Дабы понять, какую я совершила ошибку, потребовались целых две недели и язвительное замечание брата.

Прошли эти две недели в постоянных хлопотах. Вскоре после нашего возвращения аритаты снялись с места и откочевали подальше от бану сафр, несмотря даже на то, что южные пастбища были далеко не так хороши (позднее мне рассказали, что другие аритатские кланы собрали отряд воинов, которые не давали бану сафр покоя, пока мы не уйдем). Нам с Эндрю и Томом, как гостям, помогать хозяевам не полагалось, даже если б мы с Томом успели оправиться от ожогов, ушибов и ран, но вынужденное безделье раздражало меня сверх всех ожиданий.

– По крайней мере, здесь наш багаж возят верблюды, – с сухой иронией заметил Том, не хуже меня помнивший, сколь нелегко было таскать за собой оборудование и снаряжение в Мулине, сквозь джунгли Зеленого Ада, на собственных спинах (плюс спины мулинцев, которых удавалось уговорить помочь).

На сей раз тащить на себе ничего не пришлось, и я была чрезвычайно этому рада. Сменной одежды я обычно много не брала: в поле я часто ношу одно и то же платье еще долго после того, как дома сочла бы его неприемлемо грязным. В одной из седельных сумок хранились бинокли, термометры и прочее исследовательское оборудование, в другой – книги, чистые блокноты, рисовальные карандаши, хирургические инструменты Тома и прочее в том же роде. В целом багаж наш был не так уж объемен, однако не стоит забывать про палатку и всю ее обстановку. На это Хусам ибн Рамиз не поскупился, и жили мы в роскоши, сравнимой лишь с роскошью шатра местного шейха.

Помня о возложенных на них обязанностях, аритаты учли наши нужды и выбрали для нового стойбища вади, возле коего мы с большей вероятностью могли бы отыскать драконов.

– Похоже, я понимаю, отчего шейх прислал им новый племенной скот, – заметил Том. – Работа на нас наверняка стоила им немало верблюдов и лошадей.

Я тоже прекрасно помнила верблюда, послужившего приманкой во время той самой ночной охоты.

– Тогда я рада, что им возместили ущерб. Думаю, до окончания сего предприятия без новых потерь не обойдется.

Однако мы с Томом прибыли в пустыню, дабы наблюдать жизнь, а не смерть. Нам нужно было увидеть не охоту, а брачные игры – воздушные танцы, отнюдь не привлекающие стервятников, которых можно заметить издали. В общем, задача предстояла не из легких.

Пустынные драконы не устраивали брачных игр над гостеприимным вади, где кочевники пасли верблюдов. Верные своему названию, они предпочитали небо над каменистыми пустошами меж относительно плодородных участков земли.

Я в неоплатном долгу перед аль-Джелидой, тем самым гальбом, о коем мы слышали по прибытии. Пока мы с Томом пребывали в плену, он возвратился в стойбище, и мы при первой же возможности познакомились с ним, дабы заручиться его помощью в выслеживании драконов.

Как уже упоминалось, я не обладаю теми энциклопедическими знаниями, что позволяют кочевникам отличать одни племена от других по мелким деталям – по форме верблюжьих следов, по манере повязывать головные платки, по силуэтам шатров. Однако даже я с первого взгляда могла бы сказать, что аль-Джелида – не из аритатов. Одет он был в длинную рубаху из шкуры джейрана, а волосы повязывал лоскутом ткани, а не покрывал обычным среди кочевников головным платком, перетянутым веревкой. Если зимой большинство аритатов носили шерстяные носки и сапоги верблюжьей кожи, а летом – сандалии, то аль-Джелида в любое время года ходил босиком, и пятки его были твердыми, как черепаший панцирь.

Он часто странствовал по пустыне в одиночку – дело просто неслыханное! Межплеменные конфликты даже в те относительно мирные времена случались нередко, а одинокий путник – легкая добыча для врага. Но гальбы ни с кем не враждуют. Многие презирают их, как нищих попрошаек, но им разрешено странствовать по всей Ахии, и редко кто удосуживается чинить им неприятности. Стойбища их малы и редко превышают численностью большую семью, а отдельных гальбов можно встретить в самых неожиданных местах – например, посреди Джефи, за выслеживанием драконов.

