Глава 13

Неосторожные слова матери едва не стоили Инне Нерадько жизни.

А спасла ее материнская интуиция.

Торопившаяся по неотложным делам Серафима Оскаровна неожиданно остановилась от пронзившей ее сердце острой боли. Сначала она ничего не поняла, хотела положить под язык валидол. Но ноги вдруг сами понесли ее на террасу, туда, где она оставила дочь.

Обратный путь женщина проделала почти бегом. Убийца услышал ее тяжелые шаги и выпустил из рук девушку. Удавка из черного чулка на ее горле ослабла. Инна упала.

Звук падения ее тела показался Серафиме Оскаровне страшным грохотом.

Она ворвалась на террасу, откуда за считаные секунды до этого ускользнул преступник.

Увидев дочь на полу, домоправительница, тяжело дыша, упала перед ней на колени и стала тормошить девушку, а потом громко зарыдала.

На террасу выскочила Клара, потом прибежала Вера. Увидев Инну, лежащую без чувств, Артамонова сразу позвонила в «Скорую».

А Клара попыталась оторвать Серафиму Оскаровну от девушки.

– Ей нужен приток свежего воздуха, – повторяла она, тормоша обезумевшую женщину.

Вера же сначала попыталась допытаться, что произошло, но тут ее взгляд упал на черный чулок.

– О, господи! – вырвалось у нее, и она снова схватилась за сотовый, на этот раз позвонив в полицию.

Минуту спустя ей пришло в голову, что нужно позвонить Наполеонову.

– Клара, побудь здесь, – крикнула она на ходу и помчалась к себе.

Там Вера вытряхнула из сумочки кучу визиток, торопливо нашла нужную и набрала номер телефона Наполеонова.

– Да, – устало произнес он.

– Александр Романович! Это Вера!

– Какая еще Вера?

– Артамонова! Вы что, забыли меня?

– Нет, отчего же, помню.

– Приезжайте, пожалуйста, скорее, на Инну напали.

– Кто?

– Не знаю!

– Она жива?

– Не знаю…

– Еду!

Первой приехала «Скорая». Врач сказал, что девушка в очень тяжелом состоянии. Инну погрузили на носилки и перенесли в машину. Серафима Оскаровна поехала с дочерью.

Две испуганные женщины остались на месте дожидаться полицию, которая прибыла к усадьбе почти одновременно с белой «девяткой» Наполеонова.

– Где она? – крикнул он Вере на бегу.

– Увезли в больницу. Серафима Оскаровна поехала с ней.

– Кто обнаружил девушку?

– Наверное, Серафима Оскаровна, – пролепетала Клара. – Я услышала, как кто-то рыдает, вошла и увидела сначала Серафиму Оскаровну и только потом Инну. Она лежала на полу.

– А рядом валялся вон тот черный чулок.

– Вы ничего здесь не трогали?

– Нет, – ответили обе женщины.

Полиция приступила к месту осмотра преступления.

Наполеонов спросил:

– Кто сейчас находится в доме?

Вера ответила, что, кажется, у себя Филипп Яковлевич, вся обслуга на месте, и вот она сама.

– А ваш муж?

– Он на работе, как всегда.

– А Мирон?

– Утром он куда-то уезжал, не знаю, вернулся ли…

– Автомобиль его в гараже?

– Автомобиль в гараже, но Мирон им не пользуется.

– Почему?

– Говорит, что после смерти Жени у него с нервами совсем плохо…

– Понятно. Позвоните ему, узнайте, где он. Я поднимусь к Филиппу Яковлевичу.

Поднявшись по лестнице, Наполеонов постучал в дверь квартиры брата покойного миллиардера.

Вскоре послышались довольно легкие шаги, и дверь открыли.

– Вы? – удивился Бельтюков.

– Я, – кивнул Наполеонов, – и с печальными новостями.

– С печальными новостями? – недоверчиво переспросил Филипп Яковлевич. – Что еще может случиться в этом доме? – вздохнул он.

