишком изобретательно.

Таниэль снова посмотрел в окно. На улице было по-прежнему безлюдно, если не считать одного из мальчишек Хэйверли. Он блуждал в тумане среди ему лишь одному видимых чудес. На плече у него восседал Катцу.

– Вы ожидаете почту? – спросил Мори. – Она будет только к вечеру. Почтовое отделение в Найтсбридже в этот день по утрам не работает.

– Я забыл, – выдохнул Таниэль.

– Идите на службу, – повторил Мори. – Если вы здесь задержитесь, они и вас арестуют.

– С какой стати?

– Если вас кто-нибудь ударит, вы непременно дадите сдачи, а это… противодействие полиции, как мне кажется. Ради бога, идите. Ждите телеграмму в районе пяти часов и, если вам нетрудно, сразу же передайте ее Фрэнсису Фэншоу.

– Мори…

– Стиплтон.

Он послушался.

Войдя в офис, Таниэль остановился у своего стола и долго разглядывал новый телеграфный аппарат. Его полированные детали еще сохраняли первоначальный блеск, и в насечке на колесе для транскрипта еще не собралась грязь. Казалось, что за последние несколько недель произошло столько всего нового, но на самом деле получалось, что единственной реальной переменой в его жизни была замена расшатанного телеграфного аппарата на современную модель, выполняющую ту же самую работу более плавно.

Появился Фэншоу и сунул ему в руки папку, набитую мятыми листами с наклеенными на них необработанными транскриптами.

– Диппочта из Токио и Пекина. Вам надо пойти доложить министру краткое резюме.

– Мне?

– Вы – единственный, кто все их прочел. Идите. Да побыстрее, он ждет.

Лорд Левесон, не ожидая вступления, сразу же начал задавать вопросы. Это был крупный седовласый мужчина, его отрывистая речь напоминала лай. Вопросы он выпаливал как из пулемета. Ему требовались лишь отдельные части дипломатической почты по интересующим его темам, но поскольку необработанные транскрипты были пересыпаны надписями и обрывками сокращенного кодирования, оставленными операторами, он не мог прочитать их сам. Все это продолжалось час, затем два, и, наконец, решив, что Таниэль справляется с чтением транскриптов лучше, чем другие телеграфисты, Левесон вручил ему заодно донесения из Москвы, после чего все началось заново. Таниэль, однако, успел прочитать всего несколько первых строчек, когда в дверь постучали и в кабинет просунулась голова Фэншоу.

– Извините, что перебиваю. Стиплтон, там для вас телеграмма. Курьер говорит, что может отдать ее только вам лично в руки.

Молоденький посыльный с почты дожидался, пока Таниэль не распишется в получении телеграммы, помеченной надписью «суперсрочно». Развернув ее, Таниэль увидел всего одну строчку:

– Мори говорит правду. Грэйс.

– Экстренная ситуация дома, – объяснил Таниэль и, отдав диппочту Фэншоу, покинул кабинет.

Сев в поезд в направлении Найтсбриджа, Таниэль считал станции по появлявшимся в темноте освещенным перронам. Когда он наконец поднялся наверх, было уже очень жарко и солнце стояло в зените. Он надеялся успеть до появления полиции, но, еще даже не видя дома номер двадцать семь, Таниэль уже знал, что полицейские находятся на месте. На Филигранной улице всегда было много народу, поскольку люди, которым было по средствам проживание здесь, не работали в конторах, но сейчас толпа на дальнем конце улицы казалась намного гуще, чем обычно. Прохожие, идущие в сторону мастерской, смотрели вперед и замедляли шаг, а пройдя мимо дома, оглядывались. Таниэль шел быстро, и люди, заметив официальный стиль его одежды, уступали ему дорогу.

Мори сидел на тротуаре. Возле него стоял полицейский, облаченный в слишком плотный для такой жары мундир. Мори явно сидел здесь не по своему желанию. Кто-то силой заставил его встать на колени, и теперь его брюки были запачканы в пыли.

– Стойте, – сказал ему полицейский. – Мастерская закрыта.