Что думал он о нашей работе? Не знаю. Возможно, для него это не имело ни малейшего значения: нанятый нам в проводники, он был готов вести нас на поиски чего угодно, будь это хоть драконы, хоть саранча, хоть трюфели, прекрасно дополняющие рацион кочевников во время зимы. Он не сказал ни слова против, когда шейх начал настаивать на том, чтоб с нам пошел и Хайдар – тот самый человек, что водил нас посмотреть на ночную охоту дракона. Сколь мне помнится, аль-Джелида никогда ни на что не возражал и не жаловался. Держался он флегматично, как каменный.

Хайдар отправился с нами для охраны и тайны из этого не делал. (Если бы только мы позволили, он прихватил бы с собой еще девятерых товарищей, но такой отряд в высшей степени затруднил бы нашу работу. Том убедил шейха, что Хайдара, Эндрю и его самого в качестве вооруженной охраны вполне достаточно.) Его присутствие в лагере оказалось просто манной небесной: проводя большую часть времени в пустыне, на охоте, он регулярно снабжал нас свежей дичью, что позволяло отдохнуть от однообразной диеты из фиников, кофе и пресных лепешек.

Так, впятером, мы и выехали в поле. Увидев меня в брюках (чем могут похвастать немногие), аль-Джелида, по своему обыкновению, не проявил к этому ни малейшего интереса, Хайдар неодобрительно нахмурился, но ничего не сказал (дабы он не усомнился в моих моральных устоях, я позаботилась надеть пояс), а Эндрю, картинно прикрыв глаза ладонью, громко объявил, что слагает с себя всякую ответственность за мое поведение. Но, отправляясь в Джефи на поиски драконов, я вовсе не желала, чтоб юбка или платье лишили меня возможности двигаться быстро.

Первый найденный нами дракон оказался самцом. Я отметила его логово на собственноручно вычерченной карте, но поблизости мы надолго не задержались – ведь нас интересовали не столько полеты, сколько их результат. Самка, как сообщил нам аль-Джелида, не станет гнездиться ближе десяти километров от самца, и потому, отъехав подальше от каменного карниза, под коим обитал дракон, мы двинулись по кругу в поисках следов ее присутствия. Чтоб отыскать самку, потребовался не один день: в окрестностях нашлось много скальных образований, вполне пригодных для логова. Наконец мы ее обнаружили и начали готовиться к наблюдениям.

Мы разбили скромный бивак в небольшой впадине, из которой легко могли наблюдать за логовом. Вахту пришлось нести поочередно, так как перед самым нашим прибытием наша «дичь» весьма удачно поохотилась: мы даже увидели, как она тащит набитое брюхо наверх, по каменистому склону, к своей пещерке. Оставалось одно: ждать, пока голод вновь не выгонит ее наружу. В общем и целом мы провели в этом месте более недели, сидя без дела в надежде на удачу. Таким образом, у нас оказалось немало свободного времени для иных занятий.

Мы с Томом воспользовались им для изучения пустыни в целом, дабы получить представление о естественной среде обитания драконов. Жизни в пустыне немало – по крайней мере зимой: от крупных млекопитающих вроде онагров и сернобыков до жуков, скорпионов и всевозможных пауков. Однако у кочевников в обычае коротать время безделья за беседами, а потому и нам пришлось потратить много времени на разговоры – по вечерам у костра либо на вахтах, следя за логовом самки. Во время одной из последних, оставшись со мной наедине, Эндрю и просветил меня, в чем я ошиблась.

По-моему, о Сухайле я упоминала не так уж часто. Сколь мне помнится, большая часть моего внимания, как обычно, была посвящена работе. В тот момент я заговорила о нем только потому, что разговор зашел о возможных успехах дракониан в разведении драконов. И тут Эндрю ни с того ни с сего (по крайней мере, с моей точки зрения) сказал:

– Знаешь, Изабелла, если уж тебе хочется, чтоб этот парень был здесь, не стоило отсылать его прочь.

