Книга: Научные сказки периодической таблицы. Занимательная история химических элементов от мышьяка до цинка
Назад: Богоматерь радия
Дальше: Коктейли в «Белом коне»

Ночной свет Дистопии

С середины XIX века основное средство освещения улиц и городских зданий – газ. Его белесое свечение, сопровождавшееся тихим шипением, было с самого начала встречено с энтузиазмом, и после его ухода в прошлое о нем еще долго вспоминали с ностальгией. К тому времени, когда на стыке столетий электрический свет ламп накаливания начинал вступать в свои права, даже простое воспоминание о газовом свете способно было вызвать острый приступ ностальгии. В знаменитой немецкой песне времен Первой мировой войны, написанной в 1915 г., «Лили Марлен», поется о том, что Лили стоит под уличным фонарем (Laterne). К началу Второй мировой войны, когда песня переживала второй пик популярности, в английском переводе она так и называлась «Лили у фонаря», сочетая ностальгические ассоциации с ушедшей эпохой невинности и неизменно притягательным образом роковой женщины.
Описание городской жизни немыслимо без упоминаний о чудесах искусственного освещения. И тем не менее этот свет – не просто свет. Он испускает лучи, освещает, отбрасывает тени, как и любой другой свет, и таким образом создает некое настроение, к которому особенно чувствительны литераторы. Конечно, и при нем могут совершаться темные дела, но газовый свет сам по себе всегда воспринимался как невинное чудо. Неудивительно, ведь он был первой разновидностью городского освещения. Даже в художественных произведениях, полных теней, таких как роман Джозефа Конрада «Секретный агент», газовый свет выступает во вполне положительной роли. Конрад всеми силами стремится доказать, что этот свет совершенно нейтрален. В одном из эпизодов романа щеки отрицательной героини Винни Верлок в газовом свете «приобретают оранжевый оттенок». Однако упомянутый оранжевый оттенок отнюдь не результат особенностей освещения, а следствие сочетания краски стыда с желтушным цветом лица. Газовый свет обладает способностью демонстрировать вещи такими, как они есть.
Совсем иначе литература встретила современное новшество – освещения улиц натриевым светом. Лампы накаливания светят щедрым светом белого цвета, который, по сути, является сочетанием множества цветов и вызван прохождением электрического тока через металлическую нить накаливания. Натрий же, напротив, излучает свет с совершенно определенной длиной волны – 589 нанометров. Когда свет от разряда натрия касается какого-либо цветного предмета, мы видим только небольшую отраженную часть этого 589-нанометрового свечения и не видим никакого другого цвета. Притом упомянутый скучный монохромный свет весьма обманчив. Он все вокруг обволакивает специфическим никотиновым свечением так, что становится практически невозможным правильно различать цвета. Первые фонари с натриевым светом были установлены на улицах, прилегавших к заводам, производившим такие лампы: «Осрам» в Берлине и «Филипс» неподалеку от Маастрихта в Нидерландах. Участок магистральной дороги Пёрли-Уэй рядом с заводом компании «Филипс» в Кройдоне был избран в 1932 г. в качестве британского тестового полигона для ламп подобного рода. По мере того как после Второй мировой войны натриевое уличное освещение стало восприниматься как все более привычное, его грязноватый свет начал привлекать внимание литераторов, пытавшихся передать в своих произведениях зловещую атмосферу города. В романе Жана-Поля Сартра «Тошнота» альтер эго автора, молодого писателя Рокантена, терзает ощущение бессмысленности собственного существования – та самая тошнота, которая стала названием всего произведения. В одном эпизоде романа он переходит улицу, привлеченный «одиноким газовым фонарем, подобным маяку», стоящим на противоположном тротуаре, и с удивлением обнаруживает, что «Тошнота осталась там, в желтом свете». Поэт Джон Бетжман, восхищаясь столичной жизнью, одновременно с отвращением писал об освещавшей ее «желтой блевотине», изрыгаемой новыми бетонными «виселицами у вас над головой». Литератор следующего поколения Дж. М. Кутзее еще более заостряет этот образ в романе «Железный век», действие которого происходит в Южной Африке в эпоху апартеида. Повествование ведется от имени миссис Каррен, университетского профессора на пенсии, умирающей от рака. Она вместе со своей горничной оказывается в небольшом поселке, где они обнаруживают тело сына горничной, убитого полицейскими. Автомобиль едет по «лужам на ухабистой дороге… под болезненно-оранжевым светом уличных фонарей». Описываемый свет символизирует одновременно и рак, которым страдает героиня книги, и рак, который разрушает страну. Энтони Бёрджесс и Дж. Баллард также окутывают мир своих антиутопий натриевым светом. Натрий уже превратился в ходячее клише к тому времени, когда в «Книге Дейва» Уилла Селфа главный ее герой, лондонский таксист, высматривает своих потенциальных пассажиров среди тех, кто «сонно бродит под натриевым светом фонарей».