– Я здесь живу. Мори, вы в порядке?

– Что вы здесь делаете? – ответил он вопросом на вопрос, но в его тоне не было удивления.

– Вы что, целый день здесь сидите?

– Молчать! – прикрикнул полицейский, слегка пнув Мори ногой. – Ни одного слова!

– Джеймсон, – позвал его кто-то из-за дверей, – тащи его сюда, надо послушать, как он объяснит нам вот это.

Полицейский рывком поставил Мори на ноги и подтолкнул его к дверям. Таниэль последовал за ними. В мастерской их встретил сурового вида офицер, в руках он держал одну из механических птичек. Птичку покорежили, пока открывали, и теперь из нее торчал пакет с порохом.

– Так-так. Что ты на это скажешь, а? Джеймсон, вызывай карету, мы сейчас… О, черт!

Мори выхватил у него птичку и порох и потянул за торчащий из пакета шнурок. Все увидели вспышку.

– Ложись! – взревел сержант.

Таниэль остался стоять. Мори держал в открытой ладони пакет и смотрел на Таниэля так, как будто кроме них в комнате никого не было. Появился язычок пламени, а затем в воздухе поднялись и закружились, потрескивая и мерцая, золотые и малиновые искорки. Всего лишь фейерверк. Яркие вспышки и запах дыма на несколько секунд создали в сумрачном интерьере мастерской праздничную атмосферу, вызывая воспоминания о ярмарках и карнавалах. Вспышки вскоре погасли. Бумажный пакет, сгорев, рассыпался пеплом. Мори отряхнул ладони, и на пол плавно опустились мягкие серые лохмотья.

Присутствующие на некоторое время застыли в молчании. Таниэль обвел взглядом мастерскую. Содержимое вытащенных из стола ящиков вывалено наружу, дверцы шкафов распахнуты, и все, что в них лежало, валяется на полу. Поначалу вещи вынимали и раскладывали аккуратно, но вскоре перестали церемониться, и полицейские попросту раскидывали их в стороны ногами, чтобы освободить себе проход.

Один из полицейских пинком вновь заставил Мори встать на колени, раздались крики, и кто-то замахнулся дубинкой.

– Уильямсон!

Таниэль не замечал его до сих пор, но арест человека, изготовляющего бомбы для Клана-на-Гэль, был слишком важным событием, и Таниэль не зря надеялся, что Уильямсон самолично явится вместе со своими людьми. Он все это время сидел в глубине помещения, наблюдая за происходящим.

– Одно из двух, – обратился к нему Таниэль, – я сию же минуту отправляю телеграмму в Форин-офис с сообщением, что вы собираетесь выбить недостоверное признание из японского аристократа, не имея ни мотивов преступления с его стороны, ни доказательств его вины, если не считать фейерверка. И поскольку вы, и это главное, не нашли вовремя бомбу, взорвавшуюся в Скотланд-Ярде, есть большая вероятность, что вас уволят. Или же вы можете забрать отсюда своих людей. И если вы немедленно не спрячете эту штуку, вам придется драться с человеком одной с вами весовой категории, – добавил он, глядя на полицейского с дубинкой.

Уильямсон потрясенно уставился на него.

– Заткнитесь, а не то я и вас арестую.

– В таком случае завтра же, когда я не появлюсь на службе, Фрэнсис Фэншоу начнет наводить обо мне справки, не так ли? И дальше произойдет все то же самое, только на двенадцать часов позже.

– Вы… идиот.

Таниэль молча покачал головой, ожидая.

– Всем освободить помещение! – заорал Уильямсон, не отводя от него взгляда. – Да, сейчас же, быстро, все на улицу!

И продолжил тихим голосом, обращаясь к Таниэлю:

– А когда мы докажем его вину, ты почти наверняка отправишься в Бродмур в качестве сообщника, ты, ненормальный, ненормальный ублюдок. Прочь с дороги!

