Хома проснулся от крика петуха. Противная птица орала так громко, словно сидела у него над самым ухом.

– Молчи, проклятый! – сквозь сон крикнул Хома и приподнялся с постели. Словно сотни маленьких осколков мгновенно разлетелись у него в голове, создавая невыносимый шум. В глазах потемнело. Тело парня было тяжелым, как будто чужим. Не сумев пошевелить ни рукой, ни ногой, Хома ощутил чудовищную боль в затылке.

«Что это со мною? – испугался он.– Вроде вчера не ушибался…»

Припомнив, как отхлебнул перед сном горилки, Хома подивился, какая крепкая она оказалась, и тут же решил, что больше никогда не будет ничего пробовать из Вериных запасов без спроса.

– Так и подохнуть можно,– прошептал Хома, мелко дрожа и растерянно оглядываясь по сторонам. В хате было тихо. Глупо было даже надеяться, что трудолюбивая хозяйка все еще спит. Наверняка Вера встала еще засветло и тихонько выпорхнула на хутор работать.

Однако тут послышался скрип половиц, и из сеней робко выглянула Вера с полными руками свеклы, румяная, свежая и улыбающаяся:

– Проснулись, паныч?

Ничего не ответив, Хома залюбовался на нее. Тонкие русые Верины волосы слегка вились, нежно обрамляя аккуратное светлое личико, казавшееся совсем детским, если бы не глубокая складка поперек лба и не крохотные лучики морщин вокруг бездонных голубых глаз. Простенькие юбка и сарафан так ладно сидели на бабе, что она казалась нарядною как царица, пусть и слегка запыленною от перебирания свеклы.

– Что с вами? – приглядевшись к бурсаку, растерялась Вера.– Вы, паныч, очень бледный. Может, водички принести?

Хома осторожно кивнул. Вера скрылась из виду и появилась с кружкой воды. Хома вожделенно протянул руки, но баба грациозно прошла мимо, свернув к полке со склянками у высокого узкого окна. Задумчиво поглядев на пузырьки с жидкостью, она откупорила один, понюхала и добавила в воду несколько капель.

Прошагав к гостю, баба присела на лавку рядом с ним и заглянула в глаза:

– Пейте.

От нее пахло полевыми цветами и чем-то сладким. Так изумительно, что Хомино дыхание участилось. Схватив кружку, он стал жадно пить воду, успевая поглядывать на Веру горящими глазами.

Щеки бабы порозовели. Убрав со лба прядку волос, она смущенно потупила глаза.

– Вот спасибо тебе,– выпив до конца, поблагодарил парень и тайком стал разглядывать ее изящную длинную шею, тонкую прозрачную кожу и блестящие ключицы. Вера была так хороша, так мила! Ее красота была неяркой, неброской, скорее оглушительно-нежной, сбивающей с ног своею беспомощностью. Бурсак даже решил про себя, что краше Веры никогда никого не встречал.

Так и сидели они молча, пока Хома таращился на все более смущающуюся Веру, и она не отводила взгляда, не убежала прочь, хоть и сидела как на иголках.

Приняв пустую кружку маленькими ручками, баба собралась уходить, но Хома поспешил извиниться:

– Сам не знаю, что со мною…

– Вам лучше быть осторожнее с моими настойками,– Вера лукаво улыбнулась, и в ее глазах заплясали огоньки.– Вы, видать, паныч, не привыкши. Некоторые могут быть очень крепкими,– она захихикала.

Парень покраснел как помидор, оттого что Вера все знает.

Закинув голову, баба расхохоталась, потрясая мягкими локонами, выпавшими из косы. Ее смех был нежным и звонким, словно переливался ручеек.

– Ну что вы, паныч,– она склонилась и положила свою ладонь Хоме на руку. Его сердце едва не выпрыгнуло из груди.– Все хорошо, не смущайтесь. В следующий раз я обязательно оставлю вам горилки.

Растрогавшись, Хома хотел сказать, что не нужна ему эта проклятая горилка. А нужна только Вера. Чтобы она вот так сидела с ним и держала его за руку целую вечность, никуда не уходя. Любуясь бабой, Хома хотел сказать, что никогда не испытывал таких чувств, но вместо этого он только открывал и закрывал рот, не произнося ни звука.

Смущенная Вера тоже замерла, глядя на него своими глазищами. Ее дыхание участилось. Хома подумал, что, наверное, нужно без слов просто наклониться к ней, всего чуть-чуть, и поцеловать. Но он не мог. Страх и стыд сковали парня.

На лице Веры проскользнуло что-то вроде разочарования или обиды. Что-то очень женское. Закусив губу, она поправила складки на юбке и, шумно вздохнув, поднялась, попятившись к двери.

