Сама луна спряталась от нашего жестокого плана и укутала себя облачным саваном, словно готовясь к погребению. Ворота Женевы были закрыты, но мы не стремились в город и не желали свидетелей.

Мы с Мэри сидели рядом и рассекали веслами озеро, которое долгие годы отделяло мой дом от остального мира. Теперь оно приближало меня к исполнению моего темного замысла: покончить с мальчиком, который привел меня сюда. Волны темнее ночи хлестали по бортам, порывы ветра обдавали наши лица брызгами воды. Я представляла, что озеро проводит над нами обряд крещения, благословляет нас на наше черное дело.

Природу явно возмущало существование Виктора. Низкий раскат грома прокатился по долине, эхом отдаваясь где-то в горах. Волны зарябили, ветер усилился. Порывы донесли до нас отдаленный, полный муки одинокий крик какого-то животного.

Мое сердце издавало этот крик слишком часто. Я отвернулась от страданий незримого создания. Я не в силах была взять на себя чужую боль – даже боль этого несчастного неразумного зверя.

Сегодня я убью Виктора. Уничтожу остатки фундамента, который возводила всю свою жизнь. Останусь ли я сидеть на обломках и просеивать каменную крошку, чтобы понять, стоила ли спасения хоть какая-нибудь часть меня? Или же я паду вместе с ним?

Ослепительная вспышка молнии выхватила из темноты нашу лодку. Мы находились в центре образовавшегося водоворота. Дождь обрушился на нас миллионом кинжалов, и в считаные секунды мы промокли до нитки. Но мы продолжали работать веслами, не отвлекаясь от своей убийственной цели.

– Пистолетам конец! – Мэри с трудом перекрикивала ветер; я едва могла ее расслышать. – Они совсем промокли!

Я кивнула. У нас было два ножа, хотя мы надеялись обойтись пистолетами. Я помнила, с какой легкостью Виктор меня одолел. Меня охватил стыд. Если бы я сражалась отчаяннее, была быстрее… Впрочем, если судить по телам из реки, у Виктора был большой опыт в захвате и усмирении людей.

Наконец мы преодолели бурлящее озеро. Поскальзываясь и сгибаясь под ударами ветра, мы вышли на пристань. Ночь отдалась жестокости. Мы подскочили, когда на землю с чудовищным треском упало дерево, едва не зацепив нас ветвями. Ветер выдрал у меня из волос булавки, которые мне одолжила Мэри, и длинные мокрые пряди хлестали меня по лицу.

Дом застыл в ожидании. В спальнях было темно; только в холле слабо горел свет. Очередная вспышка молнии ярко осветила здание, и я заметила деталь, которой не было раньше: из крыши столовой поднимался выше острых башен длинный прут, увенчанный металлическим шаром и обмотанный проводами.

– Он создал новую лабораторию, – прошептала я. Но ветер и дождь заглушили мои слова. Я схватила Мэри за плечо и указала на прут, выкрикнув свое наблюдение ей в ухо. Она мрачно кивнула, вытирая с лица воду. Я махнула в сторону задней части дома: мы могли забраться по шпалере и вскрыть хлипкое окно моей спальни.

Я влезла в свой старый дом, как вор в ночи. Я собиралась украсть жизнь наследника этого дома. Я стояла на отполированном деревянном полу, по которому ходили поколения Франкенштейнов. С моих промокших юбок натекла лужа воды. Если ее не вытереть, дерево испортится. В детстве я бы сразу убрала за собой, чтобы не оставлять следов и не давать повода для недовольства.

Я наклонилась и выжала на пол волосы.

После лечебницы и нашего ночного путешествия сюда – днем мы с Мэри спали, укрывшись в амбаре, – комната раздражала глаза. В детстве я любила ее, но теперь аляповатые розы на обоях выглядели бледным подражанием реальности, как и все в этом холодном доме. Окна были завешены тяжелой тканью, закрывающей и дневной свет, и величественную природу. Рядом с одним из окон висела картина с горным пейзажем – для того, чтобы увидеть эти горы воочию, достаточно было выйти на улицу.