Таниэль отодвинулся и, стоя рядом с Мори, проводил их взглядом. Как только последний полицейский покинул мастерскую, он взял Мори за руки и помог ему подняться. Наблюдавшая за происходящим толпа стала расходиться. У сидевших на стене мальчиков Хэйверли был разочарованный вид: они так и не дождались настоящей драки. Таниэль некоторое время смотрел на улицу, понимая, что полиция нечасто появлялась на Филигранной улице, и, зная Лондон, не слишком надеялся, что соседи примут увиденное за ошибку. Проходившие мимо дамы, прикрываясь веерами и склонив друг к другу головы, перешептывались, время от времени оглядываясь назад.

– Вам известно, что сегодня в выставочной деревне будут Гилберт и Салливан? – спросил Мори, оторвав Таниэля от тревожных мыслей.

– Что? Почему?

– Им нужен материал для оперетты на японский сюжет. Афиши висят уже целую неделю.

– Они сделали вам больно?

– Нет.

Таниэль взял в ладони его голову, разглядывая, нет ли синяков у него на лице, и, действительно, нашел один синяк.

– Лжец. Мне не следовало уходить сегодня утром, простите меня.

Мори улыбнулся одними глазами.

– Я знаю, вы говорите так из лучших побуждений, но, должен сказать, мне немного обидно. По-вашему, я не переживу несколько синяков и немного крика без помощи человека, появившегося на свет уже после того, как я впервые попал под обстрел корабельных пушек?

– Когда это было?

– Когда британцы обстреливали Кантон. То есть… они не целились лично в меня, но, полагаю, это все же можно учесть.

– Несомненно, это следует учесть, – Таниэль закашлялся, почувствовав спазм в горле.

– Спасибо, – мягко сказал Мори. Таниэль последовал за ним к выходу, огибая разбросанные по полу вещи.

В чайном домике Осэй пахло рисовым вином и апельсиновым цветом от душистых рам, на которых женщины сушили выстиранные кимоно. В воздухе висел такой густой дым от курительных трубок, что с трудом пробивающееся сквозь него ламповое освещение приобретало янтарный оттенок. Завитки дыма тянулись за разрезающими эту сизую пелену людьми, снующими между столиками и стойкой с деньгами и напитками. Артур Салливан собственной персоной, сидя за фортепьяно, наигрывал на старом инструменте бойкую мелодию; он выглядел значительно моложе, чем это представлялось из задних рядов оперетты. Он морщился каждый раз, прикасаясь к до первой октавы, издававшей чудовищно резкий едко-зеленый звук. Это была нота, которую Мори изменил две недели назад. Таниэль посмотрел на него, желая спросить, зачем он это сделал, но Мори, не обращая на него внимания, заказал саке.

Столы и стулья, обыкновенно стоявшие вокруг фортепьяно, были сдвинуты в сторону, и на образовавшейся площадке танцевали девушки и ребятишки; одновременно с этим какой-то мужчина с роскошными седыми усами старался, по-видимому, не слишком успешно, объяснить сюжет группе молодых людей. Таниэль предположил в нем Уильяма Гилберта, хотя никогда не видел его. Мори потянул за собой Таниэля, и они заняли ближайшие к пианино места; к их столику подплыла Осэй и поставила перед ними чашки. Вплетенные в прическу цветы, гармонирующие с цветом ее нового пояса, придавали ей летний вид. Она улыбнулась Мори, но тот был погружен в чтение японской газеты и не заметил или не захотел ее заметить. Когда она отошла, Таниэль ткнул пальцем в газету.

– Что это означает? – спросил он. Он был в состоянии прочесть каждый иероглиф заголовка, но не мог понять общего смысла.

– Правительство намеревается снести Вороний замок, – ответил Мори. Костяшками пальцев он водил по иероглифам; ему пришлось поменять их порядок, чтобы правильно перевести на английский.

– Вы уверены?

Мори улыбнулся.

– Такова современная политика Японии. Замки ассоциируются со старым сёгунатом, поэтому правительство выставляет их на принудительные аукционы. Некоторые из них были разрушены или проданы, в большинстве размещены новые гарнизоны императорских войск. Вороний замок принадлежит клану Мацумото. Он черного цвета. Его хотели снести еще лет десять назад, но местное население протестовало.