– Отдыхайте, паныч,– неловко улыбнулась она.– Я пойду. У меня работы много,– она скрылась в сенях.

Прогулявшись до центра хутора, Хома в этот раз не приметил ничего странного. Наоборот, козаки и местный люд были необычайно улыбчивы и веселы, что казалось невероятным после тревог предыдущего дня.

Хома был приятно удивлен тем, как изменилось настроение хуторян, и радостно глубоко вдохнул, расправив плечи и ослабив веревку на поясе зипуна.

Вежливо здороваясь, парень стал весело насвистывать и шагнул за ворота вслед за лохматым табунщиком, намереваясь пройтись вокруг хутора.

Чья-то тяжелая рука легла на его плечо. Хома сжался и удивленно оглянулся. Перед ним с грозным лицом стоял вооруженный до зубов Фитиль.

– Пан учитель, куда собрался? – ехидно спросил он.

– Я… прогуляться хотел,– робко пробормотал Хома, чувствуя кожей угрозу и неприязнь, исходящие от пожилого козака.

– А что, учеба с панычами уже закончена? – сморщив грубое лицо, поинтересовался козак.

– Так паныч Авдотий болеет,– пожимая плечами, Хома попятился от козака, пока не уперся в кого-то.

Позади него стоял полуголый Сивуха, который возник словно из ниоткуда.

Сивуха широко улыбнулся Хоме беззубым ртом и распахнул объятия:

– Пан философ! Гуляешь?

Хома перевел растерянный взгляд с Сивухи на Фитиля, который стоял в воротах, не шевелясь, грозно как скала.

– А не выпить ли нам по чарке, пан философ?! – Сивуха приобнял бурсака и потянул обратно на хутор.

– Отчего же не выпить! – Хома робко улыбнулся и настороженно поглядел на старого козака.

Фитиль проводил их тяжелым взглядом.

– Пойдем, я покажу тебе хороший шинок,– не дожидаясь Хоминого ответа, Сивуха потащил его за рукав.

– Чего это он? – Хома встревоженно озирался на Фитиля.

Сивуха крепко повис на бурсаке, и Хома понял, что козаку просто-напросто трудно идти.

«Стало быть, он уже принял горилки»,– рассудил Хома.

Кроме того, от козака невероятно разило немытым телом, потом и луком.

– Ой, не бери в голову! – махнул Сивуха и незаметно показал язык Фитилю.– Фитиль – военный человек. У него, кроме этой войны, в голове ничего нету! Мы же с тобою – другое дело, верно? – подмигнул Сивуха.– Мы люди интеллигентные, тонко чувствующие. Нам, кроме работы, надобны развлечения, верно говорю?!

– Ох, и верно! – от души согласился Хома и снова повеселел.

Аккуратный, среднего размера шинок был полон. Хмельные козаки опрокидывали чарку за чаркой и гоготали так, что дрожали стены. Похожий на хорька плешиво-седовласый шинкарь улыбался им из-за стойки, протирая тарелки и погоняя дочку, тучную усатую дивчину с недовольной миной и тяжелой задницей.

Осторожно усевшись на лавку, залитую чем-то жирным и брезгливо протертую той самой дочкой, которая, казалось, только еще больше размазала жир, Хома склонился к Сивухе, который уже зацепился языком с молодым румяным козаком, которого, как Хома уже знал, звали Богданом.

Оживленно оглядываясь вокруг, парень поинтересовался:

– А что все гуляют? Праздник, что ли, какой?

– Ну, можно сказать и так! – обнимая Богдана, Сивуха ухмыльнулся беззубым ртом, поднял чарку и стал жадно пить, заливая лицо и шаровары. Отрыгнув, он прибавил:

– Мирный день – разве ж не праздник?!

– Праздник,– кивнул бурсак и осторожно отпил из своей чарки. Вкус был ужасный. Хома скривился, глядя на чарку.

– Скоро принесут Верину горилку,– поймав его взгляд, усмехнулся Богдан.– Это пойло лучше не пить.

– Экие вы цацы! – Сивуха придвинул к себе Хомину чарку. Козак мгновенно охмелел и говорил уже не очень внятно.– Радовались бы лучше, что живы-здоровы!

Богдан угрюмо кивнул, и за столом повисла тишина. Вдруг по шинку разлились ликующие возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то даже кричал «ура».

Сивуха с Богданом тоже вскочили. Распахнув двери, седой шинкарь заносил здоровенные тяжелые кувшины и прятал их за стойку шинка. Тучная девка, его дочь, тут же начала разливать и разносить по шесть чарок зараз, то и дело шлепая по рукам излишне прытких выпивох, которые от нетерпения тянули ее за подол.

