Глава 10

Первое, что я помню про себя – боль.

Я помню запах дыма, вызывающий рези в пустом желудке, и сладкую вонь мертвечины, что надолго поселилась на улицах столицы.

Во времена Большого мора, когда стража и медики не успевали даже убирать трупы с улиц, когда на свалке за городом день и ночь коптили огромные костры, все чувствовали боль.

Кому было дело до маленького ребенка, потерявшего всю семью? Людям, переживающим собственное горе? Практически каждая семья, включая высокородных и даже императора, вкусила страданий в те дни.

Я помню, как обессилившая от голода и болезни мать, победив саму болезнь, не справилась с обычной лестницей.

С тех пор я ненавижу дворцы и особняки, ненавижу, когда приходится отмерять шагами ступени. Я слышу до сих пор грохот катящегося с лестницы тела и последний жалобный вскрик, скорее удивленный, чем испуганный.

Слуги покинули нас, унеся с собой и припасы, и казну. Блуждая по огромному, опустевшему дому, я помню вкус соленых слез, высыхающих стягивающими кожу дорожками.

Несколько дней мне понадобилось, чтобы отойти от опухшего распространяющего тошнотворные миазмы тела той, что дала мне жизнь и чья смерть стала началом новой.

Я помню, что такое боль.

Так и в этот раз.

Не пение птиц за окном и не шепот тихого ручейка, ни даже уверенные шаги по гнилой доске привели меня в чувство. Просто в один миг пришла боль.

Она охватила тело целиком: где-то легким приветствием, где-то наваливаясь изо всех сил.

Это не беда. Меня учили справляться с болью.

Я открываю рот, но вместо долгого протяжного крика, который должен спасти меня, на мгновение облегчить мою участь, приходит еще большая боль. Не могу вдохнуть. Все тело словно пронзает острейшей пикой, разрывая ткани и сбивая концентрацию. Тело самопроизвольно содрогается и выгибается, я не сопротивляюсь ему, знаю, что так будет легче, и, несмотря на некоторое облегчение, чувствую, как осколки кости скребут друг о друга, вызывая новые вспышки боли. Сразу же на меня наваливается тяжесть.

– Тихо, тихо, потерпи чуть-чуть, сейчас станет легче, – произносит незнакомый, но уверенный голос.

Я хочу ему верить. Я жажду, чтобы он говорил мне правду, чтобы его обещания, которые он так щедро раздает, были не пусты. А голос не утихает, в нем появляются интонации, он то течет, точно быстрый ручеек, то плавно перекатывается, подобно могучей полноводной реке, то рокочет, как недовольный водопад. Но самое главное – он отвлекает. Вслушиваясь в него, в слова, которые складываются во фразы, во фразы, из которых состоят предложения, в смысл тех или иных из них, я ощущаю, как медленно, словно нехотя уходит из тела темная попутчица. Она не оставляет совсем, нет, она не настолько невоспитанна, но становится можно жить и радоваться этому.

Что я помню? Голос периодически интересуется разными вещами. И когда я говорю, он замолкает, чтобы вновь вспыхнуть новой историей или вопросом.

Я многое помню. Я помню Великий мор глазами ребенка. Помню голод и отчаянье маленькой девочки, выбравшейся из своего дворца-тюрьмы в огромный мир. Помню, что мир оказался не таким, каким мыслилось ранее, со спины отцовского скакуна или из окна кареты. Помню я то, что когда приходит беда, с тобой рядом остаются только самые лучшие, преданные люди, но и они не в силах победить смерть или случай.

Я вспоминаю людей, разных людей. Отца – от него остался только запах, запах роскошной, могучей, опасно дремлющей доброты. И мать, ее образ стерся из памяти, но я помню вкус ее слез на моем лице, я помню тихое отчаянье в ее голосе, когда она, ломая ногти о кедровые балясины, пыталась подняться с пола, не понимая, почему отказали ноги. Помню ее заботу в последний миг о дочери, помню то, как она стремилась оградить меня от мира, уже понимая, что сама этому миру не принадлежит.

А еще я помню равнодушие людей, проходящих мимо маленькой заплаканной девочки, которая просит помощи. Я вспоминаю их потухшие глаза, затянутые поволокой собственного горя и страдания. Они пусты и незрячи к чужому. Они сами жаждут помощи и готовы принять ее от кого угодно, но что я могу?

Простите, люди, за то, что тогда я не могла вам помочь. Маленькая домашняя кукла, окруженная толпами слуг и нянек, оказалась не готова к требованиям внешнего, взрослого мира. Но я не знаю, смогу ли простить людям то, что они оказались не готовы помочь мне.

Сколько дней и ночей прошло со времени страшного вскрика, когда я осталась одна? Не помню, помню, как бегала по улице, хватая прохожих за платье, пытаясь заставить их помочь единственному дорогому мне человеку. Кто-то уворачивался, вырывался с бранью из моих рук. Меня били, бранили, угрожали, но никто не помог. Вот за это я не прощу их никогда. За то, что они не помогли моей маме.