Возможно, поэтому Виктор так отчаянно стремился сымитировать жизнь с помощью собственной извращенной версии этой жизни. Ему никогда не удавалось чувствовать достаточно глубоко; он вырос в доме, где все было построено на притворстве и никто не говорил правду.

Даже я.

Я обвиняла Виктора в том, что он создал чудовище, но сама сделала ровно то же.

Мэри вскарабкалась по шпалере вслед за мной и встала рядом. Выгнув бровь, она обвела взглядом бархатную скамеечку, позолоченный туалетный столик, массивную кровать с пологом. Обивка у мебели была из разных тканей с разными узорами. Все, чему не нашлось места в других комнатах, отдали мне. Я не понимала, подташнивало ли меня от ожидания и волнения, или же потому, что я отвыкла от хаотичности объедков, которые мне оставляли Франкенштейны.

– Как вам удавалось здесь спать? – спросила она, бросая бесполезные пистолеты на кровать. Дверь, к счастью, была не заперта – не придется поднимать шум, пытаясь ее открыть.

– Я не очень много спала.

Все те ночи, когда я, гонимая кошмарами, бежала за утешением к Виктору, волочились за мной, пока я, подобно призраку, шла по дому, где мы вместе росли. Мы прошли мимо детской, где я когда-то поклялась ему, что никогда не полюблю младенца, которого носила его мать, сильнее, чем его. Где Жюстина провела самые счастливые часы своей жизни. Где без печалей и забот рос Уильям.

Мы прошли мимо библиотеки, где я когда-то успокаивала Виктора и торжествовала, радуясь, что мне удалось научить его скрывать от окружающих гнев и ненависть; потом миновали дверь в крыло прислуги, где он обрек Жюстину на казнь, применив мои же приемы.

Все, что я о нем знала, все, что было между нами, вставало у меня перед глазами, как мертвецы, под кожей которых пируют черви.

– Что с отцом? – шепнула Мэри, пока я тайком проверяла кухню. Там было пусто. Горничная и повар, видимо, были у себя, хотя они еще не подготовили дом к ночи. А возможно, Виктор уволил их, стремясь к уединению, столь необходимому для его занятий.

Я молилась, чтобы он действительно уволил их, а не избавился от них, как избавился от бедной Герты.

– В это время судья Франкенштейн обычно уже у себя. Если Виктор поднимет тревогу прежде, чем… – Я осеклась: я знала, что нам предстоит сделать, но не желала произносить этого вслух. – Если его отец нас увидит, я с ним поговорю. Ему нужны мои деньги. Он заинтересован в том, чтобы сохранить мне жизнь.

– Тогда мне лучше держаться у вас за спиной, – мрачно улыбнулась Мэри.

Я указала на двустворчатую дверь, ведущую в столовую. Судя по расположению металлического устройства Виктора, именно там мы должны были его найти. Наверняка он еще не спит – слишком много у него работы.

Дверь была закрыта. На ней красовался покрытый пятнами и отполированный фамильный герб Франкенштейнов, который я так часто обводила пальцами. Щит, защищающий их, теперь по закону защищал и меня. Я, Элизабет Франкенштейн, породнилась с этим засохшим и изломанным семейным древом – и каким-то образом еще больше стала их собственностью,чем в то время, когда я всецело зависела от них.

Я подумала о женщине, запертой в лечебнице за то, что она осмелилась мечтать о жизни без боли и издевательств. Да, она поистине была безумна, если решила, что такое возможно.

Тоскливая печаль притушила и охладила мой гнев так же, как дождь охладил одежду. Есть ли место надежде в мире, подобном этому? Так ли был неправ Виктор, когда искал способ обмануть природу? Ведь если мы, люди, выросли такими по ее воле, то природа, пожалуй, была столь же извращенной и уродливой, как чудовище Виктора.

