Шестой день

Первым делом Никита ощупал себя – никаких повреждений. Еще не вполне определившись, сон это или явь, он облегченно вздохнул: цел. Значит, проснулся раньше, чем одетый в броню кулак долетел до его носа.

– Повезло! – мрачно констатировал он.

В гостиной висели тоскливые утренние сумерки. После ночи, проведенной на диване, в одежде, без подушки и одеяла, Никита чувствовал себя разбитым. Права была продавщица мебельного салона: куда лучше спать в кровати.

Он с кряхтеньем приподнялся и опустил ноги на пол. Отопление уже автоматически отключилось, но каменные плиты еще держали тепло. Некоторое время он сидел, уронив голову в раскрытые ладони, вспоминал очередную порцию Дедовых историй, чванливого графа Альфонса, королевскую стать графини Жанны и девочку в синем платье. Он снова ощутил у своей груди невесомую плоть Изабеллы, услышал ее шепот: «Слишком поздно, любимый…». Но вслед за этим перед его глазами возник бронированный кулак. Наваждение стерлось.

Никита бросил взгляд в сторону сумеречных окон.

– Опять сон, что ли?

Он встал с дивана, открыл балконную дверь и шагнул наружу.

Было еще очень рано. После вчерашней грозы всю глубину долины заполнял слоистый туман – в его плотных лохмотьях скрывалась нижняя часть деревни. Над поверхностью тумана справа и слева островами торчали вершины соседних холмов. В неясном ожидании Никита привалился к перилам. Плавно, прямо на его глазах темное небо стало розоветь, и вскоре из-за горизонта выплыл краешек солнечного диска. Пейзаж начал стремительно меняться. Чем выше поднималось солнце, тем прозрачнее становилась белесая муть внизу и тем ярче синело небо. Постепенно сквозь дымку проступили границы фермерских полей, домики и деревья вдоль пустынных дорог. В садах ниже по склону громче защебетали птицы – наступило утро.

Никита убедился, что пейзаж обрел привычные очертания, и вернулся в дом. Одежда, которая накануне вечером спасала его от сырости и озноба, теперь не давала дышать.

– Ф-фу-у.

Он стянул с себя мятую толстовку и побрел в душ. Вода разогрела затекшие плечи, разгладила насупленное лицо. Жизнь только-только начала налаживаться, когда он неожиданно вспомнил, что вчера вечером не дождался звонка от Ольги. Это не лезло ни в какие ворота. Мелькнула паническая мысль: «Что-то случилось!»

В одних трусах, Никита заметался по дому в поисках телефона. Обшарив все карманы и сумки, он на секунду остановился и понял, что последний раз держал мобильный в руках, лежа на диване. И точно! Телефон завалился между диванными подушками.

После убийственно долгих гудков он, наконец, услышал хрипловатый, еще не проснувшийся Ольгин голос:

– Да.

И тут его рвануло. Он долго сдерживался. Тешил себя иллюзией, что все под контролем. Бесславно проигрывал жене один раунд за другим. Теперь накопившееся напряжение хлынуло наружу.

– Что «да»?!! Твою мать!!! Где ты была?!!

За двадцать лет совместной жизни он никогда еще не орал на жену.

Ольга предприняла слабую попытку его осадить:

– Не кричи на меня! Знаешь, который час?

– Мне без разницы, который час! Я спрашиваю, где ты была вчера? Я, как дурак, весь вечер ждал звонка, психовал! Где ты была, я тебя спрашиваю? – Он продолжал орать, хотя уже не слишком убедительно. Первая вспышка гнева погасла, паника начала отступать. Оставалось только бившее через край негодование.

– Я была в СПА-салоне с Лялькой и Поней! Лялька поссорилась с очередным ухажером, мы по этому поводу устроили девичник в хамаме. С массажем! Не кричи! – Ольга тоже слегка повысила голос.

– Не могла позвонить?!! Трудно было? Или ты специально? Я телефон оборвал, Алекса допрашивал, ждал звонка до ночи. – Никита явно преувеличивал масштаб своих вчерашних волнений, но в данный момент он искренне верил, что так все и было. – И ты спокойно говоришь: «Я была в СПА-салоне!» До утра?!

– Ты отлично знаешь: в нашем салоне хамам и массажные кабинеты в подвале. Там нет связи. А потом слишком поздно было звонить…

Ольга продолжала обороняться, но тон сбавила. Накануне она намеренно ничего не сказала мужу про свои вечерние планы. Почему – сегодня объяснить уже затруднялась. Видимо, потому что ее семейный бунт вчера горячо поддержали ближайшие подруги – Лялька и Поня.

Волею случая имя у всех трех подруг было одинаковое – Ольга. Лялька привезла свое прозвище из дома, из Ставрополя. Собственно, это было и не прозвище вовсе, а ласковое домашнее имя. Лялька к нему настолько привыкла, что с трудом отзывалась на Ольгу и всем представлялась Лялей.

То ли намеренно, то ли случайно две самые красивые девушки на педагогическом факультете, две Оли, будущая Ольга Шереметева и Оля-Ляля, оказались заселены в одну комнату в общежитии Института иностранных языков. Они поразительно легко сошлись характерами и сохранили нерушимые отношения на всю жизнь.

Лялька несла в себе диковинную смесь южных кровей, была яркой и темпераментной. Она великолепно готовила и на первых порах выделялась среди первокурсниц легким малоросским говорком. Очень быстро практичная Лялька сообразила, что в Москве, а особенно в ИнЯзе, от ее акцента сплошной вред. За несколько месяцев упорных занятий она начисто от него избавилась и потом уже дома, в Ставрополе, ее стали дразнить «ма-а-а-сквичкой».

Будущая жена Никиты, сибирячка Ольга, приехала покорять столицу золотой медалью «французской» школы, а также огромными серыми глазами, необхватной русой косой до пояса и точеной, очень женственной фигурой. Она выросла в Новосибирском Академгородке и оставила всю семью в недоумении – никто не понял, зачем ее понесло в Москву. В отличие от холеричной Ляльки, Ольга больше помалкивала и двигалась не спеша – ее ленивая пластика сводила парней с ума. В их студенческой компании она была одной из немногих, кому за все годы не придумали прозвища. Все звали ее только по имени – Ольгой.

Третья Оля прибилась к подругам в середине второго семестра. Они познакомились в институтской столовой, куда регулярно ходили ради салата «Столичный». Этот студенческий деликатес блестяще иллюстрировал выражение «дешево и сердито»: он состоял из вареной картошки и соленых огурцов, политых майонезом, и стоил сущие копейки.

Отец Оли-Пони был видным советским дипломатом. Большую часть жизни он проработал за границей, там же до поры до времени жила и училась Оля-Поня. В старших классах дипломатическому ребенку пришлось уехать от родителей в Москву, чтобы окончить школу и подготовиться к поступлению в институт. Ее передали на попечение бабушки – профессора МГУ. Понина бабуля вела чрезвычайно активную преподавательскую и научную деятельность и приглядывала за свалившейся на нее внучкой на свой лад. Каждый вечер она с серьезным видом задавала Оле-Поне вопросы по поводу школьных успехов, не поднимая при этом головы от заваленного бумагами стола. Временами старшеклассница Поня сомневалась, помнит ли бабуля, как она выглядит.

Проблем с учебой у девочки не было. Она благополучно сдала выпускные экзамены и легко поступила в ИнЯз. Злые языки говорили, что с ее фамилией это было неудивительно, хотя справедливости ради следовало отметить: вступительный экзамен по французскому она с блеском сдала безо всякой протекции. В награду за поступление в институт родители вручили трудолюбивой первокурснице ключи от маленькой однокомнатной квартиры на Крымском Валу, в которой незадолго до этого тихо отошла в мир иной Понина прабабушка.

Некоторое время Оля-Поня вела примерную жизнь отличницы. Она даже завела кошку, чтобы не чувствовать себя одинокой. Котят продавала пьяная тетка в подземном переходе. Оля-Поня выбрала самого страшненького.

– Его точно никто бы никогда не купил. Эта тетка просто выбросила бы его умирать от голода. Или утопила бы, – объяснила она свой странный выбор бабуле-профессорше, когда та приехала с инспекцией.

– То есть ты руководствовалась соображениями гуманности. – Бабуля с недоумением смотрела на тощее тельце, неравномерно покрытое серым пушком. – Надеюсь, ты не собираешься приносить в квартиру всех несчастных зверюшек, которых встретишь на улице?

Буквально за несколько месяцев из маленького уродца выросла роскошная сибирская кошка по имени Дуся. Она вела сытую, размеренную жизнь, пока Оля-Поня не познакомилась с Лялькой и Ольгой.

С этого момента судьба Дуси круто переменилась. Новые подруги быстро показали ее хозяйке преимущества собственного жилья – прабабушкина квартира в близком доступе от института на первых порах превратилась в проходной двор. Гостей Дуся не любила. Необходимость бороться за свои права в условиях бесконечных молодежных попоек сформировала в кошке суровый и мстительный нрав. Новые посетители Пониной квартиры, которых не останавливал ее надменный взгляд, неизбежно уносили на себе следы карающих когтей и, как правило, фамильярничать более не пытались.

С первых дней знакомства языкастая Лялька за детскую пухлость неделикатно называла дочь видного дипломата Пончиком. Со временем прозвище сократилось до Пони. В силу строгого воспитания и критичного отношения к своей внешности, Поня выросла застенчивой и даже немного замкнутой.

– Спокойно, Поня! С нами не пропадешь! – сразу обнадежила ее Лялька. – Женихов у тебя будет – замучаешься отгонять!

И правда, вслед за красотками Ольгой и Лялькой в квартире на Крымском Валу постоянно появлялись новые парни. Некоторые из них, здраво оценив свои шансы, переключали внимание на симпатичную, хорошо воспитанную и к тому же весьма перспективную Поню. За все годы учебы в посольской школе и потом, в Москве, она и мечтать не могла о такой популярности.

Надо отметить, что в новом статусе суперзвезды Поня освоилась быстро и так же быстро отделила настоящих друзей от случайного сброда – все-таки сказывалась крепкая дипломатическая порода.