– Не стоило… что? – переспросила я, в полной растерянности уставившись на брата. – Не понимаю, о чем ты. Я вовсе не отсылала Сухайла прочь.

Сидя в тени высокого камня, Эндрю обмахивался шляпой, точно веером, и теперь взмахнул ею, будто отметая мои слова.

– Ладно, ладно. Я имел в виду: не стоило запрещать ему возвращаться.

Растерянность тут же уступила место негодованию.

– Я и такого вовсе не говорила! Просто сказала…

– Что его долг – быть там, в городе. Перевод: его возвращения ты не желаешь.

Ничто на свете не могло бы быть столь далеко от истины, однако сказать об этом Эндрю не повернулся язык.

– Так что же я, по-твоему, должна была сказать?

Эндрю поднял глаза к небу.

– Ну, например: «возвращайтесь скорее». Или: «мы будем ждать вас здесь». Хотя последнее, пожалуй, не очень – мы ведь откочевали на новое место. Могла бы попробовать так: «я кое-что позабыла в Куррате, пожалуйста, милый мой, прихватите на обратном пути».

– Сухайл же не собака, чтоб посылать его за тапочками! И «милым» его называть вряд ли уместно, когда… – я поспешила умолкнуть, дабы не сболтнуть чего-нибудь лишнего. – Эндрю, я изо всех сил стараюсь вести себя безукоризненно. И нечего подстрекать меня к обратному.

– Ого! – Эндрю подался вперед, по-портновски скрестил ноги и упер локти в колени. Глаза его заблестели над покрасневшими от солнца щеками с хитрецой, на которую даже он не имел ни малейшего права. – Так вот куда ветер дует!

– А морские метафоры при твоей службе просто нелепы!

Но моя колкость была предназначена лишь для того, чтобы отвлечь его от неудобной темы, и оба мы это знали. Эндрю надолго умолк, наслаждаясь моим смущением, и, наконец, сказал:

– Следовало мне догадаться давным-давно, когда ты просила передать ему то любовное послание.

Мой возмущенный возглас спугнул ящерок с ближайших камней.

– Никакое это не любовное послание!

– В твоем-то случае? – Эндрю захохотал. – В твоем случае «кое-какой материал для исследований» – все равно что прядь волос, перевязанная надушенной ленточкой!

Пожалуй, единственный раз в жизни я порадовалась стойкости солнечных ожогов. Правда, от них ужасно шелушилась кожа… но и румянец на щеках был незаметен. В тот день, когда я, стоя на краю драконьей ямы в королевском зверинце, познакомилась с Джейкобом, Эндрю был рядом и помнил, сколь необычным оказалось его сватовство. Действительно, если бы я стремилась найти нового мужа, интеллектуальный подарок мог бы выразить мою симпатию и уважение намного откровеннее, чем любой общепринятый символ любви…

Однако все это к делу совершенно не относилось. В пустыню меня привели не личные соображения, а профессиональные.

– Эндрю, мне хватает других забот. Ты служишь в армии и не хуже меня понимаешь, насколько важны наши исследования. Твое назначение в Койяхуак… ведь ты охранял там шахты? Хотя – не нужно, не отвечай: если и так, тебе, очевидно, нельзя этого разглашать.

В теории драконью кость можно было синтезировать. Процессом сим мы еще не овладели, но если когда-нибудь овладеем, потребуется сырье – в том числе некоторые минералы, коими изобилует Койяхуак.

– Сейчас, – продолжала я, – наши лучшие шансы на успех – здесь, в этом проекте. Мы должны противопоставить йеланским целигерам собственные, иначе отстанем от йеланцев и сдадим им наши позиции во всем мире. Если отсутствие Сухайла помогает мне сосредоточиться на работе, это только к лучшему.

