Глава 11

Мирон Порошенков все чаще сожалел о невозможности повернуть время вспять.

Был бы он чародеем или располагал бы волшебными спичками…

– О, боже мой, какая глупость! – обрывал он сам себя. – Я, кажется, впадаю в детство.

Он заказал роскошный букет и снова поехал к ней, к Жене. Он теперь делал это часто и сидел на могиле часами, глядя на ее портрет.

Дядя был в больнице, никто из других родственников не мог указывать ему, поэтому через два дня после похорон Мирон расторг помолвку со своей невестой.

Теперь у него была только Евгения…

Он вспоминал все часы и минуты, проведенные с ней, начиная с детства.

И тот их незабываемый вечер, первый волшебный вечер их любви.

Закат разбрызгивал розовые блики предзакатных лучей…

Он нашел ее в укромном уголке дядиного сада. Женя сидела прямо на траве под кустом шиповника, она была в белом, удивительно легком и воздушном платье, на коленях у нее лежала раскрытая книга. И повсюду были опавшие с куста розовые лепестки – на страницах книги, на платье девушки и ее волосах.

Увидев ее, Мирон замер, точно зачарованный, ему даже дышать было трудно, а потом сердце его подскочило к самому горлу и забилось так громко, что, казалось, его стук был слышен за километр.

Но девушка была так увлечена чтением, что не услышала ни шагов Мирона, ни биения его сердца.

А он все смотрел и смотрел на нее… И чем дольше он любовался ею, тем сильнее его охватывал жар. Через несколько минут он уже ощущал себя мучеником на костре. Не выдержав, он быстро приблизился к ней, опустился рядом на колени и неумело прижался к ее губам. Он помнил, как удивленно распахнулись ее голубые глаза, пепельные волосы накрыли его душистыми струями, и он совсем потерял голову.

Мирон бормотал что-то бессвязное и покрывал поцелуями сначала все ее лицо, а потом, повалив девушку на траву, и все ее тело.

Она тихо стонала, а когда он подмял ее под себя, тихо вскрикнула.

Когда спустя несколько минут он заглянул в ее лицо и хотел попросить прощения, слова застыли у него на губах. Женя улыбалась торжествующе и насмешливо.

– Ты любишь меня? – спросил он.

– А ты?

– Я тебя очень! – торопливо проговорил он.

– А я тебя нет, – сказала она спокойно.

Поднялась, поправила платье и пошла по тропинке, ведущей к дому.

Она ни разу не оглянулась. А он стоял и смотрел ей вслед, пока шорохи ее шагов не затихли.

Потом наклонился и поднял оставленную Евгенией книгу.

Это был роман Жорж Санд «Консуэло».

Мирон и предположить не мог, что его двоюродная сестра читает такие книги.

Минуту или две он смотрел на обложку, а потом бросил книгу в траву.

Неожиданно он вспомнил, что она не любит его…

По крайней мере, она так сказала.

«Но ведь девушки часто лгут просто так, например, из-за кокетства», – пронеслась успокоительная мысль в его голове.

А потом его словно ледяной водой окатило: «Ведь она может обо всем рассказать дяде!»

Что же он наделал? Почему не сдержался? Дядя никогда его не простит! Лишит всякого покровительства и просто вышвырнет из дома!

Мирон схватился за голову и забегал по маленькой полянке, поминутно натыкаясь на кусты и спотыкаясь на травяных буграх.

«У меня есть отчим! – ухватился он за спасительную мысль и тотчас выдохнул разочарованно. – У отчима нет денег, зато есть любимая жена, и он почти полностью зависит от дяди. Если дядя лишит Василия работы и крова, то он тоже окажется на улице… Конечно, не совсем на улице, – поправил себя Мирон, – но факт – что у разбитого корыта. В его возрасте начинать строить карьеру заново в другой компании весьма рискованно. Нет, отчим не станет рисковать своим комфортом ради нашкодившего пасынка…»

В дом Мирон пробрался только ночью, крадучись и вздрагивая от любого шороха, как воришка.

