Я предлагаю следующее определение: популизм – это особое моралистическое воображение политики, способ восприятия политической действительности, предполагающий моральную чистоту и внутреннюю однородность (дальше я покажу, что это абсолютная фикция) народа, который противопоставляется коррумпированным и морально деградировавшим элитам. Критика элит – необходимое, но не достаточное условие, чтобы считаться популистом. В противном случае всякий, кто критикует власть имущих и текущее положение дел в том или ином государстве, по определению был бы популистом. Помимо того что популисты выступают против элит, они также противники плюрализма: популисты утверждают, что они – и только они – являются истинными представителями народа. Их политические соперники всего лишь часть безнравственной, развращенной элиты. Во всяком случае, так популисты утверждают, пока они сами еще не во власти; оказавшись у кормила, они не признают никакой законной оппозиции. Главное утверждение популистов состоит в том, что тот, кто не поддерживает популистскую партию, не является частью истинного народа. Как говорил французский философ Клод Лефор, сначала нужно «извлечь» истинный народ из общей массы реальных граждан. Этот идеальный народ наделяется нравственной чистотой и непогрешимой волей. Популизм возникает с появлением представительной демократии: это ее тень. Популисты жаждут того, что политолог Нэнси Розенблюм называет «холизмом»: представление о том, что в политическом устройстве не должно быть раскола и что народ может быть единым целым, у которого есть единый истинный представитель. Таким образом, базовая идея популизма – это морализированная форма антиплюрализма. Политические акторы, не приверженные этой идее, не могут считаться популистами. Популизм использует аргумент pars pro toto, «часть вместо целого», и претендует на исключительное представительство: и то и другое понимается в моральном, т. е. не эмпирическом смысле слова. Иными словами, не бывает популизма без обращения от имени народа как целого. Вспомним печально знаменитую речь Джорджа Уоллеса при вступлении в должность губернатора Алабамы: «От имени величайшего народа, когда-либо ступавшего по Земле, я провожу черту в пыли и бросаю перчатку под ноги тирании… и я заявляю… сегрегация сегодня… сегрегация завтра… сегрегация навеки». Сегрегация не продлилась вечно, зато навеки была испорчена репутация Уоллеса из-за очевидного расизма. Риторика, которая изобличает в Уоллесе популиста, строится вокруг притязания на исключительное право говорить «от имени величайшего народа, когда-либо ступавшего по Земле». Что именно давало губернатору Алабамы право говорить от лица всех американцев – за исключением, разумеется, сторонников «тирании», под которой имелись в виду администрация Кеннеди и все, кто добивался того, чтобы положить конец сегрегации? И что давало ему право утверждать, что «настоящая Америка» – это то, что он называл «великим англосаксонским Югом»? Очевидно, все хорошее и подлинное в Соединенных Штатах было связано с Югом, судя по речи Уоллеса: «И вы, сыны и дочери старинного неколебимого, как скала, патриотизма Новой Англии… и вы, отважные уроженцы великого Среднего Запада… и вы, потомки пионеров Дальнего Запада, чей дух пылал свободой… мы приглашаем вас присоединиться к нам… потому что вам близок образ мыслей южан… дух южан… философия южан… вы – тоже южане и наши братья по борьбе». К концу речи Уоллес договорился до того, что все отцы-основатели фактически были южанами.

Это и есть главное утверждение популистов: только отдельные представители народа являются подлинным народом. Вспомним, как Найджел Фарадж приветствовал голосование по Брекзиту, заявив, что это «победа подлинного народа» (таким образом, как бы отказав в подлинности 48 % британского электората, проголосовавшим против выхода Великобритании из ЕС, – или, иными словами, поставив под сомнение их статус полноправных членов политического сообщества). Сюда же относится и реплика Дональда Трампа, которая осталась практически незамеченной на фоне других возмутительных и глубоко оскорбительных высказываний, так и сыпавшихся из уст Нью-Йоркского миллиардера. На предвыборном митинге в мае Трамп заявил, что «единственное, что важно, – это объединение народа, потому что другие люди ничего не значат».

Со времен древних греков и римлян слово «народ» использовалось по меньшей мере в трех смыслах: во-первых, народ как целое (т. е. все члены политии или того, что раньше называли «политическим телом»); во-вторых, «простые люди» (часть res publica, состоящая из простолюдинов – т. е., выражаясь современным языком, из обездоленных, бесправных, исключенных, забытых); в-третьих, нация как целое, понимаемое в культурном смысле слова.