Круглосуточные попойки скоро прекратились, в доме появилось несколько твердых правил пребывания. Первый и самый жесткий запрет касался курения в квартире: Поня не выносила табачного дыма. Поскольку поить и кормить всех своих гостей Поне было не под силу, каждый приходящий в дом обязан был принести какую-нибудь еду и выпивку. Любую – конкретных требований она не выдвигала. Отсутствие четкого заказа временами приводило к причудливым результатам. То скапливался огромный запас макарон. То пакеты с гречкой переставали помещаться в шкафу. Однажды в углу кухни невесть откуда появился мешок с картошкой, которая быстро проросла ветвистыми белыми корешками. Чистить картошку желающих нашлось немного. Мешок простоял в углу почти нетронутым и отправился на помойку, когда из него по всей квартире полетели мелкие мошки. Поня приучила девчонок перед уходом мыть посуду и убирать квартиру, парней – выносить мусор и пустые бутылки. Одним словом, она оказалась хорошим организатором, о чем в ее авторитарной семье никто и не подозревал.

Несмотря на бурную студенческую жизнь, Поня продолжала прекрасно учиться и во время экзаменационной сессии держала дверь квартиры на замке. Для всех, кроме Ляльки и Ольги.

Именно у Пони на Крымском Валу Никита встретил будущую жену.

Он случайно зашел в гости с кем-то из друзей, увидел Ольгу и обомлел. Там же Никита познакомился с двухметровым Пашей-Малышом, который впоследствии возглавил клиентскую работу в его агентстве. Малыш тогда пытался ухаживать за красавицей Лялькой, однако таких голодранцев, каким был в те годы Пашка, та даже не рассматривала. Каждый раз, увидев Ляльку, Малыш стремительно напивался и с горя хватался за гитару. Мощь его голоса полностью соответствовала гигантскому объему грудной клетки.

В качестве гвоздя программы всегда исполнялась песня «По полю танки грохотали», чаще всего сильно за полночь. Начинал Малыш негромко и даже лирично, но от куплета к куплету мелодия наливалась силой. На словах «и молода-а-я не узна-а-ет, каков танкиста был конец» Пашин голос вырывался за пределы однокомнатной квартиры, взмывал над ночным Садовым кольцом и затихал где-то за оградой Парка культуры и отдыха имени Горького.

Вырвать гитару из ручищ пьяного Малыша было невозможно, остановить порыв его души – тем более. Поэтому каждый раз после ночного концерта Поня валялась в ногах у всех соседей по очереди, умоляя их не звонить бабуле.

Однако, как известно, тайное всегда становится явным. Однажды посреди бела дня в квартире сорвало резьбу на старом кране с горячей водой. В это время Поня была в институте. Кипяток быстро заполнил ванную и начал разливаться по всей квартире. Когда Поня вернулась домой, густой пар валил на лестничную клетку из щелей ее входной двери, как из бани в морозный день. Видимость в квартире была нулевая. Только сверху, со стороны платяного шкафа, слышалось отчаянное мяуканье обезумевшей от ужаса Дуси.

Для урегулирования последствий потопа на Крымский Вал прибыла бабуля-профессор. Она пообщалась с соседями, узнала немало нового о беспутном образе жизни Пони и тут же отобрала у внучки ключи. Но было поздно: Поня оказалась уже на третьем месяце беременности. Однокурсник Боря отпираться не стал. Так неожиданно для всех Поня первой из трех подруг вышла замуж и родила дочку Аннушку. Теперь Аннушка, которая была на шесть лет старше Алекса, оканчивала ИнЯз. Она, конечно, давно донимала родителей просьбами отдать ей заветную квартиру, но Поня с Борей до последнего времени стояли насмерть: они слишком хорошо помнили, что сами вытворяли там без надлежащего присмотра. Квартиру они много лет сдавали в аренду.

– Я из-за вас старой девой останусь, – упрекнула родителей Аннушка, перейдя на последний курс.

Боря с Поней посовещались и согласились с тем, что дочь права, приличного жениха на ее горизонте все еще не наблюдалось. Скрепя сердце они решили отпустить ее в самостоятельное плавание. В квартире сделали ремонт, поменяли мебель, и счастливая Аннушка вот-вот должна была переехать.

Вчера вечером, лежа на теплых камнях хамама, Ольга, Лялька и Поня обсуждали фундаментальную проблему отсутствия нормальных мужиков. При этом надо отметить, что ни одна из них отношений с противоположным полом не чуралась. Виновница торжества, Лялька, хоть и развелась много лет назад, никогда не оставалась без мужчины и одного месяца кряду. И Ольга Шереметева до последнего времени считала, что, несмотря на некоторые нюансы, ей повезло с Никитой. Да и Понин брак «по залету» оказался на удивление крепким. Тем не менее, под общее критичное настроение нашлись претензии не только к «этой сволочи» – последнему Лялькиному ухажеру. Вспоминали и укатившего во Францию Никиту, и даже ни в чем не повинного Борю, который добровольно остался дома с младшенькими – пятилетними близнецами. Эти дети случились у Пони так же незапланированно, как старшая дочь Аннушка в студенческие годы.

– Поня, ты рехнулась! – со свойственной ей прямотой отреагировала Лялька на известие о беременности подруги. – Зачем тебе еще один ребенок в тридцать восемь лет?! Аньке уже девятнадцать! Если твоя девица пошла в мать, того и гляди, тебя бабушкой сделает.

Аннушка, судя по всему, в мать не пошла, и внуков у Пони пока не предвиделось. Вместо внуков Поня родила себе и всей семье новую заботу и новое счастье – Сеню и Тимошку. Когда выяснилось, что Поня ждет двойню, Лялька только покрутила пальцем у виска. Своих детей у нее не было, и, надо отметить, она не сильно печалилась по этому поводу.

Присмотр за близнецами был делом непростым. Перед их рождением Боря с Поней перебрались за город, в Малаховку. В большом доме, который они построили на месте старой родительской дачи, активные пацаны ежедневно находили все новые угрозы для своих бесценных жизней. Вполне естественно, Боря остался недоволен тем, что Понина встреча с подругами закончилась ночевкой в Москве. Но он-то, по крайней мере, был в курсе, где она и с кем. А вот с Никитой обошлись не по-семейному. Ольга мстительно проигнорировала его пропущенный звонок, отключила телефон и после СПА вместе с Лялькой поехала в гости к Поне на Крымский Вал.

Подруги выпили две бутылки шампанского и всласть погоревали на троих над своей несчастной женской долей.

Солировала, как, впрочем, и всегда, голосистая Лялька:

– Все мужики – сволочи!

С юности личная жизнь Ляльки была неспокойной. Ее студенческий брак по любви уже через два года с треском развалился по тривиальной причине – у Ляльки появился любовник, некий Сергей Анатольевич. Он был старше нее, статусный, состоятельный и безнадежно женатый. Он подошел к ней в баре ресторана «Арбат», где собирались «француженки» с педагогического факультета. Поговаривали, что охочие до молодого тела сотрудники расположенного неподалеку министерства знали все заведения, которые посещали студентки ИнЯза, и захаживали туда в поисках новых знакомств.

Самое поразительное было то, что отношения Ляльки с ее Сергеем Анатольевичем продолжались до сих пор, уже восемнадцать лет. Его жена давно обо всем знала, смирилась и даже испытывала извращенное чувство гордости от мысли, что ее Сережа за столько лет так и не ушел к «этой».

Параллельно у Ляльки появлялись и исчезали другие мужчины. Однажды она прервала свой затянувшийся адюльтер на целый год, потому что влюбилась в художника. Но художник оказался запойным алкоголиком, и в конце концов Лялька не выдержала. Сергей Анатольевич тут же возник из небытия. Он ни словом не упрекнул ее за измену, увез отдыхать, и все покатилось по-прежнему.

Лялька уличила нового кавалера, с которым встречалась последние несколько месяцев, в сношениях с другой женщиной. Она пришла в ярость, закатила любовнику артистичный скандал, и потребовала немедленной встречи с подругами, чтобы излить негодование.

– Лялька, ты ведь сама встречаешься с другим мужиком, – без особой надежды быть услышанной повторяла ей Поня. – Не понимаю, чего ты бесишься.

– Это совсем другое, – непреклонно отвечала Лялька. – Сергей Анатольевич мне как отец. А у этого козла просто очередная интрижка.

Ольга даже не пыталась воспитывать Ляльку, это была пустая затея. В первую очередь ей следовало разобраться в себе. Она даже не могла толком описать проблему, не понимала, что взбесило ее в истории с покупкой дома. В конце концов, Никита всегда был сумасбродом, и она привыкла к его спонтанным решениям. В этот раз невыносимое беспокойство не оставляло ее ни днем ни ночью. А еще жгла обида на мужа, хотя внятного объяснения этой обиде не было.

– Олечка, может, ты зря сопротивляешься? – пробовала смягчить ее Поня. – Может, надо поехать к нему? Там на месте и разобралась бы. Хотя, если, правда, не хочешь, не езди. Слушай себя.

– У меня такое чувство, что меня предали, – отвечала Ольга. – Опасность чувствую, а объяснить ничего не могу.

– Сволочь он, как все мужики! – гнула свою линию Лялька.

– Это да, – соглашалась толерантная Поня. – Сволочь, конечно. И мой Борька тоже сволочь, каждые полчаса звонит. Издергал.

Ольга всегда гордилась тем, что не страдала бабской стервозностью. Она была снисходительна к людям, а к собственному мужу – в особенности. Быстро забывала обиды и никогда никому сознательно не мстила. Но все внезапно переменилось. Ольгу обуревало желание сделать Никите больно, заставить его корчиться так, как корчилась ночами она. Хотя, опыт и здравый смысл шептали ей, что эта миссия невыполнима.

После встречи с подругами она действительно вернулась домой под утро. Перед тем, как лечь спать, включила телефон, повертела его в руках, но перезванивать мужу не стала.

– Скажи, почему ты не позвонила? – не унимался Никита.

Ольга замолкла на несколько секунд.

«Интересно, какой ответ его бы устроил?» – подумала она, а сама обезоруживающе соврала:

– Я не знаю, почему. Мы были в салоне, потом поехали на Крымский Вал, потом я вернулась домой и легла спать. Все.

Никиту вдруг отпустило. Он понимал, что она намеренно заставила его волноваться, но уже не мог на нее сердиться.

– Сколько шампанского выпили? – на полтона ниже спросил он.

– Две бутылки.

– Мать-пьяница – горе семьи. В курсе?

– В курсе.

– Больше так не делай. Что бы ни случилось. Не хочешь звонить – пришли сообщение, но я всегда должен знать, где ты. Обещаешь?