Джозеф О’Нил возрождает названный образ в романе «Незерлэнд». Главный герой книги пытается смириться с решением жены бросить его. Глядя с балкона гостиничного номера в районе Челси в Нью-Йорке, он с горечью вспоминает метафору возможного солнечного восхода из «Сумерек богов».
… Несколько перекрестков светились, словно на каждом из них занимался рассвет. Свет фар, грубое свечение безлюдных офисных зданий, яркий блеск витрин, оранжевое гало уличных фонарей – мешанина огней сливалась в сияющий фон, который серебристым облаком висел над Мидтауном и невольно наводил меня на безумные размышления о том, что на Нью-Йорк опускаются последние сумерки.
Трилогия «Три Калифорнии» писателя-фантаста Кима Стэнли Робинсона, созданная в эпоху Рейгана, предлагает различные сценарии золотого века. Во втором романе упомянутой серии, «Золотое побережье», описывается, по-видимому, самый вероятный сценарий будущего из всех трех, не включающий ни ядерную войну, ни экологическую катастрофу. В нем Робинсон много импровизирует на тему света Лос-Анджелеса и его химического происхождения.
Огромная решетка света.
Вольфрам, неон, натрий, ртуть, ксенон, галогены.
Внизу квадратная сетка натриевых уличных фонарей, светящих оранжевым светом.
Сияет все, способное сиять.
Ртутные лампы: голубые кристаллы над автострадами, домами, автостоянками.
Режущий глаза ксенон, сверкающий на магазинах, стадионе, Диснейленде.
Огромные галогенные пальцы прожекторов, шарящие в ночном небе аэропорта.
Красные всплески «скорой помощи».
Неизбывное повторение: красный-зеленый-желтый, красный-зеленый-желтый.
Задние огни и передние огни, красные и белые кровяные шарики, проталкиваемые сквозь лейкемическое тело света.
В твоем мозгу красный стоп-сигнал.
Миллиард огней. (Десять миллионов людей.) Сколько киловатт в час?
Решетка, уложенная на решетку, от гор и до моря.
Да, округ Ориндж.
Сейчас натрий на всех континентах становится причиной специфического цвета ночных городов. Неуютно бледный свет воспринимается нами как неотъемлемое свойство жизни мегаполисов. Даже производители натриевых ламп и городские власти, ответственные за освещение, вынуждены признать, что их свет совсем не эстетичен. Тем не менее благодаря низкой энергоемкости замены ему пока нет. Попыткам перейти на более приятный для глаз свет, основанный на смешении паров иных химических веществ, помешала череда нефтяных кризисов, и в результате мы продолжаем вести нашу ночную жизнь при уже ставшем привычным для нас натриевом освещении.
И раздражает нас вовсе не цвет с длиной волны в 589 нанометров. При других обстоятельствах он даже способен поднимать настроение, как, например, при взгляде на специфическую окраску пламени от древесины, прибитой волнами к берегу, причиной которой служат морские соли. Нам неприятен его вездесущий характер. Признаться, я разделяю всеобщую неприязнь к этому искусственному освещению, хотя у меня сохранились приятные воспоминания о той единственной натриевой лампочке, что светила в детстве с противоположной стороны улицы в окно моей спальни. Я вспоминаю, как она мерцала свежим розовым цветом (благодаря добавлению неона для активации натрия при низком напряжении), резко вспыхивая сырыми осенними вечерами, и, перед тем как разгореться в полную силу, она проходила через красную и оранжевую стадии. В общем, благодаря ей мне не нужен был ночник. И в те времена я не читал антиутопий.