Я часто возвращалась в дом, умом понимая, что тело на полу уже никогда не оживет и не станет той женщиной, чьи колыбельные выгоняли монстров и чудовищ из моей спальни. Что эти руки никогда не расплетут мне волосы перед сном и мир больше не услышит заливистого смеха, который часто вызывали мои детские, глупые вопросы.

В конце концов, не в силах наблюдать изменения, происходящие с телом матери, я притащила со второго этажа ее любимый гобелен, расправила тяжелую ткань и часто разговаривала с вышитыми на нем медведями. Я бы осталась там навечно, среди сладковатого запаха разложения в опустевшем особняке, если бы не голод.

Сбежавшие слуги растащили все, до чего могли дотянуться, а погреба, полные запасов вкусной еды, оказались заперты ключом.

Голод выгнал меня в город снова, где злые мальчишки, сбившиеся в стаю, метко кидая камни, гнали меня полтора квартала, осыпая оскорблениями. Где потухшие люди, разгребая завалы очередного пожара, черными от копоти и сажи лицами провожали дни, даже не надеясь на будущее.

А еще я помню его. Человека – того, который не прошел мимо. Чей запах никогда не вытеснит запах отца, но чей образ встал рядом с теми двумя, погибшими во времена Великого мора.

Были времена. Были и прошли. Голос задает новый вопрос, и я раскрываю себя новым воспоминаниям.

Нет, я не помню, где тот дворец, который когда-то я называла домом. А человек, давший мне жизнь во второй раз, уже сам покинул этот мир. Но ему удалось подготовить меня к этому моменту. В какой-то миг, тот, кого все называют Стариком, но чье настоящее имя я бережно храню в своем сердце, бросил все ради чужого ребенка, бросил все свои силы для того, чтобы этот ребенок более никогда не оставался беспомощным.

Потому мне и противно текущее состояние, когда на то, чтобы пошевелить рукой, уходят все силы, и физические, и душевные. Когда проснувшаяся боль выбивает железным прутом слезы из глаз, а легкие, не способные набрать хорошей порции воздуха, в ответ могут огрызнуться лишь слабым писком, скулежом побитой собаки, вместо того чтобы мощным криком отогнать темную попутчицу.

Голос смеется. Говорит, что за века многое изменилось. Что раньше темной попутчицей называли другую.

Он говорит о ней с неожиданной теплотой, будто не только знал ее лично, но и испытывал некие другие чувства. Разве уже прошли века? Расскажи мне про мир, голос, расскажи про то, какими были люди иных времен и мест, расскажи мне про плачущих девочек, боящихся кошмаров и чудовищ.

Что я знаю про чудовищ? Ничего, зато я многое знаю про людей.

Про высокорожденных дворян, обмахивающих свои жирные тела веерами, с усмешками и шутками решающих, как будут жить люди. Про тех же дворян, жалких и стонущих, про то, как меняется человек в тот самый момент, когда понимает, что жизнь, которая только что принадлежала ему, ограничена минутами или мгновениями.

Я знаю, что если надавить, в каждом, ну пусть почти в каждом сломается что-то, и он из гордого, властного, уверенного в себе существа превратится в жалкий скулящий кусок плоти. Что он предаст самое себя, лишь бы отсрочить момент своей смерти. Для этого он сделает все…

Нет, конечно, не все такие. Есть люди достойные, которые умирают с мыслями о близких, пытаясь защитить, оградить, пытаясь бороться до конца, даже когда понимают, что борьба напрасна. Конечно, их тоже можно сломать, но зачем?

Откуда мне знать? Мой собственный миг не пришел, возможно, и я буду валяться в ногах и молить о пощаде. Надеюсь, что нет. Мне хочется верить, что я не из тех, кто вымаливает у судьбы лишний вдох, мне хочется верить, что когда придет время, я, Эрата Кара ван… нет, не это имя, она уже умерла.

Новое воспоминание вспыхивает так ярко, что я прихожу в себя.

Холодно. Больно. Яркий свет, проникая через дверной проем, освещает небольшую комнату. Из распахнутого окна доносится шум леса, пение птиц, журчание ручейка.

Он сидит рядом, прижав тонкие сильные пальцы к моим вискам и полуприкрыв глаза. Еще не старый, но уже в возрасте. Не могучий кряж, а гибкий орешник. Но из его золотистых глаз сочится, перехлестывая за края, сила.

Да, у меня есть способности, но Старик не нашел учителя, и мы решили, что время еще терпит. Через год или два я бы поступила на обучение в ту самую Академию и была бы настоящим студентом, изучающим науки и магию. А сейчас во мне лишь довольно опыта, чтобы разглядеть эту силу. То, как она струится, с трудом умещаясь в худощавом теле мужчины, ее отпечаток в его взоре, ее тепло, изливающееся из его пальцев, окутывающих мое тело, прикрытое старыми тряпками.