– Обещаю.

– Ладно, спи дальше, если совесть позволит. Целую.

– Целую. Не забудь позвонить Барсику, – на прощание напомнила Ольга.

Утренняя ссора пошла Никите на пользу, он прокричался – и выпустил пар. Кроме того, его радовало, что расстались они с Ольгой на мирной ноте.

Он натянул джинсы и бодро направился в кухню, готовый к хорошему завтраку.

Первое, что бросилось в глаза, было необычное для такого раннего часа оживление за окнами – по узкой улице двигалась вереница людей.

– Что там еще?

Ночные приключения сделали Никиту подозрительным. Любые нестандартные обстоятельства могли оказаться очередным тревожным сном. Однако в этот раз все выглядело безобидно – ранним солнечным утром народ дружно шел в сторону деревенской площади.

– Рынок! Сегодня же суббота – рыночный день в Лантерн!

Ему расхотелось тратить время на еду.

Никита глотнул воды, наспех оделся и с пустой сумкой под мышкой выскочил за дверь. Не то чтобы ему срочно потребовался провиант. Нет. Все необходимые продукты они с Майком закупили в супермаркете. Его манила атмосфера деревенского рынка.

На площадь Никита сворачивал уже в приподнятом настроении. В воздухе кружился букет ароматов: свежей зелени, теплого хлеба, фруктов, цветов и всего остального, что очень живописно и аппетитно было разложено на прилавках. Никита прошелся вдоль рядов, побалагурил с продавцами и продегустировал все, что предлагали. В итоге купил оливковое масло, деревенский паштет из утки и домашний хлеб. И немного фруктов с местной фермы.

Никита не смог пройти мимо открытых дверей туристического офиса, но той, кого он надеялся увидеть, там не было. Девушка, к которой обратился Никита, лукаво улыбнулась и сказала, что у Изабель выходной.

Пьер еще только собирался открывать свое заведение. Пока работал рынок, для его уличных столиков места не было, поэтому он стоял на утреннем солнышке в дверях бара и наблюдал за неспешной рыночной жизнью.

Он первым увидел Никиту:

– Бонжур, Никита! Как дела? Пришли за покупками?

– Бонжур! – Никита с радостью завернул к бармену. – Нальете мне чего-нибудь, Пьер? Я так торопился на рынок, что даже чаю не выпил.

– Что вам принести? Чай, кофе?

Никита замотал головой:

– К сожалению, я совсем не могу пить кофе, да и чаю уже не хочу. Что-нибудь попрохладнее, если можно, но только не колу.

– Для алкоголя еще слишком рано, – полувопросительно сказал Пьер.

Получив подтверждающий кивок, он предложил:

– Может быть, выпьете Шасселе, Никита? Это наш местный напиток – газированный сок из винограда сорта Шасселе. Если еще не пробовали, очень рекомендую!

Никита сидел под аркой каменной галереи, подливал себе из пузатой бутылки сладкий газированный виноградный сок и наслаждался моментом. Солнечная погода, красочная картина перед глазами, никакой спешки, никаких сиюминутных обязательств – жизнь снова была хороша!

– Вечером в деревне праздник, – сообщил Пьер. – Обычно на него приезжает толпа народу, не протолкнуться. Будут продавать готовую еду, напитки, всякие изделия ручной работы. Мэрия обещала фейерверк. Надеюсь, что в этот раз они устроят его на променаде ниже по склону или на смотровой площадке. В прошлом году фейерверк запускали прямо здесь, на площади. Кошмар! Не представляю, в чью голову могла прийти такая бредовая идея! Все было в дыму, грохот стоял ужасный, и самого фейерверка толком никто не увидел. Разве что те люди, которые живут в долине – самые разумные, потому что не поехали в деревню и смотрели издалека.

Тон Пьера свидетельствовал о том, что бармен не одобрял идею деревенского праздника. Это показалось Никите странным.

– Вы не любите шумные праздники, Пьер? Много посетителей – разве это не прекрасно для вашего бизнеса? – полюбопытствовал он.

– Наоборот, сплошные убытки! – раздраженно ответил Пьер. – Все пьют разливное пиво, которое продают на площади. Передвижные туалеты устанавливают на смотровой площадке, но людям лень пройти двести метров, и они пытаются пользоваться туалетами в наших двух заведениях. Потом не отмыть! Раньше я пытался с ними бороться, но это бесполезно, скандалы только во вред репутации. Поэтому последние годы я закрываюсь на время праздника. Сегодня бар открыт только до пяти часов. – Пьер прекратил ворчать и хитро улыбнулся. – Имейте это в виду, Никита, если захотите выпить рюмочку «Кира»!

– Обязательно учту! – подхватил его улыбку Никита. – Мне бы не пришло в голову, что деревенский праздник может быть катастрофой для местного бара. Но теперь я вас понимаю.

– Мне не нужна толпа, которую я не в состоянии обслужить. Дайте мне стабильное количество посетителей. Не мало, но и не слишком много, – подытожил Пьер.

«Пожалуй, это верно для любого бизнеса, по крайней мере, для сервиса», – подумал Никита.

В кармане запиликал мобильный телефон. Первая мысль Никиты была об Ольге – наконец-то она решила поговорить. Наверное, хочет как-то загладить вину. Но нет, звонок поступил с незнакомого местного номера.

– Бонжур! Это Натан Морель, антиквар. Я звоню по поводу гравюр и рисунков, которые вы у меня купили. Они готовы, их можно забрать.

– Спасибо, месье Морель! Отличная новость! Я готов приехать прямо сейчас, если вы не против.

Уже знакомая дорога показалась Никите легкой и недлинной. Только машин по случаю субботы было больше, чем обычно. Несмотря на это, через два часа, как было обещано, Никита припарковался около антикварного магазина.

Дядюшка Натан сидел за своим роскошным рабочим столом на гнутых ножках с бумажной картотекой и компьютером – его кропотливая работа не имела ни конца, ни края. Он поднял голову на звук колокольчика у входной двери.

Никита содрогнулся. Поверх узких очков на него смотрел злобный Инквизитор. Или, может быть, престарелый жених бедняжки Изабеллы?

Не подозревая о своей злодейской репутации, Антиквар заулыбался:

– Вы так быстро доехали! Очень рад! – Он и правда был рад тому, что странный клиент не заставил его слишком задерживаться в магазине в субботу. – Пойдемте, я покажу ваше приобретение в законченном виде.

Лавируя между драгоценными экспонатами, он подвел Никиту к накрытому фланелью столу, на котором были разложены оформленные работы.

– Это превосходно!

Никита не лукавил. В обрамлении хорошо подобранных паспарту и багетов гравюры и рисунки действительно выглядели великолепно.

– Я вам очень благодарен, месье Морель. Никто не сделал бы этого лучше.

Антиквар с достоинством поклонился. Он воспринял похвалу как заслуженную, но все равно ему было приятно. Он протянул Никите счет за сделанную работу, от которого у того на секунду вытянулось лицо – он не ожидал, что оформление обойдется так дорого. Антиквар с лихвой отыграл те тридцать евро, которые уступил, продавая гравюры.

Впрочем, еще раз взглянув на разложенную перед ним красоту, Никита утешился: не каждому подбирает рамки университетский профессор, преподаватель истории искусств.

– Вы хотели взглянуть на буфет, – напомнил Антиквар. – Пойдемте.

При повторном осмотре буфетов Антиквар, как опытный продавец, Никиту не торопил. Лишь аккуратно подбрасывал профессиональные комментарии по поводу уникальной резьбы и отличной сохранности, рассказывал о высоком уровне реставрации, сокрушался, как сложно найти именно то, что нужно, даже в такой богатой антиквариатом стране, как Франция. Последний аргумент окончательно утвердил Никиту в мысли купить один из буфетов: он действительно был хорош и подходил по размерам. Возможно, в результате продолжительных поисков ему удалось бы дешевле купить что-то похожее, но это был не его метод.

Стараясь не подавать вида, что уже все решил, Никита приступил к торгу. Антиквар оказался достойным противником – в течение получаса их разговор несколько раз уходил в сторону, затем возвращался к стоимости буфета и вновь откатывался на посторонние темы.

– Почему этот благородный старец бросает книгу в огонь? – спросил Никита, разглядывая внушительного размера картину в строгой раме.

– Этот, как вы выразились, благородный старец – Святой Доминик. А книга в данный момент не летит в огонь, а вылетает из него невредимая. Довольно известный сюжет.

Это было сказано нейтральным тоном, однако Никита почувствовал себя никчемным двоечником.

Святой Доминик (Доминго де Гусман Гарсес) родился в 1170 году в Испании, в знатной кастильской семье и с самого детства посвятил свою жизнь церкви. Впервые попав в Лангедок, он был удручен господством катарской ереси в этих краях. После первых неудачных попыток вернуть заблудшие души в лоно католической церкви ему стало понятно, что бороться с альбигойской ересью надо ее же оружием – неустанными проповедями и личным примером аскетичной жизни.

Доктрина нового монашеского ордена, созданного Святым Домиником, опиралась на три столпа: глубокое теологическое образование, созерцание и активную миссионерскую деятельность. Он основал несколько женских и мужских монастырей, однако сам святой и его ближайшие последователи много странствовали, проповедуя слово Божие и живя исключительно подаянием.

Предания сохранили описания многочисленных чудес, которые совершал Святой Доминик. Одно из них – Испытание огнем – произошло в городе Фанжо, который был в то время одним из оплотов катарской ереси. В качестве аргумента в богословском споре между Святым Домиником и представителями альбигойцев судьи бросили в огонь книги, излагающие учение катаров, и книгу, написанную Святым Домиником. Все рукописи сгорели, и только книга Святого Доминика была выброшена из пламени таинственной силой. Трижды бросали книгу в огонь, и трижды она из него вылетала, что послужило для присутствующих бесспорным доказательством истинности изложенных в ней постулатов о милосердии Иисуса Христа и Непорочности Девы Марии.

– Не смущайтесь, Никита, – примирительно сказал Антиквар. – Здесь я в своей стихии, мне не сложно выглядеть всезнающим. Могу себе представить, каким беспомощным я окажусь на вашей территории. Чем вы, кстати, занимаетесь? Рекламой? Очень интересно. А все-таки буфет хорош! Какие благородные пропорции!

Они сделали еще пару кругов по салону, посидели в креслах XVIII века, сошлись во мнении об особой прелести китайской лаковой мебели и, наконец, ударили по рукам.