– Нас, нас не забудь! – встав на лавку, возбужденно кричал Богдан с раскрасневшимися щеками. Девка плюхнула кувшин на стол перед ними и, вильнув толстым задом, поспешно удалилась за стойку.

Все трое – Сивуха, Хома и Богдан – разом припали к чаркам. Великолепная горилка божественным нектаром растекалась по нутру. Шинок повеселел еще больше.

– Ай да Вера! – утерев еще совсем редкие, хиленькие усы, Богдан блаженно улыбался.– Ей-богу, женюсь!

– Ха! – кисло улыбнулся Сивуха.– Женилка-то выросла?

Богдан вспыхнул и открыл было рот, чтобы возразить Сивухе. Скривив морщинистое лицо, Сивуха пояснил:

– И не такие женихи к ней подбиваются! Куда тебе-то?!

Богдан обиженно засопел, опрокидывая чарку и жестом показывая дивчине, чтобы, не мешкая, принесла вторую.

– Это ты о ком?

– Знамо дело, о Ясногоре! – крякнул Сивуха.– А то ты не знаешь!

При упоминании имени приказчика молодой козак сердито сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев. Принявшись за вторую чарку, он недобро прошептал, едва слышимый среди шума и гогота:

– Вот ведь мерзавец! Мало того, что хочет сотника со свету сжить, так еще и за Верой моею волочится?!

– Как это хочет Гаврилу сжить? – вскинулся Сивуха, глядя на него сердитым мутным взглядом.– Думай, что мелешь!

– А я что думаю, то и мелю,– распалялся молодой.– Только ничего у него не выйдет! Пан сотник наш поправится, а Вера все равно не пойдет за него замуж! И ни за кого не пойдет… – с горечью прибавил Богдан.

– Это почему же? – осторожно поинтересовался Хома, который слушал их разговор очень внимательно, особенно ту часть, где говорилось про Веру.

Козаки, набычившись, переглянулись и замолчали. Наконец Сивуха сказал:

– Несчастная она девка, не пойми чем живет. Все только другим помогает, для себя ничего.

– И ведь нет никого на хуторе, кто бы не был ей чем-то обязан! – усмехнулся Богдан.– Я вот только не разберу, почему она грустная такая и всегда одна?

– Горе у нее,– буркнул Сивуха.– Несчастье, говорю же.

– Это ж какое? – разом спросили Хома с Богданом.

– Все знают, что она хотела лекаркой быть,– Сивуха благодарно принял у тучной девки новую чарку горилки и, подмигнув ей, смачно ударил ее по заду. Дивчина возмущенно замахала руками. Хохоча, Сивуха увернулся и продолжил, довольно улыбаясь:

– Не сложилось у Веры. Принимала трудные роды, дитя спасла, а роженица погибла.

– И что с того?! – ударил по столу захмелевший Богдан.– Она ж не виновата, всякое бывает!

– Всякое-то всякое,– рассудил Сивуха.– Да только это была жинка пана сотника. Вера с тех пор и не может простить себе.

– Брешешь! – Богдан присвистнул.– Отчего ж на хуторе об этом никто не знает?!

– Кому надо, тот знает,– отмахнулся Сивуха.

– А ты-то при чем?! – не унимался молодой.

– Я раньше был правой рукой пана Гаврилы,– обиженно процедил Сивуха.

– Ты?! – не поверил Богдан.– Да не может того быть!

– Да как это не может?! Думай, что мелешь! – Сивуха вскочил из-за стола.

Хома поспешил вмешаться.

– А что мы, братцы, не танцуем?! – выкрикнул бурсак и развернулся к остальным: – Разве ж это веселье, без танцев?!

По всему шинку раздались радостные возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то робко запел, его поддержали нестройные голоса. Поспешив в середину шинка, Хома сбросил шапку и пустился в пляс.

В мазанку Веры Хома добрался с трудом, когда на дворе уже смеркалось, а шинок опустел. Скинув лапти на входе в горницу, бурсак прошагал до постели и тяжело рухнул, продолжая напевать веселые песенки.

В сенях скрипнула дверь, и сердце парня выжидающе забилось. Он перестал петь. Показалась уставшая Вера и, робко поздоровавшись, хотела, как обычно, юркнуть за занавеску.

Но захмелевший и довольный Хома был радостно смел.

– Вера, не уходите, пожалуйста,– улыбаясь, позвал он.– Мне надобно с вами поговорить.

Вера послушно подошла, скромно опустив густые темные ресницы:

– Чего изволите, пан философ? Может, вы голодны?