Я лежу на невысоком топчане в старом лесном домике. Подо мной пружинящие кедровые лапы под полусгнившими тряпками. Мне было бы вполне удобно, если бы не было так больно.

Он открывает глаза, усмехается. Его гладко выбритое лицо ничем не примечательно и незнакомо мне. Хотя нет. Я припоминаю, что видела его недавно, за спиной высокого человека с серо-водянистыми глазами. Я вспоминаю нож в руке мужчины, перерезающий горло высокому. Я помню, как готова была принять на себя струю крови из разверзнутых артерий, но из разреза не пролилось ни капли. Я помню… ничего не помню дальше.

Разве что лес, твердое плечо и тихие уговоры потерпеть. Помню нож, полосующий мою рубаху, и руки, выдернувшие из моего тела длинную полуобгорелую щепу.

Помню еще лицо Слизня. Очень близко, как будто мы лежали рядом, как любовники, но оно уже не было живым. А еще страшный удар сверху, принесший тьму.

– Где я? – пожалуй, из всех глупых вопросов я выбрала самый очевидный.

В ответ мое собственное тело наказало меня болью, пронзив раскаленной иглой от шеи до левой пятки, наискось.

– Привет, – мужчина улыбнулся, отнял теплые пальцы от висков, коснулся плеча, и боль отступила. – Мы в лесу. – Глупый ответ на глупый вопрос?

– Что произошло? – Видно, я сильно не в форме, раз не придумала ничего умней.

– Тебе с какого момента?

– Не знаю, – я изгибаю бровь, это не больно, и я это умею делать в совершенстве. – Может, с самого начала?

– Хорошо, – мужчина улыбнулся вновь. Несмотря на его мальчишескую, широкую и открытую улыбку, в глазах плескалось само время. – Слушай, – он устроился поудобнее, чуть отодвинувшись.

Жаль, что я так не могу. При любой попытке двинуться снова накатывает боль. Лишь чуть-чуть удалось изогнуться влево, снимая тяжесть с раны в правом боку.

– Итак, – начал он торжественным голосом, – вначале было Ничто, и Ничто было всем…

– Смешно, – я скривилась, хотя и взаправду этот пассаж меня удивил и развеселил. – А если ближе к нашим дням?

– Э-эх, молодежь… нет бы остановиться на миг и послушать мудрость старшего поколения, – он закатил глаза, но несколько картинно, было видно, что мужчина шутит, немного красуясь перед девушкой.

– Ты же не старик еще, чтобы так говорить, и вообще, ты кто?

– Я, – мужчина встал, выпрямившись и приняв горделивую позу, – я, может, и не старик, но ни один старик еще не прожил столько. Я Сатхи – жнец.

– Жнец? – удивилась я. Сатхи нисколько не походил на крестьянина.

– Неважно, если ты знаешь, то нет смысла объяснять, а если не знаешь, то на это уйдет слишком много времени.

Я демонстративно оглянулась по сторонам, поморщившись от болезненного укола. Мое тело было плотно перемотано бинтами, бывшими некогда белой рубахой, сейчас она имела серо-буро-непонятный цвет. Судя по всему, к ране в боку и перелому ключицы добавился перелом костей предплечья. Разглядывая шину, умело наложенную на правую руку, я удивленно заметила обломок трость-шпаги с серебряным навершием в виде головы неизвестного животного.

– Это что такое?

– Это – изолированный перелом локтевой кости, очень удачный, без смещения и вывиха лучевой. Неприятная штука, но пройдет.

– Я не про это, я про трость.

– А это у тебя было в той самой руке, когда я тебя вынес из горящего здания. Пригодилась штучка. К тому же ты так в нее вцепилась тогда, удивительно. Кстати, я думал, что при таком переломе кисть разожмется, ан нет.

– Хм, ладно, и все же мы вроде никуда не торопимся. Что за жнец такой? – я решила оставить вопрос со спасением на потом, отметив в памяти.

– Зачем тебе лишние знания, девушка? Или ты позволишь называть тебя по имени, Эрата Кара ван…

– Нет! – Я выкрикнула это достаточно громко, чтобы заглушить. Боль вцепилась в тело, отвлекая от воспоминаний. Дождавшись, когда она стала не острой, а тянущей, с редкими вспышками, я взглянула на Сатхи.

Тот просто ждал, делая вид, что ничего не произошло.

– Просто Кара, пожалуйста, – голос мой звучал жалко. Но вкупе с моим жалким состоянием и, скорее всего, жалким видом, мне было все равно.

– Хорошо, просто Кара. Но если ты потревожишь рану, что у тебя на правом боку, если разойдутся швы… – он не договорил, но из его глаз полыхнуло таким холодом, что я бы поежилась, если бы могла двинуться. – Зачем тебе чужие тайны, Кара?