Это был тот счастливый случай, когда в результате сделки выиграли оба. Никита с восторгом представлял себе законченный интерьер гостиной, а дядюшка Натан был приятно удивлен тем, что покупатель так быстро принял решение. Обычно клиенты ходили к нему по многу раз, прежде чем совершить подобную покупку. Чутье подсказывало Антиквару, что контакт с Никитой мог принести новые плоды в дальнейшем – у парня был практически пустой дом, и, судя по всему, он располагал средствами. Отношения с таким перспективным клиентом стоило закрепить.

– Если не возражаете, я хотел бы пригласить вас на ланч, – предложил он.

Никита не возражал. Ему по-прежнему волновал вопрос взаимоотношений Изабель и дядюшки Натана. Сближение с Антикваром давало надежду все прояснить.

В маленьком кафе месье Морель, по всей видимости, был частым гостем.

За бокалом отличного домашнего вина потек неспешный разговор. Антиквар расспросил Никиту откуда он и как оказался в Лантерн. Поинтересовался, когда приедет его семья. Они с юмором, без всякого напряжения поговорили о политике и экономике. И все это время Никита никак не мог подобраться к самой интересной для него теме, об Изабель.

Наконец он решился на лобовую атаку. К этому моменту они уже называли друг друга по имени.

– Натан, расскажите немного об Изабель. В конце концов, именно благодаря ей мы с вами познакомились.

Антиквар настороженно взглянул на Никиту. Вопрос ему не понравился.

– Изабель рано осталась без матери. Я хорошо знаю ее семью, помню ее с рождения, поэтому забочусь о ней по мере возможности. Настолько, насколько она мне позволяет. Современные девушки, знаете ли, не в меру самостоятельны. А почему вы о ней спрашиваете, Никита?

Правдивый ответ Никиты не понравился бы дядюшке Натану еще больше, чем вопрос, поэтому он попытался отделаться общими фразами:

– Просто она очень помогла мне, хотя могла бы этого и не делать. Она показалась мне необыкновенной.

– А еще она показалась вам очень привлекательной. Правда? – Антиквар буравил Никиту суровым взглядом.

– Конечно, Изабель очень красивая девушка.

Этот бесспорный факт было бессмысленно отрицать.

На лице Антиквара мелькнула тень страдания. Его взгляд из сурового стал умоляющим.

– Никита, прошу вас! Даже если вам кажется, что вы увлечены Изабель, оставьте ее! Вы живете в другой стране, у вас есть жена и сын. Для вас это просто забава, очередная порция острых ощущений. А для Изабель отношения с вами могут стать трагедией. Я хорошо ее знаю, эта девочка способна на сильное чувство. Молю вас, не портите ей жизнь!

Он замолк на минуту, подбирая слова.

– Человеку не дано знать все последствия своих слов и поступков. Неразумные действия могут выпустить в мир таких демонов, управлять которыми вам не под силу. Помните, мы говорили о Святом Доминике? Он был человеком жертвенным и обращал заблудшие души исключительно силой слова и личным примером. Однако через десять лет после его смерти созданный им Доминиканский монашеский орден стал движущей силой машины смерти – Святой Инквизиции. Не думаю, что Святой Доминик видел свое детище именно таким, а если великий святой мог так ошибаться, что уж говорить о нас, грешных!

Требование отказать себе в свежих эмоциях во имя того, чтобы не испортить кому-то жизнь, показалось Никите абсурдным. До сих пор в подобных делах он исходил только из собственных интересов. Однако в голосе Антиквара звучало такое неподдельное чувство, что Никита невольно ему подыграл:

– У меня нет никаких намерений в отношении Изабель. Ко мне скоро приедет жена, мы некоторое время поживем в Лантерн, потом отправимся путешествовать. А почему вы так волнуетесь за Изабель? Она выглядит разумной девушкой.

– Не знаю. С одной стороны, да, она взрослая, ей скоро двадцать пять. А с другой…

Казалось, Антиквар думает о чем-то своем. Он помолчал, затем снова обратился к Никите:

– Судьба была не слишком добра к ней, поэтому я не могу не волноваться. Я дружил с ее матерью.

«Как бы не так! – не поверил Никита. – Ты просто влюблен в Изабель, старый греховодник!»

Было похоже, что дядюшку Натана заверения Никиты тоже не убедили. Разговор постепенно затух.

Антиквар расплатился за ланч и повел Никиту назад, в салон. Они больше не касались щекотливой темы.

– Когда вы заберете свой буфет, Никита? – спросил Антиквар по пути в магазин. – Будете вывозить его самостоятельно или хотите, чтобы я организовал доставку?

– Чем быстрее, тем лучше. Я был бы благодарен, если бы вы помогли с доставкой. У вас наверняка есть проверенные варианты. Только давайте предварительно согласуем стоимость.

За транспорт и услуги грузчиков Никита переплачивать не собирался. Даже если профессор университета сам сядет за руль грузовика.

Вернувшись в салон, Антиквар попытался дозвониться до транспортной компании, но тщетно. Видимо, в субботу после ланча они уже не работали.

– Я поговорю с ними в понедельник утром и сразу вам позвоню. Обычно я сам пользуюсь их услугами и рекомендую своим клиентам, если обращаются за советом. В этой компании умеют обращаться с антиквариатом.

На том и порешили.

Никита ехал домой обескураженным. Разговор с Антикваром за ланчем начисто смазал впечатление от новых приобретений. Он солгал дядюшке Натану, у него были самые определенные намерения в отношении Изабель, а вопрос с приездом жены оставался открытым.

Улочки деревни были плотно заставлены машинами и полны людей – народ съезжался на праздник. Никита с трудом пробрался к своему дому.

Первым делом он расставил на полу вдоль стен гравюры и рисунки, несколько раз поменял их местами и еще раз поздравил себя с отличным выбором – они выглядели безукоризненно.

«Круто!» – похвалил себя Никита и устремился за новыми впечатлениями.

Деревенская площадь гудела. Полукругом стояли передвижные прилавки с едой и пивом, а перед ними, в центре площади, длинные столы и скамейки, на которых трудно было отыскать свободное место. Около церкви, в стороне от еды, торговали домашним лавандовым мылом, ароматными свечами ручной работы, вышитыми скатертями, керамикой и разными сувенирами. Ради поддержки народных умельцев Никита купил кусок душистого мыла, несколько разноцветных свечей и к ним два керамических подсвечника.

Как и предупреждал Пьер, двери его бара были заперты. Гости праздника пили пиво из больших пластиковых стаканов и поглощали еду из одноразовой посуды.

– Надо бы тут поужинать, старик, – дал себе Никита дельный совет. – Готовить дома совсем неохота. А там, глядишь, и фейерверк.

– Привет, – услышал он сбоку спокойный голос.

– Привет, Майк! Какая неожиданная встреча! – отозвался Никита.

Майк усмехнулся:

– Ничего неожиданного. Здесь собралась вся деревня и все население километров на двадцать вокруг. Не считая туристов. Я собираюсь съесть что-нибудь. Ты как?

– Читаешь мои мысли! Что рекомендуешь?

– Вон тот прилавок – «Фиш энд чипс». Местные англичане готовят для своих. И пиво.

Никита успел отвыкнуть от лаконичной манеры Молчуна излагать свои мысли.

Он ответил в тон Майку:

– Присоединяюсь.

В толпе Майк то и дело здоровался с кем-то из знакомых.

Они уселись за только что освободившийся стол, и тут же рядом с ними, откуда ни возьмись, появились кудрявый Дилан с долговязым Кристофером. Со стаканами пива в каждой руке и, судя по всему, пока почти трезвые.

– Привет, Майк, – небрежно поздоровался Дилан. – Мы присядем?

Майк молча кивнул, места за их столом хватало на четверых. Дилан уселся, поставил пиво и отправил Кристофера к «Фиш энд чипс» за едой. Он с интересом разглядывал Никиту.

Майк поймал его взгляд и коротко сказал:

– Это Никита.

– Привет, Никита. Я Дилан. Что ты здесь делаешь? – без церемоний поинтересовался валлиец.

– Я купил дом в Лантерн, недавно приехал.

Дилан не очень-то нравился Никите, но поддержать знакомство стоило.

Неожиданно Майк подал голос:

– Он живет в доме старины Эдварда.

– Неужели?!

Дилан чрезвычайно оживился.

– Я слышал, что дом выставлен на продажу, но не знал, что его уже кто-то купил. Ты не француз, Никита. Откуда ты?

– Я русский, из Москвы, – ответил Никита без энтузиазма.

Он ожидал от Дилана шаблонных вопросов на тему холодной русской зимы или еще чего-то в этом духе, однако тот лишь оценивающе оглядел его и воздержался от комментариев.

Тут как раз вернулся Кристофер с двумя порциями рыбы в кляре и картошкой фри.

– Слышишь, Крис, этот парень из России купил дом старины Эдварда, – поделился свежей новостью Дилан.

– Неужели?! – реакция Кристофера не была оригинальной.

На некоторое время разговор прекратился, все занялись едой.

Кристофер еще раз сбегал за пивом для себя и своего друга.

Наконец, отвалившись от стола, Дилан вернулся к прежней теме:

– Бедняга Эдвард! Интересно, где он сейчас? Ты не знаешь, Майк?

– Полгода назад был в Лондоне. Сейчас не знаю, – нехотя ответил Майк. – Какое тебе до него дело, Дилан? Ты же всегда смеялся над ним.

Никита слушал во все уши. Ему представился счастливый случай узнать что-то новое об Эдварде от живых свидетелей.

– Да, смеялся иногда. Потому что он был забавный старик. Но зла ему не желал. Никому такого не пожелаешь, чтобы собственные дочери выгнали тебя из дома.

Казалось, кудрявый валлиец был способен на соучастие, однако в его интонации крылась плохо скрываемая двусмысленность. «Темная, похоже, история», – подумал Никита и с невинным видом спросил:

– А что случилось с Эдвардом? Я ничего про него не знаю.

Майк неодобрительно насупился и уткнулся в свой стакан, зато Дилан был определенно рад возможности посплетничать.