Я пыталась предупредить Мэри о том чудовище, но видела, что она мне не верит. Наверное, это было к лучшему. Она уже поверила в настоящее чудовище и ждала встречи с ним.

– Вы готовы? – прошептала Мэри. Она достала нож.

Я кивнула. Холод пронизывал меня до костей, а руки дрожали, когда мои бледные пальцы обхватили рукоять ножа. Мне бы хотелось иметь за спиной армию. Хотелось знать кого-нибудь, кто поверил бы нашему рассказу, поверил в истинную натуру Виктора. Я мечтала, чтобы эта печальная ответственность пала на кого-нибудь другого.

Так все виновные мечтают переложить свою ношу на других.

Я подняла нож, собралась с духом и толкнула двери. Мэри вскрикнула, и я быстро повернулась, ожидая нападения. Но тут я увидела, что заставило ее закричать: нашим глазам открылась кошмарная сцена.

Виктор стоял спиной к окну. Между нами был стол, за которым мы раньше ели, стол, за которым я испытала столько неловкости, мечтая о минуте, когда нам позволено будет покинуть общество его отца. Стол был накрыт листом металла, на котором лежало тело. Незрячие глаза судьи Франкенштейна уставились в потолок, где в прорубленное в крыше отверстие уходил металлический прут, притягивающий молнии. Пол вокруг стола был обложен напитавшимися водой полотенцами и простынями.

Виктор посмотрел на меня и нахмурился. С волос по его лицу струились капли дождя. Можно было подумать, что он плачет.

Виктор никогда не плакал.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

Мэри вскинула нож. Он выругался, выхватил пистолет и выстрелил. Она пошатнулась в дверном проеме и упала на спину.

– Нет! – вскричала я и повернулась, чтобы кинуться ей на помощь.

– Стой! – приказал Виктор.

– Можешь и меня застрелить, – огрызнулась я.

– Я не собираюсь в тебя стрелять, – устало сказал он. – Я держу пистолет при себе на случай, если чудовище вернется.

Не слушая его, я опустилась на колени рядом с Мэри. Из ее плеча хлестала кровь.

– Он не задел ничего жизненно важного.

Я сдернула со стола в холле скатерть. Цветы на этом столе всегда стояли слишком долго, распространяя навязчивый приторный аромат. Букет, который стоял на нем сейчас, был так стар, что покрылся пушистой черной плесенью. Ваза опрокинулась на пол и разлетелась на осколки. Воспользовавшись ножом, я отрезала от скатерти кусок ткани и, прижав к ране Мэри, привязала его другой полоской ткани.

– Разумеется, я не задел ничего важного. – Виктор стоял надо мной, направив пистолет на Мэри. – Зачем портить хороший материал? Но, если ты не будешь делать, что я говорю, я выстрелю ей в голову. Ее мозг мне без надобности. Положи нож.

Я бросила нож. Он с отвращением отпихнул его ногой. Мэри выронила свой нож при падении; я нигде его не видела.

– Что это на тебе? – Виктор вгляделся в мою одежду с тем же ужасом, с каким мы с Мэри смотрели на распростертое на столе тело. На мне все еще была форма сиделки и плащ, застегнутый до самого горла. – Немедленно переоденься.

Я была поражена:

– Я только что сбежала из лечебницы, куда ты меня заточил, и приехала сюда с очевидным намерением тебя убить, а ты хочешь, чтобы я переоделась?

Он со злостью пнул Мэри, и она завопила от боли.

– У нас нет времени на споры. Как только ударит молния, мне нужно будет действовать. Любая задержка может сорвать эксперимент и испортить тело. И тогда мне придется подготовить новое. – Он многозначительно посмотрел на Мэри. – Так что иди и переоденься.

Он дождался, пока я встану, и грубым рывком поставил Мэри на ноги.

– Прошу в лабораторию.

