Седьмой день

На его щеках остались соленые дорожки от слез. Кулаки были судорожно сжаты. Все тело ныло, как будто его в самом деле безжалостно избили. Впервые за последние несколько дней и ночей у него возник вопрос: почему он видит все это, а главное, зачем? В происходящем скрывался какой-то смысл. Или важный урок. Но какой? К чему толкало его взбесившееся подсознание? Пока Никита ответа не находил.

Он подумал об Ольге, но у него не возникло желания ей позвонить.

– Спит, небось, после дня рождения, – раздраженно буркнул он, глядя на телефон. – И пускай. Сама позвонит, если захочет.

Поправить настроение можно было только одним способом: отвлечься на что-нибудь интересное и не обязательно полезное.

– Сегодня буду активно бездельничать, – не допускающим возражений тоном сказал он себе.

Решение звучало блестяще, но требовало какой-то программы. В раздумьях, с чашкой чая в руках, Никита вышел на балкон. Идея лежала перед ним, как на ладони.

– Гулять. Гулять и фотографировать – вот чем следует заниматься в воскресенье в таком сказочном месте, старик! – Эта мысль нашла в его душе самый горячий отклик. – Буду шататься по окрестностям безо всякой цели. И погода благоприятствует.

Погода действительно была хороша. Солнце, голубое небо, кучевые облака для разнообразия и ароматный ветерок – все, что надо для приятной прогулки. Никита приготовил большие бутерброды с домашним паштетом, который купил накануне на рынке, сложил в рюкзак несколько яблок и груш, пару банок пива и бутылку воды. Он недолго посидел над картой, на которой рукой Изабель был помечен мебельный магазин, и прикинул примерный маршрут на сегодня. Он собирался выехать из Лантерн на машине, оставить ее где-нибудь на обочине и дальше пойти пешком по узким дорожкам среди полей и фруктовых садов в поисках интересной натуры.

Место первой остановки определилось само собой. В нескольких километрах от деревни раскинулось огромное подсолнечное поле – было бы преступлением проехать мимо. Никита нашел подходящий пятачок, засыпанный гравием, припарковал машину и с фотоаппаратом на шее и рюкзаком за плечами отправился в путь. Он снимал развернутые к солнцу ряды подсолнухов, за ними уходил вверх зеленый холм Лантерн. Потом свернул к виноградникам. Фотографировал корявую лозу и прозрачные зеленые гроздья. На маленьком островке между полей сделал несколько снимков живописной старой оливы, а потом отдохнул на траве в тени ее округлой кроны. Через некоторое время тропинки сами вернули его к дороге.

Навстречу по обочине неторопливо шагали загорелые мужчина и женщина в туристических ботинках и с палками для ходьбы в руках. У каждого из них под рюкзаком болтался странный предмет, назначение которого Никите было неведомо. На расстоянии эти предметы выглядели как гигантские орехи арахиса.

– Бонжур! – первой поздоровалась женщина. Если бы не антураж французской провинции, Никита легко принял бы ее за подмосковную дачницу: она была русоволосая, плотненькая и приятно курносая.

– Бонжур! Бонжур! – почти одновременно повторили ее спутник и Никита.

Мужчина двинулся дальше, зато женщина бросила на Никиту заинтересованный взгляд и остановилась. Мужчине тоже пришлось притормозить. Он был старше Никиты лет на пятнадцать, выше на полголовы и тяжелее раза в полтора. В нем еще угадывались следы спортивной карьеры, но пик физической формы остался далеко позади – бывший спортсмен несколько раздобрел. В отличие от своей половины, он не стремился к общению.

– Могу я спросить, что это за штуки висят у вас на рюкзаках? – спросил Никита у женщины, делая вид, что не замечает рядом с собой недовольной физиономии.

Она с энтузиазмом поддержала разговор.

– Я думала, в этих местах все знают, что такое сушеная тыква – сосуд для воды и отличительный знак пилигримов, – на французском она говорила с акцентом.

Никита не сразу понял:

– Разве в наше время бывают пилигримы? Я думал, вы просто туристы. Прошу простить, если задаю глупые вопросы. Я уже видел людей вроде вас и в своей деревне, и на дорогах, но не особенно задумывался, куда и зачем все идут. И какова цель вашего путешествия?

– Прямо сейчас мы с мужем идем к часовне Святого Сернина. – Женщина как будто невзначай обозначила статус спутника. – Это недалеко. А вообще конечная цель паломничества – собор в Сантьяго-де-Компостела, где хранятся мощи Святого Иакова.

Не найдя понимания в глазах Никиты, она игриво засмеялась.

– Вы, я вижу, совсем не в теме.

– Абсолютно, – сокрушенно подтвердил Никита.

Мощи Святого Иакова – одна из величайших святынь католицизма. Имя Иакова Зеведеева неоднократно упоминается в Новом Завете. Он, а также его родной брат Иоанн Богослов и апостол Петр были самыми любимыми учениками Иисуса. Иаков погиб в 44 году нашей эры от меча Ирода, царя Иудеи. По преданию, в IX веке некий монах-отшельник, следуя за путеводной звездой, нашел в устье реки Улья на севере Испании лодку, в которой находился ковчег с нетленными мощами Святого Иакова. Люди истинно верующие не подвергают подобные предания проверке на здравый смысл. Над святыми мощами они построили небольшую церковь, а само место получило название Campus Stellae, что в переводе с латыни означает «место звезды» или «место, обозначенное звездой».

Святой Иаков (в испанском варианте – Сантьяго) со временем был провозглашен покровителем Испании. Город, выросший вокруг места обретения его мощей, назвали Сантьяго-де-Компостела. В Средние века он стал вторым по значимости местом паломничества после Святой Земли, а путь пилигримов к нему тогда же получил название Путь Святого Иакова или Тропа Святого Иакова.

В XII веке один французский монах написал на латыни руководство для пилигримов, «Codex Calixtinus», в котором указал лучшие и безопасные места для ночлега на Пути Святого Иакова. Этот труд принято считать первым в истории путеводителем.

– Пойдемте с нами, если хотите, – неожиданно сказала женщина. – По дороге мы расскажем вам о Тропе.

Предложение прозвучало совершенно невинно, хотя и неожиданно, однако месье Спортсмен метнул в ее сторону недобрый взгляд.

Не обращая внимания на яростное пыхтенье мужа, она продолжила:

– Дойдем вместе до часовни. Оттуда мы отправимся дальше по своему маршруту, а вы – по своему.

– Спасибо за приглашение! С удовольствием!

Никиту и правда заинтересовала новая тема. Кроме того, возможность позлить ревнивого мужа показалась заманчивой сама по себе.

Месье Спортсмен побагровел. Он открыл было рот, чтобы дать отповедь наглецу или отругать жену, однако с видимым усилием сдержался. Несколько секунд он потоптался на месте, окончательно справился с собой и первым двинулся вдоль дороги. Его жена и Никита зашагали вслед за его громадным рюкзаком.

– Мы уже три недели идем по Тропе Святого Иакова, прошли около четырехсот километров. Мой муж адвокат, всегда очень много работал. Он давно увлекся идеей паломничества в Сантьяго-де-Компостела, но не хотел делить путь на отдельные участки, как многие сейчас делают.

Женщина болтала как заведенная.

– Муж был против того, чтобы растягивать паломничество на несколько лет. Его мечта – пройти Путь целиком за один раз, как делали в Средние века. В прошлом году он решил закрыть адвокатскую практику. Теперь у него появилась возможность реализовать свою мечту, а я, как верная жена, во всем его поддерживаю.

На последней фразе бойкая паломница скорчила зверскую гримасу и тайком погрозила кулаком в спину мужа. Видимо, в реальности она предпочитала другие виды отдыха.

– А вы откуда и куда идете? – она смерила Никиту откровенным взглядом с головы до ног.

– Сейчас я просто гуляю и фотографирую. Живу в Лантерн, а вообще я из России.

Никита одарил женщину одной из своих самых бесстыжих улыбок. Такая игра ему нравилась.

– Я так и думала. У вас типичная славянская внешность и хорошее, но все же русское произношение, – нейтральным голосом ответила женщина и одновременно с вызовом посмотрела Никите прямо в глаза.

«Ах вот ты какая! – подумал тот, не отводя взгляд. – Понятно, почему месье Спортсмен так напрягся. Знает, видать, свои риски».

– Неожиданно встретить русского здесь, во французской глуши, – продолжала светским тоном жена Спортсмена, продолжая строить глазки Никите. – А мы из Лиона. Мой муж Клод – француз, а я русская, как и вы. Меня зовут Элен, в той жизни – Лена.

Она сделала паузу, ожидая бурной реакции Никиты.

Встреча поистине была удивительная, однако на фоне событий последних дней и ночей не произвела на Никиту особенного эффекта. Ну да, необычно, но не более того. Он автоматически перешел на русский:

– Врать не буду, мне и в голову не пришло, что вы из России. Я просто подумал, что вы не очень-то похожи на француженку.

Услышав за спиной русскую речь, Клод встал, как вкопанный, развернулся и подозрительно посмотрел вначале на жену, а затем на Никиту.

Лена-Элен проворковала:

– Дорогой! Представляешь, этот месье – русский! Невероятно, правда?!

– Русский?! – не слишком любезно переспросил тот.

– Да, русский. Меня зовут Никита. Я очень рад знакомству!

Кажется, наклевывалось новое приключение. Следовало только расположить к себе сердитого француза.

Никита постарался придать своему лицу заинтересованное выражение.

– Ваша жена, Клод, сказала, что вы идете в Сантьяго-де-Компостела? Где это?

– На северо-западе Испании. – Спортсмен зыркнул на Никиту злыми глазами. – Подозреваю, что вы не католик.

– Нет, в России больше распространена греческая ортодоксальная церковь. Да что я объясняю, у вас русская жена! Вы все про нас знаете!

Никиту забавляла ревнивая неприязнь месье Спортсмена.

– А я не слишком последовательный христианин, знаете ли. Поэтому мне будет интересно каждое ваше слово: все это совершенно ново для меня. Скажите, вы действительно идете пешком в Испанию?! Поверить не могу!

В XX веке идея Пути (или Тропы) Святого Иакова обрела новую жизнь. Главные маршруты пилигримов, а также 69 важнейших святынь на этом пути в 1987 году были включены в перечень Всемирного наследия ЮНЕСКО, что способствовало популяризации паломничества и развитию всей необходимой для него инфраструктуры. С тех пор число паломников, которых принимает Сантьяго-де-Компостела, перевалило за двести тысяч человек в год.

Не все современные пилигримы вдохновляются исключительно религиозными чувствами и отправляются в долгий путь, чтобы замолить грехи. Для многих Тропа Святого Иакова – это возможность сбросить стресс, испытать себя и просто подумать о жизни наедине с собой.

На каменном лице Клода не было и тени дружелюбия. Он нечленораздельно пробурчал что-то, означавшее «да – представьте себе – идем пешком в Испанию», в то время как во взгляде читалось «не твое дело – отвали – откуда ты взялся на мою голову». Ситуация понемногу накалялась.

Никита уже начал подумывать, не пора ли попрощаться и оставить проблемную пару наедине друг с другом, как инициативу снова перехватила Лена-Элен:

– Я знаю, что ты не любишь длинные разговоры, дорогой. Давай, я сама расскажу Никите про Тропу. Странно встретить здесь человека, который совершенно ничего о ней не знает. И, если ты не против, я поговорю с ним на русском. У меня очень давно не было такой возможности: после Нового года ты ни разу не позволил мне пригласить в гости моих русских друзей.

Если последняя фраза была намеренной провокацией с целью переключить внимание мужа с Никиты на другой раздражитель, план Лены-Элен вполне удался.

Брови Клода полезли вверх.

– Твои русские друзья?!! Я больше не хочу ничего слышать про эту банду сумасшедших! Пять человек за сутки уничтожили недельный запас еды и выпили весь алкоголь, какой смогли найти, а нашли они все, что было в доме, включая самое дорогое коллекционное вино, которое я берег к своему юбилею.

Голос Клода клокотал от ярости.

– Они орали песни, а потом, что было самым ужасным, вывалились на улицу и перевернули вверх дном все на участке около дома. Каждый их приезд был для меня настоящим бедствием, но в этот раз они превзошли сами себя! И вдобавок ты принимала в этом самое непосредственное участие!

Лена-Элен сделала скорбное лицо:

– Ты прав, дорогой, в этот раз мы, пожалуй, немного переборщили. Просто Новый год – особенный праздник для русских, ты же знаешь. – Она заглянула мужу в глаза. – Я пообещала тебе, такое больше не повторится. Давай сверимся с картой, дорогой. Далеко ли до часовни? Это обязательный пункт маршрута, мы просто обязаны ее осмотреть.

Спортсмен все еще кипел от негодования, но тем не менее покорно углубился в навигатор и снова зашагал вдоль дороги.

Лена-Элен заговорила на русском:

– Пойдемте. Он высказался, теперь некоторое время будет тихо.

Она снова смерила Никиту оценивающим взглядом.

– Как вы здесь оказались? И почему один?

Видимо, Лена-Элен давно перебралась во Францию. Она говорила с акцентом не только на французском, но теперь уже и на русском.

– Я купил дом в Лантерн. Вот, жду, когда приедет жена.

Лена-Элен понимающе качнула головой. Она вдруг перестала кокетничать.

– Что, проблемы?

– Почему вы так решили? – Никита сделал попытку сохранить лицо. – Разве я выгляжу несчастным?

– Нисколько, – ответила Лена-Элен, с легкостью переходя на «ты». – Просто на месте твоей жены я бы не отпустила такого мужика одного дольше, чем на пару дней. Если твоя отпустила, значит, есть проблемы.

– Она и не отпускала. А теперь приезжать ко мне отказывается. – Никита тоже перешел на «ты». – Думаешь, все плохо?

– У твоей жены кто-то есть? – вместо ответа без обиняков спросила Лена-Элен. – Ее прямота граничила с бесцеремонностью. – Если да, тебе пора начинать волноваться. Если нет – все перемелется. Она позлится и приедет.

«Есть ли у Оли кто-то?» – этот вопрос приходил Никите в голову крайне редко. Возможно, от излишней самоуверенности. Поводов для серьезных подозрений жена не давала, а к пустой ревности он склонности не имел.

Однако сейчас его ответ прозвучал излишне торопливо:

– Нет, не думаю.

– Ну что ж, значит, все будет хорошо.

Теперь Лена-Элен смотрела на него с сочувствием.

Никита вдруг опомнился. Рядом с ним шла совершенно посторонняя женщина. Впереди маячил рюкзак и крепкие икры ее мужа. Еще пять минут назад между ним и мадам Спортсменшей проскакивали искры, а теперь Лена-Элен рассуждала о его отношениях с женой так, будто имела на это право.

Он резко сменил тему:

– Как ты попала во Францию?

– Очень просто! Через брачное агентство познакомилась с Клодом и вышла замуж. – В ее глазах снова запрыгали черти. – Он влюбился в меня по фотографии. А когда я приехала, совсем потерял голову. Он и сейчас меня любит, не смотри, что рычит. Просто очень ревнивый.

– А у него есть поводы для ревности? – Никита заинтересованно следил за ее реакцией на лобовой вопрос.

Лена-Элен ничуть не смутилась.

– Не-е-ет! Этого мне нельзя-я, – хитро протянула она. – Я только разминаюсь периодически, чтобы держать Клода в тонусе и чтобы не терять самооценку. На самом деле – ни-ни. В брачном контракте все четко – в случае доказанной измены он выкинет меня на улицу, в чем мать родила.