– Но ведь не помогает, – заметил Эндрю, поднимаясь на ноги и отряхивая ладони от пыли и мелких камешков. – Я же вижу: ты задумываешься о чем-то постороннем по десять раз на дню. Кроме того, одно другому не помеха.

Тут я почувствовала себя такой усталой, точно была лет на десять старше брата, а не годом моложе.

– Помеха, Эндрю, в том-то и дело. Понимаешь, нас с тобой меряют разными мерками. Люди охотно простят оплошность, слабость, мелкий личный каприз, если речь идет о мужчине. Поцокают языками, посплетничают о твоем поведении… но, в самом худшем случае, проступок твой бросит тень только на тебя самого. Если же оступлюсь я, это отразится далеко не только на мне. Любая допущенная мной ошибка – несомненное доказательство тому, что женщины не годятся для профессиональной деятельности, лишнее подтверждение того, что Короне не следовало допускать женщину к такой должности. Мои недостатки – вовсе не только мои. Вот почему я не могу позволить себе слабостей, способных укрепить мнение, сложившееся обо мне и обо всех женщинах на свете.

Эндрю нахмурился и наподдал ногой камешек, подняв в воздух облачко пыли.

– Бред! Прости за грубость, Изабелла, но… ты совсем не такая, как другие женщины. И люди об этом знают.

– О да, – с сарказмом сказала я. – Я сделалась исключением из правила. Прекрасная увертка, не так ли? Если я – исключение, все, чего я достигну, никак не отразится на прочих женщинах, потому что я не такая, как они. Но данное разграничение куда-то исчезает, словно по волшебству, когда речь заходит о моих огрехах. Вот в этом случае – да, уж тут я – такая же женщина, как и все остальные.

Никогда в жизни я не видела брата таким смущенным. В последний раз, когда нам довелось одновременно оказаться в одной стране, я ни за что не заговорила бы с ним о подобных вещах. Сама не понимаю, что подтолкнуло меня заговорить об этом теперь – возможно, доверие к Эндрю, возможно, досада, накопившаяся за время, прожитое в Куррате, а может и (наверняка!) сожаления об отъезде Сухайла. Так гневно я не обсуждала этой темы даже с Томом, понимавшим мое отношение к сему вопросу лучше всех, за исключением разве что Натали.

Дабы избавиться от неловкости, Эндрю вернулся к предыдущей теме.

– Так вот, о Сухайле. Изабелла, я видел, с каким лицом он готовился к отъезду. По-моему, ты сделала ему больно.

Тут уж настал мой черед вздрогнуть и отвести взгляд, но фортуна не бросила меня в беде: в тот же миг пустынный ветер донес до нас скрежет когтей о камень. Повернувшись на звук, я увидела нашу дракониху на пороге ее пещеры.

Дракониха широко разинула пасть, со вкусом зевнула и улеглась у самой границы тени – погреться на солнышке. Чешуя ее там, где ветерок сдувал с нее пыль, сверкала золотом, широкий затылочный гребень время от времени приподнимался, улавливая токи воздуха, чем, вероятно, помогал избежать перегрева благодаря густой сетке кровеносных сосудов, покрывавшей его внутреннюю поверхность, так же, как и внутренние поверхности крыльев. Лежала она так неподвижно, что случившаяся неподалеку лисица рискнула пробежать мимо самой ее морды, но не успевшая проголодаться дракониха отреагировала на это, всего лишь приоткрыв глаз.

Все эти наблюдения не стоили особого внимания, однако позволили прекратить разговор с Эндрю. Развивать тему далее он не стал даже по возвращении в лагерь, после того, как нас сменил Том, оставшийся наблюдать за логовом до темноты.

Однако ж читатели мои, возможно, понимают, что слова Эндрю засели под моей кожей, точно заноза. Неужели я, сама того не желая, нанесла Сухайлу обиду? Ведь я всего лишь хотела сказать, что мы отнюдь не пропадем, если нас на время оставить одних… но теперь, вспомнив свои слова, поняла: их можно интерпретировать и в совершенно ином свете. С этой точки зрения звучали они холодно, неблагодарно, словно мне просто не терпится наконец-то избавиться от него.