Но Евгения никому не рассказала о том, что произошло между ними в тот вечер в саду.

Несколько дней после этого она просто не замечала его, игнорировала, смотрела так, словно он – часть обстановки.

– Вы что, поссорились с Мироном? – спросил Валентин Гаврилович.

– С чего ты это взял, папа?

– Ты вроде бы его избегаешь.

– Тебе показалось.

– Может, и показалось, – насмешливо согласился он, ничего не заподозрив.

Потом жизнь вошла в привычную колею. И Мирон тосковал, не имея возможности поговорить с Женей, дотронуться до нее.

В начале декабря того года ему исполнилось восемнадцать, Евгения на празднике не появилась, и он сильно напился от отчаяния.

Была уже почти полночь, когда кто-то постучал в его дверь. Он распахнул ее и никого не увидел, только на полу белел небольшой конверт. На нем было написано: «От Жени».

Сгорая от нетерпения, непослушными пальцами он разорвал конверт и обнаружил короткую записку: «Приходи в двенадцать часов к кусту шиповника».

Он не мог поверить своим глазам. Что это могло значить? Ночью, в холод идти к кусту шиповника?! Да она смеется над ним!

Мирон сердито отшвырнул конверт, лег в постель. Но через секунду вскочил, оделся и выбежал из дома.

Его ноги проваливались в снег, он несколько раз споткнулся, пока добрался до назначенного места.

В небе висела удивительно яркая луна, напоминающая фонарь, освещающий все вокруг – снег, кусты и… никакой Евгении.

Он чертыхнулся и собрался уже вернуться в дом, как вдруг кто-то набросился на него сзади. От неожиданности Мирон упал в снег.

– Ты? – выдохнул он, увидев оседлавшую его Евгению.

А дальше начался такой шабаш, что любая панночка нервно летала бы вокруг на метле.

Мирон потерял счет времени и перестал ориентироваться в пространстве.

Его распахнутая шуба уже давно была засыпана снегом, который таял под его телом, сам Мирон терял остатки сил и готов был молить о пощаде, а девушка все скакала на нем. Ее зрачки расширились и глаза стали черными, волосы метались, как живые.

Наконец, когда Мирону уже казалось, что сознание вот-вот покинет его, Евгения вскочила с него и умчалась.

Он облизал губы и почувствовал соленый привкус своей крови. С трудом поднялся на ноги и, не запахивая шубы, качаясь и то и дело падая на колени в снег, добрался до дома.

Поднялся к себе, держась за перила и моля судьбу лишь о том, чтобы никто его не увидел.

Но в доме уже все давно спали – и хозяева, и обслуга.

Мирон с трудом стащил с себя одежду. Это несложное действие лишило его последних сил, он как подкошенный упал на постель и проспал так, лежа поперек кровати, до самого утра.

Когда он встал, то почувствовал себя значительно лучше. Забравшись под душ, он стал намыливать тело душистым мылом и вдруг увидел синяки…

Он повернул голову и посмотрел на себя в затуманенное зеркало, быстро вытер его полотенцем и остолбенел: все его тело было покрыто следами жадных поцелуев и укусов.

«Хороший подарок сделала мне сестра», – мрачно усмехнулся Мирон.

Целый месяц ему пришлось носить водолазки и свитера, закрывающие руки и шею.

А Евгения вела себя с ним так, словно ничего не случилось. Была весела и доброжелательна.

Глядя на нее, Мирон и сам начинал сомневаться, а была ли на самом деле эта безумная ночь? И точно ли он, Мирон, лежал распростертым на снегу, а Евгения скакала на нем так безумно, словно видела в нем жеребца, которого намеревалась загнать насмерть.

Было ли это явью? Или только безумным сном?

А как же следы ее страсти на его теле?

Однажды, не выдержав сомнений, которые буквально сводили его с ума, Мирон перехватил сестру в коридоре и, придержав ее за руку, тихо проговорил:

– Женя, нам надо поговорить.