Клод шагал впереди, погруженный то ли в навигатор, то ли в собственные мысли. Он не оборачивался и не пытался помешать их разговору, которого не понимал.

– Первая жена сбежала от него с любовником, у него теперь пунктик на супружеской верности, – продолжала Лена-Элен. – Вообще он хороший. Скучновато с ним, конечно, но выбор у меня был невелик: веселая нищета в шахтерском городе или обеспеченная скука в Лионе. Пятнадцать лет назад я выбрала второе. Теперь привыкла и, в общем-то, не жалею. Родственники и друзья приезжают, завидуют. – Она беззвучно засмеялась. – На Новый год, правда, перебор случился. Мы так орали, что соседи вызвали полицию, чуть в суд не подали. Клод еле-еле все уладил.

Никита задумался, глядя на огромные ботинки француза, которые размеренно топали по траве впереди. Порядочный, судя по всему, человек. Любит жену-сумасбродку, хотя так и не понял ее до конца за пятнадцать лет. Любит, но боится снова оказаться в дураках.

– А ты его любишь?

Вопрос для Никиты был нетипичный, обычно таких материй он не касался. Он приготовился к тому, что Лена-Элен отшутится, но ее ответ прозвучал неожиданно серьезно. Как будто она долго и тщательно его готовила.

– Смотря что называть этим словом, – с некоторым вызовом сказала она. – То, что держит людей вместе и что принято называть любовью, может и не быть ею в литературном понимании. В основе этой связи может быть благодарность. Например, в моем случае это именно она. А может быть только плотская страсть. Или уважение. Или даже страх. Да, представь себе, – с нажимом подчеркнула Лена-Элен в ответ на удивленный взгляд Никиты. – Любое чувство, которое заставляет тебя оставаться рядом с человеком и делить с ним свою жизнь, – это и есть любовь. Просто она у всех разная. Если человек вызывает в тебе несколько эмоций одновременно – считай, повезло. Но достаточно и одной. Главное, чтобы чувство было сильным.

– У тебя целая теория! Неожиданно! – от души поразился Никита.

Эта женщина показалась ему на первый взгляд простоватой. Странно было слышать в ее изложении столь экзотическую философию любовных отношений.

Никита размышлял, разглядывая загорелое лицо Лены-Элен: «Подруги завидовали, говорили, что ты продалась. А ты, видать, рефлексировала, потому что любви и правда не было. Пришлось придумать для себя объяснение. Потом ты отточила формулировку, стала транслировать ее окружающим, и в конце концов сама поверила в то, что любовью можно назвать все что угодно. Бедняжка!»

Лена-Элен нахмурилась:

– Неожиданно? Конечно, откуда взяться мозгам у лионской домохозяйки?! Ты ведь так думаешь? Я тебе скажу, откуда: из Новосибирского университета. Я училась на филфаке. В Новосибирске зацепиться не получилось, после окончания пришлось вернуться домой, в шахтерский город в Кузбассе. Ты, наверное, даже его названия никогда не слышал. Родительская квартира в пятиэтажке, зарплата школьного преподавателя, женихи все в угольной пыли. Мрак! Единственное, чем я располагала, – это молодость и знание французского.

– Это ж надо! – нетерпеливо перебил ее Никита. – Моя жена из Новосибирска! Только она уехала учиться в Москву, там мы и познакомились.

– Да ладно?! – захохотала Лена-Элен. – Шутишь?!

Их возбужденные голоса вновь вывели Клода из равновесия. Он остановился. Медленно, как башню танка, развернул свой громадный рюкзак.

И язвительно произнес:

– Я понимаю, почему романы русских писателей такие длинные! Ваши разговоры не имеют конца!

Лена-Элен пропустила мимо ушей колкость мужа:

– Послушай, дорогой! Оказывается, жена Никиты родом из Новосибирска, где я училась в университете. Представляешь, какое совпадение?

Упоминание о жене Никиты явно пришлось Спортсмену по душе. Теперь он смотрел на подозрительного незнакомца дружелюбнее, хотя все еще с недоверием.

– В самом деле? А где ваша жена?

Клод буравил Никиту взглядом, пытаясь определить, не морочат ли ему голову.

– Она в Москве, но очень скоро приедет, – попытался успокоить его Никита.

Лена-Элен уперлась руками в рюкзак мужа и повернула его в нужном направлении.

– Может быть, мы все-таки будем двигаться вперед? Веди нас, Клод! А я буду рассказывать Никите про Тропу. Обещаю, теперь будем говорить только на французском, чтобы ты мог участвовать в разговоре, если захочешь.

Никита вдруг спохватился:

– Лена, давай я понесу твой рюкзак, пока мы идем вместе.

– Спасибо, не надо! Он совсем не тяжелый.

Лена-Элен снова скорчила страшную рожу за спиной мужа, которая означала: «Ты что, сдурел?!»

Они двинулись прежним порядком: впереди все еще надутый месье Спортсмен, следом его жена с Никитой.

По мере того как Лена-Элен углублялась в тему паломничества, Клод все чаще оборачивался, чтобы вставить слово. Немного погодя он начал улыбаться и даже шутить – мало-помалу атмосфера в их маленькой компании разрядилась.

Клод и Лена-Элен стартовали в городке Ле-Пюи-ан-Веле. С него начинался один из маршрутов Тропы, который вел к Пиренеям и далее в Испанию. Всего в одной только Франции было пять таких маршрутов.

– Не могу себе представить, – признался Никита, – как это, однажды выйти за дверь с рюкзаком и пешком отправиться в путь длиной почти полторы тысячи километров. Как вообще начинается Тропа?

Лена-Элен рассказывала с видимым удовольствием. Судя по всему, ей нравилось читать лекции. Когда-то она имела все перспективы стать хорошим педагогом.

– Мы выбрали Ле-Пюи-ан-Веле, потому что это начало маршрута, ближайшее к Лиону, где мы живем.

В подтверждение слов жены Клод энергично кивнул вполоборота.

– В принципе, чтобы получить сертификат, не обязательно проходить такое большое расстояние. Необходимый минимум – пройти пешком последние сто километров до Сантьяго-де-Компостела или проехать последние двести километров на велосипеде или на лошади.

– Сертификат?!! Необходимый минимум?!! – Никита удержался от смеха только из уважения к чувствам Клода. – Все так серьезно?

– Еще как серьезно! – отозвалась Лена-Элен.

Лицо у нее при этом было ехидное.

– У нас даже есть специальные паспорта пилигримов. Клод, дорогой, покажи Никите паспорт.

Месье Спортсмен на ходу достал из нагрудной сумочки для документов сложенный гармошкой лист бумаги, уже частично заполненный цветными штампами.

Он протянул его Никите со словами:

– Мы получили паспорта в начале маршрута. В Соборе Нотр-Дам в Ле-Пюи-ан-Веле. И теперь по дороге ставим отметки во всех населенных пунктах на Тропе. Печати можно поставить в мэрии или в туристическом офисе. Или даже в некоторых барах, когда все официальные заведения закрыты.

Никита с огромным интересом вглядывался в разнокалиберные печати с названиями городов и деревень. На документе красовалось знакомое изображение плоской раковины. Несколько дней назад Никита фотографировал такие ракушки на мостовой и на стенах в Каоре. Хотел тогда спросить о них Изабель, да забыл. Позднее похожие рисунки попадались ему на столбиках и камнях вдоль дорог.

– Лена, ракушки тоже имеют отношение к Тропе? – спросил он.

– Конечно! – воскликнула она. – Как ты можешь этого не знать?! Это раковина гребешка. Раньше пилигримы приносили такие раковины домой в доказательство того, что они в самом деле исполнили свой обет – дошли до Сантьяго-де-Компостела и поклонились мощам Святого Иакова. Город же находится недалеко от побережья Атлантического океана!

Помимо главных святынь – Иерусалима, Рима и Сантьяго-де-Компостела, у средневековых христиан было множество более доступных мест для поклонения. Каждое из них имело свои легенды и торговало собственными символами, которые паломники с гордостью прикрепляли к одежде и головным уборам.

Среди истинных паломников, вставших на свой путь, чтобы замолить грехи или в надежде на исцеление близких, попадалось немало самозванцев. В плащах с капюшоном, увешанные ракушками и образками, с пальмовой ветвью в руках в знак того, что они якобы побывали в Иерусалиме, мошенники собирали подаяние, рассказывая небылицы доверчивым слушателям, и пользовались всеми благами, которые бесплатно предоставляли пилигримам монастыри и приюты.

В XV веке во Франции, а затем и в других странах Европы были приняты законы, направленные против псевдо-паломников, дискредитировавших саму идею поклонения святым местам. После этого, не имея подписанной королем лицензии на право совершить паломничество, профессиональные бродяги рисковали оказаться в тюрьме.

До Никиты постепенно начал доходить масштаб предприятия, в которое ввязались его новые знакомые. Он представил себе, как изо дня в день люди идут от города к городу, от деревни к деревне. Ставят отметки в паспорте в доказательство того, что они действительно прошли свой Путь. Ночуют в специальных «убежищах» для пилигримов, которые есть по всему маршруту. Часто там же и едят, потому что это самый экономичный и простой из возможных вариантов. И в конце концов доходят до берега Атлантического океана – фактически до края земли.

– И что потом? Что будет, когда вы придете в Сантьяго-де-Компостела?

– Первую ночь принято проводить на площади перед главным собором, в котором хранятся святые мощи, – не утерпел наконец Клод. – Если не до утра, то хотя бы какое-то время. Я слышал, что вид ночного собора вызывает у паломников такое благоговение, что оторваться от него и уйти с площади просто невозможно.

– А что за сертификат, о котором говорила Элен?

Никита теперь шел рядом с Клодом, а Лена-Элен двигалась у них в фарватере.

– Если духовные мотивы пилигрима искренни и если он прошел по Тропе хотя бы необходимый минимум, ему выдается специальный документ. Этот сертификат пишут на латыни, по старинному образцу. Как в Средние века. Тем, кто не выполнил всех условий, тоже выдают документ, только немного другой.

Клод определенно был захвачен идеей паломничества. Он очень серьезно воспринимал всю атрибутику Тропы: паспорта, сертификаты, сушеные тыквы, ракушки. Но главным для него был все же личный подвиг во имя веры – в его глазах читалась твердая решимость пройти Путь до конца. Он рассказал Никите, что после визита в Собор принято идти еще восемьдесят с лишним километров до мыса Финистерре, чтобы увидеть самый грандиозный закат над Атлантикой, который только можно себе вообразить, и в знак окончания паломничества сжечь свои дорожные ботинки или одежду.

Религиозный экстаз был незнаком Никите. С рациональной точки зрения пеший поход длиной в три месяца казался ему странной затеей. Однако, глядя на вдохновенное лицо Клода, который рассуждал о чудотворной силе святых мощей, Никита признал, что, возможно, еще не все понял в жизни.

Разговаривать стало трудно, дорога начала взбираться на ближайший холм. Все примолкли.

Первым тишину нарушил Клод, который теперь снова шел впереди:

– Вы только посмотрите!

Макушку холма украшал квадратный фахверковый домик. Все в нем казалось необычным. Во-первых, домик был очень маленький и торчал один-одинешенек на лужайке у края небольшой рощи. Во-вторых, он стоял на четырех высоченных каменных сваях, и никакой лестницы при нем не наблюдалось. В третьих, его островерхую, под старинной черепицей крышу венчала башенка с множеством крошечных окон. Если бы Никита не был франкофилом и много повидавшим путешественником, он бы нипочем не догадался, что это – средневековая голубятня.

Обычай разводить голубей привезли во Францию древние римляне. Они размещали птиц на чердаках жилых домов или в специально построенных сооружениях. Позднее, в средневековой Франции отдельно стоящая голубятня стала привилегией феодалов. Тогдашние законы четко регламентировали размеры владений, которые давали право на содержание определенного числа птичьих пар. Не слишком богатые сеньоры иногда строили ложные голубятни, чтобы создать преувеличенное впечатление о площади своих земель и удачно выдать замуж или женить своих детей.

Голубятни имели круглую, квадратную или многоугольную форму. Для защиты от крупных хищников и грызунов их часто ставили на высокие сваи. Был и другой способ уберечь птичьи гнезда от разорения: стены вокруг окон и любых других отверстий выкладывали скользкой керамической плиткой или обивали полосками цинка. Внутреннее пространство голубятни занимали расположенные ярусами небольшие ячейки, каждая – для одного гнезда. В центре помещения, как правило, устраивали винтовую лестницу, которая давала доступ к гнездам на всех ярусах.

Голубей разводили для гастрономических целей. Кроме того, их помет, который в огромных количествах скапливался внутри помещения, широко использовали в качестве удобрения. С целью сэкономить на перевозке помета, а также, вероятно, по причине нестерпимого зловония, состоятельные землевладельцы часто строили свои голубятни в полях и на холмах, посреди сельскохозяйственных угодий. В период посевной голуби становились настоящим бедствием для крестьян: они уничтожали семена до того, как те успевали взойти. В связи с этим на время сева зерновых культур птиц запирали: опускали специальные заслонки на окошках, откуда они обычно вылетали.

В наши дни старинные голубятни стали украшением и визитной карточкой французских ландшафтов. Владельцы больших каменных голубятен иногда устраивают в них жилые помещения. Например, необычные апартаменты для себя или комнаты для сдачи в аренду туристам.

– Никита, ты знаешь, что это такое?

Лена-Элен вновь была готова пуститься в объяснения.

– Знаю. Это голубятня, – слушать очередную лекцию он не захотел.

Мадам Спортсменша разочарованно вздохнула, но расстраивалась недолго. Она тут же переключилась на мужа.

– Клод, дорогой, давай остановимся. Я хочу отдохнуть.

Клод и сам устал после подъема на холм. Он с облегчением снял огромный рюкзак и разлегся на лужайке около идеально круглого куста. Аккуратный газон и этот стриженый куст выдавали особый статус этого места – очередной точки на маршруте современных пилигримов. Маленькие промежуточные цели делили путь на короткие участки и делали его не таким монотонным.

Лена-Элен тоже скинула рюкзак, но отдыхать не собиралась. Она сделала круг по поляне и быстро придумала себе новое развлечение, для которого ей потребовалась помощь Никиты.

– Никита, давай фотографироваться! Клод всегда делает такие скучные снимки! К тому же он терпеть не может, когда я позирую. А мне так нравится воображать себя моделью! Только возьми мой фотоаппарат, от тебя я вряд ли когда-нибудь получу фотографии, – прозорливо заметила она.

Никита взялся выполнять ее просьбу с большой неохотой и уже через минуту мысленно побратался с Клодом – Лена-Элен позировала отвратительно. Она начала фотосессию с того, что прильнула к лежащему на траве мужу. Клод только стиснул челюсти и закрыл глаза. Потом она захотела сняться на фоне голубятни, но та стояла так высоко на сваях, что путного кадра не вышло.

В Никите уже закипало раздражение, когда началось самое страшное – Лена-Элен прилегла на траву посреди лужайки в соблазнительной, по ее разумению, позе. При определенных обстоятельствах женщина в растянутой, выгоревшей майке, бесформенных шортах и туристических ботинках вполне могла бы выглядеть эротично. Даже в зрелые годы. Вероятность успеха сильно повышают опыт фотомодели, продуманное освещение и профессиональная работа стилистов над лицом и прической. Но сейчас перед Никитой определенно был другой случай. Соломенные волосы Лены-Элен беспорядочно торчали из-под дурацкой панамы, ее нос и щеки обгорели на солнце, а главное, не было у нее природного чутья на красивый кадр, которым иногда – крайне редко, по мнению Никиты – обладали люди без специальной подготовки.