Нет-нет, конечно же, он так не подумал – особенно после того, как я была столь благодарна ему за спасение. И тем более после того, как передала ему оттиск Камня с Великого Порога. Вспомнив, что сказал о последнем Эндрю, я покраснела, но тем не менее уцепилась за эту мысль. Правда, назвать его «символом любви» было бы сильным преувеличением, но того, что это знак дружбы, мне бы и в голову не пришло отрицать. И Сухайл, несомненно, понял это, не правда ли?

Однако спросить об этом в его отсутствие я не могла. Могла лишь строить догадки да размышлять, что скажу ему по возвращении.

Ну, а пока что у меня имелась работа, ни на минуту не позволявшая заскучать.

Готовые к спариванию, самки пустынных драконов подают окружающим определенный сигнал, приглашая в гости представителей противоположного пола. Выглядит это весьма импозантно: самка поднимается на вершину самого высокого холма, бархана или скалы в окрестностях и издает громогласный рев, словно бы разносящийся от края до края пустыни. Рев сей сопровождается изрыганием пламени; по данной причине представление начинается незадолго до рассвета, когда вспышки видны с очень большого расстояния.

Драконы-самцы, желающие представить свои кандидатуры на ее рассмотрение, слетаются к данному месту и рассаживаются в ряд у основания возвышенности. Каждый старается показать себя в наивыгоднейшем свете: самцы распускают гребни, расправляют крылья во всю длину, дабы выглядеть как можно крупнее – самцы пустынных драконов уступают размерами самкам, и самым маленьким нечасто удается привлечь внимание возлюбленной.

Собрав вокруг себя ухажеров, самка рычит и дышит пламенем в сторону тех, кого сочтет непригодными. Рассказывают, хотя лично я этого не наблюдала, что особо стойкий самец может выдержать сии нападки и остаться на месте, однако обычно отвергнутые удаляются прочь. Вскоре на месте остаются лишь двое-трое, удостоившиеся расположения самки. Они-то и участвуют в брачных полетах.

Взмахнув крыльями, самка взвивается в воздух. Ухажеры следуют за ней, однако, не имея преимущества в высоте, отстают. Все это дает самке значительную фору, чем она и пользуется без зазрения совести, кружа и паря над пустыней. Здесь более мелким самцам, благодаря исключительной ловкости и проворству, иногда удается преуспеть куда лучше, чем можно ожидать. Но дракон, полагающийся на сию тактику, должен добиться успеха как можно быстрее, иначе не добьется ничего: вскоре полет превратится в испытание на выносливость, и победа достанется собратьям покрупнее. Драконы маневрируют в небе, стараясь занять выгодную позицию, бросаются друг на дружку по мере возможности либо необходимости, и дело нередко заканчивается тем, что раненый самец вынужден покинуть поле боя. Такое случилось при первом же наблюдении за брачными полетами, и пострадавший зверь на некоторое время лишился возможности охотиться. Полагаю, следующего лета он пережить не сумел: дракону, не успевшему отъесться за влажный сезон, просто не хватит жировых запасов, чтоб продержаться несколько месяцев в условиях нехватки корма.

Представление достигает третьего, финального акта, когда одному из самцов удается занять положение над самкой. Теперь он может ринуться вниз, на нее, и, как правило, самка этому не мешает, хотя однажды я наблюдала, как самка весьма недвусмысленным образом отвергла несостоявшегося возлюбленного (о причинах могу лишь гадать, и ни одна из догадок не может претендовать на научность). Дальнейшее в корне противоречит стремлению самки выбрать самцов покрупнее: во время копуляции она вынуждена парить, удерживая в воздухе обоих. Копуляция длится недолго, но тем не менее самке приходится нелегко, и не один брачный полет заканчивается неудачей, поскольку участники, дабы избежать падения, поневоле должны разъединиться раньше срока.

