Глава 23

…Откинувшись на спинку стула и расслабленно вытянув ноги, Гюнтер Хаген красными от бессонницы глазами отрешенно смотрел в пустоту унылого мрачного коридора. Справа от него в такой же достаточно вольной позе развалился унтер-офицер Кениг, с завидной периодичностью прикрывавший ладонью свой, казалось, растянувшийся в бесконечном зевке рот. Оружие военнослужащих вермахта, а если конкретно, то два «МР-40», три гранаты с длинными деревянными ручками и пистолет, лежало на испещренной глубокими, явно рукотворными, царапинами поверхности массивного стола, стоявшего перед ними. Возле правой ноги Кенига, в дополнение к этому небольшому арсеналу, в беспорядке валялись около дюжины запасных магазинов с патронами, а также достаточно неприметно притулилась взрывная машинка, от которой по полу тянулся извилистый провод, метров примерно через пятнадцать исчезавший под дверью, запертой на гигантский висячий замок с торчащим из него ключом…

…Обер-лейтенант с подчиненным находились в городской бане, оборудовав позицию около запасного выхода, расположенного прямо у них за спиной, заложенного на высоту человеческого роста мешками с песком, а вдобавок еще и закрытого изнутри на ржавый засов. Точно такая же баррикада из полных мешков, но только в два раза ниже, громоздилась и по другую сторону от стола, создавая иллюзию некоей защищенности, поскольку от вражеских пуль она бы, конечно, обоих спасла, однако препятствием для гранаты, которую можно было легко через нее перебросить, естественно, не являлась. Впрочем, из имевшихся под рукой у Хагена с Кенигом средств и материалов все равно соорудить нечто лучшее в данном случае не представлялось возможным, и им приходилось довольствоваться оборонительным укреплением, описанным чуточку выше, ну, и уповать на судьбу…

…Снаружи за стенами здания уже продолжительное время шел бой, судя по громкости выстрелов и их интенсивности, постепенно приближавшийся и, вместе с тем, подходивший к концу. Такое развитие событий не являлось для Хагена неожиданным, поскольку он знал, что вошедшим в городок красноармейцам, численность которых по его расчетам должна была приближаться к нескольким сотням, противостоят лишь около пятидесяти человек из состава местного гарнизона, семеро подчиненных самого Гюнтера, включая сапера Вилли, да восемь эсэсовцев из подразделения Куна. Итого получалось менее семидесяти бойцов, и расклад выходил явно не в их пользу. Что касается остальных немцев, то они покинули населенный пункт еще минувшей ночью…

…Когда группа выбралась на улицу, Кулик приказал веснушчатому Феде отконвоировать захваченного немца к месту, где находились раненые бойцы, и присмотреть за всеми разом. Затем сержант отправил двоих ребят к дверям городской бани, сам же вместе с Фомичевым и Носковым присоединился к старшине Овечкину, который в ожидании товарищей, по его собственному выражению, «уже извелся дальше некуда и практически утратил свой и без того неважный аппетит»…

…Вкратце описав Андрею события, произошедшие внутри пожарной части, Кулик «стрельнул» у него папироску, закурил и невидящим взглядом уставился куда-то вдаль. Со стороны могло показаться, что сержант впал в некий транс, но это впечатление было обманчивым. На самом деле Кулик сосредоточенно и напряженно размышлял, а косвенным подтверждением тому являлись глубокие морщины, прорезавшие его широкий лоб и не укрывшиеся от проницательного взора старшины, который, выждав паузу, спросил, цитируя слова известной песни:

– О чем задумался, детина?

– Да вот, кумекаю, как будем баню очищать, – не отрывая глаз от только лишь ему известной точки, произнес сержант.

– Полагаешь, там засели фрицы?

– Точно так, и никаких сомнений! – категорично заявил Кулик.

– Подобная уверенность, откуда? – прищурился Андрей.

– Германец из «пожарки» рассказал, пока на выход топали, – сержант Кулик вздохнул и, повернувшись, как-то странно посмотрел Овечкину в лицо. – Не всем дано заглядывать сквозь стены…

– Мне кажется, я знаю, о ком речь зашла, – выглянул из-за плеча Андрея расплывшийся в улыбке Фомичев. – Вениаминович, а ты-то догадался?

– Сиди уже, заноза, сопи в свои две дырки и взрослым дяденькам общаться не мешай! – шутливо щелкнул пальцами по Васькиному носу старшина.

Фомичев, односложно и беззлобно выругавшись, отпрянул назад. Овечкин же вернулся к прерванному разговору.