– Совершено покушение на Инну Нерадько, – внимательно глядя в лицо Бельтюкова, ответил следователь.

– На Инну?! – искренне изумился мужчина и пробормотал растерянно: – Ничего не понимаю.

– Я тоже, – признался Наполеонов.

– Но какое отношение может иметь Инна к убийству Жени и смерти Вали?

– Хотел бы я это знать.

– Проходите, – проговорил хозяин и пошел в глубь квартиры.

Когда они расположились в кабинете Филиппа Яковлевича, который одновременно был и библиотекой, Наполеонов сказал:

– Есть еще одна деталь, связывающая Женю и Инну.

– Какая? – быстро спросил Бельтюков.

– Инну, как и Евгению, пытались задушить черным чулком.

– Вот как?! Вы думаете, что преступник заранее планировал убийство Инны?

– Пока не знаю.

– Но не носит же он постоянно при себе этот чулок?

– И этот вопрос пока остается без ответа. Каюсь, полиция допустила ошибку, когда не стала искать второй чулок из пары.

– Наверное, преступник взял оба чулка.

– И вполне вероятно, что на момент опроса свидетелей чулок все еще находился у него.

– Но кто же мог такое предположить, – проговорил Филипп Яковлевич, попытавшись утешить удрученного следователя.

Наполеонов ничего не ответил, но через минуту проговорил:

– Филипп Яковлевич, я вынужден спросить вас, где вы находились час назад?

– Здесь.

– Кто это может подтвердить?

– Никто. Я ведь не знал, что мне понадобится алиби. Иначе заранее бы подготовил его.

Наполеонов кивнул и поднялся, у двери оглянулся:

– Вы ведь никуда не собираетесь уезжать из города?

– Не беспокойтесь, я даже из усадьбы не собираюсь выезжать в ближайшее время.

Наполеонов снова кивнул.

– Но погодите, Александр Романович!

Следователь остановился.

– Где сейчас Инна?

– В больнице. Но ездить к ней пока не нужно.

– Да, я понимаю…

Серафима Оскаровна сидела возле постели дочери, смотрела на ее неподвижное бледное лицо и прислушивалась к завыванию ветра за окном.

Ей вспомнился тот давний день…

Она с утра поехала на кладбище и долго плакала на могиле мужа.

Вдова чувствовала себя настолько одинокой и никому не нужной, что ей хотелось выть в голос от тоски и отчаяния.

Неожиданно пошел снег. Случайно заметивший женщину сторож вывел ее за ворота и посадил в вызванное им такси.

– Куда? – спросил ее таксист, молодой чернявый парень с черными блестящими глазами.

Серафима Оскаровна машинально назвала адрес коттеджного поселка.

Парень присвистнул и спросил:

– А почему же вы не на машине?

Женщина в ответ только пожала плечами. Ей совсем не хотелось объяснять таксисту, что в элитном поселке не живет. Вернее, живет, но только потому, что работает в доме богатого человека.

К тому времени, как таксист довез ее до дома, разыгралась настоящая снежная буря. Водитель, торопливо выхватив деньги из рук пассажирки, поспешил уехать.

А Серафима Оскаровна подошла к воротам и замерла.

«Господи, что я здесь делаю? – билось в ее голове. – Это чужой дом, в нем посторонние люди, и никому из них нет дела до моих страданий».

Но возвращаться в свой собственный домик было еще страшнее. В нем вообще не было ни души, зато полно было воспоминаний. И еще у нее не было денег. Если она уйдет с работы, то жить ей будет не на что.

Пока Серафима Оскаровна стояла у ворот, снег почти полностью замел ее, превратив то ли в Снегурочку, то ли в снежную бабу.

В это время с дороги к воротам подъехал автомобиль. Он погудел пару раз. Потом дверь автомобиля открылась, и из нее вышел Валентин Бельтюков. Еще достаточно молодой, статный и красивый.

Он подошел к ней вплотную и воскликнул:

– Это вы, Серафима Оскаровна?! Что же вы стоите под снегопадом?

Она завороженно смотрела на него и не находила слов для ответа.