– Эдвард когда-то купил этот дом на имя старшей дочери. Не помню точно, как ее звали. Джулия, вроде бы. Поначалу дети часто к нему приезжали, но потом они поругались. По-моему, из-за денег. Несколько лет все было тихо, и вдруг как-то под Рождество Эдвард получил бумагу из суда о том, что он должен освободить дом по требованию владелицы, то есть Джулии. Он пытался что-то предпринять, нанял адвоката, но добился только одного – ему разрешили остаться до пятнадцатого марта. По закону здесь не выселяют из дома зимой. Он тогда сильно болел, несколько раз в течение года лежал в больнице, но это никого не волновало. В начале весны он переехал в отель неподалеку. Был еще низкий сезон, ему дешево сдали комнату. А потом, когда подошло лето, уехал совсем. Вещи практически все бросил. Что-то раздарил, что-то у него растащили.

На этих словах Дилан едва заметно скривился. Видимо, вспомнил об инструментах, которые несколько дней назад ему припомнил Олли.

Через секунду он продолжил как ни в чем не бывало:

– Остальное досталось хозяевам гостиницы, в которой он жил. Говорят, дочери и бывшая жена знали, что у него где-то есть приличные деньги. Пытались отобрать через суд, но не смогли их найти. Старый хитрец был не промах, хорошенько все припрятал. Тогда они забрали дом, в котором он жил.

История Дилана во многом совпала с тем, что Никита слышал от Майка, и с тем, что он видел во сне. Но ее чудовищное окончание заставило его содрогнуться.

«Как же у Деда могли вырасти такие жестокие дети? Или как же сильно он обидел свою семью, что в отместку они так с ним обошлись?» – размышлял он. Приходилось признать, что он все еще не слишком хорошо знал старика.

За домами раздался громкий треск, потом пронзительный свист, и в темном небе над деревней разноцветными шарами взорвался фейерверк. Залп за залпом озарял окрестности. Люди на площади, задрав головы, кричали от восторга и аплодировали. Никита вместе со всеми смотрел на праздничные огни, но радости почему-то не испытывал.

Дождавшись окончания фейерверка, он еще раз условился с Майком по поводу начала работы утром в понедельник, попрощался со всеми и не спеша побрел домой. На душе у него было паршиво. Дома он вынул из кармана телефон и увидел, что от Ольги уже давно пришло сообщение: «Я на дне рождения у Барсика. ЦО».

– Ну вот, а я Барсика не поздравил, – сокрушенно сказал Никита.

Впрочем, позвонить еще было не поздно.

Барсик ответил не сразу. Вокруг него кипело такое веселье, что Никита едва различал слова:

– Привет, француз! Что, продал Отчизну за лягушачью лапку? Хорошо, хоть жена у тебя порядочная – отдувается на родной земле за двоих!

– Привет, Барсик! С днем рожденья! Приезжай в гости – по-другому запоешь. А Родину я отсюда еще больше люблю! –отбрехался Никита. – Что, жена моя у тебя?

– Здесь твоя жена. Позвать?

– Не надо. Сама позвонит, если захочет. – Никита совсем загрустил. – Еще раз с днем рожденья. Будь здоров.

– Погоди, – остановил его Барсик. – Сейчас я в другую комнату уйду.

Захлопнулась дверь, посторонние вопли в телефоне резко стихли.

– Ты чего сквасился? Случилось что?

– Да нет, все нормально. Вроде.

– Так нормально или вроде? Давай, рассказывай, что не так. Ольга твоя тоже не в себе. Позвонила сегодня, поздравила примерно таким же деревянным голосом, как ты сейчас. Еле уговорил, чтобы приехала. Сейчас шампанского махнула – вроде отошла немного. Что у вас стряслось?

– Веришь? Не знаю. Ничего не стряслось. Все вроде хорошо. А все равно паршиво. Оля отказывается ко мне приезжать. Уперлась, как овца, первый раз такое. Алекс бунтует, в Англию ехать не хочет, а хочет быть дизайнером, как выяснилось. Вот ты бы отказался в Англию ехать на его месте?

– Может, и отказался бы, – неожиданно ответил Барсик. – Только сейчас не обо мне речь. Держись, брат. Я попробую с Ольгой поговорить. Она сейчас в правильной кондиции – уже отмякла, но еще не раскисла. А насчет Алекса могу тебя поздравить, самостоятельный парень вырос. Станет дизайнером – возьму на работу. От судьбы не уйдешь, брат.

– Как дела в агентстве? – неожиданно для себя самого спросил Никита.

До последней минуты эта тема была под запретом.

– В целом все нормально, клиент прет, работы навалом. Конечно, совсем другие порядки – мы ж теперь часть корпорации, сам понимаешь…

Барсик помолчал.

– Скучаешь?

– Скучаю, – честно признался Никита. – Стараюсь об этом не думать, но вот сейчас ты спросил, и я понял: скучаю.

– Так возвращайся в строй, Никитос. Замутим что-нибудь новое. Интернет-магазин какой-нибудь или еще что. Идеи есть – только без тебя их тут даже обсудить не с кем.

– Думаешь? – Никита не мог поверить в то, что он правда это слышит.

– Уверен, – ответил Барсик. – Главное, не падай духом. И подумай над тем, что я сказал.

Разговор с Барсиком оставил у Никиты смешанные чувства: в чем-то успокоил, а в чем-то взбудоражил.

Постояв под душем, он с наслаждением заполз в постель. Длинный и насыщенный событиями день остался позади. Впереди его ждала новая непредсказуемая ночь.

Он осторожно пробирался вдоль ухабистой дороги. Густые, высокие кусты вокруг были усыпаны лесными орехами. Никита прежде никогда не видел их в естественных условиях в таком количестве. За его спиной кто-то надсадно сопел. Никита оглянулся и не сразу узнал своего спутника – это оказался старина Эдвард, но очень забавно одетый. Платье до колен, капюшон, кинжал на кожаном ремне, узкие штаны, заправленные в короткие сапоги, – подобную одежду они уже видели на жителях Лантерн прошлой ночью. Никита взглянул на себя: тот же средневековый костюм, на поясе большой кинжал. Сам по себе очередной маскарад его не смущал. Вот только когда и где они успели переодеться?

Никита и Эдвард продолжали медленно красться, периодически останавливались и оглядывались. Судя по предпринимаемым предосторожностям, они выполняли секретную миссию. Во время очередной остановки Никита внимательно присмотрелся к Деду. Взгляд у того был чудной – не испуганный, но какой-то диковатый. Никита заподозрил, что Дед, как и он сам, не понимает, что происходит.

– Ты знаешь, где мы и что здесь делаем? – спросил Никита еле слышным шепотом.

– Понятия не имею, – прошелестел Эдвард. – Но думаю, если мы прячемся, значит, так и надо. Посмотрим, что будет дальше.

Никита не смог предложить ничего более толкового, и они продолжили пока бесцельный, но потенциально опасный путь.

Впереди замаячило темное пятно. Усилив предосторожности, Никита и Эдвард подобрались ближе.

В зарослях орешника стояла женщина. Она как будто собирала орехи, но делала это более чем странно: время от времени срывала несколько штук и бросала в карман передника, затем замирала неподвижно. Похоже, она тоже пряталась и что-то высматривала. На женщине было простое темно-коричневое платье, волосы собраны в пышный пучок и прикрыты платком. Никита, скорее угадал, чем увидел, что она хороша собой.

Внезапно стало понятно, что привлекательность незнакомки оценил не только Никита. В кустах послышался треск, и какой-то мужчина, судя по надетой на нем кольчуге – воин-пехотинец, набросился на женщину сзади. Он обхватил ее, не давая сопротивляться, развернул к себе и жадно осмотрел с головы до ног.

– Кто это тут у нас? Вот это подарок! – воскликнул он. – Давно я не видал такой красотки! Ну-ка иди ко мне, милочка, приласкай воина английской короны!

Никита посмотрел на Эдварда – английское войско на юге Франции могло оказаться лишь в определенный исторический период.

Тот прошептал:

– Столетняя война. Наверное.

Династические браки между членами королевских домов Европы в Средние века приводили к разнообразным последствиям. Одни обеспечивали мир и формировали новые союзы, а другие перекраивали границы государств и создавали почву для новых военных конфликтов.

Одна из самых влиятельных женщин Средневековья, Алиеонора Аквитанская, за 80 лет своей жизни успела побывать и одной из самых богатых невест Европы, и королевой Франции – супругой короля Людовика VII, и королевой Англии – женой короля Генриха II Плантагенета. Из десяти ее детей двое взошли на английский трон – Ричард I Львиное Сердце и Иоанн Безземельный.

В результате брака между Алиеонорой Аквитанской и Генрихом Плантагенетом, тогда еще наследником английского престола, в 1152 году Англия бескровно получила во владение обширные и богатые земли на юго-западе современной Франции и закрепилась на континенте на долгие триста лет. Хотя формально короли Франции оставались сюзеренами Аквитании, ее территория со столицей в Бордо стала военным плацдармом англичан во время военных действий против французов. Причины войн были, как правило, территориальными, а поводы для них создавались преимущественно все теми же запутанными семейными связями между королевскими домами – английскими Плантагенетами и французскими Капетингами, а позднее Валуа. Серия таких военных конфликтов, которые продолжались с перерывами 116 лет, с 1337 по 1453 год, получила название Столетней войны.

Одной рукой английский солдат крепко перехватил запястья женщины, а другой попытался задрать на ней юбку. Но не тут-то было! Она сопротивлялась отчаянно – не кричала, но извивалась изо всех сил, пинала и старалась укусить насильника.

– Да ты с характером, милочка! Что ж, так даже лучше! Это меня еще больше заводит! – заржал англичанин и попытался повалить женщину на землю.

У нее вырвался сдавленный звук, больше похожий на рычание.

Никита и Эдвард одновременно выскочили из кустов, слаженно заломили мужчине руки за спину, оттащили в сторону и придавили к земле.

– Эй! – успел крикнуть тот. – Да ты здесь не одна?! Вы все за это поплатитесь!

– Заткнись, мерзавец!

Женщина двумя руками схватила большой камень и с размаху опустила его на голову лежавшего на земле обидчика.

– В следующий раз надевай шлем! – со злостью добавила она.

Из раны на голове хлынула кровь, мужчина дернулся и затих. Никита и Эдвард в ужасе отпрянули.

– Прости меня, Филипп! – прошептала женщина и упала на колени перед ошеломленным Никитой.

Незнакомка схватила его руку и прижалась к ней разгоряченным лицом.