– Мацумото. Мог я недавно повстречать кого-то с таким именем?

Мори опустил голову, и Таниэль понял, что он погрузился в воспоминания.

– Акира?

– Понятия не имею. Высокий мужчина, безупречно одетый. Ведет себя как денди. Он был вместе с Грэйс, то есть с мисс Кэрроу.

– Да, он из той же семьи. Сейчас замок принадлежит его отцу.

– Где же будут жить рыцари, которым принадлежали замки?

– В Токио, в городских домах.

– Господи, самое близкое по времени к средневековой Англии из того, что я знаю, это романы Вальтера Скотта. Как можно отказываться от собственной истории, когда всего в сорока милях от вас кто-то еще стреляет из лука?

Его доводы явно не убедили Мори:

– Я жил когда-то в замке. Там было очень холодно.

– Филистимлянин.

– Можете называть меня Далилой, – невозмутимо ответил Мори.

Таниэль чокнулся с ним своей чашкой.

Сидя за столиком, они оказались ниже пелены табачного дыма, и Таниэль был этому рад, так создавалась иллюзия некоторого дистанцирования от происходящего. Он вдруг понял, что ему не хочется здесь находиться. Он видел все оперетты Гилберта и Салливана, но сейчас оба композитора сидели совсем рядом, и это было совсем не то же самое, что смотреть на них с галерки или из верхних рядов амфитеатра. Это затрагивало в нем какие-то струны, все еще причинявшие боль.

– Послушайте! – выкрикнул Гилберт, обернувшись в их сторону, и Таниэль вздрогнул. – На вас нормальная одежда, вы говорите по-английски? – он смотрел на Мори.

Мори кивнул.

– Подите сюда и помогите.

Мори взглянул на Таниэля, но тот отрицательно покачал головой:

– Нет, я лучше…

– Ему кажется, что японский – это что-то вроде детского лепета, у него смешные усы, и он разговаривает с этими молодыми людьми, которым около двадцати – двадцати пяти, как с двенадцатилетними ребятишками. Вы упускаете такую возможность!

Таниэль усмехнулся, но в его тоне была безнадежность:

– Это смехотворно.

Они обошли девушек, тщетно пытающихся научить друг друга вальсировать, не чувствуя при этом ритма. Гилберт знаком указал им на места рядом с собой. Разговаривая, он одновременно курил трубку, и его окутывал густой дым, как будто исходивший из жерла вулкана. Не успели они сесть, как он сунул Мори в руки лист бумаги с либретто и велел ему самостоятельно разобраться с написанным. Таниэль насупился, но, прежде чем он успел упрекнуть Гилберта в невоспитанности, Мори прикоснулся к его руке.

– Будет с вас воевать на сегодня, – сказал он. – Успокойтесь, а не то вас выкупят разгневанные мусульмане.

Таниэль ногой пихнул его лодыжку, но Мори оставался безучастным.

– Еще один англичанин, слава тебе господи, – воскликнул Гилберт, не обращая внимания на их пикировку. – Среди этого сброда можно позабыть, что находишься в Лондоне, не так ли? Тут прямо как в каком-нибудь Пекине. Что вас сюда привело? Интересуетесь музыкой?

– Мы видели афиши нового спектакля. Микадо, если не ошибаюсь?

– Точно. Сатирическая вещь, на сюжет из японской жизни. Намечена на октябрь, к этому времени сюда прибудет некая иностранная знаменитость. Нам бы хотелось заполучить настоящих японцев, чтобы они позанимались с артистами, но, похоже, никто из них не говорит по-английски.

– Большинство из них как раз говорит, – сказал Таниэль. Бывая в деревне, он успел заметить, что почти у всех маленьких детей здесь английские няньки и что далеко не каждый из здешних обитателей недавно прибыл из Японии. Осэй и ее отец жили в Англии уже много лет. – Им просто велели в присутствии туристов вести себя так, как будто они только вчера приехали сюда из Японии.

– Ха. Контракты, – мистер Гилберт выпустил изо рта струю дыма, после чего выбил трубку о край стола, – понятно. Вы многое знаете о местной жизни. Наверное, говорите по-японски?

