Глава 11
…Начало второй декады июля ознаменовалось для Гюнтера Хагена двумя позитивными новостями. Одиннадцатого числа он получил известие, что состояние его раненого брата значительно улучшилось, и Германа отправили на лечение в госпиталь, находившийся в глубоком тылу. А на следующий день после обеда к лейтенанту на передовую заявился Эрих фон Тиссен, продолжавший командовать батальоном, поскольку замену убитому Риделю до сих пор так и не нашли, а адъютант покойного майора, который был его заместителем, едва вылечив злосчастную пневмонию, тут же сломал ногу и снова загремел в госпиталь…
Поприветствовав Гюнтера, как раз окончившего наблюдать в стереотрубу за позициями русских, обер-лейтенант протянул ему сложенный вчетверо лист бумаги.
– Что это, Эрих? – спросил Хаген, разворачивая листок.
– Новая должность, друг мой! – радостно воскликнул фон Тиссен. – Теперь ты официально командуешь ротой!
– Действительно, – пробежав глазами текст, вымолвил Гюнтер.
– И еще, – продолжил Эрих, – по секрету добавлю, что скоро кое-кому, не хочу показывать пальцем, будет присвоено звание обер-лейтенанта! Информация из надежных источников и проверенная! В общем, поздравляю!
– Спасибо! – Гюнтер крепко пожал протянутую товарищем руку. – Хотя, если уж честно, я бы предпочел оставаться во главе всего лишь одного своего взвода…
– Но пребывая все-таки в новом звании! – с громким смехом перебил его Эрих. – Ты ведь это хотел сказать, ну, признайся!
– Совершенно верно, – улыбнулся лейтенант, – прямо читаешь мои мысли!
– Психология, уважаемый господин Хаген, наука! – сделав ударение на заключительном слове, выразительно изрек фон Тиссен. – А теперь, если вы, конечно, не возражаете, перейдем к нашим повседневным заботам!
– Слушаю вас внимательно! – в тон ему произнес Гюнтер.
– Расскажи мне, что разглядел в свои рога-перископы, – посерьезнев, кивнул на стереотрубу Эрих. – Чем занимаются наши, так сказать, красные оппоненты?
– Тем же, чем и наши тевтонцы, – усмехнувшись, ответил Хаген, – потихонечку несут службу! Между прочим, кое-кого я уже запомнил в лицо, вроде как познакомился заочно!..
– А маленькие свинцовые «гостинцы» отправлять им в подарок не пробовал? Понимаешь, Гюнтер, что я имею в виду?
– Ну конечно, же, понимаю! Отвечу так – подобные мысли посещали мою светлую голову неоднократно, вот только метких стрелков, способных попасть точно в цель на дистанции более километра, у меня, к сожалению, нет! А посылать ребят в поле поближе к русским траншеям, что априори означает потери, я, извини, не хочу!
– И правильно делаешь! Скоро у нас станет жарко, и будет каждый человек на счету!
– Ты уверен или предполагаешь? – настороженно прищурился лейтенант.
– Убежден на девяносто девять процентов! – ответил фон Тиссен. – И могу объяснить, почему!
– Да уж, будь так любезен! – Хаген полностью обратился в слух.
– Здесь довольно все просто и, как мне кажется, очень логично, – начал свои пояснения обер-лейтенант. – Мои выводы основаны на данных воздушной разведки. За последние пару дней она зафиксировала переброску большого количества разнообразной советской военной техники к линии фронта, и на нашем участке в том числе.
– Под техникой ты подразумеваешь танки?
– В первую очередь, но не только! Замечено множество колесных бронеавтомобилей, мотоциклов и грузовиков! Все говорит о подготовке к скорому наступлению…
– Странно, – протянул Гюнтер, – я думал, что основные силы противника сосредоточены гораздо южнее, участвуют в битве под Курском, и русским сейчас не до нас…
– В штабе полка, да и, наверняка, дивизии тоже так считали, а теперь схватились за головы! – с грустью улыбнулся Эрих. – Ведь, если взять наш батальон, к примеру, то кроме бутафорских танков майора Риделя у нас больше ничего и нет, а помощи не предвидится! Конечно, я утрирую, но ты ведь догадался, к чему клоню?