– Мне нет дела до твоих тайн, Сатхи-жнец, просто любопытство. И откуда ты знаешь мое имя?

– Я тащил тебя почти сутки, Кара. И все это время, ну почти все, ты не молчала, – жнец ухмыльнулся. – Может, ты и не помнишь, но мы о многом разговаривали.

– Что я говорила?

– Многое, но не стоит переживать. Все, что ты сказала, останется со мной, но не для меня.

– Ты целитель?

– Был им, когда-то давно. Так давно, что и не упомнишь, – Сатхи грустно улыбнулся, присев на край кровати, поправил сползшую тряпку. – На самом деле это не секрет. Просто я не знаю точного ответа. Но так как я много знаю теперь о тебе, я расскажу немного и о себе.

– Зачем?

– Честно? – он дождался моего кивка. – Мне будет нужна твоя помощь, Кара. Ты попала в большие неприятности и сама из них не вылезешь. Но мы можем помочь друг другу. А для этого между нами должно быть некое, – он замялся, – доверие. Да и истории мои таковы, что в них поверит мало кто.

– Интригующе.

– Отнюдь. Когда-то давно я верил во многое. Как я уже говорил, я был целителем, и поверь мне, весьма неплохим. Когда-то я за половину дня поставил бы тебя на ноги, и ты бы не вспомнила о том, что была ранена.

– Что изменилось?

– Ты будешь слушать или говорить? Я не очень люблю рассказывать свою историю, но могу послушать тебя.

– Извини, я умолкаю.

– Ага, о чем я? – он скосил глаза в сторону, но я молчала. – Ладно, я был целителем, молодым и глупым. Я жил немного южнее этого места. Того городка сейчас уже нет на картах. У меня был большой дом, прислуга, наложница, уважение и почет, зависть коллег – все, о чем можно мечтать, – он покачал головой, уносясь воспоминаниями в прошлое. – Но мне было мало. Я хотел не просто исцелять. Я хотел, чтобы человек стал лучше, чтобы болезни погибали, не причиняя ему вреда или хлопот. У меня была отличная лаборатория. Меня поддерживал местный префект, и из столицы постоянно приезжали с просьбами и за помощью. Я одно время даже лечил королевскую семью и был обласкан правителем. Но мне, как я сказал, было мало…

Наше тело имеет огромный запас прочности. Некоторые люди переживают травмы и болезни, от которых умирают тысячи. Я пытался пробудить эту силу. На территории королевства, тогда еще не было империи, были строгие законы. Нельзя было купить человека и ставить на нем опыты. Церковь была в силе и строго следила, особенно за экспериментаторами вроде меня. Но можно было ставить опыты над собой. Так я и сделал. Да и вообще, не мог же я, открыв способ, как улучшить человека, обойти себя самого! – Сатхи замолк, обдумывая что-то. Молчание затянулось надолго. Погруженный в свои мысли, жнец не замечал бегущих мимо минут.

– Что-то пошло не так? – наконец я просто не выдержала.

– Что? – Сатхи выпал из мыслей в реальность. – А нет, все удалось. Но в том и оказалась проблема… Несмотря на то что я не афишировал свои исследования, кое-кто о них все же узнал. В один день ко мне пришел человек и сказал: то, что я делаю, вредит миру. Не сейчас, конечно, но повредит в дальнейшем. Что мир сделал человека таким, какой он есть, не просто так. Что существует некий план, и если я продолжу свои изыскания, если все люди станут такими, какими я видел их в своих мечтаниях, мир просто умрет. Я тогда думал, это какой-то сумасшедший сектант. Но был с ним вежлив и учтив. Он ушел, сказав, что придет завтра, узнать мое решение. Будто бы я мог отказаться от своей мечты.

– И? – снова подтолкнула я жнеца.

– И он пришел. Я повелел слугам гнать его и никогда не пускать в мой дом. И тогда он начал убивать. Он разгромил все. Хотя тех, кто бежал, он не тронул. Он ворвался ко мне в лабораторию и крушил, крушил. И он хотел уничтожить меня. Мне было страшно тогда. Страшно оттого, что в нем не было ненависти. Он не был одержим, он казался человеком, который просто делает свою работу.

Может, этот страх придал мне сил? Но мне повезло в тот день, – жнец грустно усмехнулся. – Так я считал тогда, и именно мне удалось выйти живым из нашего противостояния. Но перед смертью он сказал мне кое-что…

– Что? – история захватила меня настолько, что я уже забыла про свою боль.

– Он меня поблагодарил, но сказал, что победивший чудовище сам становится чудовищем. Пройдет время, и я понесу бремя жнеца дальше. Он сказал, что я освободил его, и пожелал мне удачи.

– Звучит нереально. Как ты смог победить его?