Я напрягла мышцы, чтобы прыгнуть ему на спину и сбить с ног, но он встал так, чтобы видеть меня, продолжая держать Мэри под прицелом. Она была бледна, а ее умное лицо исказилось от боли. Сражаться с ним она была не в состоянии. Раненая рука плетью висела вдоль тела.

Она повернулась ко мне спиной, словно подчиняясь приказу. Я увидела, что в поврежденной руке она прячет нож, зажав его в ладони и наполовину задвинув в рукав.

– Идите и переоденьтесь, Элизабет, – сказала она. – Он прав. Вы кошмарно выглядите.

Она вошла в столовую и тяжело опустилась на стул у двери.

Я кинулась по коридорам и вверх по лестнице к старой спальне и надела одно из своих белых платьев; я будто готовилась к ритуалу, в котором не хотела участвовать. Мне подумалось вдруг, что все наши человеческие ритуалы вращаются вокруг рождения и смерти – единственным исключением была свадьба, хотя моя свадьба была тесно связана со смертью, учитывая мой выбор партнера.

В комнате не было оружия, кроме бесполезных пистолетов. Но ведь Виктор не знал, что они бесполезны! Я заткнула один из них за пояс, спрятав его за широкими, тяжелыми складками. Если не поворачиваться к Виктору спиной, он ничего не заметит.

Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я отправилась назад в новую лабораторию, к мужу и покойному свекру – которому, возможно, недолго осталось находиться в этом статусе. Он не заботил меня в жизни; я не мечтала о воссоединении с ним после смерти.

– Так гораздо лучше, – сказал Виктор, едва подняв взгляд от датчиков многочисленных приборов, о назначении которых я могла лишь догадываться. – Можешь сесть. Мне нужно сосредоточиться. – Он махнул пистолетом, указывая на стул в противоположном от Мэри углу комнаты. Вместо этого я шагнула к стулу рядом с ней, и он взвел курок. – Можешь сесть вон там.

Мэри наблюдала за ним скорее с любопытством, чем со страхом.

– Это вы его убили?

Она использовала верный тон: сейчас важно было его успокоить. Мы уже помешали ему; он в любой момент мог сорваться. Она сделала именно то, что сделала бы я – что должна была сделать я. Попыталась его разговорить.

– Что? – Виктор, казалось, не понял, о ком она говорит. Потом он посмотрел на обнаженное тело отца. Черные и аккуратно зашитые разрезы спускались по его бледным рукам и испещряли широкую грудь. На горле я заметила старые следы.

Его задушили.

– Да, – ответила я. – Его убил Виктор.

Виктор проследил за моим взглядом и задумчиво коснулся горла отца.

– Секрет в том, чтобы не повредить трахею. Это та еще задачка! Я выяснил это в результате прискорбного развития событий, о котором я не намерен вспоминать. Необходимо сдавливать горло достаточно сильно, чтобы перекрыть доступ крови к мозгу, пока жертва не потеряет сознание. А потом просто продолжать, пока она не перестанет дышать. Я пробовал разные методы, но все они были слишком сложны или портили материал. Я пытался убедить суд определить для Жюстины другой способ казни, но меня не послушали, а я не мог объяснить, зачем это нужно. На то, чтобы заменить ей горло, ушла уйма времени. И, возможно, у меня бы все получилось, если бы я не потерял все, чего добился. – Он мрачно покосился на меня.

– Сколько человек вы убили? – Мэри придерживалась непринужденного тона, избегая осуждения. – Вы храните какие-то трофеи, кроме частей тел?

Виктора передернуло; он скривился, как будто учуял какой-то неприятный запах.

– Я не получаю от этого удовольствия. Я сожалею, что вынужден убивать. Какое-то время я пытался работать с материей, которая была мертва более долгое время. Но разложение зашло слишком далеко. Связи, необходимые для того, чтобы ток прошел по всему телу, разрушились. Мне требовался материал посвежее. – Он помолчал, повертел в руках флакон со зловещей желтой жидкостью. – Я думал, что не смогу этого сделать. В первый раз я чувствовал себя отвратительно.