– Прости, что не послушала тебя! Ты запретил мне выходить за пределы города, но мне так хотелось тебе чем-то помочь, любимый! Зато теперь мы знаем, сколько англичан в лагере: их столько же, сколько орехов в моем переднике. – Она подняла голову и заглянула ему в глаза. – Простишь ли ты свою непослушную жену, свою Бонну?

Эдвард, который ошалело наблюдал за происходящим, с уважением взглянул на Никиту. Такую преданность еще надо было заслужить!

Никита не знал, что сказать. В чертах Бонны как будто мелькнул образ прекрасной девушки из туристического бюро. Однако в следующий момент он усомнился. Бонна была заметно старше и несколько пышнее телом, чем Изабель. Ее глаза, жесты, голос – все было ему знакомо, но кого именно она ему напоминала, разобраться Никита не успел. Со стороны военного лагеря, за которым перед этим шпионила Бонна, послышались голоса. Видимо, англичане услышали крик своего товарища и отправились на поиски.

Никита оттолкнул от себя женщину.

– Беги, Бонна! Возвращайся в город! – быстро произнес он.

Она подобрала юбку и стремительно помчалась в сторону холма, который оказался у них за спиной. Женщина ловко и практически бесшумно лавировала между кустами и уже через мгновение исчезла из виду.

Тем временем голоса приближались.

– Нам тоже надо уходить, – прошептал Никита и потащил Эдварда в том же направлении, куда побежала его внезапно обретенная жена.

Через пару минут позади них кто-то вскрикнул. Видимо, нашли пехотинца с дырой в голове.

Как ни старался, Дед был не способен развить необходимую для успешного побега скорость, и вскоре рядом с ними раздался торжествующий крик:

– Все сюда! Они здесь!

Обезоруженных, связанных и избитых, Никиту и Эдварда приволокли в лагерь. В его центре была установлена большая, нарядная палатка, около входа в нее дежурил караульный с кинжалом на поясе и копьем в руках. В эту палатку после коротких переговоров с охраной солдаты втолкнули пленных и грубыми пинками поставили их на колени.

– Вот, мой господин, мы поймали французских шпионов, – доложил один из солдат, отвесив неуклюжий поклон. – Они убили Джонни-Красавчика, проломили бедняге голову.

Высокий худой человек, сидевший к ним спиной у грубо сколоченного стола, стремительно обернулся. Никита и Эдвард изумленно переглянулись. Несмотря на молодость стоявшего перед ними мужчины, они оба узнали это лицо: пылающий взгляд Инквизитора, бородка и узкие губы жениха юной Изабеллы. «Как же ты мне надоел, Антиквар!» – с досадой подумал Никита. На бывшем Инквизиторе была тонкая кольчуга поверх стеганого камзола, короткие стеганые штаны и мягкие сапоги. Здесь же, в палатке, на деревянной скамье, лежали внушительных размеров меч и тяжелые доспехи, от шлема до железных башмаков – серьезная амуниция, достойная большого сражения.

Бывший Инквизитор, он же бывший мелкопоместный дворянин теперь превратился в рыцаря и стал к тому же весьма знатной особой – верхнее платье, которое во время боя покрывало его боевые доспехи, а сейчас лежало на той же скамье, было расшито королевскими лилиями.

Он скомандовал сквозь зубы:

– Убирайтесь!

Солдаты мгновенно исчезли. На лавке за столом сидели еще двое мужчин. Как и командир, они были в легком обмундировании, с кинжалами на поясе, но мечи лежали у каждого под рукой. Один из них вгляделся в лицо Никиты, встал и подошел к нему ближе.

– Да это мой старый знакомый! Какая удача!

Он торжествующе указал на Никиту и обратился к бывшему Инквизитору.

– Разрешите представить, герцог Ланкастер, перед вами Филипп Кардайак, по прозвищу Мятежник!

Лицо герцога осталось невозмутимым, зато для третьего рыцаря прозвучавшее имя явно что-то значило. Он тоже встал со своего места, чтобы лучше разглядеть пленного.

– Кто этот человек, граф Солсбери? Чему вы так обрадовались? – сухо спросил Ланкастер.

– Когда-то я уже бывал в этих местах, господин герцог. Примерно десять лет назад граф Уорвик и я имели честь принимать участие в военном походе вашего достойного брата, принца Эдуарда. – В подтверждение этих слов третий рыцарь склонил голову. Очевидно, он и был графом Уорвиком. – Мы направились из Бордо на юг, в Керси и Лангедок. Вся Франция тогда трепетала при одном имени принца Эдуарда! Немногие крепости осмеливались сопротивляться его войскам, а еще меньше могли выстоять против него хотя бы несколько недель.

Принц Эдуард Вудсток был старшим сыном английского короля Эдуарда III. Его посвятили в рыцари в 16 лет. С этих пор Эдуард принимал активное участие в военных походах своего отца. Позднее он проводил самостоятельные военные кампании, в первую очередь на территории Франции, и заслужил репутацию очень успешного и жестокого полководца. В 1362 году, в возрасте 32 лет, Эдуард получил титул принца Аквитанского и вступил во владение всеми английскими землями на юге и юго-западе Франции.

Аристократия Аквитании была не в восторге от господства англичан и, в частности, от военной активности английского принца, которая приносила им только новые налоги. Эдуард вынужденно окружал себя соотечественниками и опирался на те французские города, которые конфликтовали с местной знатью. Из-за серьезной болезни в 1371 году Эдуард вернулся в Англию. Аквитания досталась его младшему брату Генриху, первому герцогу Ланкастерскому, который также известен в истории под именем Джон Гонт. Эдуард умер за год до смерти своего отца, его сын Ричард II унаследовал английский трон. За цвет доспехов уже после смерти Эдуард Вудсток получил прозвище Черный принц.

Граф Солсбери с важным видом прошелся по палатке.

– Крепость Лантерн нам в тот раз так и не покорилась. Мы потеряли здесь несколько месяцев, уничтожили посевы и все живое на много миль вокруг. В конце концов принц Эдуард решил двигаться дальше на юг. Мы разорили Лангедок, дошли до Нарбонны, но Лантерн остался неприступным. Филипп Кардайак, которого вы видите перед собой, был главным организатором обороны проклятого города. Мы однажды поймали его, но ему чудом удалось бежать – видимо, сам дьявол помогает разбойнику.

– А это кто с ним? Его слуга? – спросил Уорвик, кивнув в сторону Деда. – Что-то он не похож на француза.

Старик не поднимал глаз от сапог Солсбери. Самым разумным в его ситуации было хранить молчание – он не взялся бы объяснить английским рыцарям времен Столетней войны, что связывает его, англичанина, с французским бунтовщиком Кардайаком.

К счастью для старика, граф Солсбери пропустил мимо ушей вопрос сослуживца и продолжал нагнетать обстановку. Его старый счет к Филиппу Кардайаку, очевидно, все еще не был погашен.

– Мятежник, которого вы видите перед собой, господин герцог, посвятил жизнь сопротивлению власти английской короны, невзирая на то, что короли Англии имеют многократно законные права на эти земли. Почти сто лет назад, в 1259 году, регион Керси отошел к Англии на основании Парижского мирного договора. Его города были обязаны платить нашему королю ренту – три тысячи фунтов в год.

Никита с ужасом понял, что не владеет собственной речью. Его поведение во сне начало выходить из-под контроля.

Мысленно проклиная себя последними словами, он дерзко произнес:

– Вы ошибаетесь, это французские владения! Граф Альфонс де Пуатье стал законным господином Керси благодаря женитьбе на графине Жанне – единственной наследнице графов Тулузских. В 1272 году он оставил графство, и эти земли в частности, в наследство французскому королю.

Эдвард испуганно взглянул на товарища и сжался в комок – вот уж чего-чего, а умничать им сейчас не следовало.

– Ты еще смеешь спорить?!

Солсбери повернулся к герцогу Ланкастеру.

– Полюбуйтесь на него, мой господин! Даже сейчас, стоя на коленях, он остается бунтовщиком. Это могло бы даже вызвать некоторое уважение, если бы не выглядело чистым безумием.

– Наступит день, и вся Аквитания, и весь Лангедок станут частью Франции. Так же, как все другие соседние земли, – заверил его Никита, изумляясь собственному безрассудству.

До смерти напуганный, Дед в ужасе затряс головой.

– Уже более двухсот лет Аквитания – это английская земля! – взорвался Солсбери и забегал взад-вперед, бряцая кольчугой.

Под насмешливым взглядом герцога Ланкастера ему пришлось взять себя в руки.

Солсбери остановился, выпрямил спину и продолжил суровым голосом:

– Напомню тебе, Мятежник, что после разгрома французской армии при Пуатье земли Керси вновь отошли к Англии. И не только Керси, а вся Великая Аквитания: Гиень, Понтье, Пуату, Сентонж, Ангумуа, Лимузен, Перигор, Ажен, Креси, Руэрг и Бигорр.

Он чеканил названия французских земель, как пощечины.

– Англия и Франция подписали мир в Бретиньи, – продолжил Солсбери, – а затем подтвердили его договором в Кале. И что мы видим сегодня?! В Керси снова бунт! Жители Лантерн посмели закрыть ворота перед войсками своего законного государя, английского короля!

Битва при Пуатье была одним из важнейших событий первого этапа Столетней войны. Принц Эдуард одержал сокрушительную победу над многократно превосходившей его по численности французской армией под предводительством короля Франции Иоанна Доброго, который храбро сражался, но попал в плен вместе со своим сыном Филиппом. Иоанна Доброго вывезли в Бордо, а оттуда в Англию, где он жил, скорее, как гость, нежели как пленник. Условия мира согласовывались в несколько этапов: сначала в Лондоне, с участием французского короля, затем делегации Англии и Франции подписали мир в деревушке Бретиньи недалеко от города Шартр, а еще позже для подтверждения условий мира был подписан договор в Кале. По условиям мирного договора, за поражение в битве при Пуатье Франция должна была навсегда уступить Англии всю Аквитанию. Причем французский король после этого полностью терял права сюзерена на этих территориях. Вдобавок, чтобы выкупить из плена своего короля, Франции надлежало заплатить гигантскую сумму в 4 миллиона экю, которая в дальнейшем была снижена до 3 миллионов.

Для сбора денег на выкуп короля принц Карл, сын Иоанна Доброго, обложил податью всю страну. Особенно досталось южным провинциям, которые, по его мнению, меньше пострадали от войны.