– Ну, я же был целителем. Тот, кто умеет лечить, умеет и убивать. Да и моя лаборатория, в которой он напал на меня, была именно тем местом. Я знал каждую скляночку и колбочку, каждый агрегат и прибор… Не важно, я выжил. Но я был напуган, дом мой сгорел, лаборатория разрушена, слуги разбежались. Я и сам бежал и прятался. Много лет прятался, до тех самых пор, пока не понял, что меня никто не ищет. Я не знаю, был ли тот жнец единственным или просто я перестал представлять угрозу миру, но меня никто не нашел. А скорее, и не искал. Я многое потерял в тот день. Я лишился части своих способностей, но и кое-что обрел.

– Что же?

– Функцию и понимание. Так я и стал чудовищем.

– Что-то ты не похож на монстра, – я демонстративно оглядела невысокого жнеца. Сейчас, сидя на кровати с опущенной головой и усталостью во взгляде, он казался не старше, а древнее, что ли.

– Я не говорил монстр, я сказал – чудовище. Есть разница, поверь мне. Но это не важно. То, что ты видишь перед собой, девушка, лишь малая часть меня. Я потерял счет прожитым векам. И я сильно изменился. Теперь у меня есть функция.

– Это что еще такое?

– Это сложно объяснить. Это нечто такое, что дает тебе силы и что требует исполнения долга. Но это не как долг, это как чувство. Через некоторое время после моего побега я стал чувствовать неправильность в мире. Иногда это были люди, иногда места, иногда животные. Функция дает мне возможность видеть перспективу, но она же требует от меня вмешательства…

– Непонятно звучит.

– Ничего, скоро станет понятнее. Дело в том, что мир – это не только место, в котором ты живешь. Не только планета, которая вращается вокруг своего солнца, но и все, что в ней, под ней, над ней и вне ее. Это все растения, камни, животные, люди и души…

– Души?

– Души – это, пожалуй, самое важное. Душа она такая… многослойная. Когда она рождается, она как зернышко, но потом она претерпевает изменения, и они обволакивают ее как оболочка, защищают ее от всего, и она прирастает силой, становится сильнее и вкуснее.

– Ты питаешься душами?

– Нет, не я, – Сатхи покачал головой. – Я лишь защищаю. Защищаю души от самих себя, от неудачных экспериментов и катаклизмов. Иногда душа может даже распасться, хотя это и бывает очень редко. И тогда мир теряет часть себя. Я защищаю этот мир от внутренних угроз. А есть те, кто защищает от внешних.

– Каких таких внешних?

– Ты думаешь, мир одинок? Это не так. Существуют множество миров, и каждый живет по-своему. Существуют миры угасшие или погибшие. Существуют развивающиеся и только-только родившиеся. И существуют миры, которые направили себя на экспансию. Есть существа, способные проскальзывать в щели между мирами, и они стремятся подчинить, захватить, иногда уничтожить. Некоторые просто забирают ресурсы одного мира в свой. А самый главный и важный ресурс – души.

– Ты меня совсем заморочил, это звучит несколько…

– Бредово? Согласен. Потому я так спокойно и рассказываю тебе все, все равно никто не поверит, хотя истина перед глазами.

– Где же?

– Повсюду. Нужно только уметь смотреть, не отворачиваться. Не забивать себе голову сказками, а найти в них подсказку – найти в них ответ.

– В сказках?

– Не только. Но задумайся, если чудовищ не существует, то откуда у разных народов в разных странах одни и те же истории, с одними и теми же подробностями?

– Может, просто у людей фантазии не хватает на что-то новое?

– Разумно, – Сатхи усмехнулся. – А твой бескровный друг, он как? Тоже сказка? Фантазия?

– Не понимаю, о чем ты.

– Я о положении, в которое ты попала.

– Да о чем ты вообще? Что еще за положение, я ничего не понимаю. Я даже не знаю, где мы и как сюда попали.

– Ну, это несложно узнать, только спроси – я отвечу. Мы в лесу, километрах в пятнадцати от столицы. Аркаим на востоке, а попала ты сюда на моем плече. Но главное не в том, где ты, а в том, почему.

– И почему?

– Потому что за тобой шел неживой.

– Еще одна сказка?

– Может, кому и сказка, но не тебе. Ты что вообще последнее помнишь?

Я пошарила в памяти, наткнулась на различный мусор вроде лица Слизня под багровыми отблесками, на падающее на меня небо, похоронившее мир, на трость-шпагу с головой зверя, на блеск ножа, из-под которого не летят капли крови.

– Я помню тебя за плечом высокого мужчины. Я видела, как ты ему глотку вскрыл. Только дальше бред какой-то: вместо крови пыль. Наверное, я сильно ушиблась головой.

– О, поверь мне, ушиблась ты прилично, но память тебя нисколько не подвела. Я выслеживал этого типа несколько дней, а он выслеживал тебя. Что в тебе такого, девочка? Что нужно неумершему?