– А почему бы нашим штабным стратегам не приказать нанести упреждающий артиллерийско-бомбовый удар по местам скопления неприятеля! – предложил Хаген.
– Такой вариант, насколько мне известно, рассматривался на совещании сегодня, но его отвергли. Все дело в том, что русские до поры до времени спрятали свои танки, бронемашины и все остальное в окрестных лесных массивах. Как ты сам понимаешь, нет смысла тратить снаряды или бомбить сотни гектаров леса, не имея точных координат. Сначала нужно провести наземную разведку, которой, как ни странно, еще не было, и боюсь, что на данный момент эта мера уже запоздала, и счет перед началом грядущей битвы идет на часы…
– И что нам делать, Эрих? – спросил Гюнтер, уже зная заранее, каким будет ответ товарища.
– Сражаться, – пожал плечами фон Тиссен, – и, видимо, умирать. Ничего другого не остается.
– Спасибо, дорогой мой, обнадежил! – шутливо поклонился лейтенант. – Вообще-то я рассчитывал дожить до преклонных лет и успеть понянчить любимых внуков!
– Ты удивишься, но я тоже, – усмехнулся Эрих.
Он яростно потер кончик носа тыльной стороной ладони и оптимистично заявил:
– Однако, не все так плохо. У меня есть план, согласованный с командиром полка Шредбергом. Суть такая: сегодня вечером, когда стемнеет, мы скрытно по ходам сообщения отведем солдат в третью линию траншей, то есть на четыреста с лишним метров вглубь нашей обороны. Оставим для видимости здесь человек тридцать, они присоединятся к батальону за час до рассвета. Советское наступление, по всем канонам, должно начаться утром с артиллерийской подготовки, главная мощь которой придется на передний край. Вражеские снаряды перепашут пустые окопы, а когда русские бросятся в атаку, то никого в них не найдут! И, пока они будут думать, куда мы делись, вступят в дело наши полковые орудия и минометы и нанесут противнику ощутимый урон. По крайней мере, я очень рассчитываю на это. Что скажешь, Гюнтер?
– План неплох, – без паузы ответил Хаген, – учитывая факт, что выбора у нас особо нет. Но сразу возникают два вопроса, причем второй я должен был задать немного раньше. Итак, во-первых, – что мешает неприятелю последовательно или сразу накрыть огнем орудий все траншеи? И во-вторых, если я правильно понял, ты считаешь, что именно завтра, а не, например, через неделю советские войска предпримут наступление. Откуда подобная уверенность?
– Насчет артподготовки скажу лишь, что это лотерея, и не нам, а вражеским командирам, к большому сожалению, решать, куда и как стрелять! А то, что операция противника начнется ближайшим утром, очевидно, с рассветом, вытекает из упомянутой мной выше логики. Смотри: по сведениям той же воздушной разведки, со вчерашнего вечера дороги, ведущие к линии фронта, опустели, следовательно, передислокация частей Красной армии завершена. Но и сидеть в лесах русские не будут! Они ведь не знают, что наши хваленые «штабные стратеги», как ты их назвал, проспали все на свете! Наоборот, они уверены, что разведгруппы вермахта могут выявить основные районы сосредоточения бронетехники в любой момент, и последует удар, как ты чуть ранее и предлагал…
– Я все понял, Эрих, можешь не продолжать, – прервал товарища Гюнтер и вздохнул. – Скажи лучше – почему ты умный и дальновидный, а только обер-лейтенант?
– Извини, вопрос задан не по адресу, – покачал головой фон Тиссен.
– И все же? Сам-то как думаешь? – продолжал настаивать Хаген.