Совершенно некорректно утверждать, что всякая апелляция к «народу» должна расцениваться как популизм. Идеализация народа (Бакунин писал: «Народ – единственный источник нравственной правды… и я имею в виду отбросы, отребье, не испорченное буржуазной цивилизацией») не обязательно связана с популизмом, хотя русские народники конца XIX в. именно так его и понимали. Отстаивание прав «простого народа», или тех, кто исключен, даже если оно сопряжено с открытой критикой элит, также не является безусловным критерием популизма. Политик-популист или популистское движение должны, прежде всего, заявлять о том, что какая-то часть народа и есть народ – и что только это движение или политический деятель способны выявить истинный народ и быть единственным выразителем его интересов. Отстаивание интересов плебса (если воспользоваться политической терминологией Древнего Рима), «простого народа», – это не популизм, но утверждение, что только плебс (противопоставляемый патрициям, не говоря уже о рабах) является истинным populus Romanus и что подлинными представителями этого истинного народа являются только популяры, – вот это уже популизм. Точно так же дело обстояло и в маккиавелли-евской Флоренции: отстаивать права popolo в борьбе с grandi – это еще само по себе не популизм, но заявлять, что всем grandi, вне зависимости от того, что они говорят или делают, не место во Флоренции, – это популизм.

Популисты часто осмысляют политическую нравственность в терминах труда и коррупции. По этой причине некоторые специалисты склонны ассоциировать популизм с идеологией «продюсеризма». Популисты противопоставляют нравственно безупречных, невинных и честных тружеников коррумпированной элите, которая толком и не работает (разве что в целях продвижения своих корыстных интересов), а популисты правого толка противопоставляют тружеников еще и подонкам общества (тем, кто тоже на самом деле не работает, а только паразитирует на труде других людей). В американской истории, например, сторонники Эндрю Джексона противостояли как «аристократам» из верхушки общества, так и коренным американцам и рабам, т. е. самым низам общества. Популисты правого толка, как правило, стремятся изобличить симбиотические отношения, существующие между элитой, которая оторвана от народа, и маргинальными группами, которые тоже сильно отличаются от народа. В Америке XX в. эти группы обычно отождествлялись с либеральными элитами, с одной стороны, и расовыми меньшинствами – с другой. Эта логика, доведенная до абсурда, выявилась в связи с полемикой вокруг свидетельства о рождении Барака Обамы: президент в глазах правых популистов оказался одновременно и представителем «элиты с побережий», и афроамериканским Другим, т. е. он ни с какой точки зрения не принадлежал к истинному американскому народу Этим объясняется исключительное помешательство «рожденцев» на том, чтобы доказать, что Обама не только символически нелегитимный президент, но и в буквальном смысле нелегал, т. е. человек «неамериканского» происхождения, который обманом узурпировал высший пост в государстве. (Это помешательство оставило далеко позади даже нападки «правых» в 1990-х, когда они именовали Билла Клинтона не иначе как «ваш президент», – хотя стремление подчеркнуть фундаментальную нелегитимность главы исполнительной власти по сути своей было таким же.) Можно также вспомнить о посткоммунистических элитах и этнических группах, таких как цыгане, в Центральной и Восточной Европе, или о «коммунистах» и нелегальных иммигрантах (в дискурсе Сильвио Берлускони) в Италии. В первом случае либеральные посткоммунистические элиты не признавались частью народа, поскольку вступили в сговор с внешними силами вроде Евросоюза и исповедовали убеждения, чуждые Родине, ну а цыгане, самое обездоленное меньшинство в Европе, вообще никогда не имели никакого отношения к народу. Так, популистская партия правого толка «Йоббик» в Венгрии всегда проводит аналогии между «преступлениями политиков» и «преступлениями цыган».

Моралистическая концепция власти, продвигаемая популистами, должна, разумеется, опираться на некий критерий, позволяющий проводить различия между нравственным и безнравственным, безупречностью и развращенностью, между людьми, которые, как сказал бы Трамп, имеют значение и теми, кто «ничего не значит». Но этот водораздел не обязательно пролегает между трудом и его противоположностью. Если с «трудом» возникают какие-то сложности, под рукой всегда есть этнические маркеры. (Конечно, в расистском дискурсе между расой и леностью часто ставится знак равенства, как бы само собой разумеющийся: всякий же знает, что «королевы пособий» белыми не бывают.) И все же ошибкой было бы полагать, что популизм всегда оказывается формой национализма или этнического шовинизма. Есть множество других способов проводить различия между нравственным и безнравственным. Главное, чтобы всегда имел место некий признак, который отличает нравственно безупречных людей от их оппонентов. Это представление о существовании подлинного благородного народа отличает популистов от других политиков, которых также можно назвать антиплюралистами. Например, ленинисты или религиозные деятели, отличающиеся высокой нетерпимостью, не считают народ нравственно безупречным и непогрешимым в своей воле. Не всякий, кто выступает против плюрализма, автоматически оказывается популистом.