Наблюдать воздушную стадию процесса с земли – задача не из легких. Как известно, во время воздушных танцев драконы проделывают путь длиной в километры, и зачастую единственным удобным местом для наблюдения является та самая возвышенность, на коей самка начинает представление. Мы с Томом сделали выбор в пользу более активного метода, а именно – прыгнуть в седла и поглядеть, на что способны знаменитые ахиатские кони.

Скакуны наши проявили себя просто блестяще. Не раз и не два я, очертя голову, пускала кобылу в галоп, за взмывшими в небо драконами, только затем, чтоб поднять ее на дыбы и развернуть, когда они повернут мне навстречу. В любое иное время мы с Томом являли бы собой великолепную приманку, добычу, которую проще простого схватить или изжарить струей пламени. Но в такие минуты все внимание драконов сосредоточено на брачных танцах, посему мы без всякой опаски бешено неслись за ними по земле, перекрикиваясь, делясь результатами наблюдений, и часто не слыша друг друга за громким драконьим рыком.

Все это было делом крайне утомительным. К моменту окончания брачных полетов я с радостью рухнула бы где-нибудь в ближайшей же тени, но останавливаться было рано: самые важные наблюдения еще впереди.

Эндрю ожидал нас, укрывшись под небольшим утесом, на безопасном удалении от высотки, на коей наша самка начала представление. Мы с Томом подъехали к нему, и я спрыгнула с седла, не осадив кобылы (трюк, к коему я не прибегала с пятнадцати лет, однако мне не хотелось терять ни единой минуты). Верблюды стояли наготове, на коленях, и поднялись едва ли не прежде, чем мы успели сесть в седла. Если для резких смен направления на скаку лучше всего подходили лошади, на то, что требовалось нам теперь, были способны только они.

Брачный полет

Оставив лошадей Эндрю, мы устремились за аль-Джелидой – вначале галопом, дабы наверстать упущенное, а со временем перешли на шаг, коим верблюд может идти очень и очень долгое время. Дракониха парила впереди, порой поднимаясь повыше, порой лениво кружа из стороны в сторону в поисках подходящего места для кладки. Солнце взошло высоко, во рту у меня не было ни капли воды уже несколько часов, но земля впереди неуклонно шла на подъем, и я хлестнула верблюдицу палкой, подгоняя ее наверх.

Едва я достигла гребня возвышенности, верблюд, одолженный аль-Джелидой, рванулся вперед и поравнялся со мной. Оказавшись рядом, аль-Джелида наклонился в седле, схватил мою верблюдицу за повод и резким рывком остановил ее.

– Что вы делаете? – воскликнула я.

Он указал вперед и произнес слово, которого я прежде не слышала.

Подобное случалось со мной в путешествиях так часто, что и не сосчитать. Я принялась мысленно перебирать возможные варианты перевода: «опасно», «запрещено», «проклято» и так далее. Но Том, остановивший верблюда по другую сторону от меня, пояснил:

– Изабелла, вспомните карту.

Преследуя дракониху, я совершенно утратила чувство направления, и сориентироваться на местности сумела не без труда, а между тем цель наша удалялась с каждой секундой. Солнце, повисшее прямо над головой, ничем помочь не могло. Только взглянув вперед и отметив, что далее местность становится все более и более неровной, я сообразила, где мы.

Мы остановились на краю Лабиринта Змеев.

Лабиринт Змеев – любопытное геологическое образование, раскинувшееся у подножья Кедемских гор. За многие тысячи лет потоки вод с горных вершин превратили песчаник в затейливый лабиринт каньонов и лощин. Некоторые чрезвычайно узки; ехать по ним – все равно что пробираться по коридору без потолка. Оазисы в Лабиринте имеются, однако земли под поля почти нет, и ныне здесь не живет никто.

Тысячи лет назад все, конечно же, обстояло иначе.

