Проснулся Хома далеко за полдень. Его тело затекло от лежания на лавке в неудобной позе и тесной одежде. Голова кружилась.

Поднявшись, бурсак сел и огляделся по сторонам. Веры в хате не было. Зато на столе его поджидала аккуратная ароматная стопка блинов и чарка квасу.

Подкрепившись румяными блинами, Хома вздохнул, пожалев, что вместо кваса Вера не оставила ему горилки, но рассудил, что так, верно, велел Ясногор. Почистив одежду от пыли, семинарист поглядел на свои черные босые ноги.

– Как все же жаль сапоги,– расстроенно пробормотал он.– И как все же славно, что я выбрался из того поганого тумана и зверь меня не сожрал. Видать, бережет меня Боженька.

Хома трижды перекрестился, потянулся и встал.

Радостно улыбнувшись, он с любопытством осмотрел иконы Божией Матери, кружевные салфеточки, Верины склянки, стоящие тут и там тонкие и толстые восковые свечи, какие-то инструменты непонятного предназначения и осторожно, чтобы ничего не задеть, вышел в сени.

В сенях он обнаружил лохань теплой воды, заботливо приготовленную Верой, да крепкие лапти точно по его ноге. Умывшись, бурсак натянул лапти, рассудив, что это лучше, чем ходить босиком, как Сивуха.

Мысленно поблагодарив хозяйку за доброту и заботу и подивившись, как она все успевает, парень поправил саблю на поясе и отправился осмотреть хутор.

Не спеша он прошел аккуратный садик, окружавший Верину мазанку, и оказался неподалеку от панского куреня.

Работы были закончены, люд разошелся. По двору бегала детвора с рогатками. Где-то рядом послышался звучный голос приказчика, раздающего указания. Голос приближался.

Оглядевшись, Хома проскользнул между аккуратными одинаковыми хатами в сторону центра хутора.

Спустившись с пригорка, бурсак вышел к псарне, о чем он догадался по характерному запаху и лаю. Он хотел было пройти мимо, как вдруг через распахнутые двери увидел знакомых девок, встреченных им утром у ворот. Стоя на карачках и отклячив зады, девки спорили, намывая что-то грязными тряпками. По всему было видно, что старшая распекала за что-то младшую. Их зады и мокрые груди заманчиво покачивались в такт движениям. По лбам и щекам стекал пот. Хома на мгновение даже залюбовался зрелищем и сам не заметил, как вошел в псарню. За оградой заскулили немногочисленные псы. Вид у них почему-то был тощий и жалкий. Парень удивленно подумал, что совсем не видел на хуторе беспризорных собак.

Мастерски орудуя тряпками, девки совсем не замечали его.

– Фу-у! – брезгливо сморщилась старшая.– Страсть-то какая! Так и будем вечно чьи-то кишки драить?! – возмутилась она.– А что, ежели живность закончится? Что потом?

– Ужас,– молодая прикрыла нос рукой и отвернулась.– Пан сотник и козаки делают все, что могут, сама знаешь,– устало возразила она, окуная тряпку в ведро с бурой водой.

– А ты больно слушай, что они брешут! – дородная скривилась, словно хлебнула кислых щей.– Вот я погляжу, коли Ваньку твоего так будем соскребать!

– Думай, что мелешь! – взбрыкнула худая, толкнув приятельницу в бок.– Как это Ваньку соскребать?!

– А что знаю, то и мелю,– дородная угрожающе свесилась над нею.– Маруся тоже, видать, не ждала такого конца!

– Маруся – дура! – смачно сплюнула младшая. – Да еще и тетеха! Нечего шляться было, сказано же дома сидеть! Это ж надо было попереться туда! Тоже мне, придумала! Чуйства у нее! Нечего по чужим хатам ошиваться, вот что я скажу!

Хома взглянул на пол в то место, где усердно терли девки, и внезапная тошнота подступила к горлу. Мерзкой жижей на полу широко раскинулись собачьи останки, вперемешку с соломой. В другом ведре у девок уже лежали клоки шерсти с кожей, кишки, остатки челюсти с носом.