– Совсем немного. О чем ваша оперетта?

– О странствующем менестреле Нанки-Пу, влюбившемся в неподходящую для него девушку по имени Ям-Ям и впавшем из-за этого в немилость у императора-тирана. Что скажете?

Таниэль приложил усилия, чтобы сохранить на лице невозмутимое выражение.

– Здорово. Но это ведь не вполне настоящая Япония?

Гилберт пожал плечами.

– А зачем? Вернейший путь к успеху – писать, ориентируясь на самого глупого зрителя в зале. Если актеры достаточно часто будут произносить слово «пинг», любой уловит суть происходящего.

Фортепьяно в очередной раз издало отвратительно резкий звук.

– Кто-нибудь может, наконец, исправить эту чертову штуку? – заорал Гилберт на весь зал.

– Я, я могу, – пробормотал Таниэль, решивший про себя в любом случае уйти, если снова услышит мерзкую ноту, от которой у него сводило пальцы.

Он прошел через зал к инструменту и постучал костяшками пальцев по его крышке.

– Пустите меня на минуту, я его настрою.

– О, вы сможете это сделать? – Салливан говорил отрывисто, и по его интонации трудно было понять, испытывает ли он облегчение от предложения Таниэля. – Когда тебе нужен слепой настройщик, его никогда не найти. Я так понимаю, что настройка фортепьяно – ваша профессия?

– Да, в прошлом, – ответил Таниэль и, откинув крышку инструмента, наклонился, чтобы ослабить маленькую клавишу, слишком сильно натягивающую струну. – Попробуйте теперь.

– У вас абсолютный слух? – улыбаясь, спросил Салливан.

Таниэль кивнул.

– Я буду очень признателен, если вы послушаете вот эту центральную часть. Присаживайтесь, пожалуйста, – он подвинулся на стуле. Салливан обладал довольно пухлой комплекцией, но худой Таниэль сумел примоститься рядом.

– Итак, действие происходит в Японии, и вот тут на полутонах проходит небольшая восточная часть, которая в этом месте сливается с более оживленной темой, но соединение получилось довольно неуклюжим, вот посмотрите…

– Не в моей компетенции давать вам советы.

– Да-да, конечно, но что вы все-таки думаете?

– Я… думаю, оно неуклюжее.

– Совершенно верно. Вы, кажется, завсегдатай в этом месте. Быть может, вы что-нибудь знаете о восточной музыке?

Танниэль спрятал под себя кисти рук, не желая прикасаться к клавишам, но на словах объяснил, что имеет в виду, и Салливан, раз или два медленно проиграв отрывок, понял, в чем дело, и лицо его просияло.

– Не в вашей компетенции, как бы не так! Я не спросил, из какого вы театра?

Таниэль отрицательно покачал головой.

– Ни из какого. Я служу клерком в Форин-офисе.

– Клерком в… Какая потеря! Но вы ведь пианист?

– М-м…

– Не хотели бы вы прийти в воскресенье в «Савой» на репетицию? Я уже довольно давно подыскиваю подходящего пианиста, хотел даже вообще выбросить этот кусок. Не могу же я одновременно играть и дирижировать! Это небольшие деньги, но почему бы вам не попробовать? Придете?

– Не знаю, будет ли у меня время, – медленно произнес Таниэль, чувствуя тяжесть на душе.

Салливан махнул рукой, как будто стирая его слова.

– Это все-таки не симфонический оркестр, я не правлю железной рукой в оркестровой яме и не ору на музыкантов, не умеющих играть «Болеро» с закрытыми глазами. Репетиции у нас довольно короткие. Первое представление намечено на октябрь. Что скажете?

Таниэль и сам не знал, чего он хочет. Сама мысль об этом предложении вызывала в нем страх. Он уже много лет не садился за фортепьяно и не знал, сможет ли по-прежнему хорошо играть, не знал даже, так ли притягательно это для него сейчас. Таниэль уже совсем было решил отказаться, но тут взгляд его упал на внимательно наблюдавшего за ним Мори, и он внезапно все понял. Несколько недель назад Мори изменил ноту в инструменте. Это был его подарок. Таниэля как будто окатило теплой волной.