После выплаты первой части выкупа король Иоанн Добрый вернулся во Францию, но вместо него в Англию отправились другие заложники: принцы, а также знатные бароны из всех крупных городов, остававшихся в составе Франции. Когда Иоанн Добрый узнал, что один из его сыновей, Людовик Анжуйский, нарушил слово и бежал из английского плена, он добровольно отправился в Англию, где вскоре умер от неизвестной болезни. На французский престол взошел его старший сын, Карл V, которого позже стали называть Мудрым.

Стоя на коленях перед вооруженными рыцарями, Никита заговорил, как прокурор в суде.

Ему было весело и жутко одновременно:

– Наш законный государь – французский король Карл Пятый, по прозвищу Мудрый! Мир в Бретиньи и договор в Кале должны были завершиться взаимными отречениями. Эдуард Третий отрекся бы от французской короны, а наш король Иоанн Добрый – от прав сюзерена Великой Аквитании. Поскольку отречения не состоялись, король Карл остается сюзереном Аквитании, как его достойные предки.

– Это была бесчестная уловка! – завопил Солсбери. – Обман и крючкотворство! Вы затянули процесс передачи земель, а это являлось условием отречения!

– Вот именно! – злорадно подхватил Никита. – Это было условием мира, на который вы сами ссылаетесь! Отречения не состоялись? Не состоялись. Значит, французский король остался сюзереном Аквитании и сюзереном вашего принца Эдуарда.

Он упорно продолжал рыть яму себе и Деду в придачу:

– Принц Эдуард разорился на военных походах и обложил Аквитанию новыми налогами, чтобы пополнить казну. Тогда два местных сеньора, д’Арманьяк и д’Альбре, обратились к своему сюзерену, королю Карлу. И наш король встал на защиту своих подданных – объявил о конфискации владений принца Эдуарда!

Возмущенные наглыми словами пленного мятежника, Солсбери и Уорвик схватились за кинжалы, однако герцог Ланкастер остановил их движением руки. Все это время он наблюдал за словесным поединком и особенно внимательно слушал Никиту.

Ободренный неожиданной поддержкой тот продолжил:

– Жители Лантерн не сдадут вам крепость! Погодите, то ли еще будет! Нашему примеру уже последовал Монтобан и другие города Керси и Руэрга!

Никита понятия не имел, откуда все это возникало в его голове. И какого лешего ему понадобилось злить этих парней, подвергая смертельной опасности и себя, и старика?! До сих пор все ночные фокусы сходили ему с рук, однако остро заточенные кинжалы англичан были слишком близко, чтобы ими пренебрегать.

Герцог Ланкастер прервал молчание и заметил с холодной иронией:

– А ваш старый знакомый неплохо образован для лесного бандита, граф Солсбери!

– Вы очень проницательны, мой господин! – отозвался тот. – Я должен с прискорбием вам сообщить, что Филипп Кардайак, по прозвищу Мятежник, принадлежит к знатному местному роду! Только поэтому я снизошел до разговора с ним. Вместо того чтобы вести подобающую своему имени достойную жизнь, он таскается по лесам, как отъявленный разбойник. Впрочем, он сам выбрал эту судьбу.

Герцог Ланкастер встал из-за стола и подошел вплотную к Никите. Тот почувствовал крепкий запах его сапог и одежды.

– У тебя остается только один шанс спастись, Филипп Кардайак, – надменно сказал герцог. – Открой ворота Лантерн, и я обещаю, что никто в крепости не пострадает. Мы уже сожгли все окрестные поля. Дальше будет только хуже.

– У жителей Лантерн хватит и зерна, и мужества, чтобы дождаться, когда вы отсюда уберетесь, – выпалил Никита.

А сам подумал: «Боже, что я несу!»

Дед рядом с ним зажмурил глаза, ожидая, что за такие слова им обоим немедленно перережут горло.

Герцог Ланкастер не собирался спешить. Он вызвал охрану и приказал до утра запереть пленных в чудом уцелевшем крестьянском амбаре, а у дверей выставить усиленный караул.

– Если не передумаешь, утром тебя казнят, – сказал он Никите на прощанье.

Связанных Никиту и Эдварда под свист и улюлюканье солдат волоком протащили через освещенный кострами вечерний лагерь и швырнули на земляной пол амбара. Захлопнулись двери, грохнул тяжелый засов, и все стихло.

Через некоторое время глаза Никиты привыкли к темноте: вентиляционные отверстия под крышей пропускали слабый лунный свет. Дед лежал неподвижно, дыхание его было прерывистым.

– Как ты? – шепотом спросил его Никита. – Шевелиться можешь? Давай попробуем развязать веревки.

– У меня все болит. И голова кружится, – жалобно ответил старик. – Но я попробую сесть.

Они долго возились, безуспешно пытаясь ослабить путы, пока Никита не зацепил ногой какую-то железяку.

– Погоди!

Он придвинулся к железяке спиной и нащупал ее связанными руками. Удача! Это был старый крестьянский серп, вряд ли пригодный для жатвы, но вполне подходящий для того, чтобы разрезать гнилые веревки. Помогая друг другу, они изранили себе все руки, но, наконец, освободились.

– Посиди, отдохни, – сказал Никита, – а я исследую амбар.

Стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимание караула, он обшарил небольшое помещение. Увы, ничего утешительного обнаружить не удалось, амбар оказался крепким, и, судя по всему, дощатые стены были врыты глубоко в землю. Но Никита не собирался сдаваться. В их распоряжении оставалась целая ночь, и он принял решение рыть подкоп у стены, противоположной дверям.

Найдя место, где земля показалась ему помягче, он начал ковырять ее серпом и отгребать в сторону руками, покрытыми кровоточащими порезами.

Обессиленный Дед сидел рядом. Никита отверг его жалкие попытки помочь.

– Лучше отдыхай и копи силы для побега. Они тебе еще понадобятся, – обнадеживающе сказал он, вгрызаясь в землю.

Некоторое время Дед молчал, размышляя о чем-то, а потом грустно сказал:

– Знаешь, Никита, парню, за которого они тебя принимают, Филиппу, необыкновенно повезло. Его любит такая женщина! И как любит! Она готова на все ради него. Ко мне никто и никогда так не относился.

– А жена? – спросил Никита, не прерывая работы. – Ты ведь был женат?

– Да, был, почти двадцать пять лет. Моя жена любила меня по-своему, но никогда не была мне опорой и уж точно не была мне настолько предана, как Бонна своему Филиппу. Трудно встретить женщину, которая не ждет, что ты сделаешь ее счастливой, а просто счастлива рядом с тобой! – подытожил старик.

Он помолчал и совсем тихо добавил:

– За всю свою жизнь я встретил только одну такую женщину. Здесь, во Франции. К сожалению, я обидел ее. Упустил свое счастье. Теперь она счастлива с другим мужчиной. Наверное.

– Расскажи о себе, – подбодрил его Никита. – Мне будет веселее работать.

– Хорошо.

Старик еще помолчал, собираясь с мыслями.

– В школе мы учились отдельно от девочек. В техническом университете и на заводе девушек тоже не было. Я усердно учился, много работал. Кроме того, из-за неказистой внешности я вырос чрезвычайно застенчивым. В результате, представь себе, отправляясь путешествовать по Европе, я все еще был девственником.

Никита на мгновение перестал копать, недоверчиво вгляделся в темноте в лицо Деда и затем вернулся к своему занятию.

– Звучит странно, но это правда – я потерял невинность лишь в двадцать четыре года в каком-то итальянском мотеле. В то время каждая женщина казалась мне красавицей, но я никогда не был склонен к беспорядочной жизни. Вернувшись в Англию, я снова начал работать и вскоре решил создать собственный проектный бизнес. Брался за самые сложные задачи, которые не могли осилить целые исследовательские институты. Занят был круглосуточно. Тем не менее у меня появилась девушка, Лили, местная, из Лестера, из простой семьи, как и я. Тогда этот выбор казался мне естественным – мы были одного поля ягоды. Однако спустя годы я понял, что ошибся. Я развивался, менялся, а она так и осталась женщиной из рабочей среды – необразованной, недалекой и к тому же до неприличия жадной. Но тогда, в начале, меня все устраивало. Лили забеременела, мы поженились, родилась Джулия. Я был на седьмом небе от счастья!

Никита выкопал узкую яму глубиной сантиметров семьдесят и, наконец, почувствовал нижний край стены. Воодушевленный успехом, он начал расширять подкоп.

А Эдвард продолжал:

– После рождения Джулии мою жену как подменили – она стала ревновать меня к каждой юбке. Это при том, что я никогда, поверь мне, ни разу не давал ей повода усомниться в моей верности. Я пропадал на работе с утра до ночи, а она считала, что я встречаюсь с другими женщинами. Постоянно звонила ко мне в офис – мобильных телефонов тогда не было, сам понимаешь. Она оставляла дочь с соседкой и шпионила за мной. Однажды мне позвонили из госпиталя и сообщили, что Лили пыталась покончить с собой. Я примчался сломя голову, не зная, что и думать. Врач сказал, что, скорее всего, это была имитация суицида, а вовсе не настоящая попытка. Он посоветовал уделять жене больше внимания, тем более что, как выяснилось, она снова была беременна. Ты обратил внимание, какие у меня седые волосы? В моем возрасте это не кажется странным, но поседел я еще тогда – за одну ночь. После того, как Лили попала в госпиталь. Мне не было тридцати.

Никита сильно повредил ноготь о неожиданно подвернувшийся под руку камень. Подавляя желание заскулить, он сунул грязный палец в рот. Боль была настоящая, и кровь тоже. Похоже, опасности, которые подстерегали их во сне, становились все реальнее. Поняв, в чем дело, Дед оторвал подол от своей нижней рубахи, подложил две широкие плоские щепки, чтобы защитить больное место, и перебинтовал Никите руку. Отгребать землю стало даже удобнее – ноготь все равно адски болел, но зато одна рука превратилась в маленькую лопатку. Инженерная смекалка Эдварда сослужила службу и тут.

– Продолжай, – сказал Никита, орудуя своей копалкой.

– После этого случая с имитацией суицида во мне что-то надломилось. Я воспринял поступок жены как предательство. После рождения второй дочери решил, что больше не хочу иметь детей. И прекратил интимные отношения с женой.

Это признание снова заставило Никиту на секунду прервать свое занятие. «До чего же ты категоричный, Дед! Все в тебе чересчур!» – подумал он, но вслух ничего не сказал, опасаясь обидеть старика.