– Я не понимаю вновь… я этого типа в жизни не видала. И что ему нужно, не знаю.

– Хорошо, – Сатхи стал мерить ногами комнату, – давай подумаем вместе. Я сразу оговорюсь, что мне не все равно то, чем ты занимаешься. Но только до тех пор, пока это интересно неживому. Итак, ты чем занимаешься? – остановившись, жнец склонил голову к плечу, став похожим на забавную птицу. Если бы не боль, я бы, может, и улыбнулась.

– Я пока не вижу причин тебе доверять, Сатхи, ты еще не всю историю мне рассказал, что там про неживых, монстров, похитителей душ?

– Ладно, – он прищурился, – все едино деваться нам некуда. Давай пооткровенничаем. Как я уже рассказывал, миров множество, и некоторые с нашим соприкасаются. Вернее, существуют некие условия, при которых обитатели одного мира могут проникнуть в другой. Сразу скажу, что мне они неизвестны. По крайней мере, не в подробностях. Так вот, когда-то давно, задолго до моего рождения и до рождения всех нынешних империй и королевств, в общем, очень давно, – Сатхи поднял вверх палец, подчеркивая последние слова, – в наш мир проник… скажем, демон.

– Демон?

– Демон, демон, не перебивай. Вообще, на самом деле не демон. Вернее, не совсем демон… тьфу, запутался сам. Демон, ракшас, шинг, гений, ашур, архонт, ками, латрас – называй как хочешь, неважно. К нам проник гость из другого мира, и наш мир показался ему дивно вкусным. Какими-то силами он сумел перетащить себе сторонников, помощников, и они начали наш мир осваивать. Долго ли у них все это происходило, не скажу. Наверное, немало времени утекло, но стали они на людях питаться и души собирать. И никто им отпора дать не мог, опять же до некоторого времени. Ну, а потом люди сообразили, собрались толпой великой, назвали себя всякими глупыми словами вроде «воинов света» и наваляли демонам до кучи. И была великая сеча, и было много крови и огня, и надоело мне рассказывать тебе сказки. Короче, часть демонов побили, но некоторые остались и здравствуют до сих пор. Ходят среди людей спокойно, но они не нашего мира, и мир с ними борется по-всякому. Все, конец сказке.

– Ты хочешь сказать, что за мной приходил демон?

– Нет, неумерший не демон. Он… Как бы это объяснить? Он как я, результат экспериментов по улучшению породы. Только там, где я остановился, кто-то пошел дальше. И своих сил ему не хватило. Тогда он занял ее у шингов. Ну, а шинги уже настоящие демоны.

– Шинги – это которые из соседней страны, что ли?

– Ну да, пресветлая Шинга – государство под контролем демонов. Созданное ими, чтобы кормиться на людях.

– Да ты бредишь! Я видела этих шингов, они обычные люди. Просто из другой страны.

– С тем, что ты видела обычных людей, не спорю. Но я и не говорил, что там одни только демоны. Нет, конечно. Но верхушка – поголовно или демоны, или подселенцы.

– Я сейчас с ума сойду. Тебе бы проповедовать на улицах.

– О, ты не поверишь! Я когда-то пытался. Неблагодарное занятие, да и скука это. Каждый раз повторять одно и то же. Я вот тебе сейчас рассказываю, и уже мне это надоело. А если так каждый день? Спасибо, не жажду.

– Так все-таки, что с неживым? Почему в нем крови нет, но он не демон? И если он не демон, то какие у тебя к нему претензии?

– А там все просто. Я же говорю: он результат тех же экспериментов. Только более качественный. И все бы ничего, если бы он был такой один или если бы на этом остановился. Но когда ему заменили кровь на ихор, так называется та пыль, что струится в его жилах, когда ему дали новые силы, создатели неумершего обратились к шингам. А силы шингов проистекают из управления душами. Они используют души как создателей особой энергии, источают их, словно черви. Так и неумерший для своих сил и способностей использует энергию собственной души, уничтожает ее, сам того не понимая. Но, видишь ли, все дело в том, что душа принадлежит не ему. Ему она лишь в аренду дана, а принадлежит она миру, природе. А он, как плохой квартиросъемщик, намусорит везде, изгадит, а то и вовсе подожжет.

– Интересно, так ты, выходит, охотишься на того, кто охотится на меня. Убьешь его?

– Освобожу. Я хочу ему помочь, вернее его душе. Но чтобы тебе было понятней: да, я его убью. И ты мне в этом поможешь.

– Как?

– Пока не придумал. Но для нас с тобой лучше бы придумать нечто, чтобы он умер прежде, чем ты. Как тебе мой план?

– Отличный план, но если ты не дашь мне воды прямо сейчас, то я сказала бы, что ты им сильно рискуешь…

Сатхи кивнул, вышел за дверь.