– А этот гитлеровец не сообщил, сколько корешей его засело в бане? – спросил он Кулика.

– Сказал, что трое, – сержант яростно растер большим и указательным пальцами мочку левого уха, – думаю, не врет…

– Так мы за жабры их возьмем быстрей, чем ты сейчас докуришь! – Андрей кивнул на папиросу, тлеющую в руке у Кулика.

– Боюсь, что не получится, – качнул головой сержант.

– Почему? – Овечкин вопросительно приподнял брови.

– Да потому, что, если верить пленному фашисту, помимо немцев в этой мать ее хреновой бане немало гражданских лиц, в смысле, обычных мирных жителей! Наших, понимаешь?

– А что ж ты раньше про людей молчал, зачем тянул резину?! С этого и надо было начинать! – возмущенно вскричал Андрей.

– Да успокойся, ведь сказал же, – досадливо поморщился Кулик. – Чем впустую гланды рвать, лучше посоветуй, как нам их вызволить оттуда!

– Для этого я должен знать, сколько примерно в здании горожан и где конкретно они там находятся, – потрогал шрам на лбу Овечкин. – Такие данные имеются?

– Нет, – ответил сержант. – Я дважды спрашивал у фрица, он оба раза клялся, что не в курсе…

– Значит, нам ничего не остается, кроме как зайти туда, а уж на месте и решим, что дальше будем делать…

– Похоже, – согласился Кулик, вздохнув.

Сорвав травинку, он воткнул ее между зубами и поднял глаза на старшину:

– Ты, как я понял, пойдешь с нами?

– Само собой! – кивнул Андрей и показал рукой на сквер, начинавшийся сразу за баней и «пожаркой» и простиравшийся к центру городка. – Там деревца настолько редкие и тонкие, что вряд ли среди них кто-то притаился, по крайней мере, я никого не вижу А посему, какой мне смысл без толку рассиживаться здесь?..

– Тогда пошлите бить фашистов! – высунувшись из-за спины Овечкина, снова встрял в разговор неугомонный Фомичев. – Чего болтать?

– Вася, я тебе ведь говорил – нет такого слова «пошлите»! – укоризненно произнес Андрей. – Учись выражаться правильно, а не то попрошу Вольдемара с тобой позаниматься на досуге русским языком!

– Готов и с радостью! – оторвавшись от пристального созерцания оранжево-черного жука, деловито перемещавшегося по его ладони, прогудел Носков. – Вы не поверите, но я всегда мечтал преподавать в школе!

– А ты хоть ее окончил, кладезь знаний? – хихикнул Фомичев.

– Обижаешь, Бэзил! – аккуратно сдул жука на землю здоровяк. – Я по успеваемости был одним из лучших в классе!

– Ага, свежо предание! – Василий усмехнулся саркастически. – Глянь на себя в зеркало – самый натуральный дуб!

– Поспорим? – как ни странно, не обидевшись на Фомичева за подобное высказывание, предложил Носков. – Что поставишь?

– Хронометр трофейный в отличном состоянии, сейчас покажу! – азартно сверкнув глазками, Фомичев полез в карман.

– Отставить, Вася! – зычным голосом остановил его Кулик. – Здесь тебе не ипподром, пари не заключают!

– Что сразу Вася! – обиделся Фомичев. – Это же Вовка замутил!

– А с ним я проведу отдельную беседу! – грозно посмотрел на здоровяка сержант. – И очень обстоятельную!

– Дяденька, я больше не буду! – откровенно дурачась, плаксиво заканючил Носков. – Прости меня, паршивца, ну пожалуйста!..

– Да ну тебя, верзила-скоморох! – отмахнулся Кулик и перевел взгляд на уже расплывшегося в улыбке Фомичева. – Вот отправлю вас обоих в помощь поварам на подсобные работы, там и лыбьтесь, сколько душе угодно, хоть на пару, хоть порознь!..

Василий, в словесной перепалке не дававший спуску никому, глубоко вдохнул, без сомнения намереваясь и сейчас подтвердить свою высокую квалификацию «отъявленного» собеседника, но его опередил Овечкин, который произнес:

– Ребята, давайте закругляться с болтовней! Там в бане люди ждут, и им не до веселья…

Естественно, что на слова Андрея возражений не последовало. Кулик выбросил свою почти полностью обгрызенную травинку, проверил автомат и встал. Его примеру последовали Носков и Фомичев. Последним из четверки поднялся на ноги старшина, перед этим привлекший к себе легким свистом внимание Позднякова и жестами объяснивший практически приросшему к стене «пожарки» юноше, чтобы тот оставался на своей позиции и не скучал…

…Неожиданно появившаяся в коридоре со стороны вестибюля человеческая фигура заставила Гюнтера подобраться и сфокусировать взгляд.