К открытию натрия химиков привело отнюдь не его характерное свечение, как было в случае со многими другими элементами, обнаруженными позже. В 1801 г. Гемфри Дэви переехал из Бристоля в Лондон, чтобы занять пост директора лаборатории в только что основанном Королевском институте. Он взял с собой вольтовы столбы – примитивные батареи, с помощью которых незадолго до того стал проводить эксперименты, основываясь на предчувствии, что производимое ими электричество может стать ключом к открытию «истинных элементов», входящих в состав веществ.

 

 

 

В Королевском институте Дэви изготовил более мощные вольтовы столбы, перекладывая десятки квадратных медных пластин цинковыми. Кульминацией его первых экспериментов стало создание нового аппарата, который он представил в своей лекции перед Королевским Обществом в ноябре 1806 г. Аппарат оказался столь многообещающим, что благодаря ему Дэви сразу же приобрел мировую известность и награду от Наполеона. Завершив с помощью данного метода исследование процессов электролиза в пресной воде и в различных растворах, Дэви обратился к расплавленным солям. В октябре следующего года он погрузил электрод из платиновой проволоки в расплавленный поташ, практически сразу же разложил вещество на составные элементы и получил новый чрезвычайно химически активный металл. По воспоминаниям кузена Дэви Эдмунда, который помогал ему в качестве ассистента, Дэви «по окончании эксперимента носился по комнате в радостном танце». Через несколько дней ученый повторил эксперимент с каустической содой, гидроксидом натрия, вместо поташа, и результат был такой же – был получен еще один новый металл.
В ноябре Дэви выступил в Королевском Обществе с лекцией, успех которой превзошел успех прошлогодней. Ученый рассказал о том, как «проволока с отрицательным зарядом ярко засветилась, а в месте контакта поднялся столб пламени, который, как представляется, был следствием выделения некого горючего вещества». Металл, выделенный из поташа, был жидкий и напоминал ртуть, тот же, что был получен из соды, был серебристого цвета и твердый. Оба отличались опасной реактивностью: «Шарики часто загорались в момент возникновения, а иногда взрывались, разделяясь на шарики меньшего размера, каковые разлетались по воздуху с большой скоростью и в полете горели, что производило яркий эффект непрерывного потока огня». Дэви сообщил, что новые элементы он назвал «потассий» и «содий». Но металлы ли они? Оба новооткрытых вещества были чрезвычайно легкими, и если бы не взрывались при соприкосновении с водой, то легко бы плавали на ее поверхности. Дэви обнаружил, что они плавают даже на керосине – минеральном масле, намного менее плотном, чем вода. Тем не менее он пришел к выводу, что исключительная легкость обоих элементов не должна считаться приоритетной по отношению к их другим характеристикам, таким как высокая электропроводимость – неоспоримым свидетельством того, что они относятся к металлам. С помощью своего уникального электролитического аппарата Дэви открыл два наиболее химически активных металла из известных науке.
Многие химики подозревали, что в других минеральных веществах также содержатся новые металлы, весьма химически активные, и для их выделения необходимо попросту отыскать достаточно мощный способ воздействия. Одним из таких минеральных веществ была известь, которую Лавуазье включил в список многообещающих «простых веществ». Другим была магнезия, которая, как доказал Джозеф Блэк из Эдинбурга, была химическим аналогом извести и таким образом, скорее всего, содержала подобный металл. Стронциан и окись бария получил ученик Блэка Чарльз Хоуп, который расценил их окрашенное пламя (красное и зеленое соответственно) как свидетельство присутствия новых элементов. Дэви продолжал подвергать все эти так называемые щелочные земли по очереди электролитическому воздействию, на сей раз используя электрод из жидкой ртути, чтобы «захватить» металлы, выделенные в амальгаме, до того как они сгорят. В течение 1808 г. Дэви удалось таким способом выделить один за другим кальций, магний, стронций и барий.