Некоторое время я оставалась одна, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за приоткрытой двери и распахнутого окна. Тихое журчание близкого ручейка или небольшой реки мягко оттеняло пересвист лесных птах. Временами, поднимаясь, прокатывал неспешно ветер, шелестя по-осеннему жесткой, начинающей бледнеть или краснеть листвой.

За то время, пока жнец ходил за водой, я успела быстро осмотреть наше убежище, не поднимаясь, впрочем, с ложа.

Да, осматривать было нечего: небольшое помещение с кривоватым столом напротив низенького топчана и с небольшой глиняной печью в северном углу, сбоку от узкой входной двери. Как ни странно, печь была вполне в рабочем состоянии, и хотя в топке остались только прогоревшие угли, еще хранила тепло. Рядом с печью стоял низенький трехногий табурет и валялась мужская дорожная сумка. Это, скорее всего, вещи жнеца. Моей сумки нигде не было видно, наверное, осталась в борделе, откуда меня выволок Сатхи.

Рассматривая комнатку, я пыталась отвлечься от произошедшего. Пусть уложится в голове, пусть не тревожит свежей раной. Когда переживания станут менее яркими, можно будет не просто обдумать, но и принять решение.

Впрочем, про Сатхи я уже решила: неважно, безумец ли он или действительно страж мира, так или иначе он мне помог, возможно, что и спас. Конечно, это не повод доверять ему всецело, но если будет возможность, я помогу.

Хотя сейчас что я могу? Избитое тело напоминало о себе тянущей болью, перемежая ее вспышками и уколами. Сломанная рука – вернется ли к ней былая подвижность и ловкость? Не иссохнут ли мышцы, как у молодого парня, что жил по соседству, в те времена, когда мы со Стариком еще и не подумывали о переезде в столицу?

Парень был дровосеком, красавцем, здоровяком, но однажды угодил ногой в кроличью нору, да так неудачно, что сломал кость. Казалось бы, молодой и здоровый организм легко справится с повреждениями, пройдет месяц-другой. Но нога хотя и срослась, получилась увечной, мышцы ссохлись и не держали веса.

Может такое случиться со мной? Конечно, может. Хотя Сатхи ведь целитель, не просто врач, а маг, обладающий даром.

Но больше руки меня беспокоила невозможность вдохнуть. Приходилось хватать воздух маленькими глотками и делать это не быстро, да и выпускать не поспешно, а медленно. От такого дыхания кружилась голова. А в груди словно поселился огненный уголек, перекатываясь по внутренностям, он скоро жалил – то здесь, то там. Хотелось набрать полную грудь воздуха и, резко выдохнув, выпустить его наружу или затушить порцией прохладной влаги.

Жнеца не было удивительно долго. Наконец, он появился с котелком, полным вкусной холодной воды. Но и здесь меня подстерегало разочарование. Несмотря на жажду, много пить я не смогла, только мелкие глотки кое-как пролезали в ободранное горячим воздухом горло, а изнутри подкатывали спазмы тошноты, не дающие утолить жажду. Решив не рисковать, я отстранилась от прохладного искушения, тяжело откинувшись на изображавший подушку свернутый плащ. Дыхание со свистом выходило из легких, не утоляя потребности организма. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я смогла отдышаться.

Жнец забрал котелок, поставил на решетку печи, извинился за то, что долго отсутствовал. Оказывается, этот котелок он нашел в хижине, которую мы сейчас занимали. И прежде чем пользоваться, его надо было хорошенько очистить.

Домик этот жнец приметил давно, еще пока был жив прежний хозяин. По рассказам Сатхи, они были знакомы и нередко пивали чаек у коптильной ямы. Но теперь, после смерти хозяина, домик этот стал никому не нужен и только сейчас, по крайней необходимости, обрел ненадолго новых жильцов.

Чуть позже Сатхи попытался накормить меня печеным на углях кроликом. Но если воду я еще хоть как-то могла протолкнуть сквозь пострадавшее горло, то мясо не шло ни в какую. Поэтому, баюкая раненую руку и стараясь дышать поровнее, я попросила жнеца:

– Расскажи про чудовищ еще. Почему про них никто не знает?

– Когда-то знали все. Люди даже пытались договариваться, и некоторым удавалось. Но они просто другие. Там, где человек поступает так, они поступают иначе. Когда люди поняли, что нам не жить рядом, началась война. В этой войне погибло многое и многие, проиграли все, но победивших не было. Хотя люди считали, что победили. Шинги затаились, исподволь подчищая сказки и легенды. По одному убивая жрецов, помнящих правду, подкупая, переманивая на свою сторону магов и правителей, искажая правду так, что о них не просто забыли. Само предположение о достоверности сказок вывело бы тебя в глазах общества в число сумасшедших. Некоторые обычаи, конечно, еще сильны. К примеру, в империи никогда не было рабства именно из-за шингов. Если раб откуда бы то ни было добегал до границ империи, ему надо было сделать только один шаг по ее землям, чтобы считаться свободным. Были и другие обычаи. Сейчас никто не помнит, откуда они взялись или к чему ведут. Жрецы исполняют некоторые обряды, не зная смысла таинств, так или иначе люди снова стали кормом. А недавно появилась Шинга, пресветлая, как они говорят. Государство, в котором демоны разводят людей как скот.