– Хорошо, почему бы не попробовать?

– Вот и отлично! – Салливан сжал его руку. – И спасибо вам за помощь. Вам непременно надо поработать в оркестре, будет просто трагедия, если этого не случится. О боже, я нанял вас для работы со мной и при этом даже не спросил, как вас зовут, мистер…

– Стиплтон.

– Ну что ж, мистер Стиплтон, я должен угостить вас бокалом вина.

За первым бокалом последовали еще четыре, время текло незаметно, это был вечер удивительных перемен. Когда, наконец, Таниэль стал искать глазами Мори, то не сразу его увидел. Оказалось, что он и не исчезал из поля зрения, просто сидел в дальнем углу зала в окружении сурового вида мужчин из местных. Он мало говорил, больше слушал. Судя по жестам его собеседников, речь шла о каких-то спорах и неприятностях. Увидев направляющегося в его сторону Таниэля, Мори встал, прощаясь; мужчины также поднялись со своих мест, отвешивая ему глубокие поклоны.

– Что там произошло? – спросил Таниэль, когда они встретились возле выхода. Приоткрыв дверь, он пропустил Мори вперед, и они вместе осторожно спустились по крутой лесенке навстречу вечерней прохладе. Еще не стемнело, но сумрак, сглаживая очертания предметов, размывал ведущую к воротам тропинку, и она была менее заметна, чем была бы ночью при зажженных ярких фонарях. После пропитанной табачным дымом атмосферы чайного домика воздух казался особенно чистым.

– Некоторые из парней побывали на митингах националистов и вот недавно привели с собой сюда западных приятелей. Никто из них не владеет английским в достаточной мере, чтобы объяснить хозяину, что происходит.

– Думаю, лучше будет все это прекратить. Националистические митинги обычно организует Клан-на-Гэль.

– Если люди хотят быть националистами – это их полное право, – возразил Мори. Они прошли мимо часовни и растущих перед ней двух деревьев со светлой листвой и стволами, и Мори поднял глаза вверх. Он не был набожным, но несколько дней назад ради интереса научил Таниэля делать надписи на молитвенных табличках, и его табличка до сих пор висела на канате между деревьями. При часовне был только один священнослужитель, и по утрам он был не в состоянии прочесть все таблички сразу.

– Особенно если речь идет о национализме, при котором японские мальчики ходят на ирландские митинги в Лондоне и приводят с собой оттуда новых друзей.

– Вы ходили… ах, да, я понимаю, что вы имеете в виду… – Мори внезапно прервал Таниэля на полуслове, упершись рукой ему в грудь и заставив остановиться. Выставив вперед свой меч, на их пути стоял Юки, сердитый мальчишка, которого Таниэль видел в свой первый приход сюда. Кончик меча почти касался лица Таниэля. Остановленный Мори, Юки наклонил голову и теперь нацелил меч в его сторону. На несколько казавшихся очень долгими мгновений все застыли, лишь колыхалась на ветру листва и раскачивался натянутый между деревьями молитвенный канат. Бумажные фонарики у входа в чайный домик Осэй качались, отбрасывая в темноту волны света.

– Ты, значит, видел газету, – сказал Мори по-японски.

Таниэль попытался сдвинуться с места, в надежде отвлечь на себя внимание Юки, но Мори еще крепче надавил на его грудную клетку.

– Вы можете это остановить, – ответил ему Юки, и, хотя он твердо держал в руке меч, голос его прерывался. – Вы – Мори. Вы – рыцарь. Вы можете это остановить. Япония гибнет, а вы заняты изготовлением часов!

– Я хочу домой, становится холодно. Пропусти нас.

Юки сделал ложный выпад, после чего Мори ударом кисти отодвинул меч в сторону. На вид все было просто, однако звон меча прорезал воздух и видно было, что по руке Юки прокатилась волна боли. Мори схватил мальчишку за локоть и начал выворачивать его руку, пока из нее не выпал меч. Нижняя кромка лезвия была тупая, держась за нее, Мори протянул меч Таниэлю, рукояткой в его сторону. Меч был легкий и слишком короткий для белого человека.