– О чем? – искренне удивилась она.

– Ну, – замялся он.

– Ах, о той снежной ночи? – рассмеялась она беззаботно.

– Да! – вырвалось у него.

– Выбрось из головы, Мироша. – Она высвободила свою руку и отрезала: – Я больше тебя не хочу!

– Но…

– Никаких «но»! Считай, что я вернула тебе должок! – выдохнула она с ненавистью и ушла, не оглядываясь.

– Дура! – закричал он ей вслед. – Я люблю тебя!

– Не ори, – все так же не оборачиваясь, проговорила она и спросила ехидно: – Хочешь, чтобы папа услышал?

Нет, этого Мирон не хотел.

И больше ничего между ними не было.

Евгения повзрослела, стала еще красивее и желаннее. У нее появились поклонники, потом любовники. Наконец, на горизонте нарисовался Адам Верещак, который Евгении казался легким райским облачком, а Мирону черной грозовой тучей.

Евгения влюбилась впервые в жизни. И это перечеркивало все надежды Мирона.

Но тут судьба улыбнулась ему. Его дядя Валентин Гаврилович Бельтюков мечтал не о таком зяте, как цирковой артист Адам Верещак.

Возлюбленному Жени было отказано от дома.

У Мирона вновь прорезались крылья. Он повеселел и ожил. И вдруг дядя нашел для дочери жениха, который подходил ей, по мнению миллиардера, по всем параметрам.

И гордая, казалось бы, неукротимая Евгения согласилась на помолвку с сыном банкира и обувщика.

Как же ненавидел тогда Мирон Порошенков Марка Коноплева!

Но на улице Марка недолго музыка играла, помолвка была расторгнута, и Евгения вновь стала свободной.

Однако оставался Адам, с которым Евгения и не думала прерывать отношения. Об этом Марк случайно узнал от Инны.

Вернувшись домой поздно вечером, Мирон узнал о том, что его дядя скончался в больнице, так и не придя в сознание.

Еще через несколько дней было оглашено завещание. По нему две трети состояния миллиардера отходили его дочери, треть – племяннику.

Шурину, его жене и брату разрешалось жить в доме Бельтюкова, или же его дочь должна была купить им жилье. Кроме того, всем было положено ежемесячное содержание. Брату и шурину также выделялись акции в бизнесе, которые они не имели права в течение 50 лет продавать на сторону, все сделки можно было совершать только в семье.

Весьма приличные деньги завещались обслуге.

Что делать теперь с основной частью завещания, никто не знал. Кто может наследовать Евгении, тем более если она сама скончалась раньше завещателя?

Юристы принялись перелопачивать законы.

По всему выходило, что основными наследниками становились Мирон Порошенков и Филипп Яковлевич Бельтюков.

Мирон был откровенно рад свалившимся на него деньгам. Но он вовсе не собирался вкладывать деньги в бизнес.

Он заявил родственникам, что теперь воздвигнет Евгении усыпальницу, столь же прекрасную, как Тадж-Махал.

– По-моему, парень сошел с ума, – печально вздохнула Вера.

– Не могу с тобой не согласиться, – тихо проговорил ее муж Василий Афанасьевич Артамонов.

Он-то как раз весь был погружен в проблемы бизнеса, который лишился старого хозяина и не обрел нового.

– Что же нам делать? – спросил Василий Афанасьевич Филиппа Яковлевича.

– Представления не имею, – ответил тот, – ты ведь знаешь, Вася, что я не бизнесмен и не юрист.

– Так надо советоваться с юристами, – решительно вклинилась Вера, – и нанять лучших.

Мужчины согласились с ней.

Инна стояла у окна веранды и смотрела в сад.

Ее тонкие пальцы задумчиво скользили по холодному стеклу.

Она вспоминала свой короткий, но бурный роман с Мироном.

Казалось, что он случился только вчера.

Она приехала к матери на каникулы и была искренне рада, что Евгения в этом году отдыхала за границей.

А Мирон остался в доме дяди.