– Ничего себе недавно, Шинге уже несколько веков. И что, вообще никто ничего не знает и не помнит?

– Ну почему никто. Есть люди знающие, но кому их слушать? Есть те, кто сотрудничает с демонами, зная об их природе, есть те, кто борется с ними.

– Как можно сотрудничать с демонами? Зачем?

– Каждый находит свою причину, но обычно все просто – деньги, власть, страх. Шинги выглядят как люди, им ничего не стоит обмануть или запугать. К тому же есть различные техники, которыми они могут передать могущество, наградить.

– Но надо же что-то делать тогда?

– Надо, конечно надо. Нам повезло, что мир для них враждебен. Повезло, что мир их отторгает, не дает распахнуть врата во всю ширь, не дает им существовать спокойно. Шинг приходит к нам в образе не зверя, но духа. И если он сразу же не овладеет оболочкой – мир уничтожит его в считанные мгновения.

– Что за оболочка?

– Тела. Они вселяются в тела. Преимущественно в носителей души, но от безысходности могут недолго существовать и в теле зверя. Дело в том, что наш мир иной. Им враждебно все, свет солнца и звезд, состав воздуха, вибрации ветра, но вселяясь в тела, которые созданы этим миром, они получают защиту. Хотя и тут не все просто.

– А куда деваются хозяева этих тел?

– Вот хороший вопрос. Когда шинг подселяется, он должен как бы вступить в схватку с хозяином. Это битва воли. Свободный, уверенный в себе человек не сдастся просто так захватчику, потому они и выращивают рабов, ломают их, оставляя их души беззащитными. И то не каждый раб сдается. Шинги тоже разные, одни сильнее, другие слабее, у них своя иерархия, свои традиции и особенности. Слабых, ну относительно, шингов выявить легко. Они, подселяясь в тело, неспособны, вытеснив душу, овладеть им полностью, всеми его функциями и нуждами. У них начинаются конфликты с оболочкой, которые или приводят к гибели оболочки и необходимости искать новую, либо вообще могут привести к гибели самого демона.

– И что за конфликты? На что это похоже?

– Хм, я не особенный специалист в этом вопросе. Но я знаю несколько разновидностей. Когда шинг занимает оболочку, он начинает пожирать душу, и она от управления телом, конечно, отключается. Тогда весь контроль переходит пришельцу, но не всякий шинг способен контролировать его всецело. Например, одни не справляются с регуляцией имунной системы. Доходит до смешного, могучее существо, пришелец из иных реальностей, победивший носителя тела, не способен справиться с простейшими бактериями разложения. В итоге оболочка сгнивает, и если демон не найдет новую, то погибнет вместе с ней. А есть еще пример, часто встречающийся среди шингов – есть пара функций, которые им тяжело даются, например, кроветворная функция, работа костного мозга и селезенки. Такой шинг вынужден заменять отработавшие клетки крови иным путем, иначе – смерть оболочки, а то и самого демона. Или другие, которые не могут справиться с производством определенных соединений в организме, вынуждены жрать сырое мясо каждые несколько дней, иначе смерть. Или бывают, особенно среди этих мясоедов, случаи, когда определенные излучения сводят их с ума, к примеру в дни полной луны. Конечно, они пытаются бороться: трансформируют тела, особенно в такие дни, пытаются принимать звериную форму, в которой легче переносить атаки нашего мира. Но если шинг не будет удовлетворять запросам оболочки, то с ними что-то происходит, часть их разума словно отключается, остается только та часть, которая отвечает за выживание, в такие моменты они думают только о том, чтобы жрать и убивать, и пока не насытятся или не умрут – не остановятся.

– Так что, все чудовища – шинги?

– Нет, не все, конечно, есть и те, что принадлежат нашему миру. Часто они враждуют с шингами, потому что наши чудовища – они здесь хозяева, они – часть нашего мира, часть природы, а шинги противны миру.

– Ну ладно, это слабые шинги, а что с сильными?

– А сильных ты не отличишь от человека, пока они сами того не захотят. Не забывай, что, несмотря на все свои недостатки, даже слабейшие из них смертельно опасны. Они сильнее человека, быстрее, обладают своей особенной магией и способностями. Даже жалкий гниющий способен справиться с отделением превосходных мечников, если тех не готовили специально к встрече с демоном. Нужно знать их слабые места, уязвимости.

– Ты научишь меня?

– Я знаю не все, но все что знаю – твое. Взамен ты поможешь мне. Сделка? – Сатхи протянул руку.

– Сделка, – я протянула ему здоровую, и он несильно сжал мою ладонь.