Таланты Дэви не исчерпывались химией. Он обладал несомненным даром романтического поэта. Роберт Саути включил некоторые стихотворения Дэви в свою «Годичную антологию», с восхищением назвав Дэви «молодым химиком, молодым для всего». Дэви вовсе не считал, что его занятия наукой могут помешать занятиям поэзией, он органично сочетал изучение природы с любовью к прекрасному и возвышенному. Первая строфа стихотворения, которое он написал в это время, включает образы горючих металлов, таким впечатляющим способом получаемых из непокорных минералов:
Дух пламени на землю изливает
Поток огня от щедрой к нам Природы;
Прозрачную росу в цветок прекрасный превращает.
Бездушный прах вновь к жизни воскрешает.

Два других представителя химически весьма активной группы элементов, известных как щелочные металлы, в отличие от открытых Дэви натрия и калия, были обнаружены с помощью спектроскопической идентификации цветов их солей. В 1859 г. Роберт Бунзен и Густав Кирхгофф в Гейдельберге изготовили спектроскоп – разновидность сложной призмы, которая позволила ученым устанавливать присутствие тех или иных элементов с помощью выделения характерных цветов, возникающих в ходе горения, и представления их в виде особых последовательных линий, примерно как в штрих-коде. С помощью своего изобретения Бунзен и Кирхгофф систематически изучали химические вещества, растворенные в минеральной воде, в надежде отыскать среди них еще неизвестные элементы. Удалив химическим способом явные соли натрия и кальция и менее явные соли стронция и магния, ученые получали раствор более редких солей, из которого затем испаряли всю воду. Поместив плотный осадок данного раствора в пламя, Бунзен и Кирхгофф обнаружили новый, голубой, цвет, который свидетельствовал о присутствии какого-то неизвестного элемента. Они назвали его цезием от латинского слова caesius, означавшего цвет неба. Несколько месяцев спустя они проделали ту же процедуру с минеральным образцом, присланным из Саксонии, и увидели темно-красные линии еще одного нового элемента – рубидия.
Пятый щелочной металл, литий, был обнаружен за несколько лет до того более традиционными методами (и названный потому не в честь цвета своего пламени, а в честь земли, почвы – «лифос/литос» по-гречески – в которой он был найден). Благодаря спектроскопии ученые пришли к заключению, что эти металлы распространены повсеместно. Однажды утром Бунзен удивил своего коллегу восклицанием: «Представляешь, где я обнаружил литий? В табачном пепле!» До того времени считалось, что названный элемент относится к числу редких.
Элементы цезий, рубидий и литий, конечно, не назовешь повсеместно встречающимися, однако и редкими их назвать нельзя, просто их всегда оттесняла на задний план вездесущность натрия. Натрий – самый распространенный щелочной металл на земле, количественно он намного превосходит все остальные, и его ярко-желтый свет легко затмевает другие цвета в пламени. Когда астрономы жалуются на световое загрязнение, они часто имеют в виду именно натриевые уличные фонари. Эдвин Хаббл сбежал от слепящего света «Оранжевого округа» в высокогорную обсерваторию к северу от Пасадены, где ему удалось обнаружить особый характер движения галактик, что в дальнейшем привело к открытию факта расширения вселенной. Тем не менее отнюдь не натрий как-то раз стал причиной замешательства Хаббла. Калий при горении дает пламя розовато-лилового цвета, которое можно видеть при взрыве пороха или при зажигании спички. Однажды ночью Хаббл в ходе исследования галактик через самый мощный на тот момент телескоп с удивлением обнаружил появление спектра калия. Вскоре он понял, что что-то здесь не так. Через какое-то время выяснилось, что оборудование обсерватории зарегистрировало наличие калия в пламени спички, которую астроном зажигал, закуривая трубку.
* * *
Производители фейерверков и петард, в отличие от изготовителей красок или полуфабрикатов, не обязаны сообщать о химическом составе своей продукции. Однако людям с некоторыми познаниями в химии информация на упаковках многое говорит об их составе. Дешевенькая коробочка, предназначенная для празднования Дня Гая Фокса 5 ноября, на не совсем правильном английском обещала «серебряный блеск», «золотые слитки» и «фонтан из зеленых брильянтов». Наверное, там содержатся магний, медь и натрий, решил я. Но ваши догадки будут окончательно подтверждены (или опровергнуты), только когда небеса озарятся цветами спектра соответствующих элементов.