– Нет, спасибо,– Хома покачал головою.– Хотя, признаться, я не отказался бы от чарки горилки.

– Сейчас! – подобрав юбку, Вера проворно выпорхнула в сени и вернулась с чаркой.

– Присядьте, пожалуйста,– попросил парень. – Когда вы рядом, мне становится спокойнее на душе.

– Ну, хорошо,– Вера осторожно опустилась на лавку и испуганно поглядела на него.

Хома и сам был напуган. Сделав большой глоток, он спросил:

– Как паныч Авдотий?

– Авдотий быстро поправляется,– Вера улыбнулась.– Скоро вы сможете начать занятия.

– Это хорошо,– пробормотал парень, вглядываясь в ее бледное лицо.– Знаете, Вера, много странного и чудного заметил я у вас на хуторе.

– Что же, например? – наморщив лоб, поинтересовалась Вера.

Бурсак поразмыслил, стоит ли рассказывать о том, как напугал его на псарне вид истерзанной собаки. Передумав, он произнес:

– Я знаю, умер у вас кто-то?

– Маруся,– Вера печально вздохнула.– Несчастный случай, страх такой! это ужасно,– схватив юбку, она стала нервно мять холстину между пальцев.– Никак не могу привыкнуть к тому, что люди иногда умирают,– призналась Вера.

– Это тяжело,– согласился Хома, пожалев Веру и решив больше не задавать вопросов про Марусю.– Тяжело вам здесь? Это не хутор, а крепость какая-то,– семинарист поежился.– К чему вам все эти укрепления? На хутор часто нападают?

Вера с нежностью заглянула Хоме в глаза:

– Не тревожьтесь, паныч. Все с вами будет хорошо. Козаки нас всех защитят.

– Я не только за себя тревожусь,– признался Хома.

– А за кого же еще? – удивилась Вера.

– За вас,– тихо признался парень и покраснел до кончиков ушей.

«Хорошо, что свет от свечи такой тусклый»,– с облегчением подумал он.

Однако ж свет не помешал ему разглядеть, что при его словах Вера вся заалела.

– Почему ж вы считаете, что у нас крепость? – с придыханием спросила она.

– Сегодня утром один козак не дал мне выйти за ворота,– Хома задумался.– Я не знал, что не могу покидать хутор.

– Ну что вы, паныч,– Вера как-то нервно расхохоталась.– Козаки суровые, но справедливые. Померещилось вам, поди. Угощайтесь, пан философ, и ложитесь спать,– ласково прибавила она.

Хома перевел взгляд на худые плечики, на острые груди и бледные тонкие запястья бабы и прошептал:

– Нравишься.

Баба застенчиво подняла глаза и впервые прямо посмотрела на Хому. Парень почувствовал, что земля уплывает у него из-под ног, и протянул к Вере руки. Она не оттолкнула. Продолжая глядеть Хоме прямо в глаза, Вера осторожно взяла у него чарку, поставила ее на стол и приблизилась к гостю. Накрутив на палец курчавый волос Хомы, она кокетливо улыбнулась:

– Ты тоже, хлопец, удался!

Сердце Хомы застучало бешено. Он наклонился, чтобы поцеловать бабу, но тут из-под его рубахи показалось голубое сияние.

– Что это? – испуганно отпрянула Вера.

– Так,– Хома торопливо прикрыл сияние ладонью, но оно все равно проступало сквозь пальцы.

– Ну надо же,– Вера не могла оторвать зачарованных глаз.– Как красиво.

– Хочешь, подарю? – тяжело дыша, предложил Хома.– Проси, что хочешь.

– Ничего мне, паныч, не нужно,– Вера рассмеялась и отстранилась.– Мне только боязно, что вы носите его рядом с крестом,– призналась она.– Вы, конечно, ученый, не то что я,– баба стыдливо потупила глаза.– Но разве так можно?

– Да черт с ним, с этим каменюкой,– прошептал Хома и, стянув амулет, сунул в карман.– Давай мы лучше о нас поговорим?

– О нас? – Вера удушливо покраснела.

– Я как тебя увидел, только о тебе и думаю,– признался парень.

Вера раскраснелась еще сильнее и спрятала лицо в ладони. Хома взял ее за подбородок и поцеловал с большой нежностью.

Баба тяжело и влажно задышала, податливо открывая рот под его поцелуями. Хома робко приобнял ее за талию.

Вера вдруг отстранилась и встала с лавки. Развязав пояс, она медленно расплела косу, разметав по плечам мягкие русые локоны. Скинув юбку и рубаху, она погасила свечу и маленьким пальчиком подозвала к себе замершего от восхищения Хому.