Уныло раскачиваясь в седле, Хома потер затекшую поясницу и мысленно проклял все на свете: неудобное скрипучее седло, на которое его насильно усадили, пыль, клубами поднимавшуюся со шляха, залепившую глаза, рот и уши, смрад волов, разлагающейся падали и самих чумаков. Бурсак ненавидел постоянные крики, гогот и суету вокруг, подозрительные чумазые лица, взгляды, которыми часто сверлили его спину, даже не скрывая, что ждут момента, когда парень зазевается и можно будет запросто прирезать его, сняв саблю и сапоги, и отобрать лошадь.

Обоз был настолько длинным, что клубы пыли почти успевали осесть, пока атаман или кто-то из чумаков объезжал его от начала до конца.

Вынужденный непривычно долго находиться в седле и при этом не сбиваться с общего ритма, идя вровень с усталыми волами, медленно тащившими груженые возы, Хома уже несколько часов подряд чувствовал, что у него болит все тело. К тому же ему то и дело приходилось убираться с пути, когда какой-нибудь чумак совершал объезд, яростно погоняя своего коня.

Хомину бричку атаман еще в начале пути приказал передать чумакам во временное пользование, но парень прекрасно понимал, что больше никогда ее не увидит, так же как и кистень, и радовался тому, что у него не отобрали хотя бы лошадь и что он все еще жив.

Люди, окружавшие бурсака, не вызывали у него ни симпатии, ни доверия. Их суровые, обветренные и отталкивающие лица были покрыты толстым слоем грязи и пятнами мазута. Эти люди казались настолько же бездушными и кровожадными, насколько страшны были их лица. Хома ни минуты не сомневался, что любой из них без лишнего сожаления прирежет собственную мать, если она попытается украсть у него хотя бы щепотку соли. Как уже догадался бурсак, отряд Братислава объединил самых отъявленных бандитов и теперь, все вместе, они преследовали нечисть по всему Запорожью.

На первом же перевале после долгого и изнурительного пути один, особенно чумазый, обмазанный дегтем чумак (эти люди, к большому удивлению Хомы, верили, что деготь оберегает их от чумы) не сумел разойтись в широком поле с шагающим вперевалочку пухлым Язвой. Столкнувшись плечами, чумак и Язва гневно и удивленно уставились друг на друга. Для устрашения противника Язва тотчас угрожающе опустил руку на саблю, висевшую на поясе, но пожилой чумак, и сам неробкого десятка, проигнорировал этот жест. Сердито оборотившись, мужчина неожиданно дерзко прикрикнул на него:

– Шо уставился?! Слыхал я, когда разъедемся, вы хотите часть добычи себе прибрать?!

– Это кто ж распускает подобные сплетни?! – вскинулся Язва.

– Я,– мужик вызывающе ухмыльнулся и сплюнул на землю.– Шо еще ожидать от вымесков вроде вас?! Слыхал я также, как вы своих же режете по ночам!

Глаза Язвы моментально налились кровью. Он яростно сжал рукоять сабли, задвигая локоть назад. Бурсак ничего не успел понять или даже отбежать в сторону, как на солнце ярко блеснул металл и кишки чумака вывалились на красивые сапоги Язвы. Кровь длинной струей брызнула Хоме на зипун.

Равнодушно обтерев саблю о рубаху мужчины, который грозился упасть прямо на него, Язва ловко повесил ее на пояс и отошел на пару шагов, позволяя зарубленному чумаку рухнуть на землю:

– Не только по ночам…

К Язве тотчас с проклятиями ринулись приятели зарезанного. Едва не затоптав Хому, они выставили оружие и окружили взбешенного Язву.

Пригибаясь, бурсак ринулся наутек. Только отбежав на безопасное расстояние, Хома обернулся и увидел, что приятели Язвы тоже не остались в стороне. Дружно побросав лошадей, они замахали саблями. Началась настоящая свалка. Меся сапогами грязь, чумаки бились молча и остервенело.

Вдруг из-за спины Хомы раздался выстрел. Могучий чумак в самом центре свалки схватился за грудь и медленно рухнул в траву. Вместе с ним опал другой позади него, сраженный той же пулей. Оба больше не шевелились. Остальные враз замерли, обернувшись. Не говоря ни слова, Братислав, сидевший на черном жеребце, медленно перезаряжал ружье.

Ворча и ругаясь, чумаки стали нехотя прятать оружие и расходиться.

С отвращением глядя на них, Братислав громко произнес, чеканя каждое слово:

– Я, кажется, предупреждал, что лично пристрелю каждого, кто устроит свалку!

Один из чумаков возмущенно открыл было рот, чтобы что-то возразить, но предусмотрительно замолчал.

Убрав ружье, Братислав развернул жеребца и тихо прибавил:

– Снимаемся с места. Вы отдохнули.

Издав усталый, возмущенный стон, чумаки переглянулись, просверлив спину атамана тяжелыми взглядами, но все как один подчинились. Хома, которому с непривычки было совсем худо, садясь на кобылу, едва не расплакался.