Различные оттенки желтого и оранжевого цветов создаются с помощью солей натрия, угольной пыли и порошкового железа. Для получения зеленого цвета традиционно используют соли меди, такие как ярь-медянка, например. Пиротехники стремились воспроизвести весь цветовой спектр задолго до того, как им стали доступны другие, более редкие элементы, способные удовлетворить их запросы. Китайцы в качестве фильтров использовали ленты цветной бумаги, которые окрашивали пороховой взрыв. Уже в середине XVIII столетия реклама фейерверков утверждала, что они способны воспроизводить все цвета радуги. Однако, по правде говоря, цвета выглядят ярче в описаниях, чем в реальном фейерверке. Преобладающими тонами всегда были и остаются золотой и серебряный, получаемые благодаря различным смесям порошкового железа и сульфида сурьмы, которые дают оранжевые и белые искры соответственно.
В 1749 г. король Георг II посетил одно из самых значительных представлений с фейерверками того времени в Грин-Парке; так отмечали подписание Второго Аахенского мира. Гендель написал «большую увертюру для военных инструментов», произведение, которое в настоящее время известно под названием «Музыка для королевского фейерверка». Тем не менее Гораций Уолпол с разочарованием заявил, что зрелище было «жалким и плохо организованным; смены цветов и форм у фейерверка практически не было… и вспыхивал он настолько медленно, что мы никак не могли дождаться его окончания». Но, даже если бы все прошло без особых накладок, кроме белого и желтого цветов, присутствующих в любом ярком пламени, зрители увидели бы еще только зеленый цвет меди.

 

 

Чарльз Диккенс в 1836 г. в «Очерках Боза» с восторгом описывал представление с «красными, голубыми и пестрыми огнями», а в «Пенденнисе» (1848) Уильяма Теккерея мы встречаем девушку по имени Фанни Болтон, пребывающую в восхищении от фейерверков «лазурного, изумрудного и ярко-красного цветов!». В обоих описаниях имеется в виду такая яркость цветов, которая в те времена была абсолютно недостижима и которая остается еще одним свидетельством буйной фантазии любителей фейерверков. Даже когда стало возможным использовать соли стронция и бария, красные и зеленые цвета, получаемые с их помощью, часто бывали недостаточно яркими из-за наличия примесей.
Первоначально фейерверки были довольно абстрактными зрелищами, но в викторианскую эпоху возникла мода на изображение с их помощью картин. Особенной популярностью пользовались шовинистические представления с воспроизведением битв Крымской войны и индийских кампаний. Когда славных побед поубавилось, предпочтения изменились в сторону демонстрации ничем не замутненного пиротехнического искусства. Тем не менее любовь публики к фейерверкам резко пошла на спад после того, как благодаря газовому освещению появилась возможность в дни праздников украшать наиболее значимые здания особой иллюминацией.
* * *
В наши дни фейерверки демонстрируются по телевидению; европий и цинк на фосфорном экране воспроизводят жалкое подобие натрия и бария на ночном небе. Среди зарослей кустарника в кембриджширской глуши я, открыв калитку без какой-либо таблички, оказываюсь в обители преподобного Рона Ланкастера, управляющего директора «Кимблтон файерворкс», последнего изготовителя фейерверков в Британии. Ланкастер вырос в Хаддерсфилде, историческом центре британской пиротехнической индустрии, и стал устраивать там собственные фейерверки уже в годы Второй мировой войны. (В те времена вы могли без труда приобрести селитру и приготовить свой порох.) Он сделался викарием, а позднее капелланом в Кимболтонской школе, где преподавал своеобразную смесь богословия и химии. Летние каникулы предоставляли Ланкастеру большие возможности для организации фейерверков. В 1964 г. он построил лабораторию для продолжения пиротехнических экспериментов и в конце концов основал компанию.