– Пойдем. Я отведу тебя домой.

– Отпустите меня, вы…

– Заткнись, – ответил Мори.

Мори выпустил его руку, и Юки поплелся за ними, но при этом чувствовалось, что он кипит от негодования. Один раз он попытался толкнуть Таниэля, но получил от Мори хороший подзатыльник. После этого он угомонился, и Таниэль не сразу понял причину, но потом сообразил, что именно такой, сохранившийся от старых времен, стиль поведения мальчик считал правильным. Современные манеры были ему противны, он хотел видеть перед собой самурая. Ведь он все время об этом и твердил.

Деревня находилась в юго-восточном углу Гайд-парка и с одной стороны была отгорожена длинным пяти- или шестиэтажным зданием, которое, как смутно помнилось Таниэлю, было когда-то гостиницей. Теперь вдоль его первого этажа тянулись навесы мелких лавочек. Позади здания стояла пагода, а рядом с ней – маленькое озеро, в черной глади которого отражался оранжевый свет от бумажных фонариков. Два островка соединялись выгнутыми ажурными мостиками, чьи силуэты казались особенно хрупкими при вечернем освещении, а на мелководье возвышались молитвенные ворота. Днем все это, по-видимому, выглядело довольно привлекательно, но в сумерках приобрело довольно зловещий вид. Весь подобравшись, Юки провел их в расположенную в центральной части здания лавку.

Освещение здесь было скудным, и их глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть. Сквозь прорези подвешенных высоко под потолком шахтерских ламп в помещение проникало совсем немного света. Несмотря на открытую дверь, сквозь которую текла струя свежего воздуха, лавка была пропитана запахом селитры. По стенам сверху донизу тянулись ряды полок, набитых бумажными пакетами ярких цветов; все они были разными: некоторые обычной прямоугольной или квадратной формы, другие – в виде драконьих голов или красных цилиндров с нанесенными на них тонко прочерченными крошечными изображениями рыцарей и женщин с длинными волосами. Сбоку на всех этих предметах были прикреплены наклейки с крупными надписями на японском.

– Огненные цветы Накамуры, – прочитал вслух Таниэль и оглянулся на Мори. – Что это значит?

– Фейерверки.

В глубине лавки, где были расстелены татами и стоял низкий верстак, пожилой мужчина, стоя на коленях, нарезал из бамбука тонкие прямые палочки. При виде вошедших он пришел в страшное смятение и растянулся перед ними на полу. Первой мыслью Таниэля было, что он потерял сознание, но оказалось, что это глубокий поклон. Когда хозяин лавки снова встал на колени, на лбу у него красовалось большое пыльное пятно, которое мужчина стер ладонью, однако грязь забилась в глубокие морщины у него на лице. Мори помог ему подняться. Он оказался моложе, чем показалось Таниэлю вначале, но вид у него был очень болезненный. За его спиной зашуршала отодвигаемая в сторону занавеска, и из-за нее на мгновение показалась женщина, но, увидев посторонних, тут же снова ее задернула.

– Тебе не следует это проделывать при каждой встрече со мной, – обратился Мори к хозяину.

– Мори-сама очень милостив, но я знаю свое место, – ответил Накамура с удрученным видом. – Что он натворил на этот раз?

– Ничего особенного, – успокоил его Мори, – но, думаю, ему не следует давать в руки меч.

– Где ты достал меч? – накинулся на сына Накамура. Таниэль положил меч на скамью так, чтобы Юки не мог до него дотянуться.

– Мори-сама, пожалуйста, простите меня…

Мори ласково прервал его на японском. Накамура начал было отвечать, но потом повесил голову. Юки фыркнул с раздраженным, но одновременно несуразным видом.

– Его надо учить ремеслу, – тоскливо произнес Накамура. – Здесь ему нечем заняться, кроме как наклеивать этикетки на коробки да ходить в город на митинги.