Дородная девка наконец заметила Хому, вздрогнула от неожиданности, замолчала и, толкнув вторую, попыталась прикрыть безобразное зрелище подолом.

– Пане! А что вам здесь нужно? – она притворно заулыбалась.– Заблудились?!

Хома не отвечал.

– Ну-ну, не смотрите,– рассмеялась девка.– А то вон как подурнели весь! Того и гляди в обморок упадете!

Хома тяжело вздохнул:

– А что это там у вас?

– Нечего тут удивляться, псарня же,– девица отмахнулась.– Всякое бывает, собаки что-то не поделили. Обычное дело. Да идите уже! – вскочив, она локтями вытолкнула Хому, чтобы не запачкать его окровавленными руками. Пахло от нее потом и чем-то кислым.

Хома ошалело замотал головой у дверей псарни:

– Как же они ее так, на мелкие куски? Аж кишки во все стороны раскидало!

– Ну, этого уж я вам не скажу, меня там не было! – хохотнув, девица толкнула его посильнее, оставив на зипуне грязное бурое пятно, и затворила двери перед его носом.

Подавив приступ тошноты, Хома попробовал взбодриться.

– Надо бы раздобыть горилки! – и пошагал дальше в сторону центра.

Вскоре он прошел весь хутор до самых ворот, которые по-прежнему были открыты. Сквозь них виднелся тот самый пригорок, с которого Хома скатился, и черная полоса леса вдалеке.

Мрачный пожилой козак, в котором Хома тотчас признал Фитиля, медленно выезжал из хутора на крытой телеге. У ворот столпились казачки и дворовые бабы, держа платки в руках и завывая все разом.

Хома с любопытством и тревогой подошел ближе, стараясь разглядеть, что вывозит Фитиль. Наехав на камень, телега пошатнулась. Из-под покрывала выглянула сухая женская рука с полосами запекшейся крови на запястье. Хома охнул. Телега выехала за ворота.

Приблизившись к воющим бабам, бурсак зашептал: – Что здесь случилось? Куда везут телегу?

Высокая тощая козачка с некрасивым заплаканным лицом, похожим на заячью морду из-за длинных торчащих зубов, удивленно поглядела на него.

– Знамо куда! Отпевать везут,– скривившись, казачка еще сильнее стала похожа на зайчиху.

– Вот оно что… – Хома сочувственно закивал.– А что случилось-то?

– Глупая девка, сгинула ни за что,– зайчиха покачала головой.– Жалость-то какая…

Убирая платки, бабы дружно потянулись по хатам. Вытерев морщинистое лицо, зайчиха обернулась к Хоме: «Шел бы ты, паныч, до хаты, стемнеет скоро».

– И что с того, что стемнеет? – Парень пожал плечами.– Знай не дите малое, темноты не боюсь.

Взглянув на него слепыми глазами, зайчиха, кажется, только сейчас осознала, что Хома неместный. Ее взгляд сделался каменным. Она прошептала сухими морщинистыми губами:

– А ты бы лучше боялся.

Развернувшись от Хомы, зайчиха приобняла голосящую громче всех старую казачку в черном и повела ее прочь от ворот.

«Эка дура! – подумал Хома и почувствовал сильную тоску.– Ну что за странный хутор».

И он еще усерднее принялся искать глазами, где бы выпить горилки.

Но чем сильнее смеркалось, тем унылее становился хутор. Во многих хатах погасли огни. Закрывались толстые ставни.

Не глядя на парня, прошли к воротам угрюмые вооруженные козаки. Кое-кто допивал на ходу горилку, спеша к дозорным вышкам. Среди них Хома приметил Сивуху, который наконец набросил на себя какое-то тряпье и был крайне серьезен. Трое наспех запирали тяжелые ворота. Кроме вялого шевеления у ворот, хутор стал совершенно безлюден.

«Словно корова всех слизнула!» – заходя за угол хаты в узкий проулок, подивился Хома. Непонятная тревога охватила его. Он заспешил сам не зная куда. Минуя очередной извилистый поворот, он столкнулся нос к носу с молодой дивчиной, которую повстречал на хуторе уже дважды. Отпрянув от него, дивчина замерла, так тяжело дыша, словно неслась с пожара.