В детстве у Инны были хорошие отношения с Порошенковым. Они вместе играли, занимались с одними и теми же учителями, ухаживали за собаками и даже устроили свою школу дрессировки.

Евгения собак не любила, говорила, что от них псиной пахнет. Мирон смеялся и при каждом удобном случае подшучивал над сестрой.

Инна была его молчаливой союзницей.

Но потом дети подросли, и их отношения изменились. Инна стала краснеть и замыкаться в присутствии друга детства. Ей казалось, что у нее не такие длинные ноги, как у Евгении, не такая тонкая талия, на лбу прыщи и на бедрах лишние килограммы.

Мама ее не понимала, говорила, что у нее просто-напросто переходный возраст, все пройдет.

А когда однажды услышала, как дочь рыдает в подушку, достала из шкафа книгу, открыла ее и придвинула ее Инне.

Это была сказка Андерсена «Гадкий утенок».

Поступок матери тогда возмутил Инну до глубины души, она кинула книгу на пол и закричала:

– Мама, я уже не ребенок! И не верю в сказки!

– Ну и напрасно, – спокойно сказала мать, подняла книгу и ушла.

А Инна плакала до тех пор, пока не осипла.

В результате мать оказалась права, и со временем Инна превратилась в хорошенькую девушку, на которую обращали внимание многие мужчины.

Но на мать она дулась еще долго, да и потом не могла простить ей, что та не нашла ласковых, утешающих слов, когда дочь так нуждалась в них.

Мирон тем летом, увидев похорошевшую Инну, удивленно присвистнул:

– А ты расцвела, мать!

Девушка покраснела от смущения и даже не обиделась на обращение, которое ей не понравилось.

Сам Мирон, как потом заметила Инна, был мрачен и большую часть дня метался по участку, как лев в клетке.

Девушка не догадывалась о том, что парень скучает по Евгении.

Инна старалась как можно чаще попадаться Мирону на глаза, при первой же возможности садилась поближе к нему, старалась предугадать и предупредить его желания.

Сначала он не замечал ее попыток привлечь его внимание, а потом все же догадался, в чем дело.

И, когда они остались наедине, долго рассматривал ее, а потом задумчиво произнес:

– Тебе никто не говорил, что ты похожа на Женьку?

Инна покачала головой. Ей действительно никто об этом не говорил. Да ей и не хотелось быть похожей на дочку миллиардера.

Но, следуя наитию, она не стала переубеждать Мирона, когда он взял ее лицо в руки и жарко зашептал:

– Да, да, ты очень на нее похожа! – И он ее поцеловал.

У Инны закружилась голова. Но тут рядом послышались чьи-то шаги, и Мирон быстро отпустил девушку.

В комнату вошла мать Инны. Она с подозрением посмотрела на дочь, которая раскраснелась и хватала ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды.

– Инна, что с тобой? – спросила Нерадько. – У тебя нет температуры?

– Нет, мама, – с трудом проговорила девушка, облизывая пересохшие губы.

– Серафима Оскаровна, – насмешливо проговорил Мирон, – на улице почти сорокаградусная жара, а вы задаете дочери такие странные вопросы, – и вышел в сад.

Серафима Оскаровна стала говорить что-то про кондиционеры, установленные в доме, но Мирон ее уже не слышал, а Инне было не до них.

Она пробормотала что-то невнятное и поспешила в свою комнату.

Нерадько недоуменно посмотрела вслед дочери, пожала плечами и принялась за дела, которых у домоправительницы огромного дома всегда непочатый край.

После ужина Инна сидела на скамейке и зачарованно смотрела, как день пятился к закату и следом за ним текли реки алой краски, по берегам которых скакали солнечные зайчики и скользили блики золотыми рыбками.

– Ах, если бы у меня была золотая рыбка, – невольно вырвалось у нее. – И если бы она согласилась выполнить только одно мое желание…

Порыв ветра набежал на траву и сбил с верхушки длинного стебля крохотную капельку влаги.