«Кун, чтобы ему провалиться!» – присмотревшись, понял он и несильно предупреждающе толкнул локтем в предплечье продолжавшего отчаянно зевать Кенига, который, сразу же прекратив «лошадиными» порциями заглатывать воздух, молниеносным движением схватил со стола «МР-40» и принялся деловито вертеть оружие в своих ловких руках, всем внешним видом показывая вселенскую озадаченность и невероятную сосредоточенность…

«Вот же артист! – покосившись на Вилли, усмехнулся про себя Гюнтер. – Ему бы в театре играть!»

Поднявшись со стула и одновременно убрав в кобуру пистолет, Хаген обогнул стол, затем протиснулся боком в узкий проход между мешками с песком и стеной и двинулся навстречу Куну, приближавшемуся весьма быстро и почти бесшумно.

– Русские уже около двери, – остановившись в метре от Гюнтера, кивнул эсэсовец себе за спину – Скоро зайдут в здание. Вы готовы исполнить свой долг перед Рейхом и фюрером?

– Можете не сомневаться! – твердо ответил Хаген.

– Хорошо! Тогда возвращайтесь к своему подчиненному, а я к вам присоединюсь через минуту!

Ободряюще хлопнув Гюнтера по плечу, Кун повернулся налево и, открыв дверь в небольшую каморку, доверху забитую всяким хламом, юркнул внутрь. Снабженная пружиной дверь с легким скрипом сама закрылась за ним.

«Какую еще пакость ты замыслил, мерзавец? – проводив глазами эсэсовца, с беспокойством подумал обер-лейтенант. – Эх, порыться бы в твоих гнусных мозгах да извлечь всю скопившуюся в них грязь и подлость наружу!..»

Скрипнув зубами, Хаген вернулся на свое место, отодвинул стул в сторону и присел на колено. Пристально наблюдавший за ним Кениг сделал то же самое и тихо спросил:

– Как будем действовать дальше, господин обер-лейтенант?

– Как мы и договаривались, – пожал плечами Гюнтер. – Пока ждем, а потом по приказу Куна ты, Вилли, попытаешься осуществить подрыв зарядов, которые сам вчера заложил. А когда они не сработают, то…

– Я изображу отчаянное недоумение пополам с искренним удивлением и отвлеку внимание унтерштурмфюрера на себя, чтобы дать вам свободу маневра, – перебив командира, прошептал Кениг скороговоркой. – Правильно?

– Абсолютно, – искренне улыбнулся Хаген в ответ. – Ты молодец, сапер Вилли, и даже не представляешь, какой….

– Не хвалите меня заранее, господин обер-лейтенант, ведь дело до конца не сделано, – внезапно зардевшись, пробормотал унтер-офицер и зачем-то легонько пнул ногой по корпусу взрывной машинки. – Еще сглазите ненароком…

– Ты согласился мне помочь, Вилли, и, если сегодня я выживу, то на девяносто девять процентов это случится благодаря тебе! – серьезным голосом, прогнав улыбку с лица, произнес Гюнтер. – А ведь именно я, хоть и с тяжелым сердцем, приказал тебе здесь остаться, фактически загнав вместе с собой в смертельную западню! И поэтому я просто обязан выразить тебе, Вилли, свою искреннюю и глубокую благодарность!..

– Уф, – шире обычного раскрыв глаза, выдохнул Кениг, – извините, господин обер-лейтенант, но вы так все закрутили, что, слушая вас, я немного запутался…

Вилли хотел добавить что-то еще, но тут скрипнула дверь каморки, и в коридор вышел Кун, облаченный в форму лейтенанта Красной армии! Лихо сдвинутая на затылок фуражка с пятиконечной звездой, да и все остальные элементы его нового «гардероба» смотрелись на нем очень и очень естественно, вдобавок лоб эсэсовца был еще и перемотан бинтом с отчетливо выделявшимися на белой ткани красными пятнами. Что же касается оружия, то пистолет-пулемет системы Шпагина, который унтерштурмфюрер держал в левой руке, замечательно дополнял картину произошедшего с Куном перевоплощения…

– Ничего себе фокус, – только и смог прошептать Вилли, с наполовину отвисшей челюстью глядя на офицера СС.