– Наверное, я не карьерист, – произнес Эрих негромко.
– Я тоже так считаю, – снова вздохнул Гюнтер, – но лучше бы ты им был…
* * *
…Занимающийся над полем рассвет капитан Набойченко встретил со своими бойцами в окопах на передовой. Грядущий день обещал быть даже по суровым фронтовым меркам тяжелым. Подчиненным майора Деменева предстояло прорвать оборону противника на центральном направлении, выбив гитлеровцев из передовой траншеи, укрепиться на захваченных позициях и удерживать их до тех пор, пока основные силы в количестве двух пехотных и двух мотострелковых батальонов при поддержке танков и броневиков, смяв фланги неприятеля, не возьмут части вермахта в клещи. И сейчас Геннадий в ожидании часа «Хэ», как он сам называл тот момент, когда роты устремятся вперед, прокручивал в голове очередность дальнейших событий.
«В четыре тридцать утра артиллеристы дадут первый залп, – рассуждал про себя капитан, – и будут «лопатить» ближайшую к нам траншею фашистов ровно десять минут, а затем перенесут огонь вглубь оборонительных порядков немцев. В это время или, может, чуть позже с батальонного КНП выпустят три красные ракеты – сигнал к началу наступления. Одновременно с Самохиным и Пал Палычем я поднимаю свою роту и без промедления веду ребят в атаку, благо, что все наши мины уже сняты. Связисты тянут провода следом. Как можно быстрее пересекаем открытое пространство и по проделанным ночью саперами во вражеском минном поле проходам устремляемся к окопам фрицев. Не позднее пяти ноль-ноль мы должны ворваться в первую траншею противника. Если все получится, и немцы побегут, тогда докладываем комбату и ждем дальнейших приказаний. И, само собой, подсчитываем убыль личного состава…»
При мысли о потерях лоб Набойченко прорезала глубокая морщина, а глаза заволокло ледком. Сделав вид, что проверяет отросшую на щеках почти суточную щетину, он принялся деловито ощупывать ладонью свое небритое лицо, неспешно и естественно вертя при этом головой и украдкой наблюдая за расположившимися поблизости бойцами.
Вот Каменев, сибиряк из Тобольска. Обычно замкнутый и немногословный, он и сейчас держался особняком, рассеянно поглаживал приклад винтовки и размышлял о чем-то глубоко своем. И совершенно не обращал внимания на Кулика с Носковым, тихо споривших между собой в полутора метрах левее. Впрочем, дружеские препирательства для этих двоих являлись обычным и привычным делом и давно не вызывали интереса у кого-либо из хорошо знавших их людей…
Хотя нет, если быть до конца справедливым и объективным, то один человек, в иное время непременно бы вмешавшийся в эту, да и в любую другую, дискуссию, причем кто бы ее ни вел, был лично Геннадию прекрасно известен. Он сидел в паре шагов от капитана, устроившись на ящике из-под снарядов, валявшемся на дне траншеи, и рассматривал зажатую в пальцах незажженную папиросу. Нетрудно догадаться, что это был Андрей Овечкин, по натуре весельчак и балагур, заводила, каких мало. Но в настоящий момент он выглядел задумчивым и вместе с тем сосредоточенным и серьезным.
На том же самом ящике к старшине бочком притулился его земляк ефрейтор Петров. Сложив брови домиком, он что-то быстро строчил огрызком карандаша на мятом листочке бумаги.