И вот обоз уже медленно плелся дальше, а наученные неприятным опытом чумаки только хмуро кривились друг на друга.

Не доверяя никому, постоянно вздрагивая, Хома на всякий случай держался ближе к атаману, разумеется, когда это было возможно. Братислава все время окружали вооруженные до зубов чумаки, чаще всего Хлыст, Язва или Демьян, которые ехали на почтительном расстоянии, лишь изредка приближаясь к атаману, чтобы, склонившись в седле, прошептать ему что-то на ухо. Братислав выслушивал их и лениво кивал, чумаки напряженно зыркали по сторонам или недоверчиво озирались на Хому.

Может, Хоме и показалось, но у него было ощущение, что он крайне раздражал всех, кроме Братислава, уже самим своим присутствием. Атамана забавляла эта ситуация. Ему, разумеется, бурсак тоже не доверял, но он также понимал, что зачем-то нужен Братиславу. Это внушало парню надежду, что он проедет живым хотя бы еще пару верст.

Стараясь не глядеть по сторонам и ни о чем не думать, Хома вел свою серую кобылу на небольшом расстоянии от черного как смоль вороного жеребца. Ехать ближе было невозможно: жеребец атамана был весьма норовист. Если серая неповоротливая кобыла Хомы шла с ним вровень, ретивый конь вечно норовил укусить ее. Ухмыляясь, атаман крепко держал жеребца под уздцы, порою внезапно разворачиваясь и пуская галопом в обратную сторону, чтобы проверить, как движется обоз.

В одну из таких отлучек, когда Хома почувствовал себя уже совершенно неуютно без атамана среди скрещенных на нем недобрых взглядов, Братислав вернулся и взмахом руки приказал обозу остановиться.

Возницы, подгоняемые криками Демьяна и Хлыста, тотчас замедлили волов, запряженных в первый воз, но следующие за ними забуксовали, подталкиваемые сзади. Облепленные жирными мухами, волы останавливались, тараща круглые глаза. Обоз начал извиваться и наконец встал.

Промчавшись мимо Хомы, атаман подлетел к Хлысту, который объезжал обоз, и замахал руками:

– Стой!

Пожилой чумак осадил лошадь и, утерев глаза от пыли, тотчас замер на месте, прищурившись и слушая атамана. Хома тем временем осторожно подъехал ближе, стараясь незаметно подслушать их разговор. Ему не терпелось понять, что же случилось, но среди общего гомона и свиста ветер доносил до него лишь обрывки фраз.

– Забирай все груженые… возы с тварями… и вези в…– тоном, не допускающим возражения, резко чеканил атаман.– По пути нигде не останавливаться. Серебро потом пересчитаю. Встретимся…

Тут голос атамана совсем потонул в шуме.

Выслушав приказ, Хлыст угрюмо кивнул и развернулся к обозу.

– Стой,– вновь окликнул его атаман и, подъехав ближе, вдруг горячо обнял чумака, едва не повалив с седла.– Будь осторожен,– он неожиданно тепло поглядел на Хлыста.– Да благословит тебя Господь,– и Братислав трижды перекрестил его.

В это время черный жеребец атамана исхитрился и ущипнул рыжую кобылу чумака за зад. Кобыла возмущенно заржала и ринулась вперед. Придержав ее, пожилой чумак махнул атаману и стал собирать свой отряд, подкрепляя крики поторапливающими жестами.

– Пошевеливайтесь! – надувая красные щеки, кричал Хлыст.– Шевелитесь, мазунчики!

Через несколько минут большая часть обоза отделилась, забрав с собою возы с добычей, и двинулась дальше по шляху. С взволнованными, но довольными лицами его сопровождал отряд чумаков под предводительством Хлыста.

Хома уже знал от чумаков, что передвигаться с добычей без крупного отряда было довольно рискованно. Раз Братислав решил разделиться, значит, груз был почти доставлен. И значит, Хлысту он доверял почти как самому себе.

Оставшиеся пятнадцать человек во главе с Братиславом с остатками обоза покатили дальше.

Язва, решивший, что атаман уже простил ему его поступок, припустил свою лошадь и пристроился слева от Братислава. Справа всю дорогу скакал Демьян.

Хома почувствовал себя еще хуже: спина болела невыносимо, да и обстановка в отряде, после того как уехали самые преданные люди Братислава, стала напряженнее.

Держались они теперь тесной группой, не разделяясь. Хома изредка ловил странные, тяжелые взгляды чумаков, когда Братислав был с кем-то из них особо суров. Иногда бурсаку казалось, что они, недовольные атаманом, что-то замышляли. Но пока они вели себя тихо и смирно.

Устроив очередной привал в поле, чумаки распрягли волов и лошадей, развели костры и развесили одежду на просушку. Назначенные кашеварами стали готовить ужин на всех. Вскоре чумаки сели в кружок у костра, с дымящимися глиняными мисками в руках, и затянули песню:

Чумакам, развалившимся у другого костра, эта песня тоже была хорошо знакома. Лежа под звездным небом, они вторили грубыми голосами:

Атаман лежал на овечьих шкурах, положив голову на седло своего коня, и думал о чем-то своем.