Впрочем, Никита вообще был не самым подходящим исполнителем для задания Лены-Элен. Из всех активностей рекламного агентства он больше всего любил именно фотосессии и старался присутствовать на каждой как минимум в качестве зрителя. Многолетний опыт утвердил его в бесконечном уважении к работе профессиональных моделей и внушил непреодолимое отвращение к любительским ужимкам перед камерой. Никита был не единожды распят друзьями и коллегами за снобизм. Тем не менее по своей воле он снимал людей только исподтишка, неожиданно, прежде чем они успевали принять позу и нацепить на лицо очередное выражение. Все остальное оскорбляло его обостренное чувство прекрасного.

Его жена, хоть и не разделяла мужниной категоричности, давным-давно приняла к сведению и эту его причуду. Ее беспроигрышная фотогеничность была результатом вдумчивой домашней работы перед зеркалом. Она отлично знала все свои лучшие ракурсы.

Лена-Элен, к сожалению, не обладала ни профессиональными навыками, ни самоиронией. Перед объективом она начисто растеряла милую непринужденность. Глаза стали пустыми, а лукавая улыбка – натянутой.

Скрипя зубами, Никита сделал по ее команде еще несколько кадров. Наконец, мадам Спортсменша захотела увидеть отснятый материал и отобрала у него фотоаппарат. Никита облегченно выдохнул.

Некоторое время она с нескрываемым удовольствием просматривала снимки. И вдруг закричала:

– Боже, какой ужас! Это надо немедленно переснять!

«Что именно тебя так поразило? – сердито подумал Никита. – По мне, там все – ужас!»

Не обращая никакого внимания на его недовольное лицо, Лена-Элен сунула ему в руки свою камеру, плюхнулась на траву и начала поспешно разуваться.

– Ботинки на фотографиях такие огромные! Лучше я буду фотографироваться босиком, – простодушно объяснила она свои намерения.

К этому времени Клод уже не лежал, а сидел, привалившись спиной к рюкзаку, и с ядовитой улыбкой наблюдал за женой. Никита бросил на него выразительный взгляд и испустил душераздирающий вздох.

Месье Спортсмен поймал его мысль на лету.

– Все, Элен, нам пора двигаться дальше. Иначе не попадем в Муассак к вечеру, – не допускающим возражения тоном объявил он. – Обувайся.

Лена-Элен с надеждой взглянула на Никиту. Не найдя поддержки, она не стала спорить с мужем и послушно засобиралась в путь.

– Клод, Элен, – обратился к ним Никита. – Я был очень рад познакомиться с вами. Думаю, мне пора возвращаться к машине.

– А как же часовня Святого Сернина? Вы что, не пойдете с нами ее смотреть? Тут совсем недалеко, – не понял Клод.

В голове адвоката и бывшего спортсмена не укладывалась такая непоследовательность.

– Я обязательно приеду сюда позже, вместе с супругой, чтобы осмотреть часовню, – нашелся Никита.

Его ответ вполне устроил Клода. Лена-Элен уже стояла рядом с ним, готовая двигаться дальше, в ботинках, с рюкзаком за плечами и с палками для скандинавской ходьбы в руках. Она прислонилась головой к плечу мужа. Клод обнял ее, притянул к себе и, на секунду прикрыв глаза, поцеловал в макушку дурацкой панамы. Лена-Элен улыбнулась ему снизу и ободряюще сказала Никите на русском:

– Вот увидишь, все наладится. Она обязательно скоро приедет. Такими мужьями, как ты, Никита, не бросаются.

Никита ответил ей тоже на русском:

– Спасибо, Лена. И я хочу кое-что сказать. Знаешь, я думаю, что рядом с Клодом тебя держит вовсе не благодарность. Он отличный мужик. Ты его любишь, просто сама не заметила, как это случилось. Так что забудь свою странную теорию, она больше тебе не нужна.

По местной традиции Никита дважды чмокнул воздух, по очереди приложившись к щекам Лены-Элен. Затем крепко пожал мясистую ладонь Клода и отправился искать брошенный на дороге автомобиль.

Отойдя метров на сто, он обернулся вслед супругам, которые шли рядышком и оживленно разговаривали. Возможно, о нем, о Никите. Белые сушеные тыквы болтались у них на рюкзаках.

В этот момент Лена-Элен тоже обернулась и дернула Клода за футболку. Они оба на ходу помахали Никите и продолжили свой путь. Для религиозного Клода это был Путь Святого Иакова, и он шел по нему ради веры. Лена-Элен полагала, что шла по Пути из благодарности к мужу, а на самом деле – ради любви к нему.

Оказалось, что разговоры с пилигримами увели Никиту далеко от машины. Он возвращался назад по обочине дороги. В такт шагам его мысли перескакивали от Лены-Элен к Ольге. От Ольги к Изабель. Затем обратно к Ольге. И снова к Изабель. Он думал о том, что жена за всю последнюю неделю ни разу не позвонила сама. Потом вспоминал темные кудри Изабель и горькие слова Антиквара: «Умоляю, не портите ей жизнь!» После этого в памяти всплывал бесцеремонный вопрос Лены-Элен: «У твоей жены кто-то есть?» – И подлый бес начинал шептать ему: «А знаешь ли ты, где сейчас Оля?» Он отмахивался от этих мыслей, представлял себе Изабель на высоком барном стуле за стойкой у Пьера: стройные ноги, лицо в интимной близости от его лица, улыбающиеся губы, браслеты на тонком запястье. Но тут снова звучал Антиквар: «Не портите ей жизнь!..».

Этот калейдоскоп быстро утомил Никиту. Он достал из рюкзака бутылку с водой, последний бутерброд с паштетом и начал жевать на ходу – стало немного легче.

Машина раскалилась на солнце. Никита бросил рюкзак на сиденье, включил кондиционер и закрыл все двери, а сам с картой в руках спрятался в тени крайнего ряда подсолнухов.

Следующей по его плану была деревенька Сен-Тельма. Каждый раз, глядя в окно спальни или выходя на балкон, Никита видел вдалеке справа, на макушке холма, церковь Святой Тельмы, по имени которой называлась деревня. Ночами, подсвеченная снизу вдоль тонкого шпиля, церковь висела в темноте, как елочная игрушка. Чутье подсказывало Никите, что виды на долину из Сен-Тельмы должны были открываться исключительные.

Его ожидания полностью оправдались. Сен-Тельма состояла из полутора десятков домов, которые вытянулись вдоль автомобильной дороги. Несмотря на микроскопические размеры деревни, напротив запертых дверей церкви Никита нашел добротно оборудованную смотровую площадку и пустую стоянку для машин. Отсюда рельеф долины выглядел даже интереснее, чем с его балкона. По склонам извивались полосы виноградников. Внизу желтело поле подсолнухов, от которого Никита недавно уехал. А главным украшением пейзажа была его, уже практически родная, деревня Лантерн – каменная корона на одиноком холме. С такого расстояния она смотрелась величественно.

Через видоискатель камеры Никита нашел вытянутый вверх фасад своего дома. Два круглых иллюминатора верхнего этажа, под ними два высоких французских окна спальни, и еще ниже – балконные двери гостиной. Вход в подвал закрывала зелень садов ниже по склону. Его снова охватила гордость – это его замок. Его маленькая крепость.

Благодаря болтовне с Леной-Элен, изматывающее беспокойство, от которого он не мог избавиться все воскресное утро, отступило. Думать о доме было приятно. И роскошная панорама перед глазами тоже настраивала на мирный лад.

– Что-то в этом есть, – пробормотал он, глядя вдаль поверх камеры. – Красота исцеляет. Благость в душе появляется.

Солнце нещадно жарило в спину. Пышные облака плавно меняли рисунок в небе. Их прозрачные тени постепенно перекрашивали ландшафт, который лежал перед Никитой.

В ожидании идеального кадра он уселся на каменном ограждении смотровой площадки, над крутым обрывом. Как только освещение немного менялось, он делал очередной снимок.

Вдруг откуда ни возьмись на фоне облаков появилась большая птица. Она парила над долиной, то немного снижаясь, то снова поднимаясь выше. Никита дрогнул: «Неужто Карлуша?!»

Перспектива встретиться с летучим ящером один на один под открытым небом ему совсем не нравилась. Он хорошо помнил устрашающий размер зубастого клюва. Никита резво соскочил с ограды и на всякий случай отступил поближе к машине. Судорожно прильнув к видоискателю, он увеличил изображение, насколько позволяли технические возможности камеры.

– Ф-фу-у! Померещилось! – выдохнул он.

Это был обычный орел. Или ястреб. Или… неважно, кто там еще. Главное, не Карлуша.

– Значит, не сплю, – обоснованно заключил он.

В составленном утром маршруте значились еще две деревни, но первоначальный план не учитывал встречу с Леной-Элен и Клодом.

Снимков и прогулок по жаре на сегодня было довольно. Он решил двигаться в сторону дома.

После душа Никита лежал на диване с банкой холодного пива в руке.

Ноги гудели от долгой ходьбы, но это было даже приятно – как будто он сделал что-то полезное. В других обстоятельствах он сейчас пересматривал бы и отбраковывал фотографии. И считал бы, что жизнь удалась. Однако в текущей ситуации кое-что портило картину – день клонился к вечеру, а звонка от жены он так и не дождался. Пришло только короткое сообщение: «Я ушла гулять».

Никита долго крутил в руках безмолвный телефон, проигрывая в голове варианты разговора с Ольгой, а потом неожиданно набрал номер сына.

– Привет, пап! – радостно отозвался Алекс. – Как ты там? Что делаешь?

– Привет, сын! – Никита не смог поддержать веселый настрой Алекса. – Я нормально. Как твои занятия? Прогресс есть? Что Тамара Николаевна говорит?

– По крайней мере, она меня не ругает. Кажется, это максимум, на что с ней можно рассчитывать, – скептически заметил Алекс. – Суровая тетка. Но прогресс есть, я сам чувствую.

Неожиданно его голос немного упал.

– Хотя не знаю, как там, на экзаменах все будет…

– Не кисни. Еще год впереди. Будешь вкалывать, все получится.

Никита успокаивал сына автоматически, не особенно вдумываясь в смысл слов, которые произносил. В голове у него крутился один вопрос. Единственный, который по-настоящему интересовал его в данный момент.

Наконец он решился:

– Мама дома?

– Не-а, нет ее. Вернулась ночью, я уже спал. Утром я уехал на урок, она еще не встала. Вернулся – ее уже нет. Только записка про еду. Куда ушла, не написала. Ты позвони на мобильный.

Алекс неожиданно сменил тему.

– Слушай, пап, а какие вообще у нас планы на лето? Ты уехал, мама дома. Как-то на вас с ней не похоже: всегда все планировали заранее, а в этом году оба молчите. – Кажется, парню были неведомы распри между родителями. Или он умело прикидывался, что ничего не понимает. – Когда к тебе мама поедет? Или ты скоро вернешься? Вы в этом году куда-то еще собираетесь?

«Хотел бы я и сам это знать», – зло подумал Никита и свернул разговор:

– Действительно, надо позвонить маме на мобильный. Ладно, Алекс, пока. На связи.

Он остался недоволен собой. Сильнее всего его раздражала мысль о жене. Ольга совсем отбилась от рук. Формально она выполнила свое обещание, прислала СМС. Но, несмотря на это, Никита представления не имел, где ее носило.

Он сходил за второй банкой пива, снова лег на диван и включил телевизор. На одном из каналов шла программа про реконструкцию старинного дома. Владельцы, супружеская пара, собирались сделать из него четырехзвездочный отель. Какое-то время он с любопытством разглядывал варианты планировки и слушал диалоги заказчиков с архитектором по поводу концепции дизайна. Потом внутри зашевелилось беспокойство. Какая-то забота.

– Ремонт! – подскочил Никита. – Завтра понедельник, Майк приступает к работе! Какой же я олух! Чуть не забыл!

Собственно, с Майком они обо всем договорились. Никита не сомневался, что в восемь утра тот уже будет стоять перед его дверью с инструментами в руках и безучастным выражением на лице. Однако Никита вдруг озадачился – чем заняться ему самому, пока Молчун будет работать в доме? Слоняться вокруг человека, который занят? Не вариант. Стать подсобным рабочим, подавать инструменты? Это решение нравилось ему еще меньше. Оставалось одно – уехать с глаз долой. Оставить дом на Майка, а самому провести время с пользой. А еще лучше – с удовольствием. Тут в голове у Никиты проклюнулась шальная и очень заманчивая идея. Но прежде чем ее развивать, требовалось согласовать свои планы с Молчуном.

– Привет, Майк! Как дела? Завтра все в силе? – бодрым голосом спросил Никита в ответ на мрачное «хэллоу».

– Привет. Конечно, в силе. Начинаю в восемь утра.

– Знаешь, что я думаю? Может быть, мне лучше уехать на пару дней, пока ты будешь работать? Чтобы не мешать. Я тебе нужен? – спросил Никита как можно более непринужденно.

– Без проблем. Можешь уезжать, куда хочешь. Если что-то понадобится, я позвоню. Только не забудь оставить ключ от входной двери.

Легко уладив рабочие моменты, воодушевленный Никита углубился в карту. Место для побега нашлось мгновенно – Каркассон. Огромных размеров крепость, гордость Лангедока. Как это ни удивительно, в своих путешествиях по югу Франции Никита до сих пор до нее не добрался – для однодневной поездки из Ниццы это было далековато.

Оставалось решить вопрос с гостиницей. Он погрузился в Интернет и начал методично изучать наиболее симпатичные отели и пансионы. Свободных мест не было. Вначале Никита замахнулся на отели Старого Города – Ситэ, чтобы поселиться у самых стен крепости. Затем расширил зону поиска до Нижнего Города на другой стороне реки и даже до пригородов. Ничего. Свободные комнаты оставались только в страшноватых и неуютных заведениях.

Он обескураженно размышлял, не поменять ли Каркассон на какой-нибудь менее популярный у массового туриста город, как вдруг его мобильный зазвонил. «Сдалась, наконец!» – торжествующе подумал Никита. Он был абсолютно уверен, что звонила Ольга. Однако на экране высветился незнакомый местный номер. «Неужели ОНА?!» – мелькнула и погасла глупая мысль. Прекрасная Изабель не могла знать номер его телефона.

– Бонжур!

Женский голос был ему незнаком.

– Простите, месье, полчаса назад вы нам звонили и спрашивали, нет ли свободной комнаты на ближайшие два дня.

– Да, звонил, – оживился Никита.

Дело, кажется, пошло на лад.

– Нам только что перезвонил клиент, которого мы ждали сегодня вечером. И сказал, что не приедет. Вот так, в последний момент, представляете? – Женщина, судя по всему, была немолода, но ее голос звучал очень бодро. – У меня остался номер вашего телефона в списке входящих звонков. Я подумала, что вы не рассердитесь, если я позвоню. Вы еще не нашли себе комнату?

Сердиться? Какое там! Никита расцеловал бы незнакомку, если б мог.

– Большое спасибо, мадам! Я очень рад, что вы позвонили. Сейчас в Каркассоне нелегко найти хорошую комнату, это я уже понял. А где находится ваш отель?

– Э-э, видите ли, у нас не совсем отель, месье. Скорее, небольшой частный пансион в пяти минутах езды на машине от крепости. Мы с мужем сдаем туристам три комнаты в доме, в котором живем сами. В рекламных объявлениях мы называем свой пансион «Лаванда», – уточнила женщина. – У вас будет отдельный вход с улицы, своя ванная и две просторные кровати. Еще у нас во дворе есть бассейн. И завтрак – по вашему заказу. Поверьте, вам понравится!