«Не дурна»,– наконец разглядев ее поближе и не за работой, подумал Хома.– Прости, напугал тебя? – отойдя в сторону и уступая ей дорогу, извинился парень. Дивчина поспешно замотала головой, крепко сжимая ведро.

– Как тебя звать, красавица? – спросил Хома, разглядывая ее симпатичное личико.

– Оксаною,– девица напуганно озиралась по сторонам и уже было побежала снова, да бурсак неожиданно для самого себя схватил ее за руку:

– Куда же ты так спешишь?

Оксана ничего не ответила, молча вырвав руку и чуть не перевернув ведро.

– Отчего же здесь все так неприветливы? – подивился Хома.– Я всего лишь хотел спросить, где здесь можно выпить горилки.

Оксана выпрямилась и, не оборачиваясь, пошла дальше.

– Выпили сегодня всю горилку. Поспешили бы вы в хату, паныч, пока не стемнело,– она махнула ему рукою на прощание.– Ночь спокойная. Но у нас на хуторе не принято шляться по ночам. Идите. А как придете, ставни и двери покрепче закрывайте да и спите до рассвета! – побежав дальше, Оксана скрылась из вида.

«И эта меня с улицы гонит! – сердито подумал Хома, оставшись совершенно один в узком проулке между хатами.– Неладное здесь творится…» – напуганно озираясь, он зашагал в сторону Вериной мазанки.

Не встретив по пути никого, Хома спокойно выдохнул, только войдя в сени.

В хате было тихо и темно. На столе его ждала зажженная свеча и крынка молока, в углу на лавке была заботливо приготовлена постель. Поперек горницы появилась перегородка, занавешенная тканью. Парень догадался, что стеснительная Вера так отделила себе угол.

«И почему меня только поселили к несчастной бабе? – наливая молоко в чарку, размышлял он.– То ли к панычам поближе, то ли нашли самую скромную и безотказную…»

С жадностью выпив молоко, Хома разозлился, что из-за приказчика Вера больше не приносит ему горилки.

Вспомнив, что в сенях ее полно, учитель решил, что не будет ничего страшного, если он немного отхлебнет и Ясногор об этом не узнает. Пробравшись в сени, Хома нашел нужную склянку, которая по виду, казалось, была на финальной стадии готовности. Вынув из нее перец, Хома смачно отхлебнул. Крепчайшая горилка обожгла рот. Хома охнул, рассмеялся. И выпил еще, осушив склянку до половины. Закинув перец обратно, поставил склянку на место и вернулся в горницу.

Загасив свечу и раздевшись до исподнего, бурсак повалился спать. В животе и на душе у него потеплело. Голова закружилась. Приятная нега разлилась по телу.

Но Хоме не удалось сразу уснуть. Тревожные мысли все же мучили его.

Он даже подумывал, не выпить ли ему еще, как вдруг в сенях скрипнула дверь. Послышался грохот посуды и всплеск воды. Осторожно пробираясь в темноте, Вера юркнула в свой угол за занавеской. Женщина тихонько зажгла свечу, и ее силуэт отчетливо отразился на ткани перегородки.

С любопытством наблюдая за тем, как кропотливо она расставляет всякие склянки, парень растерянно думал, что же ему делать: окликнуть ее или не тревожить лишний раз?

Закончив, Вера вдруг подошла к постели, задрала руки и медленно стянула с себя рубаху, оставшись в юбке. На тени так отчетливо показался ее ладный силуэт с крохотными сосками, что Хома вдруг забыл, как дышать. Вера томно потянулась, распустила косы, разметав по спине волосы и, взяв гребень, принялась стоя расчесываться, покачивая бедрами и соблазнительно поставив ногу на постель. Она была так притягательна, что парню пришлось сжать зубы, чтобы не застонать.

Не в силах больше терпеть поднявшийся жар, Хома зашептал молитву, отвернувшись к стене.

Свет свечи задрожал и погас. Слушая в темноте мерное дыхание Веры, парень еще долго не мог уснуть, стараясь отогнать от себя воспоминания о божественных изгибах ее тела.