Инна зажмурила глаза и представила, что эта капелька и есть ее золотая рыбка. Она еще не успела прошептать свое желание, как кто-то подошел к ней сзади и положил руки на плечи.

Инна сразу догадалась, кто это…

И когда Мирон спросил приглушенным волнующим шепотом: «Скучаешь?» – она не смогла вымолвить ни слова в ответ.

Он тихо рассмеялся и сказал громче:

– Я вот тоже, как видишь, скучаю. А не начать ли нам скучать вместе?

– Что ты имеешь в виду?

– Да ничего особенного. – Он обошел скамейку вокруг и присел рядом с ней, взял ее безвольную руку и погладил послушные пальцы.

Инна замерла и боялась пошевелиться. Он притянул ее к себе и коснулся губами ее подбородка, потом поднялся выше и стал пробовать на вкус ее податливые губы. Вскоре она прочувствовала его язык в глубине своего рта. Руки Мирона бродили по всему ее телу, потом сжали сначала одну грудь, затем другую.

«Ох, – подумала она, почти теряя сознание, – кажется, это случится прямо сейчас, здесь, на скамейке».

Но через несколько мгновений он выпустил девушку из объятий, и она, покачнувшись, едва не упала.

Мирон придержал ее, наклонился к ее уху и прошептал:

– Инночка, нам ведь с тобой не нужны посторонние глаза, даже случайные, правда?

Она покорно кивнула.

– Ну, вот и умница, – он ласково провел пальцами по ее щеке, – приходи сегодня ко мне.

– К тебе?

– Ко мне. Я бы пришел к тебе, но твоя мама, наверное, чутко спит и… может помешать нам.

Она снова кивнула.

– Так ты придешь? – спросил он более настойчиво.

– Приду, – прошептала она, моля судьбу только об одном: чтобы он не отрывался от нее и никуда не уходил.

Но он поднялся со скамьи и ушел, проговорив на прощанье:

– Так я жду тебя сегодня ночью около двенадцати часов. Дверь будет открыта.

Инна долго сидела в одиночестве, не находя в себе сил пошевелиться. Потом поднялась со скамьи и пошла в дом.

Матери она сказала, что ей нездоровится и поэтому она ляжет спать пораньше.

– Я тоже сегодня что-то притомилась, – ответила Серафима Оскаровна, – но даже не знаю, усну или буду всю ночь с боку на бок ворочаться.

– А ты выпей снотворное, – посоветовала ей дочь.

– И то дело, – согласилась Нерадько, – только будильник заведу.

Инна чутко прислушивалась к тому, как мать укладывается в своей комнате. Когда из-за двери донеслось мерное сопенье, Инна вернулась к себе и надела самое красивое платье, которое больше оголяло тело, чем скрывало его. Быстро выскользнула в коридор, добежала на цыпочках до лестницы, поднялась на второй этаж и вошла в квартиру Мирона. Дверь и правда была открыта. Девушка замедлилась на мгновение, не зная, нужно ли ее закрыть за собой. Решила все-таки закрыть, вернулась к двери.

И тут ее сзади обвили сильные мужские руки.

– Что ты так долго здесь возишься? – жарко прошептал Мирон, сминая руками ее груди.

– Я дверь хотела закрыть…

– Закрыла? – усмехнулся он.

– Не успела…

– Так закрывай, – его хриплый голос лишал ее сил.

– Не могу.

– Почему?

– Голова кружится.

Он засмеялся, сам закрыл дверь, потом подхватил Инну на руки и понес ее в спальню.

Но до кровати не дошел, опустил девушку на ковер, поднял подол тонкого платья, сдернул с Инны трусики и вошел в нее.

Она вскрикнула и выгнулась под ним всем телом.

– Извини, – прошептал он, энергично двигаясь в ней, – я так хочу тебя, что не могу сдерживаться.

Ей было немного обидно. Она совсем не так представляла их первую близость. Но она решила смириться, сделать вид, что все идет так, как надо, и просто закрыла глаза.