Для человека, призванного нести людям радость и спасение, преподобный Ланкастер находится в слишком мрачном расположении духа. Он опасается, что его ремесло долго не протянет. И начинает воспроизводить длинный список: «Пропаганда здорового и безопасного образа жизни, супермаркет BOGOF, китайский импорт, бюрократия…». Один из энтузиастов экологического движения написал Ланкастеру, не стыдно ли ему загрязнять атмосферу кадмием и ртутью? «Я ответил ему – взгляните на наши крематории, ртутные наполнители и кардиостимуляторы».
Очевидно, у Ланкастера действительно масса проблем. Вследствие череды «идиотских» несчастных случаев и активной кампании со стороны потребителей оптовые продавцы пиротехники сталкиваются со все возрастающими ограничениями: самые громкие «хлопушки» уже запрещены, ракеты и петарды с хаотической траекторией и другие разновидности «креативной» пиротехники пытаются «усмирить» и сделать более «спокойными» и предсказуемыми. Однако основной причиной ужесточения законодательства стали не опасности пиротехники самой по себе, а ее антиобщественное использование. Больше всего Ланкастер сожалеет о побочных эффектах всего этого, к которым относится тенденция превратить фейерверки из развлечения на заднем дворе своего дома в крупные муниципальные мероприятия, что неизбежно приводит к тому, что «контролировать подобные зрелища начинают люди, ненавидящие фейерверки».
И День Гая Фокса 5 ноября не спасает. «Ужасный день!» По мнению Ланкастера, лучше бы наш ежегодный предлог для запуска фейерверков не выпадал на такой сырой месяц. И все-таки какое-то пораженческое упрямство заставляет нас из года в год участвовать в развлечении, не получая от него реального удовольствия. «Свойственный нам флегматический подход к нему погубил празднество. Поезжайте в Испанию, и вы увидите, как фейерверки могут стать неотъемлемой частью любой фиесты в любом населенном пункте». Я выбираю нескольких друзей в США, Израиле, России, Италии, Испании, посылаю им письма с вопросом о фейерверках… и в ответ получаю перечисление массы знаменательных дат, на которые используется пиротехника.
К счастью, настоящая страсть преподобного Ланкастера, вероятно, не в организации бизнеса, а в пиротехнических исследованиях. Я направляю нашу беседу к вопросу о цветах. Первая исследовательская удача посетила Ланкастера, когда ему предложили титановую стружку из одной авиамастерской. И хотя работать с ней довольно сложно – она очень твердая, что делает ее чувствительной к трению и оттого способной вызвать случайное возгорание, – он нашел способ безопасного ее использования в пиротехнике. Вспыхивая в фейерверках, титан дает красивые серебряные искры. Столетием раньше похожий эффект в фейерверках дало применение алюминия и магния, однако титан ярче и, самое главное, невосприимчив к влаге. В течение какого-то времени, в 1960-е гг., его белые искры вызывали всеобщий восторг.
Одной из главных целей Ланкастера было создание новых ярких цветов, средних между теми, что воспроизводятся с помощью хорошо известных химических солей. Одним из таких цветов должен был стать лимонно-зеленый (барий и медь дают скорее цвет морской волны). Из-за того что пиротехники имеют дело с ослепительно ярким светом, ремесло у них более тонкое, чем у художника, смешивающего краски. Они должны владеть основами химии, баллистики, оптики и психологии восприятия. В случае с получением лимонно-зеленого цвета невозможно просто соединить зеленый цвет от меди или бария и желтый от натрия, так как каждый цвет требует своей температуры пламени. Добавление магналия (сплава магния и алюминия) позволило Ланкастеру создать такие компонентные цвета, которые легче контролировать при более высокой температуре, но затем потребовалось добавить еще ряд веществ, чтобы усилить их яркость.
Создание добротного оранжевого цвета также отнюдь не сводится, скажем, к соединению красного цвета стронция и желтого натрия. Ланкастер обнаружил, что в связи с особенностями человеческого зрения для нужного эффекта необходимо добавить немного зеленого цвета. Момент озарения пришел к нему в местном кинотеатре, когда он наблюдал, как огни Wurlitzer переходили от красного тона к зеленому.