Гюнтер же, в отличие от сапера полностью контролировавший собственные эмоции, не промолвил ни слова и нарочито равнодушно смотрел на унтерштурмфюрера, хотя и был изумлен его внешним видом не меньше, чем Кениг. По мере того, как эсэсовец подходил к ним все ближе, некое тревожное чувство, зародившееся в глубинах сознания Хагена минутою раньше, становилось сильнее, с каждым мгновением обретая более четкие формы. Обер-лейтенант непроизвольно нахмурился, как говорится, собирая мысли в единый клубок, и внезапно его осенило!

«Ну, конечно! Теперь-то я понял! – наклонив вперед голову, чтобы эсэсовец не заметил лихорадочный блеск в глазах, воскликнул он про себя. – Кун хочет свалить всю ответственность за уничтожение запертых здесь в помывочном зале мирных жителей на меня и на Вилли, но погибать вместе с нами не собирается! Поэтому он и переоделся в форму противника! Мерзавец, очевидно, изначально решил сразу же после подрыва зарядов уложить нас обоих из ППШ, а затем воспользоваться неминуемым замешательством среди русских и без помех скрыться, поскольку в суматохе и грохоте, когда рухнет часть южной стены, на раненого советского лейтенанта, куда-то бегущего, никто и внимания толком не обратит! Зато, когда несколько позже возле взрывной машинки обнаружат тела обер-лейтенанта и унтер-офицера вермахта, то их, что, кстати, вполне логично, и объявят главными виновниками этого злодеяния! И даже если кто-то из моих шестерых солдат, на что я все же надеюсь, не будет убит в бою или потом расстрелян на месте и чудесным образом уцелеет, то он или они ровным счетом ничего не знают про роль Куна. Ведь во время разгрузки и последующего минирования унтерштурмфюрер, сохраняя инкогнито, крутился в сторонке и в основном наблюдал, да и приказы отдавал мне очень уж ненавязчиво и для других практически незаметно!.. Что же, если отбросить все нормы морали, то надо признать – план эсэсовца довольно хорош! По крайней мере, для него лично! Вот только Кун не учел человеческий фактор, решив, что я тупо буду плясать под его дудку и слепо доверю ему собственную судьбу! Тем для меня лучше, тем лучше!..»

…Гюнтер так увлекся своим внутренним монологом, что пропустил момент, когда унтерштурмфюрер проскользнул рядом с ним! И потому обер-лейтенант вздрогнул от неожиданности, услышав раздавшийся прямо над ухом голос эсэсовца, который вкрадчивым тоном спросил:

– О чем размышляете, господин Хаген?

– Да так, обо всем понемногу, – быстро вернувшись к действительности, ответил уклончиво Гюнтер.

– Если вы забиваете голову по поводу наших русских «друзей», – Кун усмехнулся, – то не переживайте! Они совсем скоро появятся здесь, как я и обещал вам чуть ранее! И тогда никому скучно не будет, поверьте!

– Жду не дождусь! Очень уж хочется преподнести им сюрприз! – бодро сказал Хаген, для пущей убедительности потирая ладони.

– Мне импонирует подобный настрой! Обещаю впоследствии похлопотать, чтобы обоих вас наградили, а также повысили в звании! – взглянув сначала на Хагена, а затем и на хранившего молчание Кенига, с пафосом произнес унтерштурмфюрер.

«Вот же распелся, лживый двуличник! – с наигранной благодарностью кивнув эсэсовцу, неприязненно подумал Гюнтер. – Вчера нос задирал до небес, а сегодня ну просто милашка! Вдобавок и соловьем заливается! Понимает, гадюка, что нужны мы ему с Вилли пока, но потом, видится мне, непременно пристрелит, как-нибудь подленько в спину!..»

…Легкое даже не дуновение ветра, а точнее сказать, колыхание внезапно проникшего в коридор свежего воздуха с улицы тотчас же отвлекло Гюнтера Хагена от его довольно пространных и до крайности нелицеприятных умозаключений в отношении унтерштурмфюрера Куна.

«Русские, наконец-то, вошли в здание! – молниеносно сообразил он, попутно отметив боковым зрением, как подобрался эсэсовец, очевидно, тоже что-то почувствовавший. – Теперь счет идет на минуты, а возможно, и на секунды!»

Тряхнув головой, словно отгоняя прочь ненужные и лишние мысли, обер-лейтенант незаметно для Куна в очередной раз толкнул локтем Вилли, после чего резко напрягся, сосредоточив внимание на том самом месте, где коридор соединялся с вестибюлем и, подобно статуе, замер в ожидании близкой развязки…