Через несколько минут он замычал, дернулся на ней и замер.

Она тоже не двигалась, с ужасом вспомнив, что он обошелся без презерватива.

После первого раза, приласкав ее небрежно на полу, Мирон перенес девушку на постель и, целуя, снял с нее всю одежду.

Его ласки стали нежными и неторопливыми, Инна успокоилась и расслабилась.

Она уже думала о другом: если она забеременеет, то это только к лучшему, тогда они с Мироном быстро поженятся.

Совершенно обессиленная и безумно счастливая, Инна уснула только перед самым рассветом.

Но Мирон не дал ей отоспаться, разбудил, велел принять душ, одеться и идти к себе.

Она хлопала глазами, как сова на свету, ничего не понимая.

– Ты же не хочешь, чтобы кто-то узнал, что мы провели ночь вместе?

– Почему? – спросила она наивно.

– Потому, что это не совсем прилично, – улыбнулся он с легкой иронией и погладил ее обнаженные груди.

– Но… – попыталась возразить она.

– Будь умницей, мы потом с тобой все обсудим. Договорились?

Она кивнула.

Мирон чмокнул ее в губы:

– Ну, беги в душ.

– А ты?

– Я – потом. Сейчас у нас нет времени. Солнышко вот-вот встанет, и дом проснется.

Инна была совсем не против того, чтобы проснувшиеся обитатели дома узнали, что она провела ночь в постели Мирона. Но спорить с ним она не решилась. По крайней мере, сейчас…

Следующей ночью она снова пришла к Мирону и была обрадована тем, что он ждал ее – дверь снова оказалась незапертой.

На этот раз Инна сама закрыла ее, прежде чем бросилась в его объятия.

И снова до самого утра сплетались их тела в ненасытной жажде наслаждения.

А через несколько дней Мирон попросил ее вечером выйти в сад. Заинтригованная девушка согласилась.

Мирон повел ее по едва заметной от разросшейся травы дорожке куда-то в глубину сада.

Травы цеплялись за подол ее платья, словно не хотели пускать.

Надо сказать, что буйный рост травы объяснялся вовсе не нерадивостью садовника – тот следовал настоятельной просьбе хозяина.

Миллиардер провел свое детство у бабушки в деревне, а трава там и на лугу, и в лесу росла так, как ей заблагорассудится.

Как ни странно, Валентину Гавриловичу эта природная дикость нравилась так же сильно, как маленькому Вале, который любил скрываться в травах, лежать там подолгу и мечтать о невозможном…

И что тут можно сказать, кроме банального – мечты сбываются?

К удивлению Инны, они оказались на лужайке, где не было ничего особенного – все та же трава и куст шиповника, роняющий нежно пахнущие лепестки.

Она уже хотела спросить его, зачем он ее сюда привел, как оказалась опрокинутой на траву. Мирон набросился на нее с пылом дикого зверя. Девушка испуганно закрыла глаза и не шевелилась, несмотря на то что лежать на сырой траве было неудобно.

Сначала он покрывал ее жгучими поцелуями и мял до боли тело, бормоча при этом что-то неразборчивое.

Инне показалось, что она пару раз услышала имя Женя, а потом «ведьма, ведьма проклятая».

Мирон начал вытворять с ней нечто совершенно невообразимое. Несколько раз она попыталась вырваться из его цепких рук, но это ей не удалось, его безумства лишь приняли еще более вычурный характер. Инна смирилась и просто терпела. Под конец, когда с Мирона не просто лился пот, а уже, кажется, падали хлопья пены, как со взмыленного жеребца, он упал рядом с ней в траву и выдохнул:

– Измучила ты меня, всю душу мою выжгла дотла…

Он умолк, и Инне показалось, что Мирон потерял сознание, но на самом деле он просто уснул, обессилев. Она прислушалась к его ровному дыханию и решила уйти в дом.

Натянув разорванное платье на истерзанное тело, покрытое липким потом любовника, она поспешила к себе.