Вероятно, он понял ее состояние, так как подал сигнал охране, ворота распахнулись.

Миллиардер распорядился поставить в гараж его автомобиль, а сам подхватил Серафиму Оскаровну под руку и потащил в дом.

Она не помнила, как оказалась в той квартире, что он выделил для нее, не помнила, как он раздевал ее.

Уже потом, лежа с ним в постели, она ощущала приятный аромат, исходящий от его волос, и чувствовала жар его тела.

Ей было хорошо, чего скрывать, очень хорошо. Она забыла обо всех своих проблемах и печалях, растворившись в его ласках.

Он был и нежен, и страстен одновременно.

Ей хотелось, чтобы его ласки длились вечно.

Уснула она в его объятиях на рассвете.

А когда проснулась, его уже не было рядом.

Она сладко потянулась и зажмурила глаза.

И вдруг! Вдруг все вспомнила! Резко села и зажала рот рукой, чтобы не закричать.

Что же она наделала?! Как она могла допустить это?

Но, боже, как же ей было хорошо с Валентином. С Валей…

Да, она назвала его Валей, это вырвалось у нее само собой от избытка чувств, переполнявших ее во время соития.

И он тихо рассмеялся и поцеловал ее в губы долгим умопомрачительным поцелуем.

Она и впрямь лишилась разума от его ласк. И разума, и воли к сопротивлению.

Если бы он после всего случившегося погрузил ее голую в автомобиль, вывез на реку и столкнул в прорубь, она бы и тогда не сопротивлялась.

Но он оставил ее спать в уютной теплой постели, смятые простыни которой были пропитаны их взаимной страстью.

Этой их ночи любви не было суждено повториться.

Когда она на следующий день вошла к нему с докладом о делах в доме, он повел себя так, словно между ними ничего и не было.

Серафима Оскаровна была растеряна, потом подавлена, но, подумав хорошенько, решила принять предложенные правила игры и стала вести себя с Бельтюковым так, как и положено домоправительнице.

Тому, что у нее не пришли месячные, она не придала значения. Ведь так бывает на нервной почве.

Но потом, когда ее стало мутить утром, она перепугалась и побежала к врачу, который и сообщил ей, что она беременна.

Вернувшись домой сама не своя, она на ватных ногах поднялась к нему в кабинет и выложила с порога:

– Я беременна.

Он молчал.

Женщине казалось, что эта звенящая тишина сейчас раздавит ее.

Она закусила губу и тихо спросила:

– Мне делать аборт?

– Что за глупости?! – рявкнул он и добавил уже тише: – Рожай.

– Но как же? – вырвалось у нее.

– Я не дам пропасть ни тебе, ни твоему ребенку, – сухо проговорил он. И она поняла, что разговор окончен.

Точно тень, с опущенной головой выскользнула она из кабинета.

И все время до родов старалась как можно реже попадаться ему на глаза.

Когда пришел срок, она собралась в роддом, к которому была приписана.

Но рожать ее отвезли в элитную клинику, она лежала в одноместной палате, окруженная комфортом и заботой.

Ребенка записали на ее покойного мужа.

Так появилась на свет Инна Артуровна Нерадько.

Миллиардер не обманул свою домоправительницу. Как и обещал, он щедро спонсировал Серафиму Оскаровну.

Поначалу Инна вообще воспитывалась вместе с дочерью Бельтюкова Женей и его племянником Мироном.

Потом Инну отправили учиться. Несмотря на то что она сумела поступить на бюджетное отделение вуза, Валентин Гаврилович давал деньги матери на все нужды девушки, стараясь не демонстрировать свое участие в ее судьбе.

Но то, что Инна сначала воспитывалась вместе с Евгенией и Мироном, а потом была как бы удалена из их круга, в дальнейшем сильно ранило девушку.

Она была уверена, что ни в чем не уступает дочке миллиардера, просто у нее нет богатого папы.

«И это несправедливо!» – считала Инна.