Сложнее всего оказалось получить синий цвет. Первым, кто стал систематически применять соли металлов для получения окрашенного пламени в наполеоновской Франции, был Клод-Франсуа Руджери. Окрашенное пламя использовалось в качестве военной сигнализации и во время общественных празднеств. В течение первой половины XIX века вышло несколько изданий «Основ пиротехники», где давались рецепты получения многих цветовых сочетаний, но синего цвета среди них не было. Ни один из широко распространенных металлов или их солей не дает сильного синего свечения. Синий цвет требует гораздо больше энергии по сравнению с тем ее количеством, которое в обычном случае излучается в виде света при перемещении электронов в возбужденных атомах. В поисках источника синего цвета в XIX веке перепробовали массу различных веществ, от слоновой кости до висмута и цинка, однако самое большее, чего смогли достичь, был холодный белый цвет, который выглядел голубоватым на фоне желтого освещения. «Лазурный» цвет, упоминаемый у Теккерея, конечно же, чистейшее преувеличение. Только позднее стало известно, что соли меди, которые обычно при горении дают зеленый цвет, в результате ряда химических модификаций могут дать синий. До введения новейших ограничений производители пиротехники иногда использовали в названных целях ядовитый и неустойчивый ацетоарсенит меди – пигмент, известный среди художников под названием «парижская зелень». Позднее было установлено, что тот же самый эффект можно получить и менее вредным способом – с помощью горения меди в присутствии хлора. Пиротехники для получения впечатления более насыщенных оттенков синего цвета запускают залп синего цвета вместе с каким-либо контрастным по отношению к нему цветом.
В конце концов начинаешь понимать, что в пиротехническом искусстве психология играет не меньшую роль, чем химия. Современные шоу такого рода собирают огромные толпы зрителей и нуждаются в большом количестве артиллерийских орудий. Профессионализм их организаторов вызывает восхищение. Каждый фейерверк с помощью электронного оборудования подстраивается под сопровождающую его музыку с такой точностью, какая, несомненно, вызвала бы восторг и зависть у Генделя. Однако даже это не вызывает у преподобного Ланкастера ни восторга, ни удивления.
Проблема в том, что представление происходит слишком быстро, так как его цель – совпасть с музыкой. Кроме того, то, что вы видите, или, точнее, то, что, по вашему мнению, вы видите, во многом зависит от вашей точки зрения и условий наблюдения.
Грандиозное и хорошо организованное зрелище может всех разочаровать по вине погоды или настроя публики. Шикарная пиротехническая экстраваганца с демонстрацией суперсовременных эффектов может быть испорчена тем, что вас не пустили на достаточно близкое расстояние. Зато, вспоминает Ланкастер, мы как-то с друзьями были на пляже в Олдебурге в конце летнего карнавала и держали выпивку, а над морем через определенные промежутки времени запускали ракеты – вот такое помнится гораздо дольше.
И когда подходит 5 ноября, сухое и ясное, я понимаю, что даже самый скромный пиротехнический набор может стать причиной незабываемого зрелища. Цвета, красный и зеленый, поразительно яркие. Появляющиеся время от времени вспышки белого ослепляют, из-за чего поток оранжевых искр от металлического наполнителя воспринимается как что-то коричневое и тусклое. С помощью химического или психологического фокуса-покуса содержимое одного пиротехнического набора произвело впечатление насыщенного цвета индиго, скорее даже впечатление отсутствия всяких цветов, нежели их присутствия, ощущение внезапной глубокой пустоты в небе. Обычный трюк с огненным колесом мой девятилетний сын воспринимает как настоящее солнечное затмение по мере того, как пылающий диск вначале набирает скорость, разгоняя пламя от центра к краю, что создает впечатление пылающей короны, затем вновь материализуется в виде светящегося диска, замедляет движение и наконец исчезает. Преподобный прав. Больше волшебства ощущаешь здесь, на грязной кромке поля, где на тебя в момент взлета ракеты сверху сыплется комковатая сажа и где туманный воздух насыщен запахом серы.
Назад: Богоматерь радия
Дальше: Коктейли в «Белом коне»