Местные драконианские руины славятся на весь мир с тех самых пор, как были заново открыты аггадским разбойником Йоэлем бен Тамиром во время бегства от погони. Что это – город или же просто некий комплекс культовых сооружений, являлось предметом затяжных научных дискуссий. Никейский антиквар Георгиос Аргиропулос, первым составивший обстоятельное описание этого места, наделил каждую найденную постройку цветистым именем, причем многие назвал храмами, и именования сии прочно вошли в обиход, хотя в большинстве случаев совершенно ничем не подкреплены. Вполне естественная реакция человеческого воображения: столкнувшись с безмолвными, монументальными остатками прошлого, мы без колебаний полагаем их чем-то особенным, как будто наше благоговение перед ними бесспорно свидетельствует об их сакральной природе.

Из-за труднодоступности данного региона эти руины долго оставались неизвестными. Продолжительные странствия по Лабиринту весьма и весьма опасны: не говоря уже об обитающих в нем хищниках, путешественник рискует попасть под горный обвал, а то и заблудиться в извилистых ущельях. Мало этого: зимой и весной здесь часто случаются внезапные наводнения, порожденные грозовыми ливнями в горах, и неосторожный путник легко может утонуть. Специалисты полагают, что в древние времена дракониане строили здесь дамбы и уменьшали риск наводнений, отводя воду куда потребуется, но этих дамб давным-давно не существует. Чего нельзя сказать об опасностях Лабиринта.

Однако опасен он или нет, а дракониха наша направлялась именно туда.

– Нам нужно понаблюдать ее гнездовое поведение, – сказала я, безуспешно пытаясь вырвать повод из руки аль-Джелиды. – А как только улетит, замерить все необходимое – температуру, заглубление кладки…

Аль-Джелида рассек воздух ладонью свободной руки.

– Нет.

Том подхлестнул верблюда и остановил его впереди, преградив мне путь. Словно бы выражая мое собственное состояние духа, моя верблюдица щелкнула на них обоих зубами.

– Изабелла, будут же и другие полеты, – сказал Том. – И самки, устраивающие гнезда там, где мы не рискуем утонуть.

Я указала на каньоны впереди:

– Там абсолютно сухо!

– Да-да. В данный момент. Но насколько дождливо сейчас в горах?

Этого мы знать не могли… что и представляло собой часть проблемы.

– Вода, – продолжал Том, – может застичь вас в мгновение ока. И как вы собираетесь ее преследовать, когда она легко пролетит над любыми препятствиями, которые вам придется объезжать? Знаю, риска вы не боитесь… но это будет чертовски глупая смерть.

«Чертовски глупая смерть…» Измени мне удача хоть чуточку, этими самыми словами можно было бы описать множество поступков, совершенных мной в жизни. Однако твердый взгляд Тома смирил мой порыв возразить. Безрассудные решения и поступки прошлого отнюдь не обязывали меня продолжать в том же духе при всяком удобном случае. Ну, а смеяться над моей осторожностью Тому даже в голову бы не пришло, и мне незачем было волноваться за свою репутацию.

Мысль о том, что могут подумать люди, разом лишила меня всякого пыла. Неужели моя скандальная слава засела в голове настолько глубоко? И мой репортаж о путешествии на «Василиске», и выступления с лекциями по возвращении… невзирая на все мои намерения, все это слишком уж часто склонялось к сенсационности в ущерб научности. Да, история об отчаянном штурме Лабиринта Змеев вышла бы просто великолепной. Но я приехала сюда не за новой славой искательницы приключений, а для изучения драконов, причем не просто ради вклада в естественно-историческую науку, но ради благополучия всего своего государства. Рискуя жизнью в ситуации, не обещавшей шансов на успех, я не приблизилась бы к цели ни на шаг.

За этими соображениями таилась и другая, еще более неприглядная мысль: мне хочется ехать вперед только потому, что аль-Джелида сказал «нет».

Бросив поводья, я подняла руки в знак отказа от всяких намерений продолжать погоню. Том одобрительно кивнул и испустил вздох облегчения. Мы подняли бинокли, провожая нашу дракониху взглядами, но почти сразу же после этого она круто пошла вниз и скрылась из виду за выступом скалы. Представив себе, как она роет яму в каком-нибудь месте, где жаркое солнце пустыни отыщет и согреет ее яйца, я мысленно поклялась увидеть все это собственными глазами – и в самом ближайшем времени.