Серафима Оскаровна часто рассказывала дочери о своем покойном муже, говорила, каким замечательным он был человеком и как они были счастливы вместе.

Но Инна пропускала слова матери мимо ушей, а потом и вовсе перестала ее слушать. Ну что ей за дело до человека, которого она ни разу в жизни не видела? Пусть он был ее биологическим отцом. Но в жизни никакого отца у нее не было…

Инне стало заметно лучше. Она уже могла разговаривать, но тем не менее молчала целыми днями.

А Серафима Оскаровна сидела рядом и тихо вздыхала. Она не решалась снова заговорить с дочерью о ее отце.

В душе Нерадько царило смятение. Она понимала, что будет вынуждена рассказать правду, и в то же время ей было боязно и стыдно. Хотя она не совершила ничего ужасного, ничего не украла, мужа чужого из семьи не увела. Да, позволила себя соблазнить и родила ребенка. Но разве это преступление?

Следователь приехал в больницу, и для разговора с ним Серафиму Оскаровну пригласили в кабинет главного врача, который тот временно уступил Наполеонову.

Нерадько вошла и замерла возле двери.

– Что же вы остановились, Серафима Оскаровна? – спросил он вежливо. – Проходите, садитесь.

И она прошла и села, сложила руки на коленях и поджала губы.

– Врачи говорят, что вашей дочери стало лучше и скоро она совсем поправится.

Нерадько кивнула, все так же не размыкая губ.

– Вы не знаете, почему преступник напал на вашу дочь? – спросил Наполеонов.

Серафима Оскаровна опустила голову, а потом зарыдала.

– Так, – сказал Наполеонов, не пытаясь ее успокоить, – рассказывайте все, что вам известно.

Но женщина молчала.

– Вы что же, намерены покрывать убийцу Бельтюковой? – повысил он голос. – Того, кто едва не лишил вас единственной дочери?

– Но я не знаю, кто на нее напал! – вырвалось у Нерадько.

– Зато знаете причину, по которой он это сделал!

Серафима Оскаровна кивнула.

– Рассказывайте!

– Да тут и рассказывать нечего, – начала она и выложила следователю всю свою историю.

После этого ей стало значительно легче, точно она сбросила с плеч огромный камень, который носила все эти годы.

– Кто мог знать об этом? – спросил Наполеонов.

– Не знаю…

– Почему на Инну напали именно теперь, а не год назад или еще раньше?

– Это я виновата, – вздохнула Нерадько.

– И в чем состоит ваша вина?

– Я как раз в тот день рассказала Инне, кто именно ее отец.

– И?

– Кто-то подслушал нас, – проговорила женщина.

– Почему вы так решили?

– Я услышала какой-то шорох.

– Вы знаете, кто это был?

Она покачала головой:

– Я сразу не придала этому значения, а потом меня точно кто-то в сердце ножом кольнул, я и бросилась бежать обратно.

– Преступник, услышав ваши шаги, сбежал, как я понимаю.

Она тяжело вздохнула.

– И вы ничего не заметили?

– Ничего…

– Серафима Оскаровна, подумайте хорошо, может, вы сами раньше кому-то говорили о том, что рассказали мне?

– Нет, никому, – ответила она уверенно.

– Может, подругам?

– Нет у меня подруг.

– Родственникам?

– Из родственников у меня только Осип Михайлович Белавин, который служит помощником садовника. Он в какой-то мере заменил Инне отца. Но я никогда ничего ему не говорила. Осип уверен, что Инна – дочь Артура.

– Ну, что ж, – вздохнул следователь, – вы можете вернуться в палату к дочери.

– Я знаю, что ничем не помогла вам, – проговорила она, вставая, – но, умоляю вас, найдите его! Хотите, я на колени перед вами встану?!

– Вы эти глупости бросьте! – рассердился Наполеонов.

– Но ведь, если вы не найдете его, он убьет мою Инночку! – заплакала Нерадько.

– Никто никакого вреда больше вашей дочери не причинит. – Следователь подошел к женщине и тихонько дотронулся до ее плеча. – Не волнуйтесь, Серафима Оскаровна, Инна будет под охраной. А этого негодяя мы непременно найдем.