– Мой бизнес шел в гору. Я купил просторный дом с огромным участком земли, бывшую ферму. Честно говоря, в тот момент этот дом был еще слишком дорогим для меня, но моя жена не соглашалась на меньшее – когда я появлялся дома, она пилила меня, не переставая. Но я обожал своих девочек и ради них готов был терпеть что угодно. Мы завели хозяйство: куры, утки, овцы, поросята. Крестьяне, которые жили по соседству, за ними ухаживали. С поросятами однажды произошел смешной случай.

Старик заулыбался в темноте.

– У соседки был большой яблоневый сад. Яблоки, которые падали сами, никто не собирал. Они лежали на земле до поздней осени, а потом их сгребали в компостные кучи. Раз к нам прибежал мальчишка, сын соседки. Сказал, что мне надо срочно к ним прийти, что у них наши поросята. Я заглянул в сарай – действительно, кто-то не запер калитку, и все поросята сбежали. Оказалось, они забрались в сад к соседке и наелись гнилых яблок, которые очень быстро забродили у них в животах. Когда я пришел, мои поросята валялись под яблонями и радостно хрюкали: они все были пьяные, представляешь?

Никита не очень-то поверил в правдивость Эдвардовой байки, но живо представил себе пьяных поросят и тихо засмеялся вместе с Дедом – какая, к черту, разница, правда это или нет?

Подкоп стал достаточно широким, Никита выгребал землю уже с внешней стороны стены. Теперь работа продвигалась медленно: было очень неудобно, невыносимо болел палец, и земля все время осыпалась.

Дед придвинулся ближе, чтобы Никита по-прежнему мог слышать его напряженный шепот.

– Со временем у Энн, нашей младшей дочери, обнаружились нарушения в развитии. Я до сих пор думаю, что это жена виновата со своей идиотской имитацией суицида в начале второй беременности. Хотя она убеждала меня, что этого быть не могло. Врачи порекомендовали для Энн общение с лошадьми, они считали, что эти животные хорошо влияют на таких детей. Моя младшая дочь начала заниматься конным спортом и очень преуспела. Она позже других детей начала читать и так и не научилась писать без ошибок. Зато несколько раз получала призы на первенстве Великобритании. Для тренировок и соревнований ей всегда требовалось несколько лошадей одновременно, и я завел конюшню. Разводить лошадей для Энн оказалось выгоднее, чем покупать. Разумеется, я не занимался этим сам, нанимал специалистов. Но во всем приходилось разбираться, и работников надо было контролировать.

Дед тяжело вздохнул и продолжил как будто через силу:

– Старшая дочь, Джулия, стала помогать мне в бизнесе. Внешне она была очень похожа на мать, но умом пошла в меня. Мы много времени проводили вместе. В то время она уже встречалась с молодыми людьми. Меня это коробило, но запретить я не мог, ей было двадцать три года. И вот однажды старый кошмар вернулся. Мне позвонили из госпиталя. Сказали, что у них моя Джулия. И что есть опасность суицида. Я чуть не сошел с ума. Врач сказал, что Джулию бросил парень. Для нее это оказалось таким чудовищным стрессом, что на нервной почве она потеряла ребенка, которого носила. Можешь себе представить, Никита, моя дочь была беременна, но ни она сама, ни ее мать не сказали мне об этом! Врач всерьез опасался попытки самоубийства. Я пришел в палату к Джулии. Она выглядела потерянной и очень несчастной. Я спросил: «Могу я чем-то помочь тебе, детка?» – и она ответила: «Папа, увези меня отсюда. Я не могу жить с этим человеком даже в одной стране». Разве было для меня что-то важнее, чем жизнь дочери?!

Прямо на руки Никите свалился большой ком мокрой земли. Он обессиленно уткнулся головой в грязные ладони и в отчаянии подумал: «Не могу больше».

– Совсем устал? Рука болит? Давай, я буду копать, – засуетился Дед.

– Нет, Эдвард, все нормально. Продолжай рассказывать, я тебя очень внимательно слушаю, – ответил Никита и зло приказал себе: «Терпеть! Не сметь раскисать!»

Он начал выгребать новую порцию грунта, а старик вновь углубился в воспоминания. При других обстоятельствах Никита счел бы его историю невероятной. Но, что сейчас происходило с ними, перекрывало любые истории из жизни и даже самые буйные фантазии.

– Я срочно продал дом и купил другой, на северном побережье Франции. Перевез туда конюшню Энн, она тогда продолжала тренироваться. В сжатые сроки я продал бизнес – к тому времени на меня работало уже около трехсот человек – ученых и инженеров. Дочери поехали со мной: Джулия была очень слаба, а Энн не отходила от нее ни на шаг. Зато жена наотрез отказалась уезжать из Англии даже ради дочерей. С тех пор я ни разу ее не видел. Примерно через полгода, когда Джулия оправилась от стресса, дочери поехали на экскурсию в Голландию. Оттуда позвонили и сказали, что во Франции жить не хотят и остаются в Амстердаме. Они считали, что это было компромиссное решение. Джулия могла реализовать свою навязчивую идею не жить в одной стране с предавшим ее человеком. И в то же время это была страна, где абсолютное большинство жителей говорили на английском. Никто из них не хотел учить французский язык. А до меня им не было никакого дела.

«А старшая дочь и правда в тебя, Дед, – подумал Никита. – Те же крайности!»

– Сначала я снял им квартиру в Амстердаме, думал, что они еще вернутся. Потом, когда обе нашли там работу, я понял, что это всерьез. И купил дочерям хороший дом. К ним тут же переехала их мать. А я остался во Франции совершенно один. Я скучал по детям, но, признаться, начал получать удовольствие от того, что вдруг закончилась гонка, в которой я жил до этого. У меня были деньги и куча свободного времени. Как-то летом я путешествовал на машине по югу Франции и понял, что хочу жить здесь, где много воздуха и солнца. Сначала я поселился в другой деревне, недалеко отсюда. Потом переехал в Лантерн.

Никита уже видел клочок звездного неба из-под нижнего края стены. Это придавало сил.

– Я заочно развелся с женой и, признаюсь тебе, сознательно схитрил, чтобы оставить ее без денег. Я посчитал, что это справедливо, ведь она сама меня бросила! Да еще в такой трудный момент. Вначале дочери часто приезжали ко мне. Я поддерживал их финансово, и бывшая жена, видимо, жила за их счет. Теперь мои девочки здесь почти не бывают.

Никита горько вздохнул и подумал: «Ты еще не знаешь, Дед, что тебя ждет. Твои девочки вышвырнут тебя на улицу. Если мы, конечно, отсюда выберемся». Он ничего не сказал Эдварду, все должно было идти своим чередом.

Никита сумел высунуть голову наружу. Небо начало светлеть, приближался рассвет. Он сделал еще несколько титанических гребков руками, и через подкоп протиснулись плечи. Это была победа! Он вернулся в амбар и договорился с Дедом о порядке действий. Без взаимной помощи выбраться было невозможно, лаз оставался слишком тесным.

Первым пошел Никита, Дед толкал его сзади. После того, как он выбрался наружу, следом полез Эдвард. Никита тянул его сверху за руки, но старик, несмотря на худобу, был невероятно тяжелым. Его негнущиеся ноги застряли под стеной амбара. Оба старались изо всех сил, но Дед никак не мог выбраться.

Вдруг позади Никиты кто-то негромко сказал:

– Подожди, Филипп, сейчас мы тебе поможем.

Никита от испуга выпустил руки Деда, и тот рухнул назад в яму. Старик попытался уцепиться за край, но еще больше засыпал себя землей.

Обернувшись, Никита увидел двоих незнакомых мужчин, которые незаметно подобрались к ним со стороны ближайших деревьев. За их спинами маячило знакомое коричневое платье.

Мужчины без слов взялись за Эдварда, пару раз хорошенько дернули и вместе с ним повалились на влажную от утренней росы траву. В этот момент на Никиту налетела растрепанная Бонна, прижалась к нему, с ног до головы покрытому грязью, и начала неистово целовать.

– Ты жив! Господи, ты жив, муж мой! Но что с твоими руками?! Ничего, ничего, любимый, все пройдет, я тебя вылечу! – причитала она шепотом.

– Замолчи, глупая женщина! Зачем ты только за нами увязалась?! Говорили тебе ждать дома! – зашипел на нее один из спасителей Эдварда.

Он повернулся в Никите.

– Мы не могли бросить тебя в беде, Филипп. Одна проблема – твоя своевольная жена никого, кроме тебя, не слушает. Бежим отсюда скорее!

Они схватили под руки измученного Деда и рванули к лесу. Из военного лагеря им наперерез бежали английские солдаты с мечами и кинжалами в руках. Спутникам Никиты пришлось положить Эдварда под кустом орешника. Они выхватили кинжалы и бросились навстречу врагам. Со стороны леса к ним на помощь уже мчался отряд защитников Лантерн, которые до этого прятались между деревьями.

Начиналось настоящее сражение.

– Прошу прощения, мадам!

Никита аккуратно отстранил от себя чужую жену и оглянулся в поисках хоть какого-нибудь оружия. Ржавый серп, которым он рыхлил землю и выковыривал камни, все еще валялся под ногами, возле подкопа.

– Лучше, чем ничего!

Никита наклонился за серпом. Лишь краем глаза он ухватил подол коричневого платья, который мелькнул у него за спиной. Послышался тупой удар, затем отвратительный хруст. Никита обернулся – на него падала белая как мел Бонна. В ее груди торчал воткнутый по самую рукоять кинжал, из-под которого по платью стремительно растекалось бурое пятно. За Бонной оседал на землю караульный солдат с проломленным черепом. За солдатом высился громадный краснолицый детина. Он вытирал о траву кузнечный молот.

– Удар этого кинжала предназначался тебе, Филипп. Она закрыла тебя собой, – произнес он гулким басом и двинулся дальше, размахивая молотом направо и налево.

Никита опустился на землю, растерянно обнимая окровавленную Бонну. Она попыталась что-то сказать, но только беззвучно шевельнула губами. Через мгновение ее взгляд застыл. Этот страшный финал разорвал Никиту надвое. Его разум хотел немедленно проснуться. А сам он, глотая необъяснимые, жгучие слезы, баюкал безжизненное тело совершенно незнакомой женщины, которая в эту минуту стала бесконечно ему дорога.