Рядом с ним дымили люльками Демьян и Язва, отпуская сальные шуточки. Пение всем подняло настроение. Всем, кроме атамана.

Братиславу, как думал про него Хома, поднять настроение могли либо червонные, много червонных, либо чья-то несправедливая и мучительная смерть. Поэтому он и лежал отдельно, угрюмо глядя в небо и не участвуя в пении.

– Э-эх, бабу бы сейчас,– пуская кольцо дыма, мечтательно протянул Демьян.

– Если свернуть со шляха, то в двух часах езды, – осторожно заговорил Язва, косясь на атамана,– есть один хутор с гарными дивчинами. Местные бабы так одичали от тоски, что при виде нашего брата сами прыгают на руки,– чумак еще раз многозначительно поглядел на атамана.

Надвинув шапку на глаза, Братислав пожевывал травинку, не обращая внимания на их разговоры.

– Что думаешь, Братислав? – приподнявшись на локтях, с надеждой спросил Демьян.– Заглянем ненадолго?

– Мы уже столько дней в пути,– набравшись храбрости, прибавил Язва.– Чумакам нужен отдых, пока мы не поубивали друг друга или… Что скажешь, Братислав?

– С твоих слов получается,– выплюнув травинку, наконец вымолвил атаман,– что, когда я попросил вас привести ко мне на службу самых проверенных людей, вы ослушались и привели всякий сброд, слабых тютюнь и мазунчиков?! – в голосе Братислава явно слышалась издевка.

– Нет, нет,– Демьян испуганно округлил глаза. Язва сжал челюсти, запыхтев в пухлые щеки. Оба чумака разом покраснели и примолкли.

– Чего развалились? – рявкнул на них Братислав.– Лошадей проверял кто?!

– Этим занимаются Игнат и Петро.– У Язвы обиженно загуляли желваки.

– Так, может, мне Игната и Петро назначить товарищами атамана? – резко вскочив, грозно выпалил атаман.– И то больше проку будет да меньше трепа!

Мгновенно поднявшись, Язва и Демьян одернули мятые рубахи и, перешагивая через остальных, хохотавших над ними, чумаков, поспешили к лошадям, которых чистили.

– Что уставился? – атаман хитро улыбнулся удивленному Хоме, сидевшему неподалеку, прислонившись спиною к дереву, в стороне от чумаков. Не дождавшись ответа, Братислав снова опустился на шкуры и лег, лениво закинув ногу на ногу.

– Смотрю я на тебя и диву даюсь,– оглядевшись и убедившись, что их никто не слышит, нерешительно произнес Хома.– И не страшно тебе, что темной ночью во сне один из них тебя прирежет как порося?

Братислав перестал покачивать ногою и улыбаться. – Вижу, ты так и хочешь моей смерти. Только не мечтай, нужен я им,– он снова расслабился.– Ни один из них, кроме Хлыста, не знает толком шлях. Но Хлыст далеко, да и никогда не сумеет удержать их всех, чтобы они не поубивали друг друга. И уж тем более он не сможет договориться с гетманом о такой выгодной цене за наш промысел,– с победной улыбкой бормотал Братислав.– Моя смерть обернется для них голодным годом или, даже больше, голодной жизнью.

Хома задумчиво помолчал, вдумываясь в слова атамана.

– Завтра после полудня мы прибываем в одно заброшенное село,– беззаботно закинув руки за голову, продолжил Братислав.– Там у тебя будет возможность показать всем, какой ты мастер по нечисти.

При этих словах бурсак испуганно привстал и, уронив шапку, встревоженно поглядел на атамана.

– Да не бойся ты! – усмехнулся Братислав.– Если справишься, я щедро заплачу тебе. Хватит на новый зипун взамен этой рухляди,– атаман махнул на зашитый где только можно зипун Хомы.– Ну, а если не справишься,– Братислав брезгливо скривил губы, – ну, что поделать. Сам виноват. Нечего было хвалиться.

Онемев от страха, Хома сел и, зачерпнув в кулак горсть земли, стал пересыпать ее из ладони в ладонь, чтобы успокоиться.

– Общение с нечистью наверняка отнимает много сил,– с издевкой прибавил Братислав.– Ложись-ка ты спать. Убежать все равно не сможешь.

Не выдержав волнения, Хома вскочил с места и, не зная, куда податься, поплелся к костру, вокруг которого чумаки уже дружно распивали дешевую сивуху. Плюхнувшись на землю, бурсак вытянул к огню внезапно замерзшие ладони и, закрыв глаза, слушал мрачное пение.

До самого утра просидел Хома возле костра, так и не сомкнув глаз, размышляя о том, что же за работа его ждет, если атаман не пожелал жертвовать ради нее даже самым никчемным из своих людей, а поручил ее бурсаку.