Она посмотрела ему в глаза и всхлипнула.

– Возьмите себя в руки, – он снова погладил ее по плечу, – ведь если вы будете плакать, то и Инна станет расстраиваться. А ей сейчас необходим покой.

Она послушно кивнула.

– Ну, вот и хорошо, идите, умойтесь и возвращайтесь в палату.

Едва дверь за Серафимой Оскаровной затворилась, как ее снова открыли, и в кабинет заглянул главный врач.

– Заходите, заходите, Роман Ильич, – воскликнул следователь, – я как раз собирался освободить вашу территорию.

– Может, чайку? – предложил главный врач.

– Да нет, спасибо, – вежливо отказался Наполеонов, удивившись самому себе.

И чтобы хоть как-то оправдаться в своих глазах, подумал про себя: «Вечер на дворе, скоро ехать к Мирославе, а там пирожки…»

Морис и впрямь накануне обещал напечь пирожков и спросил у Наполеонова, с какой начинкой он хочет.

Шура проглотил слюну и ответил:

– С любой, только побольше.

Мирослава, как всегда, фыркнула, точно кошка, а Миндаугас сохранил невозмутимость.

Снега выпало много, но дороги успели расчистить, так что до коттеджного поселка Наполеонов доехал без дорожных приключений.

Чем дальше оставался город, тем явственнее становилось ощущение сказки…

За окном автомобиля плыла рождественская картинка.

Все было запорошено снегом, деревья покрылись инеем. Нежный свет затухающего дня разрисовал их вершины розовым и золотистым, точно обвел по контуру тонкой кисточкой, а потом пролил на все это трепетную синеву.

И теперь синь и серебро лились в просветы ветвей.

Из-за поворота вылетела «Тойота» и с визгом промчалась мимо.

Наполеонов крепче взялся за руль и сам себе сделал внушение: «Смотри на дорогу, а не на красоты природы, эстет выискался!»

В доме Мирославы вкусно пахло выпечкой и ароматным чаем на лесных травах.

– Ох, как хочется есть! – Наполеонов потер в предвкушении только что вымытые руки.

– Подожди немного, – сказал Морис.

– Все жди да жди, – пробормотал Шура.

– Ну что ты будешь делать, – усмехнулась Мирослава, расставляя на столе тарелки, – нудит и нудит. Просто нудист какой-то.

– Это по Фрейду, – ухмыльнулся Шура, – ты мечтаешь увидеть меня на нудистском пляже.

– А то, – весело отозвалась она, – вся извелась от мечтаний.

Дон, лежа в кресле, переводил взгляд с Мирославы на Шуру и обратно.

В дверях появился Морис с огромным подносом, на котором стояли тарелки с пирожками. Расставляя их на столе, он попутно информировал Шуру:

– Это с мясом и рисом, это с печенкой, это с капустой и яйцами, это с яблоками, это с клубничным вареньем…

– Ох, можешь не объяснять! – задохнулся от восторга Шура. – Я их все-все съем!

– Нам хоть попробовать оставишь? – поинтересовалась Мирослава.

– Попробовать, так и быть, оставлю, – отмахнулся от нее Наполеонов и тут же уселся за стол.

Дон терпеливо дождался, пока хозяйка разломит для него пирожок с печенью, после чего стал степенно есть, придерживая выданный ему кусочек лапой.

– Ты ему еще чаю налей, – не упустил момента Шура.

И тут же жалобно завопил, когда Мирослава ловко выхватила из его рук надкусанный пирожок с мясом и рисом.

– Вы просто как дети, – притворно вздохнул Морис и сел между Шурой и Мирославой.

После ужина все сидели в гостиной возле уютно потрескивающего камина.

Краем глаза Морис любовался тем, как отблески огня падают на лицо Мирославы, превращая его в лик, как ему казалось, неземного божества.

А она тем временем, внимательно выслушав рассказ Наполеонова о беседе с Нерадько, уточняла подробности.