Она старалась напрасно, Никиту не требовалось убеждать. В процессе разговора он нашел описание пансиона на интернет-сайте и вспомнил свой первый разговор с хозяйкой. Место было прелестное! Судьба снова подбрасывала ему шанс. Значит, все правильно.

– Я приеду завтра, в середине дня, и останусь на две ночи. Уеду в среду утром. Это возможно?

– Да, прекрасно!

Хозяйка пансиона не скрывала радости.

– Меня зовут Патриция. Можете называть меня Пат.

– Рад познакомиться, Пат. Я Никита.

Они распрощались в самом прекрасном расположении духа. Каждый считал, что в этот вечер ему крупно повезло.

Никите больше не лежалось на диване и вообще не сиделось на месте. К тому же подошло время ужина. Топтаться у плиты в таком взвинченном состоянии он не мог, нечего было и пытаться. Он запер дом и бодро зашагал вниз по улице в сторону ресторана.

Хозяин гостиницы узнал Никиту. То ли из-за прошлого инцидента с буфетом, то ли без особого умысла в этот раз его посадили в большом зале, за столик в углу. При этом хозяин, он же шеф-повар, вел себя вполне дружелюбно и даже улыбнулся Никите, стукнув об стол графином с водой. Не злопамятный оказался дядька. Или, скорее, практичный – как ни крути, Никита уже стал его постоянным клиентом.

Несколько столов было сдвинуто для большой разновозрастной компании. Скорее всего, за ужином собралась семья. Кроме них и Никиты, в ресторане были заняты всего два столика. Полностью сосредоточиться на еде повода не было – как всегда, здесь готовили добротно, но без тени изыска. Никита ел машинально и по излюбленной привычке исподтишка разглядывал соседей.

За большим столом встретились четыре поколения. Поджарый, породистый дедушка и под стать ему, изящная бабушка. Их сын в зрелых годах с женой, которая, больше смахивала на знойную итальянку. Их дочь-красавица с мужем и младенцем в прогулочной коляске и парень лет четырнадцати-пятнадцати, который с виноватым видом ковырялся в тарелке. Внешность мужчин в этой семье отражала два хорошо узнаваемых, хотя и не совсем французских типажа. Дедушка и его сын копировали благородную старость и романтическую зрелость актера Робера Оссейна. Того, который играл графа де Пейрака, мужа Анжелики – маркизы ангелов – и был первым мужем актрисы Марины Влади. Супруг красавицы-дочки поразительно смахивал на другого знаменитого актера – Жана Рено. Причем, судя по стрижке и очкам в круглой оправе, даже слегка эксплуатировал природное сходство. Разглядеть мальчишку-подростка Никите не удавалось, тот не поднимал глаз от стола.

Настроение в семействе было не блестящее. Взрослые сидели со скорбными лицами, вели пустые разговоры вполголоса и даже не смотрели в сторону понурого парня. Только молодая мамаша, вопреки общему бойкоту, время от времени перебрасывалась с братом парой слов и нежно обнимала его за плечи. После десерта дедушка отложил в сторону льняную салфетку и развернул перед собой газету.

Похоже, это был условный сигнал. Женщины дружно поднялись из-за стола и покатили коляску со спящим младенцем на улицу. Молодой «граф де Пейрак» и двойник Жана Рено переглянулись и потянулись за женщинами. За столом остались только виноватый подросток и дедушка, который отгородился от него газетой.

Никита весь обратился в слух – перед ним разворачивалась кульминация какой-то семейной драмы.

После нескольких минут молчания дед медленно сложил газету и, кажется, первый раз за вечер взглянул на внука поверх узких очков.

– Иди ко мне поближе, Тео. Давай поговорим, пока никого нет, – неожиданно спокойным, даже приятельским тоном сказал он.

Парень сел напротив. Несмотря на прибитую позу, взгляд у него был непокорный. Теперь Никита смог разглядеть его лицо. Тео оказался настоящим красавцем, мятежный граф де Пейрак в ранней юности . Видимо, сказывалась жгучая кровь матери.

– Мы с тобой всегда были друзьями, Тео. Правда?

Дедушка снял очки и откинулся на спинку стула.

«Неплохое начало, – одобрил Никита. – Вместо ругани обращаемся к лучшим чувствам».

– Правда, – потупился Тео.

– Уверен, мы и сейчас остаемся друзьями. Именно поэтому твои родители и бабушка попросили, чтобы я серьезно поговорил с тобой об учебе. Они считают, что ты никого не слушаешь, и надеются, что я смогу тебя образумить. Они даже сказали мне, в чем именно я должен тебя убедить. Но я хотел бы сделать наоборот – выслушать, что думаешь ты сам. Мнение остальных мне хорошо известно, а твое – нет. При том, что речь идет о твоем будущем, а не о будущем твоей бабушки или мамы.

«Интересный поворот», – Никита заинтересовался еще больше.

– Дедушка, я не хочу быть врачом, – выпалил Тео. – Все считают, что я должен продолжить семейную традицию, как ты и папа. Но я не хочу! И никогда не хотел. Я ненавижу запах больницы, меня мутит от вида крови, и я терпеть не могу разговоры о болезнях! Они уговорили меня учить латынь в средней школе, хотя латынь и не была обязательной. Но тогда я еще мало что понимал, и мне не хватило смелости сопротивляться. Теперь в лицее мне надо выбирать предметы для специализации. Они толкают меня к естественным наукам, но это не для меня. Ты же знаешь! И они знают! Но им все равно! Одна только Леа меня понимает!

Видимо, он имел в виду сестру.

– Хорошо, – спокойно ответил дедушка. – Мы выяснили, чего ты не хочешь. И ты даже объяснил, почему. Теперь давай поговорим о том, чего же ты хочешь. Это важнее всего. Твои родители и бабушка любят тебя и пытаются помочь, как умеют. Они думают, что ты не можешь определиться самостоятельно. Итак, чем ты хочешь заниматься в будущем?

Тео смутился. Повисла пауза. Дедушка не торопил его. Он молча наблюдал за внуком из-под седых бровей. Любовь, гордость и сочувствие, но в самом сдержанном, мужском выражении – вот что читалось в его глазах.

Обретя опору во взгляде деда, Тео собрался с духом и твердо сказал:

– Я хочу стать актером. Хочу специализироваться в лицее на литературе и искусстве, а потом поступить в актерскую школу.

Дедушка с едва заметной улыбкой качнул головой.

Никита уже закончил ужинать, но продолжал сидеть с бокалом вина в руках. Он делал вид, что смотрит в полумрак за окном, а сам слушал разговор дедушки с внуком и вспоминал своего рано умершего отца. Из него мог бы получиться такой же замечательный, все понимающий друг для Алекса. Но судьба распорядилась иначе. Неожиданный, ранний инфаркт – и отца не стало.

В голосе дедушки юного Тео зазвучала ирония:

– Что ж, почему-то меня не удивляет твой выбор. В детстве мама не переставая таскала тебя по кастингам и модельным агентствам. И никто не возражал против того, чтобы тебя снимали в рекламе и даже в кино. Все только восхищались, какой ты у нас талантливый и красивый. А теперь, когда ты вырос, твои родители и бабушка почему-то ожидают, что юный артист захочет стать врачом. Ты говорил им о своем желании? Мне кажется, они ни о чем не подозревают.

– Я однажды сказал родителям, что хочу стать актером, но они даже слушать не стали. Вообще не приняли мои слова всерьез. У них на уме только одно – продолжение семейной традиции и престижная профессия врача, – фыркнул парень.

– Насчет семейной традиции я тебе вот что скажу, Тео. Твой отец стал хорошим зубным врачом вовсе не потому, что я был приличным кардиологом. Он просто захотел стать дантистом и стал им. И я его к этому не подталкивал. Так же, как меня не подталкивал мой отец, твой прадед, который, как тебе известно, был потрясающим детским хирургом. То, что твоя сестра вышла замуж за травматолога, чистая случайность. На мой взгляд, в семье уже столько медиков, что ты вполне можешь позволить себе выбрать профессию на свой вкус. Меня волнует совершенно другое.

Дедушка испытующе посмотрел на внука.

– Понимаешь ли ты, насколько зыбкая почва под ногами ждет тебя в актерской профессии? Как зависим ты будешь и сколько боли она может тебе принести?

– Я не хочу бояться этого, дедушка. Хочу быть свободным от страха, чтобы сделать свободный выбор. Если стану актером, я буду верить, что у меня есть шанс чего-то добиться. И добьюсь. И вы будете мною гордиться. А если стану врачом, всю жизнь буду думать о том, что даже не попытался сделать того, о чем мечтал. И вам будет за меня стыдно, потому что хорошего врача из меня не получится.

В ресторан вереницей потянулись остальные члены семьи. По каким-то только им известным признакам они определили, что время переговоров исчерпано. Проснувшегося младенца нес на руках довольный отец-травматолог. Никита улыбнулся – забавный пацан удался в папу, вылитый Жан Рено в младенческом возрасте. Не хватало только маленьких круглых очков. Видимо, две представленные в семье мужские породы отказывались смешиваться между собой.

Пока семья вновь рассаживалась по своим местам, к Никите подошел официант с вопросом, не желает ли месье чего-нибудь еще. Из-за него Никита пропустил момент, когда дедушка сообщил всем результаты беседы с внуком.

Поднявшись из-за стола, чтобы расплатиться у кассы, Никита услышал за спиной только сдержанное замечание бабушки:

– Я вас предупреждала, что они договорятся между собой. Мужчины в этой семье всегда все делают по-своему. Уж я-то знаю!

Уставший за день, Никита медленно брел вверх по темной улице в сторону дома. Он уже автоматически перешагивал через редкие, непредсказуемые ступени на тротуаре. От воспоминаний об отце ему стало грустно. Никита так и не успел убедить его в том, что реклама – стоящее дело. Вдобавок в памяти всплыл сегодняшний никчемный разговор с сыном, и Никите на минуту снова стало стыдно. Не только дедушка, он сам мог бы стать Алексу другом, однако не стал. Мог поддержать мечту сына, но даже не услышал его. Пытаясь заглушить голос совести, Никита дал себе обещание в ближайшее время все исправить, но детали, как обычно, отложил на потом. Вернулись тягостные мысли о жене. То ему казалось, что Ольге сейчас так же тоскливо, как ему самому, и его охватывала жалость. То она представлялась хохочущей в компании подруг, и тогда в нем поднималось негодование и желание сделать ей больно. За что – он не смог бы внятно ответить. Просто за то, что жена лишила его своей поддержки именно в тот момент, когда он в ней остро нуждался.

Открыв дверь лопоухим ключом, Никита не стал зажигать свет. Удивительное дело, тишина пустого дома не пугала, а успокаивала его. Здесь он не чувствовал себя одиноким, хотя был совершенно один.

Он медленно поднимался наверх, с каждым шагом чувствуя все большее умиротворение, как будто на ступенях лестницы за его спиной оставались все горести и обиды.

В спальне он стянул с себя одежду и, не глядя, бросил на пол, будто отмершую старую кожу. И в последний момент сообразил, что надо включить будильник, чтобы завтра не проспать Майка.

Засыпая, он мечтал об Изабель, однако вскоре услышал из темноты совершенно другое имя:

– Генриетта, Генриетта! Иди ко мне, мой ангелочек!

Мимо Никиты с восторженным визгом пронеслась растрепанная девочка лет четырех, похожая, скорее, на веселого чертенка, чем на ангела. Она влетела в большую сумеречную комнату и закружилась по ней, не переставая радостно вопить. Длинную шерстяную юбку девчушка приподняла повыше, чтобы не запнуться. За ней проследовала улыбающаяся женщина средних лет. Глухой лиф ее платья так туго стягивал фигуру, что грудь казалась почти плоской, а талия – нежизнеспособно тонкой.

Проходя мимо, женщина едва не задела Никиту пышным рукавом, который становился узким от локтя к запястью. Смеясь, она поймала девочку посреди комнаты, крепко обняла ее и подвела к окну.

– Надо причесаться, детка. Скоро к нам в гости придет важный господин. Тот самый, который в прошлый раз подарил тебе медальон. Помнишь? Ты же не хочешь его огорчить?

– Это тот, с бородой? Помню, мамочка, – заулыбалась Генриетта, которая перестала сопротивляться и покорно ждала, пока мать расчесывала ее большим гребнем и переплетала темные кудри лентами. – Он катал меня на лошади! Ты боялась, а мне было совсем не страшно. Он очень крепко меня держал, он ведь такой сильный!

– Да, детка, господин Генрих очень сильный. А еще он очень добр к тебе. И ко всем нам.

Женщина с нежностью погладила девочку по голове и прижала к себе. Глаза ее наполнились слезами.

– Моя дорогая малышка! – прошептала она.

Генриетта вырвалась из ее объятий.

– Когда же он приедет, мамочка? Я попрошу, чтобы он снова покатал меня на своей огромной лошади!

– Твоего отца предупредили, что господин Генрих приедет сегодня. Точнее никто не знает. Он прибудет, когда сочтет нужным, а мы должны просто терпеливо ждать. Он очень знатный господин, и у него много важных дел. Поняла, детка? Поэтому веди себя смирно и постарайся не испачкать платье.

Женщина посадила девочку на высокий резной сундук и стала поправлять свою черную суконную шапочку, которая частично скрывала волосы.

Никита стоял на небольшой площадке перед входом в комнату. За его спиной чернел уходящий вниз пролет лестницы. «Видимо, мы на втором этаже», – машинально отметил он. С его позиции обзор был ограничен, поэтому он осторожно переместился ближе к двери.

С самого первого шага стало понятно, что с его одеждой что-то не так – двигаться было чрезвычайно неудобно. Он оглядел себя с ног до головы. Короткий приталенный камзол с непомерно широкими плечами, шарообразные панталоны весьма кокетливой длины, в которых для объема было явно подложено что-то мягкое, а под ними то ли облегающие штаны, то ли сшитые из ткани чулки – все это непривычно сковывало движения. Вдобавок шею подпирал высокий сборчатый воротник, а на правое плечо был накинут просторный плащ, стянутый на груди застежкой. Пожалуй, комфортно было только ногам в высоких мягких сапогах на плоской подошве.

Проклиная неуклюжий наряд, Никита проскользнул внутрь комнаты и притаился под прикрытием занавесей у квадратного ложа с деревянными столбиками по углам. Меблировка дома стала несравнимо богаче, чем во времена Бертрана Бонне. Помимо двух резных сундуков и большой кровати, в комнате стояло несколько полукруглых стульев, по всей видимости, складных. Особое внимание Никиты привлек необыкновенной красоты двухъярусный шкафчик – шестигранный, покрытый искусной резьбой сверху донизу. Вне всякого сомнения, это была чрезвычайно дорогая вещь, из чего Никита заключил, что в доме обитала совсем не бедная семья. «Мы, кажется, выбрались из Средневековья. Судя по одежде и мебели, это уже Ренессанс», – предположил он.

Несмотря на очевидный прогресс в качестве жизни, окна были по-прежнему небольшие и очень узкие. С учетом каких-то мутных вставок, заменявших стекла, они пропускали совсем немного света, зато из них ощутимо тянуло холодом – видимо, на дворе стояла поздняя осень или даже зима. Сквозняк лишь отчасти компенсировало тепло большого камина, в котором едва-едва тлели угли.

Женщина с осиной талией одновременно с Никитой заглянула в камин.