Стараясь не разбудить мать, девушка вошла в душ и долго и тщательно намыливалась душистым мылом, а потом стояла под тугими струями и наслаждалась их обжигающим прикосновением.

Она не знала, выходил ли к завтраку Мирон и в каком он был состоянии.

Сама она вышла из своей комнаты только к вечеру.

А с Мироном они встретились через день. Он больше не звал ее в сад, они продолжали встречаться в его комнате.

И каждое утро, собираясь уйти, Инна ждала, что он попросит ее остаться и предложит стать его женой.

Но Мирон не предлагал.

А потом приехала Евгения, и Инна увидела, как он обрадовался ей. Мирон ходил за сестрой по пятам, стараясь предугадать любое ее желание.

Сердце Инны обливалось кровью. Она не понимала, что случилось. Ей даже в голову не приходило, что Мирон может испытывать к Евгении какието иные чувства, кроме братских. Ведь они кровные родственники!

Однажды она подстерегла его в столовой и спросила:

– Что случилось?

– Ничего не случилось, – улыбнулся он, – просто все рано или поздно заканчивается, моя девочка.

– Что ты хочешь этим сказать?!

– Только то, что наши отношения закончились.

– Но так нельзя!

– Почему? – спросил он удивленно.

– Мы ведь любим друг друга!

Он тихо рассмеялся:

– Что за глупости.

Она приготовилась возразить, но он упреждающе поднял руку:

– Я понимаю тебя! Но, Инна, я никогда не говорил тебе о любви. Да и ты мне ничего такого не говорила. Нам было хорошо вместе, я тебе очень благодарен за все подаренные мне ночи. Но они прошли…

Он наклонился, клюнул ее в щеку и ушел.

Больше она не пыталась говорить с ним. Зачем? Ее унижение ничего не изменит. Тем более что он был прав! Она не любила его. Но очень хотела стать его женой и испытывала к нему сильное влечение. Девушка замкнулась в себе.

– Инна! – услышала она голос матери и повернулась.

– Мне нужно кое-что сказать тебе. – Нерадько сжала руки на груди и отвела глаза от дочери.

Такое поведение было настолько несвойственно ее решительной матери, что Инна растерялась и спросила:

– Что случилось, мама?

– Ничего особенного пока не случилось. Просто Вера сказала, что огласили завещание.

– Нам-то какое до этого дело? – спросила Инна.

– В нем написано, что две трети состояния отписаны Евгении, а треть – Мирону.

– Ну и что?!

– Жени нет.

– Мама, юристы найдут, кому отдать капитал Валентина Гавриловича.

– Глупенькая, – как-то странно улыбнулась мать, и в глазах ее показались слезы то ли умиления, то ли радости.

Серафима Оскаровна приблизилась к дочери и ласково погладила ее по голове.

– В том-то и дело, – проговорила она, – что ты, Инночка, – теперь единственная наследница Вали.

– Что ты такое говоришь? – Инна посмотрела на мать с удивлением и страхом. – Мама, ты здорова?

– Здорова, как никогда, – быстро проговорила Нерадько, – но пришло время для того, чтобы сказать тебе правду.

Взгляд широко открытых глаз Инны остановился на материнском лице.

– Инночка, прости меня, но твой отец не Артур Нерадько, а Валентин Бельтюков.

– Мама!

Где-то совсем рядом скрипнула дверь.

– Тихо, доченька, тихо, иди к себе. Я тоже скоро приду, только вот справлюсь с одним срочным делом. А ты иди.

Нерадько заспешила к двери, а Инна осталась стоять у окна. Она была настолько ошарашена услышанным от матери, что не могла прийти в себя.

Разве можно поверить в то, что теперь она – единственная законная наследница всего состояния миллиардера Бельтюкова?

«Нет, мама скорее всего заблуждается…»

И тут Инна почувствовала, как что-то сдавило ее шею. Она попыталась схватиться за удавку и ослабить ее, но пальцы ее скользили, воздуха не хватало, она сделала последний рывок, и свет померк перед ее глазами.