– Думаю, он тоже, – сказала я.

Виктор удивил меня: его губы изогнулись в улыбке, которую прежде я бы сочла за награду.

– Он мучился недолго. Мне же пришлось заплатить за воплощение своих замыслов огромную цену. Это было нелегко, уверяю тебя.

Он положил пистолет на стол – дуло все так же было направлено на Мэри – и ввел жидкость в незрячий белесый глаз отца. Я не стала отворачиваться.

Я больше никогда не позволю себе отворачиваться.

– Вам нравится шитье? – спросил он Мэри, указывая на черные стежки. – Благодарить надо Элизабет. Это она научила меня шить. Хотя руки от этого занятия, конечно, устают. – Он снова взял пистолет и, подняв руки, повертел одну из них, задумчиво ее разглядывая. – Все это довольно сложно. Эта рука должна уметь делать крошечные надрезы. Один промах, одно неловкое движение могут испортить целое тело. Не говоря уж о силе, которая нужна, чтобы задушить человека. Когда я только начинал, я не задумывался о чисто физических аспектах. Я был полон возвышенных идей и вопросов, которые решаются на бумаге. – Он вздохнул. – Но такова природа науки. В какой-то момент теорию необходимо свести с реальностью, и работы всегда окажется больше, чем предполагаешь.

Мэри сочувственно зацокала языком.

– Нелегко вам, должно быть, пришлось, когда вы убивали моего дядю. Он был крупный мужчина.

Виктор задрал голову, проверяя металлический прут, и повернул очередную ручку какого-то прибора.

– Кем был ваш дядя?

– Карлос Дельгадо. – Ее спокойствие дало трещину при виде его непонимания. – Книготорговец! Ваш друг!

Он нахмурился, копаясь в памяти.

– Ах, да! Я тогда как раз потерял много сырья: пробная инъекция прошла неудачно. Мне срочно нужна была замена. Он сам появился у меня на пороге. Ему просто не повезло. Но скажите, искал ли его кто-нибудь? Нет. Никто его не искал. Все эти люди, которых я находил на темных улицах, все эти пьянчуги, чужестранцы, бродяги в поисках работы. Никто никогда их не искал. И это приносит мне утешение. Я наделил их предназначением более высоким, чем они когда-либо имели.

– Я его искала! – Она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. – Я искала.

– И никто не подумал вам помочь, не так ли? Я мог бы выбрать и вас, и мне бы ничего за это не было. – Виктор произнес это без всякой злости. Это была правда.

Мэри повернулась ко мне. Лицо ее было бледно, а под глазами залегли тени. Повязка, которую я наложила ей на плечо, уже пропиталась кровью.

– Простите мне эти слова, но я сомневаюсь, что ваш брак будет счастливым.

Над головами у нас сверкнула раздвоенная молния. Виктор поднял лицо и жадно, с предвкушением уставился в небо. Я встала, тихонько подбираясь ближе. Молния метнулась вниз и ударила в прут с ослепительной силой. Воздух затрещал, и кончики моих волос встали дыбом.

Виктор потянулся к какому-то рычагу. Я закричала и взмахнула пистолетом, чтобы привлечь его внимание. В ту же секунду Мэри вскочила и метнула в него нож. Вращаясь в воздухе, он ударил его в лоб рукоятью. Виктор, ошеломленный ударом, качнулся назад.

Молния исчезла.

Рычаг остался на месте.

В шипящем воздухе стоял запах горелой плоти и волос; тело судьи Франкенштейна было разрушено разрядом, который Виктор не успел перенаправить, и не подлежало восстановлению.

– Ты все испортила! – закричал Виктор, наставляя пистолет на Мэри.

В окне за его спиной возникла ужасная черная тень, которая неслась в нашу сторону. Она врезалась в стекло с нечеловеческим ревом и набросилась на Виктора.

Это было чудовище.