– Куда только смотрят слуги?! – возмутилась она и закричала достаточно громко, чтобы поднять на ноги всех обитателей дома. – Шарль! Быстро принеси дров! Огонь в камине скоро погаснет! Шарль!

В глубине дома что-то грохнуло, затем вверх по лестнице затопали торопливые шаги.

– Простите, госпожа! Я как раз собирался принести дрова, – произнес знакомый Никите голос.

Вслед за голосом в комнате появился пожилой человек в оборванной темной одежде и полуразвалившейся обуви. Из-под его бесформенного берета торчали седые космы. Слуга вывалил перед камином охапку дров, опустился на четвереньки и принялся раздувать огонь. Через минуту над углями появились язычки пламени. Старик положил в очаг несколько поленьев, а сам закашлялся, украдкой вытирая рукавом слезящиеся глаза.

– Ты стал такой нерасторопный, Шарль! – в сердцах сказала женщина. – От тебя никакого толку. Смотри, отправлю в амбар таскать мешки, тогда поймешь, что значит работать как следует!

Старый слуга с кряхтеньем поднялся с колен, повернулся к хозяйке и униженно залопотал что-то в свое оправдание.

«Это же старина Эдвард! – изумился Никита. – Или просто кто-то похожий?»

Взгляд старика упал на Никиту.

Шарль вздрогнул и отвесил глубокий поклон:

– Здравствуйте, господин! Простите, я не знал, что вы здесь!

Женщина мгновенно обернулась. Она отшатнулась в испуге, увидев Никиту, а затем склонила перед ним голову:

– О, господин Д’Обинье, я не заметила, как вы вошли! Простите нас за невнимательность! Генриетта, тебе следует поздороваться!

Девочка соскользнула с сундука, торопливо присела в приветственном поклоне и тут же спросила, заглядывая Никите в глаза:

– А когда приедет господин Генрих?

Никита затруднялся ответить. Прежде всего, потому что понятия не имел, о ком шла речь. Однако имя, которым только что назвали его самого, было ему несомненно знакомо. Агриппа Д’Обинье. Рыцарь и поэт. Убежденный приверженец протестантской веры, соратник Генриха Наваррского – будущего короля Франции Генриха Четвертого. «Неплохая у меня роль на сей раз. – Никите стало весело. – Лучше, чем у старины Эдварда, это уж точно! Если это он».

На всякий случай Никита принял важный вид и сделал несколько шагов по направлению к двери. Убедившись, что путь к отступлению открыт, он повернулся к остальным.

– Господин Генрих приедет, когда сочтет нужным, – надменно повторил он слова женщины с осиной талией, пытаясь выиграть время и придумать благовидный предлог для того, чтобы убраться подальше.

И вдруг его осенило: «Если я как будто бы Агриппа Д’Обинье, то господин Генрих – это Генрих Наваррский?! Круто!» О таком знакомстве можно было только мечтать – великолепного Наваррца он считал фигурой во всех отношениях незаурядной.

Никита лихорадочно перебирал в голове все, что помнил из книг об этой эпохе: «Д’Обинье отдалился от Генриха, когда тот в очередной, и уже в последний раз перешел в католичество. Значит, сейчас более ранний период – религиозные войны. Еще до того, как Наваррец, он же Беарнец, стал Генрихом Четвертым».

Период кровопролитных религиозных войн между католиками и последователями реформированного христианства – гугенотами, французскими протестантами – продолжался во Франции в течение почти всей второй половины XVI столетия. Идеи Реформации в начале XVI века сформулировал немецкий богослов Мартин Лютер, а позже, в тридцатых-сороковых годах, они получили развитие в трудах французского реформатора Жана Кальвина. Наибольшее распространение протестантская вера получила в кругах французской знати, ее проводниками становились даже некоторые католические священники.

Сторонники Реформации проповедовали абсолютную божественную предопределенность всего происходящего в жизни людей и возврат к идеалам раннего христианства. Они отрицали обряды и атрибутику католицизма и, в противовес латыни, распространяли переведенные на французский язык Библию, Евангелие и тексты древних псалмов.

Несмотря на сугубо религиозную подоплеку братоубийственных войн во Франции в тот период, их ход отражал также яростную борьбу за власть между угасавшим королевским домом Валуа, семейством герцогов де Гиз, которые рвались к французскому трону, и династией Бурбонов – младшей ветвью королевского дома Капетингов.

Никита ткнул пальцем в сторону человека, похожего на старину Эдварда, и надменно приказал:

– Эй, ты, как тебя там! Пойдем со мной.

Старик вопросительно взглянул на хозяйку – она даже головы не повернула в его сторону – и поплелся к выходу.

Перед тем, как выйти из комнаты, Никита снисходительно кивнул женщине, которая снова склонилась, провожая его:

– Мадам, наш господин может появиться в любой момент. Ожидайте его и будьте готовы оказать ему достойный прием.

Новая роль нравилась ему все больше. Он чувствовал себя человеком, рожденным повелевать.

Лестница спускалась в кромешную темноту. Никита остановился в нерешительности на верхней ступеньке. С одной стороны, новая история сулила большие перспективы. С другой – он отчетливо помнил телесную боль и горькую душевную потерю прошлой ночи и совершенно не хотел повторения чего-то подобного. К приключениям он был готов. К новым страданиям – нет.

– Ладно. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, – процитировал он одну из нетленных присказок своего отца. – Да и потом, какие у меня варианты? Все равно отсюда надо выбираться.

– Простите, мой господин! Я не расслышал, что вы сказали.

За спиной Никиты виновато переминался с ноги на ногу человек, похожий на Эдварда.

– Иди первым, там ничего не видно! – Никита с удовольствием вернулся к роли знатного господина. – Я хочу выйти на улицу.

Аккуратно, стараясь не задеть даже край господского плаща, старик просочился мимо и довольно бодро зашлепал вниз. Никита осторожно последовал за ним, цепляясь в темноте за перила и кляня на чем свет стоит свои нелепые штаны и узкий в талии камзол. К тому же на левом бедре обнаружилась шпага в тяжелых ножнах, которая била его по ногам и цеплялась за ступени.

У подножия лестницы слуга распахнул перед ним дверь, за которой оказалось большое помещение, служившее одновременно и кухней, и столовой, и кладовой.

Как и в комнате наверху, здесь царил полумрак: свет попадал через два небольших отверстия над уличным входом и через приоткрытую боковую дверь. За ней просматривался зерновой амбар, залитый солнечным светом – там были настежь распахнуты ворота на улицу. Плечистый парень деревянной лопатой черпал зерно из кучи, насыпанной на дощатый настил, и ловко бросал в холщовый мешок. Второй парнишка, помоложе и посубтильнее, широко раскрытой горловиной мешка ловил каждый взмах лопаты. Работали они быстро, слаженно и, как могло показаться, играючи. Однако это впечатление было обманчивым.

Худощавый мальчишка завязал веревкой туго набитый куль и потащил его к стене, где их стояло уже немало. На его руках, на шее и даже на лбу вздулись вены. Напарник отложил лопату и подхватил мешок с другой стороны: вдвоем нести его было и легче, и удобнее. Видимо, именно этой работой стращала старика женщина в комнате наверху.

Одежда парней выглядела сообразной занятию, однако была такой же бедной и убогой, как наряд человека, похожего на старину Эдварда. На их фоне Никита уже менее критично оценивал свой костюм. Несмотря на черный цвет и почти полное отсутствие украшений, он смотрелся богато и даже изысканно.

Положив руку на эфес шпаги, Никита ощутил себя бравым рубакой – это оказалось необыкновенно приятно. Ради такого щегольства можно было смириться с некоторым неудобством – как в новых джинсах, которые вначале бывали тесны, зато придавали особую стройность фигуре.

Старик открыл дверь из кухни на улицу. Он молча ждал, пока Никита – он же господин Д’Обинье, согласно последним данным – подглядывал за работавшими в амбаре слугами.

Наконец, Никита спохватился и поспешил выйти наружу. Требовалось срочно выяснить, кто рядом с ним, – Дед, товарищ по ночным приключениям, или житель Лантерн эпохи Возрождения, который поразительно смахивал на Деда.

В первый момент яркий свет резанул глаза, уже привыкшие к полумраку, а холодный ветер обжег лицо. Никита отвернулся от солнца и ветра, отошел на несколько шагов и стал разглядывать здание, из которого только что вышел. Поразительно, фасад был ему знаком. Он сильно напоминал тот самый дом, который несколько месяцев назад купил Никита. Только на месте двух высоких окон его кухни располагались ворота амбара, а точнее купеческой лавки, где торговали зерном. И еще окна второго этажа стали заметно уже. Других серьезных отличий он не нашел. Между воротами лавки и дверью в жилую часть дома дремал широкозадый конь, запряженный в пустую телегу. Коновязью для него служил продолговатый камень с пробитой в нем круглой сквозной дыркой, который сильно выступал из стены. На современном фасаде дома Никиты такого камня уже не было. Видимо, его убрали при более поздней перестройке.

«Значит, моему дому и правда больше четырехсот лет, а то и все пятьсот, как написано в бумагах», – с гордостью и удовлетворением подумал Никита.

Созерцание было прервано деликатным покашливанием.

– На чем вы приехали, мой господин? – Старый слуга растерянно смотрел на его идеально чистую обувь. – Я не увидел вашей лошади около дома.

Никита огляделся. Вопрос звучал вполне резонно – со времен Средневековья грязи на этой улице меньше не стало. Сомнительно, чтобы господин Д’Обинье мог добраться сюда пешком, не запачкав элегантных сапог.

Никита решил, что пора рискнуть.

– Эдвард, это ты? – негромко спросил он.

Старик осторожно оглянулся по сторонам и, немного расправив спину, сердито посмотрел на Никиту.

– Давай отойдем в сторонку.

Они переместились к соседнему дому, двери которого были наглухо заперты, а окна закрыты толстыми ставнями.

– Значит, это все-таки ты, Никита?! Я уже начал сомневаться, глядя, как ты пыжишься. Решил, что настоящий господин Д’Обинье случайно оказался похожим на тебя.

Дед, конечно, успел обидеться и всячески это демонстрировал.

– А что мне еще оставалось делать?! Мне пришлось играть роль, в которой я оказался! Так же, как и тебе, – оправдания Никиты не возымели эффекта, тогда он сделал попытку пошутить. – Я тоже боялся ошибиться! Ты так органично вписался в эпоху Возрождения!

Шутка не прошла. Эдвард продолжал дуться. Никита мысленно махнул рукой на Дедовы капризы, уверенный, что отходчивый старик скоро сам сменит гнев на милость.

– Давно ты здесь?

Тот с тяжелым вздохом качнул головой:

– Не знаю. Хотя мне самому кажется, что я на побегушках у этой леди всю свою жизнь, устал ужасно! Она хорошая женщина, просто порядки такие. Слуг, особенно крепостных, за людей не считают.

– Ты крепостной?! – изумился Никита. – В эпоху Ренессанса?!

– А ты думал… – мрачно буркнул Эдвард. – Говорят, мой далекий предок сам отдал себя предку моего нынешнего хозяина.

– Как отдал себя? – Никита решил, что ослышался.

– Представь себе, добровольно, причем, вместе со всеми потомками. – В глазах старика вспыхнуло негодование. – Дикие времена!

Начиная с IX века труд зависимых крестьян обеспечивал благосостояние французских рыцарей, однако в большинстве случаев крепостные во Франции имели наследственное право на свою землю и работали на сеньора только в объеме узаконенной барщины. Меньшую часть составляли сервы – рабы, которые находились в полной личной зависимости от феодала и могли быть проданы отдельно от земли. Иногда крестьяне становились сервами добровольно – в случае невозможности прокормить семью они отдавали себя в собственность феодалу или монастырю в обмен на кров, одежду, а главное, защиту во время непрерывных войн.

Развитие технологии земледелия в течение XII-XIII веков способствовало освоению новых земель, владельцы которых переманивали чужих крестьян, предоставляя им более выгодные условия для работы. В середине XIV века дополнительному ослаблению крепостной зависимости способствовала страшная эпидемия чумы, которая унесла половину населения Европы. Острая нехватка рабочих рук в течение следующего столетия позволила крестьянам получить больше свободы – они продолжали платить феодалам оброк, но барщина сократилась до десяти дней в году. В результате к XVI веку личная зависимость крестьян во Франции значительно ослабла, но окончательно она была отменена революционным декретом только в 1789 году, через несколько дней после падения Бастилии.

Поддержав возмущение старика, Никита сменил тему:

– Кажется, у твоих господ богатый дом, Эдвард, верно? Видел, какой красивый шкафчик стоит у мадам в спальне?! Резьба потрясающая! Думаю, немногие здесь могут позволить себе такую роскошь. – Он ухмыльнулся углом рта, чтобы никто не заметил, как Агриппа Д’Обинье на равных беседует с ничтожным слугой. – Вот если бы можно было прихватить отсюда что-нибудь подобное, мы бы с тобой сказочно разбогатели. Такой шкафчик, например, бесценная вещь, Ренессанс, музейный уровень!

Парни из амбара начали укладывать расфасованное зерно на телегу. Конь проснулся и теперь осуждающим взглядом провожал каждый мешок от амбара до телеги, выворачивая голову, насколько позволяли привязанные к дырявому камню поводья. Тщедушный парнишка таскал мешки наравне со своим крепким напарником. Смотреть на него было страшно – парень сгибался под их тяжестью практически пополам.

Из лавки, беседуя, вышли еще двое мужчин. Они были одеты тепло и добротно, но без особого изыска. Оба издалека поклонились Никите. Тот в ответ лишь вздернул подбородок. Он предположил, что человек его уровня, точнее человек уровня Агриппы Д’Обинье, в те времена должен был вести себя с купечеством именно так.

– Видишь того, что справа, в черном берете? Это муж молодой леди, которую ты видел в доме. Он торгует зерном. Зовут Арно Лакомб. Да, он богатый, ты это верно подметил. Второй – его клиент из Каора. Тоже купец, только помельче. А что касается резного шкафчика в хозяйской спальне, – старик хитро посмотрел на Никиту, – он называется дрессуаром. И он с секретом.

Никита заинтересованно скосил глаза на Эдварда, стараясь при этом не терять важной осанки.

– Что за секрет? Рассказывай!

Эдвард пригнул голову, как будто разглядывал свои разбитые башмаки.

– В шкафчике есть потайной ящик. Он мастерски скрыт резьбой. Если не знаешь о его существовании, ни за что не найдешь и ни за что не откроешь. Хозяйка хранит в нем какие-то бумаги, связанные с этой девочкой, Генриеттой. Я случайно увидел, как она его открывала, и так же случайно услышал, как они с Арно обсуждали кое-что интересное.

Старик незаметно оглянулся по сторонам и гордо добавил:

– Я немного разбираюсь в тайниках. У меня самого есть буфет с секретным ящиком. О нем не знает никто, но тебе я покажу, когда вернемся домой. Потому что ты хороший человек, Никита. Я тебе доверяю. В моем тайнике лежит самое ценное, что у меня есть. Знаешь, там очень интересный механизм! Он открывается поворотом львиной головы…

– Обязательно покажешь, – перебил его Никита. – Потом. А сейчас лучше скажи, разве Генриетта не дочь этой женщины? Я слышал, как девчонка называла ее мамой.

– С Генриеттой все не так просто. Похоже, что есть официальная версия для всех, а есть правда, которую скрывают.

Дед многозначительно поджал губы.

Погрузка зерна закончилась. Худенький парнишка отвязал коня, взобрался на мешки и сидел, устало нахохлившись. Второй парень, видимо, работал на Арно Лакомба – сейчас он отдыхал, расслабленно привалившись к воротам.