«Наверняка письмо домой пишет, – решил Набойченко, – и в этом весь Сашка – оставил личные дела, как обычно, напоследок…»
Машинально прикрыв рот рукой, Геннадий подавил глубокий зевок и вновь окинул взглядом своих ребят, всматриваясь в уже даже не знакомые, а ставшие почти родными для него лица, и тяжело вздохнул, осознавая, что до сегодняшнего вечера некоторые из этих замечательных и полных сил людей могут не дожить…
«А где наш юный Поздняков? – стараясь отогнать тягостные мысли, подумал он. – Они ж всегда с Андрюхой неразлучны, словно мифические Кастор и Поллукс…»
Сергея капитан увидел не сразу, поскольку худощавого сержанта заслонял своей могучей фигурой Владимир Носков. Молодой снайпер, как и его напарник, был чрезвычайно собран. Аккуратно положив винтовку на бруствер, юноша, внешне бесстрастно и практически не мигая, смотрел в сторону немецких траншей, однако Геннадий наметанным глазом тотчас определил, что Поздняков сильно волнуется, хотя вида не подает.
– Неудивительно, – практически беззвучно, не разжимая губ, шептал командир роты, играя желваками на щеках и безотчетно начиная злиться на самого себя, – ведь это первое наступление для парня, только перешагнувшего восемнадцатилетний рубеж. Конечно, пороха Сережа понюхал, и в тыл к фашистам ходил, но вести бой из засады – это одно, а бежать во весь рост на противника через широкое поле, ожидая каждое мгновение внезапного попадания пули в твое беззащитное тело, – совсем другое. И он, несмотря на свой возраст, хорошо понимает, что навсегда может остаться в этой траве. Понимает и готов жертвовать собой, хотя у него вся жизнь впереди, а я, твою мать, старый кретин, должен бросить его, да и всех других ребят прямо на фашистские пулеметы. Проклятая война!
Не сдержав нахлынувших внезапно эмоций, Набойченко произнес последнее предложение достаточно громко вслух, попутно врезав в сердцах кулаком наотмашь по собственному бедру, да так сильно, что невольно вскрикнул от боли и привлек своим возгласом внимание остальных.
– Все нормально, парни! – расплывшись в притворно-благодушной улыбке, тотчас воскликнул он, успокаивая повернувшихся в его сторону бойцов. – Просто мысли вслух!
– Переживаешь, Анатольевич? – тихо спросил поднявшийся с ящика Овечкин.
– Есть такое дело, – кивнул капитан. – Почти два года воюю, а до сих пор не могу привыкнуть, что вот только был живой человек, раз – и его уже нет…
– Ничего не попишешь, война без потерь не бывает…
– Все равно тяжесть на сердце. У нас половина роты желторотые юнцы. И Серега твой, и Колька Ершов, и этот, как его, Федька Залесский…
– Заславский, – мягко улыбнувшись, поправил командира Андрей, – ты его фамилию с названием города всегда путаешь.
– Заславский, – согласился Набойченко. – Да не суть. Им всем двадцати еще нет, молодые, ничего в жизни толком не видели. Не должны они погибать, не должны!
Капитана, что называется, проняло, и его состояние безошибочно уловил Овечкин. Положив руку на плечо командира роты, Андрей посмотрел в его полные грусти и печали глаза и по-отечески произнес:
– Не рви себе душу, Гена! Ты всегда в атаку идешь впереди, за чужие спины не прячешься и людей бережешь, как можешь! За это хлопцы тебя любят и уважают! И если я говорю, что ты лучший командир роты, значит, так и есть! Только скомандуй, и мы всей толпой побежим головы откручивать фрицам!
…Несмотря на связывающие мужчин почти дружеские отношения, старшина впервые назвал капитана Набойченко по имени. Все вышло абсолютно естественно и как-то само собой, по-человечески, что ли. Впрочем, и сам Геннадий не возражал – сейчас было особо не до устава, ведь перед лицом смертельной опасности, как известно, все люди равны. А в том, что рота пойдет за ним, Набойченко никогда и не сомневался…
– Спасибо, Андрюша, – искренне поблагодарил он. – Знаю, ты льстить мне не будешь.
– Ну, если только немножко, – серьезно прищурился старшина. – Но не сейчас, это точно…
Донесшийся из-за леса с востока раскатистый гром орудий прервал их диалог. Капитан бросил взгляд на часы и облегченно воскликнул:
– Кажется, началось! Самое время!..