Таниэль взглянул на Юки: возможно, он пользовался популярностью среди наименее вменяемых ирландцев.

– Я хотел спросить, Мори-сама, нельзя ли…

– Думаю, часовое дело ему вряд ли подойдет, – терпеливо ответил Мори.

– Я не понимаю…

Юки понял. Его лицо вновь приобрело злое выражение, черные глаза блуждали по полкам с фейерверками. В душе Таниэль готов был с ним согласиться. Запрет на обучение делать часовые механизмы казался ему бессмысленным: ведь мальчишка уже и без того работал в лавке фейерверков. Связки стянутых веревками самых длинных ракет громоздились на полу и тесно заполняли полки. Верстак был завален обструганными палочками, цветной бумагой, наклейками, мисками и пакетами с порошками всех оттенков от серебристо-серого до белого. Некоторые банки были черными, непрозрачными, чтобы защитить их содержимое от солнечного света, с наклейками, надписи на которых состояли из сложных древних иероглифов вроде тех, что когда-то рисовали на песчаных, с сернистыми пластами, стенах пещер, чтобы обозначить понятие, для которого тогда еще не придумали слово.

– Неважно, – сказал Мори. – По-моему, господин Ямашита ищет кого-нибудь себе в помощники.

– Но ведь он делает луки.

– Это хорошее, надежное ремесло и достаточно сложное, чтобы заинтересовать; кроме того, оно традиционное. И Ямашита строг.

– Да, – ответил Накамура, – конечно, господин, – повторил он и толкнул сына в плечо. – Проси прощения у Мори-самы. Сию же минуту!

Юки отвел в сторону дерзкие кошачьи глаза. На ресницах у него повисли слезы отчаяния.

– Если ты будешь вести себя вежливо, – спокойно обратился к нему Мори, – Ямашита, быть может, научит тебя, как пользоваться этим мечом. У тебя это должно неплохо получиться.

Юки заморгал, ошарашенный этими словами, а его отец, казалось, испытывал радость и стыд одновременно.

– Спокойной ночи, – сказал Мори, слегка поклонившись. Накамура потянул за собой сына, и оба склонились до пола в глубоком поклоне.

Таниэль первым пошел к выходу. Немного помолчав, он сказал:

– Митинги националистов и лавка, набитая фейерверками, – сочетание, которого стоило бы избегать.

– Да, это правда.

– Не могли бы вы устроить так, чтобы исключить одну из этих составляющих?

Мори не сразу ответил.

– Помните, вы сказали полицейскому, что ему следует драться с человеком одинаковой с ним комплекции?

– Д-да.

– Юки меньше меня. Если он сделает бомбу, я отниму ее у него, но я не хочу его останавливать. Это все равно что трясти младенца или дать пинка котенку, – он вздохнул, – я имею в виду…

– Не надо, я вам верю.

– Можете жизнью поклясться? – печально спросил Мори.

– Да, – ответил он с легкостью, и это была правда. По пути к воротам Таниэль взял руку Мори, чтобы посмотреть, не ранил ли его Юки своим мечом. Поперек суставов тянулся длинный разрез в том месте, где он схватился за острое лезвие, а тупая сторона меча оставила красную полосу, которая впоследствии превратится в синяк. Мори недолго наблюдал за его изучающим взглядом и почти сразу, выдернув у него свою кисть, сложил руки на груди. Таниэля поразило одиночество, сквозившее в этом жесте. Он хотел спросить, в чем дело, но заметил, как каменеют плечи Мори, когда речь касается будущего, и передумал, отчего Мори сразу расслабился.

– Возле дома вас ждет лорд Кэрроу, – сказал он. Таниэль вздохнул, он совсем позабыл о Грэйс, да и устал, и ему не улыбалось вступать в перебранку с незнакомым человеком. Мори не смотрел на него, но отвел назад ближайшее к Таниэлю плечо, как будто приоткрывая дверь, чтобы они могли разговаривать, находясь в соседних комнатах.

– Вы не обязаны это делать.

Таниэль помотал головой.

– Сейчас уже поздно об этом говорить.