Никите показалось, что безразличие на лице слуги было напускным: он несколько раз ловил на себе цепкий, внимательный взгляд. Парень каждый раз опускал глаза, но затем снова принимался следить за Никитой и Эдвардом. Как будто пытался расслышать или прочитать по губам, о чем они говорили.

Каорский купец на прощание церемонно раскланялся с хозяином лавки, боком присел на свободный край телеги и хлопнул рукой по мешкам. Видимо, это была команда отправляться в путь – мальчишка тронул поводья, конь в последний раз укоризненно оглянулся и потащил поклажу в сторону городских ворот.

Арно Лакомб некоторое время крутился у амбара, поглядывая в сторону Никиты. Он не вполне понимал, почему господин стоит на улице и что делает рядом с ним их старый слуга. Не дождавшись распоряжений, торговец не осмелился досаждать высокопоставленному гостю. У него хватало своих забот.

Он обругал парня, который предавался безделью, тут же нашел ему какую-то срочную работу и сам пошел заниматься своими купеческими делами.

А Никите в этот момент было не до Лакомба. Он думал о каорском купце и тщедушном парнишке. Представлял себе их одинокую телегу на пустой извилистой дороге в дремучем, полном разбойников лесу. Идея такой поездки, даже на его легкомысленный взгляд, выглядела рискованной.

– Не страшно им вдвоем, без оружия? – поинтересовался он у Деда. – На телеге-то до Каора полдня езды, наверное. Всякое может случиться по дороге. Времена ведь неспокойные. – Последнее утверждение прозвучало полувопросительно.

– Времена лихие, – согласился Эдвард. – Поэтому они поедут общим обозом вместе с другими купцами и с вооруженной охраной. Им приходится идти на риск, в Каоре сейчас перебои с продовольствием. Крестьяне перестали подвозить продукты в города, боятся.

Никита понимающе хмыкнул:

– Их можно понять, кто бы ни воевал между собой, главные беды достаются крестьянам.

– Точно! – горячо поддержал старик. – Католики с гугенотами гоняются друг за другом и по пути грабят и жгут все, что попадется. Разумные люди предпочитают сидеть по домам и беречь припасы. Хотя, по правде сказать, уцелевших домов в округе остается все меньше, и припасов тоже: столько народу погибло за последние три десятилетия, землю обрабатывать некому.

– Неужели все так плохо? – усомнился Никита. – На первый взгляд Лантерн выглядит мирно.

Жизнь вокруг и правда текла своим чередом. Около ворот замка, как и две сотни лет назад, толпились горожане: кто-то пришел по делу, другие из праздного любопытства. Между ними терлись попрошайки: убогие калеки, нищие пилигримы, странствующие монахи. По улице вдоль крепостной стены, лавируя между лужами, пробирались женщины с корзинами и узлами.

– В Лантерн сейчас действительно тихо. Город католический, протестантов здесь не жалуют. В случае опасности закрывают ворота и держат оборону. Ну, ты же вроде специалист, знаешь, как это бывает, – подмигнул Дед, видимо, намекая на мятежного Филиппа, в роли которого Никита оказался прошлой ночью. – Хотя, говорят, лет двадцать назад гугеноты все же захватили город во время какого-то католического праздника. Тогда здесь собрались церковники из многих соседних городов, служили мессу. Во время службы армия протестантов и напала на Лантерн. Ими командовал некий Дюра – настоящий зверь! В тот день много народу погибло. Священников перебили практически всех, около двухсот человек.

Старик сочувственно покачал головой.

– Правда, через десять лет, уже после Варфоломеевской ночи, католики с лихвой отыгрались. Гугенотов тогда тысячами убивали по всей стране. Из Парижа сведения и распоряжения приходили самые противоречивые. Местные власти трактовали их на свое усмотрение, кому как вздумается. В этих землях королевскую армию в то время возглавлял генерал Террид. Говорят, он тоже мягкосердечием не отличался, крови было много.

Самым известным и одним из самых чудовищных событий религиозных войн во Франции стала Варфоломеевская ночь с 23 на 24 августа 1572 года, которая последовала за свадьбой протестанта Генриха Наваррского из династии Бурбонов и Маргариты Валуа, сестры короля Франции Карла Девятого. В кровавой резне был уничтожен практически весь цвет гугенотской аристократии, прибывшей в Париж на церемонию бракосочетания, в том числе тогдашний лидер французских протестантов адмирал Колиньи. Жизнь Генриха Наваррского была спасена лишь благодаря его высокому происхождению и своевременному переходу в католичество, от которого он, впрочем, через несколько лет благополучно отрекся. Надо заметить, что за свою жизнь Генрих Наваррский переходил из одной веры в другую шесть раз.

Династический брак между принцем-гугенотом и французской принцессой-католичкой, призванный погасить религиозную вражду, в очередной раз расколол страну надвое. Массовые убийства протестантов охватили Францию. С этих событий началась Четвертая религиозная война, которая закончилась подписанием в 1573 году компромиссного королевского эдикта. В соответствии с ним, гугенотам разрешалось проводить протестантские богослужения в крепостях Ла-Рошель, Монтобан и Ним. Однако до реального равновесия в стране было далеко.

Только через двадцать шесть лет после Ночи Святого Варфоломея Генрих Наваррский, в то время уже король Франции Генрих Четвертый, подписанием Нантского эдикта положил конец последней, восьмой по счету, религиозной войне. Через некоторое время после смерти Генриха гонения на протестантов в стране возобновились, но уже не были настолько кровавыми.

Дед увлекся и совершенно забыл о своей роли примерного слуги. Проходящая мимо крестьянка с удивлением уставилась на старого оборванца и богато одетого господина, которые на равных разговаривали посреди улицы.

– Потише, Эдвард, пожалуйста! – прорычал Никита, делая грозное лицо.

Дед вновь униженно сгорбился и уткнулся взглядом в свои уродливые башмаки. Стало заметно, как отчаянно он продрог: старик шмыгал носом и трясся на холодном ветру.

Никита спросил, не выходя из образа:

– Откуда ты все это знаешь? Рассказываешь как по писаному. Будто и правда всю жизнь живешь в Лантерн.

– Не помню. Возможно, что-то прочитал в библиотеке мэрии, я, знаешь ли, интересовался историей деревни. Возможно, что-то услышал здесь. Теперь уже не разберешь, все перемешалось в голове. Ты вспомни, как сам распинался перед герцогом Ланкастерским и его дружками про Столетнюю войну – откуда все это взялось тогда?!

Никита отлично помнил свое дерзкое выступление за свободу юго-запада Франции от английской оккупации. Неизвестные ему самому до той поры факты лились из него рекой. Причем помимо его воли и вопреки чувству самосохранения. Как будто, оказавшись в роли какого-то реального человека, Никита получал и часть его воспоминаний и даже перенимал некоторые черты характера.

Долго размышлять над этим поразительным феноменом ему не пришлось. В воротах зерновой лавки вновь появился Арно Лакомб.

Торопливым шагом он направился к Никите.

– Господин Д’Обинье, государь прибыл. Он уже в доме и спрашивает вас, – вполголоса произнес он, подойдя поближе и поклонившись.

– Приехал?! Как я мог его пропустить? Я ведь никуда не уходил с этого места! – Властные манеры Агриппы все больше влияли на поведение Никиты.

Лакомб взглянул на него с плохо скрываемым удивлением.

– Государь подъехал с обратной стороны дома, как в прошлый раз, чтобы не привлекать внимания. Он прошел через подвал, поднялся в заднюю часть лавки и оказал нам честь, расположившись со своей охраной на кухне. Государь крайне удивился, не найдя вас в доме: по его словам, вы должны были ждать его внутри и не показываться на улицу.

– Без тебя знаю, что я должен был делать! – рявкнул Никита. – Мне донесли, что кто-то в Лантерн узнал о приезде государя. Я вышел, чтобы присмотреть за наружным входом.

Как Эдвард несколько минут назад, купец растерянно оглянулся по сторонам:

– А где ваша лошадь, господин?

– Мою лошадь повели в кузницу, чтобы перековать, – припертый к стенке, Никита импровизировал напропалую.

Анри Лакомб и в мыслях не мог подвергнуть сомнению слова знаменитого полководца и с благоговением склонил голову:

– Пойдемте, мой господин. Государь ожидает вас.

Никита быстро, насколько позволяли непривычный костюм и бьющаяся о ноги шпага, направился к дому. Он был чрезвычайно взволнован предстоящей встречей со столь значительной персоной, как Генрих Наваррский, и одновременно побаивался ее непредсказуемых последствий .

– Иди за мной! – не забыл он про окоченевшего Деда.

Лакомб терялся в догадках, зачем Агриппе Д’Обинье понадобился их старый слуга, но спрашивать и тем более перечить не смел.

Эдвард пропустил господ вперед и поспешил следом.

После солнечной улицы Никита мог разглядеть лишь силуэты мужчин, которые толпились в полутемной кухне. Однако Наваррца он выделил сразу по тому, как остальные почтительно распределились вокруг его крупной фигуры.

– Агриппа! – нетерпеливо воскликнул Генрих. – Где ты ходишь?! Это на тебя не похоже!

– Простите, государь! –      Никита с достоинством склонил голову. – Я должен был лично убедиться, что на улице все спокойно.

– Ладно! Пойдем скорее! У нас не так много времени! Мы утром слишком поздно выехали из Монтобана, а я собираюсь уже сегодня к ночи вернуться в Нерак и завтра отправиться в замок Ажетмо. Меня ждет моя прекрасная Коризанда! Я и сам сгораю от нетерпения в ожидании встречи с ней. Однако сейчас я хочу увидеть мою маленькую птичку, мою Генриетту!

Окружавшим его рыцарям Наваррец приказал:

– Оставайтесь здесь. Со мной пойдет только Агриппа.

Арно Лакомб, который все это время скромно стоял в сторонке, с поклоном открыл дверь, ведущую к лестнице, и жестом пригласил Генриха Наваррского и Никиту, а точнее Агриппу Д’Обинье, пройти наверх.

Никита, в свою очередь, сделал знак Эдварду, чтобы тот следовал за ними. Удивлению Лакомба не было границ, однако он снова промолчал и сам остался внизу. Наваррец легко взбежал по крутым ступеням. Никита приотстал, чтобы ненароком не запутаться в плаще и не напороться в темноте на королевскую шпагу, которую Генрих привычным жестом слегка сдвинул назад. Позади них, также соблюдая безопасную дистанцию, поднимался Дед.

– Агриппа, ты же помнишь Марию? Правда, Генриетта похожа на нее как две капли воды?!

Когда Никита вошел в знакомую комнату, Наваррец уже держал девочку на руках и с нежностью вглядывался в ее лицо, развернув к тусклому окну. Неподалеку, присев в глубоком поклоне и не поднимая глаз, замерла женщина с осиной талией.

– Встань, Анна, – сказал ей Генрих. – Скажи, здорова ли моя дочь? Ведет ли она себя как подобает?

Женщина затрепетала:

– Да, государь, Генриетта, слава Богу, здорова. Она хорошая девочка, смышленая и послушная. Мы с мужем очень любим ее.

– Я ценю ваши труды. Они и далее будут щедро вознаграждаться. Только берегите мое дитя. Пускай вырастет такой же красавицей, как бедняжка Мария, упокой Господь ее душу!

– Аминь! – отозвалась Анна и осенила себя крестным знамением. – Я дни и ночи молюсь за Генриетту и за вас, государь. Чтобы наша девочка прожила долгую и счастливую жизнь. И чтобы вы, государь, были в добром здравии, храни вас Господь!

Она снова перекрестилась.

Молчавшая до сих пор, Генриетта вдруг обхватила Генриха за шею двумя руками и громко зашептала ему в самое ухо:

– Господин Генрих, ты покатаешь меня снова на своей большой лошади?

Генрих громко расхохотался:

– Тебе понравилось ездить верхом, дитя мое?! Похоже, ты должна была родиться мальчишкой! Боюсь, в этот раз прокатиться не получится, я заехал совсем ненадолго. Но я покажу тебе кое-что другое!

Генрих сел на один из складных стульев, вытянул вперед длинную ногу в мягком сапоге и боком посадил на нее Генриетту.

Он раскачивал ногу вверх-вниз и из стороны в сторону, крепко держа девочку за руки и приговаривая:

– Эге-гей! Вперед!

Генриетта взвизгивала от восторга на каждом вираже и смотрела на Генриха глазами, полными обожания. Никита пригляделся к Анне – женщина улыбалась, глядя на счастливого ребенка, но по щекам ее текли слезы.

– Все, дитя, хватит! Моя нога сейчас отвалится. Как же я тогда буду ездить верхом? Мне ведь надо охотиться и сражаться с врагами!

Наваррец поставил девочку на пол, но тут же снова привлек к себе и посадил на колени.

– Посмотри на нее, Агриппа! Ну, разве она не красавица?! – с гордостью спросил он.

Никита разделял отцовские восторги, нисколько не кривя душой. Генриетта и правда была прелестна. Так могла бы выглядеть в детстве Изабель – тот же разрез карих глаз, те же пухлые губы и кудрявые темные волосы. Вслух, однако, он сравнил девочку совсем с другой женщиной:

– Да, государь, она настоящая красавица. И вы совершенно правы, она поразительно похожа на Марию. Надеюсь, Господь уготовил девочке более счастливую судьбу, чем та, что выпала на долю ее матери.

Видимо, Д’Обинье знал какую-то печальную историю, которая связывала Генриха с матерью Генриетты. Никакой ясности на этот счет в голове Никиты пока не было. Слова слетали с его языка сами собой, не спрашивая позволения.

Анна, дождавшись паузы в их разговоре, снова поклонилась и тихо спросила:

– Государь, прошу вас, не сочтите за дерзость! Вы проделали немалый путь из Монтобана, наверное, устали с дороги и проголодались. Могу ли я осмелиться предложить вам наши скромные кушанья и вино?

– Почему бы и нет. А, Агриппа?! Пожалуй, я и в самом деле не прочь перекусить!

Генрих благосклонно взглянул на женщину.

– Неси свои кушанья, Анна. Мы с Д’Обинье будем трапезничать здесь, наверху, а остальным накройте на кухне.

– Как прикажете, государь, – присела Анна. – Мы приготовим для вас стол в соседней комнате. Там вам будет удобнее.

Подобрав юбку, Анна быстрым семенящим шагом направилась к двери, в проеме которой торчала нескладная фигура Эдварда. Она быстро дала ему какие-то указания, и старик устремился вниз по лестнице, рискуя по дороге свернуть шею.

Вслед за хозяйкой Никита и Генрих с девочкой на руках перешли в соседнюю комнату. Она была проходная, без окон, но с небольшими отверстиями под потолком и предназначалась, видимо, для приема гостей. Вторая дверь в дальнем ее конце вела в другие покои. Генрих, а за ним и Никита сняли шпаги, сложили их в углу, а сами уселись на покрытых тюфяками широких скамьях. В камине полыхали дрова, но в помещении все равно было довольно зябко.

В доме поднялся переполох. Откуда ни возьмись набежали слуги, которые притащили в обеденный зал деревянные козлы и доски, мгновенно соорудили из них стол и постелили на него полотняную скатерть. Следом появились горшки и блюда с едой, кувшины с вином, кубки, тарелки, ножи и ложки. Эдвард суетился вместе со всеми. Кроме старика Никита увидел еще одно знакомое лицо – это был плечистый парень из амбара, который теперь таскал тяжести из кухни вверх по крутой лестнице.