О покушении на Инну он сообщил ей почти сразу, и у детектива было время подумать.

Так как она пока не спешила поделиться с ним результатом своих размышлений, Наполеонов решил начать первым.

– Филипп Яковлевич мог знать о том, что Инна – родная дочь его брата… – предположил он.

– Откуда?

– Он сам мог ему об этом сказать. Ведь они были близки с детства.

– Мог. Но не думаю, что сказал. И потом, какой смысл Филиппу Яковлевичу начинать с Инны? Ведь основная доля доставалась племяннику.

– Он мог подслушать разговор матери с дочерью и решил избавиться от объявившейся претендентки на наследство.

– А потом он собирался устранить Мирона?

– Необязательно. Может, он хотел, чтобы наследство досталось его племяннику.

– Выгоднее всего было убить Мирону… – задумчиво проговорила Мирослава.

– Может, и так. Но парень до сих пор не может прийти в себя после смерти сестры. Он утратил вкус к жизни. И потом, у него – алиби.

– Какое?

– Мы нашли таксиста, который подвез его к дому. Это было спустя полтора часа после покушения.

– Интересно…

– Очень!

– А откуда его вез таксист? Из какого именно места?

– От ресторана «Волжская красавица».

– Вы расспросили персонал?

– Да… – замялся Наполеонов.

– Ну и?

– Ресторан этот довольно большой… – Шура почесал свой острый нос и продолжил: – Короче, его сначала никто не узнал. Но потом он сам указал на официанта, который его обслуживал. И тот его вспомнил.

– А швейцар, гардеробщик?

– Сослались на то, что в этот вечер было слишком много народу, и они не могли запомнить всех.

– И все-таки у людей, служащих в таком месте, глаз наметанный… – проговорила она с сомнением.

– И на старуху бывает проруха.

– Выходит, Мирону повезло, что официант подтвердил его алиби.

– И таксист, – напомнил Наполеонов.

– А кто заказывал Порошенкову такси?

– Он сам.

Мирослава впала в задумчивость и стала молча смотреть на огонь.

Шура не был влюблен, к тому же не обладал похвальным терпением, поэтому, выждав несколько минут, он потряс подругу детства за плечо:

– Проснись, красавица, проснись!

Мирослава повернула к нему голову.

– Что-нибудь придумала?

– Есть одна задумка, – ответила она неторопливо, – но я сначала должна ее проверить.

– Ну вот, опять тайны Мадридского двора, – сокрушенно вздохнул Наполеонов.

– Потерпи, дружок. – Она легонько потянула его за нос и тотчас отпустила.

Мирон снова не спал всю ночь, он то и дело вставал с постели, подходил к двери, слушал, не раздадутся ли шаги…

Но за дверью было тихо.

Тогда он на цыпочках подбирался к окну, отодвигал в сторону портьеру и долго смотрел в ночь.

На асфальте перед домом растекались разноцветные лужи света от фонарей. А дальше темнел сад. Даже запорошенный снегом и облитый лунным сиянием, он казался Мирону темным…

Невольно он вспомнил разговор с дядей, в котором тот упомянул о своем завещании.

Дядя честно сказал ему, что основной капитал достанется Жене, а он получит только треть.

– А если Женя, не дай бог, скончается, кому тогда деньги? – спросил племянник, дурачась.

Дядя сначала насторожился, но, увидев игривое выражение лица Мирона, так же со смехом ответил:

– Тебе, кому же еще, племянничек.

«Выходит, что как в воду глядел», – подумал Мирон с тоской.

Валентин Гаврилович всегда мечтал о сыне и считал таковым Мирона.

Но Жени нет, им уже теперь никогда не быть вместе, так зачем ему деньги? Какой от них толк?

«Впрочем, толк есть, – подумал Мирон, – на них можно построить Жене усыпальницу не хуже Тадж-Махала».

Эта мысль постепенно захватила его и стала навязчивой идеей, за воплощение которой Мирон готов был отдать свою жизнь.

И не только свою.