Накрыв на стол, прислуга сгрудилась кучкой в дверях, но Анна жестом велела им выйти вон. Всем, кроме Деда, который на правах доверенного человека остался прислуживать у стола.

По примеру короля, Никита большим ножом резал жестковатое мясо, руками ломал пресный хлеб и запивал это все молодым вином, от которого быстро начал хмелеть. «Парадный стол все так же сооружают из плохо струганных досок, – думал он, с сочувствием поглядывая на усталого Эдварда. – Пока недалеко ушли от средневековых феодалов в искусстве сервировки. А я сегодня, пожалуй, напьюсь во сне и наконец-то узнаю, что бывает при этом наутро».

Генриетта по-прежнему сидела на коленях у Наваррца и таскала маленькие кусочки мяса из его тарелки. Затем она принялась играть большой круглой ложкой, представляя ее лодкой, а поверхность скатерти рекой. В лодке появились пассажиры – маленькие фигурки, которые она лепила из хлебного мякиша. Поскольку никто ее не останавливал, Генриетта совершенно увлеклась и, казалось, забыла об особом госте. Да и сам Генрих, хоть и придерживал девочку одной рукой, думал уже не о ней.

– Ты, Агриппа, знаешь мой принцип: обладать лишь одной женщиной – все равно что впадать в целомудрие. Однако среди множества женщин, которых я знал, было очень мало тех, кто для меня действительно что-то значил. Вот Мария, мать Генриетты, значила для меня очень много. Я любил ее, хотя оставался с ней совсем недолго.

Никита против своей воли покачал головой – это было, скорее, неодобрение Агриппы, чем его собственное.

Генрих отмахнулся:

– Ладно, я знаю, что ты осуждаешь меня за любовные похождения. Но ведь и ты был влюблен когда-то. Я даже помню кое-что из тех времен.

И Наваррец заунывно продекламировал, размахивая в такт острым ножом:

Хочу я умереть в объятиях Дианы,

Чтоб в сердце у нее, от горя бездыханной,

Воспоминания воздвигли мавзолей.

Генрих рассмеялся. По-дружески и совсем необидно. Однако Никита почувствовал неожиданную неловкость. Мужественный полководец и королевский советник Агриппа Д’Обинье был к тому же знаменитым поэтом своего времени. В этой роли Никите оказалось некомфортно, сам он никогда не испытывал тяги к стихосложению.

Тем не менее он ответил Генриху стихами. По всей видимости, тоже своими, то есть стихами Агриппы:

Я вижу: вам для развлеченья

Была нужна моя любовь.

Мои жестокие мученья

Вы смаковали вновь и вновь.

Вас разлюбить решил я, знайте,

Решил избавиться от мук.

Ну что же, на себя пеняйте:

Ведь это – дело ваших рук!

– Я был очень молод, страсть кипела во мне. Однако, как вам известно, государь, дама, которую я любил тогда, не ответила мне взаимностью, и мне пришлось вырвать любовь из своего сердца, – добавил он.

Произнося эти слова, Никита мысленно возмутился – что за женщина посмела отказать им с Агриппой?

Его негодование прорвалось сквозь дипломатичность Д’Обинье совершенно нехарактерной для последнего репликой:

– Сейчас я думаю, государь, что дама, из-за которой я так страдал, была слепая, глухая или слабоумная. В ином случае она не пренебрегла бы моей любовью!

Генрих пришел в восторг. Он расхохотался, замахал руками и чуть не уронил Генриетту. Девочка пискнула от неожиданности, и Анна, которая из-за спины короля неслышно руководила действиями Эдварда, бросилась, чтобы ее подхватить. К счастью, все обошлось.

Генрих снова усадил Генриетту, немного успокоился и внимательно посмотрел на Никиту.

– Ушам своим не верю! Суровый Д’Обинье шутит – похоже, небо упало на землю! Послушай, ты постоянно упрекаешь меня в том, что я пренебрегаю своим долгом ради женских объятий. Но моя жизнь была бы пресной без них!

– Помилуйте, государь! Смею ли я упрекать вас в чем– то?!

Слова Никиты звучали, скорее, данью субординации. Они оба это знали.

– Какое лукавство, Агриппа! Не ты ли пилишь меня, если я слишком часто навещаю мою драгоценную Коризанду или если остаюсь у нее надолго? Не ты ли настойчиво отговариваешь меня жениться на ней? А ведь я уже дал ей письменное обещание и даже подписал его своей кровью!

Судя по всему, этот разговор начался между ними давно и мог продолжаться бесконечно.

В жизни Генриха Наваррского было много женщин. Первая жена, Маргарита Валуа (с легкой руки Александра Дюма – Королева Марго), не пробудила в нем любви, и детей в этом браке у Генриха не было. Их отношения зависели исключительно от политической конъюнктуры и закончились полным разрывом, за которым последовала ссылка Маргариты и позже, в 1599 году, официальный развод. Находясь в браке, Генрих никогда не отказывал себе в плотских удовольствиях на стороне. Не отличалась целомудрием и Маргарита.

Перед напором Генриха не могли устоять ни знатные дамы, ни простолюдинки, ни монахини. Однако в этой бесконечной череде интрижек все же находилось место и для истинных чувств.

В 1582 году двадцативосьмилетний Генрих встретил женщину, которая надолго приковала к себе его сердце. Это была молодая вдова Диана Д’Андуэн, графиня де Грамон, сменившая свое имя на Коризанду в честь героини популярного тогда рыцарского романа. Она покорила прожженного сердцееда не только своей статной фигурой. Обладая незаурядным умом и сильным характером, Коризанда активно поддерживала Генриха на его пути к французскому престолу. Она помогала ему даже финансово, когда того требовали обстоятельства. Заботясь о своей репутации, Коризанда никогда не следовала за Генрихом в его поездках и военных походах. Они виделись урывками, зато вели интенсивную переписку, которая свидетельствовала о том, что у короля не было от этой женщины никаких секретов.

Страсть к Коризанде не мешала Генриху дарить свою благосклонность другим женщинам. Чем ближе он становился к короне Франции, тем сильнее отдалялся от своей возлюбленной и в конце концов после девяти лет отношений с ней расстался.

Генрих оставался неисправимым волокитой до конца своих дней. Вторая жена, флорентийка Мария Медичи, родила ему шестерых детей. Старший из них более тридцати лет правил Францией под именем Людовика Тринадцатого.

– Государь, – негромко, но твердо сказал Никита, следуя линии Агриппы, – волею судьбы вы стали первым наследником французской короны и теперь должны думать в первую очередь о благе Франции. Я не призываю вас забыть о любви и навеки похоронить свою страсть, вовсе нет! Однако вы не можете пренебрегать честью вашей фамилии и безопасностью ваших исконных земель. Кроме того, как будущий король Франции, вы обязаны отвечать ожиданиям тех, кто уповает на вас, и должны соблюдать законы государства и христианские заповеди. Прежде чем жениться на той, кого любите, вам придется сначала завоевать это право!

Никиту распирала гордость – не в силах противостоять их с Агриппой красноречию, Генрих уже покорно кивал седеющей головой.

– Ты прав, Агриппа! Ты так часто прав, что противно слушать! Я знаю, что все твои наставления направлены только во благо мне и моему народу. Я тебе верю! Но я не в силах безоговорочно следовать твоим советам, – Генрих начал горячиться. – Я приводил тебе в пример тридцать государей разных эпох, которые брали в жены женщин ниже себя по происхождению и жили с ними в любви и согласии. А теперь посмотри на меня – мой политический брак с Маргаритой привел к ужасным последствиям. Он никого из нас не сделал счастливым.

– Вы правы, мой король, – спокойно согласился Никита. – Однако не стоит забывать, что царствование государей, о которых вы говорите, было мирным. Им не приходилось завоевывать свое право на трон с мечом в руках. В периоды благоденствия подданные снисходительны к слабостям своих правителей, зато в тяжелые времена не прощают им ни единого промаха.

– Хорошо, Агриппа! Я отложу вопрос о женитьбе на Коризанде еще на два года. Но, видит Бог, ее преданность и великодушие заслуживают наивысшей награды! Более чем любая другая женщина, она достойна занять место подле меня на французском престоле. Впрочем, хватит об этом!

В голосе Генриха не было и тени гнева. Его ум уже внимал доводам Агриппы, хотя сердце все еще противилось неизбежному решению.

Генрих Наваррский Бурбон стал законным наследником французского престола в результате невероятного стечения обстоятельств. Отстаивать свое право на трон ему пришлось ценой политических интриг и долгой, кровопролитной борьбы.

Французскую королеву Екатерину Медичи, флорентийку по происхождению, долгое время считали бесплодной. Говорили, что чудесным рождением первенца она была обязана врачебному таланту или, возможно, магическим способностям знаменитого лекаря, астролога, алхимика и предсказателя Мишеля Нострадамуса. После рождения первого наследника Екатерина произвела на свет еще нескольких детей обоего пола, чем, казалось, надежно обеспечила продолжение рода Валуа. Однако судьба распорядилась иначе.

Король Генрих Второй, супруг Екатерины Медичи, погиб от удара копьем, полученного на рыцарском турнире. Все его сыновья отличались слабым здоровьем. Страшным бичом их семьи был туберкулез, который в те годы лечить еще не умели. Трое из сыновей Екатерины Медичи правили Францией, но ни один из них не оставил наследников. Франциск Второй умер в возрасте пятнадцати лет, Карл Девятый – в двадцать три. Наследником третьего ее сына-короля, также бездетного, Генриха Третьего, стал самый младший сын Екатерины – Франсуа Алансон.

Согласно салическому закону, который определял принципы наследования трона во Франции, королем мог стать только прямой наследник Капетингов, принц крови Людовика Святого. «Негоже лилиям прясть» – эта цитата из Евангелия иллюстрировала полную невозможность не только наследования, но даже передачи короны во Франции по женской линии. Между тем это было обычным делом для большинства королевских домов Европы.

После преждевременной кончины в 1584 году младшего из братьев Валуа, Франсуа Алансона, законные права на трон в католической Франции получил гугенот Генрих Наваррский. Он происходил от младшего сына Людовика Святого – Робера Клермона. Правивший тогда сын Екатерины Медичи, Генрих Третий по отцу был потомком старшего сына Людовика Святого – Филиппа Третьего. Два Генриха – Наваррский и Валуа – считались кузенами в двадцать второй степени родства – между этими столь дальними ветвями не нашлось ни одного прямого наследника мужского пола, более близкого семейству Валуа, чем Генрих Наваррский. По словам Екатерины Медичи, «Бурбоны были родственниками Генриху Третьему не больше, чем Адам и Ева». Она мечтала изменить порядок наследования в пользу сына своей дочери Клод – Генриха Лотарингского. Также свои притязания на французский престол заявляли ярые католики – герцоги Гизы. Они считали, что род Гизов восходит к Каролингам, которых когда-то беззаконно лишил трона родоначальник династии Капетингов – Гуго Капет.

Последний король династии Валуа, Генрих Третий, погиб в 1589 году от ножевой раны, нанесенной ему подосланным врагами убийцей. Он не желал отмены салического закона и на смертном одре назвал Генриха Наваррского своим наследником. Несмотря на это, Генриху пришлось еще долгих шесть лет бороться за власть в разоренной и раздираемой гражданской войной Франции и в очередной, последний раз, принять католичество для того, чтобы прочно занять место на французском престоле.

Генрих вновь переключился на Генриетту. Он с любовью провел рукой по ее волосам.

– Посмотри, мой друг, у нее такие же роскошные кудри, какие были у ее матери. Хотя сегодня в моем сердце другая женщина, а Марии давно нет в живых, ее образ не покидает меня. Я помню, как увидел ее впервые – заплаканную, потерянную, в растерзанном платье. Помнишь, мы тогда захватили Каор, хотя численность нашего войска была невелика?

– Я не хотел, чтобы после победы мои солдаты грабили Каор и убивали его жителей. Однако удержать их было чрезвычайно трудно. Помнишь, Агриппа?

– Помню, государь. – Никита слушал себя как будто со стороны. – Один из ваших рыцарей держал кинжал у горла девушки, когда вы приказали ему отпустить ее. Вы посадили Марию на коня впереди себя и увезли в дом Руальдов, где остановились тогда на ночлег. После того, как нам пришлось покинуть Каор, вы забрали ее с собой, в свой замок Нерак. Только ни вам, ни особенно Марии это добра не принесло.

– Да, – горько усмехнулся Генрих. – В Нераке ей пришлось несладко. В то время там еще обитала моя женушка Маргарита. Она, хоть и не ожидала от меня супружеской верности, но и любовниц моих не жаловала. Вдобавок я был неравнодушен к одной из ее фрейлин – прекрасной Фоссезе. Мой ребенок, которого носила Фоссеза, родился мертвым, может быть, она была еще слишком юной, чтобы стать матерью. Или это были происки моей лицемерной женушки, которая вначале покровительствовала Фоссезе, а потом стала злобно упрекать ее в высокомерии. Иногда этих баб так трудно понять, согласись, Агриппа!

– Да, государь! Вы абсолютно правы! Порой женщин понять просто невозможно! – искренне и горячо поддержал короля Никита.

– Поначалу ни Маргарита, ни Фоссеза не знали о существовании Марии. Они были слишком заняты тем, что враждовали между собой. А Мария жила уединенно в окрестностях Нерака, и я навещал ее так часто, как мог, правда, гораздо реже, чем ей хотелось. Когда выяснилось, что Мария беременна, это, конечно, стало известно в замке, у моей жены везде были шпионы. Что тут началось, ты помнишь, Агриппа?! У Маргариты и Фоссезы появился общий враг, их это даже на время сплотило. Ведь Фоссеза не уберегла моего ребенка, и в браке с Маргаритой у нас детей нет. Хотя откуда им взяться, мы с ней не очень-то добропорядочные супруги!

Наваррец опять невесело усмехнулся.

В голове Никиты снова ожил Д’Обинье, который, кажется, был в курсе всех дел короля:

– Мы ведь так и не выяснили тогда, от чего так внезапно умерла Мария. Упокой Господь ее душу! Говорили, что она зачахла от тоски по вам, государь, и от чувства вины за свою грешную жизнь. Может, действительно Бог ее покарал. А может, это было делом рук какой-то из ваших женщин…

Никита смотрел на Генриха с долей сочувствия, хотя история короля казалась неприглядной даже по меркам его подвижной морали. А главное, на его вкус все это было слишком хлопотно. Его отношения с женщинами могли продолжаться, пока оставались необременительными. Он без сожаления расставался с очередной причудой, как только появлялись первые трения. Никита признавал свои обязательства только перед женой в обмен на изрядную степень свободы, которую она ему позволяла. По крайней мере, до последнего времени, эта схема работала и, как он полагал, устраивала их обоих…

Ему показалось странным думать об Ольге во сне, в котором он накоротке общался с будущим французским королем. Хотя, по правде сказать, странным тут было абсолютно все. «Где сейчас Оля? – невпопад подумал Никита – С кем она? И что делает?»

– О чем ты задумался, мой друг? – прервал его размышления Генрих.

– Вспоминаю, – ответил Никита. И это в какой-то степени было правдой. Его реальная жизнь во сне казалась далеким воспоминанием.

Несмотря на то, что ситуация немного прояснилась, Никите была все еще непонятна причина исключительной секретности их предприятия. Почему повелитель Наварры, Беарна, Фуа и Альбре, неформальный лидер французских протестантов и законный наследник французской короны, не мог открыто навестить свою дочь, пускай даже внебрачную? И почему сам факт его отцовства держался в строжайшей тайне? «Причина точно не в моральном облике короля, – размышлял Никита. – Внебрачные дети для знати были обычным делом. А королевские бастарды сплошь и рядом получали титулы, богатые владения и занимали высокие посты в государстве. Тут какой-то особый случай».

Задать вопрос напрямую было немыслимо. Оставалось рассчитывать на очередные вспышки памяти от Агриппы или на продолжение королевских историй.

Сосредоточившись на Генрихе с Генриеттой, он совершенно выпустил из поля зрения Деда. А того уже не было в комнате. Никита заволновался, не потерял ли он старика где-то в глубинах французского Возрождения.

И тут из спальни, в которой начались события этой ночи, послышались голоса и шум борьбы. Никита узнал голос Эдварда:

– Негодяй! Ты не уйдешь от меня так просто! Никита, Никита, помоги мне!

Генрих не тронулся с места. Он только схватил со стола нож, весь подобрался и крепче прижал к себе девочку. Зато Никита вскочил, как подброшенный пружиной, и в несколько прыжков оказался у порога спальни. Он подоспел как раз вовремя, потому что крепкий парень из амбара уже почти справился со стариком. Крепыш пытался оторвать от своей рубахи пальцы Эдварда, который цеплялся за него из последних сил.

Никита перегородил дверь и, за неимением шпаги, положил руку на рукоять кинжала, который как нельзя более кстати оказался у него на поясе.

– Стой где стоишь, дьявольское отродье! – крикнул он парню. – Ты в порядке, Эдвард? – это уже старику.

– Я в порядке. Держи его! Он вор! – задыхаясь, выпалил тот.

Парень больше не пытался бежать. Он переводил оторопелый взгляд с Никиты на Эдварда и обратно на Никиту. Вид у него был такой, как будто он встретил привидение.

– Что уставился?! На колени! – заорал Никита.

Парень с грохотом рухнул на пол, сжался в комок и судорожно перекрестился. Первый и пока единственный среди всех, он почувствовал в Никите с Эдвардом чужаков. В глазах парня читался суеверный ужас.

На крики сбежались все, кто был в доме: королевская охрана, чета Лакомб, их слуги. Толпа собралась такая, что не помещалась в комнате, и заполнила не только площадку перед ней, но и верхние ступени лестницы. Последним не спеша вошел Генрих, который успел сменить кухонный нож на шпагу. Генриетта удобно устроилась на его левой руке и крепко держалась за шею. Люди с поклонами расступались, давая дорогу королю – выражение его лица не обещало ничего хорошего.

– Кто это? – равнодушно бросил Генрих, едва взглянув в сторону скорчившегося на полу человека.

Анри Лакомб задвинул жену себе за спину и выступил вперед.

– Это один из моих слуг, государь, он работает в лавке и иногда помогает в доме. Он у нас недавно, пришлось взять его вместо другого парня, который бесследно исчез.

– Что здесь произошло? – следующий вопрос прозвучал уже более грозно.

Голос Лакомба дрогнул:

– Я пока и сам не знаю, государь. Я ждал внизу и прибежал на шум, как и все остальные.

Никита посчитал за благо вмешаться, не дожидаясь вспышки королевского гнева.

– Я оказался здесь первым, государь, и застал драку между слугами. Тот, который на полу, пытался убежать, а вот этот, – Никита ткнул пальцем в плечо склоненного Эдварда, – старался его удержать. Старик сказал, что парень – вор.

На слове «старик» Эдвард исподлобья бросил на Никиту испепеляющий взгляд. Однако тот окончательно впал в образ королевского советника и великого полководца.

Не обращая внимания на безмолвное негодование Деда, он довольно грубо скомандовал:

– Эй, ты, как тебя там! Немедленно расскажи государю, что случилось!

Эдвард громко сглотнул – то ли от волнения, то ли от злости – и, не поднимая глаз на Генриха, ответил:

– Простите, что потревожил вас, государь! Этот парень пытался украсть то, что принадлежит моей госпоже и что, я полагаю, очень ценно для нее.

Эдвард многозначительно посмотрел на Анну, которая выглядывала из-за плеча Анри Лакомба.

Лицо женщины помертвело. Кажется, она поняла, о чем говорил старик. Анна зашептала что-то на ухо мужу, тот на мгновение прикрыл глаза и бросил напряженный взгляд на Агриппу Д’Обинье.

– Государь, прошу вас, прикажите отослать охрану и слуг, – обратился Никита к Генриху.

Нервная эстафета, пробежавшая от Деда к Анне, от Анны к Арно, а от Арно к Агриппе, показывала, что дело серьезное и не терпит посторонних ушей.

Генрих едва заметно качнул головой и уже через мгновение в комнате, кроме него, остались только Лакомбы, Никита, Эдвард и парень на полу. И, конечно, Генриетта, которую Наваррец по-прежнему прижимал к своей груди. Девочка была напугана происходящим, но за все это время не издала ни единого звука.

Анна кинулась к дрессуару. Никита не успел разглядеть, что именно она сделала, но из резного карниза вдруг выдвинулся незаметный до этого плоский ящичек. Трясущимися руками женщина достала из него свернутые в трубку и скрепленные печатями бумаги и облегченно прижала их к груди.

– Все на месте, государь! Все документы, подтверждающие, что Генриетта ваша дочь, – вымолвила она и тут же потеряла сознание.

Уже второй раз за время своих ночных похождений Никите пришлось на лету ловить женщину, которая лишалась чувств. «Ох уж эти корсеты!» – недовольно подумал он, передавая Анну с рук на руки мужу.

Эдвард быстро подобрал выпавшие из рук Анны бумаги и положил их назад в потайной ящичек дрессуара.

Тем временем Анри Лакомб отнес жену на кровать и, не особенно церемонясь, парой пощечин привел ее в чувство.

После этого он робко предложил Генриху:

– Не хотите ли присесть, государь?

Анна в изнеможении откинулась на подушки. Она была так бледна, что казалась существом без плоти: светлые волосы, прозрачная кожа, голубые глаза.

Генрих и Никита устроились на складных стульях, Эдвард занял позицию в дверях, а Лакомб остановился около дрожащего на полу вора.

– Кто ты такой и кто тебя подослал? – угрожающе спросил он. – Отвечай!

– Я Жак из Каора, – сиплым от страха голосом ответил тот. – Меня никто не посылал. Я все сам придумал.

– Что ты придумал?! Рассказывай, ублюдок! – зарычал Лакомб и ударил парня ногой по ребрам. Для начала не слишком сильно, скорее, в качестве предупреждения.

Никита почувствовал яростное желание присоединиться к лавочнику и тоже как следует врезать вору. Но в этот раз он не позволил натуре Агриппы одержать над собой верх и остался сидеть.

– Я работал в доме епископа в Каоре, – отдышавшись после удара, начал парень.

Эти, невинные на первый взгляд, слова произвели странное впечатление на чету Лакомб и Генриха. Анна застыла от ужаса, а Генрих и Арно обменялись встревоженными взглядами. Однако никто из них не проронил ни слова.

Жак из Каора продолжал:

– Я прислуживал господину епископу в его личных покоях и слышал много всяких разговоров. Не специально, ну, вы понимаете…

Парень поднял глаза, пытаясь найти у присутствующих хоть каплю сочувствия, но лица у всех были ледяные.

– Господин епископ упоминал о своей племяннице Марии. Она по доброй воле жила в грехе с гугенотом. Этого еретика папа римский даже отлучил от церкви!

В течение своей полной опасностей жизни Генрих Наваррский несколько раз переходил из протестантской веры в католическую и обратно – в первый раз ради безопасности, затем по велению сердца, а, в основном, ради политической конъюнктуры. Во время его очередного «протестантского» периода, в 1585 году папа Сикст V объявил Генриха еретиком и предал анафеме. Реальной целью того отлучения от церкви была попытка католической оппозиции лишить Наваррца прав на французский престол и предотвратить наметившееся сближение между ним и королем Генрихом III.

Отлучение от церкви было действенным оружием в политической борьбе той религиозной эпохи. Во время «войны трех Генрихов», в которой сражались между собой армии Генриха III Валуа, Генриха Наваррского Бурбона и Генриха де Гиза, был предан анафеме даже король Франции. Вынужденный оставить Париж и не найдя другого способа остановить Гизов, Генрих III организовал в 1588 году вероломное убийство Генриха де Гиза и его брата Людовика, за что был проклят Папой Римским. Потрясенный отлучением короля, монах-доминиканец Жак Клеман на глазах у охраны заколол Генриха III. Короля похоронили в Компьене, где его тело оставалось в первые годы после окончания войны.

Наваррцу, ставшему королем Генрихом IV, было предсказано, что он окажется в усыпальнице французских королей вскоре после Генриха III. К несчастью, пророчество сбылось – в 1610 году, через несколько недель после перезахоронения останков Генриха III в базилике Сен-Дени король Генрих IV был убит религиозным фанатиком, как и его предшественник.

Жак из Каора перекрестился. В его картине мира отлучение от церкви было равно физической смерти.

– Господин епископ говорил, что Мария погубила свою бессмертную душу. Что Господь покарал ее преждевременной кончиной, и теперь она горит в геенне огненной. А еще он говорил, что Мария прижила от еретика ребенка, девочку.

Парень замолчал, переводя дух. Все присутствующие невольно посмотрели на Генриетту, которая успела заснуть на руках у короля.

– Дальше! – потребовал Никита.

– Господин епископ говорил, что невинная душа ребенка тоже отправится прямиком в ад, если не вырвать ее из сатанинских лап и не очистить от скверны. Но девочку где-то спрятали. И господин епископ не один раз повторял, что многое бы отдал за то, чтобы ее отыскать.

– Почему ты пришел именно в этот дом? Что собирался украсть?

Никита из последних сил сдерживал желание ударить ублюдка. Ему было страшно представить, что могли означать слова «очистить от скверны» в устах религиозного безумца.

– Мой младший братишка работает у каорского купца. Они как раз сегодня приезжали за зерном. Братишка разговорился как-то со здешним парнем. Тот поделился по секрету, что дочка у его хозяев появилась как будто бы из ниоткуда. И не похожа она совсем на своих родителей.

Жак из Каора перевел взгляд с темноволосой Генриетты на белокурую Анну.

– Братишка рассказал мне про это. А я решил все разведать, вдруг это та самая девчонка, которую разыскивает господин епископ. Если бы я добыл доказательства, что это именно она, он не обошел бы меня своей милостью. Я спрятался в спальне хозяйки, когда все пошли вниз, хотел поискать какие-нибудь бумаги или еще что-то важное.

Арно Лакомб скрипнул зубами и снова ударил Жака ногой. Теперь уже всерьез, в живот, с размаху. Тот охнул, закашлялся и тихонько заскулил от страха.

– Зачем ты взял его в дом? – сурово спросил Никита разъяренного Лакомба. – Тебе следовало быть осторожнее!

– Вы правы, господин, – сокрушенно затряс головой Арно. – Этот ублюдок появился именно тогда, когда неожиданно исчез один мой работник из лавки. Тот был проверенный, преданный, еще его дед и отец работали на нашу семью. А мне как раз надо было отгружать несколько больших заказов. Негодяй так старательно работал, проявлял такую почтительность, что я поступил неосмотрительно и оставил его в доме. А нашего парня так и не нашли. Теперь я догадываюсь, что он лежит где-нибудь на дне реки с перерезанным горлом, заваленный камнями. Ты убил его, отвечай?! – заорал купец.

Жак из Каора промолчал, но ответ был и без того очевиден.

От крика проснулась Генриетта. Несколько минут она озиралась по сторонам, пока плохо понимая, что происходит. Наконец, девочка увидела, что сидит на руках у своего обожаемого господина Генриха, и заулыбалась.

Наваррец, который все это время слушал молча, подал голос:

– Этого – убрать. И чтоб никто не видел.

Последовал кивок в сторону Жака.

Затем Генрих неожиданно повернулся к Эдварду.

– Как тебя зовут? – просто, без всякой напыщенности спросил он.

– Шарль, государь. Меня зовут Шарль, – поклонился Дед.

– Это ты задержал вора? Похвально! Ты оказал мне большую услугу и заслуживаешь награды. Проси все, что пожелаешь.

Никита замер. Он пытался предположить, чего попросит старина Эдвард у Генриха Наваррского в данных обстоятельствах.

Но даже вообразить не мог того, что услышал через секунду:

– Государь! Я хотел бы поехать на все лето в какой-нибудь хороший отель с видом на море. Но только не на Лазурном Берегу, мне как-то разонравились тамошние пляжи. Лучше на юг Испании, если можно. И с полным пансионом, включая алкогольные напитки.

Никто, кроме Никиты, не понял слов Эдварда.

Все оторопело смотрели на старика. Никита шагнул к нему и зашипел:

– Что ты несешь, болван?!

Лицо Деда было растерянным. Кажется, он перестал понимать, где находится. А в комнате все пришло в движение: Генрих в изумлении отступил назад, Анна вскочила с кровати, ее муж в сердцах замахнулся, чтобы отвесить старику оплеуху.

Жак из Каора, который все еще лежал на полу, приподнял голову и смотрел на Никиту и Эдварда с ненавистью и злорадством.

– Они какие-то странные, эти двое, – произнес он.

Схватив за руку ничего не соображавшего Деда и захлопнув за собой дверь, Никита кинулся вон из комнаты. Он начал осторожно спускаться вниз и через мгновение понял, что все чудесным образом изменилось. Они с Эдвардом находились на своей собственной лестнице с гладкими, отполированными перилами и удобными, широкими ступенями. Ниже слабо светился знакомый коридор, а над головой уходил под крышу темный проем в обрамлении лестничных пролетов и галерей.

– Эдвард, мы дома! – обрадовался Никита и тут же подумал: «Интересно, у кого дома: у тебя или у меня?» Пока это было не очевидно.

Дед как будто его не слышал.

– Я очень хочу на море! Мне просто необходимо погреться на солнце, – жалобно ныл он. – В этом доме так сыро и холодно! И одежда совершенно не греет. А я люблю жаркую погоду. Я ради нее и переехал в Лантерн! Почему все это со мной происходит? Зачем мне это?!

Никиту накрыло страхом: «Доигрались… Неужто у старика поехала крыша?!»

Он и в себе уже не был уверен. «Агриппа хозяйничал у меня в голове, как у себя дома». Это показалось ему отвратительным. «Я шизофреник». Никита снова взглянул на несчастного Деда.

«Нет, все не по-настоящему. Возьми себя в руки, старик!» – приказал он себе и как можно беззаботнее воскликнул:

– Все позади, Эдвард, мы дома! Посмотри, ты в своих любимых джинсах и фланелевой рубашке. И на тебе отличные ботинки из нубука. В доме снова тепло и вкусно пахнет. Все хорошо!

Дед продолжал разговаривать сам с собой:

– Хочу в Испанию! В Испании жарко и хорошие пляжи. Хотя на Лазурном Берегу мне когда-то тоже было хорошо. Там красивая публика и вкусная еда. И там я познакомился с Дэном. Он держал ресторан недалеко от Ниццы. Какие он готовил десерты!.. У него еще была очень красивая жена. Не помню, как ее звали. В их ресторане я встретил женщину, но очень скоро потерял ее. Я сам был во всем виноват. Потом Дэн перебрался в Каркассон.

Эдвард осмысленно взглянул на Никиту и сказал:

– Никита, если будешь в Каркассоне, обязательно зайди в ресторан «Барбакан». Там работает шефом мой друг, Дэн. Закажи его фирменный десерт.

Старик сжал ладонями виски.

– Как же он называется? Забыл. Что-то у меня голова разболелась. Я, пожалуй, пойду. Мне надо отдохнуть…